Дорога мертвецов

Михаил Белозеров

asanri@yandex.ru

Роман

Дорога мертвецов

Посвящается сталкерам клуба 'Странник'.

Глава 1. Беглец

Он даже не сразу понял, что их линчевали. Вначале обстреляли, а потом выдернули тех, кто остался жив, и принялись избивать прикладами — с чувством, с толком, с расстановкой, словно получали удовольствие.

Он уже потом сообразил, что пост был фальшивым и что это не современные полицейские, а из той, из прошлой войны, со значками ОУН , вооруженные старыми винтовками. Экзекуцией управлял брезгливый эсэсовец с тонкими губами, а ему помогали пожилой ефрейтор и два рядовых со 'шмайсерами'.

Его-то ударили всего раза два, но так, что он волчком завертелся на дороге и только после этого бросился бежать.

— Гляди!.. Гляди!.. — кричали ему в след с удивлением. — Як заяц!.. — и выстроившись вдоль дороги, стали палить почем зря. Но только подстегнули его. Едва коснувшись земли, он совершал такой резкий бросок в сторону, что почти летел над землей, вот-вот готовый упасть, но почему-то не падал. Стебли сухой травы стегали его по ногам, пальцы кровоточили, ногти были содраны о камни, но он не замечал боли.

Вначале они стреляли лениво. Немцы — даже поверх головы, полагая, что он не пробежит и двух десятков метров. Но те, кто стреляли прицельно, вначале удивились, а потом их охватил азарт, потому что в тот момент, когда они нажимали на курок, беглец совершал такой неимоверный зигзаг, что пули ложились в метре от него. Вот тогда-то они и принялись стараться вовсю Ивановскую, на пари, но только зря тратили патроны. И первый раунд он выиграл.

Тогда они спустились в поле и борзо побежали вслед. Но сразу потеряли то преимущество, которое имели на дорожной насыпи. Кустарник и трава скрадывали беглеца. А метко стрелять на звуки они не умели, да и пули рикошетили от веток.

Эту первую паузу, которую ему подарили, он использовал с лихвой. Не раздумывая, бросился в колючие заросли акации. Прошел сквозь них, как слон сквозь траву, разорвав в клочья джинсовую куртку, но всего лишь расцарапал плечо, и, выскочив на склон крутого оврага, скатился вниз, сломав с полдюжины молодых кленов, а затем в три прыжка преодолел стенку оврага.

Тогда-то они его и заметили, и снова принялись палить, хотя расстояние было большое. Но в тот момент, когда беглец взобрался наверх, закричали:

— Ура!

Потому что беглец упал и они решили, что подстрелили его. Многие из них тоже сгоряча скатились в овраг. И только оказавшись на дне его, поняли, какой он глубокий и какие крутые у него склоны. Те же, кто предпочли его обежать, только потеряли драгоценное время. А когда все же добрались до того места, где упал беглец, то там никого уже не было, как не было и следов крови.

Тогда полицаи во главе с эсэсовцем развернулись в цепь и принялись прочесывать лес по всем правилам облавы.

— Дальше Зоны все равно не уйдет! — говорили они, беззлобно посмеиваясь.

— Куда ж ему деваться! — соглашались другие. — Все одно — Зона!

Это слово они выговаривали с оглядкой, словно речь шла о Боге, которого нельзя было дразнить. Даже немцы, которые с презрением относились к полицаям, при слове Зона вытягивались и щелкали каблуками.

— Шнель, шнель... — лениво командовал эсесовец, поигрывая 'вальтером' в руках. — Догоним этого молодца и шкуру спустим. Заставил, стервец, бегать!

Его хромовые сапоги были в грязи. Ромашки оставили на бриджах желтую пыльцу. Да и воротничок кителя взмок. А в остальном этот сухой, лощеный офицер ничуть не изменился, словно пробежка по лесу была для него привычным делом.

К этому времени беглец миновал лес и выскочил на широкое холмистое поле. Если лес, из которого он выбежал, был диким и заросшим — дальше некуда, то по ту сторону поля он, вообще, был темен и мрачен, с гниющим валежником, ржавыми болотами без кочек и с ручьями, скрытно текущими под папоротниками. Конечно, беглец этого не мог видеть, но ощутил, словно в нем проснулось шестое чувство.

Он не оглянулся, хотя слышал преследователей и знал, что даже если побежит изо всех сил, то все равно не успеет пересечь поле и скрыться в лесу. Не рассуждая ни мгновения, он бросился по прямой к ближайшему холму. Несколько раз он едва не упал, потому что поверхность поля была неровной и под белесо-зеленой травой скрывались промоины и кочки. Над проплешиной холма в небо поднимался столб горячего воздуха. Пахнуло серой, как будто в преисподней.

Беглец почти уже добежал до холма, чтобы укрыться за ним, когда полицаи наконец появились из леса и стали стрелять.

'Бух! Бух!' — били винтовки, но как-то вяло, вразнобой. 'Шмайсеры' же вообще почему-то молчали. И хотя беглецу снова пришлось бежать зигзагами, он невольно оглянулся: офицер стоял поодаль ото всех и что-то втолковывал своим солдатам. Один немец побежал по правому флангу, второй — по левому, часть полицаев побежала прямо, а часть осталась у кромки леса и продолжала стрелять, чтобы притормозить беглеца.

— Куда, болван, куда-а-а! — задумчиво произнес офицер, глядя, как, петляя, улепетывает беглец, и в глазах у него промелькнуло любопытство.

— Господин капитан, может быть, подстрелить его в конце концов? — поинтересовался ефрейтор, у которого под носом на загорелом лице белела щеточка седых усов.

— Гоните его на проволоку! — отрезал капитан. — Где и возьмем.

— Там же мины!

Впрочем, голос у ефрейтора был равнодушен, как у всякого профессионала, исполняющего служебный долг.

— Ну, значит, такова судьба, — пожал плечами капитан и ступил на поле.

Беглецу удалось миновать холм и скрыться за ним. Теперь он мчался по прямой так, что в ушах свистел ветер, и ни разу не оглянулся, чувствуя, что его поджимают с флангов. Он не понял задумки преследователей, а из последних сил пытался добежать до спасительного леса.

Однако все же добежал и не только потому что очень старался, а еще и потому что полицаи почти не стреляли, а если и стреляли, то почему-то в воздух, и уже не бежали, а просто шли, растянувшись дугой и добродушно посмеиваясь. Однако, не дойдя метров ста до леса, остановились и принялись кричать:

— Эй, дурень! Вертайся!

— Мины там... Мины!

— Едрить твою налево! — удивлялись они.

— Вот олух царя небесного?!

Его ждало разочарование, потому что выскочив на перепаханную полосу, он увидел перед собой проволочный забор под напряжением, а за ним еще один, пониже, тоже с проволокой и изоляторами. Казалось, что они даже гудят, как сто тысяч гнезд шершней.

— А ведь уйдет?.. — произнес ефрейтор, не веря самому себе, и вопросительно посмотрел на капитана.

Капитан пожевал губами, хотел высказаться насчет этих проклятых мин, а потом скомандовал:

— Ну так чего вы стоите?! Стреляйте! Стреляйте!

— Внимание! — крикнул ефрейтор, глядя направо и налево. — Огонь на поражение! Пли!

Как беглец это сделал, он и сам не понял. Если бы он задумался хоть на мгновение, у него бы ничего не вышло. Со стороны это выглядело так, словно он взлетел. На самом деле, он все же один раз коснулся самого нижнего изоляторы. Правда, и этого оказалось более чем достаточно. В следующее мгновение он уже находился по ту сторону первого забора, а затем второго, и скрылся в лесу.

— А ведь он наверняка побил олимпийский рекорд, — удивленно сказал капитан. — Десять метров! Даже арийцы на такое не способны!

— Так точно! — некстати отозвался ефрейтор. — Прошел два ограждения и два минных поля!

Капитан поморщился. Он не любил проигрывать. Надо было сразу застрелить, подумал он.

— Ну так теперь уже ничего не поделаешь. Сходить за ним в Зону, что ли? Не может быть, чтобы он был славянином.

Беглец был так напуган, что бежал, а вернее, брел еще очень долго, переплыл две протоки, заросшие кувшинками и лилиями, миновал линию столбов с обвисшими проводами и только на твердой, сухой земле упал и силы оставили его.

Если бы он оказался посмелее и вернулся к проволочному забору, то увидел бы, как полицаи во главе с эсесовцем погружались в ближайшую проплешину холма: в столб горячего воздуха шагнул офицер, за ним по одному — солдаты и полицаи, замыкал же строй ефрейтор. Напоследок ефрейтор внимательно посмотрел на темный лес и погрозил кулаком непонятно кому. Столб горячего воздуха пропал, отверстие само собой запечаталось, на месте его осталось лишь желтая, как на вулкане, поверхность.

* * *

— Эй, паря... — кто-то потряс его за плечо.

— А... — он слабо шевельнулся.

Человек обрадовался:

— Я думал, ты мертвяк, а ты живой.

— Живой... — повторил беглец и попытался сесть, но даже не смог разогнуться.

Страшная боль сковала его, и он схватился за живот.

— Мертвяков здесь навалом, — согласился человек, — а из живых пока только я один.

— Больно... — простонал беглец, — больно...

— Где больно? — наклонился человек.

— В животе...

Тогда человек схватил беглеца в охапку и потащил в дом, который стоял на опушке под сенью леса.

— На-ка, паря, выпей, — сказал он, уложив беглеца на топчан.

Беглец с трудом сделал два глотка и провалился в беспамятство. Однако через некоторое время ему стало легче, он открыл глаза, вытянул ноги и с облегчением вздохнул.

— Ну что, отошел? — спросил круглолицый человек и представился: — Ты не бойся, я лесник.

— Я и не боюсь.

— Зовут меня Семеном Тимофеевичем.

— А меня Костя Сабуров, — произнес беглец.

Он сразу поверил человеку, потому пахло в избе по-особому — свежо, а по углам висели пучки трав. Знахарь, решил Костя.

— Ну слава богу, что не черный сталкер! Вот и познакомились, — добродушно кивнул Семен Тимофеевич. — Давай-ка еще выпей, но всю кружку до дна, залпом.

Был он в мягкой клетчатой рубахе и безрукавке на меху. Типичный лесной дед, крепкий, как дуб. Отшельник, только стриженный под армейца. На висках — седина.

Памятуя, что первый раз помогло, Костя проглотил жидкость, похожую на кефир, и через мгновение ему вообще стало хорошо, тяжесть и боль отступили, хоть танцуй. Он снова провалился в странное состояние небытия, но вскоре очнулся и даже попытался встать.

— Лежи, лежи, — предупредил Семен Тимофеевич, возясь с русской печью, и поставил перед топчаном таз из-под рукомойника, — сейчас тебя тошнить начнет.

И действительно, не успел он произнести фразу, как Костю вырвало.

— Что это? — стонал он, качаясь над тазом, в котором среди сгустков крови копошились какие-то червяки. Косте показалось, что они с удовольствием пожирали эти самые сгустки.

— Это твое спасение, — пояснил Семен Тимофеевич. — А теперь ложись и спи.

— А что у меня было? — спросил Костя.

— Кровотечение, паря. Кровотечение в животе.

— А что это за червячки?

— Это все Зона. Считай, что она тебе помогла.

Зона, с теплотой подумал Костя Сабуров, не успев удивиться и принимая происходящее как должное или как продолжение событий с немцами. Та самая. Таинственная и загадочная. Я и не мечтал в нее попадать.

— Откуда ты такой? — спросил Семен Тимофеевич.

Сквозь наваливающийся сон Костя пробормотал:

— Тележурналист... из Москвы... 'Рен-тиви'...

— Ишь ты? — удивился Семен Тимофеевич. — Ну спи, спи, — и укрыл его рукодельным одеялом из разноцветных лоскутков. — Х-х-х... журналист... 'Рен-тиви'... а я думал, черный сталкер... Бывает же...

Потом он поставил вариться картошку, сходил на огород за зеленью. И все поглядывал в окно, явно кого-то ожидая.

* * *

Его разбудили громкие голоса и шаги.

— Ну, что скажешь? — говорил кто-то уверенно, как обычно говорят командиры крупных соединений, люди, обладающие харизмой.

— Так-к-к... чего?.. — осуждающе хмыкнул Семен Тимофеевич, — я ведь вас третью неделю жду. — Все гляделки выглядел, — и кивнул в сторону окна.

— Не могли мы раньше, понимаешь? Дела были, отец, дела...

— Все, — развел руками Семен Тимофеевич, — ситуация изменилась.

— Что значит, 'все'? — спросил все тот же человек, усаживаясь на лавку, которая тяжело заскрипела под ним.

— Я туда давеча хаживал, Калита, — словно извиняясь, вздохнул Семен Тимофеевич. — Закрылась Дыра. Закрылась.

Он так и сказал: Дыра! Костя сразу понял, что о таком говорят только с придыханием и с заглавной буквы, и никак по-другому.

Он лежал за печкой, в закутке, за ситцевой занавеской. На ее поверхности отражались тени нескольких высоких и плечистых людей, которые, рассаживаясь вокруг стола, бряцали оружием, топали сапогами и громогласно разговаривали. Травили анекдоты — в основном, о хитром черном сталкере, который выходил сухим из воды в любой ситуации. В ходу были выражения 'ложка черного сталкера', 'знак черного сталкера', 'фляжка черного сталкера'.

— Ну что, давай тогда карту?! — предложил Калита.

— Сейчас, — отозвался Семен Тимофеевич.

— А кто у тебя здесь? — спросил кто-то и отдернул занавеску. — 'Турист'?

Костя невольно приподнялся. Вошедшие уставились на него так, словно он был инопланетянином. В избе повисла тишина.

— Журналист, — ответил Семен Тимофеевич так, словно нашел не человека, а щенка. — На болоте лежал.

— Я же говорю, 'турист', — бросил кто-то.

— Так это из-за тебя сегодня сыр-бор? — спросил Калита, с любопытством глядя на Костю. — Все КПП на уши поставлены. БЛА запустили. Нам на хвост упали. Едва ушли.

Рядом с ним на столе возвышался зеленый шлем с зеленоватым забралом. А сам он был в мягкой броне типа 'булат'. Такую броню Костя видел всего один раз, на закрытой выставке в Туле. Было это полгода назад, тогда эта броня считалась экспериментальной. Теперь она будто бы пошла в войска. Остальные были одеты кто во что: двое — в кевлар, усиленный стальными пластинами, один — в зеленый траварон, другой — в аромидную форму, еще один — в простую армейскую камуфляжку. И вооружение серьезное: от 'калашей' всех типов, с подствольниками и без них, до одного девятимиллиметрового 'винтореза', ручного пулемета ПКМ, кассетного гранатомета РГ-6 и шести 'мух', небрежно сваленных в угол. А рядом с самым здоровым — Куоркисом — стоял, прислоненный к стенке, еще один гранатомет, но побольше — РПГ-27. У печи горой были сложены рюкзаки — с ковриками, спальниками и накомарниками.

— Наверное, — согласился Костя и осторожно сел на топчане, прислушиваясь к себе.

Самое удивительное заключалось в том, что тело совершенно не болело. Ну разве что ступня правой ноги, которую он подвывихнул. А вот в голове еще звенело. Но это от слабости. Костя невольно посмотрел, что накрыто на столе, и облизнулся.

— Кто за тобой бегал? — шесть пар глаз вопросительно уставились на него.

Костя хотел рассказать, что фашисты из прошлого, а потом решил, что это прозвучит дико. Ведь такого не могло быть. Ведь если бы люди приходили из прошлого, то такой факт был бы давно зафиксирован наукой, и все такое. А уж их брат телевизионщик обязательно раструбил бы на весь мир. Поэтому говорить о фашистах из прошлого было нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Бандюги какие-нибудь из прошлого?.. — словно угадал Калита.

— Ну говори! Говори! — подтолкнул кто-то в бок.

— Что-то вроде этого... — смущенно пробормотал Костя.

— Нет, так парень, не пойдет, — заверил его Калита. — Иди сюда и расскажи подробно, но без фанатизма.

Пришлось Косте сесть за стол и подробно рассказать обо всем, что с ним произошло. Между делом он съел пару картошин и пучок сладкого лука. Такого лука он прежде не ел. А еще смолол здоровенную краюху сытного домашнего хлеба, но самое главное — выпил чарку водки, и его немного развезло. Концовку он только скомкал. Не стал говорить, как через два забора перепрыгнул. А о том, что через минные поля прошел, он даже и не догадывался. Но его с недоверием спросили:

— А через минные поля ты что, перелетел?

— Через какие поля? — удивился Костя и покраснел.

— По обе стороны заборов на расстоянии метров пятидесяти все заминировано, — объяснили ему со сдержанной доброжелательностью.

— Я не знаю... — упавшим голосом ответил Костя, — я просто бежал, и все.

Он с детства испытывал дискомфорт, когда взрослые ему не верили. А когда объяснялся с любимой девушкой Ирой, вообще, можно сказать, пережил шок, потому что она не восприняла его слова всерьез. Несерьезным был Костя Сабуров человеком. Это все признавали. Он и теперь больше всего боялся, что ему не поверят.

— Ну, считай, что тебе несказанно повезло, — резюмировал Калита.

— Почему? — спросил Костя, вздохнув с облегчением.

— Последний раз немцы сюда забредали, знаешь когда?

— Когда? — наивно спросил Костя.

— В сорок втором!

Все засмеялись, глядя на его растерянное лицо.

— А если серьезно, если появились, то, значит, заинтересовались Дырой. Слышь, Леонид?

— Да слышу, слышу, — отозвался Куоркис.

Костя выпучил глаза. В башке у него заклинило. Он никак не мог до конца поверить в то, о чем они говорили. Не учили его этому никогда и нигде, к тому же он свято верил во все теории Эйнштейна, в 'большой взрыв', энтропию и Дарвина.

— Здесь много, кто ходит, — объяснил кто-то из бойцов, кажется, тот, кого Калита пару раз назвал Дубасовым.

— Например, черный сталкер! — хохотнул кто-то из молодых. — А селедка есть?

— Какая, к черту, в Зоне селедка?! Обойдешься без селедки.

— Селедка в Зоне дефицит, — поучительно сказал Семен Тимофеевич.

— А кто такой черный сталкер?

— Кто такой черный сталкер? — переспросил Калита. — Хм... Никто его не видел, понимаешь. Говорят, он ходит по Зоне без оружия. Ничего и никого не боится.

— А еще хитер, как бес! — подсказал молодой сталкер.

— Как теща! — хохотнул кто-то.

— А еще он вечен, — сказал Калита. — Вроде бы из новой формации людей.

— Вот он один хабар и таскает, — сказал Дубасов. — Ему одному и везет.

— А почему 'черный'? — спросил Костя.

— Да потому что Дыра дает такой загар.

— Так он что, в Дыру ходит?

— А куда еще?! — удивился Дубасов. — Знаешь, какой там товар?!

— А еще потому, что работает исключительно на черный рынок.

— Говорят, у него дворец на Гавайях, но он любит наш климат.

— Патриот, что ли?

— Да что-то вроде этого.

— Какой, к черту, патриот?! Просто привык парень к холодному климату, его на юга и не тянет.

— Нет, он патриот!

— Да иди ты в пень!

— А я говорю, что патриот!

— Немцы могли тебя запросто убить, могли и с собой забрать в какой-нибудь концлагерь, — не обращая внимания на перепалку, сказал Калита.

— Запросто! — подтвердил Куоркис. — Я их знаю! Пару раз сталкивались.

— Кстати, будешь писать, не забудь, что меня зовут Калитин Андрей Павлович. Старший механик Чернобыльской АЭС.

— Это ж было черти когда?! — вырвалось у Кости.

— Не так уж и давно, — сдержано ответил Калита. — Но с тех пор вот маюсь.

— Да мы все маемся, — засмеялись сидящие за столом.

Была в их словах какая-то грустинка. И даже не грустинка, а покорность перед обстоятельствами. Только Костя Сабуров ничего не понял. Не было у него опыта по этой части.

— А ты думаешь, почему мы все такие молодые? — спросил вертолетчик Сергей Чачич, единственный старше всех, кроме Семена Тимофеевича. — Мы старые! Это Зона нас оставила навечно молодыми.

Костя покосился на его товарищей. Были они все как на подбор, плечистые и высокие — качки. Сытые и упитанные. Шутят, что ли? — подумал он. Точно шутят, потому что, например, у крайнего справа то ли по фамилии, то ли по кличке Мамыра даже юношеский румянец на щеках. И лет ему, как и Косте, от силы двадцать один, не больше.

— А мы все мутанты, — шутливо сказал с противоположного края стола Дубасов, спасатель из Изюма с обожженным лицом.

И все засмеялись — весело и беспечно, словно не сидели в самом жутком месте на Земле — в Зоне. Так могли смеяться только бывалые люди — сталкеры.

— Не бери в голову, — посоветовал большой Куоркис, бывший технолог четвертого реактора, — сталкеры мы, сталкеры. А все сталкеры — братья!

— Так бы и сказали... — смущенно пробормотал Костя, списывая разговоры о пришельцах на байки, и отправился на топчан досыпать, тем более что его все же сморило.

— Ну, давай, Семен Тимофеевич, карту, что ли, — сказал Калита, — помозгуем.

* * *

Он проснулся рывком. Странный, жуткий крик стоял в ушах — вроде бы одновременно во сне, в избе и снаружи.

Занавеска была отдернута, и на фоне окон, в которые падал лунный свет, двигалась человеческая тень. Потом он услышал шепот Калиты:

— Венгловский! Трое с пулеметом на чердак и сигайте на ту сторону!

Послышалось бряцание оружия. Затем — мягкие, почти кошачьи шаги, совсем не похожие на те, когда компания ввалилась в дом. Действительно, сталкеры, убедился Костя.

Венгловский — бывший боксер, Андрей Дубасов и вертолетчик Сергей Чачич бесшумно поднялись на чердак.

— Остальные приготовьтесь!

— Мы готовы!

— Эй, а его?..

— Кого?

— Ну, его?..

— Журналиста, что ли?

— Костя, спишь? — тревожно спросил Семен Тимофеевич.

Из темноты приблизилась тень.

— Нет... — ответил он.

Его трясло, как в лихорадке. А зубы просто разламывались от боли, словно перед экзаменами. У Кости был друг, на которого перед экзаменами нападала медвежья болезнь, поэтому за два дня до сессии он ничего не ел, иначе бы сидеть ему вместо экзаменов на стульчаке в туалете. Так и спасался. Костя же отделывался зубами.

— На... — Семен Тимофеевич сунул ему в руки что-то мягкое.

В этот момент снаружи взорвалась граната. Дождем посыпались стекла, и началась стрельба. Застрочил пулемет. Грохнуло еще, и еще. А потом дом зашатался. Комнату заволокло дымом. И человек закричал на высокой ноте. Он кричал так, словно ему пилили ногу. Вот это крик и слышал Костя, только на две минуты раньше.

Потом он куда-то побежал, прыгнул, развернулся от боли на одной ноге. Только бы не упасть, только бы не упасть, лихорадочно стучало в мозгах. На голову сыпались обломки. Затем так грохнуло справа, что его швырнуло в траву, и он покатился по склону, прижимая к себе то, что дал ему Семен Тимофеевич.

Человек перестал кричать, и наступила тишина. Где-то вдалеке ухнул филин. Луна выглянула из-за тучи. Ели стояли, как на театральных декорациях. Пару минут, которые показались вечностью, Костя лежал, мало что соображая. Потом раздался голос Калиты:

— Все живы?! Уходим!

Мимо пронесся Жора Мамыра, за ним в кевларе непонятно кто. Костя пристроился следом. Они бежали по сырой траве. Справа тянуло прохладой, и ощущалась близость реки, и только тогда Костя сообразил, что Семен Тимофеевич сунул ему телогрейку. Он влез в нее и сразу почувствовал, какая она теплая, удобная и уютная, словно сшита под заказ.

Костю подмывало спросить, что это было и кто орал, но в темном лесу было не до разговоров, и он все бежал и бежал за какой-то тенью, пока не ткнулся в нее со всего маху.

— О, бля! — сказала тень и оказалась Венгловским, который, кроме своего рюкзака, тащил гранатомет РГ-6, 'муху', АКМС и кучу гранат в лифчике и подсумках.

Косте вначале стало стыдно, а потом он спросил:

— Послушайте, а кто это орал?

— Да, похоже, твои знакомые в 'ведьмин студень' влезли.

— Немцы, что ли? — удивился Костя.

— А то кто еще? — усмехнулся Венгловский. — На вот, возьми, а то оружия, поди, нет?

— Нет, — признался Костя.

Это оказалась винтовка СВТ-40 и парусиновый ремень с двумя патронташами. Тогда он понял, что винтовка досталась ему от полицаев, быть может, от того из них, кто влез в 'ведьмин студень'. До недавнего времени никто не знал, что это такое. Вначале думали, что ракетное топливо инопланетян, потом — что джем из их банки. А оказалось, что 'зеркальная материя', то бишь 'черная материя'. Ее и проанализировать толком не могли, пока не придумали контейнеры для перевозки, хранилище, пока не возвели европейский коллайдер. Правда, потом его ремонтировали полтора года, но это уже детали. За пятьдесят с лишним лет после первого описания Зоны, которое дали братья Стругацкие, ничего не изменилось. Да, классифицировали, да, составили банк данных. Но едва ли смогли постичь больше одного процента находок. Даже 'пустышку' не освоили, не говоря о прочей мелочевке. А каждый год появлялось что-то новое. И в разных Зонах — свое. Поэтому за Зоны шла негласная борьба. А за Тунгусскую — даже случилась 'локальная война', потому что там нашли 'планшетники'. А это уже было очень серьезно. 'Планшетник' давал возможность колонизировать планеты. Любые планеты. Даже те, которые нельзя было разглядеть в телескоп 'Хаббл' и о которых никто ничего не знал. Отпадала надобность в дорогостоящей технике, даже в предварительной разведке роботами. Пожалуйста, бери 3D карту и все рассматривай в любом масштабе. Для страны, которая владела подобной технологией, это было гигантским скачком вперед. Затем в Чернобыльской Зоне нежданно-негаданно открылась Дыра. Именно Дыра, а не Выбросы стала явлением последних лет. Люди пропадали пачками, возникли новые аномалии. Запахло катастрофой всепланетного масштаба. Поэтому были созданы МСКЗ под эгидой ООН. МСКЗ закрыли Зону и допускали в нее исключительно одних военных и ученых из засекреченных институтов. Естественно, что на российской территории силы МСКЗ были представлены российскими войсками.

Все это, как молния, пронеслось в голове у Кости Сабурова. Этому его учили еще в Московском государственном университете.

Внезапно над Зоной раздались чарующие звуки. Казалось, они возникают ото всюду и разносятся, как шум ниагарского водопада, на много и много километров окрест.

— Что это? — застыл Костя.

— Боишься? — спросил Жора Мамыра, сам клацая зубами.

— Как тебе сказать... — начал Костя.

— Правильно, — перебил его Жора, — я тоже сначала боялся.

На самом деле, Костя не боялся, он просто ничего не понимал. И вообще, даже не знал, куда и зачем они идут, словно играл в страшно увлекательные игры под названием 'Авто Зона', 'Чистое небо' и прочее. Он говорил себе: настанет время — и я хоть что-то начну соображать в этой жизни. Но время все не наставало и не наставало, и девушки посмеивались над ним. Отсюда все его неприятности по жизни.

— Андрей, кто это поет? — Костя догнал Дубасова.

— Сирены Зоны. 'Кудзу' — поющие улитки. 'Кудзу' невозможно вынести из Зоны. Многие пытались. Но ни у кого ничего не вышло.

— Почему? — не отставал Костя.

— Потому что чем дальше уносишь ее от центра Зоны, тем тише она поет и тем больше сворачивается в саму себя, пока от нее ничего не остается.

— Как же так? — удивился Костя. — Ничего не остается?

— Нет, почему, остается!

— А что?

— Пустота!

— Ого! — восхищенно сказал Костя. — А что еще есть?

— А что тебя интересует?

— В смысле, что-нибудь новенькое?

— Из новенького — 'хонки' — от японского слова 'дух', проявляется как классический полтергейст, но не земных, а инопланетных образов.

— А что в них странного?

Дубасов терпеливо вздохнул:

— А это на кого нарвешься, смотря какой дух на тебя выйдет. Можно и от страха умереть.

— А-а-а... — понял Костя и больше приставать к Андрею не стал.

Действительно, думал он, явится монстр, которого ты в глаза не видел, и что тогда делать?

Они выскочили на асфальтированную дорогу. Погони не было. Немцы зря не рисковали. Да и получили они крепко по зубам. Особенно, когда грохнула 'муха', с гордостью думал Костя. За перелеском разгорался пожар. Семен Тимофеевич, которого нарядили в зеленый траварон, оглядывался и жалостливо вздыхал.

— Плюнь, Семен Тимофеевич, — увещевал его Калита. — Мы тебе новый дом построим.

Когда сталкеры надевали шлемы, то общались по закрытой радиосвязи, и Костя их не слышал.

— Как же, построите! — в сердцах отозвался Семен Тимофеевич. — Вы даже крышу не могли отремонтировать. А я просил дважды.

— Так это же 'грибница' виновата?!

— 'Грибница' 'грибницей', а внимание?

— Тихо! — вдруг скомандовал Дубасов, который шел первым.

Он продублировал команду рукой, и в темноте ее хорошо было заметно — она светилась зеленоватым светом.

За кромкой леса виднелись река и мост. Дорога перед ними изгибалась, как змея.

— Плохой мост, — выдохнул Жора все свои страхи.

— Почему? — удивился Костя.

— Одних пропускает, а других нет. Тебя точно не пропустит.

— Хорошо, пойду другим путем.

Жора хмыкнул. Он чувствовал Костину неуверенность и пользовался этим.

— А вообще, мы посмотрим, — упрямо сказал Костя, — может, тебя не пропустит, а меня пропустит.

Жора Мамыра снова хмыкнул и добавил гордо:

— Меня уже два раза пропускало: туда и назад. Я ей нравлюсь.

— Кому? — уточнил Костя.

— Ну той... у моста... — неопределенно ответил Жора.

Голос его, измененный электроникой, немного глухо доносился из-под шлема.

— Одни загадки, — сказал Костя и хотел расспросить подробнее, он его позвали.

— Сейчас накажу за болтовню! — услышал он голос Калиты. — Эй, журналист!

Костя побежал на зов. А когда миновал Венгловского, ему показалось, что тот его перекрестил.

— Что? — он очутился рядом с Калитой и Дубасовым.

Оба рассматривали мост через ночную оптику.

— Или мне показалось, или действительно 'Великая Тень'... — сказал Дубасов, а при приближении Кости замолк, нехорошо покривившись, словно у него болели зубы.

— Вот что, — сказал Калита, — подойдешь к мосту посмотришь, что там, но без фанатизма. Если кто-то или что-то есть, просто необычное, махнешь рукой.

— Хорошо, — согласился Костя.

До моста всего было метров сто. Сереющая дорога, изогнувшись, выбегала к нему. Чего бояться? — подумал Костя. Дойду, погляжу, как в миссии, и вернусь назад. Мне всю жизнь везет, а игры, даже самого сложного уровня, я с первого раза прохожу до конца, без дублей. Повезет и сейчас. Через секунду он уже думал наоборот. Вот послали на заклание, как кутенка. А если сбегу? Лес темный, глухой. Отсижусь под кустом. А утром явлюсь на КПП номер три. Собственно, к этому КПП номер три мы и ехали. Обычная дежурная съемка на фоне обихоженной территории, где чудеса бывают только под Новый год. Интервью с дежурным офицером. Обед с наркомовскими. Все чин-чином. Все по уставу. Хотя я давно испытываю скуку от таких заданий. Другое дело Зона, в которую официально доступ закрыт. Такой шанс выпадает раз в жизни. Глупо было бы отказываться от удачи. Иные спят и видят, как попасть сюда, а меня, считай, судьба забросила. Чего мы, немцев в кино не видели?

Костя тут же передумал сигать в кусты. Куда интереснее было посмотреть, что делается за поворотом. Жаль, только камеры с собой нет. Камера осталась в расстрелянной машине.

На дороге что-то фосфоресцировало зеленым светом. Словно краску пролили или корова лепешку уронила. Может, это и есть 'ведьмин студень'? Только дурак влезет, да и то если сильно напьется, думал Костя, обходя стороной светящуюся зеленоватым пламенем лепешку. Винтовка ему только мешала, и он неумело тащил ее, как лопату. Однако умудрился клацнуть затвором, загнать патрон в патронник — так, на всякий случай.

— Все... конец парню... — выдохнул Андрей Дубасов. — Сейчас оторвет башку!

— Типун тебе не язык, — отозвался Калита, с любопытством наблюдая за журналистом.

— Лучше бы я за него пошел, — вмешался Семен Тимофеевич.

Калита недовольно покосился: мол, где твое место? Где? Но ответил:

— Отец, ты нам живым нужен. А новичок, похоже, везунчик. Заодно и проверим.

— Хороши твои проверки, — ворчал Семен Тимофеевич. — Угробишь человека ни за что ни про что. Как тебя только совесть не мучает?!

— Совесть меня, конечно, мучает, Семен Тимофеевич, но расклад такой — у нас бы командиров не хватило, если бы они все вместо подчиненных лезли в реакторы или другие опасные места. Подлодки бы утонули, самолеты бы не летали, а Афган мы просрали бы сразу же.

— Ну и что, и слазил бы, — ворчал Семен Тимофеевич. — Ты у нас заговоренный.

Разговор шел о том, что впервые Дыра открылась во время катастрофы, и единственный, кто первым ее увидел, был Калитин Андрей Павлович, старший механик ЧАЭС, полжизни положивший на то, чтобы увидеть ее второй раз. Дыра открывалась еще несколько раз, но непредсказуемо. Иногда не открывалась несколько лет, а потом — за день раз двадцать. Поэтому никто не мог этим воспользоваться. А может, кто-то и пользовался, только об этом не знали. Немцы, например?

— Все, отец, некогда! — отрезал Калита. — Отойди от греха подальше. Юра! Венгловский! Забери Семена Тимофеевича, ты за него отвечаешь головой.

— Иди ты, знаешь куда! — обиделся Семен Тимофеевич.

— Ладно... ладно... батя. Ну что ты?! — оправдывался Калита. — Ей богу?! Ну не время сейчас, не время...

Из темноты выплыла массивная фигура:

— Пойдем, отец...

— Да я сам! — взорвался Семен Тимофеевич. — Тоже мне начальники! Решаете, кому жить, а кому умирать!

В этот момент Костя Сабуров подошел к мосту.

— Куда... куда он прет?! — вырвалось у Дубасова. — Надо перебежками! Перебежками! Ох! И не торчать, как три тополя на Плющихе! О боже!

— А ты пойти, поучи его! — зло сказал Калита. — Все равно он смертник, раз сюда попал.

Ну да, подумал Дубасов и произнес с сарказмом:

— Надо его еще на радиацию опробовать, тогда он точно помрет.

Калитин Андрей Павлович промолчал, ему было нисколечко не стыдно. Он был командиром, и у него была цель — попасть в Дыру. А как известно, цель оправдывает средства. Считалось, что своевременная жертва снимает проклятие ловушек. Некоторые сталкеры специально брали с собой недотеп, обещая им золотые горы, и вовремя совали бедолаг в самые непроходимые места. Аксиома стратегии. Ну а потом можно было идти спокойно, куда тебе вздумается, и просить все, что ты хочешь. Некоторые чудаки просили счастья для всего человечества. Говорят, что этим самым приемом впервые стал пользоваться черный сталкер. Но никто не знал, получалось у него или нет.

Костя действительно не соображал, что делает. Вернее, он делал все неправильно, не по-сталкеровски, словно надеялся на чужую волю. А надеяться на нее нельзя было ни в коем случае. Чужая воля в данном случае была ловушкой.

Зря я согласился на командировку, думал он. Сидел бы сейчас в офисе, пил кофе и болтал бы со Светкой-напарницей. Поглядывал бы на ее ноги, а она стеснялась бы. Он вспомнил всех своих убитых сотрудников, но так, словно убили их давным-давно, в другой жизни, и смерть их его не касалась никоим боком. Может, я действительно живу другой жизнью и эти сталкеры из нее. Он вспомнил стелу на Воробьиных горах с именами русских сталкеров. Сколько их было? Молодых, ушедших в рассвете сил. Никто ведь не думал умирать. А войск сколько положили в Тунгусской зоне? Не мерено. Ну отстояли Зону. А что с ней теперь делать? Таскать новые технологии, которые подходят для земных условий? Немного таких нашли, ну кроме 'планшетника', пожалуй. 'Планшетник' стал единственным известным достижением. Хотя и этого достаточно — на Марсе закрепились. Станцию строят, однако, самостоятельно, без америкосов. Тоже рывок. На Луне копошатся, но это, считай, пройденный этап.

— В метафизику играет, — со знанием дела сказал Калита. — Я таких мальчиков видел. Столичная штучка. В голове у них опилки, а не мозги. Помнишь, были у нас такие из Перми, из Одессы? Воображают, что они могут разговаривать с ней. Сейчас уговаривать будет. Гляди, гляди.

— Все! — Дубасов закрыл глаза.

Хорошо, что я в шлеме и мою слабость никто не видит, подумал он. И вообще, надо быть проще, надо помнить, что жизнь коротка до безобразия. То что я согласился идти с Калитой, не делает мне чести. Хотя вначале он был совсем другим: большим, сильным и очень добрым. Они умирали в одном госпитале, в одной палате: он — спасатель из Изюма, облученный радиацией, и Калита — заглянувший в Дыру. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, выжили. Калита увидел в этом знак и положил свою жизнь на разгадывание тайны Дыры. А я просто помогаю ему, думал Дубасов. Только вот я не заметил, когда он стал равнодушным и жестоким.

Костя сделал шаг и остановился. Теперь он видел весь мост — от начала до конца. На противоположном его конце действительно что-то то ли сидело, то ли зависло над перилами, словно повторяя их очертания — словно снег — не то серый, не то черный. Если смотреть вдоль — черный, а если чуть сверху — почти прозрачный. Интересно, подумал он и ступил на мост.

— Куда-а-а?! — вырвался у Калиты стон.

Но даже если бы он сделал громкость своего шлема на полную мощность, Костя его не услышал бы, потому что был уже за поворотом дороги и лес отдели его от сталкеров. Некоторое время его фигура еще мелькала за деревьями.

Калита не выдержал, сорвал шлем и с протяжным криком: 'Пригнись!!!' бросился вперед.

Костя шел по мосту. Он прошел уже половину. Если что, думал он, сигану в реку, хотя, говорят, в ней мутанты плавают. Вряд ли эта штука нападает без предупреждения. Ведь она понимать должна, что к чему, что я не враг, что я просто любопытный с добрыми намерениями. Он невольно одушевлял тех, кто заселил Зону. Наделял их мыслями, эмоциями и земной логикой. Однако винтовку держал по всем правилам — дулом вперед. Это внушало уверенность, хотя и было глупо. Я просто человек, думал он, иду по мосту и хочу с тобой поговорить.

Светало, уже была заметна осока по обе стороны моста. А 'Великая Тень' не изменилась: как висела на перилах, так и висела. Но теперь Костя видел, что она была больше, чем он предполагал, огромной, лежала себе почти на всем берегу и под соснами, и дальше на дороге, и трава под ней была темной, без росы, которая серебрилась на осоке. Подойду, посмотрю, думал Костя и вернусь. Гляну одним глазом и назад. Даже трогать не буду. Он совершенно забыл, что должен был только увидеть ее и подать знак свом.

Вначале задул ветер — да так, что волосы у него на голове зашевелились. А потом послышался шорох. Такой необычный, словно миллионы тонн песка пришли в движение. Костю так ударило в грудь, что он всем нутром почувствовал мощь тени, и понял, что его всего-навсего предупредили, а потом услышал:

— Назад!!!

Вот ты какая, успел подумать он и почти упал, но оперся на винтовку и, как боксер в нокауте, опустился на одно колено.

— Назад!

Он хотел обернуться, чтобы успокоить того, кто кричал, но не хватило сил. Голова кружилась, и все плыло перед глазами. Почему-то вспомнились Ирка, Светка и еще одна девчонка, имени которой он не знал, но о которой думал постоянно. Прекрасно думать о ком-то, понял он.

Калита подбежал и облапал, чтобы утащить к своим. Но даже не мог сдвинуть Костю с места.

— Чертов метафизик, — бормотал он в изумлении, пытаясь половчее обхватить его, но у него ничего не выходило.

— Давай помогай! — приказал он кому-то.

Костя краем глаза увидел, что на помощь бежит Дубасов. Но и вдвоем они ничего не смогли сделать — Костя был тяжелым, как БТР. Потом явилась вся компания. Все суетились и дергали его. Ободрали все уши, пока кто-то не заорал:

— 'Великая Тень' ушла!

— Как ушла?!

— Куда?! Бляха-муха!

— Да сами посмотрите!

Костя поднялся и тоже стал смотреть во все глаза.

Действительно, белела дорога и на траву даже успела выпасть роса. Нет, так не бывает, догадался он и оглянулся: луна все еще висела за спиной, а небо на востоке даже не посветлело. Стало быть, время изменилось. Вот это да! — подумал он.

— Слава тебе господи! — сказал Калита, не замечая фокуса со временем. — Все! Уходим, уходим!

Все дружески похлопывали Костю по плечу, кто-то подхватил из его ослабевших рук винтовку, а Калита продолжал командовать:

— Венгловский и Жора — в авангард. Леня — замыкающим. Семен Тимофеевич, а вас попрошу не отвлекаться. Сергей, Чачич, присмотри за Костей! Он у нас герой! Все, входим в Зону! Всем молчать, быть внимательными, — и надел шлем с зеленым забралом.

Остальные тоже надели шлемы и стали похожими друг на друга, как братья.

— На, — Андрей Дубасов протянул Косте носовой платок.

Оказывается, из носа у Кости шла кровь. Он запрокинул голову, стараясь дышать ртом, так и пошел, поглядывая на дорогу искоса, словно боясь ступить в 'ведьмин студень' или еще в какую-нибудь ловушку, о которых, впрочем, не имел ни малейшего представления.

Теперь он стал одним из них, сталкером, что ли? Он почувствовал, что они приняли его в свою стаю. Вот так, через страх, через кровь, через жалость, думал он. Как это по-нашему, по-русски. А как бы ты хотел по-другому? Они всю жизнь учились у Зоны и выучились бросать щенков в реку. Зачем я поперся к этой 'тени'? Ведь она могла меня запросто убить. Теперь я понимаю. Теперь я почувствовал, что такое Зона. В ней, не как в игре — повторов не бывает. А может быть, это и был повтор — фокус со временем? Может, она испугалась? Может, она влюбилась в меня? Нет, не может быть! Ерунда какая-то. От этой мысли у него мурашки побежали по телу. Он тут же захотел поделиться с кем-нибудь своим открытием и уже открыл было рот, как вдруг подумал, что сталкеры наверняка об этом явлении знают, ведь они же опытные люди.

Дубасов откинул забрало и спросил:

— Ну что пришел в себя?

— Да вроде, — ответил Костя.

— А тебе повезло, — сказал Дубасов, отдавая Косте винтовку. — Обычно 'Тень' враз голову отрывает.

— Значит, повезло, — согласился Костя и понял, что его очень и очень смущало — за деревьями, далеко-далеко в темноте, светился одинокий огонек. Но они не пошли на него, а свернули в лес.

А, ну да, вспомнил Костя, в Зоне по прямой не ходят — только зигзагами и пятясь.

Глава 2. Лес и ловушки

— Забирай левее, — шепотом советовал Семен Тимофеевич. — Еще... еще... Я здесь вчера был... Тряпочки повязывал...

На кустах действительно белели полоски материи.

Все, конечно, знали, что там, где ты прошел сегодня, назавтра можно попасть в ловушку. Но Семену Тимофеевичу верили безоговорочно, потому что у него было чутье. А чутье в Зоне ценилось дороже золота.

— А почему? — не удержался и спросил Костя.

— Да потому что он здесь, почитай, тридцать лет лесничим служит, — ответил Куоркис. (Костя узнал его по голосу.) — И ни разу ни в одну историю не влип. Правда, в прошлом году случилось. А мы его спасли.

— Но он не виноват, — поправил Чачич.

— Я и не говорю, что он виноват, — согласился Куоркис. — Просто так получилось. На его дом 'грибница' напала.

— А ну, а ну, расскажите! — с жаром попросил Костя, стараясь запомнить каждое-каждое слово, чтобы потом написать репортаж.

— Это такая штука, — объяснил Чачич, — появляется ниоткуда, идет напролом через лес и есть деревья со страшной силой, ну и мы...

Вдруг движение впереди замедлилось, и они остановились.

— Пойду узнаю, что там, — сказал враз заволновавшийся Чачич.

— Ты не обижайся на нас, — сказал Куоркис, снимая шлем, чтобы их никто не слышал. — Мы ведь все прошли Чернобыль. Психики у нас нет никакой. Так что терпи.

— Я и терплю, — покорно согласился Костя.

— Кажется, кого-то нашли, — прибежал Чачич. — Пошли!

Пришлось спускаться в овраг. Большой Куоркис едва не снес всю компанию, когда поскользнулся на склоне. Место накрыли плащ-палаткой и включили фонарик. Косте с трудом удалось втиснуть голову между чьих-то плеч. На земле в куче прошлогодней листвы и веток лежал труп в супер-форме сталкера и в полумаске. Костя даже сморщился, ожидая почуять запах тлена, но, к его удивлению, совсем ничем не пахло, кроме прелых запахов леса. Над трупом склонились Венгловский и Калита, обыскивая его. Лицо у трупа было черным и сморщенным, как у мумии, но не разложилось.

— Кажись, я его знаю, — покрутил головой Сергей Чачич. — Точно, это он!

— Кто? — чуть обернулся Калита.

— Майор Кальтер. Мы его три года искали. Ушел в Зону и не вернулся. Хитрый, гад!

— Фашист, что ли? — спросил Костя.

— Почему, фашист? Просто немец. Военный разведчик. Маскировался под нашего.

— Сволочь! — сказал кто-то и пнул покойника.

— Этот район когда-то принадлежал Украине. Немцы здесь вовсю шарили.

— Андрей Павлович, может, его наши уконтропупили? — высказал предположение Жора.

— Если бы наши, — выпрямился Калита, — от него за три года ничего не осталось бы. Скорее всего, на 'шип' напоролся. Есть здесь такая гадость. Растет как раз в таких сырых местах. Этот 'шип' вспрыскивает в человека совсем мизерную дозу парализующего яда. Человек мгновенно теряет способность двигаться. 'Шип' еще из живого человека выпивает все соки, пока не остаются кожа да кости. Даже собаки не едят.

— О, нашел! — воскликнул Венгловский и показал удостоверение.

Все увидели черно-красно-желтый флаг и убедились в правоте слов Сергея Чачича.

Труп забросали листвой и ветками, отдавая таким образом дань еще одному сталкеру, погибшему в Зоне. Андрей Дубасов, однако, плюнул и выбрался из оврага.

— Ни хрена! — сказал он. — Я эту сволочь хоронить не подписывался. Они у меня во вторую мировую под Витебском полдеревни родни сожгли. Мне их любить не резон.

— Вольному воля, — ответил кто-то, кажется, Жора Мамыра, который по молодости плохо знал историю. Он считал, что Берлин — мировая столица пива и белесых немецких женщин.

Калита, Венгловский и Семен Тимофеевич устроили под плащ-палаткой совещание. Костя хотел было завалиться подремать, но вспомнил о 'шипе' и лишь присел на траву. Светало, но в лесу все еще было сумрачно. Над черными верхушками елей скользила бледная луна.

— Костя... — позвал Калита. — Сабуров!..

Костя очнулся. Он все-таки успел задремать. Эти несколько минут сна вернули ему силы.

— Я здесь, — ответил он шепотом.

— Иди сюда.

Костя подлез под плащ-палатку. Ему было любопытно.

То, что он увидел, привело его в изумление. Конечно, он знал, что такое 'планшетник'. Но чисто теоретически. Отечественная наука сумела скопировать инопланетную технику. С помощью настоящего 'планшетника' можно было путешествовать по любой планете. А с помощью копий — только в заданном районе. Да и то лишь в одном масштабе, хотя даже жалкие копии стоили баснословно дорого. Что говорить об оригиналах. Две раскрытые карты были совершенно идентичными оригиналам. Однако на одной был нанесен маршрут, а другая оставалась чистой. Вот о какой карте шла речь, понял Костя.

— Я хотел тебе показать, что мы делаем и куда идем, — сказал Калита, — чтобы ты не потерялся.

Костя понял, что если бы он 'не сдал' экзамен на мосту, его бы не пригласили на совещание — просто приглашать было бы некого. Юра Венгловский ободряюще подмигнул ему — мол, не робей!

— Смотри, — сказал Калита, — мы здесь, — и ткнул пальцем.

Масштаб карты увеличился, и Костя узнал овраг, в котором закопали майора Кальтера, и даже кусты, под которыми они вчетвером сидели.

— А если так, — палец Калиты совершил маневр, — мы попадем сюда.

Карта изменилась и выросла до невероятных объемов. У Кости закружилась голова. Под ними лежал город Припять. Они словно зависли на большой высоте. Квадраты девятиэтажек образовывали улицы, между ними были разбросаны переулки и парки. В центральном парке торчало ребристое 'чертово колесо'.

— Больницу видишь?

— Да, — ответил Костя, хотя на самом деле ничего не видел.

— Вот она!

— Ага.

— Выброс из Зоны, а точнее, из Дыры, как раз на левое крыло и пришелся.

— Понял, — сказал Костя, хотя ничего не понял.

Потом он сопоставил: все они в этой больнице лежали и все почему-то выздоровели. Но что это значило, он еще не осознал, точнее, ему никто ничего толком не объяснил.

— Сейчас мы придем в город. Семен Тимофеевич облюбовал хорошее место. Мы там сядем и будем ждать. По всем расчетам, Дыра вот-вот должна открыться. Дыры без Выброса не бывает.

— А я слышал, что бывает, — сказал Юра Венгловский.

— Бывает, еще как бывает, — заверил его Семен Тимофеевич.

— Не-е-е... Я думаю, что она не откроется, — возразил Юра Венгловский. — С чего ты решил, что она откроется? Месяц можно ждать, когда она откроется.

— Спокойно, — сказал Калита. — У меня предчувствие.

— У меня тоже предчувствие, — возразил Венгловский.

— Что ж нам, возвращаться? — спросил Калита таким тоном, что лучше было на этот вопрос не отвечать.

— Не знаю, — пожал плечами Венгловский. — Ты командир, тебе и решать.

— Ладно, — сдержанно обрадовался Калита. — Тогда двигаем вперед.

— Я думаю, — сказал молчавший до этого Семен Тимофеевич, — надо сойти с маршрута.

— Почему? — в один голос спросили Калита и Венгловский.

— У меня тоже предчувствие.

— Оно на чем-то основано? — осторожно спросил Калита, хотя знал, что зря спрашивает. Никто тебе не ответит точно, подумал он, потому что это Зона. В Зоне алогичные законы, а у таких людей, как Семен Тимофеевич, вырабатывается шестое чувство на опасность. Правда, и людей таких раз-два и обчелся.

— 'Великая Тень' была? — спросил Семен Тимофеевич.

— Была, — кивнул Юра Венгловский.

— Ушла она не по своей воле? — Семен Тимофеевич почему-то посмотрел на Костю, которому вдруг захотелось провалиться сквозь землю.

— Не по своей, — согласился Юра Венгловский.

— Сейчас все 'поля' и ловушки в данном районе в лучшем случае сдвинулись, а в худшем — перемешались. Так всегда бывает...

Тогда бы они благополучно прошли, понял Костя то, что не договорил Семен Тимофеевич. Выходит, я для них разрядил ситуацию и я же виноват, что какие-то 'поля' перемешались. Ему стало горько оттого, что его так безжалостно использовали. Он вылез из-под плащ-палатки и пошел в темноту, ничего не видя после света фонарика.

— Ты куда?! — удивился Калита. — Костя!

Но он шел, не разбирая дороги, и слезы обиды душили его. Я к ним всей душой, а они... всхлипывал он, как школьник.

— Костя! — услышал он злой шепот и вовсе свернул в какие-то кусты, потом еще куда-то и еще и забился под ель, переживая позор и унижение.

Больше никогда, думал он, никогда не буду... А что 'не буду', он так и не понял. Просто 'не буду', и все! — думал он, сжимая винтовку, которая стала ему роднее всех этих сталкеров.

Вдруг он увидел какие-то фигуры, и вообще, он, оказывается, сидел недалеко от дороги. Он хотел их окликнуть, но вовремя прикусил язык, каким-то шестым чувством распознав врага — недавних немцев. Они столпились и смотрели в сторону Кости, поэтому он стал менять позицию. Это было очень логично — взять да сменить позицию. Стараясь не шуметь, он подался в сторону, не выпуская немцев из поля зрения, а когда ткнулся лбом во что-то твердое, понял, что со стороны дороги его не видно. Отлично, решил он и примостился за огромным пнем, положив на него винтовку. Между тем, немцы растянулись в шеренгу и бесшумно вступили в лес.

Там же наши! — ужаснулся Костя и уже собрался было поднять тревогу, но сообразил, что вот этого как раз делать не стоит. Поэтому, поймав в круглую мушку то ли человеческую фигуру, то ли дерево, выстрелил.

Винтовка, как показалось Косте, грохнула на весь лес, сильно ударив его в плечо, и немцы сразу же куда-то пропали. Только кто-то стал кричать не по-русски. К крикам добавился русский мат, и Костя, не долго думая, еще два раза пальнул на крики, и каждый раз винтовка словно лягалась. После этого он только и делал, что отползал, пятясь, как рак. А от пня, за которым он прятался, полетели щепки. Кроме этого на голову Косте посыпались ветки, листья и кора деревьев. А он все отползал и отползал, волоча за собой винтовку, и боялся в этот момент не немцев, не пуль, свистевших над головой, а 'шипа', который, по словам Калиты, мог парализовать человека в мгновение ока.

Стрельба внезапно прекратилась. Костя услышал команды по-немецки, стоны, торопливые шаги справа и слева, и понял, что его окружают. Подхватился и, не разбирая дороги, кинулся прочь. Его, как и в первый раз, обуял безотчетный страх. Этот страх был сильнее разума. Он заставлял бежать так, что сердце упиралось куда-то в горло и дергалось там, как лягушка, проткнутая булавкой. Бежал он, впрочем, недолго.

На этот раз они взялись за него всерьез — даром, что ли, полицаи: делали три шага, замирали и слушали, а потом стреляли трассерами на шум. Он это понял сразу — после того, как пуля пролетела над самым ухом, и поэтому передвигался исключительно ползком. Большим плюсом было то, что он знал этот участок леса да и запомнил карту, поэтому ориентировался легко и избежал оврага, где лежал майор Кальтер. Кто-то из немцев угодил в него и долго матерился по-русски, коверкая слова. В лесу заметно посветлело, и Костя легко находил белые тряпочки, повязанные Семеном Тимофеевичем, и срывал их. Он совсем забыл, что лесник передумал идти по этому маршруту, и в тот момент, когда убрал с березовой ветки очередную тряпочку, замер. Он и сам не понял, почему так сделал — просто замер с поднятой ногой в предчувствии беды. 'Шип', что ли?

Немцы и полицаи уже были тут как тут, рядом, в каких-нибудь десяти-пятнадцати метрах. Костю скрывал от них лишь густой ельник. Страх неизвестности был настолько велик, что Костя предпочел бы попасть к ним в руки, чем быть заживо высосанным какой-то хищной тварью. Медленно и осторожно сделав шаг назад, Костя присел и посмотрел на землю. Вот что его смутило — тропинка. Хорошая, удобная тропинка, усыпанная влажными листьями. Она начиналась прямо за березой и убегала в широкую светлую лощину, что было очень необычно. Пойди Костя левее или правее, тропинка показалась бы для него более привлекательной, чем пробираться через чащу. Костя стал отползать под елки.

— Эй, Петро, — сказал кто-то так близко, что Костя покрылся холодным потом, — ничего не бачишь?

— Да хиба это еж?

— Какой еж? Белены объелся?

— Еж, точно еж, я видел парочку, — сказал кто-то третий.

Этот третий, с сиплым голосом, был старшим, и его послушались.

— Ну, что там? — спросил он.

— Да утек, наверное. Тропинка.

— Бараско, а чего ты тогда стоишь? А ну проверь!

— Чуть что, Бараско... — проворчал полицай, но пошел, неловко переминаясь, как стреноженный конь.

Шея у него была повязана грязным бинтом, и он ворочал ею, словно она у него болела.

— Я тебе поворчу, я тебе поворчу! — сказал вслед ему человек сиплым голосом.

Бараско не хотелось лезть в мокрый ельник, поэтому он обошел его сверху по косогору и спустился вниз. Костя увидел его удаляющуюся спину. Несколько раз Бараско оглянулся, словно прощаясь.

— Хлопцы, вот его следы! — обрадованно крикнул он, показывая на тропинку.

После этих слов Костя вообще перестал дышать. Ему хотелось одного — как можно быстрее покинуть это место. Три или четыре человека, среди которых был и немец в мундире мышиного цвета, ступили на тропинку и скрылись в лощине. Вдруг там что-то произошло. Такого звука Костя прежде не слышал. Больше всего он походил на утробный хрип, только очень короткий, и на звук ломающихся костей, который был еще короче, словно звуки захлебывались сами в себе, словно их гасили в зародыше, не давая разбежаться по лесу.

Полицаи и Костя впились глазами в тропинку. Должно быть, все сразу вспомнили, что это не просто лес, а Зона. Несколько томительно-долгих секунд ничего не происходило. Костя потихоньку закапывался и закапывался в прелые иголки, полагая, что так должны делать все сталкеры. Потом из-за поворота вымелся тот самый Бараско. У него было лицо смертельно перепуганного человека. В одной руке он тащил 'шмайсер', а в другой — человеческую голову и однотонно голосил на высокой ноте: 'А-а-а!' За ним стелился кровавый след.

Ничего не видя перед собой и, похоже, мало что соображая, Бараско взбежал на бугор, сунулся в спасительный ельник и стал быстро-быстро закапываться рядом с Костей, твердя одно и то же:

— Петро... Петро... Петро... А-а-а!..

Голову, однако, он аккуратно положил рядом со 'шмайсером' на землю. На некоторое время он замолк, потом взглянул на нее и снова закричал, тонко, как жеребенок:

— А-а-а!..

К своему ужасу Костя понял, что голова принадлежала тому самому Петру. Тогда он тихо спросил:

— Что?! Что ты видел?!

— Не знаю... не знаю... — подняв на него белые-белые глаза, твердил Бараско. — Там!.. Там!.. — он показал в лощину, не отрывая взгляда от Кости и ища на его лице объяснение тому, что произошло.

Только тогда Костя сообразил, что Бараско весь залит чужой кровью и забрызган мозгами, а к плечу у него прилипли чьи-то кишки, из которых сочилось что-то желтое. Костя оттолкнул полицая, и его вырвало одной желчью. Больше в желудке ничего не было. Он вдруг вспомнил, где находится, и быстро пополз вдоль ельника подальше от лощины и полицаев. Однако полицаев и след простыл. Их словно корова языком слизала. Даже тот, кто сидел в лощине и так иезуитски тонко заманил людей в ловушку, предпочел убраться, освободив дорогу. Словно он получил удовольствие и спрятался в своем логове, затаившись до следующего раза. Косте вдруг пришла в голову совершенно дикая мысль, что это длинный-длинный кошмар, который все еще снится ему в избе Семена Тимофеевича. Он огляделся и понял, что это не так. Лес был тих и пуст. Даже птицы молчали. Высоко в небе одиноко плавал БЛА. Костя верил и одновременно не верил своим глазам. Так ведь не бывает, твердил он себе, не бывает. Но раз 'дровосек' ушел, то и тропинка должна пропасть. Это будет лучшим доказательством его присутствия в Зоне. Он заставил себя вернуться и очень осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, выглянул из-за косогора. Действительно, там, за березой, где начиналась злополучная тропинка, теперь был девственно чистый косогор, без листьев, цветов и сухих травинок, как в английском парке — подстриженный, ровный и ярко-изумрудный. И все-таки морок затаился, он звал и манил жгучей тайной, словно оставил после себя приманку для людей. Быть может, он даже раскинул невидимую сеть, чтобы кто-нибудь из них в ней запутался, как запутываюсь я, думал Костя, окончательно теряя остатки страха. Не в силах противиться своим желаниям, он сделал шаг и услышал:

— Не ходи...

— Я только загляну, как тогда, на мосту, и вернусь, — объяснил он лесу.

— Ты не вернешься, как и они, — ответил ему лес.

— Гляну одним глазом, — канючил он. — Что в этом плохого?

— Он заманит тебя!

— Кто?

— Сам увидишь, но будет поздно.

Костя словно очнулся: на обрыве сидел полицай, свесив ноги, и болтал ими, как ребенок.

— Ну что, понял?

Ах ты, гад, подумал Костя и вернулся на косогор.

— Ты чего?! — спросил он.

— Я-то ничего, а вот ты чего?

Костя вмиг остыл.

— Спасибо... — буркнул он в сторону.

— Бывает, — сказал полицай. — Заманивает он тебя. Заманивает.

— Как это так? Я думал, он ушел.

— Даже я струхнул. А мне как бы и не полагается.

— Почему?

— Я же полицай. На мне уже и так не мерено, — и тряхнул плечами, на которых действительно все еще не высохла кровь.

— Ладно, — сказал Костя, окончательно приходя в себя, — я пошел, — и закинул винтовку на плечо.

— Погоди...

— Ну? — он оглянулся.

— Возьми меня с собой?

— Не могу.

— Возьми. Я не подведу.

Костя вопросительно посмотрел на него. Я сам не знаю, куда идти, подумал он. Зачем он мне?

— Надоело с ними бегать. Убьют они меня рано или поздно, — пожаловался Бараско.

Врет, наверное? — подумал Костя и спросил:

— А ты откуда знаешь?

— Гестаповец выстрелит. Пуля вот сюда попадет. — Бараско показал на шею, которая была обвязана грязным бинтом.

— Да откуда ты знаешь?!

— Я уже сотни раз умирал. Надоело. Больно очень. Психика не выдерживает. Хочу судьбу изменить. — И добавил, видя, что Костя смотрит с недоверием: — Пусть меня Зона сожрет, если вру!

— Ты что, давно здесь бродишь? — удивился Костя.

— Да с самой войны, с сорок третьего, — уточнил Бараско. — Не веришь?

— Верю, — пожал плечами Костя. Какая мне разница, подумал он. — Только странно все это.

— Я понимаю: полицай, и современный человек. Полицаи — маленькие люди. Нам ничего не объясняют. Пришел офицер и отдает команды.

— Ну и что ты от меня хочешь?

— Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь. Я здесь все места знаю. Хотя, сам понимаешь, Зона каждый день другая.

— Ну хорошо, — неохотно согласился Костя, не представляя, что из этого может выйти. — Только 'шмайсер' мне отдай!

— Конечно! — радостно воскликнул Бараско, — все равно от него толку мало.

И действительно, что с ним делать против 'дровосека', молча согласился Костя.

Они пошли, беседуя, как два товарища, Бараско при этом старательно отдирал с рукава значок с тремя буквами ОУН. Костя на него косился и расспрашивал:

— Так что ты видел?

— Практически, ничего, — отвечал Бараско. — Мясорубка. Мне повезло, что я шел последним. Он до меня просто не дотянулся.

— Кто 'он'? — пытал его Костя.

— Да этот, как ты его называешь?

— 'Дровосек'?

— Ну да, 'дровосек'. Точно сказано.

— А как он выглядит?

— Да я понять не успел. Рука у него в виде ковша.

— Он что, быстрее человека движется?

— Точно! — сказал Бараско. — Быстрее глаза!

Ага, с удовлетворением подумал Костя. Теперь есть хоть за что-то зацепиться. Теперь можно и приспосабливаться.

— Как же нам его избежать?

— Для этого есть старый испытанный способ.

— Какой?

— Гайка и бинт, — Бараско похлопал по карману твидового пиджака. — Только у меня вместо бинта бечевка привязана.

* * *

Тропинки были 'холодными', но Семен Тимофеевич все равно остерегался каждого поворота, каждого склона и куста и вывел сталкеров к городу без приключений. Они благополучно избежали ловушек: трех 'капканов', пары 'вихрей' и 'рока судьбы'. Ловушки средней паршивости, хотя последняя была по-настоящему опасна, потому что в виде бочки-контейнера двигалась по периметру определенного района, и никто этих маршрутов не знал, кроме, разве что, самого 'рока судьбы'. Смельчаки же, которые охотились за бигхабаром, сколько ни пытались, а взять 'рок судьбы' не могли. Не шел он ни в сети, ни в электронные капканы, не реагировал ни на выстрелы из АКМ, ни на гранатомет, ни на лазеры. Казалось, ему все нипочем. Но знатоки поговаривали, что раз в год 'рок судьбы' раскрывается и из него сыплется хабар. Причем такой редкий, что выследив, когда распахнется 'рок судьбы', сталкер после этого мог спокойно бросать свою профессию. Главное — уловить момент, и ты богат на всю жизнь. А убивал 'рок судьбы' очень просто — электричеством, молнией — иногда совсем не того, кто находился рядом, а на выбор, того, кто ему приглянется. Поэтому большинство сталкеров при виде 'рока судьбы' разбегались кто куда.

— Все! — сказал Семен Тимофеевич. — Дальше я не пойду.

Они находились перед промзоной, состоящей из разрушенной теплостанции и сети коммуникаций, за которыми среди пирамидальных тополей высились девятиэтажки. В третью справа и нужно было попасть.

— Ты что? — удивился Калита. — Ты же обещал довести до квартиры?!

— Помню, — очень спокойно ответил Семен Тимофеевич. — Я свои обещания держу. Только и ты обещал не приносить людей в жертву.

— Но ведь все обошлось?! — напомнил Калита и сжал губы.

— Если бы не обошлось, я бы с тобой и шага не сделал. Только ты не забудь, что так проклятия не снимаются, что 'Великая Тень' все равно придет и никого не пощадит.

— Зато мы прошли и знаем, что журналист везунчик, что он прирожденный сталкер в лучшем смысле этого слова.

— Но все равно пропал!

— Ну, знаешь, отец! — возмутился Калита. — Это Зона, а не детский сад!

— А ты сам вспомни, как я тебя натаскивал?

— Тогда было другое время. И вообще!..

Прибежал Жора Мамыра:

— Андрей Павлович, Дубасов кличет!

— А по связи нельзя?

— Да он боится по связи.

— Вообще-то, правильно, береженого бог бережет. Не дай бог нас подслушивают. Вот что, Семен Тимофеевич, ты меня подожди, не уходи, мы еще с тобой не договорили, — и побежал вслед за Жорой.

Однако, как только они приблизились к протоке, поросшей тростником, то сбросили темп и пригнулись, хотя Калите можно было идти, не таясь — броня 'булат' окрасилась в желто-зеленый цвет камыша. Но былые привычки сталкера взяли верх.

— Я здесь... — отозвался Андрей Дубасов из-за кустов ивы.

Оказалось, он поменял дислокацию. И правильно сделал.

— Путь закрыт, — сказал он.

— Как закрыт?! — воскликнул Калита и заскрипел зубами.

— Юра по 'планшетнику' усек снайпера.

Калита принялся разглядывать теплостанцию. Крыша была проломлена упавшим краном, и его проржавевшие конструкции торчали, как сломанный тростник на болоте — хаотично и бессмысленно. А за теплостанцией возвышались две трубы. От одной из них осталась только половина, а вторая, как шпиль, служа прекрасным ориентиром окрест. За трубами высились массивные градильни АЭС.

— Может, ошибся?

— По 'планшетнику-то'? — удивился Дубасов. — Я потом еще одного обнаружил чисто визуально. Да они и не очень-то маскировались, словно не ждали нас.

Это не понравилось Калите, как будто у него были другие соображения.

— Стоп! — воскликнул он. — А не подстроил ли это все наш лесник? А? Завел на засаду и бросил! Точно! Я всегда говорил, что меня обдурить нельзя!

— Да ты что?! — изумился Дубасов. — Он тебя маленького на руках носил!

— Люди, как и времена, меняются, — буркнул Калита. — Леонид... Леонид... придержи Семена Тимофеевича, — включил он связь. — Как 'ушел'?! И ты отпустил?! А ну быстро за ним и верни! Но без фанатизма! Все, амба! Нас предали, — сообщил он, ни на кого не глядя.

Тяжелая снайперская пуля, посланная из разбитой теплостанции, ударила Калиту в шлем. Будь на нем не комплект 'булат', а что-нибудь попроще, и попади пуля не по касательной, а перпендикулярно, валяться бы Калите с дыркой в голове или со сломанной шеей. А так он всего лишь отделался контузией, и через минуту они все втроем благополучно отступили под защиту леса. Правда, Калиту мотало из стороны в сторону, но к этому он был привычен. Хороший глоток водки привел его в чувства, хотя левый глаз налился кровью и стал плохо видеть.

С высокого берега хорошо были видны многочисленные коммуникации труб, с проложенными между ними и метелками камыша ветхими мостками. До сегодняшнего дня этот проход считался самым безопасным: загруженные хабаром сталкеры пройти здесь не могли, а желающих попасть в город попросту не находилось. К тому же этот район был чист от радиации. Многочисленные дожди за много лет смыли все изотопы в реку, и теперь они лежали в ней под толстым слоем ила и грязи и тоже способствовали появлению монстров, но земного, белкового типа, и потому менее опасных.

Стало быть, прикрывали район теплостанции чисто случайно. А кто — неизвестно. То ли вояки, то ли какие-нибудь бандиты.

— Может, они черного сталкера ждут? — предположил Чачич.

Но ему никто даже не возразил, потому что черный сталкер был хорош для анекдотов, а не для реальности.

Через полчаса поиска с помощью 'планшетника' и наблюдения были выявлены два снайпера с прикрытием из двух автоматчиков и гранатометчика, спящего в глубине теплостанции, который выдал себя тем, что не нанес на лицо маскировочную краску, и оно белело, как клочок ваты.

Пока разбирались с теплостанцией, Калита совершенно забыл о Семене Тимофеевиче, а когда вспомнил, то кинулись искать Куоркиса и не нашли.

— Черт! Черт! Черт! — в сердцах крикнул Калита. — Всем искать! Всем!!! — Но тут же отменил свой приказ: — Стоп! Я сам пойду! Жора! За мной!

Это была не самая лучшая мысль. Искать человека в Зоне втройне опасно. Это не по правилам. Если человек пропадал, значит, пропадал. Такова его судьба. В лучшем случае его находили случайно, в худшем — никогда. Некоторые ловушки, реагируя на чаяния и надежды человека, раскидывали невидимые сети, другие притягивались к сталкеру, как железные опилки к магниту. Иные Зоны, говорят, дружелюбнее к нашему брату сталкеру. А здесь, похоже, собрались настоящие монстры со всего света, думал Калита. Вообще, у него была своя теория и он страстно хотел поговорить с одним ученым, который положил жизнь на изучение Чернобыльской Зоны. Этот человек безвылазно жил в ней и общался с миром только при помощи Интернета. Звали ученого Александр Ген. А Калита знал его как Шурика Гена, потому что они оба выросли в Севастополе, на одной улице и в одном доме.

Но на этот раз Зона отдала сталкера. В пронизанным солнечном светом лесу они вовремя заметили брызги крови на траве и жуткий предмет, заброшенный на сосну — правую руку в кевларе. Она так и сжимала АКМС — любимый калибр Куоркиса, семь и шестьдесят два сотых миллиметра.

Что явилось причиной его гибели, Калита доискиваться не стал. Бывало так, что неизвестная ловушка пропускала первого сталкера, а второго сжирала. Поэтому по знаку Калиты они с Жорой прежним путем не пошли, а двинули каждый по отдельности прямо через чащу, избегая тропинок и светлых приятных мест. Должно быть, он спешил, укорял себя Калита. Эх, не надо было его посылать. Не надо было!

Пока Калита бегал по лесу, Дубасов взял 'винторез', поменял позицию в третий раз и все-таки из принципа снял снайпера, когда тот, уверенный в своей безнаказанности, проходил в глубине помещения по третьему этажу. Пуля калибра девять миллиметров пробила стекло и разнесла снайперу голову, как камень арбуз. После этого над промзоной повисла напряженная тишина. Только БЛА стал летать кругами, отреагировав наконец то ли на активность сталкеров, то ли на радиопереговоры на той стороне протоки. Но к этому времени отряд Калиты был уже далеко, и Андрей Дубасов с трудом нагнал его, хотя был одет в простую камуфляжку и бежать ему было легко. Но именно это его и спасло: сухое, изогнутое дерево, росшее на краю протоки, махнуло веткой, но не дотянулось, и серая тень в отчаянии покрыла осоку пеленой, которая тут же растворилась в воздухе. Но Дубасов ничего не заметил. Его внимание было сосредоточенно на траве, которая хранила следы товарищей.

Дубасов знал, что теперь в городе им пощады не будет, но ведь не зря же они тащили такой арсенал.

Пришлось идти по запасному маршруту, хотя Калите он и не нравился. Рискованным он был — мимо свалки, мимо брошенной техники. Да и место почти безлесное — одни тополя вдоль дороги. А еще, конечно, радиация. Счетчик — 'щелк, щелк', считал свои рентгены. Да и 'планшетник' в таком положении был плохим помощником, потому что ловушки оставались невидимыми.

Еще лет десять назад находились безбашенные сталкеры, которые охотились за бигхабаром. Они пригоняли в Зону краны и тягачи с платформами, на которые грузили эту самую технику. Все прекратилось в один прекрасный день после того, как такой бульдозер из Зоны, проданный по дешевке на какую-то большую стройку, завелся сам по себе и стал елозить по поселку строителей, сровняв его с землей. И никто и ничто не могло его остановить, пока у него не кончилось горючее. После этого пару мародеров расстреляли, а Зону окружили проволокой и минными полями. Вольница кончилась. Настали времена профессиональных государственных сталкеров 'Бета'. Калита и его команда были из этого разряда. С тех пор, если кому-то что-то удавалось вынести самыми невероятно-тайными путями, то это было не крупнее того, что мог унести человек. Поговаривали, что в Зоне есть подземные ходы. Но Калита в это не верил. Все коммуникации давным-давно взорвали, а разговоры о черном сталкере были из области сказок.

* * *

Костя с Бараско видели, как погиб Леонид Куоркис. Они как раз вышли на опушку, и здесь Бараско взял да бросил первую гайку. А на немой вопрос Кости, почему именно здесь, туманно объяснил:

— Я не знаю, я просто чувствую.

Потянув за собой кусок серой бечевки, гайка благополучно перелетела через невысокий куст. Костя пошел за гайкой, однако именно куст показался ему непреодолимым, и он решил обойти его снизу по склону.

— Стой! — крикнул Бараско.

Костя застыл и даже присел от неожиданности. Бараско подбежал шаг в шаг.

— Смотри! — он показал на склон.

— Ничего не вижу, — признался Костя.

— А сухие ромашки на бугре?

— Вижу.

— Я не знаю, как вы это называете. Мы — 'проплешиной' или 'ямой'.

— Какая же это 'яма'? — удивился Костя.

Костя хотел признаться, что он новенький, что многого не понимает, но вовремя прикусил язык. Не надо, чтобы кто-то догадывался о моей скромной квалификации, подумал он. И решил послушать умного человека, ведь везет не только дуракам.

— Обычно температура такой 'проплешины' выше, чем у окружающей травы. Этого бывает достаточно, чтобы там поселилась ловушка.

— Любая? — спросил Костя, с любопытством наблюдая за 'проплешиной'.

— Иногда под тонким слоем почвы живет 'ведьмин студень', иногда 'аттракт'.

— А чем они отличаются?

— В 'студне' кости становятся мягкими, как пластилин на солнце, и человек живет не больше пяти минут. Я знаю одного сталкера, который коснулся 'студня' всего лишь мизинцем левой руки, но зато вовремя успел отрубить себе кисть. Он так ее и таскал на груди, потому что она не разлагалась и даже не высыхала, а стала мягкой, как гуттаперч. А 'аттракт' действует, как горячая песочная яма. Разогревается мгновенно, как микроволновка. Человек варится в собственном соку. Понял?

— Понял.

Откуда он знает о микроволновке? — удивился Костя, но промолчал.

— Поэтому сторонись старых кострищ ну и много еще чего. А вон, кстати, кто-то и лежит... Медведь, похоже. Был такой сталкер...

Костя приподнялся и увидел ниже по склону что-то белое, похожее на кости.

— Вблизи 'ям' резких движений не делай! — одернул его Бараско. — Громко не разговаривай!

Костя снова присел. Действительно, над 'проплешиной' сразу возник горячий столб воздуха. Трава и деревья виднелись за ним, как сквозь линзу. Раздался странный свист. Столб неуверенно качнулся в сторону Кости и Бараско и растаял так же внезапно, как появился.

— Фу-у-у... — вытер пот со лба Бараско. — Кажись, я дал маху.

Костя с удивлением посмотрел на него: неужели они были на волосок от смерти? Но кто он? Опытен, но, как и всякий человек, допускает ошибки. Непонятно, молод или стар, ежик на голове, первая седина на висках. Шея повязана грязным бинтом. В ботинках красные шнурки. А в глазах тоска. На любой тусовке о таком бы сказали — неудачно понтит друг. На художника не тянет. Скорее — на поэта-отшельника. Диковат. Конечно, подумал Костя, потаскайся шестьдесят с лишним лет по Зоне, и не таким станешь.

— Там 'аттракт' сидит, — уверенно сказал Бараско. — Уходим.

В этот момент они увидели метрах в пятидесяти Семена Тимофеевича. Он двигался в тени деревьев, и Костя, находясь под впечатление увиденного и услышанного, не успел его окликнуть. Может быть, это даже не Семен Тимофеевич? — подумал он, с удивлением провожая его взглядом — уж слишком быстро Семен Тимофеевич шел.

Бараско тоже замер.

— Слышь, ты бы дал мне винтовку? А? — и уверенно протянул руку.

Черт, подумал Костя, таскаю сдуру. Если б он хотел от меня избавиться, у него было для этого сто десять способов.

— Держи, — и в придачу сунул ремень с патронташами.

Бараско ловко щелкнул затвором и взял на прицел опушку леса. Только тогда Костя что-то сообразил и тоже изготовился со своим 'шмайсером', хотя ему пришлось повозиться с ним — затвор у автомата был под левую руку.

Вслед за Семеном Тимофеевичем выскочил большой Куоркис. На этот раз у Кости желание окликать вообще не возникло.

Куоркис почти нагнал Семена Тимофеевича, когда попал под удар 'дровосека'. Все произошло так быстро, что Костя увидел в воздухе только кровавый ком, и они побежали по всем правилам сталкеров, оставив в траве три или четыре гайки. Но прогалину пересекли благополучно и сразу упали за первыми кустами.

— А еще заметь, — сказал Бараско, на которого смерть Куоркиса не произвела никакого впечатления, — что большинство ловушек активизируются только днем. Бойся БЛА.

Костя не успел спросить — почему? Из леса выскочили Калита и Жора Мамыра. Но и с ними Косте почему-то общаться не захотелось. А вот Бараско проявил интерес:

— Интересно было бы знать, куда они идут?

— В Припять, наверное. Куда еще? — ответил Костя. — Хочешь с ними?

— Нет. Тот, кто в Зоне ходит следом, погибает первым.

— Хорошее правило, — согласился Костя и оглянулся: ни Калита, ни Жора к злополучной сосне даже не приблизились, а тут же ушли туда, откуда появились.

После того, как он наслушался Бараско, трудно было обвинить их в трусости. Совсем недавно Калита послал его на верную смерть, и Костя понял, что в Зоне каждый за себя, ну, пожалуй, кроме Семена Тимофеевича и Дубасова. Эти люди проявили к нему сочувствие.

А над Зоной беспечно плыли облака и ласково светило солнце, и Косте в его ватнике, который хоть и был летнего варианта, облегченным, стало жарковато. Но бросить его он так и не решился, потому что остался бы в одной рваной рубахе. Джинсовую куртку он выбросил еще раньше, потому что от нее остались одни лохмотья. Да и, честно говоря, голубой цвет в лесу был сильно заметен, поэтому Костя о куртке не сожалел.

Плана у них как такового не было, разве что идти за Калитой, выдерживая дистанцию, поэтому Бараско предложил:

— Пойдем-ка, вооружимся, а то с этими пукалками, — он тряхнул СВТ-40, — много не навоюешь.

— А, вот ты где! — раздался голос, и на тропинке, как черт из табакерки, возник полицай. — Господин капитан страшно недоволен.

— Да... здесь... — неопределенно ответил Бараско, делая знак рукой Косте.

Но и без этого Костя сообразил и вовремя спрятался за толстым стволом березы.

— Ну пойдем, милок, — вздохнул полицай. — Господин капитан приказал доставить тебя живым или мертвым. Только без глупостей. А то смотри — как жахну! — предупредил он.

Положение осложнялось еще и тем, что винтовка у Бараско висела на плече, а в руках полицая держал пулемет-пистолет МР-40. И Бараско знал, что делает пуля калибра девять миллиметров, попадая в грудь человеку. Поэтому он сказал:

— Ты что, Степан? Я же свой. Петра помнишь? Вот ищу вас. Куда же я без своих? Пускай меня Зона сожрет, если вру!

— Знаем, знаем... — словно бы равнодушно заметил полицай. — Я давно заметил, что ты, как волк, в сторону глядишь. Ручками-то... ручками-то... не дергай!

— Да я не дергаю, окстись, Степан!

— Ну и не дергай!

— Да не дергаю!

— Кинь на землю винтовку-то! Кинь!

А Костя никак не мог нащупать рукоять взвода затвора. По привычке он искал ее справа, как у АКМ, а она была слева. Наконец он клацнул затвором как раз в тот момент, когда Бараско вроде бы в растерянности уронил на тропинку СВТ-40. Костя выскочил из-за березы и с криком:

— Умри, сволочь! — дал очередь поперек тропинки, на которой стоял полицай.

После этого он и зачем-то решил посмотреть на результат своей стрельбы. А это была ошибка, потому что он ждал, что полицай упадет, а тот все не падал и не падал, зато приподнял ствол МР-40, и тогда Косте пришлось сматываться быстро-быстро.

Не разбирая дороги, они неслись лесом.

— Ты чего так долго?! — укорял Бараско. — Я уже решил, что уже все, конец — получу пулю от эсэсовца.

— Выходит, ты изменил свою судьбу?

— Выходит, — согласился Бараско и от удивления так резко остановился, что Костя наступил ему на ногу. — Только едва в штаны не наложил. Слушай, а ведь это дело надо обмыть!

— Где? — удивился Костя, оглядываясь на заросли молодых елок.

При мыслях о еде он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня, и в животе заурчало.

— Ну не здесь, конечно, — таинственно сказал Бараско. — А есть у меня одно местечко. Так, где наша труба? — Он взглянул поверх деревьев, ища главный ориентир Зоны — уцелевшую трубу теплостанции, за лесом. — Значит, нам сюда! — и уверено ткнул пальцем в чащу.

Через десять минут они ступили на хорошо протоптанную тропинку, которая привела их к широкому, как зев, люку, у которого, сидя на корточках, курил косяк бородатый сталкер в папахе черного цвета. Он мечтательно смотрел на небо в просвет сосновых вершин и сосредоточенно выдыхал дым из ноздрей. Косяк он держал легко и изящно, как секретарши — сигарету в дорогих телестудиях. На коленях у него лежал АКМ.

— Что нового, Джангер? — спросил Бараско.

— Сижу курю, — невозмутимо ответил Джангер. — Друга жду.

— В Зону идете?

— А куда еще? Деньги всем нужны.

— Это ты на прошлой неделе на Кровавом болоте 'куни-кори' взял? Говорят, самого 'дантая' обманул?

Как потом объяснил Бараско, 'куни-кори' — это очень слабый антигравитатор, скорее игрушка, чем серьезный хабар. А 'дантая' — охранник, биологический объект с полевыми свойствами. Обмануть его можно, но очень сложно.

— Было дело, — выдохнул сизый дым Джангер. — Но ведь и ты не пустой идешь? — опытным взглядом определил он.

— Сидорович здесь? — ловко ушел от ответа Бараско.

— Здесь, а где ему еще быть? Сидит Иван Каземирович, как паук в банке. А-ха-ха-ха!!!

Костя разглядел на груди у Джангера страшный талисман — гуттаперчевую кисть левой руки с большими желтыми ногтями, и понял, почему Джангер так изящно курит. Правая рука у него за неимением левой сделалась очень ловкой.

— Что, страшно, парень? — поймал его взгляд Джангер и показал культю. — От Зоны еще никто не уходил целым. — И снова засмеялся лающим смехом. — А-ха-ха-ха!!! Но ты еще молод, и тебе, возможно, повезет!

Над Зоной красиво и печально запела 'кудзу'. Через мгновение ей ответила другая, потом третья, и мир погрузился в неземную музыку.

Глава 3. Авто Зона

— Пароль? — остановили их два вооруженных человека.

— Авто Зона три.

— Ха! Это вчера было!

Их наглые морды не внушали доверия. И почему Бараско терпит? — удивился Костя.

— Ну тогда Авто Зона четыре, — сказал Бараско.

— Это другое дело. Проходите, — и охранники, ухмыляясь, подняли стволы автоматов вверх.

Костя понял, что они узнали Бараско, а пароль спрашивали для проформы — мол, знай наших, сталкер, и не зарывайся.

— Вначале пойдем заглянем к Сидоровичу Ивану Каземировичу, — сказал Бараско, ориентируясь в подземелье, как у себя дома, хотя здесь было сумрачно и фонари горели через один, на полу валялись бутылки и пивные банки, а еще пахло мочой и рвотой.

— А кто такой Сидорович? — спросил Костя, созерцая все это с огромным любопытством.

Эта фамилия напоминала Косте давнишнюю игру, в которой тоже был такой Сидорович, но без имени-отчества. Тот Сидорович раздавал всем желающим оружие и амуницию. Не может быть такого совпадения, подумал Костя. Мистика! Дежа-вю!

— Самый главный начальник южного клана, — объяснил Бараско.

— А что, есть еще и северный клан?

— Есть и северный, — сказал Бараско, ловко разминувшись со слегка подвыпившей, полуголой женщиной, которая явно злоупотребила косметикой.

— О! — воскликнула она. — Заглянешь, красавчик?

Костя сразу понял, что потеряет голову — не сейчас, так потом. Нравились ему смуглые, черные, яркие женщины. Ничего здесь не поделаешь. Все его приятельницы тоже были брюнетками, ну, в крайнем случае — темными шатенками. А блондинок он вообще не любил. По утру они ему казались блеклыми, как моль.

— Всенепременно, Завета! — ответил Бараско, улыбаясь натянуто, как перед прокурором.

— Ты не один? — заметила она Костю и кокетливо повела обнаженным плечиком.

Пахло от нее умопомрачительно — то ли мылом, то ли еще чем-то свежим и привлекательным. У Кости закружилась голова. Хорошо хоть Светка с нами не поехала, а то убили бы ее, как Вадима Рунова и Петю, подумал он, испытывая ко всем им безмерную жалость, а к этой незнакомой женщине — все то, что положено испытывать к красивым незнакомым женщинам.

Вадим Рунов был завредакцией военного канала и упустить командировку в Зону никак не мог. А Пете Морозову — их оператору — просто не повезло — если бы он очень настоял, остался бы дома — у него жена родила пятого, а седьмого они выехали. Но Рунов без него обойтись никак не мог. Еще убили техника и водителя в одном лице — Габрикова. Но его Костя знал плохо. Он был из технарей, и к ним на двадцать второй этаж забредал крайне редко.

— Друга встретил, — покорно сказал Бараско, с тоской поглядывая туда, куда они шли.

Должно быть, женщины его не очень интересовали. Или его интересовали одни блондинки. Костя еще не понял.

— Его не забудь, — сказала, сладко улыбаясь, женщина и потыкала Костю острым коготком в грудь. — Я молоденьких люблю-ю-ю-ю...

Костя готов был тут же сгрести ее в охапку, но приличия не позволяли.

— Кто это? — спросил Костя, когда они отошли.

Он пару раз оглянулся, жадно ловя в разрезе короткой юбки светлую полоску кожи. Прошло уже больше двух недель, как Костя последний раз общался с женщинами. Для него это была целая вечность.

— Кто? — переспросил Бараско, думая совсем о другом.

— Ну, эта... твоя знакомая?

— А... — неопределенно произнес Бараско.

Костя понял, что задал несвоевременный вопрос, и тут же исправился:

— Так кто такой Сидорович?

— Сидорович? — задумчиво переспросил Бараско. — От Сидоровича здесь зависит жизнь любого сталкера. Сидорович здесь царь и бог. Хозяин, одним словом!

Интересно, подумал Костя, заранее представляя, каким он его увидит — тамошнего царя и бога.

Под потолком едва тлели фонари. Откуда-то приятно дула теплая струя воздуха. Слева из подземелья доносились громкие голоса и играла музыка. А еще тянуло запахом марихуаны.

Но они пошли в другую сторону. Спустились еще на два пролета вниз, каждый раз поворачивая под прямым углом. Миновали еще одну охрану, которая их беспрекословно пропустила, и попали на самое дно, где пахло плесенью и землей, но было тихо, светло и чисто, как в раю.

Сидорович сидел за стальной дверью с крохотным окошком. Бараско уверенно постучал.

— Кто там?

— Иван Каземирович, откройте, это Бараско!

— А Бараско?! Какой Бараско?.. А-а-а... тот самый?!

Крохотное окошко с грохотом открылось.

— Я думал, тебя наконец убило. Ха-ха-ха!

В окошко выглядывал желтоглазый мужчина, сидящий за огромным столом с компьютером на фоне стеллажей, забитых оружием и амуницией. На одной из полок спал толстый рыжий кот.

Иван Каземирович был неопределенного возраста, с венчиком волос вокруг лысой макушки. Одет он был, как и Семен Тимофеевич, в безрукавку. Огромный вентилятор раздувал его редкие космы. Жирные, толстые руки, покрытые белесыми волосами, лежали на столешнице. Да, действительно, очень похож на Сидоровича из игры 'Авто Зона', подумал Костя. Только нос красный и уши торчком, как у вурдалака.

— Да, тот самый! — заверил Бараско и небрежно бросил на полку перед окошком хабар.

Точнее, Костя только потом понял, что это хабар. Был он ни широким, ни плоским, ни круглым, ни квадратным — никаким. Камень, одним словом. Пройдешь мимо такого на дороге и не обратишь внимания.

— Ага... — многозначительно произнес Иван Каземирович и даже протянул трясущиеся ручки, а потом отдернул, словно убоявшись обжечься, но воскликнул:

— 'Анцитаур'! Еханый бабай! Прости, Господи! Что ты за него хочешь?!

Голос у него оказался визгливым, а не как в игре — с рокотом, но все равно властный, не терпящий возражений. А вот глаза были нехорошими — пустыми и равнодушными и самое странное — желтыми-прежелтыми. Таким людям никто не доверяет, подумал Костя.

— А какие расценки?

— Божеские! — Сидорович сглотнул слюну.

— Так все-таки?

— Дам шестьдесят тысяч, — сказал Сидорович так, словно боялся упустить хорошую сделку.

Кот за его спиной проснулся и выгнул спину. У него тоже были желтые-прежелтые глаза.

— За шестьдесят тысяч я уступлю, но договора не разорву.

— Ишь, хитрый! — заискивающе хихикнул Иван Каземирович и снова протянул было волосатые трясущиеся ручки и снова их отдернул. — Пользуешься моими слабостями и тяжелым экономическим положением.

— Вашим-то?! — удивился Бараско. — Клевещете вы на себя, Иван Каземирович.

— А что ты думал? Конечно, моим. На всех вас у меня денег не хватит, — говорил Иван Каземирович, не отрывая горящего взора от хабара.

Костя из любопытства тоже решил прикоснуться к легендарному хабару, но Бараско предупредил:

— Не трогай, опасно!

— А это кто? — спросил Иван Каземирович, пригибаясь и выглядывая в окно.

Кот тоже посмотрел на Костю. Из его глаз, как в мультиках, во все стороны полетели зеленые искры.

— Константин Сабуров. Москва, 'Рен-тиви', — представился Костя.

Последнее у него вырвалось чисто автоматически. Привык он так представляться. Но слова 'Москва' и 'Рен-тиви' не произвели на Сидоровича никакого впечатления — он был занят рассматриванием камня. Зато когда Бараско произнес: 'Друг мой из начинающих', и подмигнул Косте, Сидорович несказанно обрадовался:

— Молодой человек, это ж самая лучшая рекомендация! Запомните этот момент, — и даже высунул руку, и обменялся с Костей крепким рукопожатием, прикрыв при этом 'анцитаур' тряпочкой, чтобы случайно не коснуться. — Ладно, ради такого случая накину еще пятнадцать.

— Двадцать! — сказал Бараско. — И деньги на бочку!

Сидорович тяжело вздохнул, но спорить не стал. На полку легли три пачки денег. После того, как Бараско их пересчитал, он снял тряпку с 'анцитаура', положил на него руку и произнес:

— Ну давай, дружок, здесь тебе будет лучше.

Потом он наклонился и что-то пошептал над 'анцитауром', который вмиг стал ярко-красным. По его поверхности пробежала волна. То ли вздох, то ли просто ветер от вентилятора коснулся лица Кости. Бараско удивился.

Не успел он закончить священнодействие, как Иван Каземирович цап-царап — одной рукой схватил 'анцитаур', а другой — захлопнул окошко.

— Побежал прятать, — объяснил Бараско.

— А что это за хабар? — поинтересовался Костя.

— Это камень судьбы. Очень редкий хабар. Их всего-то нашли три штуки. Тот, кто им владеет, держит судьбу за это самое место, — Бараско показал на горло.

— Ну-у-у... и?.. — недоверчиво спросил Костя.

— Мы с ним договаривались. Он изредка мне помогал, — шепотом объяснил Бараско. — Ты же видишь?

— Вижу, — согласился Костя, подозревая, что Бараско разыгрывает его. — Выходит, ты его, Сидоровича, обманул?

— Ничуть. От 'анцитаура' давно надо было избавиться. У меня с ним не заладилось, словно чужую судьбу таскал — ходил с немцами по кругу. А Иван Каземирович найдет для него другого хозяина. И все будут счастливы. Кстати, 'анцитаур' с тобой отдельно поздоровался. Не заметил?

— Нет, — почему-то с упрямством ответил Костя.

Ему не нравилось, когда говорили о непонятных вещах.

— На моей памяти такого не было.

В голосе Бараско проскочили ревнивые нотки.

Костя уже перестал чему-либо удивляться. Ни странным разговорам в мистическом аспекте, ни намекам на инопланетный мир, ни прочей чепухе, о которой в приличных местах говорить не принято. Единственного, чего он не спросил, как Бараско теперь будет обходиться без знания судьбы. А Бараско, словно уловив его мысли, сказал:

— Но ты ведь без судьбы? Вот и я буду без судьбы, как все люди.

Костя вопросительно уставился на него — все эти слова проскакивали мимо его сознания. Правда, ему хотелось узнать, почему и как 'анцитаур' с ним поздоровался, но выяснить это не дал Сидорович. Он с грохотом распахнул окошко и воззрился на них, словно увидел впервые. От его расположения не осталось и следа.

— Иван Каземирович, это же я! — напомнил Бараско, тоже мрачнея.

— Вижу, что ты, — равнодушно ответил Сидорович. — Тратить деньги будешь?

— Буду. Что ты можешь нам предложить за одну СВТ-40 и 'шмайсер'?

Видать, он знал, о чем говорил, потому что в глазах Кости ни СВТ-40, ни 'шмайсер' не имели никакой ценности.

— А что, в хорошем состоянии? — оживился Сидорович, но все еще оставаясь равнодушным.

— В хорошем.

— А ну покажи! — в его желтых глазах появилась жадность.

Бараско просунул в окошко оружие.

— Раритет, однако, — оценил Иван Каземирович, крутя и так и сяк вначале СВТ-40, а потом 'шмайсер'. — Недаром я тебя хвалю. Плохого никогда не предложишь. Да за такой хабар в Москве или Питере можно приличные деньги взять. Беру!

— А что в обмен?

— Могу 'калаш' предложить, — сказал Иван Каземирович не очень уверенно, очевидно, полагая, что у него запросят что-нибудь импортное. — Три рожка в придачу.

Но Бараско не стал раздумывать.

— Четыре, — сказал он, — с патронами, пять пачек патронов и гранаты для подствольника. А еще оптику. Да, АКСУ нам не нужен.

— С оптикой вам еще шесть тысяч придется добавить, и только из уважения лично к тебе.

— Спасибо! — хитро улыбнулся Бараско и полез в карман.

— А у меня есть! — Костя выхватил из кармана ватника портмоне, которое, к счастью, не потерял, пока бегал по лесу. — А кот не продается?

— Не продается! — буркнул Иван Каземирович и побежал за оружием, но не очень так чтобы далеко и не очень так чтобы быстро.

— А почему АСКУ не нужен? — спросил Костя.

— А потому что укороченный, пугач. Для реального боя не годится. С ним только полиция ходит.

Через минуту Костя держал в руках новенький АК-74М с оптическим прицелом, лифчик с рожками и не мог поверить своему счастью. Оружие ему всегда нравилось. Оно приводило его, как самурая, в священный трепет.

— Ну, а теперь подбери для меня что-нибудь мощное, — сказала Бараско, с улыбкой наблюдая, как счастливый Костя возится с оружием, — с коллиматорным прицелом, но небольшое, и так, чтобы я ушел отсюда в штанах.

— Сделаем! — пообещал Сидорович и снова куда-то пропал.

Его долго не было. Рыжий кот с подозрением следил за обоими.

— Видать, в закрома полез, — сказал Бараско, насмешливо качая головой: Костя снимал с автомата вощеный пергамент и стирал заводскую смазку.

В свете электрического фонаря вороненая поверхность автомата казалась ему верхом совершенства, и он с восхищением поглядывал на Бараско.

Сидорович вернулся минут через пятнадцатью. К этому времени они успели установить оптический прицел, а Костя смотался наверх, посмотрел через прицел на лес и прибежал в страшном возбуждении:

— Вот это да! Ну машина, ну машина! Пристрелять только осталось!

— На! — сказал Сидорович. — Специально для тебя держал 'американца', SCAR-H с подствольником, в пустынном варианте, в Афгане применяется.

Действительно, в отличие от черного АК-74М, 'американец' был пепельно-зеленого цвета, а его коллиматорный прицел выглядел изящнее. Кроме этого 'американец' был весь словно в складочках — рифленый, не автомат — игрушка.

— Не автомат, а зверь, — хвалил товар Сидорович. — Бьет мощно. Патрон специальный, усиленный. Калибр семь и шестьдесят два на пятьдесят миллиметров. Ствол не задирает. Кучность приличная... Ну, ты сам знаешь. Его еще называют тяжелой винтовкой для дальнего боя.

— Знаю, — сказал Бараско, ловко щелкнув затвором. — То, что надо! Спасибо, дорогой. Спасибо. Ну и рожки в придачу, естественно, пять пачек патронов и гранаты для подствольника.

Но даже после приобретения тяжелого 'американца', о котором мечтал каждый сталкер, он не вышел из своего меланхолического состояния. А потом повернулся, чтобы уйти восвояси.

— А деньги?! — возмутился Сидорович и даже полез мордой в окошко.

— Ну ты и крохобор! — пряча ухмылку, удивился Бараско и сунул руку в карман. — Зачем тебе деньги-то? Ты и так, как твой кот, в сметане.

— Не твое дело, — грубо ответил Сидорович, бросая деньги в стол. — Проваливай, голодранец! Проваливай! А вы, молодой человек, — Сидорович посмотрел в глаза Косте, — задержитесь, у меня к вам деловое предложение есть.

— Иван Каземирович, парень не про вас! — обернулся Бараско.

— Это не твое дело!

— Я говорю, не про вас, значит, не про вас!

— А это не твое дело!

— А я говорю, что он не про вас! И точка!

— Хорошие деньги хочешь заработать? — гнул свое Сидорович, пристально выглядывая в окошко и не обращая внимания на Бараско, который, казалось, готов был взорваться.

— Уходим, Костя! — сказал Бараско. — Уходим! — и потащил его за руку, потому что Костя словно был загипнотизирован взглядом желтых глаз Сидоровича.

И они пошли в бар.

— Сдал старик, — мрачно вздохнул Бараско. — А каким монстром был! Всех держал вот так! — и он сжал кулак.

— Он и сейчас вроде ничего... — вздохнул Костя.

— Нет, сейчас он уже не тот Сидорович. А жаль.

— Почему?

— Потому что жадным стал. Большими деньгами крутит. Зона таких не любит.

— А что он от меня хотел?

— Убийц он ищет, — просто сказал Бараско.

— Каких убийц? — удивился Костя и даже остановился.

— Обычных. Тех, кто людей убивает.

— А-а-а... — протянул Костя, вроде бы что-то поняв. — А зачем ему убийцы?

— Как зачем? — удивился Бараско. — Людей убивать.

— Здесь прям как в Москве, — поежился Костя.

— Хуже, Костя, хуже. Здесь Зона! А за Зоной Дыра, и что там творится, никто не знает.

* * *

Бар назывался 'Сто рентген' и находился так глубоко под землей, что многие сталкеры, бывало, не могли из него выбраться на своих двоих.

— Помнишь, что сказал тебе Джангер? — все больше мрачнея, спросил Бараско, меняя грязный бинт на чистый платок красного цвета и приглаживая заскорузлой пятерней ежик на голове.

— Да, — кивнул Костя, обходя человека, который лежал поперек коридора. Из-под человека растекалась лужа. Тон Бараско давно ему не нравился, но приходилось терпеть. И какая муха тебя укусила? — удивлялся он.

Похоже было, что после разговора, Бараско не нравилось подземелье. Но Костя ошибся.

— Я тоже думал, что схожу пару раз, заработаю деньжат и отвалю. Но Зона не отпускает. Понимаешь? Это как на войне. Когда воюешь, тебе страшно, ты клянешь ее, как только можешь, а когда уходишь, она застревает в тебе, как осколок в сердце, и ты возвращаешься. Мне повезло: войны кончаются, ее солдаты остаются не у дел, а я могу в любой момент вернуться. От Зоны ведь никуда не денешься. Вот и ты попал!

— Почему? — удивился Костя, сторонясь сталкера, который ощупью пробирался вдоль стены.

Музыка становилась все громче и громче, как, впрочем, и голоса, среди которых выделялись женские. Костя поймал себя на том, что женский смех ему приятен. И вообще, здесь ему нравилось больше, чем в ночных клубах Москвы, потому что здесь все было настоящее: и сталкеры, и Зона, и враги, и друзья, и даже оружие. Костя с любовно погладил автомат.

— Помяни мое слово, и через год, и через два, и через три ты будешь бегать по здешним лесам, и другой жизни тебе не захочется. В городах ты будешь тосковать. Профессия тебе обрыднет. Женщины тебя будут бросать, как только узнают, что ты сталкер, а приятели — сторониться, потому что будут бояться и не смогут понять. Дети твои вырастут 'мартышками', потому что ты обязательно подхватишь радиацию. Ты будешь счастлив только здесь. Ты научишься спать вполглаза, вслушиваться в звуки, которых нет в обычной жизни, внюхиваться в запахи, которые прилетели из других миров. Ты научишься 'играть' с ловушками. А азарт будет вести тебя, как инстинкт. Дороже всего ты будешь ценить мужскую дружбу и никогда не будешь спать с женами своих приятелей. У тебя появится кодекс сталкера. Но все равно ты останешься одиночкой!

— Нет-нет, — не поверил Костя, — нет! Я не такой!

Он хотел сказать, что любит своих приятелей и их подруг, и жен и не намерен менять образ жизни. Он даже на всякий случай улыбнулся, но понял, что улыбка вышла натянутой, грубой и фальшивой. А ему вовсе не хотелось становиться причиной плохого настроения Бараско.

— Слышишь! Ты! — Бараско изменился в лице. Он прижал Костю к шершавой стене, и рука его была очень жесткой. — Ты думаешь, что самый умный?! Не перебивай! — крикнул он, приняв отчаянные жесты Кости за протест. А ему просто нечем было дышать. — Ты такой же, как и я. Я видел, как ты схватил оружие. Ты держал его крепче, чем женщину. А падшие женщины тебе нравятся даже больше, чем все твои рафинированные красотки. Ты следил за Елизаветой, я видел!

У Кости поплыло перед глазами. Он чувствовал, что еще мгновение, и он умрет.

— Мальчики! — позвал кто-то. — Мы уже заждались.

— Идем, — ответил Бараско и отпустил Костю.

Только после этого Костя получил возможность вздохнуть, и воздух подземелья показался ему слаще меда. Еще целую минуту он кашлял и качался, прижавшись к стене, не хуже чем пьяные сталкеры. А потом встряхнулся и вошел в зал. Нет, решил он, просто так меня не возьмешь!

Здесь пахло алкоголем, ганджем, духами и потом. Сновали ловкие официанты и какие-то темные личности. Я уеду в Москву, и это все забудется, как дурной сон, подумал он с облегчением.

— А вот и наш герой! — раздался женский голос.

Костя подсел к столу и тотчас забыл о своем решении. Его понесло. Язык развязался сам собой. Стало легко и просто. Он знал за собой это качество. Если ему понравилась компания, он готов был раскрыть душу.

Бараско взглянул на него и спросил:

— Тебе какая нравится?

Косте нравились обе, но он побоялся признаться в этом. Поэтому сказал:

— Рыжая.

— Рыжей здесь нет, — усмехнулся Бараско, который все-все понимал в этой жизни, но ничего не объяснял.

— Тогда я выберу блондинку.

— Блондинка улыбнулась мне. Возьми брюнетку. Не прогадаешь.

— Хорошо, — согласился Костя и с облегчением вздохнул, потому что Завета ему понравилась с первого взгляда.

— Милый, — сказала она, приблизив губы к его уху, — я ласковая, как котенок.

От этих слов сердце у него упало куда-то в пятки, и для храбрости он выпил на голодный желудок рюмку водки и впервые понял, какой она может быть вкусной. Водка 'пошла', как вода в пустыне, и ему казалось, что нет ничего приятнее этого благородного напитка. А потом он ел шашлык с зеленью, с острой приправой и слушал, как бармен за стойкой цокает языком:

— Вай-вай, какой хароший вечер! Панымаешь?!

Народа прибавилось, появились странные фигуры, и все-все они знали Бараско и кричали:

— Привет, друг!

— Здравствуй, генацвале!

— Здравствуй, Штопор! — отвечал Бараско.

— Здравствуй, Хемуль!

— Как дела Гурам?

— Лунин, с меня пол-литра!

— Да помню, помню.

— Салют, Лемур!

Потом все встали и выпили за Купреянова, который попал в проплешину, а что в ней было на самом деле, никто не знал. Может, 'аттракт', может, 'ведьмин студень', а может, что-нибудь новенькое. Никто ведь не проверял. Остались от Купреянова только одни черные сосульки — как говорят сталкеры, и брызги. От человека всегда много брызг остается.

Через полчаса все сталкеры казались Косте прекрасными людьми, и он даже простил Бараско, который обнимал свою блондинку и совершенно не пьянел.

— Не пей много, милый, — сказала ему на ухо Завета и покачала головой. — Все равно тебе за ним не угнаться.

— За кем? — спросил он и, набравшись храбрости, обнял ее за талию.

Кожа у нее оказалась нежная, как бархат. А еще он страшно хотел утонуть в ее волосах.

— За кем? — удивилась она и сотворила с ним одними глазами такой фокус, от которого у него сладко ёкнуло сердце. — За Редом Бараско — черным сталкером!

— Он черный сталкер?! — несказанно удивился Костя.

— Да, Ред Бараско — черный сталкер. Он здесь первый парень на деревне.

Костя хотел сказать, что знает его как полицая, но на всякий случай промолчал. Мало ли что. Кто-то ему рассказывал, что черный сталкер вечен, что он арестант, несчастный человек, бродящий из Зоны в Зону, что он меняет имена, что у него больная дочь Мартышка, что он всю жизнь ищет для нее лекарство, но не может найти, и как только найдет это лекарство, будто бы все Зоны закроются. Это сенсация, понял Костя. Эх, связаться бы с редакцией. Такой материал пропадает. Такой материал!

* * *

— Костя, вставай! Вставай быстрее! — Бараско тряс его за вихры. — Слышишь?!

Костя поднял голову и тут же уронил ее на подушку. Смятые простыни, голое женское тело. И вообще, какая-то странная комната без окон, но с единственной голой лампочкой под потолком.

— Где я?.. — простонал он.

— Давай! Давай! — тормошил его Бараско. — Опохмеляйся, и уходим. У нас одна минута.

— А что случилось? — спросил Костя заплетающимся языком, ловя губами горлышко бутылки, из которого лезла непокорная пена.

— Шмон! Шмон! — быстро объяснил Бараско, суя ему одновременно одежду и автомат.

Женское тело рядом с Костей встрепенулось.

— Мальчики, дайте и мне...

Завета сделала большой глоток и стала торопливо одеваться, никого не стесняясь. У нее были большие черные соски. Косте почему-то было стыдно смотреть в ее сторону, пока она не прикрылась.

— Мальчики, я с вами!

Только тогда Костя сообразил, что шмон — это, действительно, серьезно. Через мгновение он уже прыгал на одной ноге, стараясь второй попасть в штанину. А рубашку и ватник одевал уже на ходу. Потом они убегали, но не наверх, а вниз, в бар. Где-то наверху слышались грубые голоса и крики:

— Эй, дарагой, падажды!

— Да здесь они, здесь! Я задом чую!

— Пацану голову отрэжу и принэсу Сэдоровичу!

— Нет, мошонку выдернем! — веселился кто-то, похоже, Лемур.

От преследователей их отделяло всего лишь пара лестничных пролетов. Бряцало оружие, гремели сапоги. Перепуганный официант уже ждал с распахнутой дверью.

— Прямо и налево, а потом направо. Но в первый люк не суйтесь, а бегите к последнему.

Наступила тишина. Только их шаги раздавались в гулком коридоре. Где-то лилась вода, и далеко-далеко, казалось, звенел комар.

Костю отчаянно тошнило. Пару раз он пытался освободить желудок, но в нем ничего не было. Бараско не ждал. Он уходил все дальше и дальше. Только все понимающая Завета возилась с ним. Из его молодого организма лился лишь один желудочный сок.

— Ну давай, дружок, ну давай быстрее!!! Давай автоматик, давай!

Но Костя автомата не отдавал, а твердил:

— Не надо... не надо... я сам.

Ему было стыдно, что с ним возятся, как с маленьким больным ребенком.

Неожиданно потянуло сквозняком, и тогда он сгруппировался и побежал, правда, его мотало от стены к стене. Бараско терпеливо их ждал у самого последнего люка.

Они поднялись на один этаж и побежали снова. На развилке Завета вдруг остановилась:

— Я пришла, — она показала в сторону коридора, убегающего в темноту. — Там мой дом...

— Прощайтесь быстрее, — сказал Бараско, потому что Костя счел нужным расстаться с Заветой по всем правилам любовного этикета, то есть обнимался, целовался, и прочие романтические штучки, к которым привык в своей Москве и которые Бараско считал телячьими нежностями.

— Ну все, все! — она оттолкнула его, косо взглянув на злое лицо Бараско.

— Мы еще увидимся? — спросил он, как показалось ему, очень пошло и банально, к тому же мешал Бараско.

— Не знаю, — сказала она, все больше раздражаясь. — Иди же, иди!

Костя, оглядываясь, поплелся за Бараско. Сердце его разрывалось на части. Ему казалось, что все кончено, что у него никогда не будет такой женщины, как Завета, что только с ней он может испытывать бесконечное счастье и блаженство.

— А ну давай колись! — вдруг сказал Бараско, когда они отошли с десяток шагов и остановились под фонарем.

— В смысле? — переспросил Костя.

— Как ты думаешь, почему они за нами гонятся?

— Понятия не имею! — позволил он себе чуть-чуть дерзости.

— Я имею! — одернул его Бараско. — А ну подними руки!

— Зачем? — удивился Костя.

— Ну подними, подними!

Пришлось Косте подчиниться. Рука Бараско уверенно полезла в правый карман телогрейки и замерла.

— Достань сам! — глядя в упор, велел Бараско.

— Что достать?

— То, что у тебя в кармане!

— Там ничего нет. Старый носовой платок.

— А ну достать!

Костя сунул руку в карман и нащупал какой-то предмет, а когда достал его, то едва не уронил на пол. Это был знаменитый хабар Бараско, камень судьбы. На этот раз он, как каракатица, окрасился в зеленый цвет.

— Как он у тебя оказался?! — грозно спросил Бараско.

— Понятия не имею... — ответил Костя, едва не плача. — На... возьми... это же твой камень...

— Ты что, спятил? — удивился Бараско.

— Как? Я не понимаю? — спросил Костя растерянно.

— А эта?.. — Бараско мотнул головой в ту сторону, куда ушла Завета. — Вы в сговоре?

— Да ты что?! В каком сговоре? — возмутился Костя.

— Слушай меня! Дело было так. Ты проболтался о камне судьбы. Перед тем, как лечь в постель, она сбегала к Сидоровичу и, я уж не знаю, как, но завладела камнем. Но Сидоровича... ведь женщины не интересуют... Он стар и жирен.

По мере того, как Бараско рассуждал, уверенность его падала. Затем он вообще замолк и в недоумении уставился на Костю.

— Что?.. — поинтересовался Костя, но без особой надежды, что Бараско образумится.

Казалось, Бараско видит Костю впервые.

— Ты прав... — вздохнул он. — Прости... Не сходится. — Растерянно почесал затылок. — Выходит, этот камень к тебе сам припрыгал? Так, что ли?..

— Я не знаю, я его вообще не трогал, да он мне и не нужен, — и Костя в отчаянии хотел кинуть камень на землю.

Но во-первых, камень не упал, он словно приклеился к ладони, а во-вторых, Бараско рассмеялся:

— Все! Я же говорю, что ты попал. Он тебя выбрал и стал, как у нас говорится, ангелом-хранителем. На моей памяти такой случай первый. Чем-то ты ему приглянулся.

— Чушь! — не поверил Костя.

— Нет, не чушь, а грубая реальность! — отрезал Бараско. — А заключается она в том, что нам нужно уносить ноги. Теперь все сталкеры будут на нас охотиться. Так что не обессудь их и Сидоровича Ивана Каземировича заодно, потому как по их понятиям ты украл ценнейший хабар. Но от него ты избавиться не сможешь, даже если очень захочешь. Это твоя судьба. Зато и опекать он тебя будет по полной программе. Надеюсь, и мне что-нибудь от этого перепадет. А теперь уходим!

И действительно, преследователи снова были совсем близко.

— Эй! — кричал Джангер, выглядывая из-за поворота. — Ред, отдай нам своего мальчишку! Ты нам не нужен.

— А вы знаете, что у него есть? — спросил Бараско, демонстративно заряжая подствольник.

— Знаем! Поэтому и не стреляем. Отдай по-доброму!

— Берите, если сможете! — с задором крикнул Бараско.

— Мы-то сможем, но и ты не уцелеешь!

— Сидорович им хорошо заплатил, — сказал Бараско, краем глаза наблюдая, как Костя поднимается по скобам на следующий уровень. — Иначе бы они не полезли. Не дураки же они, в самом деле?!

— А еще им, видно, обидно, — самодовольно поведал Костя сверху.

— В чем?

— Ну, в том, что камень ко мне пришел, а не к ним.

— Ну конечно, — с иронией согласился Бараско, в два рывка преодолевая лестницу. — Опять начал хвастать!

— Я не буду... — буркнул Костя.

Напоследок Бараско сунул 'американца' в люк и выстрелил. Раздался взрыв, из люка пыхнуло дымом, и оттуда донеслись крики, проклятья и стоны.

Когда они выскочили на поверхность, оказалось, что стоит глубокая ночь. Если бы не Бараско, Костя вряд ли бы сориентировался по звездам. Но на этот раз все пошло не так, как хотел Бараско. Вместо болота с тайной тропинкой, которая раньше выводила прямиком к реке Припять, она почему-то теперь заворачивала все дальше на восток, все больше в непроходимые чащи, все ближе к минным полям и проволочным стенам с электричеством.

Рассвет они встретили в странных холмах, поросших соснами и усыпанных толстым слоем бурых иголок.

— Все! Привал! — устало сказал Бараско, валясь на мягкую хвойную подстилку. — Это все твой 'анцитаур'.

— Почему? — удивился Костя.

— Потому... — пробормотал Бараско и замолк.

Костя тоже улегся и с вершины холма принялся рассматривать в оптику редкий сосновый лес. Однако метров через пятьдесят уже ничего не было видно, кроме ярко-зеленого подлеска и коричневых стволов деревьев. Слева была круглая поляна диаметром метров тридцать, заросшая земляникой. Даже на холм залетали соблазнительные запахи. Справа — такой же холм, только с двумя горбами. Позади — лощина, уходящая в молодой лес. Так вот, за этим молодым леском чувствовался простор, словно там был выход из Зоны. Не успел Костя подумать о том, что это очень и очень странно, как оттуда донесся паровозный гудок, а вслед за ним возник перестук колес.

— Слышишь? — спросил Костя и посмотрел на Бараско.

Черный сталкер спал беспечно, как младенец. Чешуйка сосновой коры прилипла к его губе и смягчала резкие черты лица. Красный платок на шее делал этого человека глубоко несчастным. У Кости возникло такое ощущение, что он что-то знает о нем. То ли где-то читал, то ли слышал, но припомнить, хоть убей, не мог. А не тот ли это сталкер, о котором писали Стругацкие? — подумал он. Звали его, кажется, Рэдрик Шухарт из 'Пикника на обочине'. Нет, не может быть, подумал он. Когда это было? Сейчас совсем другие времена. Похож, но, скорее всего, не он.

Странный все-таки мужик, подумал Костя — то просится вместе идти, то дерется. Не понять его. Вроде бы что-то не договаривает. Намекает на какие-то планы, но не раскрывает их. Говорит загадками. Плетет заговоры. Опасается, что ли?

Если бы Костя был постарше и поопытней, он бы знал, что есть такие люди — закрытого типа, которые не склонный раскрывать душу. Но Костя этого не знал, поэтому странные отношения с Бараско тяготили его.

Стук колес становился все ближе и ближе, и когда казалось, что из-за леса вот-вот покажется состав, раздался такой громкий гудок, что Бараско встрепенулся и открыл глаза.

— Что это? Что это?! Господи, ну и везет нам! — он вскочил. — Там когда-то была железная дорога, — объяснил он. — Но потом ее разобрали, чтобы мужики окрестных деревень не лазили в Зону за дармовым железом. А поезда по-прежнему идут! И ездят на этих поездах очень и очень нехорошие люди и разные чудовища. Сам я ни на одном таком поезде никогда не был, но попасть на него считается большой удачей, ибо он привезет тебя туда, куда ты хочешь.

— А куда мы хотим? — спросил Костя.

— Как куда?.. — растерянно почесал затылок Бараско, явно стараясь не выдавать секреты.

— Но ведь куда-то же мы идем? — напомнил Костя.

— А-а-а... ну да, конечно, идем.

— А куда? — не отставал Костя.

Воздух был — как лесной сироп, настоянный на запахах шишек и хвои. Таким воздухом хотелось дышать и дышать. Но и надышаться им было невозможно.

— Как куда? Вот ты, ей богу, как репей! В Зону, конечно. Говорят, там этот самый Выброс должен произойти.

— А зачем нам Выброс? — Костя едва успевал за Бараско, который уверенно двигался по лесу.

— Выброс на то он и Выброс. Хабар выбрасывает. Только я никогда на Выбросы не хожу, потому что радиации много. Да и хабар там известный: 'пустышки', 'аккумуляторы', которые уже никого не интересуют, какая-то 'панацея' от всех болячек и бед.

Ага, понял Костя, должно быть, этой самой 'панацеей' с червяками меня и поил Семен Тимофеевич.

— 'Ведьмин студень', слышал, приспособили, что-то вроде вечного двигателя соорудили. 'Брызги', 'браслеты' и прочая ерунда. Это уже считается старьем. Дыра — вот цель нашего путешествия!

— Слушай, Ред, — Костя впервые так его назвал, — тогда надо было с нашими идти!

— Ну, во-первых, они бы меня шлепнули.

— Как бывшего полицая, — напомнил Костя.

— Ну да! — быстро согласился Бараско. — А во-вторых, ты должен знать, что Дыра открывается только чистым натурам.

— Как это? — удивился Костя.

— Ну людям, которые не погрязли в грехах и разврате цивилизации. По сути, Дыра у каждого своя, и что ты хочешь получить, то и получишь.

— Так это ж метафизика! — воскликнул Костя. — Мы это в универе проходили!

Бараско искоса посмотрел на него и хмыкнул:

— Наивный ты парень, как я погляжу. Какой универ?! Это, брат, космос, а он посложнее всяких институтских лекций. Ложись! — успел крикнуть он.

Костя, наученный горьким опытом, беспрекословно шлепнулся на землю, откатился под елки и услышал свист гранаты, выпущенной из подствольника, а потом ощутил взрыв, удар в плечо, и на него посыпались сосновые иголки. Он оглох на левое ухо, а плечо онемело, словно по нему ударили дубинкой.

— Русс, сдавайся! — услышал он.

— Бараско, едрить твою налево! Отдай наш хабар!

— Отдай, живым уйдешь.

— А хрен вам! — крикнул Бараско, и тут же застрекотал его 'американец'.

А потом они побежали, не разбирая дороги.

— Контузия это! Контузия! — объяснял Бараско на ходу и срезал очередью двоих, которые выскочили из кустов.

Больше их никто не преследовал. Костю тошнило, качало, и стрелять он не мог, потому что плечо просто разламывалось от боли.

Глава 4. Бронепоезд

За елками все громче что-то пыхтело, как стадо рассерженных гиппопотамов. Показалось огромное и длинное тело бронепоезда, ощетинившееся орудиями и пулеметами.

В кустах они едва не налетели на бойца, справляющего нужду. Потом увидели еще одного с АК-47 через плечо. Боец занимался тем, что пожирал содержимое банки с тушенкой. Рядом стоял второй и глушил водку из горла.

Бойцы были похожи друг на друга, как две капли воды.

— Да это ж клоны! — воскликнул Костя, чуть приходя в себя.

— Ну клоны, так клоны, — пожал плечами Бараско. — Какая нам разница, главное, что свои.

— А? Что? — спросил Костя, прикладывая ладонь к поврежденному уху.

— Я говорю, какое нам дело! — крикнул в него Бараско во все горло.

— Чего ты орешь?! — обиделся Костя. — Я хорошо слышу.

— Пойдем быстрее! — сказал Бараско, оглядываясь на всякий случай по сторонам и направляясь к бронепоезду.

— Заметут нас, — сказал Костя. — Как пить дать, заметут.

На одном из вагонов аршинными красными буквами было написано: 'Смерть врагам СВ!!!' Костя не успел понять, что это означает. Сыграли 'сбор', и из подлеска стали выбегать бойцы-клоны, подтягивая штаны и лихо защелкивая ремни. Кое-где блестели штыки.

По платформе станции 'Букино' уверенно расхаживал в окружении свиты командир бронепоезда в полевой форме СА семидесятых годов. На груди у него сияла, слепя глаза, Звезда Героя России. Он то и дело поглядывал на часы, и вид у него был строгий.

По виду отцы-командиры тоже были клонами разных серий, но с индивидуальными чертами лиц.

Бараско и не думал попадаться им на глаза, но пройти под футбольными воротами, которыми заканчивалась тропинка, он не мог, потом что в таких местах обычно сидели ловушки. А рисковать даже ради бронепоезда с грозным названием 'Смерть врагам СВ!!!' он не хотел.

— А вот еще двое! Пожалуйста, вот вам дисциплина! — увидел их командир бронепоезда. — Бойцы, где вы шляетесь?! — крикнул он громоподобно. — Ко мне! Живо!

Им ничего другого не оставалось, как подчиниться и резво подбежать к суровому командиру.

— Где вы шляетесь?!

Его голос эхом разносился над станцией 'Букино', железной дорогой и затихал лишь в густом лесу. Даже небо притихло в ожидании грозы, приняв его голос за раскаты грома.

— По нужде отлучились, — миролюбиво ответил Бараско.

— А вас не спрашивают! — оборвал его какой-то младший лейтенант с широкими плечами и массивными бицепсами, на которых, казалось, готова была лопнуть гимнастерка.

Его юный возраст и интеллигентные манеры говорили о том, что он призван из 'пиджаков'. К тому же он с таким обожанием глядел на командира Березина, что это наводило на некоторые размышления.

— Младший лейтенант Нежный! — скомандовал командир. — Живо в свой взвод и проверьте наличие состава!

— Есть проверить наличие состава, — по уставу ответил младший лейтенант Нежный, развернулся на каблуках так, что во все стороны полетела галька, и побежал в хвост бронепоезда.

Ишь, адвокатишка, подумал командир славного бронепоезда, глядя ему вслед, из умников, а туда же в кадровые — примазывается. Надо будет его на всякий случай в атаку послать, проверить его судьбу и смелость.

— Из какой роты? — поинтересовался командир, скрипнув зубами.

— Товарищ командир, это 'не наши'... — подсказал старший лейтенант Жулин из серии лейтенантов, то есть субтильный, с прыщиками на лице.

— Как не наши? — удивился командир и, склонив голову набок, стал внимательно разглядывать Бараско и Костю.

Его сухое лицо аскета было исполнено небывалой решимости. Короткая щеточка усов подчеркивала мужественность и волю.

Под взглядом его серых глаз Костя Сабуров невольно вытянулся, а Бараско убрал в лица насмешливое выражение.

— Оружие же наше? — сказал командир, глядя прежде всего на Костин АК-74М, который очень походил АК-47. — А у тебя что? — спросил он, обращаясь к Бараско, так ничего и не поняв.

— Мы из десантников, из разведки, — наклонившись и проникновенно прошептал Бараско, на всякий случай пошевелив плечом, на котором висел 'американец'.

— Ах, ну да-да... — вспомнил командир и хлопнул себя по лбу. — Как же я забыл! — При этом фуражка у него слетела куда-то на затылок. — Ну, и как там разведка? — поинтересовался он, водворяя фуражку на место.

— Товарищ командир! Товарищ командир! — раздалось издали. По щебенке лихо бежал офицер. — Федор Дмитриевич!

— Товарищ командир, — попросил Бараско, — разрешите пристать к вашей бригаде? У нас разведданные имеются.

— Приставайте, — кивнул грозный командир. — Бегите в девятый вагон к старшине Русанову. — Скажете, чтобы зачислил на довольствие. А потом явитесь с докладом к начальнику штаба, генерал-майору Чичвакину и дадите разведку.

— Есть! — обрадовался Бараско, однако 'честь' не отдал, потому что был без головного убора.

— Товарищ, командир... — наконец подбежал запыхавшийся офицер. — Немцы!

— Где?! — присел командир, выпятив зад, и стал разглядывая из-под руки кусты, но так ничего и не разглядел. — Сигай по вагонам! — отдал он команду.

— По вагонам! — продублировали в начале.

— По вагонам!.. — продублировали в конце.

Бронепоезд со звучным названием 'Смерть врагам СВ!!!' дернулся, колеса его один раз прокрутились вхолостую. Локомотив окутался белами клубами дыма, издав страдальческий скрипящий звук, и состав, ощетинившись орудиями главного калибра, а также крупнокалиберными пулеметами всех типов и видов, двинулся в свой роковой путь.

* * *

Старшину Русанова они нашли за раздачей кальсон.

— Какой размер? — спросил он, даже не взглянув на вошедших.

— Нам бы на довольствие... — попросил Бараско, вдруг оробев перед старшиной.

— Всем на довольствие, — ответил старшина, считая наволочки и что-то внимательно помечая в гроссбухе, — честное слово.

Его огромные, как у Буденного, усы шевелились сами по себе, словно жили отдельно от лица. На границе же между лбом и носом легли глубокие складки тяжелых раздумий. А вообще, он был старым и сморщенным, как высохшее яблоко.

— Хм, хм... — промямлил Бараско. — Командир... Березин... приказал...

— Мало ли что приказал... — в тон ему ответил старшина Русанов, и усы у него снова ожили, однако умеренно агрессивно, словно знали, что грозит за подобный ответ.

— Так... что ему тогда доложить?..

— А ну смирно, боец! — старшина Русанов приподнялся. — Руки по швам! Вы где находитесь?!

— Ну... на этом, как его, бронепоезде... — неуверенно ответил Костя, потому что Бараско вовремя не нашелся.

— Вот именно! — старшина Русанов поднял указательный палец. — На славном бронепоезде, носящим боевое название: 'Смерть врагам Советской Власти!!!' Честное слово!

— Ну и что?.. — терпеливо переспросил Бараско, выставив ногу, как проститутка на панели.

— Не нукай, не запряг! — грозно сказал Русанов. — Я бы вообще попросил тут не выражаться, а то караул вызову! — Однако тут же спросил проникновенным шепотом, предварительно выглянув из купе. — В какой взвод хотите? У нас есть два хлебных места, честное слово. В продовольственный склад вы не пойдете, потому что я здесь командую, второе место в помывочной — банщиком. Ну а там — что перепадет по ходу боевых действий.

— В смысле?.. — недоуменно спросил Бараско.

— Не в смысле, а все то, что не по уставу — ваше, ну, и от похоронной команды, если договоритесь, а за это ребят пустите первыми мыться.

— А что с предыдущими банщиками?.. — спросил Костя, подозревая все самое худшее.

— Померли. Царство им небесное, — старшина Русанов, оглянувшись, быстро-быстро перекрестился. — В первом же бою свои застрелили, честное слово.

— Не-не-не... — сразу сказал Костя, — я в банщики не пойду!

— Я тоже, — открестился Бараско. — Еще чего!

— Ну тогда, братцы, есть еще две вакансии: угольщиком и фонарщиком. Один в начале бронепоезда, другой в конце.

— А с ними что приключилось? — на всякий случай спросил Бараско.

— Один загляделся на огонь и упал в топку. Второй — загляделся на убегающий путь и выпрыгнул на ходу. Обоих считают дезертирами. Честное слово! А вы кто такие? — вдруг с подозрением спросил старшина, разглядев их странные автоматы.

— Сталкеры! — выпалил Костя в надежде, что старшина образумится и перестанет нести чушь.

— Какие сталкеры? — оторопел старшина. — У нас таких должностей по штату не значится!

На этот раз усы у него даже не шевельнулись. Видать, и им слово 'сталкер' показалось незнакомым.

— Да из разведки мы, из разведки, — панибратски добавил Бараско. — Командир ваш велел поставить нас на довольствие.

— Березин, что ли? — спросил Русанов, невольно щелкая каблуками.

Усы же его вытянулись в струнку, а на лбу прорезались мучительные складки.

— Наверное, мы не знаем, — кивнул Бараско, — мы его только по имени Федотом кличем.

— Ну-у-у... у нас один командир, — сделал умозаключение старшина Русанов. — Ракетчик! Герой Ханкин-гола и России! Лично сбил АВАКС. Разумеется, не из рогатки! Но это тайна! За ним охотится ЦРУ и все разведки мира. А раз вы друзья командира, то считайте, договорились. Вы знаете, как я люблю своего командира? — спросил он проникновенно, и скупая мужская слеза скатилась по его небритой щеке.

— Как? — наивно спросил Костя.

— Он лично со мной консультируется. Вначале мы выпиваем с ним по стакану коньяка, а потом он спрашивает: 'Подскажи мне, товарищ Русаныч, как бы ты эту военную операцию спланировал? Мысли у меня есть, а ничего не выходит, честное слово!' А я ему, конечно, со всей прямотой говорю: 'Надо главным калибром бить — наверняка!' 'Как плохо, что у меня нет спец-БЧ! Одни пушки и снаряды', — вздыхает наш славный командир. Я ему, конечно, со всей прямотой, на которую способен: 'Это потому что вокруг вас одни враги. Извести вас хотят, поэтому спец-БЧ и не дают. Было бы у вас спец-БЧ, вы бы эту Зону в порошок стерли бы'. 'Правильно, — отвечает он мне. — Один ты у меня честный такой! Подожди, дадут мне маршала, я тебя тут же сделаю генерал-лейтенантом'. 'Спасибочко, — отвечаю я гордо, — мне и на моем месте неплохо'. А он мне честно тоже так отвечает: 'На твоем месте любая дворняга служить может, а на моем только служебные псы'. Передавайте ему большой коммунистический привет!

— Передадим, — не моргнув глазом, пообещал Бараско.

— Сейчас я вам выдам сухой паек.

— Паек — это хорошо! — обрадовался Бараско.

Старшина выдал им: кускового сахара, заварку, четыре банки тушенки, густо залитые солидолом, украинское сало, посыпанное укропом, и два каравая серого, мягкого, душистого хлеба.

— А где нам найти начальника штаба Чичвакина? — спросил Бараско распихивая все это богатство по карманам и подсумкам. Косте он почему-то ничего не доверил.

Тяжело вздохнул старшина Русанов:

— Я вас лично отведу. Понравились вы мне очень, честное слово. А на службу можете не ходить. Можете у меня в каптерке спать. Мне свои люди вот так нужны! Друзья командира — мои друзья, честное слово. Клянусь, как только в первом же бою освободится должность в стрелковых командах, я договорюсь, и вас на них определят, я думаю, сразу командирами. А пока пошли искать начштаба.

Старшина Русанов разгладил усы, которые и без того были верхом совершенства, встал в стойку стайера, то есть наклонился вперед, оперся на правую ногу, левую отвел назад, прижал руки к груди, набрал полную грудь воздуха, зачем-то повилял задом и, как заяц, с места в карьер развил огромную скорость. Костя с Бараско едва успевали за ним.

— Чичвакин! — кричал старшина у каждой бронированной двери, мимо которых они пробегали. — Чичвакин!

При этом он даже не притормаживал, словно его совершенно не интересовали результаты поисков, а выглядывавшим ему вслед людям отвечал:

— Мы Чичвакина ищем! Мы Чичвакина ищем!

— А-а-а... Чичвакина! — радостно кричали они тоже.

В штабном вагоне его не было, в следующем — тоже. В третий их не пустили, сославшись на приказ свыше. Полезли на крышу. Ветер свистел в ушах, как сумасшедший. Искры из паровозной трубы лезли в глаза.

— Чичвакин! — кричал старшина в сторону леса. — Чичвакин! Товарищ Чичвакин! — надрывался он. — Мы здесь!!!

Молчаливые березы и сосны проносились мимо, как тени. Небо клонилось к земле. Бронепоезд летел, не разбирая дороги. Ой, что-то будет, заподозрил Костя.

— Нет Чичвакина! — растерянно заявил старшина Русанов. — Должно быть, где-нибудь сошел.

Они добежали до самого паровоза, где старшина Русанов даже поковырялся в куче угля и произвел короткий допрос оробевших кочегаров на предмет Чичвакина.

— Какой Чичвакин? — тупо переспрашивал старший кочегар. — У нас таких сроду не бывало. Может, вам Сидоров нужен? Сидоров, иди сюда!

Русанов только махнул рукой. Побежали назад. Через третий вагон их теперь пропустили беспрепятственно. Там сидела огромная свинья, похожая на чудовище. Она копалась в корыте и громко чавкала. Вокруг нее бегал и хрюкал целый выводок таких же чудовищ.

— Сюды хады! Назад нэ хады! — отчеканил часовой Айсер из серии чукчей.

— Быстрей! — покрикивал старшина. — Быстрей! Еще быстрей!

Его заносило на поворотах, но зато он лихо срезал углы. К тому же, он, как еж, совершенно не мигал, выпучив глаза, и глядел перед собой, как положено в уставе, строго на расстоянии трех с половиной метров. 'Цок-цок, цок-цок!' — выбивали его подбитые набойками офицерские сапоги. Несомненно, его модель была сделана из особой серии — серии прапорщиков на должности старшин.

На третьем круге Костя заподозрил что-то серьезное. За полчаса они три раза обежали весь бронепоезд: от злополучной каптерки старшины до узла связи и наблюдательных пунктов в первом вагоне, и уже, как на подводной лодке, неплохо ориентировались во всех лабиринтах и переходах. Для очистки совести заглянули даже в гальюны. Таинственный Чичвакин как в воду канул. А бравый старшина только вошел во вкус, только и знай себе увеличивал скорость. Даже выносливый, как джейран, Костя стал сдавать, а Бараско давно перешел в арьергард и мотался где-то позади, волоча своего 'американца'.

— Товарищ старшина! Товарищ старшина! — Костя догнал Русанова и помахал ладонью перед его лицом. — Может, этого самого Чичвакина вообще в природе не существует?

— Как это так?.. — очень удивился старшина и, стирая набойки до искр, тормознул как раз в тамбуре между бронеплощадкой и камбузом. Глаза его приняли осмысленно выражение. — Чичвакин имеет место быть, честное слово, — будничным голосом объяснил он. — Просто на данный момент он отсутствует на месте присутствия. Может, вам сгодится кто-нибудь другой?

— Никак нет, — ответил Костя, который в одночасье выучил строевой язык. — Нам нужен именно Чичвакин.

— Кому здесь понадобился Чичвакин?! — услышал он у себя за спиной грозный голос.

Вот теперь точно заметут, поворачиваясь через левое плечо, понял Костя.

— Товарищ генерал-майор! — щелкнул каблуками старшина. — Вот новобранцы. Разыскивают вас, честное слово.

— Новобранцы — это хорошо, — окая по-волжски, сказал Чичвакин. — Лет сто нам новобранцев не присылали. Значит, помнит о нас Большая земля, помнит. Это хорошо-о-о... Ты кто по специальности? — ткнул он пальцем в Костю.

— Наводчик! — выпалил Костя.

Одни раз, еще в пятом классе, когда он еще жил в Питере, их возили на артиллерийские позиции, и Костя там крутил у пушки колесо наводки. Выстрелить только не дали, хотя в прицеле пушки основательно запутался какой-то крейсер. Зато вдоволь накормили армейскими щами, кашей, чесноком и дали возможность безгранично долго собирать и разбирать автоматы. В итоге, из десяти разобранных автоматов они всем классом собрали один АК-47.

— Молодец! Хорошо! — похвалил генерал, не замечая Костиного АК-74М. — Наводчики нам нужны. Без наводчиков нам плохо.

Портупея на нем скрипела, как снег в морозную ночь.

— А ты кто? — спросил он у подбежавшего и вконец задохнувшегося Бараско.

Бараско мгновенно спал с лица и стал белее мрамора. Он беспомощно покосился на Костю, не поняв о чем идет речь, и выпалил:

— Вертухай, ваше благородие!

С минуту генерал-майор Чичвакин бессмысленно смотрел на Бараско. Костя вначале помертвел, а потом сообразил, что генерал Чичвакин не понял значение слов 'ваше благородие'. Он вообще многого не понял. Не понял, что они в гражданском, что у них совершенно необычное оружие, не понял, что они не клоны, а самые настоящие люди. Мистика какая-то, подумал Костя. Вдруг они не из этого мира, а мы уже в Дыре? Что будет? Что будет?!

— Отлично! — похвалил генерал-майор — Вертухаи нам, ой, как нужны! Вертухаев у нас сколько?.. — он подумал. — Сколько у нас вертухаев? — посмотрел на старшину Русанова.

— Не могу знать! — вытянулся в струну старшина.

— Правильно! — похвалил его Чичвакин. — Это военная тайна. Если бы ответил, расстрелял бы безжалостно собственной рукой, — генерал похлопал по кобуре. — Кстати, объясни мне, старшина, почему на тебе офицерские сапоги, а не 'гады' , как положено по уставу? А?

Генерал-майор грозно прищурился.

— Не могу знать! — выпалил старшина.

— Переобуться по уставу! Лично приду проверю. Лично! Венгерский бардак! Развели здесь, понимаешь!

Старшина перестал дышать и ел глазами начальство.

— Спокойно, спокойно, — заметил генерал Чичвакин. — А то ты мне здесь дырку просверлишь! — ткнул себя в кокарду.

— Так точно, спокойно! — выпалил старшина, посвистывая горлом, как проткнутая автомобильная камера. — Исправлюсь, честное слово.

— Этого на бронеплощадку номер девять. — А этого в гарнизонную тюрьму!

— Е-е-есть! — лихо козырнул старшина. — На бронеплощадку, и в тюрьму!

Генерал Чичвакин по-уставному развернулся и, чеканя шаг, скрылся за дверью камбуза. Правая нога у него, между прочим, плохо гнулась, а левую генерал подволакивал.

— Вот что я вам скажу, сынки, — вздохнул старшина и вмиг стал своим, простецким, как школьный сторож, — влипли вы крепко. Но ничего не поделаешь. Надо было не Чичвакина искать, а например, Ивана Михайловича Балицкого, честное слово. Или, на худой конец, Полуэктова.

— А кто такой Полуэктов? — упавшим голосом спросил Костя, которого охватила страшная тоска. Захотелось домой, в тепло, к матери, к ее щам и сюсюканьям, которые он раньше презирал. Даже работа, в которой он еще не разобрался, показалась ему самым родным местом, и он с удовольствием сейчас посидел бы за своим столом или поехал бы на редакционное задание в какую-нибудь тьмутаракань, лишь бы только не видеть эти странные рожи.

— Это военная тайна. Теперь-то вам уже все равно. Из гарнизонной тюрьмы еще никто не выходил, а с бронеплощадки еще никто не возвращался. Ничего не попишешь, такова ваша судьба.

— Может, обойдется? — предположил Бараско.

— Может, и обойдется, кто его знает, — охотно согласился старшина, крутя диск старого, обмотанного изолентой аппарата, — только еще ни у кого не обходилось, честное слово. Вот я давеча одного знал... Архипов! Архипов! Это ты? А это я! Привет! Слушай, здесь тебе новобранца подкинули. Какого? Да хорошего, ладного, неизвестной модели. — Старшина подмигнул Косте. — Специалиста, одним словом. — Сейчас за тобой придут, — сообщил он Косте и, прикрывая трубку ладонью, спросил у него. — Фамилия? Как твоя фамилия?

— Сабуров, — ответил Костя.

— Сабуров! — крикнул в трубку старшина. — Есть! Да! Да! Да! Наводчик! У меня. Да у меня! Ну все, жду, жду. Теперь с тобой, — кивнул он Бараско и снова стал крутить диск дребезжащего телефона.

В одном месте отверстие в диске было оплавлено сигаретой, и старшине было больно управляться с диском, поэтому он не очень уверенно действовал мизинцем с длинным, грязным ногтем.

— Это гарнизонная тюрьма? Алло! А это Червень. Да, да... Нет! Другой. Нет тот, что с ушами. Не Юра, а Жора. Да, это я... Червень. Гад?.. Ты тоже гад!.. А-а-а... Ну, понял, да. Пришлите наряд. Забрать одного здесь надо. Я не знаю... Генерал Чичвакин... Да, приказал, честное слово. А что натворил? Не знаю. Ты чего натворил? — спросил старшина у Бараско.

— Ничего... — упавшим голосом ответил Бараско.

— Говорит, что ничего не натворил. А... ну да, да, да... ну да, да, да... Да, они все такие. Да понимаю... Овечками прикидываются. Я таких знаю, знаю. Ну сволочи, одним словом. Да, да... драть надо. Согласен... А лучше сразу... и в дамки... Ха-ха-ха...

— И угораздило тебя назваться вертухаем, — упрекнул Костя Бараско. — Назвался бы радистом Зорге или караульным, на худой конец, камикадзе.

— Почему камикадзе? — удивился Бараско.

— Потому что у нас камикадзе нет.

— Я же правду сказал...

— Ну и сядешь теперь за свою правду.

— Все, ребятки, не ссыте! — радостно потер ладони старшина. — Сейчас за вами придут. Ну а там, как карта ляжет, честное слово. Хотите чайку на дорожку?

Оказывается, в каптерке у старшины было все. Не успел Костя усесться на проваленный диван, а Бараско примоститься на краюшке массивного зеленого ящика, как старшина, поменяв хромовые офицерские сапоги на 'гадов', со спокойным выражением на лице налил в алюминиевые кружки крепкого чая и каждому щедрой рукой отвалил по четыре огромных куска рафинада.

— Пейте, сынки. Пейте... вприкуску. Может, последний раз пьете... — и мягко, по-отцовски, посмотрев на их вытянутые лица, добавил: — Не пугайтесь. Это я так шучу. А вообще, я люблю шутить. Помню, в одна тысяча девятьсот девяносто пятом так пошутил, что сюда загремел. А перед этим в гарнизонной тюрьме, между прочим, срок мотал. А вот еще один случай в Польше, меня тогда женить хотели...

Костя засунул одни кусок в рот и стал цедить горячий чай, вполуха слушая байки старшины. Чего мне пугаться? — думал он. Я попал наводчиком на бронеплощадку, мне и карты в руки. Обязательно подвиг совершу. Рафинад во рту быстро сделался дырчатым, а сладкий горячий чай волнами вливался в желудок. Хорошо, расслабился Костя, посасывая рафинад. Только вот на Реда Бараско жалко смотреть. Глаза на мокром месте. Пропадет ведь ни за что ни про что, и все из-за одного неправильно сказанного слова. Но, видно, старшина прав. Судьба-а-а! Судьба! А я еще какого-нибудь америкоса собью. Костя уже увидел себя за прицелом артиллерийского орудия небывалого калибра. Такого калибра, перед которым все ссут кипятком от страха. Стрельба снарядами небывалого калибра представилась ему что-то вроде стрельбы из автомата — очередями. И бронепоезд с поэтическим названием 'Смерть врагам СВ!!!' ему уже нравился. И экипаж славный, и командир-отец в обиду не даст. Не служба, а малина! Дослужусь до майора. На большее у него воображения не хватало. Все будут мне честь отдавать, даже капитаны. А на работу больше не явлюсь, ну ее к черту, неинтересно.

Бараско к своей кружке даже не притронулся. Он уставился на нее, как на жабу, и, покачиваясь, как китайский болванчик, твердил:

— Я хочу в Зону! Я хочу в Зону! Скажи, что это сон. Ведь это сон? Правда? Ущипни меня! — просил он Костю.

Хотел Костя сказать ему, что это не сон, а самая что ни на есть явь, что такова судьба, что так легли карты, что Боги неудачно кинули кости, что еще, кажется, Эйнштейн об этом твердил всему белому свету, но не успел. Дверь в каптерку стремительно распахнулась, и в проеме возникли две совершенно одинаковые физиономии: только одна улыбающаяся, во флотской бескозырке, а вторая хмурая — в фуражке с малиновым околышем. Первая, судя по всему, принадлежала мичману — балагуру и весельчаку, вторая — сержанту — мрачному и угрюмому, который давно уже поставил перед собой цель извести всех преступников на всем земном шаре, но не продвинулся дальше гарнизонной тюрьмы. Однако оба они тоже были какие-то странные, словно таблеток наглотались. А еще чуть-чуть плосковатыми, словно долго, как куклы, лежали в коробках, а потом очнулись и стали ходить и выполнять приказы генерал-майора Чичвакина.

— Эй, кто из вас Бараско?! — грозно спросил сержант, для пущей важности сдвинув кустистые брови.

— Я! — неожиданно даже для самого себя ответил Костя и встал. — Я Бараско!

Краем глаза он заметил изумленное лицо Реда. И загораживая его, быстро и громкого повторил:

— Я Ред Бараско!

— Ты-то мне и нужен. Выходи, касатик!

Костя сложил руки за спиной, сгорбился и, как бывалый арестант, поплелся из каптерки.

— Стой! — скомандовал сержант, когда Костя очутился в коридоре. — Мордой к стене и молчи!

— А ты, стало быть, мой? — осведомился мичман, глядя на Бараско. Только он, напротив, свои кустистые брови не хмурил, как сержант, а улыбался, как ясное солнышко. — Ну идем, парень, чего стесняешься? Сейчас на бронеплощадку отбудем. Дадим тебе бескозырку, тельняшку, бушлат, потому как мы все со флота. Призваны для укрепления, так сказать, вашего брата — пехоты. А то вы без нас никак не справляетесь с Зоной и сталкерами. Подожди трошечки, вот только с корешем побалакаю.

Из каптерки появился Бараско — зеленый, как покойник. Костя специально отвернулся, чтобы не терзать ему душу.

— Сегодня у нас на обед квадратные яйца . Ел когда-нибудь? — спросил мичман.

— Не-е-е-т, — выдавил из себя Бараско.

— Правильно! — засмеялся мичман. — Откуда тебе, салаге, знать, что такое квадратные яйца? Квадратные яйца только морякам выдают.

— Это точно, — серьезно подтвердил сержант. — По два на брата. Меняют, так сказать, на непромокаемые. Ха-ха-ха! По мне так лучше макароны с мусором .

Они закурили и даже чуть отвернулись, как бы уединились.

— Говорят, у тебя к сулейману подход есть?..

— Ну, есть. А что ты хочешь?..

Сержант что-то забубнил мичману в ухо.

— А я что буду иметь?..

— Ну а я тебе... — сержант снова наклонился к мичману. — Бу-бу-бу...

— Бежать надо... — вдруг услышал Костя.

— Не могу, — прошептал он, покосившись на Бараско. — Сил нет...

— Бежим, иначе будет поздно. Сейчас они затянутся, и бежим.

Сержант с мичманом действительно затянулись и окутались клубами сизого дыма. Костя стоял, уткнувшись лбом в холодную, подрагивающую стену бронепоезда, и не мог шевельнуться. Не то чтобы он испугался, просто силы кончились. Сердце билось где-то в горле, а желудок все сильнее сводило спазмой. Умру, подумал он, безмерно жалея себя. Упаду и умру. И ведь никто не узнает. Кинут меня в кусты собакам на обед. И пропал я, пропал.

Сержант с мичманом снова затянулись и снова окутались клубами сизого дыма. Они перешли на флотский юмор и травили анекдоты.

Бараско понял, что с Костей творится неладное, крикнул:

— Бежим! — и толкнул его что есть силы в спину.

Только после этого Костя словно очнулся и сделал первые два неуверенных шага. Ноги, как во сне, были ватными, тяжелыми, как пудовые гири, и не гнулись.

Но недаром они полчаса бегали по всему бронепоезду: в седьмом вагоне, за третьим поворотом направо была дверь, перед которой старшина Жора Червень ни разу не прокричал заветное слово 'Чичвакин'. На двери было написано: ЗКП . Вот туда-то и подталкивал Бараско Костю. Два раза он упал, на третий раз силы окончательно оставили его, и он с ужасом оглянулся: мичман и сержант как стояли возле купе старшины Русанова, так и остались стоять, вылупившись на них, только мичман-балагур призывно махнул рукой и крикнул:

— Эй, салаги, куда? Куда вы денетесь с подводной лодки-то?!

И оба засмеялись, довольные и сытые. Твари, подумал Костя. Настоящие твари! Так я вам и дался. Сейчас, только с силами соберусь.

— Вставай! — твердил Бараско, выпучив от ужаса глаза. — Вставай!

И тянул за рукав, тянул.

Костя еле поднялся. Его мотало, как пьяного. Прислонился к шершавой металлической стене и пошел вдоль нее, сдирая со лба кожу.

— Ребятки, так не шутят! — вдруг сообразил сержант. — Всему есть предел! Назад, кому сказал! Назад! — и оскалился, как испуганная собака.

В этот момент Бараско уже отворил дверь в соседний тамбур и перепрыгнул через порог. Косте оставалось сделать всего-то три шага. Но эти три шага были непреодолимыми, как расстояние до Северного полюса. Костя шел и шел, шел и шел, твердя: 'Я всегда твердил, что судьба игра, что зачем нам рыба, коль есть икра'. Однажды он услышал эти стихи по радио, и они ему очень понравились. Он запомнил только первую строчку, но не знал, кто их автор .

К ним уже бежали сержант и мичман — лениво и с достоинством, выставив перед собой животы. И наверное, он так и не дошел бы, если бы не Бараско, который в последний момент схватил его за шиворот и рывком перетащил в соседний вагон. Костя больно ударился обо что-то головой и на какое-то мгновение отключился, а когда пришел в себя, то увидел, как Бараско захлопывает дверь перед носами возмущенных преследователей и блокирует ее механизмом стопора. И только потом, секунд через десять услышал, как в дверь дубасят кулаками:

— Откройте, сволочи! Откройте! Ох, доберемся мы до вас! Ох, доберемся. Открывайте, подлюки, по-хорошему!

— Бежим! — приказал Бараско.

И только тогда у Кости появились хоть какие-то силы. Восьмой вагон был чисто пулеметным. Расчеты сидели на высоких металлических сиденьях и глядели в амбразуры, поэтому не обратили внимания ни на Костю, ни на Бараско — тем более, что они уже примелькались, бегая за старшиной Русановым.

Они беспрепятственно попали в седьмой вагон, ввалились в ЗКП и рухнули на пол. Бараско сел и, не зная, что делать, с состраданием на лице принялся глядеть на Костю.

— Думаешь, я умер? — спросил Костя и поднялся.

По лицу текла кровь. Левое плечо разламывалось от боли. Его почти не качало, только помещение, в котором они находились, пару раз брыкнулось, как лошадь, — так что Костя едва устоял на ногах. Но это уже была сущая ерунда. Силы возвращались к нему, а в голове прояснялось.

— Нет, теперь думаю, что не умер, — обрадовался Бараско. — Ты меня напугал. А что здесь такое?!

И тогда они увидели: пульты управления, связь, рации, круглые экраны, мониторы, в которых можно было разглядеть все, что делается в любом вагоне славного бронепоезда. И между прочим — ноутбук, как раз остановленный на игре 'Авто Зона', в том самом месте, где надо было из Зоны проникнуть в Дыру.

— Смотри, смотри! — воскликнул Костя. — Здесь кто-то играл в 'Авто Зону'.

— Он еще не убил стрелка, — со знанием дела сказал Бараско. — Осталось совсем немного. Впрочем, я не уверен, здесь другой вариант развития. Поперся в туннель. А там ему кранты.

— Вилы в бок, — согласился Костя.

Внезапно они услышали звук спускаемой в унитазе воды. Дверь в туалетную комнату распахнулась, и оттуда, ни на кого не глядя и сверкая Звездой Героя России, вышел командир Березин, застегивая гульфик. Он сказал загадочное: 'Ага!', уселся за ноутбук и вдруг закричал диким голосом:

— Где здесь наше спец-БЧ?!

Если бы кто-нибудь сказал Косте, что спец-БЧ — это блестящий металлический цилиндр, он бы не поверил. Тем не менее, такой цилиндр возник у героя игры, а на экране появилась дверь с надписью: 'Дыра'.

— Ну, и что делать прикажете? Уничтожать? — спросил командир Березин. — Или войти?

— Уничтожайте, уничтожайте, товарищ Березин, — в один голос стали подсказывать Костя и Бараско. — На фиг нам эта Дыра!

— И уничтожу! — сказал товарищ Березин. — Милитарист я или не милитарист? Говорят, что милитарист. Только вопрос: можно ли после этого вернуться назад? — он почесал стриженую макушку.

— Этого мы не знаем, — сознались Костя и Бараско. — Кто его знает? Может, оно так пыхнет, что вместе с Зоной полпланеты сожжет?

— Но я же милитарист! — уперся командир Березин.

— Милитарист... — с вздохом признали Костя и Бараско.

— Тогда не обессудьте! — крикнул во весь свой громовой голос товарищ Березин и со всего маху да еще капсюлем ударил спец-БЧ по железобетонному полу.

На экране появилась известная картинка термоядерного взрыва и надпись: 'Один из вариантов концовки игры'.

Словно в подтверждении этого бронепоезд качнуло, ЗКП встал дыбом, свет погас, и Костя, и Бараско покатились куда-то в бездну.

Война! — понял Костя. Война!

Глава 5. Караульные Зоны и конкуренты

Дежурный Егор Чепухалин проспал конец света. Он пил чай с пряниками и отвлекся на разговоры электроников, которые возилась с ночи и не могли найти концов. Весь день торсионная защита подавала ложный звуковой сигнал. В конце концов его отключили. Бригада электроников только чертыхалась. Выходило, что сигнал приходил извне, а не от системы защиты. Но как и почему, никто понять не мог.

Приходилось неотрывно следить за экранами, и на тебе! За пять минут до конца дежурства такой конфуз. Чепухалин уже сменил домашние тапочки на армейские туфли, уже раскрыл журнал сдачи смен и напоследок бросил взгляд на мониторы. На восьми из них все было, как обычно, на девятом — разгоралось зарево. Получалось, что сигнал пришел на восемь часов раньше. Еще одна загадка — словно Зона заранее предупреждала людей о грядущем.

У дежурного Чепухалина от страха едва не отнялись ноги. Потом ударная волна сбила его на пол. Он ползком добрался до спецсвязи и, заикаясь, доложил:

— Товарищ генерал!!! Товарищ генерал!!! В четвертом секторе зафиксирована активность! Ебическая сила!

— Переведи на меня, сынок!

— Перевел...

— Вижу... ага... вижу... м-да... счастье твое, что опоздал ты всего на тридцать секунд. Все проспали. Даже америкосы. Одни сомалийцы отличились.

— Спасибо, товарищ генерал... — едва выдавил из себя Чепухалин.

— Благодари не меня, а министра обороны. Он сейчас на Охте рыбалит. Придется докладывать главнокомандующему, а до него, сам понимаешь, просто так не дозвонишься. Если будут дознаваться, почему нас опередили негры, не обессудь. Один я на Колыму не поеду.

Чепухалин покрылся холодным потом. Полный перец! — сообразил он. Так высоко я еще не залетал и так низко еще не падал. Но в любом случае карьере конец, подумал он, выбираясь из бункера. В лучшем случае сошлют на какие-нибудь острова типа Шпицбергена или отправят экспертом в третьи страны за лихорадкой. Где там новые Зоны появились? Кажись, вчера одна возникла в Папуа — Новая Гвинея.

В городке выли сирены. Солдаты, как ошпаренные, носились по плацу. Была объявлена двухчасовая готовность. Уже во всю крутились ручки наводки, уже локаторы насквозь прощупывали Зону. Уже десятки и сотни БЛА кружили над ней. Но все это не имело к Чепухалину никакого отношения.

Три взыскания за три месяца! Остальные Егор Чепухалин уже не считал и не помнил — слишком много их было. Пьянки, разврат, неуставные отношения с подчиненными. Даже сам себя он считал неудачником. В тридцать семь лет все давно носят как минимум майорские погоны. Он же все еще начищает свои четыре капитанские звездочки. Жена его бросила еще когда он был старшим лейтенантом. Раскусила его полную профнепригодность к семейной жизни. Поняла, что если все неудачи сыплются на одного человека — это патология, начиная с фамилии. Забрала Танюху и уехала. Ведомственную квартиру у него тут же отобрали. Теперь Чепухалин делил комнату с прапорщиком Кабаковым, который служил завскладом РАВ и с утра по неделям, не просыхая, пил, как сапожник.

Когда Чепухалин вошел, Кабаков спал поперек комнаты мертвецким сном. На полу вперемешку валялись водочные и пивные бутылки. В былые времена Чепухалин с удовольствием напился бы вместе с Кабаковым и пристроился рядом, но теперь ему было не до этого.

Стиснув зубы¸ Чепухалин перешагнул через тело и полез под подушку. Там у него хранился вороненый 'ТТ', который Чепухалин по случаю купил на рынке за сто рублей и пару гранат РГД-5. Но перед тем как застрелиться, Чепухалин решил уничтожить свой 'эпопейный' роман 'Частная жизнь одной цивилизации'. Дело в том, что если не все беды, то добрая половина их происходили в жизни Чепухалина из-за его пристрастия к фантастике. Было у него такое хобби. Отдушина в жизни, можно сказать. Из-за чего он, собственно, и страдал: когда зачитывался Станиславом Лемом и Нилом Стивенсоном, опаздывал на службу; однажды, когда писал собственный роман, едва не запустил тактическую ракету. Разумеется, все это и многое другое легло в его личное дело и не способствовало карьере. Даже любимая жена Варенька не смогла отвадить его от этого разрушительного увлечения. А она очень и очень старалась. Начинала скандалить с утра в воскресенье и заканчивала в пятницу вечером. В субботу у них был день перемирия, потому как они всей семьей шли в баню, а потом ложились в постель — в отношении секса Варенька была пунктуальна, как электросчетчик. Дудки. Чепухалин стоически переносил тяготы семейной жизни, но писать не бросил. Когда его перевели в МСКЗ, подальше от термоядерных ракет, он стал пописывать на службе и за два года накропал серьезный роман, который не брало ни одно издательство. Он даже разрисовал роман в комиксах. Теперь этот роман предстояло уничтожить. Чепухалин рвал и плакал. Рвал и плакал. Огромные мужские слезы падали на страницы рукописи и оставляли на нем влажные дорожки.

Все было кончено. Жизнь потеряла всякий смысл. Кроме как служить отчизне, Чепухалин больше ничего не умел. Слишком поздно он родился: не было в его автобиографии ни Афганистана, ни Чечни. Негде было ему отличиться, в отличие от генерала Лаптева. Если выгонят из армии, думал он, то мне светит лишь жизнь бомжа. Легче застрелиться.

Бесконечно жалея себя, Егор Чепухалин подошел к зеркалу. Ему было интересно, как это пуля разносит череп. Вдребезги, естественно, подумал он и нажал на скобу. 'ТТ' сухо щелкнул. Чепухалин грязно выругался, показал зеркалу фигу и перезарядил пистолет, думая: 'Ах так! Ну я все равно!..' Второй щелчок его уже развеселил. Он дослал третий патрон и с холодной решимостью приложил ствол к виску, словно хотел кому-то что-то доказать. На заднем плане замаячила странная тень Кабакова с воздетыми под потолок руками, при этом глаза у него были закрыты, как у покойника.

Чепухалин невольно оглянулся. Это был Кабаков, но не тот Кабаков, которого знал Чепухалин, а совсем другой Кабаков. Он сделался огромным — голова и широченные плечи упирались в потолок, а ручища походили на грабарки. Настоящий Кабаков был маленьким, тщедушным, драчливым, с мордой цвета кирпича.

— Поднимите мне веки! — прогудел Кабаков, шаря вокруг себя руками-грабарками, как водолаз на дне Черного моря.

— Еще чего! Перебьешься! — сказал, невольно пятясь, Чепухалин, пытаясь сохранить душевное равновесие.

После того, как ты два раза пытался пустить себе пулю в лоб, это совсем несложно, понял он.

— Подними — не пожалеешь!

Чепухалин недоуменно почесал лоб стволом.

— А хрен тебе! — сказал он со зла. — Ебическая сила!

— Не гневи Бога! — предупредил Кабаков, шевеля длинными узловатыми пальцами.

— Ты что, Вий?

— Похлеще!..

— А вот я тебя сейчас прищучу! — пообещал Чепухалин и наставил на Кабакова пистолет.

— Ха-ха-ха! — картонно рассмеялся Кабаков. — А если я его отберу?

— Попробуй! — смело возразил Чепухалин, чувствуя, что уперся спиной в зеркало.

— А чего здесь пробовать?! — удивился Кабаков и протянул грабарку, на пальцах которой выросли кровавые когти.

Чепухалин от отчаяния выстрелил, метя прямо в лицо этого видоизмененного Кабакова. Выстрел отбросил Кабакова к противоположной стене, но не убил, хотя во лбу у него появилась круглая аккуратная дырка и капля крови изящно скатилась на подбородок.

— Ерунда, — четко выговаривая слово, сказал Кабаков, слизывая кровь длинным, как у гадюки языком, и выплюнул изо рта сплющенную пулю.

Она с громким стуком упала на пол и откатились куда-то в угол.

— Подними веки, — прогудел Кабаков. — Богом прошу!

— За...л, — согласился обескураженный Чепухалин. — Только ты на колени встать, а то я не дотянусь.

Кабаков послушно опустился на колени. Но даже на коленях он был на целую голову выше Чепухалина.

Чепухалин привстал на цыпочки и, косясь на руки-грабарки с кровавыми когтями, приподнял Кабакову веко на левом глазу.

— И второй, — попроси Кабаков. — А то я тебя плохо вижу. Вот ты какой?!

— Теперь я могу идти? — спросил Чепухалин. — У меня важное дело.

— Нет у тебя никаких дел. Все твои дела я решу за тебя.

— Ты что, старик Хотаббыч?

— Круче! — сказал Кабаков. — Я из Дыры!

И тут наш Егор Чепухалин струсил. Нет, он не потерял лица, не запросил пощады, не заплакал. Он опешил. Всю жизнь он читал фантастику и фэнтези. В голове у него крутились десятки сюжетов с самыми фантастическими существами. Но когда во плоти перед ним явилось такое вот существо, он не поверил.

— Пи...шь! — твердо сказал Чепухалин, собираясь вывести поганца на чистую воду.

Он даже подумал: может быть, я уже застрелился? И это такой ад? Фигня какая-то!

— Ладно, — очень спокойно промолвил Кабаков. — Тогда закажи самое сокровенное желание. Хочешь, Вареньку вернуть?

— Нет, не надо! — испугался Чепухалин.

— Правильно, — согласился Кабаков. — Отныне женщин у тебя будет вагон и маленькая тележка. И заметь, одни писаные красавицы. Тебе какие нравятся?

— Мне все равно, лишь бы с мохнаткой.

— Правильно, — одобрил Кабаков. — Хочешь, издадим твою книжку?

— Я рукопись разорвал... — упавшим голосом признался Чепухалин.

— А это что?.. — Кабаков протянул ему свеженький экземпляр романа 'Частная жизнь одной цивилизации'.

— Не может быть! — выпалил Чепухалин и вцепился в книгу.

Руки его дрожали. На обложке значилось: Березин. Не было только подходящего имени.

— Ты ведь хотел этот псевдоним?

— Да... — признался Чепухалин, все еще не веря своему счастью.

Он раскрыл книгу. ЭКСМО выпустило ее тиражом двести тысяч экземпляров.

— А где мои бабки?! — возмутился Чепухалин. — Где бабло?! Где деньги?! Ебическая сила!

Он вспомнил, что у него в кармане вечная вселенская пустота. В этот момент телефон внутренней гарнизонной связи зазвонил, как междугородний. Все еще ни во что не веря, Чепухалин схватил трубку.

— Алло? — с напряжением в голосе спросил он.

— Господин Чепухалин? — очень вежливо осведомился мужской голос. — В смысле, Березин?

— Так точно... — осторожно подтвердил Чепухалин.

— Вас беспокоит Леонид Шкурович, главный редактор ЭКСМО. Мы перевели на ваш счет всю сумму и хотим заключить договор на все последующие книги, естественно, с выплатой гонорара за эксклюзивное право публикации. Вы меня слышите?

— Г-г-г... — прочистил горло Чепухалин и произнес страдальчески: — Повторите, пожалуйста...

Ему страшно захотелось выругаться матом, просто потому что душа испытывала невыносимое давление от избытка чувств. Однако он вспомнил, что с издателями надо разговаривать на литературном языке. И стал подбирать соответствующие слова. Но, как назло, в голову ничего не лезло, кроме мата и перемата. А еще очень хотелось показать трубке дулю за то, что его так долго не печатали. Чтобы не совершить ни того и ни другого, Чепухалин сунул пальцы в рот и прикусил их до крови.

— Вы насчет аванса? — забеспокоился голос. — Уже выслан за все будущие книги! И за 'катаклизмы', и за всякие 'лунные варианты', и вообще, нам бы хотелось приобрести все ваши 'войны' и 'экипажи', и 'корабли', а также 'звезды', 'пентагоны' и прочее по мелочевке. Как видите, мы в курсе всех ваших планов.

Чепухалин хотел сказать, что все это только проекты, все это только сидит в голове, как занозы, что, возможно, он никогда ничего не напишет, потому что решил застрелиться, и тут до него дошло.

— А что взамен? — спросил он у Кабакова. — Что?! — вскричал он в страшном подозрении.

Вся чудовищность обстоятельств встала перед ним во всей своей красе. Это была неземная логика. Это была космическая неопределенность, открытая то ли Пифагором, то ли Черчиллем.

Чепухалина охватило отчаяние, он решил, что от него потребуют нечто такого, из-за чего придется отказаться от сотрудничества с ведущим издательством страны, то есть предать Родину. На это он сразу решиться не мог. Все-таки он был русским офицером. Надо было подумать.

— Сущая ерунда. Дай мне три дня пожить в твоем теле.

— Ни хера себе! — удивился Чепухалин и скрутил уже было дулю.

— А потом гуляй не хочу.

— Учти, я военные секреты не выдаю... — упавшим голосом предупредил Чепухалин и мысленно распрощался с издательством ЭКСМО.

— А они мне и не нужны, — ответил Кабаков.

— А в чем суть?!

Груз размером с Эверест упал с плеч Чепухалина. Все противоречия в его душе были тут же разрешены в пользу ЭКСМО.

— Суть в том, что я полевая форма. Далеко от Дыры отойти не могу, потому как рассыплюсь на элементарные частицы. Сюда-то добрался с большим трудом, на перекладных. Поэтому мне нужно чужое тело, желательно, по согласию.

— А это очень больно?

— Не больнее, чем укол от СПИДа.

Чепухалин не знал, что такое укол от СПИДа, потому что никогда ничем не болел, кроме одной лукавой болезни, тайна которой осталась за семью печатями. Однако против предложения Кабакова устоять не смог. Поэтому и махнул рукой:

— Поживи, черт с тобой!

Тело Кабакова с пробитой головой послушно рухнуло на прежнее место, а Егор Чепухалин ощутил небывалую силу. Взор его настолько улучшился, что за тридцать километров сквозь стены дома он увидел всех-всех сталкеров, бродящих по Зоне, весь хабар, разбросанный по полям и весям, и Сидоровича Ивана Каземировича, сидящего в подвале, как паук в банке, а далеко на севере — еще одного такого же скупщика, Рахиль Яковлевну Нищету, похожую на египетскую мумию. Но самое главное — он увидел Дыру. Она была прекрасна. И эту красоту хотели уничтожить! Гады! — подумал Чепухалин, испытывая священное чувство преклонения. — Гады!!!

— Тихо... Тихо... — предупредил дух. — Не пыжься!

— Р-р-р... — зарычал Егор Чепухалин, чувствуя, что потихоньку звереет. — Ебическая сила!!!

Должно быть, так себя ощущал Геракл, совершая тринадцатый подвиг по женской части.

По воинской части моментально пронеслась весть — капитан Чепухалин сошел с ума. Во-первых, он подал рапорт на увольнение из рядов СА , а во-вторых, подрался с дежурным по части после того, как помочился на крыльцо штаба.

— Если он решил косить, — изрек генерал Лаптев, когда ему доложили о случившемся, — то глубоко заблуждается. У нас и после худших выходок никого не выгоняли. Приказываю посадить его на гауптвахту дней этак на двадцать, нет, лучше на тридцать, и пива не давать!

Генерал Лаптев со дня на день ждал приказа из МО о присвоении ему очередного звания и перевода в столицу, поэтому ЧП ему были не нужны.

— Есть! — козырнул дежурный, держась за распухший нос, и вместе с нарядом из пяти человек побежал ловить буйного капитана.

Дежурный сильно сомневался в успехе своего мероприятия. Он уже один раз ощутил на себе силу кулаков Чепухалина. А сила эта была немереной.

Капитан Чепухалин по-прежнему стоял на крыльце, но теперь он был еще и в дымину пьян. Его покачивало, как тростник в бурную ночь. Увидев наряд, он произнес:

— А-а-а... явились, гады! — и бросил в них пустую бутылку из-под водки. — Пидары вареные, идите сюда, идите!

И первым ударом случайно выломал столб, поддерживающий козырек над штабом, вторым — разметал по плацу наряд, а по ходу дела опрокинул командирский 'уазик', оказавшийся у него на пути. После этого он прошелся по казарме, и все, кто там были, покинули ее спешно через окна или двери.

В дело вступил сам генерал Лаптев. Он сел на БТР-90 и, крича в 'матюкальник': 'Сдавайся, Чепухалин!', принялся гоняться за ним по военному городку. Генерал Лаптев страшно спешил, потому что до пуска ракет оставалось меньше часа. Наконец Чепухалина все же загнали на хозблок, а точнее, в новенькую столовую, и генерал Лаптев разрешил применить огнестрельное оружие, потому что капитан Чепухалин не сдавался, а очень и очень метко кидался из окон всем тем, что ему попадало под руки, и помощники Лаптева уже были все в синяках. Самому Лаптеву пришлось прикрыть левый глаз черной повязкой, под которой расплывался отвратительный фиолетовый синяк, полученный от точно и сильно брошенной картошины.

* * *

Калите повезло. Вход в город со стороны автовокзала никто не охранял. Но все равно он предпринял все меры предосторожности, и на разведку ушел весь световой день. Конечно же, вначале они воспользовались 'планшетником' и обшарили окрестности, но действовали наверняка. Калита больше никого не хотел терять. Без Куоркиса с его опытом и силой боеспособность группы уменьшилась на треть.

Впрочем, даже если кто-то их и заметил, то предпочел убраться восвояси. Умный сталкер — живой сталкер.

Обычный сталкер трусоват и предусмотрителен. Экономит на оружии и обмундировании. Довольствуется краюхой хлеба и глотком воды из фляги. Больше всего Калита боялся столкнуться с недавними сослуживцами. Они были безжалостны, как все государевы люди, и могли убить, образно говоря, за никчемную 'пустышку', потому как по закону все, что находилось в Зоне, принадлежало государству. А лицензии для частных лиц на добычу хабара выдавались за очень и очень большие деньги, и лицензии у Калиты, естественно, не было.

Видать, Семен Тимофеевич не соврал, думал Калита. Он понимал, что зря его обидел, что из-за этого погиб Куоркис. Но, как бывалый военный, отгонял от себя эти мысли, потому что знал: на любой войне все предусмотреть невозможно, что есть сотни случайностей, которые ты себе даже вообразить не можешь.

К вечеру они сидели в девятиэтажке, на самом верху, и отдыхали. Ели стандартный армейский паек. Огонь Калита разводить запретил, так же как и вести разговоры о хабаре — кто, когда и что притащил и кто как продал. Считалось, что упоминания в Зоне о хабаре — дурной вкус, который может иметь дурные последствия. Опытные хакеры даже думать об этом не смели, боясь накликать беду.

Когда совсем стемнело, он сказал:

— Схожу-ка я по одному делу...

— Ты куда, командир? — приподнялся с матраса Венгловский.

После случая с Куоркисом он не то чтобы не доверял Калите, но стал нервным и осторожным, как зверь в чужом логове. Умирать ему не хотелось.

— Спокойно, мужики, без фанатизма. Пойдем со мной, Юра, — предложил Калита. — Здесь недалеко отшельник один живет.

— Живет ли? — переспросил Чачич, намекая на то, что на ночь глядя ходить никуда не стоит.

— Да живет, живет, — ответил Калита. — Я же рассказывал...

— Вот утром и сходил бы, — проворчал Дубасов, тем самым давая понять, что против ночной прогулки командира.

Жора Мамыра не высказал своего мнения, потому что был в карауле — сидел в угловой квартире с пулеметом ПКМ и держал под прицелом подходы к девятиэтажке. Да и у Жоры Мамыры не было такого статуса, как у Дубасова, не смел он еще перечить командиру.

Калита и Венгловский проскользнули через квартиру на восьмом этаже в соседний подъезд — единственный отход, который оставили себе, заминировав на всякий случай все прилегающие квартиры, и очутились на улице. Жора, конечно, сразу их увидел. Его предупредил Чачич, к тому же он узнал обоих, потому что рассматривал двор в прибор ночного видения. Две фигуры — одна отливающая ярко-зеленым цветом, другая — почти черная, растворились в темноте.

Справа тянулся городской парк, который превратился в чахлый лес, взломав, однако, за много лет дорожки из бетонных плит. Здесь во множестве водились поющие улитки 'кудзу', но сегодня они молчали.

Ученый не любил город. Он и в столице-то жил скромно, а здесь выбрал нору. Об этой норе не ведали даже самые пронырливые сталкеры. Даже, наверное, черный сталкер, думал Калита, пробираясь в Колодезный овраг. Сам Калита узнал об овраге при весьма странных обстоятельствах. Когда он уже начал выкарабкиваться из лучевой болезни, в палату вошел странный человек — чуть-чуть пузатый, чуть-чуть чернявый, с отрешенным взглядом карих глаз.

— Сашка?! Ген?! — безмерно удивился Калита и приподнялся на своем ложе, хотя был облеплен трубочками и проводами, как муха паутиной.

Они обнялись, и Ген, глядя на него своими безумными глазами, сказал ему на ухо:

— Я ее предвидел!

— Что? — спросил Калита.

В нем уже проснулась тяга к жизни, и он начал всем интересоваться.

— Дыру и ее воздействие на вас, то бишь на нас.

Калита схватил его за руку:

— Ты тоже попал под облучение? — и хотел задать сотню других вопросов, но Ген, хитро улыбнувшись, все так же тихо сказал:

— Зайди ко мне через пару дней, — и дал адрес, конечно, не улицы и не дома, а третьего Колодезного оврага за городским парком.

Действительно, через три дня Калита поднялся и первым делом приковылял к другу. Они долго беседовали. И Ген открыл ему глаза на суть Зоны, а потом они ходили в Дыру по тайному лазу.

Оказалось, что облучение Дыры спасло жизни всем тем, кто попал под него. Они стали суперлюдьми. Уже после ликвидации последствий катастрофы, когда наступило время для анализа, было замечено, что очень маленький процент чернобыльцев не восприимчив к радиации. А эффект облучения Дырой вообще превзошел все нормы физиологии человека. Из чернобыльцев, лежащих в левом крыле больницы, государство создало засекреченный отряд 'Бета' военных сталкеров. Долгие годы 'бетовцы' 'таскали' хабар не только из Зон, находящихся на территории СССР, но из Зон на территориях других стран. После распада СССР 'бетовцы' остались не у дел. Большая часть из них ушла в черный бизнес и, конечно, его не афишировала. Остальные разбрелись кто куда. Когда же государство спохватилось, оказалось, что восстановить службу 'Бета' не с кем. Калита создал собственную команду, и они много чего интересного нашли в Зоне. А потом золотое время сталкеров закончилось — Зоны взяли под контроль, и бизнес пришлось срочно менять. Но и эту напасть они пережили. Теперь перед ними со всей очевидностью стояла новая задача — освоить Дыру.

Калита еще не знал, как конкретно это будет выглядеть. Может быть, он поставит свой КПП на входе в Дыру и будет брать мзду со всех желающих посетить это притягательное место. А может быть, стоило первыми проникнуть внутрь и набрать как можно больше хабара? Можно было поделить территорию Дыры. Но зачем делить, если никто не предъявлял на нее права? Поэтому Калита считал себя единственным полноправным хозяином Дыры. В крайнем случае у него был еще один выход — обратиться к бывшему руководству 'Бета'. Но это только на крайний случай, если их мероприятию будет грозить опасность.

Перед чертовым колесом его что-то насторожило. Мягко и почти беззвучно 'оно' прошло огромной тенью, и звезды за ним искажались, как в увеличительном стекле. 'Рок судьбы', вовремя сообразил Калита, и они замерли. Калита — за детской горкой, Венгловский — за поребриком, в кустах. При появлении такой бочки пользоваться связью, даже слабосильной, не рекомендовалось — можно было получить смертельный удар молнией. Но почему она летает? — удивился Калита. Обычно 'рок судьбы' проявлял себя только днем. И как бы в подтверждении самых худших опасений, услышал над собой, высоко в небе звук БЛА. Неспроста они их запускают, неспроста, подумал Калита и, пригнувшись, пересек некогда большую площадь. В этом был некий риск, лучше было бы двигаться за деревьями, но Калита чувствовал, что ночь сегодня будет спокойной и, главное, теплой — с юга наползали тучи. Венгловский, как тень, скользнул следом.

Если бы кто-то третий смотрел на главную парковую площадь в прибор ночного видения, то он бы обнаружил, как за людьми метнулись два 'привидения' и пропали в зарослях. Калита же ничего не заметил. Даже его новомодная следящая система молчала, как во сне. В шлеме справа лишь тлел зеленый огонек.

На Юру Венгловского можно было положиться. И вовсе не потому что он прошел суровую школу спорта и спецназа, просто был он по натуре бывалым человеком и знал цену жизни. Калита вообще умел подбирать людей и берег их, он только к чужим относился по-свински. Свои это знали и прощали его. Правда, в последнее время он перегибает палку, думал Венгловский, словно оправдывая командира. Но все равно не мог взять в толк, зачем нужно было посылать на заклание журналиста, ведь в трех километрах севернее был еще один мост. Пусть даже этот мост был 'плохим мостом'. Но ведь можно было попробовать!

Рассуждая таким образом, Венгловский споткнулся — поперек тропинки лежал сталкер. И сразу же зашумел старый радиоактивный парк и луна окончательно спряталась за тучи.

Калита уже был тут как тут. Присел и, повозившись над сталкером, равнодушно сказал:

— Стрела... прямо в горло. Умер мгновенно.

У Венгловского с души отлегло. Хотя ясно было с первого взгляда, что ловушкой здесь и не пахнет — тропинка-то была 'холодной', к тому же ею давно не пользовались. Как этого бедолагу сюда занесло, надо было еще разобраться.

Калита тут же определил:

— Это 'турист'.

— Дорогой 'турист', — согласился Венгловский, оценив его экипировку, половину из которой можно было смело выкинуть в ближайшую канаву, как то: инфракрасный фонарик, ночной прицел, накомарник, пилу с алмазными зубцами, сапоги-скороходы фабрики 'Зоря', резиновую электрошоковую дубинку, нунчаки, наручники, огромный нож и еще всякий хлам.

'Туристами' называли богатых экстремалов, которые ходили в Зону за приключениями. Обычно их сопровождали бывалые сталкеры, которые переквалифицировались в инструкторов. Они не светились ни у Сидоровича, ни, конечно, у военных, ни даже у северного клана, во главе которого стояла Рахиль Яковлевна Нищета. Как они проникали в Зону, какими тайными ходами и тропами, никто не знал. Шли на свой страх и риск. И шансов вернуться у них было крайне мало. Но все равно желающих рискнуть не убывало. А деньги в этом бизнесе крутились очень большие.

— Почему его не вытащили?

— А черт его знает. Может, испугались. А может... А-а-а... вот почему...

Венгловский тоже присел, потому что Калита глядел куда-то чуть-чуть назад и влево. Туда, под куст вяза, уходил свежий кровавый след. Хотя Венгловский навидался всякого, но вид и запах крови переносил плохо. Даже на войне он вырубался, когда видел развороченные животы и оторванные конечности. Поэтому и полез за Калитой не сразу, а несколько раз глубоко вздохнул, словно собирался прыгнуть в омут, и только потом сунулся в кусты. Видать, человек в горячке пробежал эти последние метры, потому что ломиться в здравом уме сквозь густой подлесок было глупо.

Они увидели его тут же. Он сидел, схватившись за живот, и в нем еще тлела искра жизни, потому что тепловизор, в отличие от 'туриста', показывал теплые участки кожи.

— Хемуля, — узнал Калита, сняв с человека шлем.

— А я думал, куда он пропал?

— Он мне бутылку самогона должен, — вспомнил Калита. — Мы с ним вместе начинали.

Хемуля, он же Иван Перчеклин, тоже пережил Чернобыльскую катастрофу, но, в отличие от прочих счастливчиков, сумел избежать крепких объятий государства, то бишь призыва в ряды государственных сталкеров. Ходил в Зону много лет и ничего не боялся. Все думали, что он и есть черный сталкер. Уж очень был удачлив. Считал себя равным Богу, но денег за хабар не брал. Только накладные расходы. Думал, что это грех. Работал за идею, которая виделась ему в процветании Земли, а Зону почитал как божественный дар человечеству. А потом пропал. Лет десять о нем никто ничего не слышал. Поговаривали, что ему наконец повезло, что он взял редчайший бигхабар и теперь летает в Майами и на Гавайи. Но из бывалых мало кто в это верил. А те, кто верили, говорили, что, мол, он уже не жилец, потому что потерял нюх на Зону и начал себя беречь. А Зона любит смелых и удачливых. Впрочем, это не правило. Не было в Зоне правил. А те, кто устанавливали себе правила, погибали еще до того как эти правила становились правилами.

— Поэтому и не слышал, — сказал Калита, — что 'туристов' водил. Шифровался. Я таких знаю. Бегемот в прошлом году погиб. Стал сдуру вытаскивать 'туриста' из 'ведьминого студня', и его засосало.

Конечно, бывалые сталкеры друг друга не очень-то жаловали, но и жлобство среди них было редчайшим явлением. За жлобство оставляли в Зоне навечно. Поди потом разберись. Полиции здесь нет. Военные сюда лазают только по необходимости. А на Бога никто не надеялся.

Судя по экипировке, Хемуля действительно приподнялся. На нем была такая же мягкая броня 'булат', как и на Калите, и оружие супер-пупер — штурмовая винтовка F2000. Однако ни броня, ни новомодное оружие не спасли его.

— Чем же его так? — спросил Венгловский. — Пробили 'булат'?

Хотя ответ был налицо: чем бы-то ни было, но явно не стрелой. Калита поежился. На нем была точно такая же броня, и он не хотел опробовать ее качества. Выходит, здесь, в кустах, что-то такое хоронится, о чем мы даже не подозреваем, подумал он, вытирая о Хемулю окровавленные руки. Напоследок он уколол ему промедол, чтобы не мучился, и они, пятясь, ушли, не забрав ни дорогой амуниции, ни оружия, словно страшась потянуть за собой эту непонятную смерть. И по тропинке они тоже не пошли, а вернулись назад, чтобы зайти со стороны реки.

* * *

— А ну, поворотись-ка, сынку! — гудел высокий пузатый человек, то тиская Калиту, то отстраняя его и разглядывая, как невесту. — Ну здорово! Здорово! Сколько лет прошло! Сколько лет!

— Семь, — скромно сказал Калита, из последний сил пытаясь противостоять медвежьим объятьям Гена. — Осторожно, без фанатизма, кости сломаешь.

Юра Венгловский скромно топтался в темной прихожей. Его никто не замечал.

— Дай-ка и мне взглянуть! — произнес кто-то в углу, и Калита оглянулся, прищурившись.

— Рахиль Яковлевна Нищета! — воскликнул он. — Собственной персоной!

— Я! Я! — проскрипела старуха, поднимаясь из кресла с высокой спинкой. — А ты что подумал, сукин сын?!

Она сама была высокая и сухая, как мертвая сосна, и прокуренная, как боцман на рыбацкой шхуне.

— Узнаю, узнаю, — шутливо вскинул руки Калита.

Появление Рахили Яковлевны Нищеты накануне открытия Дыры его насторожило. Это не могло быть простым совпадением. А с Рахилью Яковлевной Нищетой он не хотел тягаться. Не то что это было ему не по силам, но о ней всегда говорили с опаской. А за два года, в течение которых он ее не видел, многое могло измениться, и он не знал соотношений сил в Зоне, поэтому осторожничал. В любом случае, подумал он, плохой мир лучше войны, которую неизвестно кто выиграет.

— Что-то ты неприветлив, — заметила она.

Завитки волосы, крашенные 'басмой', ниспадали на высокий, морщинистый лоб. Происходила Рахиль Яковлевна Нищета из партийных работников еще советских времен. Курила 'Герцеговину Флор' в подражание Сталину и ругалась матом не хуже грузчиков в одесском порту. В Припяти она заведовала городским парком и сделала его образцово-показательным, изгнав оттуда всех бомжей и нищих. Даже колесо обозрения завезла. Но в отличие от большинства ее партийных чиновников из Зоны, не убежала и не только потому что попала под излучение Дыры, а потому что быстро поняла свою выгоду и, как Сидорович, стала торговать экипировкой и скупать хабар, но только со стороны Мозорьских ворот, в густых лесах Полесья. Конечно, к Рахили Яковлевне ходили реже, чем к Сидоровичу — дорога была 'плохой', да и территория контролировалась Россией, такого хабара, как у Сидоровича, не было, однако товар у нее 'водился' лучше и за хабар она платила щедрее. Специализировалась она на бигхабаре. Он было ее коньком. Говорят, что Сидорович трижды подсылал к ней убийц, пока однажды ему не принесли посылку с головой самого крутого из них. После этого Сидорович затаился в ожидании удобного случая. Однако найти исполнителя уже не мог, потому что умудренные жизнью 'южные' сталкеры не соглашались ни за какие деньги искать встречи с Рахилью Яковлевной Нищетой. Поэтому, собственно, и пристал к Косте с таким же предложением.

— Это вам кажется, Рахиль Яковлевна, — ответил Калита почтительно, делая лицо приветливым.

— Ох, смотри у меня! Ох, смотри! — шаловливо погрозила она пальцем и засмеялась, блеснув свежей фарфоровой улыбкой. — Кто там с тобой?

Венгловский почтительно снял шлем и, как рыцарь, вышел из темной прихожей.

— А! Юра! Юра! Юрочка... — обрадовалась Рахиль Яковлевна и вдруг на полпути к нему замерла. — А кого ты с собой притащил?

— Я?.. Никого, — оглянулся Венгловский.

— У ну, б...ть, ну паскуда! Тля заморская! Виолончель ржавая! Я же говорила, Зона опасное место! А ну и ты покажись!!! — велела старуха, крутанув Калиту так, что он сделал пол-оборота на пятках.

Александр Ген побледнел и отступил к стене. Он безоговорочно полагался на чутье и знание Рахили Яковлевны Нищеты.

— Вы знаете, кого вы притащили, сукины дети? — гневно спросила она.

— Кого?! — в один голос воскликнули Калита и Венгловский, невольно поводя плечами.

— 'Наездников'!

— Ничего не вижу! — признался Ген, глядя на Калиту и Венгловского и трусовато щурясь.

Он даже взял большое увеличительное стекло, но подойти побоялся и подслеповато разглядывал их издали, на всякий случай загораживаясь ладонью, словно это могло помочь.

— В общем, так, рыцари мои, от 'наездников' могу избавить за полторы тысячи. С каждого! — подняла вверх корявый палец Рахиль Яковлевна Нищета. — И то — по знакомству. Обычно я беру в три раза дороже.

— Я ничего не чувствую, — сказал Калита, поеживаясь. — Может, обойдется?

— Я тоже ничего не чувствую, — поддакнул Венгловский, с надеждой глядя на командира — мол, как он решит, так и будет.

— Это потому что они еще корни не пустили и соки не начали тянуть, — безапелляционно заявила Рахиль Яковлевна. — Ну, раскошеливайтесь, раскошеливайтесь, мальчики. Я этих 'наездников' в свое время навидалась. Где вы их подцепили? Сейчас это уже большая редкость.

— Похоже, когда мы на 'туриста' наткнулись?.. — Венгловский вопросительно посмотрел на Калиту и в двух словах рассказал о Хемуле и его подопечном.

— Не нравится мне все это! — заявила Рахиль Яковлевна. — На тебя охотятся? — она посмотрела на ученого Гена, который так и стоял у стены, не смея приблизиться к гостям.

— Да кому я нужен? — удивился Ген растерянно взъерошив волосы. — Сижу себе в этой дыре... теоретизирую... и практически ни с кем не общаюсь.

Он развел руки, показывая на стены, увешанные коврами. Эту пещеру он выкопал много лет назад, и Калита мог поклясться, что в ней было множество тайных ходов, которые вели, наверное, даже в Дыру.

— Значит, нужен, раз самострелы на твоих тропинках ставят! — еще более наставительно произнесла Рахиль Яковлевна Нищета.

— Помню, помню твою историю, — беззлобно сказал Ген. — Но с Сидоровичем я вроде не ссорился?

— Наивный ты человек, — язвительно ответила Рахиль Яковлевна Нищета, слюнявя прокуренные пальцы и поправляя кокетливый завиток на лбу.

Калита представил, как она это делала в молодости. Обалдеть можно, подумал он. Вот баба, хоть и старуха. Зачем ей это все? Нянчила бы внуков, так нет, играет в мужские игры. Азартная, наверное?

— Снимай уже быстрее! — попросил он, сунув ей деньги. — А то мне действительно что-то шею жжет.

— Эх, милки, вы мои, милки... — Рахиль Яковлевна достала из толстого ридикюля лечебный хабар. — Ежели бы начало жечь, то между лопаток, ближе к сердцу. Поначалу-то люди от инфаркта умирали. Теперь-то уже лечить научились. Первым преставился, царство ему небесное, Кирилл Панов. Был такой красавчик в первой Зоне. — Она подперла кулаком подбородок и предалась воспоминаниям. — Я как раз в институт внеземной культуры по обмену опытом приехала. И была я в те времена, мальчики, писаной красавицей. Вокруг меня мужики штабелями валялись. Но мне нравился только он один! Только у него были пронзительные, как угли, глаза. А какие он песни пел! Сердцеед, одним словом.

— Кто? — спросил задумавшийся Ген.

— Как кто? — словно очнулась Рахиль Яковлевна Нищета. — Панов! Было в нем что-то! Было! А он пошел в эту Зону и 'наездника' принес, который его через два часа и убил.

Она вновь переживала давно забытое горе и была безутешна.

— Снимать броню или нет? — забеспокоился Венгловский, зачем-то подставляя зад.

— Не вертись, сукин сын! Не вертись! — строго сказала Рахиль Яковлевна Нищета и так шлепнула его костлявой рукой с хабаром меж лопаток, что крепкий Венгловский пал на колени и закряхтел, словно в него вогнали кол.

— Следующий! — она крепко выругалась, и Калита, закрыв глаза, сделал шаг.

Он вдруг вспомнил, как ему в детстве делали прививки, было точно так же страшно.

А потом они пили крепкий чай с ромом и беседовали о Зоне.

— Наше представление о Зоне меняется, — сказал Александр Ген. — Я переписываюсь с Гавайской Зоной GP5V по натовской классификации. Они ее пытались уничтожить в момент открытия Дыры.

— Вот как! — воскликнул Венгловский, успокоившись только после того, как Рахиль Яковлевна Нищета этих самым 'наездников' спрятала в специальную магнитную сетку, а сетку засунула в ридикюль и сказала: 'Пригодятся. Я знаю, куда их пристроить'. По лицу ее было видно, что речь идет о Сидоровиче.

Сплетничали, что она умеет насылать порчу и сглаз. Но Калита в подобную чертовщину не верил. Вот разве что только с помощью Зоны? — думал он, внимательно следя за Рахилью Яковлевной Нищетой. Что-то в ней его настораживало. Он не мог понять, что именно. Несколько раз он вопросительно поглядывал на своего друга детства — Александра Гена, но тот делал вид, что ничего не происходит. В общем, ситуация была неоднозначной, и Калита на всякий случай поставил свой АК-74М не дальше чем на расстоянии вытянутой руки, хотя считал возможным ситуацию, когда оружие может оказаться бесполезным. Но береженого Бог бережет.

— Так чем же Зону пытались уничтожить америкосы? — спросил Венгловский, бесконечно потея в своем кевларе.

Он потянулся, взял чайник, налил себе новую порцию чая и положил три ложки малинового варенья, полагая, что хуже уже не будет.

— Ядерной бомбой, конечно? — с усмешкой предположил Калита.

В голове Калиты, несмотря на то, что он был практик, никак не укладывалось, как можно уничтожить то, что вокруг нас: свет, огонь, воздух. В его понимании Дыра была именно такой — бессмертной. Он считал, что Зоны — это бескорыстный дар человечеству, чей-то великодушный подарок. Пусть иногда с жуткими свойствами, но дар, который нужно понять и правильно оценить. Однако, как ни странно, человечество не выработало политику в отношении Зон, потому что никто не мог сообразить, что же это такое, и ученые до сих пор спорили до хрипоты. Правда, военные готовы были действовать быстро и решительно, но, слава богу, до сих пор волю им не давали.

— Ну естественно. Чем американцы еще могут? Так у них во время пуска сгорела вся электронная начинка. А это значит! — Александр Ген в восторге поднял палец. — Это значит, что у Зоны есть сознание и она защищается!

Вот Ген, подумал Калита, он складывает мозаики. Он молодец. Он знает свое дело. Побольше бы таких гениев. Но ведь и они не всегда правы. А кто тогда?

— А ты знаешь, что наша Зона окружена средними ракетами? — спросил Калита. — Вокруг Зоны напихано установок типа 'точка'.

— Думаешь, будут стрелять?

— А кто его знает? Но, согласно твоей логике, следует, что Зона должна все ракеты уничтожить.

— Громко сказано! — согласился Венгловский. — Как? Это физически невозможно.

— А может, она и уничтожит? — предположил Ген. — Может, уже кто-нибудь крадется в темноте? Или какие-нибудь новые 'наездники' прискачут? Моя точка зрения такова: Дыра была всегда, только она открывалась редко, а потом она создала Зону, а не наоборот.

— Чего-то врешь, молодец! — прокаркала Рахиль Яковлевна из своего глубокого кресла с высокой спинкой, потягивая душистый ром. — Ты еще скажи, что Зоны связаны между собой.

— Есть и такое предложение! — в восторге подскочил Ген, расплескав при этом себе чай на колени. — Я как раз работаю над справедливостью закона четности. Если он действительно справедлив, тогда ясно, откуда появляется Дыра.

— Откуда? — полюбопытствовал Венгловский.

— Откуда, откуда? — язвительно передразнил Ген. — Из зазеркалья!

— Брось, маловероятно! — заявил Калита. — Вчера сообщение было по телеку. Зазеркалье-то есть, конечно, но его очень мало. Не больше двух десятых процента. А если учесть, что оно размазано по всей вселенной...

— А-а-а! Вот видишь! — обрадовался Ген, перебивая его. — Есть! Есть!

— Ну может быть, и есть, — согласился Венгловский.

— Не может быть, а точно! — Ген прыгал в возбужденном состоянии, теряя достоинство.

Сколько Калита его знал, столько Ген и выдумывал свои теории. Это было его хобби, смыслом жизни. Кто-то собирал марки, кто-то коллекционировал женщин — Ген копил идеи. Иногда это занятие давало хорошие результаты. Настолько хорошие, что однажды ему присудили Нобелевскую премию в области информативных полей Зон. Его заросшая по уши физиономия долго мелькала на обложках таблоидов и в выпусках новостей. Но Ген не поехал в Стокгольм. Он проигнорировал приглашение ученой комиссии. А из племени журналистов к нему никто не смел приблизиться на расстояние пушечного выстрела, чтобы взять интервью. Постепенно о нем забыли. Казалось, ученого это только забавляло. Он не придавал своей славе никакого значения и вылезать из Зоны не собирался. Мало того, он считал, что только находясь здесь, он может творить независимо и честно. В свое время он так был увлечен Зоной, что назвал своего сына Максимом в честь героя романа 'Обитаемый остров'. Но где теперь этот сын? Ген подозревал, что он сделался сталкером и ушел искать Дыру в своем 'обитаемом острове'. Все смешалось в жизни Гена, и он, конечно, был по-своему несчастным человеком. Как, впрочем, и все мы, думал Калита. Он считал, что его друг искал смысл там, где его не было, и вообще, Калита тихо презирал всякую науку, тем более теоретическую.

— Все это так, — согласился Юра Венгловский, — но пришельцы так и остались непостижимыми. Мы даже не знаем, были ли они. Ну, может, и пролетал какой-нибудь корабль и сбросил мешок с мусором. Кто знает?

— Чего-то они часто сбрасывают одни отходы, — иронически заметила Рахиль Яковлевна, доливая себе в чай большую порцию рома.

— Да, в космосе зафиксированы какие-то странные объекты плазменного характера, — согласился Ген. — Все попытки разобраться, неизменно приводили к неумышленному абсурду. Но эта теория устарела еще во времена Стругацких и Лема, потому что никто не может выскочить из собственной истории, сколько ни побуждай его. Разве мы не пытались перетащить, например, афганцев из каменного века в век индустрии? Пытались. Что из этого вышло? До сих пор мак выращивают. Иными словами, человечество не может самостоятельно преодолеть разрыв между цивилизациями. Выходит, что мы только в начале пути. Должно быть, существуют дилеммы, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Все дискуссии впереди. Мы только лишь заглядываем в Дыру, ковыряемся в ней палками, выискивая хабар. Большинство вещи мы невольно игнорируем. Если завтра Дыра откроется, то мы приблизимся еще на один шаг в понимании материи.

Ген устало откинулся на спинку стула. Глаза его возбужденно блестели.

— А вдруг это вообще не инопланетяне, а свойство Дыры как таковой, без логики, без всякого повода к понимаю происходящего? — хитро спросил Калита.

— Тогда нам этого не пережить, ибо это будет не информационный мир, а хаос, который требуется нормализовать. Но так как он бесконечно огромный, то скорее всего человечество погибнет.

— То есть захлебнется?.. — встревожился Калита.

— Ну что-то вроде того.

— А что вы видели прошлый раз? — спросил Венгловский и прежде чем закончил фразу, поймал себя на мысли, что в пещеру мгновенно вползла тишина.

— Как тебе сказать... — начал Калита, старательно подбирая слова.

— А чего говорить?! — удивился Ген. — То же самое, что и здесь, только солнце вращалось не с востока на запад, а наоборот.

— Я ничего подобного не видел, — заявил Калита и надулся, как мышь на крупу.

— Расскажи им, расскажи! — твердил Ген.

— Мы же договаривались, — упрекнул его Калита, — без фанатизма!

— Ну вообще-то, да... — согласился Ген и виновато посмотрел на Венгловского. — Понимаешь, в чем дело, нельзя этого говорить. Это надо увидеть. Там совсем другая структура. Скорее всего, это все же пикник на обочине, который устроили не существа, наделенные разумом, а некая материя. Еще Ницше говорил о 'Бездне': 'Если ты долго вглядываешься в нее, то рано или поздно она начнет вглядываться в тебя'. Мне это объяснение нравится больше. В общем, это неидеальный мир, потому что испортить его пара пустяков. Он не для людей.

— А зачем тогда мы туда премся толпой? — удивилась даже мудрая Рахиль Яковлевна Нищета, которая, казалось, на своем веку повидала все.

— А чтобы понять, — наивно объяснил Ген.

— Ну ты даешь, блин, ученый! Все запутал! Даже то, что казалось ясным и понятным. А ясным и понятным у нас был только коммунизм, — прокаркала Рахиль Яковлевна. — Щеки ее уже порозовели пропорционально количеству выпитого рома. — В любом случае, завтра все увидим, — добавила она.

— Рахиль Яковлевна, вы тоже идете?! — удивился Калита с намеком на ее возраст.

— Ну а как же? — удивилась она. — За своей долей. Имею я там свою долю или нет?

Ходили слухи, что она одна знает, как попасть в Дыру, что якобы, у нее есть свой ход. Но Калита слухам не верил. Если бы знала, то давно попала бы, думал он.

— Предупреждать надо, — проворчал разочарованный Калита, приподнимаясь.

Все было ясно: его, как пацана, обвели вокруг пальца. Узнали планы и еще кое-что. Перехитрили. Нехорошо, нехорошо, цепенея, думал он. И тут их тряхануло. Он машинально отметил время. На часах было пять двадцать.

Старуха исчезла прежде, чем он оторвал взгляд от часов, и он понял, что его так смущало: это была не Рахиль Яковлевна Нищета собственной персоной, а ее фантом.

— Ну не мог я! Не мог! — закричал Александр Ген. — Черт ее знает, что там у нее в ридикюле!

— Может, и ты тоже?! — грозно спросил Калита.

— Да ты что?! Какой фантом?! — закричал Ген и стал махать руками, мол, окстись, бог с тобой, кто так шутит-то?

Это точно, подумал Калита. Дал я маху. Теперь войны не избежать. А воевать с Рахилью Яковлевной Нищетой он ох, как не хотел.

Они бежали по каким-то узким округлым галереям. И Калиту поразило то, что поющие улитки 'кудзу', чьи голоса обычно так приятно ласкали слух, теперь звучали подобно сиренам и их вопли проникали сквозь землю и выворачивали душу. Хотелось упасть, заткнуть уши, забиться головой в какой-нибудь темный угол и самому выть — от боли, от страха, от ужаса. Но, похоже, только один Ген знал, что делать. Втолкнул их в какой-то склеп и захлопнул за собой бронированную дверь. Вой тотчас стал не громче комариного писка, и можно было выпрямиться и спокойно вздохнуть.

— Что это? — спросил Калита.

— Старое бомбоубежище. Я только его модернизировал. Поставил активную защиту. Водки притащил.

— Это хорошо, — сказал Калита. — Наливай!

— Долго они будут выть? — поинтересовался Венгловский.

— Это не главное, — сказал Ген. — Главное, что с вами сделала Рахиль Яковлевна.

— А что она с нами сделала? — удивился Калита.

— Повернитесь-ка. Так я и знал, — он произвел какие-то манипуляции на спинах Калиты и Венгловского и показал: — Датчики слежения.

— Ох, и Рахиль Яковлевна Нищета! Ох, и Рахиль Яковлевна! — воскликнул пораженный Калита. — Значит, не было никаких 'наездников'?! Не было!

— Скорее всего, в действительности были, — сказал Александр Ген. — А явилась она по вашу душу, чтобы узнать планы.

Слава богу, мы не проболтались ни о чем серьезном, решил Калита. А между тем, у них с Геном был первоклассный план. Никто еще до этого не додумывался. А они додумались. Главное теперь было попасть в Дыру и избежать множество опасностей: встречи с Иваном Каземировичем Сидоровичем, Рахилью Яковлевной Нищетой, немцами, вояками, которые обязательно вышлют спецгруппу, разномастных сталкеров и всех тех, действия которых предугадать было трудно.

Глава 6. Страсти-мордасти вокруг Дыры

'Анцитаур' приятно грел бок. Так приятно, что в какой-то момент Косте причудилось, что он спит с Иркой. Но как только он обнял ее и стал целовать, она ударилась в крик: 'Хреновина!' Естественно, Костя очнулся.

Командир Березин, вцепившись в ноутбук, топал ногами и орал благим матом:

— Зависла, хреновина!!! Зависла, хреновина!!!

Бараско ничего не чудилось. Он безвольно, как тряпочка, висел на спинке кресла. Его 'американец' валялся под ногами. В дверь колотили:

— Открывайте, подлюки!

Бронепоезд подавал длинные, протяжные гудки: 'У-у-у!!!' и летел, как камень, выпущенный из пращи.

Должно быть, снова что-то случилось со временем, подумал Костя, выглянув в окно: снаружи только-только светало. А мы бежали днем, вспомнил Костя. Мелькающий лес казался сплошными черными декорациями. Неужели все дело в 'анцитауре'? Неужели он спасает меня от неприятностей? Он сунул руку в карман. 'Анцитаур' действительно был теплый и даже чуть-чуть пушистый, словно бархатный. И почему Бараско его остерегался, а Сидорович — боялся?

— А хрен тебе! — отважный командир Березин безуспешно пытался перезапустить игру, но у него ничего не получалось — код, который он накануне взрыва записал, не срабатывал.

Костя сказал:

— Вернитесь назад, сделайте один шаг, запомните, а потом перезагрузитесь и введите ваш код.

Березин долго сопел над клавиатурой, вдруг подпрыгнул и впился в экран, на котором появилась надпись 'дубль', а потом — 'Дыра'.

— Будешь моим консультантом! — радостно закричал он, грызя от нетерпения костяшки пальцев.

— Есть, товарищ командир! — вытянулся в струну Костя.

— А это кто? — бросил Березин мимолетный взгляд на Бараско.

— Ваш второй помощник, — отчеканил Костя.

— Отлично! Будет твоим заместителем!

Бараско как раз разлепил мутные глаза и взирал на мир, как недельный пьяница:

— Где мы?

— Товарищ командир! Товарищ командир! — ломился в стальную дверь младший лейтенант Нежный. — Папа! Папа!

— Федор Дмитриевич! Федор Дмитриевич! — надрывался генерал-майор Чичвакин. — Здесь ваш сынок! Откройте, ради бога! Мы с ума сходим!

— Вот гады! — ухмыльнулся в седеющие усы Березин. — Доиграть не дадут... Открыть дверь!

В ЗКП ворвалась толпа. Младший лейтенант Нежный, на широких плечах которого, казалось, готова была лопнуть гимнастерка, бросился на шею Березину:

— Папа! Папа! Они не убили тебя?!

— Как видишь нет, — очень спокойно ответил командир Березин, поправляя на груди Звезду Героя России. — Я живучий.

Косте и Бараско заломили руки.

— Отставить! — приказал Березин, с трудом разлепляя крепкие руки отпрыска на своей уже немолодой, но еще крепкой шее. — Это мои заместители по игровой части. Вернуть им оружие, и по морде больше не бить! Всем смирно! Открываю дверь! Внимание! Ахтунг! Не дергаться!

Все присутствующие в ЗКП браво отдали честь и вместе с бронепоездом, носившим название 'Смерть врагам СВ!!!', влетели в Дыру. Вспышка то ли солнца, то ли ядерного взрыва, ударила в окна.

— Всем стоять по местам! Рты открыть! Жалюзи закрыть! — отдавал приказы Березин. — Включить вытяжную вентиляцию! Приготовиться в ударной волне!

— Папа! Мы не погибнем?! — со страхом спрашивал младший лейтенант Нежный, повисая у него на шее.

— Мы не погибнем, сынок! — гордо отвечал командир Березин. — Мы летим в наше светлое будущее, чтобы вернуться в светлое коммунистическое прошлое. — Ура!!!

И все закричали:

— Ура! Ура! Ура!

Но как-то неуверенно, словно боялись сглазить слова командира Березина.

В этот момент бронепоезд на всем ходу во что-то врезался, и все, находящиеся в ЗКП, упали на пол. Некоторые даже разбили себе носы. Один командир продолжал, не отрываясь, играть в 'Авто Зону'. Он как раз должен был произвести разведку вокруг объекта.

— Папа! Не ходи! — кричал младший лейтенант Нежный. — Пусть идет кто-нибудь другой. Пусть идет он! — и показывал пальцем на генерал-майора Чичвакина.

— Я-я-я... — растерянно краснел и потел генерал-майора Чичвакин. — Я-я-я... исполню любой приказ!.. — но почему-то оставался стоять на месте.

— Тогда вперед! — командовал младший лейтенант Нежный. — Марш в разведку!

— Нет! — воскликнул счастливый отец, с трудом отрываясь от игры 'Авто Зона'. — Я должен сам все разведать! Так поступают настоящие сталкеры! — и он показал на экран ноутбука.

— Но мы же не сталкеры! — в отчаянии кричал младший лейтенант Нежный. — Не надо! Что я скажу маме?!

Дело в том, что Федор Дмитриевич Березин всю жизнь тайно любил его маму, но не мог с ней жить, так как ради военной карьеры вынужден был жениться на дочери высокопоставленного чиновника из МО. Это была трагедия всей его жизни. Поэтому он изводил себя службой и брался за разные опасные задания, лишь бы не сидеть дома и не видеть своего 'крокодила, как он за глаза называл свою жену. Он сам разработал смелый и хитрый план с бронепоездом 'Смерть врагам СВ!!!' и по старой комбатовской привычке считал, что в ответе за каждого солдата.

— Надо! — гордо и смело ответил командир Березин. — Надо! Скажешь, что я погиб, собирая для Родины хабар! — и, открыв бронированную дверь и пятясь, и посверкивая Звездой Героя России, выпал в сияние дня.

Наступила мертвая тишина. Только паровоз в отдалении чихал и кашлял. Все присутствующие вперились в щели окон и шептались, делая ставки:

— Дойдет?.. — с надеждой спросил генерал-майор Чичвакин.

— Нет, не дойдет... — ответил сержант.

— Дойдет! — верил мичман, которому было страшно весело.

— Три к одному, не дойдет до ближайшего бархана! — предрекал сержант.

— Пять к одному — сгорит у того куста, честное слово!

— Не-а... до той ямы, — цинично и подло рассуждал генерал-майор Чичвакин. — В такой яме обычно 'ведьмин студень' сидит. Ставлю один к десяти! — и полез в карман за толстым бумажником.

Генерал-майор Чичвакин давно уже метил на должность командира бронепоезда, но у него, во-первых, не было Звезды Героя России, а во-вторых, он был неудачливым игроком — все свои деньги спускал в казино. А в Дыру он подался, чтобы подзаработать. Естественно, если бы он стоял во главе экспедиции, то ему и весь фарт в руки.

Младший лейтенант не выдержал. Он выхватил пистолет и, размахивая им, заорал:

— Молчать, суки! Волки позорные! Мыши лабораторные! Кто посмел ставить на командира, шаг ко мне!

Все, как один, сделали этот роковой шаг, кроме генерал-майора Чичвакина, который как назло зацепился кителем за пульт управления и никак не мог отцепиться, хоть очень и очень старался.

Младший лейтенант Нежный был внебрачным ребенком командира бронепоезда. Он только что стал бакалавром и служил в адвокатской коллегии, поэтому он не терпел несправедливости и был максималистом. Командир Березин взял его покататься на бронепоезде, а чтобы он не путался под ногами и его не пинали, как щенка, присвоил ему офицерское звание и отдал под его команду взвод охраны и впередсмотрящих.

— Ну все! — мертвея от злобы, заявил младший лейтенант Нежный. — На колени! Сейчас я вас, суки, убивать буду! — И выстрелил в бритую макушку старшины Русанова.

— Большое спасибо! — отдал честь Русанов. — Честное слово! — и умер с прекрасной, свежей улыбкой на устах, разгладив напоследок свои буденовские усы.

А потом младший лейтенант по фамилии Нежный по очереди застрелил мичмана — балагура и весельчака, сержанта — мрачного и угрюмого, который мечтал посадить весь мир в тюрьму. Кого бы еще шлепнуть? — подумал младший лейтенант, озираясь и поводя пистолетом из стороны в сторону. Генерал-майор Чичвакин слегка опозорился — из-под него потекла моча.

— Не бзди, генерал, — пожалел его младший лейтенант Нежный. — Ты нам еще нужен.

— За-за-зачем?.. — выдавил из себя генерал, решив, что его участь предрешена.

— А кто в разведку будет ходить, сука генеральская? Отец, что ли, мой? Или я? А ну живо!..

— Слушаюсь! — обрадовался генерал-майор Чичвакин, вытягиваясь в струну. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте!

Быстрее пули генерал вылетел из вагона и понесся на помощь отважному командиру Березину, крича:

— Федор Дмитриевич! Федор Дмитриевич! А меня к вам ваш сынок подослал! Будем вместе хабар искать! Вы на тот бугор не ходите, там может притаиться всякая нечисть!

При этом он совершенно забыл, что правая нога у него, между прочим, плохо гнулась, а левую он обычно подволакивал. Он, как птичка, радовался жизни и свободе.

— Пора сваливать, — прошептал Бараско, боком протискиваясь в тамбур. Сквозь неплотно пригнанные стальные листы пробивался яркий свет.

— Ты думаешь, нас подорвали? — спросил Костя.

— Кто? — удивился Бараско, разглядывая что-то в щель. — Кому мы нужны в этих песках?! Тьфу ты! — от досады он сплюнул и потрогал лицо.

Под правым глазом у него наливался огромный синяк. У самого же Кости, как всегда, пострадал нос — на пол капала кровь, но Костя не обращал на это внимания. Привык, что ли? Или стал бесчувственным?

— Что случилось? — встревоженно спросил он, прикладывая к носу заскорузлый от крови платок.

— Сам посмотри, — ответил Бараско.

Костя припал к щели. Он увидел часть железнодорожного пути, ровную поверхность с какими-то сухими растениями и склон бархана, сплошь усыпанный какими-то камнями, кажется, хабаром.

— Пойдем... — тихо сказал Бараско.

— Куда?

— Воды надо достать.

— Мы что, уходим?

— Вот именно.

— Почему?

— Да не туда попали. Зря я понадеялся на твой 'анцитаур'.

Костя вопросительно уставился на него. Ему стало обидно за 'анцитаур'.

— Да-да-да! — признался Бараско. — Я сразу понял, что ты везучий парень, 'анцитаур' только подтвердил мою догадку. А он возьми да затащи нас в пустыню.

— Ты что, здесь бывал?

— Конечно, бывал. Место называется 'Речной кордон'. Только рекой здесь и не пахнет. Скорее всего, это тупик. Все высохло. Водохранилище давно испарилось. Деревья умерли. Камыш рассыпался в прах. Цивилизация загнулась еще при... как ее там... м-м-м... дай бог памяти... еще до 'самостийной Украины'.

— А что это такое?

— Это самая нежизнеспособная страна в мире. Была.

— Так мы в Дыре или не в Дыре?

— В Дыре! А толку?! — отвечал Бараско мимоходом заглядывая во все закутки. — Пусть меня Зона сожрет, если вру!

Костя понял, что Дыра — это не то место, которое приводит человека в восторг, и поумерил свой пыл. Но все равно ему хотелось выскочить наружу и все-все разглядеть собственными глазами.

— Что ж делать-то? — спросил оторопело он.

— Бежать, конечно!

Они бесшумно проникли в вагон-камбуз. Повара были заняты тем, что тоже следили в окна за славным командиром Березиным, который ходил и рассматривал землю под ногами. Все ждали, что его убьет какой-нибудь экзотический хабар или ловушка. Хотел Бараско сказать, что место здесь вполне безопасное, да передумал.

— Они сейчас этот хабар нагрузят и двинут в обратный путь, — прошептал он.

— А мы?.. — с надеждой спросил Костя. — А он?..

Ему вдруг захотелось вернуться домой на бронепоезде.

— А он вернется уже не в наше время, — все понял и усмехнулся Бараско.

— А куда?

— Да в свой коммунизм и вернется.

— Хм... — недоверчиво хмыкнул Костя. — Так не бывает.

— В Зоне все бывает.

— А мы?

— А мы? — переспросил Бараско загружаясь бутылками с 'минералкой'. — Мы пойдем другим путем. Помнишь, классик научного коммунизма говорил?

— Не помню, я научный коммунизм не изучал.

— Но цитировал. Ладно, горе мое, — вздохнул Бараско, заметив, что Костя злится. — Тогда делай вид, что собираешь хабар.

Никем не замеченные они и выскочили из бронепоезда, и Костя аж подпрыгнул — под ногами ковром лежал этот самый разнообразный хабар. Костя тут же забыл все свои страхи и сомнения. Здесь был самый настоящий хабар, который почти вечно давал воду, хабар, который был способен зажигать костер — хоть сто тысяч раз, съедобный хабар, который, правда, надо было молоть, хабар-попрыгунчик и даже — хабар-ветер. И еще множество всякого добра, свойства которого Костя попросту не знал.

— Это все примитивный хабар, — объяснил Бараско. — Так называемый, природный. А нам нужен современный, технологический. Так что ты можешь смело все выбросить.

Действительно, пока они шли до бархана, Костя успел набить карманы камнями и песком. Ему стало тяжело идти, ноги вязли в почве, а по шее побежали струйки пота.

— Ничего... — кряхтел Костя, — пригодится...

Уж очень ему не хотелось расставаться с этими очень полезными вещами. Он даже прихватил какой-то полосатый камень. Хорошо хоть Бараско не заметил — камень и так едва уместился за пазухой.

Они поднялись на бархан. Паровоз отчаянно свистнул, из бронепоезда, пушки и пулеметы которого угрожающе зашевелились и ощупывали все окрест, высыпали команды и торопливо стали сгребать в вагоны тонны хабара.

— Дома отсеют хабар и продадут, — сказал Бараско, с презрением наблюдая за солдатами. — Нам такие жертвы не нужны.

— Зато много и сразу, — вздохнул Костя.

Честно говоря, он не знал, плохой или хороший метод обогащения изобрел славный командир Березин. Но, похоже, голова у него варила. Нет ничего проще, чем заскочить в Дыру, нагрузиться под завязку и дернуть домой.

— Папа, я что-то нашел! — кричал младший лейтенант Нежный.

— Неси сюда, сынок! — отвечал командир Березин.

— Тьфу ты! — плюнул Бараско. — Пользуется служебным положением!

— Какое же это положение? — не согласился Костя. — Это бизнес. В Москве все так делают.

— Не знаю, как в Москве, а у нас это называется дуростью.

Они спустились по другую сторону бархана и возле куста саксаула решили перекусить. Не успели они умять банку тушенки и каравай хлеба, как на гребне бархана, со стороны пустыни, мелькнула и пропала чья-то голова. Костя схватился за автомат.

— Эй! — крикнул кто-то на корявом русском, однако не показываясь. — Давай жетон! Давай!

— Кто это?.. — оторопело спросил Костя, держа гребень бархана под прицелом и ежесекундно ожидая, что оттуда прилетит граната.

— Аборигены, — спокойно ответил Бараско, вычищая банку коркой хлеба. — А может, партизаны? У тебя мелочь есть?

Костя нащупал в кармане три монеты по пять рублей.

— Только просто так не отдавай, — сказал Бараско, прикладываясь к бутылке с водой.

— А что взамен?

— Сейчас посмотрим? Эй чукча, вали сюда! — позвал Бараско, едва взглянув наверх.

Из-за гребня бархана, мелькнув, как ящерица, скатился волосатый человек, одетый пестро, как американский бомж, в какой-то разорванной треуголке времен наполеоновских войн, и первым делом, схватив пустую консервную банку, сунул ее за пазуху.

— Дай жетон! — протянул руку. — Дай!

— Э-э-э! — замахнулся Бараско. — Положи на место!

— Дай, а? Дай! Будь другом! А я тебе такой хабар, такой!.. — человек с ловкостью фокусника извлек из своего тряпья, как показалось Косте, глиняную трубочку. Флейту, что ли? Или свисток? Нет, она больше походила на палочку для ковыряния в носу.

— Не-не-не-не... — отказался Бараско. — Зачем нам твоя 'фляжка'?

— Как зачем? — гримасничал человек. — Шалманить будешь.

— Нет! — твердо сказал Бараско. — Мы местное пиво не пьем. Плохое у вас пиво. — И пояснил специально для Кости: — Моча, а не пиво, они какую-то траву жуют, сплевывают в ведро, а потом заливают водой из реки, и все это бродит на солнце. Вот из этой трубочки она и течет хоть всю жизнь, но только исключительно в Дыре. А у нас — бесполезная трубка. Нет! Нет! Ты, чукча, дай нам что-нибудь полезное.

— Нема, — развел руками абориген.

— А вот у тебя 'пометы'.

— 'Пометы' нема, есть только 'фляжка'.

— Ну тогда иди отсюда! — грубо сказал Бараско. — И банку нашу отдай. Из банок они украшения делают, — сказал он, обращаясь к Косте, — и продают туристам втридорога.

— На 'пометы', на, — согласился абориген. — Но за нее банка и два жетона.

— Одним обойдешься, — сказал Бараско. — Отдай ему одну монету.

Обмен состоялся, и абориген тотчас исчез, оставив им, как показалось Косте, кусочек глины на веревке, чтобы носить на шее.

— Что это такое?

— Одноразовая шапка-невидимка. Пригодится за пять рублей-то, — произнес Бараско и полез по склону бархана.

— А почему они деньги называют жетонами? — Костя лез следом.

— Да потому что у них только устанавливается вычислительная система. А деньги им нужны для обозначения количества продуктов.

— Дикари, однако, — заметил Костя.

— Сейчас увидишь, какие это дикари... — пообещал Бараско и уверенно повел его на северо-восток, где, по его словам, находилось аборигенное поселение Красноводск.

— Конечно, это не наш Красноводск, просто мы его так называем, — объяснил он. — Мне там свидание назначено.

— Вот для чего я тебе был нужен, — догадался Костя, — чтобы добраться сюда?

— Не совсем.

— А для чего? Ты же бывший полицейский.

— Я уже был им пять раз. Мне просто некуда деваться. Каждый раз, когда немцы появляются, они заставляют ходить меня с ними по Зоне. Потом меня как бы убивают. И все повторяется заново.

— Врешь ты все! — сказал Костя.

— Нет, — Бараско сел на землю и загреб жменю песка. — Ты изменил течение времени. Здесь раньше все было стабильно из года в год. Сталкеры занимались своим делом, немцы своим, военные думали, что все контролируют. Никто никому не мешал. Немцы искали свое, мы — свое, потому что не видели друг друга. А теперь все зашевелилось, и время стало течь, как этот песок. Разорван круг зависимостей только потому, что тебя выбрал 'анцитаур' — в общем-то, постороннего человека, даже не сталкера. Дыра должна открыться. В Дыре есть лекарство для моей дочери. Большего мне и не надо.

— Врешь, ну ведь врешь! — закричал Костя. — Наверное, ты думаешь, меня так просто можно облапошить?!

— Эх, парень, парень, ничего я не думаю. Я давно уже устал здесь бродить. Жизнь оказалась слишком сложной. Многое в ней запутано. Порой то, что кажется явным, на самом деле ничего не стоит. Так что не руби с плеча. Впрочем, ты свободен, можешь идти в бронепоезд и катиться в свой коммунизм.

— Не-е-е... — разочарованно выдавил из себя Костя. — Я с тобой.

— Ну смотри, — равнодушно заметил Бараско, — не пожалей...

* * *

Между тем, они даже не подозревали, что их жизнь висит на волоске. За девяносто километров к востоку, в густых черниговских лесах генерал Лаптев расправлялся с капитаном Чепухалиным. Сам Чепухалин вряд ли понимал, что с ним происходит, потому что в него вселился дух неизвестного нам существа. Нельзя сказать, что Чепухалин не контролировал события, кое-что он соображал, конечно. Но соображал он как бы с точки зрения этого существа. Кстати, существо это принадлежало к первой группе 'камбунов'. Всего групп было девять. Стало быть, навстречу с Чепухалиным послали самого грозного и опытного 'камбуна' по имени Гайсин. На время Гайсин стал Чепухалиным, а Чепухалин, в свою очередь, стал Гайсином. Это взаимопроникновение принесло страшные плоды, ибо окончательно надорвала и без того измученную фантазированием психику Чепухалина.

Особенностью Гайсин было то, что он не мог существовать в относительно слабом магнитном поле Земли. Для Гайсина подобное магнитное поле было скорее линейным, чем закрученным. И конечно же, Егора Чепухалина в таком состоянии не застрелили, и не могли застрелить.

Впрочем, вначале дело приняло печальный оборот, ибо ни один смертный не может противостоять трем БТР-90. Кроме того, не меньше роты солдат с автоматами, пулеметами и минометами залегли окрест и держали под прицелом все входы и выходы столовой.

— Сдавайся, Чепухалин! — кричал, распаляясь, генерал Лаптев. — У меня времени нет возиться с тобой, у меня горячая линия с верховным.

— А х... тебе на рыло! — высунулся Чепухалин в окно.

Генералу Лаптеву только этого и надо было.

— Огонь! — заорал он.

Все три БТР-90 ударили из тридцатимиллиметровых пушек по этому окну, а солдаты выпустили туда же не меньше чем по рожку патронов.

Когда стих грохот, а пыль еще витала в воздухе, генерал Лаптев спросил в свой матюкальник:

— Ну что, сучонок, мало тебе?

Капитан Чепухалин не ответил. Он висел под потолком, вцепившись в крюк, и в левом ухе у него сильно звенело, поэтому он ковырялся в нем пальцем. Временно он превратился в человека-паука. Тело его и без того, измученное службой, фантазированием и писание романов, стало сухим и невесомым, как у насекомого.

— Эй!.. — обрадовался было генерал Лаптев. — Супостат!.. Живой?..

Генералу действительно с минуту на минуту должен был позвонить сам президент России — Дмитрий Медведев — и санкционировать выполнение или невыполнение плана 'Дыра'. К этому времени генералу надо было любыми способами разобраться с сумасшедшим Чепухалиным.

Его следовало еще три года назад списать за то, что он едва не запустил ракету РС-20 на Вашингтон, думал генерал Лаптев. Сейчас у меня не было бы никаких проблем, и сидел бы я уже давным-давно в Москве. А может быть, надо было сделать так, чтобы он ее все-таки запустил? Генерал Лаптев до сих пор мучился сомнениями.

А дело было так: Чепухалин проникся ненавистью к америкосам, которые засели в Вашингтоне. Оно-то, конечно, может, и правильно — нехуй всем светом править и всем свою волю навязывать, особенно свой либеральный западный монетаризм , который привел к мировому кризису. Чепухалин как раз вынашивал идеи романа 'Развалины Пентагона одобряю'. Роман у него никак не получался, потому что запад снова стал любить Маркса и социализм, а у нас Макса обосрали с ног до головы, а заодно и его теории, забили на прибавочную стоимость. И получалось, что всех в нашей стране в очередной раз предали. А вот если бы не предали и мы бы стояли насмерть, какими мы сейчас были бы правильными и сильными — хотя бы чисто морально. Так примерно рассуждал Чепухалин. Правильными, нищими, но сильными, как арабы! Роман выходил все больше чисто теоретическим, с большими рассуждениями и глобальными выводами о вечной несправедливости, а зрительные образы ускользали. Поэтому решил Чепухалин вначале запустить ракету и сотворить развалины, а потом на свежем материале написать роман. Три месяца он готовился. Развелся с Варварой. Но даже и тогда не решился бы, однако совершенно случайно нашел ключи от командного пункта — сам же генерал Лаптев спьяну их и потерял. А потом так же случайно, по пьянке, выиграл в карты у соседа программу запуска ракет. Все у него вышло, никто ничего не заподозрил. Проник он в командный пункт, запустил программу, нажал красную кнопку, а ракеты не взлетают. Стал разбираться. И оказалось, что в пусковой установке отсутствуют аккумуляторы. Как потом выяснилось, начальник третьей смены их пропил еще полгода назад. 'Все равно ракеты никто не пускает и никогда не запустит, — объяснил он потом генералу Лаптеву. — Третьей мировой не будет! Это политический факт!' Побежал Чепухалин в гараж за аккумуляторами, а по дороге нос к носу столкнулся с генералом, который искал потерянные ключи. А так как Чепухалин его ненавидел после лейтенантской жизни, то взял и выложил, как на духу, какой бардак творится в его части и куда и зачем он, собственно, бежит — за аккумуляторами, естественно, чтобы развалить Пентагон к едрёне фене. Разумеется, генерал Лаптев пришел в ужас. Начальника третьей смены как пацифиста отдали под суд, а Чепухалина хотели даже наградить за проявленную бдительность, но в предыдущих его действиях с ключами и программой пуска заподозрили злой умысел и решили сор из избы не выносить, а перевести капитана из РВСН в тактические войска от греха подальше. Однако вместе с Чепухалиным на всякий случай перевели и генерала Лаптева. Теперь оба при виде друг друга мучились несварением желудка.

Генерал дал команду, и третий взвод со всеми предосторожностями приблизился к столовой, а потом проник внутрь. С минуту было тихо, как на кладбище. Генерал уже с облегчением вздохнул. Он уже ждал доклада об окончании операции, когда в помещении что-то произошло. Там вдруг замелькали то ли молнии, то ли заискрилась проводка. Надо было вначале все отключить, сообразил генерал Лаптев. Но было поздно. Один за другим из окон стали вылетать солдаты третьего взвода и рядами укладываться на газоне перед столовой, будто им всем приспичило вздремнуть.

— Мать твою... — очумело твердил генерал Лаптев, сдвигая на затылок каску, — мать твою-ю-ю...

Он сообразил, что его карьера повисла на волоске, что ему не видать повышения, как собственных ушей, а тем более перевода в столицу, и что теперь ему терять нечего. Посему он отвел войска на запасные позиции и расстрелял в упор здание столовой из ПТУРсов, автоматических гранатометов АГС-17 и полковых восьмидесятидвухмиллиметровых минометов 'Поднос'.

Все было кончено. Когда пыль рассеялась, все, кто остались живы, увидели, что крыша рухнула, стены обрушились, а на месте новенькой столовки высится груда кирпичей.

Генерал Лаптев поспешил в командный пункт. До залпа ракетами тактического назначения осталось двадцать минут. Если до часа 'Ч' не поступит приказ от главнокомандующего, придется стрелять, думал генерал Лаптев, почесывая за ухом своей любимой собаке по кличке Грыжа.

Генерал приказал принести чая и стал ждать. Когда до часа 'Ч' осталось пять минут, он приказал всем молчать и слушать. Но и в час 'Ч' звонка не поступило. Генерал Лаптев на всякий случай прождал еще пять минут, потом — десять, потом — пятнадцать. Москва молчала. Генерал Лаптев приказал проверить все виды связи. Ему доложили, что связь в порядке. Ну что ж, понял генерал, надо действовать. Груз ожидания свалился с его плеч. Зато появился груз ответственности. Политики приняли решение стереть с лица Земли Чернобыльскую Зону вместе с ЧАЭС и Дырой в придачу. Что ж, так тому и быть. И хотя генерал Лаптев никогда не видел этой самой Дыры, ему было все же жаль уничтожать ее. Сколько добра оттуда можно было взять, рачительно, по-хозяйски думал он. Сколько добра! Сколько людей можно было спасти от всяких страшных болезней! Но теперь уже все равно, понял он. Полный капец!

— Готовность две минуты! — отдал он команду.

Завыли сирены. Огромные двери, которые давно уже были закрыты, закрылись еще плотнее. Вентиляторы внутри командного пункта, которые давно уже вращались на полные обороты, стали вращаться еще быстрее и подняли давление еще больше. Подчиненные, которые давно уже были готовы, приготовились к тому последнему мгновению, ради которого полжизни просидели под землей.

Ровно через две минуты генерал Лаптев поднялся из кресла, надел фуражку, отдал честь и нажал на красную кнопку. Слезы радости потекли по его лицу. Несмотря на все превратности гарнизонной службы, тяготы и лишения военной жизни, генерал Лаптев все последние годы жил именно этой минутой. К ней он готовился, как к встрече с любимой девушкой.

Счастливый генерал стоял и плакал, но ничего не происходило, то есть не поступали доклады об успешно выпущенных ракетах и поражении целей и прочее. Ничего! Тишина! Абсолютная тишина!

— Дежурный! — зарычал в микрофон генерал Лаптев. — Проверить исполнение команды на пуск!

— Команда исполнена! — доложил дежурный.

— Проверить связь с дивизионами!

— Связь проверена. В норме!

— Продублировать пуск!

И снова они подождали совсем немного. И снова ничего не вышло. Что за фигня? — оторопело подумал генерал Лаптев, но ничего не мог понять.

Вдруг в гробовой тишине командно пункта раздался дикий смех капитана Чепухалина. Он стоял по другую сторону бронебойного стекла, за которым находился генерал Лаптев, и показывал ему фигу.

— Хватайте его! — в ужасе закричал генерал. — Хватайте! Да за яблочко! За яблочко! Да головой о ступени, о ступени!

Десятки тренированных и накачанных офицеров, прапорщиков, сержантов и просто рядовых бросились ловить Чепухалина. Но он то ловко, как кузнечик, прыгал с пульта на пульт, то как паук, быстро-быстро бегал по стенам и потолку, то, как уж, выскальзывал из рук преследователей. При этом Чепухалин гомерически смеялся, словно ему было щекотно, и от этого смеха в помещении командного пункта повисла такая пыль, что очень скоро ничего уже не было видно, а преследователи то и дело радостно кричали:

— Поймали гада! Поймали! — И били-били-били, как умеют бить только русские, от всей души.

Но как только пыль рассеивалась, выяснялось, что это не Чепухалин, а всего лишь один из преследователей. Так продолжалось минут тридцать, пока кто-то не крикнул, показывая на вентиляционное отверстие.

— Вон он! Вон! Подлый Иуда!

Генерал Лаптев, ни на кого не надеясь, побежал посмотреть. Действительно, на одной из лопастей вентилятора преспокойно сидел Чепухалин и беспечно болтал ножками.

— Ну что? — крикнул он. — Генерал, поймаешь меня или нет? — Он плюнул вниз и попал на генеральский сапог.

В бешенстве генерал Лаптев выхватил табельное оружие и, крикнув:

— Слезай, падла! Слезай! — разрядил в Чепухалина всю обойму.

— Ха! Ха! Ха! — как Фантомас, рассмеялся Чепухалин и исчез.

Вентилятор снова закрутился, а к ногам обескураженного генерала упали все восемь пулек табельного 'макарова'.

Но упрямый генерал Лаптев не хотел пасовать перед каким-то капитаном, который сошел с ума. Он сел в БТР-90 и отправился в ближайший дивизион, дабы совершить пуск ракет в автономном режиме. Это был его последний шанс выправить положение.

Дивизион располагался в семи километрах на север. К нему вела замаскированная проселочная дорога, вдоль которой стояли вековые сосны. Летний ветер раскачивал их верхушки в голубом небе. Но генералу Лаптеву было не до лирики. Он приказал зарядить все пулеметы, пушки, а также — гранатометы и ПТУРсы и держать их в полной боевой готовности, а огонь открывать по любому подозрительному объекту, будь то человек или другое существо — без предупреждения и команды. Дорогу он знал, как пять своих пальцев. Что такое семь километров для БТР-90, у которого крейсерская скорость сто км в час? Чепуха. Максимум десять минут езды со всеми непредусмотренными остановками. И хотя эти десять минут пролетели, как мгновение, но знакомого шлагбаума с часовым генерал так и не увидел. Один раз над верхушками сосен вроде бы мелькнула антенна связи, но тут же пропала, и сколько генерал Лаптев ни крутил головой, больше толком разглядеть ничего не сумел.

— Сержант! — позвал он командира подразделения, который сидел в башенке. — Ты места узнаешь?

— Да вроде наши, — ответил после некоторого раздумья сержант. — А может, и не наши. Кто его знает?

— Что значит, 'не наши'! — возмутился генерал. — Ты эти штучки брось. Все места наши!

— Так точно! — бодро ответил сержант.

— Слушай мою команду: берешь троих бойцов и прочесываешь лес в радиусе ста метров, не больше. Цель — найти КПП.

— Есть прочесать лес в радиусе ста метров, — ответил сержант, — и найти КПП.

— Если обнаружите что-то необычное, стрелять на поражение.

— А?.. — заикнулся удивленный сержант.

— Под мою ответственность! Повтори!

— Стрелять на поражение под вашу ответственность.

— Молодец! — похвалил генерал. — Докладывай обстановку через каждые три минуты. Выполнять!

— Есть выполнять!

И солдаты скрылись в лесу. Больше их никто не видел, кроме нашего генерала. Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Никто генералу ничего не докладывал, хотя генерал все еще на что-то надеялся. Он сидел на командирском месте и считал удары сердца. Оно билось ровно и уверенно. 'Все обойдется, все обойдется, — твердило оно. — Все обойдется!'

Генерал сказал водителю:

— Сиди здесь и никуда ни-ни! Я сейчас...

Он вытащил свой табельный пистолет, дослал в ствол патрон и пошел в лес, в котором обычно прекрасно ориентировался, потому что часто ходил в нем по грибы. Но там, где по его расчетам должен был находиться ракетный дивизион, то есть на поле сразу за соснами, ядовито зеленело болото с островком по середине. А на том острове генерал Лаптев разглядел что-то черное. Да и вообще, вокруг этого островка творилось что-то непонятное, словно на окрестность была накинута пелена. А над болотом висели черные, мрачные тучи.

Только генерал Лаптев снял с левого глаза черную повязку, чтобы лучше все вокруг разглядеть, только ступил в то болото, как над камышом абсолютно бесшумно проплыла фигура Чепухалина на мотоцикле. На лбу у Чепухалина росли оленьи рога, а из глаз сыпались искры. Он ослепительно улыбнулся белоснежной улыбкой и сказал, да так ясно и четко, что генерал услышал, как щелкают его огромные зубы:

— Влип ты, генерал по это самое не хочу. А помнишь, как ты меня драл, когда я был лейтенантом?

— Так это ж было по службе, — ответил генерал. — А на службе, сам знаешь, без этого нельзя, иначе ваш брат на шею сядет.

— Выходит, я на твоей шее катался?

— Выходит!

— Ну тогда не обессудь, генерал! — зловеще произнес Чепухалин и прыгнул ему на шею.

Генерал Лаптев сразу погрузился в черное болото по колено.

— Неси меня на остров! — приказал Чепухалин. — Покажу я тебе твоих солдат, и ты сядешь рядом с ними.

Хотел генерал Лаптев его застрелить, да рука онемела. Хотел прочитать 'Отче наш...', да язык прилип к горлу. Да и, честно говоря, генерал забыл молитву, потому во всю эту ерунду никогда не верил. Но другого выхода не было. Помнил он еще, как бабка его молилась перед иконами, и застряла у него в памяти пара фраз из Евангелия. Теперь он нес на себе то ли настоящего Чепухалина, то ли водяного черта, и избавиться от него можно было только с помощью молитв. Поэтому генерал старался вспомнить себя пятилетнего. Но в голове было пусто, как в солдатском котелке. Кроме служебных инструкций, генерал ничего не мог припомнить. Он уже погрузился по пояс, а Чепухалин знай себе командовал:

— Быстрее, товарищ генерал, быстрее! Так мы до вечера никуда не доедем.

Вот уже черная холодная вода поднялась до груди, и генерал стал задыхаться. А Чепухалин твердил одно:

— Быстрее, папаша, быстрей! Если найдешь дорогу, отпущу на все пять сторон.

— Каких пять сторон? — удивился генерал. — У нас только четыре стороны света.

— Это у вас, людишек — четыре. А у нас, чертей — пять! Можешь выбирать любую.

Вот уже вода стала доходить до горла, и генерал понял, что Чепухалин специально заманивает его на глубину, чтобы утопить. И тут он вспомнил первую строчку: 'Вот имя Отца и Сына...' и произнес ее вначале робко, всего лишь один раз, да и то шепотом. Но и этого было достаточно.

— Эй, папаша! — подпрыгнул Чепухалин так, словно ему в зад вонзили вилы. — Ты что?! Мы так не договаривались!

— А как мы договаривались? — разлепил сухие губы генерал Лаптев, и ему в рот полилась холодная болотная вода. Выплюнул он ее и добавил: — И Святого Духа. Аминь!

Капитан Чепухалин — 'Буль!' слетел с генеральских плеч и с головой погрузился в болото — остались торчать одни рога. Генералу сразу стало легко двигаться. А Чепухалин оторвал себе рога, которые ему мешали, превратился в кикимору и стал вокруг генерала плавать, норовя опять запрыгнуть ему на шею. Генерал стал отстреливаться. Он попал в кикимору не меньше восьми раз, потому что был первоклассным стрелком — ничего не помогло. Кикимора сделалась только злее и наглее. Генерал стал изнемогать. Он уже не мог быстро вертеться. И вдруг из болота вместе с пузырями всплыл обычный алюминиевый крестик на красной суровой нитке. Видно, кто-то из солдат, быть может, точно так же держал оборону перед болотными чудищами, да не выдержал, погиб, а во исполнение воинского долга послал напоследок крестик боевому генералу. Схватил этот крестик генерал Лаптев и выставил перед собой как раз в тот момент, когда кикимора болотная уже брала верх. Закатились глаза у кикиморы. Пробовала она нырнуть, да неведомая сила выталкивала ее наверх. Пробовала она закопаться в тину, да спасительная тина вся вокруг пропала. Наконец в кикиморе как будто бы что-то сломалось. Из ее ноздрей фонтаном ударила зеленая кровь, закипела болотная вода, всплыли вверх лягушки, ужи и тритоны, и кикимора тут же издохла. В этот момент генерал Лаптев ощутил под ногами дорогу и поблагодарил:

— Спасибо тебе, Боже! Буду теперь веровать до конца дней своих!

Раздвинулись черные, мрачные тучи, и оттуда, из голубого неба, ударил яркий солнечный луч и осушил богомерзкое болото.

И тогда генерал Лаптев увидел позицию дивизиона. Все шесть ракет стояли на своих местах. Командный модуль тоже никуда не делся. Только все было облеплено тиной и ряской. Все-все изъедено сомами, раками и другими болотными тварями, все-все приведено в негодность. Добрел генерал Лаптев до радиоантенны, хотел на ней повеситься, да увидел, что вокруг антенны сидят мертвые солдаты. Все как один целехоньки, все как один в полном вооружении, но не дышат. Заплакал тут генерал. Стал ходить вокруг безвременно почивших бойцов и голосить:

— Как же я теперь буду жить?! Что же я скажу вашим матерям и отцам? Ведь пали вы смертью храбрых в мирное время. И не от руки врага, а от нечисти неземной!

Так горевал и так убивался наш честный боевой генерал, что его горячая слеза капнула на сержанта. Встрепенулся сержант. Разомкнул очи и воскликнул:

— Здравия желаю, товарищ командир! Большое вам спасибо! Очнулись мы от смертного сна!

Вслед за сержантом очнулись рядовые бойцы и тоже стали благодарить генерала, мол, мы вроде как умерли, а все слышали и видели. Хорошо, хоть нас в сырую землю не закопали. Ты нам теперь, как отец, а мы напишем о тебе большую политически грамотную статью в газету 'Красная Звезда'.

Прослезился генерал Лаптев, и они в обнимку направились к БТРу. Только подошли, а водитель выскакивает из кабины и кричит:

— Товарищ генерал! Товарищ генерал! Вас по специальному каналу связи.

Подкосились ноги у генерала. Понял он, что это по его душу. Хотел сразу застрелиться, да в обойме патронов не осталось.

— Спасибо вам товарищ генерал за выдержку и мудрость, — услышал генерал Лаптев в трубке до боли знакомый голос. — Побольше бы нам таких генералов. Мы здесь долго совещались в рамках Совета Национальной Безопасности. Принято решение Зону и Дыру не уничтожать, а исследовать комплексно на благо народов России. Благодарю вас за службу. — Генерал Лаптев, конечно, понял, что говорит с президентом, но представил его почему-то старше, с большой трубкой, набитой табаком 'Герцеговина Флор', говорящим с грузинским акцентом. — Я читал ваше личное дело, — продолжал между тем Дмитрий Медведев. — Вас переводят с повышением в звании в академию ракетных войск, на преподавательскую работу.

— Служу России! — выпалил в трубку счастливый генерал, и глаза его третий раз за сутки стали мокрыми от искренних слез.

— Так что сдавайте дела. Съездите в отпуск. И на новое место. Успехов вам!

От этих простых и естественных слов генерала переклинило. Хотел он крикнуть в трубку что-то вроде: 'Рад стараться!', да не нашел слов, а ответил не по уставу:

— Мерси! — и лишился чувств.

А когда очнулся на руках бойцов, то понял Божий промысел. Оказалось, недаром капитан Чепухалин сошел с ума, недаром он водил его по болоту, недаром план 'Дыра' рухнул, не успев начаться. Зона таким образом защищала себя. Но и это было не самое главное. Самое главное заключалось в том, что все события логично вписывались в его генеральскую судьбу. Все произошло так, чтобы он пошел на повышение. Это был самый правильный маневр, который сделал генерал Лаптев в своей жизни.

'Хорошо, что я не разбабахал Дыру. Какой я молодец!' — сказал он сам себе, забыв, что обязан всем никому иному, как капитану Егору Чепухалину.

Где ты наш славный герой? Где?

Глава 7

Земной город и бронепоезд

Вначале идти было легко. Костя и не думал расставаться с хабаром, тем более, что хабар, который должен был источать воду, почему-то источал то квас, то пиво, а иной раз и не очень хороший портвейн с привкусом железа, и Костя так часто к нему прикладывался, что в конце концов слегка окосел, и жизнь показалась ему страшно веселой.

— Брось камни... — советовал Бараско, отказываясь от дармового кваса, — брось...

— Хи-хи... — отзывался Костя. — Где твои немцы? Где?

Естественно, он не сообщил ни о каком пиве. Бараско снова повязал шею грязным бинтом и привычно ворочал ею, словно у него что-то болело.

— Брось, все равно не дотащишь.

— Не-а-а-а... — не сдавался Костя, все больше и больше отставая. — Расскажи лучше о немцах и о запутанном времени.

Постепенно ноги у него стали непослушными, а во рту пересохло. Квас и пиво больше не утоляли жажду. О портвейне даже думать не хотелось — во рту от него становилось очень гадко. Чего бы солененького, мечтал Костя. Огурчика или помидорчика! Он уже подумывал выбросить пачки три патронов, но когда на подъеме повернул ногу, сгоряча выкинул камень, дающий квас, пиво и вино. От всего остального хабара он избавился проще: когда Бараско смотрел в другую сторону, опорожнял карман за карманом. Честно говоря, ему было немного стыдно. Ведь хотел же слушать умных людей, а слушал собственные чувства.

Между тем, Бараско встревожился: на горизонте давным-давно должны были появиться знакомые очертания пригорода, а вокруг по-прежнему простилались песок да саксаул. Его взгляд все чаще задумчиво останавливался на Косте. А на лице застыл недоуменный вопрос — что происходит? Что? Если бы только Костя знал!

Сутки они кружили на одном месте. Провели ужасную ночь под открытым небом, клацая зубами от холода и ожидая каждую минуту нападения 'дантая' или 'рока судьбы'. От страха сожрали все сало, тушенку и весь хлеб. А когда на следующий день вышли на странные следы да еще наткнулись и на кучу хабара, Бараско понял, в чем дело:

— Ты все выбросил?.. — спросил он с величайшим подозрением.

— Все... — не очень уверенно ответил Костя.

— Точно?..

— У меня ничего нет, — сказал Костя, отойдя на всякий случай в сторону.

— Покажи! А ну покажи, кому говорят! — Бараско сделал по направлению к Косте угрожающий шаг.

Пожалуй, Костя с ним бы и справился, если бы выдержал первые секунд тридцать. Но проверять это предположение он не собирался. Зачем бегуну меряться силами с боксером, все равно проиграешь, подумал он, пусть даже я и выносливее.

Пришлось распахнуть телогрейку.

— А это что?!

— Полосатый камень... домой возьму...

Хабар действительно был красивым. Переливчатым, с красно-бурыми полосами всех мыслимых и немыслимых оттенков. Он был создан, чтобы прекрасно смотреться на книжной полке и удивлять девушек, которые забредали к Косте. Костя готов был сочинить любую фантастическую историю, лишь бы только завлечь их в свою берлогу, хотя мало-мальски грамотный геолог объясни бы ему, что полосатость обусловлена различными окислами железа и других минералов и что такие камни образуются там, где столетиями просачиваются грунтовые воды.

Бараско саркастически рассмеялся:

— Не собирай в этой пустыне ничего. А если берешь, спрашивай у меня, — и выкинул полосатый камень в овраг.

— А зачем ты его выкинул! — возмутился Костя и готов был бежать за камнем. — Такой красивый!

— Это не просто красивый камень, а хабар, который морочит голову. Водит людей кругами по пустыне, пока они не погибают.

— Не верю! — уперся Костя.

— Ну иди посмотри, — усмехнулся Бараско.

Костя пошел и посмотрел. Самое удивительное заключалось в том, что камень вдруг сделался серым, невзрачным, как и другие камни. Совесть, видать, заела. Только какая совесть у хабара?

— Ну что, убедился? — спросил Бараско.

— Убедился... — вздохнул Костя и с потерянным видом стоял перед ним, как ученик перед учителем. — Я больше не буду...

— Ну слава богу, — терпеливо согласился Бараско. — А теперь идем в город.

Только он произнес это слово — город перед ними и открылся: заводские окраины, трубы, какие-то заводы и телевизионные вышки. В общем, индустриальный пейзаж. А за ним море — синее-синее, бескрайнее-бескрайнее, до самого горизонта. Море, которое еще никто не исследовал. Если бы Костя прибыл в Дыру не на бронепоезде и не насмотрелся на чудеса пустыни с ее хабаром, то и не поверил бы, что это Дыра. Скорее, все та же Зона — человеческая и понятная, правда, с морем, которого, естественно, в земной Зоне не было. Хотел он расспросить Бараско, да взглянув на его сердитое лицо, передумал.

Дальше они шли только с помощью гаек. Бараско зря не рисковал. И хотя после Зоны со всем ее хитроумием, Дыра казалась им детской песочницей, Бараско терпеливо бросал и бросал гайки, пока не добросался: земля на перекрестке вздыбилась до небес в виде вихря, и бежали они без оглядки так, что засвистело в ушах. В довершении ко всему их обстреляли откуда-то из развалин.

Костя так и не спросил, что это был за вихрь: вначале было не до этого, а потом забыл. Какая, в принципе, разница?! Может, прямо в 'дровосека' гайкой заехали, а может, так среагировал 'аттракт'?

— Сволочи! — выругался Бараско, облизывая губы и сплевывая вязкую, как замазка, слюну. — У нас вода еще осталась?

— Пробили, гады!

Пуля действительно задела последнюю бутылку с водой, и Костя старательно высасывал влагу из рукава телогрейки.

Пришлось им, не испив водицы, поползать меж гор строительного мусора. А спас их только склон холма. Бараско зашипел:

— Прикрывай фланги, — а сам принялся разглядывать пейзаж в оптику.

Костя занимался тем же самым, но рассматривал, как показалось ему, совершенно неинтересные места: горы, кочки, канавы, поросшие полынью и тысячелистником, ржавый экскаватор в котловане, превратившийся в сито, такой же 'камаз', бетономешалки и прочее строительное оборудование. Не такой он представлял себе Дыру. Здесь тоже, оказывается, взрывают и стреляют. Через оптический прицел АК-74М смотреть было одно удовольствие: вот тебе упреждение на ветер, вот на дыхание. Костя даже расслабился. Стал вертеться от нетерпения и что-то насвистывать, как вдруг увидел: от ковша экскаватора отделился мужик в черном и пропал в траве на склоне. Там же лощина, догадался Костя. Сейчас заберется на горку, и мы окажемся как на ладони. Хотел он позвать Реда, да не успел: высунулся тот мужик выше по склону метрах в ста, и оказалось, что у него положение тоже не ахти какое. Лощинка-то оказалась мелкой. К тому же ему надо было сориентироваться, а Костя, хотя и не менял позиции, оказался в лучшем положении, потому что 'вел' его, вычислял, где тот появится. И вычислил. В тот момент, когда мужик в черном высунулся вслед за своей М16, Костя возьми да выстрели. Отдача была не очень сильной, и он подумал, что промазал, потому что фонтанчик от пули возник перед фигурой в черном. Но вдруг по склону, поднимая хвост пыли, скользнула винтовка М16 и застряла в траве, чуть-чуть не долетев до основания горки.

— Молодец, — прошептал Бараско, — а теперь уходим.

— Зачем уходить-то! — сгоряча возмутился Костя. — Одного же подстрелили!

Уж очень ему хотелось еще раз отличиться. К тому же, сам не зная того, он оказался азартным. Пока Костя разглядывал склоны в поисках новых врагов, пока то да се, Бараско и след простыл. Костя оглянулся — Бараско уже скользил, как ящерица, далеко внизу, и Косте не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Черт! — ругался он. Какой глупый Бараско. Мы бы их сейчас здесь всех перещелкали, как китайцы воробьев. Надо было только на холм взобраться.

Он нагнал Бараско, когда тот уже спрятался за железобетонными блоками. Бараско занимался тем, что старательно вытирал 'американца'. Хотел Костя высказать свои претензии, даже воздух в легкие набрал, а Бараско ему и говорит:

— Выгляни, сообрази, что к чему, почему ушли, какая позиция? И вообще, пораскинь мозгами. У тебя военная кафедра была?

— Нет...

— Ну тогда сам думай!

Выглянул Костя, огляделся и сообразил, что им еще повезло. Кинулись бы люди в черном со всех сторон одновременно, и не удержали бы они с Бараско позицию ни на склоне холма, ни на его вершине, потому как было их всего двое и патронов на три минуты ленивого боя, а сколько людей в черном — еще неизвестно.

Стыдно стало ему. Ничего он не понимал ни в тактике, ни в стратегии. А Бараско, словно прочитав все его мысли на лице, сказал:

— Они знают, что мы здесь, и пойдут перебежками с флангов. Твое дело держать дорогу. Место чистое. До броска гранатами дело не дойдет. А я пока попартизаню, — и оставил Костю одного.

Некоторое время он еще слышал какие-то шорохи, потом и они стихли. Страшно стало Косте. Не любил он оставаться один. Да и как себя вести, тоже не знал. Упал он за поребрик, поросший травой и чертополохом, и вперился в дорогу и левый склон холма. Вначале его сильно смущал экскаватор. Он боялся, что из-за него снова кто-нибудь вылезет. Так боялся, что пропустил группу то ли из двух, то ли из трех человек справа. Конечно, они не были дураками и на рожон не полезли, а пробирались перебежками вдоль трассы, используя для маскировки всю ту же брошенную технику и остатки ларьков, но в основном прятались за толстенными тополями. Вначале Костя никак не мог поймать никого на мушку. Только он приноравливался, как человек перебегал и прятался за дерево или за иное укрытие. Но Костя обратил внимание, что перед тем, как выбежать из-за дерева, человек выставлял перед собой дуло автомата. А автоматики-то М16 у них были подлиннее АК-74М, и этот факт многое значил. Поэтому Костя прицелился с упреждением на один корпус. Как только человек в черном показал ствол М16, выстрелил короткой очередью из трех патронов. И попал. Завалил. Даже криков не было. Только суета в траве. Костя еще раз пальнул туда для порядка. После чего группа в черном затаилась и больше не двигалась. Зато на гребне появились двое и в наглую стали расхаживать там, демонстрируя, какие они смелые. Хотел Костя их снять, да внутренний голос подсказал, что не стоит. Может, это и не люди вовсе? Ведь недаром же они его провоцировали? Недаром. Да и Бараско молчал. Ведь где-то он сидит и наблюдает? Уж он бы не упустил такого шанса. Костя надеялся, что Бараско все продумал и не бросил его на произвол судьбы.

Вдруг он краем глаза заметил шевеление в котловане, и волосы у него встали дыбом: по дну его бродил голый по пояс гигант. Горы мышц облепляли его торс, а руки походили на витые канаты. 'Дантай', догадался Костя и понял, что против такой силы ему не продержаться и минуты. Стал он пятиться, как рак. А 'дантаю' вроде бы этого так и надо было. Только Костя шевельнулся — он навострил эльфические уши и повернулся в его сторону. Замер Костя — замер и 'дантай'. Зато поперли те двое, которых Костя не прищучил. Только он в их сторону повернул ствол, как 'дантай' определился с направлением и пошел прямо к Косте. Лицо у него было огромное, с гипертрофированно угловатыми чертами: огромный нос, развитые надбровные дуги и глубокие складки вокруг рта. Все, понял Костя, мне капец, и стал пятиться быстрее. Только у него ничего не вышло. Не мог он оттолкнуться от земли. Не получалось, потому что тело сделалось невесомым, как в полете во сне. Каким-то чудом ему удалось зацепиться за край железобетонного блока, подтянуться и спрятаться за него. Только после этого он снова обрел вес и сразу вспомнил слова грузина о 'куни-кори' — антигравитаторе. Получалось, что 'дантай' владеет этим самым антигравитатором и пользуется им, чтобы не дать противнику убежать.

В запасе у Кости было всего-то секунд пять-десять. Поэтому он высунулся с другой стороны железобетонного блока и влепил в 'дантая' почти в упор сорокамиллиметровую гранату из подствольника. Только зря он это сделал — с 'дантаем' ничего не произошло. Граната не взорвалась, а просто пролетела сквозь него и 'пыхнула' в котловане. А 'дантай' уже перешел середину дороги, и осталось ему-то пройти всего метров десять. Но он их не прошел — не получилось у него, не вышло. Гигант вдруг стал бледнеть, фигура его потеряла прежние очертания, и в тот момент, когда он почти добрался до Кости и тот вновь ощутил действие антигравитатора, 'дантай' вдруг сделался совсем прозрачным и растворился в воздухе, будто его и не было, а Костя шлепнулся на землю.

Собственно, после этого все и закончилось: те двое на гребне куда-то исчезли, а те, которые перлись вдоль дороги, видать, предпочли ретироваться, ибо кое-что сообразили раньше, чем Костя. Рядом же беззвучно, как дух, возник Бараско.

— Фу-у-у... — вытер он мокрый лоб, — едва успел.

— Е... твою мать! — выругался Костя. — Я здесь воюю...

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Бараско, пряча глаза.

— Я говорю, что я воюю...

— Отлично! — сдержанно похвалил Бараско.

— Я говорю...

И тут до него дошло. А ведь меня использовали, как живца, понял он, тем более, что Бараско без утайки вышел на дорогу и вернулся, держа в руках хабар — 'куни-кори', антигравитатор, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор.

— Так ты из-за этого?.. меня?.. — Костя едва не впал в истерику.

Он был готов к чему угодно, но только не к такому предательству. Не укладывалось у него это в голове. Он все еще думал, что все люди братья. Даже на телевидение его так не подставляли, хотя бывало, конечно, всякое. 'Чем интеллигентней народ, тем умнее он пакостит', — учила его мама.

— Спелись, гады! — сообщил Бараско, будто ничего не случилось. — У нас в Зоне такого отродясь не бывало.

— Это что, местные жители? — расстроено спросил Костя.

— Да какие местные?! Сталкеры, которые промышляют грабежом. Район держат. А местным все равно. Для них хабар, что трава на обочине. Ты же местного видел?

— Видел. А кто же это все понастроил? — удивился Костя.

— Братская помощь.

— Какая еще, на фиг, помощь?

— Да наша, наша. Еще до Чернобыльской катастрофы.

— Подожди, подожди, ты хочешь сказать, что Дыра была открыта еще до Выброса?

— Конечно. Дыра — это аномалия в пространстве. Ее потихоньку и без огласки осваивали. Дыра — это, быть может, самая большая тайна СССР. Если бы Чернобыль не пыхнул, СССР не распался бы, потому что резервы непознанного здесь неисчерпаемые. Ну, а потом, когда пыхнуло и СССР развалился, не до Дыры стало. Да и Дыра закрылась, и вообще, она стала непредсказуемой. Катастрофа ее изменила. Так что, считай, нам крупно повезло, что Дыра открылась.

* * *

Между тем, капитан Егор Чепухалин все еще находился во власти 'камбуна' Гайсин. С одной стороны, это было очень и очень плохо, с другой стороны, Гайсин провел Чепухалина по таким дорогам и тропам, о которых не знал даже черный сталкер.

Чепухалин, который никогда не был в Зоне, с большим интересом знакомился с ней, тем более, что пока в нем сидел Гайсин, ему не грозила никакая реальная опасность. Даже 'Дровосек' не посмел раскинуть на его пути свои сети в виде тропинок и лужаек в английском стиле. А 'ведьмин студень' или, положим, 'аттракт' уползали в сторону, как побитые собаки, а 'рок судьбы' менял свою траекторию и боязливо сторонился Чепухалина. Видать, Гайсин — большая шишка, думал капитан Чепухалин, гордо расправляя плечи. Гайсин же после того, как вселился в Чепухалина, вообще молчал, как рыба об лед — то ли язык потерял, то ли не было темы для разговоров.

Самостоятельно 'камбун' Гайсин ни за что не вернулся бы в Зону. Без Чепухалина он бы хирел, терял силы и наконец распался бы на элементарные частицы. Поэтому он многим был обязан Чепухалину, но как только надобность в нем отпала, дух или существо по имени Гайсин без всякого сожаления рассталось с Чепухалиным. И не потому что было неблагодарным, а потому что логика таких существ, как Гайсин, сильно отличается от человеческой.

В общем, как бы там ни было, а Егор Чепухалин вдруг очнулся на автобусной остановке. Кто он такой и что он здесь делает, Чепухалин абсолютно не помнил. Он даже не помнил, как его зовут. На языке вертелась только одна фраза, которая связывала его с прошлым: 'Ебическая сила'.

Вечерело, накрапывал мелкий дождь. С той стороны, где заходило солнце, Чепухалин увидел петляющую реку, какие-то сельскохозяйственные строения. Даже разглядел эстакаду железнодорожного моста. И ему почудилось, что там ходят люди в черном.

Наверное, он пошел бы туда и погиб, как погибают все новички, незнакомые с правилами Зоны, но Чепухалина остановил лай собак. Почему-то именно собачий лай показался ему опасным. Он вспомнил, что у него в детстве была собака породы немецкая овчарка, которая была агрессивной и могла покусать даже своего хозяина, то есть Чепухалина. Эти детские воспоминания и спасли его от неверного шага.

Потом он услышал бренчание гитары и пошел на звук. Ему пришлось спуститься с дорожного откоса, и только тогда он увидел туннель под дорогой, свет костра и людей. Незамысловатая мелодия из трех аккордов скрашивала их вечер. С другой стороны костра вход в туннель загораживал 'уазик', и Чепухалин опытным взглядом определил, что его расколошматили из пулемета РПК.

— О, вояка! — воскликнул кто-то. — Садись!

Ему уступили место и сунули в руки банку пива.

— Где воевал-то?

— Не знаю, — пробормотал он. — Ничего не помню. Устал, как собака...

— О, да ты, видать, в болоте плавал, — сказал худой парень напротив, показывая на тину и ряску, которой был облеплен с ног до головы Чепухалин.

— Ничего не помню, — признался он, — ни где плавал, ни с кем.

Чепухалин почувствовал, как он устал, — словно вместе с Гайсином из него ушла половина силы. Он попробовал было почиститься, но силы окончательно оставили его, и он уснул, не допив свое пиво. Ему ничего не снилось. Он спал мертвецким сном, как человек много и долго физически работавший.

Проснулся он оттого, что его кто-то теребил за рукав. Перед ним маячило загорелое девичье лицо.

— Товарищ капитан... товарищ капитан... да проснись ты, окаянный.

— А? Что? — подхватился он и выронил банку с пивом.

— Товарищ капитан, мы здесь поспорили... Это же вы?..

Под нос Чепухалину сунули книгу, на обороте которой действительно красовалась его фото с золотым 'кадуцеем' в руках. Что за ерунда? — удивился Чепухалин. 'Кадуцея' я еще не получал. Да и на фото старше выгляжу. Но, видно, в этой Дыре все перепуталось: и время, и события, и то, что было позже, стало раньше, и наоборот. В общем, то, чего не было, сделалось явью. Ебическая сила, решил Чепухалин и уснул. За то время, пока его снова не дернули за рукав, он увидел себя известным писателем, окруженным восторженными почитательницами, и это было очень и очень сексуально. Вот это жизнь! — восторженно думал Чепухалин во сне, какую же выбрать? — растерялся он.

— Вот вы, а вот ваша книга, — улыбнулась еще шире девушка и решительно дернула его за рукав.

Пришлось открыть глаза и снова таращиться, страшась погрузиться в океан ее глаз.

— Моя... — согласился он через силу.

— Об 'экипаже'?

— Ну да... — зевнул он.

— А 'Лунный вариант'?

— Мой 'Лунный вариант'.

— А 'Скалистые горы'?

— Тоже... — Чепухалин устал объяснять.

— А 'Частная жизнь'?..

— Она еще не вышла...

У нее были серые-серые глаза, которые в полумраке туннеля показались Чепухалину бездонными озерами. Что-то в нем такое шевельнулось. Любопытство, что ли? Даже с любимой Варенькой у него так не шевелилось, а здесь — он даже не нашел сравнения. Чепуха, подумал он, так не бывает, девушки меня не любят. Но сероглазая не отставала.

— Я выиграла, я выиграла. Вы известный писатель!

— Ерунда, — сказал Чепухалин. — Я капитан российской армии, русский офицер.

Всего лишь, подумал он, снова засыпая, но в душе его поселились гордость и тщеславие.

— Нет, не ерунда! — не отставала девушка. — Я все ваши книги прочитала и в ЖЖ за вас горой!

Кстати, она была блондинкой в стиле Мерлин Монро, а таких блондинок Чепухалин ох, как любил — до боли в зубах. В общем, от этой мысли он окончательно проснулся и сразу же обнаружил соперника — высокого парня с косичкой, который смотрел на него с плохо скрываемой яростью мужчины, у которого увели подругу.

— А сюда вы пришли за впечатлениями для следующей книги?!

Ее серые глаза обещали столько приятных моментов, что Чепухалин заранее сдался на милость победителю, вернее, победительнице.

— Ну в общем, да... — согласился он, кусками припоминая все свои приключения за последние трое суток. Но чем это все кончилось, так не и вспомнил, хотя впечатлений как отрицательных, так и положительных было хоть отбавляй.

— Неправду говорят, что девушки не бывают сталкерами, — сказала девушка. — Вот я сталкер с пяти лет. Меня папа с мамой приучили. Мы здесь каждый отпуск проводили. А ловушки я определяю по запаху.

И опять уставилась на Чепухалина своими чарующими глазами. Чепухалин вообще выпал в осадок от удивления. Вот ебическая сила, подумал он.

— Да, — кивнул бородатый толстяк напротив. — Сто пудов правды! Настоящий сталкер! А ловушки — по запаху!

— Сделайте меня героиней своего романа, — схватила она Чепухалина за руку. — Ну пожалуйста!

Психопатка какая-то, решил Чепухалин и неожиданно для себя пообещал:

— Сделаю!

— Дайте слово!

— Честное пионерское, — добавил он очень честно.

Гитарист сотворил нежный перебор. Худой парень напротив засмеялся. Бородатый толстяк улыбнулся. Соперник, напротив, сжал кулаки. На запястьях у него лопнули напульсники с бахромой. Морду бить будет, равнодушно подумал Чепухалин. Девушка по-прежнему не сводила с него восторженных глаз.

— Слышь, капитан... — сосед ткнул в ребра локтем, — а Ксюха на тебя глаз положила.

Чепухалин хотел по привычке сказать, что женат, да вспомнил, что они с Варварой в разводе. И вдруг у него в памяти всплыло все, что он забыл: кто он такой, что наделал, чем это все обернется, и едва не схватился за голову. Ведь теперь, должно быть, меня разыскивают все вооруженные силы России и Интерпол в придачу! — понял он.

— Пойдем выйдем, — поднялся соперник и потянул Чепухалина за рукав.

— Пойдем, — бездумно согласился Чепухалин.

После совершенных им преступлений ему было все равно, что с ним произойдет. Пусть меня лучше убьют, обреченно подумал Чепухалин.

— Олег, не надо... — беспомощно попросила Ксения и оглянулась на сталкеров, но никто из них даже не шевельнулся, чтобы заступиться за Чепухалина.

Чепухалин шел за Олегом. Отблески пламени становились все тусклее и тусклее. На свежем ночном воздухе они окончательно пропали.

Олег развернулся и со словами:

— Кто ты такой?! — ударил Чепухалина в лицо.

Если бы он знал, с кем связался, то бежал бы без оглядки до самой границы Зоны и бросился бы на электрическую стену, чтобы избежать позора. Ибо наш Чепухалин, несмотря на то, что расстался с Гайсином, за эти три дня приобрел все его привычки, а главное — хватку, силу и навыки всех приемов, которые знал Гайсин. Ведь, как известно, самая долговременная память — это физическая память.

Чепухалин сам не ожидал, что сотворит в следующее мгновение. Он отклонился, поймал руку противника и, используя его инерцию, крутанул и забросил его в кусты. Пока он в недоумении разглядывал собственные руки, Олег выполз из кустов и снова бросился на него. Теперь Чепухалину нужно было сделать нечто такое, чтобы реально успокоить сильного и настойчивого противника. Он 'пропустил' его, подсек, изменил движение и бросил через плечо так высоко, что ноги Олега, описав широкую дугу, взметнулись выше головы, и приземление было настолько жестким, что Олег крякнул и затих.

— Здорово! — похвалил бородатый сталкер. — Где ты так научился?

— Пф-ф-ф... — не успел произнести Чепухалин, глядя на дело рук своих, как у него на шее уже висела Ксения и мурлыкала, как котенок: 'Здорово, здорово, здорово!'

— Так ты военный сталкер! — догадался гитарист. — Их там и не таким приемам обучают.

— А-а-а... — почесал лысину бородач. — Пойдем, у нас заначка есть, выпьем. Нас тоже научишь!

— У меня бутылка чешского рома имеется, — сказал худой парень.

— А он?.. — спросил Чепухалин.

— А с ним ничего не будет, он привычен.

— Полежит и оклемается, — добавил гитарист. — Это ему за Шурика. Он здесь давеча одного бил, бил, бил, бил, едва не убил. Тоже, кстати, из-за нее, — и нехорошо посмотрел на Ксению.

— Ну ладно, — сказал Чепухалин, прижимая ее к себе, — чего вы на девушку напали.

— Это правильно, кто прошлое помянет, тому глаз вон, — согласился толстяк. — Может, она на тебе успокоится?!

— Может, — согласился Чепухалин, подмигнув Ксении.

И они пошли пить водку и чешский карамельный ром.

За водкой выяснилось, что все дороги в Зоне ведут к Сидоровичу Ивану Каземировичу, что завтра все идут к нему наниматься на службу и что он дает оружие и ставит на довольствие.

— Ты, как военный, будешь у него на первом месте, — объяснил бородатый толстяк. — Мы-то в основном мужики необученные.

— А может, я не хочу воевать? — задумчиво сказал Чепухалин. — Может, я уже навоевался за всю оставшуюся жизнь?

Чепухалин вспомнил свой подвиг со стратегической ракетой и неожиданно для самого себя покраснел. Хорош был бы я, если бы разбабахал Пентагон! — думал он. Одним махом изменил бы историю. Стал бы новым Геростратом в масштабе планеты. Здорово! Но, видно, не судьба. А жаль, подумал он. Жаль. Не судьба. Хороший романчик получился бы!

— А он еще и деньги дает, — отвлек его гитарист, разливая водку.

В качестве закуски у них была консервированная буженина и черный хлеб, а еще они хрустели огурцами и зеленым луком.

Держась за ребра и пошатываясь, притопал Олег. Однако к костру не подошел, а, покашливая, уселся поодаль, в темноте. Только одни ноги торчали. Ему отнесли стакан водки. Он выпил и стал кричать:

— Бросила меня?! Бросила! А чем я хуже? Чем? — и, кажется, плакал, размазывая слезы по мужественному лицу.

Чепухалин хотел с ним поговорить, чтобы он не мешал душевным разговорам у костра, но Ксения его остановила:

— Погоди, я сама...

И, выбравшись их теплых объятьев Чепухалина, подошла к Олегу. Чепухалин не без корысти прислушался.

— Ты ведь хотел этого? Хотел! И получил!

— Но я ведь... — примирительно забубнил Олег. — Я очень старался... все из-за тебя...

— Перестарался! Я таких не люблю. Больше ко мне не подходи.

— Ну и черт с тобой! — крикнул Олег. — Дайте водки! Сволочи! Гады! Сговорились против меня!

— Вот так всегда, — тихо пожаловалась она. — Сплошные психи. Я так устала. Пойдем со мной.

Чепухалин все понял. В жизни он был однолюбом. Любил Варвару. Добивался ее долго и нудно. Женщины обращали на него внимание только тогда, когда у него появлялись деньги. Он привык к такому положению вещей и не тешил себя иллюзиями. Да и где в гарнизоне эти иллюзии? В общем, капитан не был избалован женским обществом, но, памятуя обещание Гайсина, сообразил, что отныне будет покорять женские сердца направо и налево, только не знал еще, как именно. Впрочем, меня это устраивает, думал он. Я теперь горы сверну в области секса.

Ксения привела его к 'уазику', внутри которого лежали грязные матрасы, распахнула заднюю дверцу и позвала:

— Иди сюда, иди... — а чтобы он не сомневался, расстегнула верхнюю пуговицу на штормовке.

И Чепухалин залез и сделал все, что она хотела — да так, что у 'уазика' спустило последнее колесо, а руль отвалился. Чепухалин даже не подозревал, что 'камбун' Гайсин поделился с ним вместе со всеми своими навыками и страшной половой силой.

Ебическая сила, подумал Чепухалин и уснул глубоким и долгим сном, а на утро отправился к Сидоровичу.

* * *

Иван Каземирович Сидорович сидел в обычном погребе за деревней. Его охраняли десять отчаянных головорезов с наглыми мордами. Да и вся деревня была забита ими. Везде слышались анекдоты, главным героем которых неизменно был черный сталкер. Горели костры, в котелках варилась каша с тушенкой.

— Говорят, что черного сталкера можно разглядеть только через конское ухо.

— Тише ты. Еще обидится!

— Слушай анекдот! Бандиты поймали черного сталкера и окунули в колодец. Через минуту вытащили и спрашивают: 'Есть бабло или хабар?' 'Нет' — отвечает он им. Окунули еще раз, вытащили и спрашивают: 'Есть бабло или хабар?' 'Нет' — отвечает он им. Снова окунули, вытащили и спрашивают: 'Есть бабло или хабар?' Он не выдержал: 'Ну вы, мужики, блин, даете! Или дольше держите или глубже окунайте — вода мутная, ни хрена не видно!'

Все вежливо посмеялись, потому что слышали этот анекдот раз сто.

— А вот еще один. Слушайте. Один черный сталкер жалуется другому: 'Брехня, что здесь радиация, я вот уже сто лет живу, и ничего!' Другой соглашается: 'Да, брехня! Вот только что-то шерсть с хвоста стала слезать. К врачу, что ли, сходить?'

— Я еще один знаю. Идут по Зоне черный сталкер и салага. Вдруг черный сталкер шепчет салаге: 'Иди тихонько к тому дереву'. Салага вначале на цыпочках крался, потом на карачках, потом долго полз. Аж вспотел. Добрался и машет, мол, что дальше делать? А черный сталкер как заорет: 'Брешут! Брешут, что здесь ловушка типа 'аттракт' была!'

Больше Чепухалин слушать не стал, не до того было. Только подумал, вот бы с этим черным сталкером познакомиться!

— О-о-о! — воскликнул Сидорович и вылупился желтыми-прежелтыми глазами. — Такая птица ко мне еще не залетала.

На коленях у него сидел здоровенный говорящий кот.

— Птичек я люблю, — облизнулся он и стал мыться, искоса поглядывая на Чепухалина.

— Я не птица, — поправил кота Чепухалин. — Я русский офицер.

В погребе пахло картошкой и прокисшими огурцами. Но, видно, у Сидоровича был такой жизненный стиль — прятаться по подвалам.

— Ну и прекрасно! — тут же согласился Сидорович и предложил: — Ротой командовать сможешь?

— Могу и ротой.

— А полком?

— И полком тоже.

— А дивизией?

— Дивизией — надо подучиться, — сознался Чепухалин.

— Молодец! — похвалил Сидорович. — Люблю честных людей.

— Молодец... — поддакнул рыжий кот, и из его глаз полетели зеленые искры.

— Дам тебе первую роту. Готовь своих людей минновзрывному делу.

— А чего взрывать-то будем?

— Да бронепоезд здесь должен пройти с хабаром. Добра на всех хватит. Лично тебе пять процентов. Считай, деньги нашел на улице.

— Пятнадцать, — поправил его Чепухалин.

В иные времена он поскромничал бы и согласился. Теперь у него был счет в банке. Чего там стесняться? Деньги липнут к деньгам.

— Ладно, — кивнул Сидорович так, словно делая одолжение, щека его дернулась. — Десять!

— Тринадцать, и точка!

— Больно много, — засмеялся говорящий кот.

— А не боишься чертовой дюжины? — спросил Сидорович.

— Волков бояться...

— Ну да... ну да-да... — согласился Сидорович и пожевал губами, пристально разглядывая Чепухалина. — Двенадцать — последнее мое слово.

— Договорились!

Они ударили по рукам.

— Да, и дом на время операции. Я женился. — Чепухалин обнял счастливую Ксению.

— Помню, когда я женихался... — начал кот.

Сидорович погладил его:

— Помолчи, Зерок, — и обратился к Чепухалину: — Будет тебе дом. Эй, кто там? Отведите капитана ко мне на квартиру. И рядом там не особенно орите!

— Есть! — отдал честь сталкер-молодец.

— А это тебе, капитан, на свадьбу, — и Сидорович протянул ему бутылку шампанского и банку черной икры. — Извини, хлеба нет. А после обеда приступай к исполнению своих обязанностей.

* * *

На обратном пути бронепоезд 'Смерть врагам СВ!!!' едва тащился. Рельсы гнулись. Оси нещадно трещали. Шпалы вставали дыбом. Командир Березин пожадничал — приказал грузить под завязку. Теперь локомотив не справлялся. В довершение ко всему выяснилось, что восьмая рота дезертировала в полном составе: с командиром, камбузом, свиньей-монстром и всем выводком из третьего вагона.

— Продались! — усмехнулся Березин, с трудом отрываясь от игры 'Авто Зона'.

Он как раз проходил двадцать шестой уровень и шутя разбабахал всех врагов, включая самого главного шпиона, но до стрелка так и не добрался, зато укокошил диспетчера и узнал дорогу в 'Дом мух'.

— Думают, что они самые умные, — предположил субтильный старший лейтенант по фамилии Жулин.

— Продались! — стукнул кулаком Березин и едва не сломал ноутбук. — Догнать и расстрелять!

Звезда Героя России у него на груди так яростно блеснула, что Жулин невольно прикрыл глаза рукой.

— Догнали... — вздохнул он. — А что толку? Третья рота ушла вместе с ними.

— Сволочи! — выругался Березин и добавил грязное матерное слово, характеризующее весь белый свет с нехорошей стороны.

При этом он все же следил за тем, что происходит на экране.

— Говорят, в конце пустыни хабар необычный имеется, — мечтательно сказал Жулин.

— Чего?! — угрожающе оторвался от игры Березин.

— Виноват, исправлюсь! — вскричал перепуганный Жулин.

— А что за хабар? — поостыл Березин.

— Да шар какой-то висит. Будто бы любые желания исполняет.

— 'Шар желаний', что ли? — удивился Березин.

Знал он о таком шарике и сообразил, что дал маху. Конечно, 'шар желаний' в сто тысяч раз лучше, чем обычный хабар, который валяется под ногами. Но менять планы было уже поздно. Разве что разгрузить вагоны здесь посреди пути и гнать за пустыню? Но приказ партии и правительства никто не отменял. А мобильную связь между мирами еще не придумали. Да и ресурсы подходили к концу. Как бы экипаж вообще не взбунтовался или хуже того — не разбежался по окрестностям. Тогда действительно — капец! Расстреляют свои же. Нет, надо гнать домой, набрать новый состав и назад — за 'шаром желаний'.

— Так говорят... — извиняясь, добавил Жулин.

— А где начальник штаба?

Старший лейтенант Жулин испуганно моргал и беззвучно шевелил губами.

— Говори! — потребовал командир Березин.

— Они... они... командовали третьей ротой... — упавшим голосом доложил Жулин.

— Сволочь! — еще раз выругался Березин. — Пиши приказ: 'Генерал-майора Чичвакина считать дезертиром и поступать с ним согласно законов военного времени'.

— Какого времени? — переспросил старший лейтенант Жулин.

— Военного, — подтвердил командир Березин. — Какого еще?! А где младший лейтенант Нежный? — вспомнил он. — Небось, портит медсестр?

— Никак нет! Командует!..

— Кем командует?! — удивился Березин.

— Этими самыми...

— Кем?

— Медсестрами. Проводит занятие по оказанию доврачебной помощи.

— Хорошо! Значит, так! Личному составу выдать водки. Петь песни. Объявить конкурс на... на... Придумаешь сам. Выигравшего наградить именным оружием. Выполняйте!

— Есть! — бросил к виску ладонь Жулин.

Так мы домой не доедем, подумал славный командир Березин, и тяжелое предчувствие поселилось у него в душе, но он тут же снова отвлекся на игру. Это было интереснее, чем реальность. Это было завлекательней, чем жизнь, это было даже лучше, чем женщины. А женщин Березин очень любил.

Однако в десять тридцать Березина оторвали от 'Авто Зоны' — сыграли тревогу. Командир Березин с сожаление закрыл компьютер и очумело огляделся. Реальность была лишь жалким подобием игры.

— Товарищ командир! Товарищ командир! Рельсы взорваны.

— Перезагрузиться! — крикнул Березин. И тут же поправился: — В смысле, оглядеться!

Он включил пульт внешнего наблюдения и увидел железнодорожный мост, а за ним вздыбленные к небу рельсы. Клубы пыли застилали горизонт.

— Полный назад! — приказал он.

Но бронепоезд был слишком тяжел. Пока колеса проворачивались, пока состав преодолевал инерцию, набирая скорость, новый взрыв потряс землю — на этот раз позади бронепоезда.

Не успела осесть земля и рассеяться пыль, как раздался голос Сидоровича, усиленный динамиками:

— Сдавайся, красный командир! Отдай хабар и уходи на все четыре стороны.

— Русские не сдаются! — в азарте закричал громовым голосом славный командир Березин.

И на мгновение все примолкли, пораженные его силой и чистотой разума.

— Огонь!!! — громоподобно добавил Березин, и у всех врагов лопнули перепонки, а некоторые упали в обморок, другие же с перепугу поползли в тыл.

В свою очередь Сидорович тоже приказал ударить из всех орудий. Сто тысяч стволов выстрелили одновременно. Но когда рассеялся дым, все увидели, что на рельсах по-прежнему стоит прекрасный бронепоезд со славным названием 'Смерть врагам СВ!!!' Такова была силы убеждения командира Березина.

Но бойцы бронепоезда, разложенные вражеской пропагандой, его аргументами, а также лишенные веры в личную жизнь и в светлое будущее коммунизма, стали дезертировать. Их разложил дикий Запад. Еще где-то со стороны локомотива стучал пулемет, отгоняя супостатов, пару раз даже бухнуло орудие главного калибра, лишенное спец-БЧ, но потом и они замолкли. Слышались только радостные возгласы сталкеров:

— Вот это хабар! Вот это добыча! Живем, славяне!!!

Происходило всеобщее братание.

— Хотим в сталкеры! — кричали бойцы славного бронепоезда с гордым названием 'Смерть врагам СВ!!!'

Они выходили, подняв руки, пьяные и веселые. Бросали оружие:

— Слава капитализму!

— Слава Бараку Обаме!

— Слава Зоне и Дыре!

— Хотим в сталкеры!

Они строились в отряды и уходили вдоль по рельсам, вслед за восьмой и третьей ротами. Многие сталкеры, прихватив хабар, пошли вместе с ними, захваченные рассказами о 'шаре желаний'.

Напрасно Сидорович носился вдоль вагонов и в ужасе кричал:

— Не мародерничать! Это все мое! Мое! Я же вам деньги заплатил!

Его никто не слушал. Его не замечали. Над ним смеялись, как над недотепой. Его молодцы попытались было кое-кого из солдат расстрелять, да сами едва ноги унесли, оставшись без оружия, кевлара и зеленого траварона.

Сидорович присмирел и тихо-тихо стал отползать в тылы, где у него была поддержка и сила. Он понял, что проиграл, что диким неорганизованным сталкерам доверять нельзя.

— Вах, вах! — кричали грузины. — Ми тоже идем за 'шаром'! Ми тоже хотим быть счастливыми!!!

Все это видел славный командир Березин и все понимал, но ничего не мог сделать. Карты легли не в его пользу. Судьба выкинула крендель. Фортуна отвернулась.

— Эх, было бы у меня спец-БЧ?! — горевал он. — Я бы им показал кузькину мать! В игре все просто, а в реальности придется погибать!

Косясь на экран, он достал пистолет, чтобы застрелиться, но в этот момент в ЗКП вбежал его горячо любимый сын — младший лейтенант Нежный:

— Папа! Только не это!

— А что, сынок?! Давай застрелимся вдвоем: вначале я тебя, а потом ты — меня?

— У нас есть еще один путь, — и младший лейтенант Нежный ткнул пальцем в экран. — Вот где настоящая жизнь!

— А женщины там есть?

— Конечно, там такие телки в баре сидят!

— А ты откуда знаешь?!

— Да так... по телевизору видел!

— Хорошо! — восторженно закричал славный командир Березин. — А что для этого нужно сделать?

— Нужно всего лишь переодеться в спецформу и стать электронной версией реальности.

— Правильно! — закричал Березин. — То-то я смотрю, мне так нравится игра. А это больно?

— Нет, папа, совсем не больно! А даже очень приятно. Только чуть-чуть щекотно будет.

— Где?

— Ну вот здесь: между ног и в заднем проходе.

Они переоделись в спецформу, которую, оказывается, хитрый младший лейтенант Нежный приготовил давным-давно, и храбро шагнули в экран. Там они обрели бессмертие.

— Ха-ха-ха... — раздался гомерический хохот командира Березина.

— Хи-хи-хи... — вторил ему младший лейтенант Нежный.

Над ними летали вертолеты.

— Вспышка справа! — услышали они и под нарастающий рокот винтов сиганули в ближайший колодец.

Что стало с ними дальше, никто не знает. Говорят, они до сих пор бродят в ирреальности и счастливы, как никогда. Ну и бог с ними.

В этот момент в ЗКП вошел капитан Чепухалин. Он бестолково слонялся по бронепоезду, среди сталкеров, которые делили хабар, и решал одну важную задачу. Ему нужно было незаметно исчезнуть, потому что рано или поздно его найдут и расстреляют за то, что он предал Родину, за то, что дезертировал, за то, что поубивал столько родных солдат и дискредитировал родную страну. Но как это сделать, он, хоть убей, не знал. С такой фамилией — Чепухалин, меня вмиг заметут, думал он. И вдруг увидел документы и командирскую форму, а на ней сверкающую Звезду Героя России. Чепухалин открыл офицерскую книжку и прочитал: Березин Федор Дмитриевич. Командир советской армии. Ебическая сила, обрадовался Чепухалин, повезло мне, как никогда. Хорошее, хотя и простое русской имя — Федя. И фамилия запоминающаяся. Стоп! А где я ее видел?! Да на обложках своих же книг! Его словно молнией прошибло. Он понял — это судьба. Давно надо было стать Березиным, и баста! И никто меня не найдет и не разоблачит!

Так Егор Чепухалин превратился в Федора Дмитриевича Березина и отбыл из Зоны восвояси, потому как ни хабар, ни Зона, а одна лишь Дыра волновала его. Решил он собрать информацию для нового романа, сотворить трехтомную... нет, даже лучше шеститомную эпопею о Зоне, о Дыре, будь она неладна.

* * *

Красноводск представлял собой сплошные заводы и домостроительные комбинаты. За трубами виднелась полоска моря. Над морем плыли белые облака и летел белый-белый самолет.

Для того чтобы попасть в 'Дом мух', им пришлось пройти между холмом, свалкой и домостроительным комбинатом. Где-то там, за его воротами, постреливали из АКМов, да за пустырем в зарослях татарника притаилась радиация. Об этом сказал Бараско.

— Как ты узнал? — удивился Костя.

— Походишь с мое, тоже будешь чувствовать. Самое безопасное место — это дорога. Но и на ней подстрелить могут.

Страшно и неуютно было идти по дороге. Костя только и делал, что вертел головой, пока Бараско не сказал:

— Успокойся. Они же не дураки. Сидят в местах, где нет радиации, и вылезать им не резон. Вот если б ты к ним в гости пожаловал, тогда бы они еще посмотрели, что с тобой делать.

Только он это произнес, как пуля, посланная издалека, срезала тополиную ветку у него над головой, и Бараско присел.

— О, бля... — удивился он. — Поприветствовали.

Потом они передвигались только перебежками, и Бараско уже не философствовал на тему радиации и тех, кто прячется за ней. А выстрелили по ним из недостроенного дома на перекрестке. Бараско сказал, что не стоит с этим разбираться, потому что им сделали большое одолжение — напомнили, что это Дыра и что здесь ворон не ловят.

Потом они весьма спокойно миновали автовокзал, заправочную стацию и городской сквер с памятником Вождю.

— Все как у людей, — сказал довольный Бараско, и они взошли на крыльцо 'Дома мух'.

Вход был обложен мешками с землей, а из амбразуры торчал раструб ДШК, и дежурили три человека с АКМами.

Перед входом висела простреленная в нескольких местах табличка с надписью: 'Аборигенам вход со двора'.

К удивлению Кости, у них с Бараско даже не потребовали документы, не говоря об оружии, на которое никто не обратил внимания.

— А почему 'Дом мух'? — спросил Костя, пока они поднимались на второй этаж.

— А это перевод с местного диалекта. При коммунизме все было для народа, и к мнению местного населения прислушивались. Это уже потом пытались переименовать в Обком или Райком партии. А когда развалился СССР, осталось одно старое название. Так и закрепилось 'Дом мух'. А что, почему и как, никто не знает.

В приемной было пусто. Секретарша — миловидная женщина лет тридцати, разукрашенная, как индеец, вышедший на тропу войны, расплылась в улыбке:

— Ред! Ты ли это?

— Я! Я! — важно надул щеки Бараско.

— Мы тебя уже и не чаяли увидеть. Поговаривали, будто ты погиб на Выселках.

— На Выселках не я погиб, а Тополь и Эльза.

— А-а-а... Точно! — подняла секретарша ухоженный палец с маникюром факельного цвета. — Я забыла! Он за мной еще так красиво ухаживал, не против был жениться, а потом эта Эльза... противная гадина! Кусака!

Костя с удивлением посмотрел на Бараско, потому что не заметил, когда он успел поменять грязный бинт на свой неизменный красный платок и даже пригладил непослушный ежик.

— У себя?..

— У себя, — радостно подпрыгнула секретарша. — Сейчас доложу.

— Рахиль Яковлевна, к вам Бараско!

— Бараско?! — безмерно удивился голос. — Секунду...

Ровно через секунду лакированная дверь в кабинет стремительно распахнулась и появилась старуха с фарфоровыми зубами. Костя ожидал увидеть кого угодно, но только не высокую костлявую женщину с плоской грудью, в пестром платье с глубоким декольте и связкой ярких, разноцветных бус, как у африканских дикарей. К тому же она была еще на высоченных каблуках. Благородная седина пробивалась в замысловатой прическе, и только глаза — одни глаза, темные, как вишни, и пронзительные, как свет фар в ночи, были азартными, молодыми и колючими.

— Ред! — воскликнула она. И даже, кажется, в тот момент, когда обняла Бараско, прослезилась. — Совсем не ожидала тебя увидеть. Совсем. Пойдем ко мне. А-а-а... ты не один? — поймала она взгляд Бараско, брошенный в сторону Кости. — Пусть твой друг подождет. А мы поговорим тет-а-тет. Автоматик-то оставь. Здесь все свои.

Бараско не без замешательства отдал Косте 'американца' и пропал за высокой двойной дверью с тамбуром метровой глубины. Такие двери Костя видел только в высококлассных телестудиях. Ни один звук не доносился из-за подобных стен.

Не успел Бараско исчезнуть, как в приемную вошел человек в костюме, с галстуком и в черных очках. Он сел рядом с секретаршей, которая назвала его Альбертом, и неотрывно уставился на Костю. Косте стало не по себе. К чему такой прием? — удивился он. И что это значит?

Вначале из скромности он спрятал автомат за кадку с фикусом, но в пику новоявленному Альберту в черных очках, достал его и стал вытирать грязным платком ствол и проверять, сколько патронов осталось в рожке. Появление такого оружия в руках Кости привело Альберта в страшное волнение. В это время Рахиль Яковлевна попросила секретаршу найти какого-то Ноздрюхина. Секретарша долго разыскивала Ноздрюхина, пока не выяснила, что он 'где-то на территории'. Все это время Альберт следил за манипуляциями Кости с автоматом, не отрывая глаз. А Костя не стеснялся в своих действиях и периодически, как бы ненароком, направлял в сторону Альберта ствол автомата. Как только секретарша поднялась, чтобы идти на территорию, Альберт подскочил:

— Я с тобой!

Костя остался один. Ему становилось все тревожнее. Бараско не походил на словоохотливого человека. Ну, вспомнили общих знакомых, кто когда погиб, ну, выпили по рюмашке. Сколько можно?! Здесь человек дожидается! Поэтому Костя поднялся и держа под мышкой автомат стволом в сторону входной двери, левой рукой нажал кнопку селекторной связи. Из динамика донеслось:

— Ты командир бронепоезда?

Потом сквозь стон:

— Нет...

Костя с удивлением различил звук удара.

— А фамилия твоя как?

— Березин...

— Значит, ты!

— Нет, не я...

— А ты?! Ты его знаешь?

Костя узнал голос Бараско:

— Первый раз вижу!

— Врешь!

И снова раздался звук удара.

— А где твой 'анцитаур'?

— Сидоровичу продал...

— Врешь!

В этот момент входная дверь открылась и на пороге появился Альберт с пистолетом руках. На пистолете был глушитель. За Альбертом стоял такой же человек в черных очках и тоже с пистолетом в руке, за ним — секретарша, а за секретаршей — вероятно, тот самый Ноздрюхин — звероподобный мужик, выше всех на голову, бритый под ноль, и действительно с вывернутыми вперед ноздрями.

Все это Костя Сабуров различил в мгновение ока. И наверное, не выстрелил бы, загипнотизированный зрачком глушителя, черного, как смерть. Он завораживал взгляд, он лишал воли, он принуждал подчиниться. Может, ничего и не случилось бы. Может быть, они поговорили бы, как приятели, и разошлись. Но в довершение ко всему Костя увидел еще и глаза Альберта, которые не сулили ничего хорошего, и не стал искушать судьбу, а просто нажал на курок, и очередь не меньше, чем в полрожка, выбросила вошедших в коридор и разнесла дверь в щепки.

Костя подхватил 'американца', ударом ноги распахнул первую и вторую двери и, как Рембо, ворвался в кабинет, ожидая увидеть Бараско, море крови и куски мяса. Однако кабинет, обставленный книжными полками от пола до потолка, был пуст. Искрилась хрустальная люстра, и пахло дорогим табаком.

Слева Костя заметил еще одну дверь, приоткрытую, замаскированную под книжный шкаф. За ней тоже был тамбур, но уже не с такой хорошей звукоизоляцией, потому что были слышны голоса и тянуло табачным дымом.

Костя носком ботинка надавил на ручку и распахнул дверь, готовый ко всяческим неожиданностям.

На ближнем плане стояли двое: старуха с фарфоровыми зубами и красавчик в костюме цвета 'металлик'. Красавчик был высоким, подтянутым с холодным и чуть брезгливым выражением лица. Таких в Москве было пруд пруди. Они сидели по шикарным офисам и воображали, что крепко держат судьбу за хвост. Костя их не любил, и не потому что завидовал, а потому в глазах у них тикал счетчик: одни рубль, два рубля, три рубля, а больше они ничего не умели и ничего из себя не представляли.

Оба оглянулись. Старуха, которая курила длинные тонкие сигареты, воскликнула:

— Наконец-то, Ноздрюхин!

Красавчик в 'металлике' выдал короткое:

— Эх!

И умер, потому что Костя застрелил его первым. А так как опасался попасть в Бараско, который сидел напротив в глубине комнаты под прожекторами и еще в одного человека, который тоже был привязан к креслу, то выстрелил красавчику в лицо. Красавчик тут же исчез из поля зрения. А Костя, выбрав самую важную цель, стал стрелять из 'американца' в здоровяка в подтяжках, в белой рубахе и галифе. Здоровяк наклонился над Бараско и вовсю орудовал огромными кулачищами. Пули входили ему в бок и подмышку, а он все стоял и стоял. Костя успел подумать, господи, почему же он не падает? И тут же повернулся влево, опасаясь старухи на каблуках, но ее уже и след простыл. Только хлопнула еще одна тайная дверь. Костя, не раздумывая, пустил в нее очередь из АК-74М и стал смещаться к стене, потому что краем глаза заметил какое-то шевеление в углу, за креслом, а стрелять было нельзя, потому что можно было попасть в того, кто сидел в кресле со Звездой Героя России на груди. Судя по всему, тот, кто прятался за ним, был врачом, потому что шприц, белый халат и очки не оставляли сомнения в его профессии.

— Не убивай его! — крикнул Бараско. — Я сам!

Человек скулил, как собака. Он ползал вдоль стены и, как завороженный, следил за каждым движением Кости.

— Что ж так долго? Я все ждал, когда ты явишься, — укорил Бараско. — Должен же был твой 'анцитаур' сработать! Из-за него они и старались. Но я им ничего не сказал. Они ввели в меня какую-то гадость, чтобы развязать язык... А этот!.. сволочь, подонок, старухин прихвостень! — рассказывал Бараско, пока Костя разрезал его путы. — Дай! — Бараско схватил своего 'американца' и шагнул в угол.

Костя не стал смотреть. Он вдруг ощутил тяжелый запах крови, и его едва не стошнило. Только после того, как развязал второго человека, он заставил себя посмотреть в угол.

— Кто? Кто нас предал?! Говори, сволочь? — твердил Бараско и превращал пальцы человека в халате в отбивные.

— Я не знаю! Я не знаю! — выл человек, дергаясь, как паралитик.

— Кто?! Кто?!

— Да этот самый, — вдруг сказал человек в кресле.

Костя уже освободил его, и он разминал руки.

— Кто?

— Сидорович. По крайней мере, они несколько раз упоминали этого человека.

— Ага! — многозначительно сказал Бараско. — Все сходится. А ты значит, эскулап, на подхвате?

— Ага... — пискляво выдавил из себя человек в белом халате.

— Все! Уходим! Время! — напомнил Костя.

Бараско и сам сообразил.

— Капитан уходим!

Капитан подошел и пнул мертвого здоровяка.

— Здорово он мне морду попортил, — прошепелявил капитан, ковыряясь во рту и выплевывая раскрошенные зубы. — Садист! Один не справлялся. Позвали другого.

Бараско собирал свои вещи, разбросанные по комнате. Через пять секунд он уже был готов. Впрочем, кажется, капитан, тоже не отставал. Он наклонился над трупом красавчика и вытащил из наплечной кобуры огромный 'Вальтер' Р-99 и две обоймы.

Напоследок, когда Костя шагнул туда, где скрылась старуха, Бараско развернулся и расстрелял угол, где сидел человек в белом халате, потом помедлил мгновение и с удовольствием разнес вдребезги оба прожектора, и комната погрузилась во мрак.

Костя вбежал в следующую комнату в надежде увидеть труп старухи, но кроме ее туфель, ничего не обнаружил.

— Ох, и Рахиль Яковлевна! — изумился Бараско, пнув туфли. — Ох, и Рахиль Яковлевна! Старая лиса. Вспомнила прежние годы!

— Какие годы? — спросил Костя.

— Запахло деньгами. Большими деньгами. В прежние времена она возглавляла спецкомитет по чистоте партийных рядов. Так что ей не надо было даже переквалифицироваться. Ведь это старая-старая допросная еще времен Брежнева.

— А какие деньги? — удивился Костя.

— Денег в Дыре много. Здесь хабара лопатой греби. Один твой 'анцитаур' стоит миллионы.

— Ну и что? — удивился Костя, втайне возгордясь. — Деньги — это пыль!

— 'Анцитаур' твой — это бессмертие! — в сердцах объяснил Бараско ошарашенному Косте.

На выходе из тайной комнаты их уже ждали. Не успел Костя пошевелить дверную ручку, как во все стороны полетели щепки, и капитан Березин отдернул руку, как от провода под напряжением.

— Ну, как тебе, капитан?! — крикнул Бараско, прижимаясь к стене и сияя от восторга.

— Бегите сюда! — отозвался капитан. — Здесь еще одна дверь!

Но из-за этой двери их тоже обстреляли и даже предложили сдаваться.

— Гранату бы, — прошепелявил капитан.

— Держи! — Бараско бросил 'лимонку'.

Капитан ловко ее поймал, вырвал чеку и, нагнувшись, швырнул под дверь. Она покатилась по гулкому коридору от стенки к стенке: 'Бум-бум...' Потом дверь выбило вместе с лудкой. Бараско выстрелил в глубь коридора из подствольника, и они побежали, поливая свинцом все вокруг.

Глава 8

Неудачи Калиты

Должно быть, это был не самый удачный день.

Отряд Калиты вошел в Дыру не вместе со всеми, а, можно сказать, с черного входа: не через Саркофаг, а по старым туннелям вентиляционной системы. Этот путь знал только тот, кто строил и эксплуатировал ее. Так что Калите были все карты в руки. Но и он ошибся. Подвела память. За тридцать с лишним лет много воды утекло, и Калита уже был не тем Калитой, который водил отряды военных сталкеров по Зоне.

Честно говоря, Калита этот путь оставил для себя. А открыл он его совсем случайно. Во время восстановительных работ вдруг часть стены стала прозрачной, и Калита на свой страх и риск вошел в Дыру. Пробыл он там всего минут десять, но за это время понял ее значение.

В общем, когда Калита вывел свой отряд к знакомой стене, на которой мелом был нарисован крест, но оказалось, что это не то место. Потом он уже путем анализа и размышлений пришел к выводу, что крест нарисовали конкуренты, быть может, Сидорович приказал или черный сталкер постарался. Не суть важно. Важно, что кто-то разнюхал о тайном проходе, но не знал, где он конкретно, поэтому и поставил кресты на каждой стене.

Пришлось методично искать по всем туннелям, пока не пропал Жора Мамыра. Только что он, как обычно, плелся в хвосте и канючил о селедке, которую обожал, и вдруг исчез, испарился, растаял в темноте лабиринтов.

Дубасов зашептал так отчаянно:

— Жора! Где ты? — что у Калиты волосы встали дыбом.

Он страшно боялся потерять еще кого-нибудь и поэтому скомандовал:

— Стоп! Всем взяться за руки. А лучше обвязаться! И не приведи господь — шастать в туннеле по одиночке.

— Да не шастал он, — объяснил Юра Венгловский. — Где-то здесь рядом!

— По-моему, он что-то нашел... — неопределенно сказал Александр Ген.

Он, как и Калита, был одет в мягкий 'булат' и абсолютно не боялся Зоны. А это было плохо. Такие в бою погибают первыми, думал Калита, потому что лишены чувства опасности, и приказал Юре Венгловскому незаметно, но настойчиво опекать ученого.

— Тихо!

Все прислушались.

— Выключить фонари!

В темноте тишина стало еще явственней. Где-то скрипел, вращаясь, старый вентилятор. Гулял сквозняк. Пискнула крыса. И вдруг раздались шаги: 'Бух-бух!'

Каждый из них умел стрелять на звук и каждый готов был тут же разрядить рожок. Блеснул луч фонаря, из-за поворота явился Жора.

— Вот вы где?! — удивился он. — А я вас там ищу. Идемте, я Дыру нашел!

Оказывается, они ее миновали, не заметив. И не мудрено, Дыра уже открылась, а за прозрачной стеной был всего лишь следующий коридор, который кончался обычной дверью.

— Как в общественном туалете, — удивился Дубасов и постучал. — Кто там?

Звук был глухим, словно Дубасов ломился в гроб. Калита в плохом предчувствии поморщился. Но на этом неприятности не закончились — дверь оказалась заваленной снаружи. Видать, сегодня не наш день, понял Калита. То, что казалось простым, на деле оказалось сложным, потому что взрывать в Зоне вообще не рекомендовалось. Но насчет Дыры вообще никто ничего не знал. Как и чем взрыв отзовется? Главным по этой части у них был Леонид Куоркис. Теперь же остался один Сергей Чачич.

— Надеюсь, взрыв не вызовет ответной реакции Дыры, — философски изрек Ген, прячась за трубы.

— Открыть рот! — крикнул Чачич, нажимая на кнопку детонатора.

Рванула словно маленькая ядерная бомба. Андрей Дубасов упал и сильно ударился локтем. Жора прикусил язык и глупо смеялся сам над собой. Калита же ко всему отнесся с мрачной философской позиции: чему бывать, того не миновать. У него долго звенело в голове, потому что он оказался ближе всех к взрыву. К тому же сказывалась предыдущая контузия. Один Ген, казалось, ничего не заметил. Еще не рассеялись пыль и дым от взрывчатки, а он уже устремился в Дыру.

Дверь сорвало с петель, часть коридора со стороны Дыры разворотило напрочь, почва осела, и они оказались в яме, но не там, где обычно начиналась Дыра, а в совершенно незнакомом месте, и карты 'планшетника' оказались непригодными, потому что 'планшетник' был земным и ничего не показывал.

Некоторое время они сидели, щурясь, потому что яркий солнечный свет наполнил яму и удушающая жара вползла в нее огненным языком.

Калита высунулся, огляделся и спрятался назад.

— Все, мужики, — с испугом сказал он, — кажись, не туда вышли.

Яма находилась прямо по центру дороги. Справа над сухими деревьями торчали золоченые купола, слева — мост с разрушенными опорами, а под ним — обрамленная гранитной набережная и сухое русло реки. Там гуляли пылевые вихри. Все вокруг было засыпано песком и пылью.

— Дай посмотреть, — попросил Чачич и тоже выглянул.

Он долго, как показалось всем, озирался, а потом сел на корточки и в изумлении поведал:

— Город... старый... церковь.... и река. Народа нет.

— Была река, — поправил Калита.

— Там, где мы должны были выйти, города не должно быть, — убежденно сказал Ген. — Лес был и поле. За поле зайдешь — вот они овраги, речка и 'шар желаний'.

— Значит, по реке дойдем, — сказал самый нетерпеливый из них — Жора.

— Согласен! — кивнул Калита. — У кого есть другие предложения?

Все молчали.

Самое плохое заключалось в том, что для леса, как ни странно, 'планшетник' у них был, а для этого странного города не было. Это говорило только в пользу теории взаимопроникновения миров. Впервые теорию обосновал и высказал Александр Ген. По его мнению, Зоны — это место соприкосновения обычного и 'зеркального' под действием гравитации миров, а Дыры — проходы между ними. Теорию так и назвали 'Информационная теория Гена'. Один из ее постулатов гласил: 'Количество информации между мирами будет увеличиваться пропорционально увеличению гравитационных сил'. Самое интересное, что его теория прекрасно согласовывалась с теориями Эйнштейна и других гениев мира.

— Ну что, идем или нет? — нетерпеливо спросил Жома Мамыра.

Никому не хотелось лезть в топку. Кое-кто с вожделением поглядывал на прохладный подвал Зоны. Эх, плохо, не работает здесь 'планшетник'. Калита с сожалением затолкал его в карман.

— Что будем делать? — снова спросил он. — Будем искать наш вход в Дыру?

— Мы что, не в той точке вышли? — словно проснулся Ген.

— Как не в той? — удивился Дубасов и тоже хотел выглянуть, но его удержал Калита.

— Стоп! Хер его знает, как она отреагирует. Может, третьего и хлопнет. Фанатизм нам не нужен.

— Да, — призвал Ген, — давайте будем осторожными.

— Вспомнила бабка, как девкой была, — пробормотал Жора Мамыра.

Он уже готов был вылезти без команды. И вообще, ему надоела осторожность командира.

— Я сам первым буду осторожным, — заверил его Ген очень серьезно. — Прямо с этого момента. Только мне надо взглянуть хотя бы одним глазком...

Он приподнялся. Вначале по плечи, потом выше. Все услышали, как он отрешенно бормочет:

— Какое чудо, какая прелесть...

— Сашка... — не успел произнести Калита, как Ген, несмотря на толщину и живот, выскочил из ямы и понесся неизвестно куда, как пес за подранком.

Дальнейшее вышло чисто стихийно, вполне в русском стиле: все, нещадно гремя оружием и цепляясь рюкзаками друг за друга и за края ямы, бросились следом, чтобы только спасти Александра Гена, который, оказалось, гоняется за бабочкой-динозавром.

Бабочка была яркой, как махаон, величиной с ладонь, но со звериной мордой и рожками вместо усиков, и Калита, догоняя Гена, никак не мог вспомнить, где он такую бабочку видел. А когда вспомнил, то так завопил благим матом, что Ген от испуга замер, а потом обиделся:

— Ну вот... не дал... как обычно... цербер! Псих! Солдафон! Американский хорек! — ругался Ген.

Бабочка-динозавр, как нарочно, сделала странный маневр, совсем не в стиле земных бабочек — облетела мертвое дерево и спикировала на них. Калита замахнулся автоматом, она взмыла выше и пропала среди развалин жилых домов, щелкнув на прощание острыми, как бритва, челюстями.

— Пойдем! — тянул Калита Гена за рукав. — Пойдем от греха... Я тебе прошу...

— Какая бабочка!.. — все оглядывался Ген. — Какая бабочка...

— Это 'гемус', — сказал Калита, чтобы Ген не очень-то радовался.

Реакция профессора оказалась совершенно неожиданной.

— 'Гемус'?!! — воскликнул пораженный Ген. — Это что, 'гемус'?!

— 'Гемус', 'гемус', — мрачно соглашался Калита, поняв, что дал маху.

— Не может быть?!

— Может, может, — тянул Калита друга к спасительной яме.

Только бы довести, думал он. Домой, домой! Сейчас найдем выход отсюда и преспокойно займемся 'шаром желаний'. А 'гемусы' нам не нужны, пусть ими зоологи занимаются. Они сумасшедшие.

— Но 'гемус'?.. — оглянулся Ген, все еще не веря.

— Да-да-да... — подталкивал его в зад Калита, — 'гемус'...

— Я даже не успел сфотографировать!

— Спокойно... спокойно... — подталкивал он друга, — в следующий раз... в следующий раз... без фанатизма...

У него не было времени, иначе бы он напомнил Гену историю о том, как однажды уже видел такую бабочку у приятеля в Иркутске. 'Гемуса' кормили лабораторными мышами и держали за крепкой металлической сеткой, однако это не помешало ему откусить хозяину палец, который тот неосторожно просунул в клетку. Однажды ночью 'гемус' перегрыз сетку, разбил окно и улетел в тайгу. Даже сибирские морозы не уничтожили его. Говорят, что колония 'гемусов' появилась в Баргузинском заповеднике и питается исключительно линками и соболями. А еще говорят, что в тайге стало меньше медведей и что, якобы, они откочевывают на север, а 'гемусы' — за ними.

Калита все подталкивал и подталкивал Гена, пока на помощь не пришли Чачич и Дубасов. Они втроем, кроме потрясенного Гена, перевели уже было дух, в надежде увидеть долгожданную яму, как вдруг за поворотом на набережную обнаружили Жору Мамыру, который в страшном волнении расхаживал на том месте, где некогда зияла яма, воздевал руки к небу и вопрошал трагическим голосом:

— Что теперь будет?! Что теперь будет?!

— Писец... — произнес Калита упавшим голосом. — Дыра закрылась...

Похоже, Жора посчитал этот факт личным промахом и сильно переживал по этому поводу:

— Это я! Я виноват!

Все нехорошо посмотрели на Александра Гена.

— Мужики, я то при чем? — удивился Ген, все еще с надеждой поглядывая туда, где порхал 'гемус'.

Яма его интересовала меньше всего. Главным была та новизна, которую принесла Дыра. Сколько открытий! — думал он восхищенно. Кладезь непознанного! Эльдорадо!

— Я ничего не мог сделать! — сокрушался Жора, ударяя себя кулаком в грудь. — Она вдруг стала затягиваться! Не оставлять же мне вас? Хорошо, хоть оружие и рюкзаки успел выхватить. 'Муха' только вот одна там осталась.

— Так, все! Спокойно! — сказал Калита. — Хватит ныть! Надо определиться на местности. Где Венгловский?

— Я здесь, — раздался спокойный голос из ближайших развалин.

Венгловский привстал и показался им. Оказывается, только он один проявил профессионализм группы 'Бета' и прикрывал выход из Дыры по всем правилам, то есть с ПКМ, готовым к бою, и расчехленным РПГ-27. 'Вот, учитесь!' — хотел сказать Калита, но передумал. Не было времени поучать.

— Ты что-нибудь сообразил? — спросил он.

— Там юг, а там север, — показал рукой Венгловский. — А солнце крутится в обратную сторону.

— Правильно, — согласился Калита. — Должно крутиться в другую сторону. Значит, мы в Дыре.

— Ну да! — подтвердил юный Жора. — А где еще?

Высокий, нескладный, со свернутым набок носом, обычно он был унылым, потому что постоянно думал о девушках. Теперь стал еще унылее и больше, чем кто-либо из них, переживавших случившееся.

— Где угодно могли оказаться, — сказал Ген, который уже оправился от испуга. — Даже на луне. Это же 'Бездна'!

Калита едва не сделал ему замечание, чтобы он никому не морочил головы своей метафизической ерундой. Ницше придумал, а этот, как попка, повторяет. Только бойцов пугает. Хотя, конечно, напугать их сложно.

— Нет, на луну нам не нужно, — очень серьезно ответил Чачич.

— Это все из-за взрыва. Если бы не взрывали, — заметил Дубасов, — то вышли бы там, где надо.

— Ну, положим, это еще неизвестно, — сказал Чачич и подумал, что в его жизни приключений и так хватает. Одним меньше, одним больше. Какая разница?

— Все может быть, — согласился Калита. — Разбираем оружие и уходим на северо-восток, там наш лес.

— В нынешних координатах? — уточнил Венгловский.

— Все запомнили? Здесь вместо севера — юг. А солнце заходит на востоке. Впереди иду я. За мной Серега, Жора, потом Дубасов с гранатометом наготове, за ним профессор. Замыкающий Венгловский. Все ясно? Вопросы есть?

— А 'гемус'? — спросил Ген и показал пальцем туда, где порхала бабочка-динозавр.

— 'Гемуса' я тебе гарантирую, — терпеливо, как душевнобольному, пообещал Калита.

— Правда?!!

— Конечно, правда! — соврал Калита.

— Это великое научное открытие! — стал вещать Ген. — Ты хоть понимаешь?!

Но его уже никто не слушал. Все принялись надевать рюкзаки. Потом пошли, озираясь на диковинные развалины и рассматривая песок под ногами, в надежде увидеть хоть чьи-нибудь следы.

Город был странным: то вначале походил на города двадцатого века — с железом, стеклом и бетоном, то вдруг под ногами появлялась каменная брусчатка, а покосившиеся дома сделались одно— и двухэтажными да еще в готическом стиле — с маленькими окошками да с дубовыми рассохшимися дверями. Дернул одну Калита, да оказалась она закрытой. Зато в окошке, как ему показалось, мелькнуло странное лицо в чепчике. Хотел он выломить дверь, да поостерегся. Лицо у человека было, как у покойника, а руки костлявые, как у смерти. Чур-чур меня, шарахнулся Калита.

А главное — всех угнетали мертвые деревья. Сухие, почерневшие и побелевшие, словно кости, они стояли то там, то здесь, как на огромном, бескрайнем кладбище. То и дело налетал сухой, колючий ветер, между деревьями возникали вихри, которые потом оказывались в сухом русле реки, и тогда воздух наполнялся мелким, как в пустыне, песком.

Вначале все шли сбившись плотной группой, потом привыкли, но все же настороженность не покидала их. Через полчаса ходьбы под палящим солнцем все от непривычки уже обливались потом. А солнце стояло в зените и пекло, как сумасшедшее. Шлемы поснимали, затем пришла очередь курток.

— Боже мой, где мы? — то и дело спрашивал Дубасов. — Я не знал, что в Дыре есть города с таким климатом.

— Похоже на города Германии с музейными кварталами. Но все же что-то не то, — сказал Александр Ген. — Бывал я в Германии. Нет, это не Германия. Здесь размах другой.

— Ни одной вывески. Ни одного указателя.

— А это? — спросил Жора.

— Замечательно! — восклицал Ген, с благоговением поглаживая древние стены. — Грецким орехом намазано, поэтому и черное. Сколько раз я о подобном читал, а здесь живое, настоящее...

Он не обращал внимания на жару, фотографировал все подряд и делал записи в электронном блокноте. Шлем ему мешал, он снял его и повесил на пояс. А автомат вообще отдал Жоре — благо, что Калита не заметил.

— А ведь здесь была война, — не уставал повторять Чачич, разглядывая развалины старинного костела со следами копоти. — Как у нас на Карповке.

Калита вспомнил, что Чачич родом из Санкт-Петербурга, с Большой дворянской. На реке Карповка действительно стоял костел.

— И главное — никаких людей, — сказал Александр Ген, чуть присмирев, после того, как заглянул в кривой переулок.

Любопытство взяло в нем верх над робостью кабинетного ученого, и он сунул нос в переулок. Для этого ему пришлось перелезть через гору мусора, поросшего непроходимым татарником и лопухами. За мусорной кучей сразу нашелся поворот налево. Ген, полагая, что увидит что-то необычное, приготовил фотоаппарат и высунулся. 'Чик!!!' — вспышка осветила то, что заставило его бежать быстрее лани. Он мигом вымелся из переулка, даже не заметив, как перелетел, через гору мусора и, испуганно оглядываясь, пристроился за Юрой Венгловским, который замыкал отряд. В его обязанности входило подгонять отстающих. Но он был так поражен городом, что пропустил вояж Гена в переулок, а то бы не избежать Гену выговора от Калиты.

Отдышавшись и немного успокоившись, Ген решил посмотреть, что же он такое увидел в переулке, но сколько ни всматривался в матрицу фотоаппарата, определить так и не смог. Однозначно — огромные зубы и даже чей-то глаз с вертикальным зрачком. Но если провернуть матрицу на девяносто градусов, то выходило совсем другое.

— Что там у тебя? — спросил Венгловский, заглядывая Гену через плечо. — Баба в плаще, что ли? Где ты ее взял? — Юра Венгловский вдруг вспомнил, что должен опекать ученого, и проявил характер: — Ты бы не шлялся где попало. Еще, не дай бог, влезешь в какое-нибудь дерьмо, а мне отвечать.

— Не влезу, — пообещал нобелевский лауреат, с вожделение поглядывая на следующий переулок. Тайна фотографии только распалила его воображение.

— Но-но мне... — предупредил Венгловский. — И автомат свой возьми.

Зачем мне автомат, подумал Ген, если я никого убивать не собираюсь, и вообще, вся эта броня — она мне только мешает.

Они миновали старую часть города и вступили в современную. На границе разрушения были наиболее масштабные — целый квартал выгоревших зданий, от которых остались одни руины и стены. Однако бои были настолько давними, что ни запаха копоти, ни пепла не чувствовалось, а развалины поросли колючками. Это и скрывало истинные размеры разрушений.

Может, мы все еще на Земле? — думал Ген. Только переместились во времени. Но это противоречит нашим знаниям о времени и пространстве. Неужели Эйнштейн ошибался?

— Слышал я об этих места, — вдруг сказал Калита, останавливаясь в тени старого кирпичного здания, на краю площади, залитой беспощадным солнцем.

Потом они увидели огромный, как котлован, след. Все столпились на его краю, рассматривая. След был свежим, примятая лебеда еще не успела подняться.

— Вот это да!.. — пробормотал Чачич, смущенно почесывая макушку.

Ему как вертолетчику приходилось бывать в разных ситуациях, и он давно отвык от восторгов, но здесь было чему удивиться.

Калита так разволновался, что закурил сразу две сигареты.

Венгловский и Жора тут же заняли боевые позиции.

— Прекратите, здесь никого нет, — устало сказал Калита. — Дальше идти бессмысленно. В две тысячи пятом в Зону вышел странный человек. Звали его Артур Бобренок. Был он малость сумасшедшим. Не знал, что такое мобильник, а о компьютерах даже не слышал. Он рассказал историю, что будто бы они с черным сталкером нашли 'шар желаний'. Но не в Дыре, конечно, и не в нашей Зоне, а в американской, за бугром. Это сейчас понятно, что все Зоны объединены через Дыру. А тогда мы ничего не знали. В общем, черный сталкер сунул этого мальчишку на откуп 'дровосеку', а 'шар желаний' притырил. По какой-то причине 'дровосек' его не убил. Бедняга больше тридцати лет прожил не то в Зоне, не то в Дыре. Он и рассказал о городе. Город этот бескрайний, за ним лежит пустыня. За пустыней — неизвестно что, но там времени нет. Одна 'стеклянная стена'. Те, кто смогли туда дойти, вроде бы как пропали. Вернее, они очутились в другом времени и вернуться назад не смогли. Так гласит легенда. Жили здесь люди и из прошлого, и из настоящего и дрались между собой из-за воды, из-за власти, из-за женщин. Потом пришли наши. Тоже, конечно, добавили. Реку перегородили, поставили электростанцию. Солнце искусственное возвели. Оно должно выключаться в двенадцать ночи. Воды здесь нет. Зато ходят памятники и летают бульдозеры. Сам Артур Бобренок входил в состав одной экспедиции, которая искала воду и людей. Экспедиция провалилась. Надо найти ее следы и выходить из города по ним. Это единственный наш шанс.

— А как может летать бульдозер? — спросил Жора, и лицо у него стало глупым-глупым, как у первоклашки.

— Или ходить памятник? — удивился Венгловский.

— Вот как этот, — сказал Калита, показывая на гигантский след и все больше отгоняя от себя странное подозрение, что видит знакомые пейзажи. — А пока ищем следы трактора. Они при такой жаре сто лет сохраняются в неизменном виде. Воду беречь. Неизвестно, когда мы ее найдем. В дома не лезть. Это особенно касается тебя, Саша.

— Почему?

— Потому...

— Но почему?

— Можно подцепить инфекцию.

— Какая к черту инфекция в такую жару?!

— Здесь были войны. Возможно, из-за чумы или холеры.

Вдруг подул ветерок, и то, что всем только казалось, стало очевидным. Пахло падалью. Калита посмотрел на противоположный край площади. Там что-то шевелилось — огромное, черное, отливающее синим металлом. Откуда? Не может быть. Так много.

— Медленно, медленно отступаем... — приказал Калита.

Но Ген с рюкзаком на спине уже бежал через площадь, вопя, как резанный:

— 'Гемус'! 'Гемус'!

Больше ни одного ученого брать с собой в Дыру не буду, зло подумал Калита и выстрелил из 'мухи'.

* * *

— Придется зубы вставлять, — прошепелявил капитан, рассматривая рот в осколок зеркала. — Они у меня и раньше-то не были крепкими, а теперь подавно. Кстати, меня Федором зовут, а фамилия Березин, — и пожал всем руки.

Он все еще не до конца верил в свои миллионы, поэтому и говорил о зубах, как о большой потере. Вставлю такие, как у старухи, думал он. Будет даже красивее, чем натуральные. И все же, какого черта я поперся в Дыру? Любопытство увидеть 'шар желаний' перевесило все остальные доводы? Дурак, ой, какой же я дурак! Зато роман получится шикарный, радовался он. Только я еще не понял, о чем будет роман. Может быть, о Зоне и о Дыре. Потом его осенило, и он посмотрел вначале на Бараско, а потом на Костю. А вот и герои!

— А Звезда Героя откуда? — спросил Бараско.

— Я Афган прошел... — скромно ответил он.

— Больно ты молод для Афгана, — заметил Бараско, но не стал заострять тему.

Она и так была заострена до предела. После того, как они выбили 'лимонкой' дверь и обстреляли гранатами коридор, путь был свободен, и они побежали к выходу. Мощный патрон 'американца' давал им преимущество. Пули с легкостью прошивали стеклянные витражи второго этажа, где пряталась охрана. Да и АК-74М почти не уступал в эффективности, только давал больше рикошета.

Однако защитники 'Дома мух' успели притащить с крыльца ДШК и открыли такой ураганный огонь, что пришлось отползать быстрее тараканов — по полу, по полу. На голову сыпалась штукатурка, а в воздухе стояла такая пыль, что ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Тем не менее, Бараско умудрился найти вход в подвал, и они заняли оборону. Выкуривали их по всем правилам: вначале бросали гранаты, а потом, как дураки, перли в атаку. Троих они скосили. Когда гранаты кончились, появились тряпки, смоченные в бензине и в соляре. Но подвал строили на совесть. Он был обширным и глубоким, с хорошей вентиляцией. Держаться в нем можно было хоть неделю, было бы побольше патронов. Вскоре они стали считать каждый из них и тратили с умом. А потом, когда не осталось ни одного, собрались в самом дальнем закутке вокруг единственной гранаты и стали ждать, что будет дальше.

Рахиль Яковлевна уже перестала увещевать, чтобы они сдавались. Плюнула сквозь фарфоровые зубы и пропала. Да и горючее, похоже, у них кончилось. Но когда Костя попробовал было сунуться на лестницу, то едва не получил пулю в лоб. Оставалось только ждать смерти.

И они дождались. На третий день, к вечеру, вдруг наверху раздался непонятный шум, прозвучало несколько очередей, пара взрывов. Потом невнятный голос произнес:

— Эй... русс... побили мы ваших. Вылазь. Обижать не будем...

Так они стали почетными пленниками, и их кормили на убой, но отходить далеко от лагеря не давали. Из кустов неизменно появлялся часовой и делал знак, чтобы возвращались.

Бараско ругался, грозился кому-то пожаловаться, но все без толку. На рассвете их отвели к реке и дали помыться. Они долго плескались в мелководной реке. Терли белым-белым песком закопченные лица и руки. Потом выползли голышом на косу и загорали. Часовых видно не было. По пляжу бегали крабы, в воде суетились мальки. Припекало солнце.

— Красота, — сказал Бараско, — как в Африке.

— Сбежим? — предложил Костя, рассматривая беспечные облака, плывущие неизвестно куда.

— Я не хочу, — сказал новоявленный Березин. — Мне и здесь хорошо. Не бьют, ну и ладно.

Конечно, он хитрил, ему хотелось хоть одним глазом увидеть 'шар желаний', но он боялся сглазить удачу, которая от него бегала всю жизнь. Может быть, теперь повезет, и я стану знаменитым писателем? — думал он.

— Сбежать мы всегда успеем, — сказал Бараско, приподнимаясь на локтях. — Надо знать куда.

Казалось, он что-то знает, но не говорит.

— Мы, как птички в золотой клетке, — сказал Костя.

Когда они выбрались из подвала, партизаны посадили их в какой-то кокон. Оказывается, был и такой хабар, и в мгновении ока переместили сюда — в местность, похожую на саванну, с редкими тенистыми деревьями и мягкой травой под ними.

Костя Сабуров еще больше зауважал Бараско. Ведь была у него возможность уйти из подвала и вообще, из 'Дома мух'. Была! А он ею не воспользовался. Настоящий мужик!

Вместе с оружием у них вежливо, но настойчиво отобрали 'пометы' — одноразовую шапку-невидимку, и 'куни-кори' — антигравитатор, кроме 'анцитаура', который сделался прозрачным. Костя чувствовал, как он прилепился к затылку. Оказывается, Бараско — это тот человек, на которого можно положиться. Лежа на горячем чистом песке, Костя думал об этом. Он никогда не представлял себе Бараско в качестве друга, а сегодня вдруг представил. Неплохо... подумал он. Но представить Бараско в Москве Костя себе не мог. На концерте 'Сплина', например. Бараско там был бы явно чужим. Да и из тусовок он будет выпадать. В общем, странный друг какой-то получался, больше подходящий для Зоны, чем для цивильной жизни. Девчонки не одобрят, думал Костя.

Потом явился краснокожий вождь партизан по фамилии Давыдов, но ни бельмеса не понимающий по-русски.

— Его-твоя, — сказал переводчик, — ничего не понимай.

— А ты? — спросил Бараско.

— А я служить у твоя вояк. Я понимай.

— Кем ты служил?

— Толмач. На пятый полку.

— Долго служил?

Толмач не мог вспомнить слово и показал на пальцах — три.

— Три года! — воскликнул Костя.

— А что ты думал? Наши здесь давно зацепились, — пояснил Бараско.

— Его говорит, чтобы вы не волновай.

Если бы Костя не знал, что Давыдов — вождь и командир партизан, он бы принял его за грузчика с Казанского или за бомбилу с МКАДа. Давыдов беспрестанно улыбался и жал им руки после каждой фразы толмача. Его физиономия выражала сплошное доброжелательство.

— Ты ему скажи, чтобы вместо поклонов, отдал наши автоматы и вещи.

— Сказал уже, — ответил толмач. — Вернуть вам оружий, если согласны участвовать в операции.

— Какой операции? — удивился Бараско.

Березин тоже навострил уши, но по другому поводу. Он увидел местных женщин и стал вести себя согласно предсказаниям 'камбуна' Гайсина, то есть махать руками и всячески привлекать к себе внимание.

Женщины шли по воду. Были они высокими, стройными, в ярких одеждах. На Березина они не обращали внимания.

— Белый человек хороши умеет воевать, — перевел толмач. — Поможете нам, поможем и вам.

— А сами боитесь?

— Не боятся только дураки, — ответил Давыдов на вполне приличном русском.

Оказывается, он соблюдал дипломатический этикет. Вот придурок! — удивился Костя.

— Слышь, капитан, — позвал Бараско. — Воевать будешь?

— Не-е-е... я лучше по женской части, — облизнулся Березин, глядя на аборигенок.

— Чудак, — сказал Бараско, — они тебя с удовольствием женят. Но тогда ты не сможешь уйти отсюда. Оставайся, станешь шаманом. Будешь жить в круглом шалаше из глины.

Березин подумал о своих миллионах и понял, что местные женщины недостаточно хороши. Действительно, все они были выше его на целую голову да и сложение у них было монументальное.

— Ладно, — сказал он, с трудом отрывая взгляд. — С кем воюем?

— С кем воюем? — спросил Бараско у вождя.

— Ни с кем воевать не надо, — перевел толмач. — Надо просто сходить на Край мира.

— А где Край мира?

— Там, где начинается Зона.

— Зачем? — удивился не только Бараско, но и Костя. — Мы только что оттуда.

Березину было все равно, куда топать, он снова уставился на женщин. По лицу у него бродила плотоядная улыбка.

— Секрет, — ответил Давыдов. — Вашего присутствия будет достаточно. А пока отдыхай!

Вождь Давыдов и толмач удалились.

— А чего у него такая фамилия? — спросил Костя.

— Это не фамилия, — ответил Бараско. — Это имя. У туземцев фамилий нет.

— Имя?! — засмеялся Костя от удивления.

— А у него отец, как ты уже догадался, из наших. Еще из советских времен. То ли какой-то генерал, то ли сам командующий. Вот так же, как и он, — Бараско кивнул на Березина, — облизывался, облизывался, а потом взял да женился. Пока часть в Дыре стояла, он так и жил: то в племени, то на службе. А у самого, между прочим, семья в Союзе. Перед самым его переводом в Союз они нашего вояку выкрали и увезли в пустыню. Полгода прятали. Должно быть, с его же легкой руки. Наши, конечно, его вернули, но предварительно перевернули здесь все вверх дном. Верно, для туземцев это было последней каплей терпения. Они и стали партизанить.

— А с кем наши здесь воевали? — спросил Костя.

— Чудак человек, — хмыкнул Бараско. — С американцами, с кем еще, ну и с НАТО, разумеется. Но самое интересное, что за все годы существования контингента не произошло ни одного боестолкновения. Предполагают, что Дыра бескрайняя. Даже сами туземцы не знаю ее пределов. Эти наши, они как бы обрусевшие туземцы. Но иногда откуда-то приходят туземцы-охотники, говорящие на плохом английском. Вот и сделали вывод, что существуют контингенты других стран. Естественно, все информацию засекретили, а Зону заминировали ловушками.

— Какими ловушками? — спросил капитан Березин, переключившись на разговор.

Женщины давно ушли, набрав воды. Капитану стало скучно, он принялся зевать.

— А откуда, по-вашему, в Зоне ловушки? — словно между делом поинтересовался Калита.

— Как откуда?! — аж подскочил Костя и сел на горячий песок. — Не может быть?!

— Может, может... — многозначительно подтвердил Бараско. — Наши сами еще со времен СССР поставляли в Зону ловушки.

— Вот козлы! Вот гады! — в восхищении удивился Костя. — Значит, все это наши придумали?!

— Нет. Не придумали, а изучили и стали пользоваться природным феноменом. А первопричин появления Дыры и Зоны по-прежнему никто не знает. Так что не исключены и инопланетяне. Но они же не вмешиваются? Не вмешиваются! Как бы не играют большой роли. Значит, их нет. Получается, голая эфемерность.

— Ну да, — ошарашенно заметил Костя, — только кашу заварили.

— Может, у них такая задача и была, — согласился Бараско, — открыть нам глаза на устройство мира. Показать, что он здесь, рядом. А мы — космос! Космос! Может, действительно был прав этот... как его? М-м-м...

— Ницше... — подсказал капитан Березин.

Бараско с удивлением уставился на него. Он почему-то полагал, что капитан-служака, кроме как ублажать женщин, ни на что не способен.

— Ну да, Ницше, — продолжил капитан Березин. — Только он эту Дыру называл 'Бездной', которая в его понимании была отражением наших ментальных страхов. Ницше один догадался. Он готов был раскрыть все планы инопланетян, но они его запрятали в сумасшедший дом на десять лет, где он благополучно и скончался, так и не раскрыв глаза человечеству на суть проблемы. Вернее, он, конечно, пытался, но ему не дали, поразив его тело и мозг тяжелой болезнью.

Таким образом, Бараско был посрамлен. Капитан с выбитыми зубами неожиданно оказался философом.

— Странная у тебя теория, — заметил Бараско.

— Это не теория, это реальность, — важно прошепелявил Березин.

Вдалеке заскрипела телега. Костя потянулся к одежде. Ему показалось, что вместо привычного возницы еду привезла женщина. Должно быть, она все же обратила внимание на старания белого человека, решил Костя.

Быстрее всех отреагировал Березин. Едва прикрыв срам, он понесся к телеге, голося, как жеребец: 'Иго-го! Иго-го!' Пока Костя с Бараско одевались, обувались, пока нашли брод, Березин с женщиной-возницей куда-то пропал.

Костя с Бараско уже поели, умяли еще и откушали добавку, развалились тут же в тени и подремали под легким ветерком, и только тогда появился Березин, как ясное солнышко. Сожрал то, что осталось. А осталось полкотла щей, здоровенная нога какого-то зверя, тушеная на углях, и заморские фрукты, похожие на манго.

— Ну вы и гады, — в конце трапезы сказал Березин, с тревогой поглядывая по сторонам, — не могли побольше жратвы оставить.

— Отощал? — полюбопытствовали они.

— Не то слово, — пожаловался Березин. — Такое ощущение, словно пробежал двести километров.

— Капитана... — вдруг раздалось из кустов. — Капитана... Моя хочет еще.

— Пожрали, и все! — подскочил Березин. — Пойдем отсюда! Что-то жарковато становится.

Бараско засмеялся.

— Чего ты ржешь?! — поморщившись, возмутился Березин. — Я, можно сказать, истерся до основания.

— Да, женщины здесь горячие. Прости, забыл предупредить. Не каждому по плечу.

— Это мне-то по плечу?! — гордо спросил Березин. — Даже очень по плечу, но есть дела поважнее.

— Это точно, — согласился Бараско.

Костя же деликатно промолчал, потому что у него не было твердого мнения на этот счет, как, впрочем, и жизненного опыта.

* * *

Если бы Александр Ген не был молодым, а ноги у него бегали бы не так быстро, не пережил бы он этого дня. Схоронили бы его в развалинах, если бы осталось, что хоронить, и отправились бы дальше. Но Гену повезло, а научная общественность так и осталась в неведении, что едва не лишилась нобелевского лауреата.

Впрочем, граната 'муха' оказалась куда проворней. Прочертив вдоль площади огненную дугу, она угодила в то, что издали представлялось копошащейся массой. Взрыв 'гемусов' разметал, как листья, и они, погибшие и оглушенные, долго еще падали на брусчатку, устилая ее сталисто-синим покрывалом. Те же, которые остались живы, в панике разлетелись по окрестностям. Однако нашлось пара особей, отличающихся особой злостью, которая набросилась на Гена, если бы не его 'булат' и шлем, остался бы он без носа и ушей. Они его долго преследовали, пока не загнали в развалины двухэтажного дома, от которого остались несколько уцелевших комнат, стены да часть крыши, вздыбившейся, как паруса на сломанной мачте.

Калита подкрался с другой стороны и одной очередью убил обоих 'гемусов'.

— Убил-л-л бабочек, — саркастически констатировал Ген и раз десять потыкал пальцем в небо. — Я тебе этого никогда не прощу!

— Слушай сюда, — сказал Калита, — я не посмотрю, что ты мой друг, привяжу к Венгловскому веревкой, и будешь ходить, как пес на привязи.

— Зачем ты их убил?! Зачем?!

— На, посмотри, — Калита протянул ему бинокль. — Кто там лежит?

— Ну этот, как его?..

— Вот именно. Твои 'гемусы' завалили и сожрали 'дантая'. С тобой бы они расправились еще быстрее, даже броня не помогла бы, и остались бы мы без научной поддержки.

— Я думал, ты меня понимаешь! — уперся Ген. — Это же 'гемус'! Природный феномен. Живой артефакт! Недостающее звено между насекомыми и динозаврами. А ты их убиваешь!

— И буду убивать! — отозвался Калита, вскидывая автомат, потому что несколько 'гемусов' ожили и нагло кружили над площадью.

Но стрелять не стал. Хватит на сегодня шума, решил он. Если кто-то есть поблизости, обязательно припрется.

— Командир... — тихо позвал его Дубасов и показал жестом, что рядом опасность.

Дубасов находился через дорогу и, должно быть, видел противника. Калита и Ген застряли в доме-утюге, который клином врезался в площадь. Сам Калита заскочил бы сюда только при крайних обстоятельствах — слишком неудобной была позиция. Она простреливалась и справа, и слева, и с тыла. А из домов с противоположной стороны легко можно было метнуть гранату. Все это понимал Калита, но чисто теоретически, не представляя, с кем они столкнулись — может быть, с какой-нибудь движущейся ловушкой?

Так думал Калита, сидя на куче мусора.

Пуля ударила издали. Снайпер метился в голову, но промахнулся на пару сантиметров, и пуля расплющилась о стену. У Калиты была хорошая реакция. Он сделал вид, что в него попали и завалился на бок под защиту кучи щебня.

Ген, ничего не замечая, продолжал распинаться об ответственности перед человечеством, вернее, о полной безответственности вояк, о том, что надо понимать значение артефактов, а не убивать их, о том, что наука превыше всего и прочее, прочее, прочее. Калита терпеливо слушал и в который раз пожалел, что взял Гена с собой. Он хотел напомнить ему, что это не исследовательская экспедиция, а что они идут за величайшим хабаром, который и осчастливит это самое человечество. Но не стал. К чему? Друг явно был не от мира сего. Поэтому он, подскочил и слегка заехал ему в солнечное плетение, а потом потащил сложившегося пополам Гена в глубину полуразвалившегося дома-утюга. Спрятал его под капитальную стенку и наставительно сказал:

— Полежи пока, я сейчас...

Ген всхлипывал и ловил ртом воздух. Над развалинами нависла грозная тишина. Она была настолько ощутима, что Калита чувствовал, как у него по спине пробегают мурашки.

Разумеется, если их вычислили, то теперь, должно быть, уже окружают. Только этим и объяснялась затянувшаяся тишина. Калита успел сменить позицию — отполз к стене, чтобы выглянуть в дыру и сориентироваться, как тут же оказался в гуще боя. Разом застрекотали не меньше пяти-шести МР-40. Пули девятого калибра, толстые, пухлые, как поросята, влетали в окна и рикошетили от стен и залетали в ту комнату, где лежал Калита. Спасало его только то, что дом был сложен из старого красного кирпича, и пули вязли в нем. А когда ударил пулемет MG-34, Калита понял, что на этот раз они нарвались на серьезного противника. Огонь был настолько плотным, что хотелось закопаться в самом дальнем углу. Но Калита заставил себя расстрелять рожок в ту сторону, откуда бил немецкий пулемет. А потом решил, что пора сматываться. Надо было срочно вытаскивать Гена и уходить, не принимая боя. Во-первых, неизвестно, сколько сил у противника, а во-вторых, стрельба могла быть всего лишь отвлекающим маневром от более серьезной атаки.

Судя по всему, MG-34 бил вдоль площади, отсекая всякое перемещение справа и слева от дома-утюга. Но это было не самое страшное. Главная опасность заключалось в том, что с противоположной стороны улицы дом легко можно было забросать гранатами и взять одним броском.

Между тем, Венгловский действовал: направил Жору к Калите, а Дубасова с ПКМ — в обход. 'Плюх!' — рядом с Калитой шлепнулся Жора Мамыра с двумя гранатометами.

— Андрей Павлович! Мы вас не бросим!

— Я же просил, на 'ты', с уважением, без хамства!

— Я стесняюсь, Андрей Павлович.

— В следующий раз дам по голове за стеснение!

Пока Жора выбирал цель для 'мухи', заработал пулемета ПКМ, не давая немцам перебежать улицу. Молодец, подумал о Венгловском Калита, как всегда, все сделал грамотно, послал Дубасова прикрыть улицу, дабы дом-утюг не атаковали с тыла

Граната взорвалась за стенкой, и осколки выбили остатки стекол. Со звоном они вылетели на улицу. Крыша над зданием тяжело заскрипела, но не рухнула. ПКМ захлебывался. Он бил вдоль стен, под очень острым углом, высекая искры и поднимая облачка пыли. Такой огонь был малоэффективным. Немцы бросили еще пару гранат, но в атаку не полезли. Следовало срочно уходить — пока они выжидали, когда у ПКМ кончится лента, пока не произошло еще что-нибудь непредвиденное.

Как только Жора выстрелил по MG-34, Калита побежал за Геном. Но его на месте не оказалось. Валялась только пустая фляга. Калита сунул ее за пазуху и пополз дальше. Пули летели выше, поверх кирпичных стен, и в воздухе висела красная пыль. В соседней комнате Гена тоже не было. Стены здесь практически не давали защиты, и Калита дал длинную очередь по окнам ближайшего здания, даже не надеясь в кого-то попасть. Потом вспомнил о подствольнике и принялся стрелять гранатами. 'Это тебе не хухры-мухры', — бормотал он выпуская гранату за гранатой. Гена он обнаружил в развалинах чуть дальше, над ними как раз вздыбилась крыша и были видны балки перекрытия. Сашка с решительным видом прижимал к себе автомат.

— Саша, — позвал Калита. — Профессор!

— А?.. — растерянно оглянулся он, близоруко морщась.

— Уходим!

— Погоди... погоди... — бормотал Ген, неумело возясь с автоматом. — Я сейчас... — он прицелился — куда неизвестно, в противника, которого не мог видеть.

Ген мог убить опытного солдата разве что случайно. Стрелять из автомата для него было все равно что кидаться камнями.

— Брось! — сказал Калита, и потянул его за рукав, помня, что Ген склонен к необдуманным поступкам.

— Отстань! — Ген снова прицелился.

Калита терпеливо вздохнул.

После взрыва 'мухи' пулемет MG-34 на мгновение умолк, а потом стал бить с удвоенным ожесточением. Дорога была каждая секунда. Сейчас пойдут в атаку, подумал Калита. Раздалось несколько хлопков гранат, которые не долетели до окон. Стена в соседней комнате обвалилась. Клубы пыли полетели во все стороны. Вдруг Калита увидел фаустника. Он целился с третьего этажа.

Калита схватил Гена и потащил. В это мгновение вторая 'муха' все же попала в немецкий MG-34, из развалин вынырнул Жора, и вдвоем они справились с брыкающимся Геном, которому очень хотелось застрелить какого-нибудь немецкого солдата.

— Гады, враги, сволочи! — воинственно бормотал брыкающийся Ген.

Они в три прыжка, волоча тяжеленного Гена, пересекли улицу и оказались среди своих.

— Уходите через квартал! — крикнул Венгловский. — Я вас прикрою!

Оказывается, он сделал еще одно очень нужное дело — посадил Сергея Чачича в доме, похожем на Бастилию, и Чачич прикрывал отход всей группы. Дубасов прибежал по соседней улице. Он расстрелял две ленты. Жора помогал ему перезарядить пулемет.

В этот момент немцы броском захватили дом-утюг, и Калита попал в солдата, который сгоряча выскочил из развалин. Он так и рухнул головой по направлению движения. Остальные спрятались за стенами и принялись стрелять. Жора кинул наступательную гранату РГО. Такие гранаты взрывались от удара. Здание затянуло пылью. Ветхая крыша накренилась, поехала, как на салазках, и рухнула, сравняв с землей угол дом. Из развалин донеслись крики и стоны.

Вдруг поднялся сильный ветер. Он нес песок и пыль. На поле боя пала тень. Земля содрогнулась. Калита поднял глаза. По улице города, задевая головой за облака, двигался каменный человек в ботфортах и сюртуке, полы которого цеплялись за крыши домов. Вот оно, цепенея, подумал Калита, то, о чем предупреждали. У великана была маленькая голова с развевающимися волосами и длинные-длинные узловатые пальцы. Он кого-то очень напоминал Калите, который убегал, словно во сне, и никак не мог убежать.

Одна нога великана еще находилась за три квартала от них, а вторая зависла над площадью. Глупый фаустник решил отбить великану ногу и выстрелил почти в упор.

Если бы не фаустник, великан перешагнул бы через площадь. А так он нагнулся почесаться и опустил ногу как раз на площадь и раздавил глупого фаустника. И тогда Калита узнал его. Это был Петр Великий. Точно такой, как в Петропавловской крепости, только огромный.

— Ты не туда идешь, — сказал он Калите и указал каменным пальцем нужное направление. — Иди всегда вслед за солнцем.

И пошел себе, сотрясая землю, и облака закручивались вихрями вокруг его головы.

* * *

Через пять минут они собрались в доме, похожем на Бастилию в миниатюре. Никого даже не ранило, но все были ошеломлены.

— Я бы не хотел жить в этом городе, — сказал Жора Мамыра.

Лицо у него было совсем невеселым.

— А я был хотел, но без немцев, — сказал Чачич.

— Мне все равно, — признался Венгловский.

Андрей Дубасов явно предпочел свои славяногорские леса.

После этого они пошли прямо на восток — туда, куда закатывалось солнце.

Свет не выключили ни в десять, ни в двенадцать. Просто наступали сумерки, и город погрузился в темноту, становясь похожим на бесконечные каменные джунгли, без единого огонька и других признаков жизни.

— Ну слава богу, — сказал кто-то.

— Это не тот город, которые описывали братья Стругацкие, — признался Калита. — И солнце здесь настоящее.

— Я уже понял, — сказал Венгловский.

— И воды мы не найдем.

— И следов тоже, — добавил кто-то, кажется, Жора.

— Разговорчики! — одернул Калита и замер.

На перекрестке в развалинах горел костер. А вокруг сидели люди.

Глава 9

Тайны Дыры

В сумерках, когда начали петь цикады и когда Костя Сабуров основательно уснул, заскрипели телеги. Одна за одной они проезжали мимо костра. Где-то в середине ехал сам вождь Давыдов — полукровка, полурусский, полу-неизвестно кто.

— Заждались? — спросил он, останавливая лошадь: — Тпру-ру-уу... — и, как мячик, соскочил на землю.

— Да нет... — поднялись они, сонные, вялые от ожидания.

— Здесь недалеко, — пояснил Давыдов. — А потом мы отправимся к 'шару желаний'.

— Что, серьезно? Так просто? — удивился Бараско, продирая глаза.

Он спал и видел сон: дом, свою Мартышку, о том, как просит 'шар желаний' сделать ее счастливой, то есть — без шерсти, без телекинеза и всех ее остальных заморочек. Больше ему в этой жизни ничего не нужно было, больше он ничего не хотел. Его личное счастье сжалось до размеров этой скромной просьбы. Вначале он еще думал о жене, а теперь и о ней не думал. Раньше он стеснялся своего эгоизма, просил за все человечество, и ничего не выходило. Теперь он попросит только за свою дочь, а человечество обойдется, само как-нибудь справится. С этой мыслью он и проснулся.

А Костя недоумевал. Тайна, за которой все охотились, оказалась вовсе не тайной. Может, у туземцев и желаний нет? — подумал Костя. Вдруг они не люди, а мутанты с планеты Капекс созвездия Альфа Центавра?

— А чего здесь такого? 'Шар', он и есть 'шар', — равнодушно молвил Давыдов.

Он был деловит, подвижен и теперь уже не жал всем руки после каждой фразы, а обжигал пронизывающим взглядом недобрых глаз.

— Ну ладно, — нехотя согласился Бараско, — чего делать-то?

— Для начала переодеться и получить оружие.

В телеге лежали маскхалаты, тельняшки, разгрузки и обувь. Опытный Бараско выбрал себе темные кроссовки. Костя предпочел горные ботинки с медными гвоздями в подошве. А капитан Березин — обычные пляжные 'вьетнамки'.

— А я после армейской обуви ничего другого носить не хочу, — объяснил он в ответ на удивленный взгляд Бараско, обувая 'вьетнамки' и от удовольствия шевеля голыми пальцами.

А еще он взял армейскую панаму, коврик и черные очки, словно собрался загорать на пляже.

— Хорошо! Валяться бы вечно на песочке.

— Нет, так не пойдет, — вмешался Давыдов. — Так ты похож на распиздяя. Надо, чтобы все было по-настоящему.

— В смысле? — обиженно спросил Березин.

— Надо взять кроссовки или ботинки. Очки можно оставить. С очками даже правдоподобнее. Бинокли подберите.

Березин повздыхал, как корова на лугу, обиделся и в знак противоречия выбрал беговые тапочки с шипами. Давыдов терпеливо покачал головой и открыл ящики с оружием.

— Я эту армию во сне видеть не хочу, — сказал Березин, швыряя 'вьетнамки' в кусты. — Ебическая сила!

Оружие им вернули прежнее, а капитану предложили на выбор: девятимиллиметровый ВСК-94 с ночным прицелом, М16 и АКМС под патрон семь и шестьдесят два сотых миллиметра. Опять же из принципа он взял РПК и четыре магазина к нему по семьдесят пять патронов, ну и всякого добра понемножку, гранаты, нож и фонарик.

— Зачем нож-то? — спросил Бараско.

— Повоюем напоследок.

— Ну ты и здоров... — с восхищением согласился Бараско, намекая, что все это утащить сможет только Илья Муромец.

Давыдов тоже одобрил его выбор, заметив лишь, что для серьезного боя патронов маловато.

— Ну да ладно, обойдется... — сказал он как-то неопределенно, что Косте опять не понравилось.

Его вообще настораживал Давыдов. Крепкий и скуластый, загорелый до черноты, он был непонятен, как может быть непонятен человек из другой вселенной. Бойцов у него хватает. Зачем мы ему? — удивлялся Костя. Но многоопытный Бараско молчал и был сосредоточен на обмундировании. Казалось, его вообще не волнует, куда и зачем они едут. Хитрит, догадывался Костя. Хочет расколоть Давыдова. Ну-ну...

Они уселись в пустую телегу и поехали в полной темноте.

Вначале Костя еще пытался каким-то образом сориентироваться, запоминал дорогу по звездам, а затем плюнул, поняв, что ему это не удастся. Хотя, конечно, кое-что он запомнил: вначале они ехали по ровной дороге, потом — по волнистой, телега, как лодка, то взбиралась вверх, то скользила вниз, поднимая невидимые тучи пыли. Костя закопался с головой в сено и уснул.

Проснулся он оттого, что замерз и оттого что они стояли. Светало. Воздух был свежим и бодрил. Такой воздух был только в Крыму, где Костя отдыхал два сезона подряд с девушкой Ириной. Он даже хотел на ней жениться, но потом передумал из этических соображений. Нельзя жениться, если ты любишь в женщине только ноги, думал он, а остальное в ней тебя не волнует. А у Ирки были очень красивые ноги. Еще у нее были длинные степные волосы и зеленые глаза. Души же у нее, по мнению Кости, вообще не было. В общем, он два года сомневался и попутно встречался с другими девушками, а потом все же передумал. Не нашел он еще свою мечту.

По светлеющему небу скользили длинные, как крокодилы, облака. Вокруг стоял еловый лес, а над лесом возвышались белые, как зубы дракона, утесы.

Костя соскочил с телеги и огляделся. Туземцы таскали армейские контейнеры со странной маркировкой. Прежде чем его окликнули, он успел прочитать: 'капкан ?1', 'капкан ?5'.

— Ну где ты?! Костя! — еще раз окликнули его.

Он пошел на голос Бараско, который, оказывается, вместе с Березиным и туземцами тянули что-то длинное, похожее на торпеду.

— Что это такое? — спросил он, пристраиваясь рядом.

— А хер его знает, — равнодушно ответил Березин. — Говорят, какой-то 'дровосек'.

При этих словах Костя едва не отпрыгнул метров на десять, а то и больше — что все равно было бы мало. Конечно, он знал, что такое 'дровосек' — такое существо, которое не оставляет тебе никаких шансов и при любом раскладе делает из тебя котлету. Наслушавшись разговоров сталкеров, из которых явствовало, что от 'дровосека' убежать невозможно, Костя как огня боялся его. Если уж он за тебя взялся, то ты от него не отвертишься, говорили бывалые сталкеры.

Все засмеялись:

— Да ты не бойся, они заморожены в жидком азоте.

— Ну и шуточки, — сказал Костя, пристраиваясь рядом с Бараско и с опаской косясь на 'торпеду'.

'Торпеда' была тяжелой, как десять кислородных баллонов вместе взятых. Как-то Костя, будучи студентом, подвязался помогать сварщику таскать баллоны. Деньги нужны были. К середине рабочего дня он все проклял, а спина и руки 'отламывались' потом еще две недели.

— Раз-два! Взяли!

Торпеду едва перевалили через край в жалобно скрипевшую телегу.

Бараско отвел Костю в сторону и спросил:

— Ну как?..

— Тяжело, — бодро ответил Костя.

— Я спрашиваю, как твой 'анцитаур'?

— Да нормально, в карман перелез.

— А какой он сегодня?

Костя еще больше удивился:

— Мягкий... теплый...

— Если горячим станет, скажешь мне.

— Ладно, — кивнул Костя.

И они отправились туда, откуда тащили все это добро — в туннель белой горы. Железная дорога, выныривающая из леса, убегала в туннель. Из него под крики: 'Эх, ухнем!' туземцы катили платформы с контейнерами. Периодически то там, то здесь раздавался голос Давыдова: 'Быстрей! Быстрей!'

— Пойдем глянем? — предложил Бараско.

— Я не пойду, — сказал Березин. — Что я, военных складов не видел? Баб там нет. Ебическая сила! Чего там делать?

— Что-то мне все это не нравится, — сказал еще раз Бараско, когда они отошли. — А что именно, не пойму.

— Мне тоже, — признался Костя.

— И капитан наш какой-то малахольный.

— А мне кажется, он вовсе не капитан.

— А кто?

— Старуха искала командира бронепоезда?

— Ну да... — согласился Бараско и почесал затылок. — Все может быть. Но мне кажется, его замучили туземки.

Как только наступила ночь, к бедному Березину выстроилась очередь. Такова была сила, которой наградил его 'камбун' Гайсин. А может быть, причиной была Звезда Героя России, которая сияла, как солнце? Но какова бы ни была эта сила, ее все равно не хватило на всех женщин племени, и Березин зевал и жаловался на усталость и вообще, брел, как сомнамбул, то и дело сбиваясь с дороги и залезая в кусты.

В туннель Костя и Бараско вошли вместе с бригадой туземцев и незаметно свернули в боковой проход. Как ни странно, но он их вывел к лифту, на котором они опустились на третий уровень. Глубже Бараско соваться не решился. Мало ли что, подумал он и сказал:

— Выбираться долго.

Оказалось, что под горой располагается целая сеть туннелей. Вначале они попали в длинный белый коридор с высоким потолком. На противоположной стороне располагался ангар с надписью 'криогенная станция ? 28'.

Бараско в задумчивости почесал затылок и сказал:

— Хм... все сходится...

— Что именно?

— Это армейские склады. Здесь в замороженном состоянии хранятся ловушки. Видишь, все ругали Советский Союз, а он возьми и придумай новую технологию. Только вот какой резон туземцам вывозить ловушки в Зону?

— Может, они действуют по старой привычке, как автоматы?

— Думаешь, наши их привлекали? Нет, это опасно. Да и какой смысл? Ничего не пойму.

Так рассуждая, они шли по коридору. Тихо гудели компрессоры, да кое-где под потолком мигали лампы. Камеры наблюдения стерегли каждое их движение.

— Ничего не пойму! — в сотый раз сокрушался Бараско. — Должна же быть во всем этом какая-то логика?

— А может, они продают ловушки?

— Может... — подумал Бараско. — Все может быть. Тогда мы здорово влипли.

— Почему?

— В таких сделках крутятся большие деньги. Если нас используют вслепую, то зачем дали оружие?

— Чтобы защищаться.

— Вот именно. Они дали оружие, чтобы мы выглядели дураками, — догадался Бараско.

— Или наоборот, естественными... — предположил Костя.

— Покойниками... — Бараско посмотрел на него так, что Костя от страха прикусил язык.

Честно говоря, у Бараско тоже крутилась эта мысль. Но он не хотел признавать, что его обвели вокруг пальца — и кто? Почти свои. Дети военных. Неужели они торгуют родиной? Хорош был тот генерал. Хорош. Воспитал ренегатов.

Вдруг они услышали голоса так явственно, что, казалось, люди находятся где-то рядом, и осторожно поднялись на два пролета по боковой лестнице. Но разобрать, о чем говорят, было невозможно, словно Бараско и Костя подслушивали голоса во сне. Впрочем, один голос явно принадлежал Давыдову. Голоса приближались.

Костя и Бараско заметались в поисках убежища. В последний момент Костя втолкнул Бараско в какую-то крысиную щель. Они поползли вдоль нее, перемазавшись мелом. Голоса становились все явственнее, а крысиный ход все уже. Наконец что-то можно было разглядеть сквозь щель.

— Ты думаешь, они не догадаются? — спросил незнакомый человек.

— Конечно, — убежденно ответил Давыдов. — Я им пообещал свозить завтра к 'шару желаний'. Один из них обычный бабник. Мы подсунули ему женщин. Но он настолько любвеобилен, что наши женщины запали на него все скопом.

— Это пройдет, — философски заметил человек. — Хотя, с точки зрения пропаганды, плохо. Русские не должны быть сильными даже в половом отношении. А другие?

Говорил он со странным акцентом, как прибалт.

— Один черный сталкер. Я его узнал. Бродит здесь лет пятьдесят. Убить его невозможно. Еще мой отец за ним гонялся. Сто раз пытались.

— Убьем, куда он денется, — уверенно сказал человек.

— Если убьем — это будет нашим успехом. Впервые он подобрался так близко к 'шару желаний', но мы его не подпустим.

— Ничего. Скоро мы увезем 'шар'. Мы сейчас работаем над созданием специальных электромагнитных контейнеров. И тогда вам всем... как это у вас говорят? А-а-а да... неповадно будет мечтать, — он засмеялся, довольный шутке.

Вождь угодливо захихикал:

— Да увозите, увозите... у нас много 'шаров'.

— Что, действительно? — удивился человек.

— Да еще найдется где-нибудь парочка.

— Покажешь нам потом. Мы все заберем. Америка должна быть сильной страной.

— Конечно. Без проблем. 'Шары' — это такая штука, которая исполняет любые три твоих желания. — Давыдов, как грузин, поцокал языком.

Человек внимательно посмотрел на Давыдова:

— Тебя и твою семью тоже можем забрать.

— Сразу нельзя, — испугался Давыдов, — а то догадаются.

— С первой же оказией.

— Да, но надо подождать. Хотя мы души не чаем в вашей стране. Жена всю плешь проела. Хочется ей увидеть свободный мир. Баба, что с нее возьмешь?

— А ты? — поинтересовался незнакомец.

— Я тоже хочу, — признался Давыдов, — но как бы стыдно... вождь все-таки... люди смотрят...

— А ты им объясни наши преимущества!

— Так чего объяснять? Русские здесь слишком долго стояли. Водку пить учили. У вас водка-то есть?

— Есть. У нас все есть!

По лицу Давыдова было видно, что он не верит.

— Вот в этом-то все и дело, — стал поучать незнакомец. — Заразили вас.

— Чем? — испугался Давыдов.

— Есть у русских такая секретная инфекция.

— Какая?! — еще больше испугался Давыдов.

— Один раз водки выпьешь с ними, и уже не можешь отвыкнуть.

— Да, я тоже заметил, — добродушно признался Давыдов. — Тяжело было расставаться с папой-негодяем. Бросил нас, не захотел взять с собой в Россию. Мама теперь хочет отомстить.

— В этом-то все и дело. Ладно, заплатим тебе побольше!

— Вот это хорошо! — обрадовался Давыдов. — Это по-деловому. А то я эту любовь к отчизне не очень-то люблю без денег.

— А что третий?! — скрывая брезгливость, перебил его незнакомец.

— Третий самый коварный. Мы его еще не раскусили. По виду мальчишка. Я у отца таких навидался. Он может быть спецагентом. Маскируется под вчерашнего студента. Я думаю, что он фанатик из молодых патриотов.

— Да, с этим сложнее. Путинское наследие. Мы узнали. Три дня назад здесь недалеко союзники уничтожили группу московских журналистов. Наверное, он оттуда?

— Наверное, — согласился Давыдов и жалобно шмыгнул носом. — Может, допросить?

— Нет. Не надо. Операцию сорвем. Дело важнее. Если он просто журналист, то тоже неплохо. Подбросишь ему вот эти корочки ГРУ . У него, должно быть, куча родственников в столице. Мы с ними поработаем. Даже лучше. Шум раздуем до небес.

Незнакомец передал Давыдову красную книжку:

— Положишь ему в портмоне.

Незнакомец повернулся. Наконец-то Костя его разглядел: был он в армейской форме цвета хаки. На правом плече у него красовался нашивка с полосатым американским флагом. Подстрижен он был под 'пустынного краба'.

Эх, жаль автомат оставил в телеге, подумал Костя, и они, не сговариваясь, стали отползать.

— Вот сукин сын! — выругался Бараско, когда они подбежали к лифту. — Подставить нас решил! Продал америкосам! Ну ладно. У меня план есть!

— Какой? — спросил Костя.

— Потом узнаешь.

Все подводы уже были загружены. Давыдов, как заправский счетовод, пересчитывал контейнеры.

— У вас 'дровосек'? — спросил он, делая пометку в журнале.

— Еще пара 'вихрей', — ответил Бараско, зевая и переворачиваясь в шуршащем сене на другой бок.

— Теперь уже недолго, — сказал Давыдов. — К вечеру следующего дня приедем к Краю мира.

И действительно, весь день они тряслись в телегах. Костя уже и бежал рядом, и выспался до состояния вечного бодрствования. А Бараско, знай себе, дрых да дрых в сене между контейнерами. Где же его план? — недоумевал Костя. Мы почти доехали. У капитана спросить, что ли? Но Березин был сосредоточен и неприступен, как гора Джомолунгма. Он сидел, свесив ноги, и что-то писал в блокноте, порой бессмысленным взглядом озирая пейзажи. Роман строчит, понял Костя.

Вначале ехали горами, которые постепенно сменились ковыльной степью. Становилось жарковато. Костя снял маскхалат и ехал в одной тельняшке. Бесчисленное количество раз преодолевали броды. Костя даже успевал искупаться. Давыдов приходил и смотрел на них. Но Бараско еще раньше приказал, во-первых, спрятать оружие так, чтобы оно не мозолило глаза, во-вторых, капитану ничего не говорить, а в третьих, вести себя так, словно ничего не случилось.

Возница вначале держал ушки на макушке, прислушивался к их разговорам, а потом, убедившись, что они говорят исключительно о женщинах, хабаре и еде, стал задремывать и просыпался лишь, когда надо было взмахнуть кнутом.

Степи перешли в болота. Незаметно похолодало, и Костя оделся. Началось криволесье. Куда ни глянь, везде торчали маленькие чахлые сосенки. Под ногами стелился мох. Болота белели пушицей. Все чаще колеса телеги с треском наезжали на валуны. Костя с тревогой поглядывал на контейнер с 'дровосеком' — как бы не растрясся?

На берегу реки сделали привал. Давыдов как бы между делом пригласил их к своему костру. Наловили рыбы: хариусов и линьков, нажарили грибов. Выпили самогонки, обильно поели и легли спать. Утром — снова в путь. Костя, который имитировал сон, уснул в самом деле и проснулся, только когда его заели комары. Вечерело. Телеги двигались сквозь тайгу. Колея была старинная, выбитая колесами в скалах. Проехали пару брошенных хуторов, от которых остались одни стены, поросшие березами. В глубоких колодцах стояла кристально свежая вода. Маленькие аккуратные баньки готовы были принять жаждущих попариться. Смородина и малина гнулись от зрелой ягоды. Но людей не было.

Возница не знал, кто здесь жил, и на все вопросы пожимал плечами:

— А кто его знает?.. Бесы, наверное? И эти, как их, духи!

Черт его знает! Тупой он, что ли? — удивлялся Костя. Не знает родных мест. Вот тогда-то Бараско и проснулся. Спрыгнул с телеги. Размялся и принялся что-то втолковывать капитану, приговаривая:

— Пусть меня Зона сожрет, если вру!..

Вначале капитан молча хмурился. Потом сказал: 'Нет! Я свое отвоевал. Вот если бы бабы... по этой части я спец...' Потом тоже спрыгнул с телеги и пошел рядом с Бараско, порой восклицая: 'Ах, вот в чем дело! Ебическая сила!' Бараско отвечал с достоинством: 'Пусть меня Зона сожрет, если вру!' Возница, полагая, что они все еще беседую о женщинах, не обращал на них никакого внимания.

— Значит, америкосы и сюда залезли?

— Ну да, — подтвердил Бараско. — Мы видели собственными глазами. Они нашли плохого парня и платят ему. А он пляшет под их дудку.

— Надо бы нашим сообщить, — сказал Березин.

— Как?

— Я вот тоже думаю, как?

— Где же наши вояки стоят?

— Думаю, стоят даже здесь. Не могли наши все уйти. Должны остаться дежурные.

— Вот их и надо отыскать! — сказал Бараско.

— Где Край мира? — спросил Костя, чтобы отвлечь возницу.

— Как где? — удивился возница. — Так вот он и есть, — и ткнул кнутом неопределенно куда-то вперед.

Костя недоуменно посмотрел вокруг. Лес, он и есть лес. Вечный, непролазный, дремучий, как сибирская тайга. Хорошо хоть дорога накатана веками. А потом поднял глаза и обомлел. Стена! Гигантская! Неприступная! Ее утесы, поросшие горным стлаником, терялись в вечерних облаках. Нет, Костя не слышал о таких местах. Караван стал втягиваться в узкую долину. Дорога сделалась узкой-узкой. Корни вековых сосен и дубов перегораживали колею. Все чаще стали останавливаться, чтобы расчистить путь. Сосны сменились березами, дубы исчезли. Началась тундра. Правая сторона долины помельчала и превратилась в обрыв. Далеко внизу шумела река. Вначале Костя еще различал белые перекаты, но затем и они пропали в тумане. Острые голые пики поднимались из бездны.

Возница и капитан вели лошадей под уздцы. Бараско и Костя подпирали телегу плечами и подкладывали под колеса камни. Впереди и сзади слышалось:

— Налегай!

Начался дождь — мелкий, нудный. Дорога вмиг сделалась скользкой и опасной. Телега едва двигалась. Вдруг раздалось:

— Ослабони!

За мгновение до этого 'анцитаур' в кармане так нагрелся, что Костя вынужден был бросить телегу. И она подалась вниз. Это их и спасло.

Что-то тенью промелькнуло из-за поворота, черкануло перед лошадиными мордами, высекая искры, и пропало за краем обрыва. Раздался слабый крик и предсмертное ржание. Потом внизу среди острых вершин стали лопаться контейнеры. Даже с высоты было видно, как по скалам расползаются 'ведьмины студни', отливая голубоватым светом, и еще какие-то твари. Были они розового цвета и походили на медуз. 'Капканы' рассыпались, как горох. Хороши, хоть это не 'рок судьбы', тихо радовался Бараско, иначе побило бы всех молниями.

Костя так вымотался, что ему было все равно, сорвется он в пропасть или нет. Ему уже казалось, что он всю жизнь карабкается по этому бесконечному обрыву. Ноги дрожали, а руки казались деревянными. Голод сменился беспрестанно сосущей тупой болью. И когда ему уже казалось, что силы окончательно оставили его и он вот-вот упадет, капитан сказал:

— Прибыли... Тпру-ру-уу...

Костя упал прямо под колеса неподвижной телеги и притворился мертвым. Пусть тащат силком, подумал он, больше ни шага не сделаю.

Подошел Давыдов:

— Сейчас передохнете, и еще километра три до тех окраин.

Он не признал в вознице капитана Березина, который его изображал, нарядившись в его же одежды. Сам возница давно перекочевал на острые скалы во время суматохи.

— Хорошо, — ответил Бараско, хотя его левая рука застыла на цевье автомата, лежащего в телеге.

Ему не терпелось разрядить его в вождя-предателя. Как он ловко спелся с америкосами, думал Бараско. Гад...

Давыдов, сияя, как медный тазик, ушел, сказав напоследок:

— Я сам буду руководить разгрузкой.

— Что ты делаешь? Что ты делаешь? — зашипел Бараско.

— Лошадей жалко, — ответил капитан Березин, разрезая подбрюшники и снимая хомуты.

— Брось!.. Брось!..

Березин уперся, и они стали пререкаться. Мимо проезжали телеги. Туземцы в них были измучены и ни на что не обращали внимания. В довершении ко всему синхронно запели 'кудзу': здесь, там и в отдалении, ни разу не сбившись с какой-то механистичной и синхронной мелодии. Все остальные звуки пропали, смолкли перед величием чарующей музыки хорала улиток.

Костя пополз в сторону. Ему страшно хотелось спать и одновременно он был возбужден от мысли, что участвует в очень жуткой затее. Это же ведь глупо, думал он, взять и просто так разбросать ловушки. Я ведь не хочу, чтобы кому-то оторвало ногу или кто-то заживо сварился в 'аттракте'. Но ведь именно это я и делаю вместе с Бараско и капитаном. Я хочу домой, хочу, как все нормальные люди, ходить к девяти на работу, просиживать штаны в теплом, сухом помещении, где тебя никто не преследует, где безопасно, уютно. А еще наше метро! Как приятно трястись в нем. Я раньше не обращал внимания. Всю жизнь буду ездить в метро! А еще мне не нравится, когда в меня стреляют, а когда меня хотят съесть мерзкие непонятные сущности, пришельцы с других планет, меня охватывает ужас. Когда же все это кончится?!

Костя сел и огляделся. Впереди, как ртуть, петлями мерцала река Припять, а за ней на фоне закатного небо возвышались гигантские градильни ЧАЭС и Саркофаг. Все мертвое, бессловесное и главное — бессмысленное. Ведь сколько бы мы здесь ни толклись, ни производили разные свои действия, все равно ничего не изменится, все равно мы ничего не поймем, словно нас втянули в бесконечный хоровод событий, из которого выйти невозможно. Это выше нашего сознания. Нет цели — конечной и понятной, словно она вне понимания человечества. Это человечество пытается создать ситуацию и приспособить ее под себя, а цели нет. На самом деле, все крутится и без нас, словно ничто не имеет смысла! Как я устал! Как!

'Кудзу' смолкли — все сразу, как одна. Должно быть, они переводили дыхание.

— Костя, ты где?! — спохватился Бараско.

— Я здесь! — ответил Костя и пополз назад, как верный пес.

— Держи! — Бараско бросил на землю оружие и разгрузку с рожками. — Уходим!

— А как же?.. — Костя, покачиваясь, встал на четвереньки.

Спина отваливалась. Руки не слушались. В голове царил бардак.

— Все уже!

Костя не понял, что значит 'все уже'. Он распрямился и, едва переставляя ноги, подошел к телеге. Невдалеке стояли усталые лошади и с укором смотрели на людей.

— Кыш! Кыш! — сказал Костя и с любопытством заглянул в телегу. Контейнер с 'дровосеком' был вскрыт, и сквозь испаряющийся азот Костя разглядел металлические шары. 'Вихри' даже не распаковали. Не сочли нужным. Достаточно было одного 'дровосека'. А их было не меньше сотни.

— Идем же! — потянул его за собой Березин и с каким-то сладострастием добавил: — Сейчас рванет!

Зачем? — тупо подумал Костя. Зачем? Уничтожаем туземцев только потому что у них вождь-ренегат, только потому что сюда приперлись американцы. Надо им объяснить, что это не их территория, и они уйдут. Что они, не люди?

Вдруг сено в телеге заполыхало. Капитан, от которого пахнуло бензином, кинулся прочь, и Костя с Бараско — следом. Лошади шарахнулись в темноту.

— Горим! — истошным голосом закричал кто-то.

— Куды?! Куды?!

— Держи, гадов!

Капитан, который бежал впереди, развернулся так резко, что Костя едва уклонился. Пули просвистели совсем рядом. Взорвалась граната, и крики раздались громче — и справа, и слева. Капитан стрелял на звук. Окружают, сообразил Костя и тоже кинул две гранаты РГО. 'Бах!' Хлопок! 'Бах!' Хлопок! Завоняло так, что невозможно было вздохнуть. Костя закашлялся. На мгновение все стихло. Потом там, где горела телега, тихо рвануло — раз, другой, и исподволь — из живота, из сердца поднялся такой страшный и животный вой, которого Костя в жизни не слышал.

'Дровосеков' разглядеть было невозможно — слишком быстро они орудовали своими ковшами, зато 'вихри' всасывали туземцев, как воронка в ванной всасывает пену и грязь. Они их нагоняли, мечущихся в панике, и выпивали соки за счет разницы давления. После каждого человека вихри только увеличивались в диаметре. Потом они стали сливаться друг с другом, и над Припятью повис один невероятно огромный торнадо.

'Анцитаур', понял Костя, 'анцитаур' нас оборонил. Слава судьбе. Слава Зоне!

* * *

— Разговорчики! — одернул всех Калита и замер.

На перекрестке в развалинах горел костер. А вокруг сидели люди.

— К бою! — успел крикнуть он.

Они плюхнулись в пыль прежде, чем над ними повисла, как лампа, ракета на парашюте. Она долго плыла, заливая все окрест мертвенным светом, и едва заметный ветерок тянул ее в сторону кварталов, обращенных к сухой реке.

Им было страшно. Они были как на ладони — со своими рюкзаками и ковриками, притороченными у кого сверху, у кого снизу. Но пока горела эта лампа, никто даже не шевельнулся.

Как только на улицу пала черная тень, Калита что-то увидел в оптику АК-74М и скомандовал:

— Отбой, свои... кажись, ученые... что ли? Хер поймешь!

— А я уже чуть было не полоснул, — с облегчением признался Венгловский, садясь и клацая затвором пулемета. — Вот была бы каша.

— Я тоже, — нервно сказал Жора Мамыра. — Я уже почти выстрелил из подствольника. Вот была бы хохма!

— Хохма, не хохма, — устало сказал Калита, — а глядеть надо в оба! Повезло кому-то.

— Не пойму я этих ученых, — подытожил Дубасов. — Шляются там, где нормальный человек того и гляди загнется.

— Э-э-э... — осуждающе произнес вертолетчик Чачич. — Что ты понимаешь в колбасных обрезках? Кто науку-то будет толкать? Только чокнутые! — и почему-то посмотрел на профессора Гена.

Сам же Александр Ген молчал и возился с рюкзаком — у него отстегнулся коврик. Но через секунду он словно проснулся и спросил:

— Так это что, наши, что ли?

— Ну... — не очень дружелюбно ответил кто-то. Жора даже, кажется, хихикнул. Но Ген не обращал внимания на такие мелочи. Он был выше житейских дрязг.

Группа 'Бета' во главе с Калитой пошла в костру, рядом с которым случился маленький переполох: часть людей разбежалась по развалинам. Остался сидеть один здоровенный бородач. Ген, как только его увидел, с воплями: 'Яблочников, ты или не ты?!' бросился к нему обниматься.

— Я! Я! — отвечал остолбеневший Яблочников, и с его лица медленно сходила маска страха. — Фу ты ну ты!.. — смахнул он холодный пот со лба.

— А я гляжу, ты или не ты?!

— Эй, товарищи, выходите, это свои! — сипло крикнул Яблочников, правда, покосившись на Венгловского, боксерская морда которого не внушала доверия.

Из развалин и из-за куч мусора стали вылезать люди, стряхивая с себя пыль и добродушно переругиваясь. Среди них были две женщины: постарше и помоложе. Одну звали Вера Григорьевна, вторую — Юлечкой. Последняя так и представилась:

— Юлечка!

У Жоры екнуло сердце. Сказать, что у него екало сердце при виде каждой юбки, значило, ничего не сказать. Он еще и вспотел больше, чем другие, а ладони стали просто мокрыми, хоть вытирай их о штаны.

— А я думал, вы нас заметили, — с укоризной сказал Калита.

Ему стало стыдно оттого, что он едва не приказал стрелять.

— Ничего мы не заметили, — признался Борис Пантыкин, первый ассистент профессора Яблочникова. — У нас дискуссия была о вреде Зоны на экологию Земли.

— Ну и что? — спросил, кажется, Чачич. — А Дыру вы не рассматривали в качестве первопричины? У нас у всех грязные мысли, как бы побыстрее разбогатеть.

Борис Пантыкин только махнул рукой, мол, не о том речь.

— А зачем ракеты пускаете? — спросил Дубасов, вытягивая из темноты ржавую канистру и усаживаясь на нее столь основательно, словно тем самым подтверждая важность своего вопроса.

— 'Гемусов' отпугиваем, — ответил Слава Лыткин, второй ассистент профессора, и подбросил в костер кусок рамы с торчащими гвоздями и навесом.

Огонь присмирел, а потом вспыхнул ярче, жадно и с треском обгладывая старую краску.

— А они что, ночью летают? — удивился Александр Ген, покосившись в темноту.

В подтверждении своих слов Лыткин сунул в свет костра палец, перевязанный бинтом со следами то ли крови, то ли йода.

— Вот! — сказал он горделиво.

— И чему радуется человек? — так нежно вздохнула Юлечка, что Жоре захотелось обнять ее и защитить. — Они наверняка являются переносчиками бешенства.

— Не волнуйтесь, мы вас не дадим в обиду, — счел нужным сообщить ей Жора и словно ненароком прижался к ее теплому, мягкому боку.

Кожа у нее было очень и очень гладкой. Жора считал себя крупным специалистом по этой части. И, как специалист, поставил ей девять баллов. Десятый балл он приберег для девушки, которую еще не встретил.

Юлечка пристально посмотрела на него и улыбнулась. Ей нравились все молодые люди старше восемнадцати лет, потому что ей самой было восемнадцать с половиной и она считала ниже своего достоинства связываться с малолетками. Жора выглядел как раз уже не малолеткой, но и не очень зрелым мужчиной. Как раз то, что нужно, подумала она и поставила ему пять баллов за свернутый нос. Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже, подумала она.

Столь близкое знакомство с ее глазами произвело на Жору ошеломительное действие. Ему захотелось совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы удивить ее. Но он не знал, что именно. Может, пальнуть в небо? — подумал он, сжимая автомат. Нет, лучше кинуть гранату! И потянулся к карману.

— Хочу напомнить, — сказала Вера Григорьевна, — несмотря на то, что нам всем сделали комплексные прививки, надо вести себя максимально осторожно и не совать пальцы куда не надо!

— А также носы и морды! — назидательно добавил Пантыкин, демонстрируя на лице явные следы когтей 'гемусов'.

— А я и не совал, — с раздражением ответил Лыткин.

— Совал, совал, — мстительно заметила Юлечка. — Выделывался!

— А тебе какое дело? — начал злиться Лыткин.

В этот момент Борис Пантыкин пустил ракету, и все долго наблюдали, как она умирает в черном небе. Где-то со стороны сухой реки послушался звук крыльев, а потом раздался короткий звериный крик, аналога которому не было в человеческом языке. Что-то близкое: 'Иа-иа-а-а...'

Профессор Александр Ген от испуга надел шлем, которым до этого старательно пренебрегал. А Венгловский с подозрением стал приглядываться к клеткам, накрытым брезентом, внутри которых кто-то тревожно завозился и запищал.

— А знаете что? — сказал Лео Гиббард, голландский коллега Яблочникова, высокий и худой, похожий на Поганелля. — Мы ведь сделали научное открытие!

— Нет, это я сделал научное открытие! — вдруг закричал Александр Ген, обращая лицо к равнодушному звездному небу. — Я! Я! Целый день просил вот этого психа, — он показал на Калиту, — поймать хотя бы одного 'гемуса'. А теперь вы пришли и украли у меня научное открытие!

Наступила тишина.

— Коллега, речь идет об открытии морового значения, — напомнил Лео Гиббард.

— А вы помните, что Эйнштейн сказал?

— Что?

— Надо поменьше болтать! А свои идеи держать при себе. Тогда из вас что-то получится!

— Да, в обще-то, ты прав, — согласился Яблочников. — Идеи надо забивать в журналах и на форумах в виде статей.

— А мне как раз и не хватает материальных находок, — сказал Ген. — Я ведь теоретик. Если бы я открыл 'гемуса', это прибавило бы мне веса в глазах мирового научного сообщества.

Лео Гиббард промолчал, не поняв и половины из того, что счел нужным сообщить Ген, а Яблочников осуждающе покачал головой.

— Саша... — примирительно сказал он, — на твой век открытий хватит. Здесь с тобой никто не может тягаться.

— Да, это так! — великодушно согласился Ген. — Но я!..

— Я говорю, хватит. Поверь, я знаю, о чем говорю. Зайди в любые развалины и посиди неподвижно. И ты увидишь непознанное. Кстати, некоторые феномены стали проявляться за границей Зоны.

— Твоими устами да мед пить, — не поверил Ген. — Сидел я в этих развалинах. Ну и что?! Дайте хоть сфотографировать?!

— Это пожалуйста! — профессор поднялся и откинул с клеток брезент.

Всего клеток было четыре. В каждой сидело по 'гемусу'. Ген стал ахать, стал бегать вокруг клеток и щелкать фотоаппаратом. Вспышка то и дело разрезала темноту. Чем больше он фотографировал, тем тревожнее становился профессор Яблочников, а Пантыкин на всякий случай запустил сразу две ракеты.

— Хватит, — попросил Яблочников. — Днем наснимаешь еще. Сейчас опасно.

— Ладно, — беспрекословно подчинился Ген и уселся на место с довольным видом. — Подаришь мне одного?!

Профессор Яблочников тяжело вздохнул. На лице у него было написано: 'Сыр, да еще с маслом'.

— Понимаешь, не могу. Ну не могу, и все! Мы к этой экспедиции три года шли. Извели кучу денег. Я инфаркт получил. Один переход Зоны чего стоил. Воякам столько отстегнули! Артемьева потеряли!

Вера Григорьевна всхлипнула:

— Это я во всем виновата!

Яблочников рассказал:

— Вел нас контрабандист по имени...

— Дай я догадаюсь, — прервал его Калита, — Хемуля?!

— Да... этот тип, — нехотя кивнул профессор Яблочников. — Он же Иван Перчеклин. Довел нас, понимаешь, до городской бани и бросил, сказал, что ему нужно сходить к одному типу. Это не ты, случайно? — толкнул он локтем в бок Александра Гена.

— Каюсь, Иван ко мне пришел, — ответил Ген. — Но, клянусь, я ни сном ни духом не знал, что он ведет группу. Ведь его у меня спецназ ждал. Повязали и увели.

— Ах, вот как! — воскликнул Яблочников. — Да. Не сообразил я, что дело швах. Хотя чувствовал, ведь чувствовал, что что-то не так, словно судьба захромала. Надо было плюнуть на все и вернуться домой. Бог с этими деньгами. В общем, бросил он нас у этой бани, и прождали мы его пять часов. А что такое пять часов в Зоне? Да через час, считай, на тебя уже охота началась всех, кому не лень.

— Да, это точно, — согласился Венгловский, который сам не раз бывал в подобных ситуациях.

Он поэтому и живой остался, что Калита никогда в Зоне под открытым небом не сидел. Однажды монстры загнали их в 'янтарное болото' и обложили, как уток. А Калита нашел единственную протоку и всех вывел. Вот судьба! Вспомнил Венгловский об этом и сердце у него заныло. Много хороших бойцов они потеряли за эти годы.

— В Зоне оставаться на одном месте нельзя! — авторитетно заявил Яблочников. — В Дыре можно, а в Зоне нельзя! Зона — это тамбур с ловушками, а Дыра — Иной мир. Тоже странный, но не такой опасный. На всякий случай, мы в этой бане прятались. Но он все равно нас нашел.

— Кто? — спросил Калита не потому что не понял, а потому что этот вопрос надо было задать.

— Я не знаю, как он называется.

— 'Глушитель мыслей', — подсказал Борис Пантыкин, которому 'гемус' поцарапал лицо.

— В общем, этот 'глушитель мыслей' очень похож на человека, только лица нет.

— Как этот так? — удивился Жора и даже глуповато хихикнул, на мгновение отвлекшись от Юлечки, с которой он тихонько шептался и уже держал ее за руку.

Впрочем, он тут же исправился и снова принялся шептаться с Юлечкой, не слушая профессора, который сказал:

— Когда увидишь, поймешь. Человек без лица — жуткое зрелище. Мы даже не поняли, что это монстр. Он: 'Сережа, Сережа...', словно ему вот здесь больно-больно. Артемьев встал и подошел, ничего не подозревая. А тот его обнял так, прижал к себе. Серега затрясся, как в лихорадке, потом обмяк и ушел за монстром.

— Это я во всем виновата, — с отчаянием у голосе покаялась Вера Григорьевна. — Пилила, пилила Сережу, что он несамостоятельный. А он взял и пошел. Проявил характер. Мы ему кричали: 'Стой!', а он пошел!

— А чего же вы не стреляли?! — спросил Чачич, воинственно сжимая автомат.

— Да вначале не поняли, а потом поздно было.

— Одним мутантом стало больше, — грубо ответил Лыткин.

Наступила тишина. Все смотрели, как вспыхивают и с жаром горят дрова. Угли в глубине костра походили на кровавое зарево.

— Какой ты все-таки хам! — воскликнула Юлечка. — Хам и свинья!

— Я свинья?! — вскочил Лыткин. — А ты сама?! Не успел Серега монстром стать, как ты завела дружка.

— Это кто завел?! — медленно стал подниматься Жора Мамыра, снимая с плеча автомат и сжимая огромные кулаки.

Лыткин против Жоры не тянул. Хлипковат он был против Жоры, но хорохорился, потому что, во-первых, Жора как-никак был чужаком, во-вторых, Лыткин и сам не прочь был поухаживать за Юлечкой, а в-третьих, надеялся на помощь гибкого и сильного Пантыкина. Но Борис Пантыкин отвернулся и в драку не полез.

— Так! Брек! — скомандовал Калита. — Тоже мне петухи! А то сейчас живо наряд обоим выпишу вот этой ладонью, — и Калита показал.

Ладонь действительно у него была знатная, не меньше штыковой лопаты. Если Жора за время службы не раз был лично с ней знаком, то Лыткин еще не удостоился этой чести. Однако он почувствовал, что дело пахнет керосином, и сделал вид, что удовлетворен таким поворотом событий.

— Правильно, — одобрил профессор Яблочников. — Выйдем из Дыры, а потом, если повезет — из Зоны, а там разбирайтесь. Покажи, что ты наснимал? — попросил он огорченного Гена, который думал о том, что зря поперся в эту экспедицию, не найдут они никакого 'шара желаний', и с тоской взирал в темноту.

— Да чепуху всякую, — отмахнулся Ген. — Чего зря смотреть?! Все равно у меня 'гемуса' нет!

Он был расстроен до такого состояния, что даже общаться не хотел.

— Подарю я тебе одного 'гемуса', — пообещал Яблочников в сердцах. — Подарю! Но... после пресс-конференции. Извини, по-другому не получится.

— Да я понимаю... — махнул рукой Ген. — Хрен редьки не слаще. На, смотри... — и сунул ему свой фотоаппарат.

С минуту Яблочников рассматривал архив.

— А это... это, где ты снял?!! — с дрожью в голосе вопросил он.

Ген посмотрел:

— В старом городе.

— Это же 'дзётай'!!!

— Какой 'дзётай'?

— Не какой, а какая. Праматерь 'гемусов'.

— А... ну-у-у! — Ген сунулся к экрану. — Точно... вот она, мама пендула.

— Ну да, ну да... А ты куда смотрел?

— Да разве здесь разберешь?

— Вот твоя еще одна нобелевка. Бери, мне не жалко!

И Александр Ген возгордился до такой степени, что пустился в пляс. Он даже хотел запеть романс 'Клен ты мой опавший...', но боялся привлечь к себе внимание 'гемусов'. Потом откуда-то возникли водка и сало.

— А селедка есть? — как всегда, спросил Жора Мамыра.

Потом пели 'Гудбай, Америка...', 'Подлодку', и Жора добился-таки своего — сорвал жаркий и чувственный поцелуй с пухлых губ Юлечки после того, как она расчувствовалась.

В результате этой пьянки у профессора Яблочникова родилась следующая тирада:

— Это не пикник на обочине, как писали Стругацкие! Они ошиблись! Это просто галактическая свалка!!! И не каких-то таинственных и непонятных инопланетян, а Бездны, которая таким образом реагирует на потуги и чаяния человечества. То есть она собирает со всех галактик все, что находит, нужное и ненужное человечеству, хлам, материальный и полевой, все под гребенку — и сбрасывает в Зоны. А люди радуются и пытаются приспособить к собственной цивилизации. Что-то у них получается, что-то нет. Но, в основном — пустые хлопоты. В этот раз Бездна подарила человечеству Дыру. Никто не знает, что это такое, но питают надежду, что это именно то, что нас осчастливит. Поэтому все и лезут, и ищут, и убивают друг друга. Только какое это все имеет отношение к счастью, я не понимаю.

— Да... — подумав, согласился Александр Ген. — Наверное, ты прав. Но ты называешь Бездну Глобулой. По-твоему это нечто более конкретное, чем метафизическая Бездна.

— Я готов поспорить, — добродушно сказал профессор Яблочников.

На этом пьянка прекратилась, и все обратились в слух, потому что нет ничего интереснее спора великих, хотя и чудаковатых ученых.

— Да, это то, что периодически возникает в глубинах вселенной и разносится во все стороны в виде черного облака. Естественно, неся с собой и перед собой информацию в виде материальных объектов. Что мы и наблюдаем.

— И никакого сознания?

— Никакого! Одна небесная механика!

— Я с тобой категорически не согласен! — заявил Александр Ген. — Бездна — это нечто сродни коллективному разуму Земли. Возможно, человечество, само не зная того, запустило космические механизмы сознания. Чем больше мы будем погружаться в космос, тем больше, глубже и непонятнее будущее Бездны.

Глава 10

Реалии мира

Что, кроме 'дровосека', 'аттракта', 'ведьминого студня', 'капкана', 'вихря' и 'рока судьбы', везли в обозе туземцы, никто так и не понял. Должно быть, Давыдов на радость американским лазутчикам прихватил что-то новенькое, чтобы сотворить грандиозную катастрофу в Зоне и все свалить на троих русских, убитых этими самыми ловушками. Но провокация не удалась, только Зона стала непроходимей. Ее забросали ловушками и хабаром для привлечения сталкеров и других экстремалов. И попер народ, и умерли многие. А еще больше стало мутантов и монстров. В скором времени власти, озаботившись этим, послали специальные бригады саперов, вооруженных современной техникой. Понадобилось три года, чтобы очистить Зону хотя бы до уровня предыдущих лет. И ещё десять лет земля Зоны хранила смерть.

* * *

Во время шабаша ловушек Бараско, Березина и Костю Сабурова выкинуло из Зоны неведомой силой. Бараско списал это на действие 'анцитаура' и был недалек от истины. Однако оказалось, что не все так просто. Должно быть, у 'анцитаура' не было другого выхода, как закинуть их в заполярье. Наверное, это был самый длинный, но зато безопасный, самый безопасный из всех безопасных путей.

— Если бы были только известные нам ловушки, такого бы не случилось, — рассуждал Бараско. — Что-то там еще было, что практически уничтожило город и ЧАЭС.

— Может, рота 'дантай'? — наивно предположил капитан Березин, не упоминая однако о своем личном знакомстве с 'камбуном' Гайсином.

Этот мог, думал он с гордостью. Только зачем, если он Зону сам оберегает?

— 'Дантай' — это всего лишь охранник, биологический объект с полевыми свойствами, — ответил Бараско. — Надо жратву найти. А то у меня от этих ягод и грибов понос.

— У меня тоже, — признался Костя, дрожа, как осиновый лист, на холодном ветру.

Один капитан промолчал, не оттого, что он избежал этой участи, а потому что понял, что именно произошло в Зоне: 'камбун' Гайсин сцепился с теми ловушками, которые привезли туземцы, и они разбабахали всю Зону. Вот это да! — восторженно думал Березин. Почище ядерного фугаса. Но говорить об этом нельзя, иначе меня заподозрят в измене. В следующем романе так и напишу: он был большим и сильным, по имени 'камбун' Гайсин.

Они шли по грейдеру — каменистой, шершавой дороге, и Березин жалел, что не послушался покойного Давыдова и не обулся хотя бы в кроссовки. Его беговые тапочки для такого путешествия абсолютно не годились.

С севера налетал пронизывающий холодный ветер, приносящий с собой запах йода и океана. Справа и ниже тянулся бесконечный залив со свинцовой водой. На другом его берегу возвышались покатые скалы. А на самой вершине, так далеко, что едва хватало глаз, виднелись какие-то строения.

Бараско не знал этих мест, потому что был в Дыре всего пару раз, а потом только и делал что ждал, когда она откроется. Он так привык ждать, что неудача с 'шаром желаний' его нисколько не расстроила.

Когда и как они преодолели Край мира, никто из них сказать не мог. Просто вдруг очнулись идущими по грейдеру.

— Я только не понимаю, — сказал озадаченно Березин, отворачивая щеку от ветра, — почему мы избежали участи обоза?

Бараско только хмыкнул. При других обстоятельствах он бы не рассказал правду, но капитан, похоже, давно подозревал о наличии у Кости знаменитого хабара — 'анцитаура'. Да и они сами пару раз проболтались. Так что винить было некого.

— Есть у него камень, который нам помогает.

— В смысле?..

— Ты что, с луны свалился?

— Нет, конечно.

— А о хабаре слышал?

— Слышал.

— Ну тогда в том смысле, что судьбу, где надо выправляет, — пояснил Бараско.

— Врешь?! — Федор Березин так возбудился, что перестал дрожать, а выбитые зубы у него перестали болеть.

— Поверь мне, друг, он у него есть. Но показывать бессмысленно, потому что опасно. Пусть меня Зона сожрет, если вру!

— Что за военная тайна! — воскликнул Березин. — Мы в одной компании, или нет? А ну покажи!

Бараско вопросительно посмотрел на Костю.

— Ладно, — сказал Костя, — покажу, только не хватай, а гляди издалека.

— А то что?

— А то будет 'бо-бо'.

Костя не без гордости достал 'анцитаур'. Он относился к нему, как к личной собаке, которая предана до гроба.

На этот раз 'анцитаур' был серым и только с одного бока, обращенного к Косте, стал краснеть — то ли от любви, то ли от обиды.

— Херня! — презрительно оценил Березин. — Камень как камень. Таких на дороге, знаешь, сколько валяется?

— Знаю, — согласился Бараско. — Но именно такого камня ты не найдешь.

— Да что ж в нем такого особенного?! — воскликнул Березин и, изловчившись, схватил 'анцитаур'.

После этого он сутки валялся без сознания и дергался всеми членами. А очнулся только оттого, что его в сотый раз окатили холодной водой из залива. Он обиженно чихнул и сел.

— Ну слава богу! — воскликнул Бараско. — Я уже думал, что ты помер.

— Уйди... — попросил Березин, отчаянно чихая. — Уйди! Русские офицеры просто так не помирают.

С этими словами он побежал в ближайшие кусты, спуская по пути штаны, потому что кишечник тоже проснулся и потребовал освобождения.

— Фу-у-у... — с облегчением произнес Березин, выбираясь из кустов и застегиваясь. — А что со мной случилось-то?

— Не надо лапать, чего не велено! — ответил Костя. — Я же тебя предупреждал.

— Подумаешь! — расхрабрился Березин. — Я и не такое видел!

Хотел он рассказать этим простофилям о духе 'камбуне' Гайсине и о том, что они вдвоем вытворяли, но вовремя прикусил язык. Не надо казаться самым умным, мудро подумал Березин, не надо, себе дороже.

— А такое видел? — спросил Бараско, указывая куда-то рукой.

— Такое? — Березин вооружился биноклем. — Так это... это... Это НВО! — вскричал он уверенно.

НВО торчал над сопкой и напоминал аиста, задравшего клюв в небо.

— А что это значит? — спросил Костя.

— Где-то здесь должен быть развернут ЗРДН , или я ничего не понимаю в этой жизни.

— Скорее всего, второе, — ехидно заметил Бараско. — По мне, так это сухое дерево, а не антенна.

— Откуда в тундре деревья? — удивился даже Костя.

Но Березин уже скользил меж валунами и скалами, как ящерица. Им не оставалось ничего другого, как поспешить следом.

Была ночь, но полярное солнце не закатывалось за горизонт, только приседало и становилось оранжево-красным. От этого на душе было тревожно.

Комплекс С-400 стоял в долине за скалами. Без прикрытия, в гордом одиночестве, явно брошенный на произвол судьбы.

— Стоп! — скомандовал Березин. — Если мы попремся прямо, точно угодим на сигналки или на минные поля.

— В скалах они хорошо заметны, — сказал Бараско, разглядывая комплекс.

Четыре пусковых установки стояли на острове в центре озера. Их контейнеры с ракетами были нацелены в небо. Крышки были закрыты. Единственная дорога, которая вела от острова, упиралась в гору. Лишь редкие полярные ивы маскировали позиции.

Шестигранная ФАР находилась на левом фланге позиций, расположенных подковой. КП , замаскированный сетью, прятался в низине с другого края, ближе к дороге. Четыре балка стояли поодаль.

— Я же на таких служил, — обрадовался Березин. — Здесь должен быть взвод охраны, а подступы должны простреливаться из пулеметов.

— Ага, — согласился Костя. — Вижу ДОТ у воды.

— Я тоже, — сказал Бараско, — только там никого нет. А шины у половины машин спущены. Похоже, это брошенные позиции.

Поперек дороги лежал труп. Справа от него валялся автомат. Оружие почему-то не забрали? — удивился Костя, с опаской проходя мимо и тут же сообразил, что человек лежит давно: автомат был присыпан пылью, а лица у человека не было — сгнило.

Они спустились к озеру, страхуя друг друга, и чем ближе к нему подходили, тем меньше прятались за валунами. И все-таки не углядели часового в ДОТе.

Березин вскинул автомат в последний момент, но стрелять не стал, хотя, будучи в обличии 'камбуна' Гайсина, убивал солдат пачками. Часовой стоял у входа в ДОТ, прислонившись к скату окопа. Казалось, он то ли курит, то ли задумался.

— Эй! — окликнул Березин.

Часовой встрепенулся и посмотрел на Березина, но оружия с плеча не снял. Вместо лица у него была черная маска. Точнее, не маска, а пустота. Но он четко смотрел туда, где стоял Березин, и вдруг сказал:

— Товарищ Чепухалин... не стреляйте...

У Березина отвисла челюсть, на кончике носа от страха повисла капля пота, а шея и лицо стали вмиг мокрыми, хотя ветер дул по-прежнему сильно и даже нес редкие снежинки.

— Откуда ты меня знаешь, боец? — спросил он.

— Как же, мы служили в одном дивизионе. Только я в роте охраны, а вы в технической службе.

— Точно... — растерянно ответил Березин и подумал: да он же читает мои мысли!

— Я вам помогал вещи разгружать, когда контейнер пришел, а вы меня обидели — купили конфет и яблок, а обещали водки. Из-за этого меня взводный прописал два раза подряд. А это не по понятиям.

— Точно! — обрадовался Березин и опустил автомат. — Обидел. Но зато напиться не дал.

— Ну и что? — ответил часовой и сделал навстречу Березину несколько шагов. — Молочка из-под бешеной коровки стало жалко?

Березин решил объяснить:

— Понимаешь, в чем дело: твой ротный...

Ротный сам предупредил Березина, чтобы он не спаивал бойцов со всеми вытекающими из этого последствиями.

Бараско зашипел, как утюг:

— Стреляй, дурак! Или дай мне!

Березин с улыбкой оглянулся: мол, чего ты? Это же свой!

— Стреляй, дурак, это 'глушитель мыслей'.

Дело было в том, что капитан закрывал зону обстрела. Справа были покатые скалы, и Бараско приходилось смещаться влево, чтобы обойти Костю, от которого в данный момент толка было мало. В делах такого рода он смотрел Бараско в рот.

Березин не знал, что такое 'глушитель мыслей'. Если это ловушка, подумал он, то ловушки живыми не бывают. Сдурел Бараско. А еще черным сталкером назвался.

— А жену вашу зовут Варей. Дочку — Татьяной, — солдат неуверенно приближался.

Он шел, как слепой, держа голову прямо и уставившись незрячим взглядом куда-то за спину Березина. А вместо лица у него была дыра — мрачная, бездонная, обращенная вовне. Странно и интересно, подумал Березин. Туда, поди, руку можно засунуть.

— У вас еще неприятности в столовой были, — проникновенно напомнил часовой.

Были, подумал Березин и вспомнил злобное лицо генерала Лаптева.

— А генерал Лаптев здесь! — обрадованно сообщил солдат. — Он на КП заперся. Мы сколько его ни звали, он не открывает. А у меня вам письмо!

— Какое письмо? — удивился Березин, разглядев наконец глаза солдата. Они лежали словно на дне очень глубокого колодца. Такого глубокого, что света северного тусклого солнца не хватало, чтобы их увидеть. Наверное, это такая загадочная болезнь, решил Березин. Надо бойцу помочь.

— Жена ваша прислала на часть. Мне велено вам передать.

Часовой полез в карман, якобы за письмом. На самом деле он неосознанно хотел обнять Березина и лишить его воли к сопротивлению.

— Давай! — обрадовался Березин и уверенным строевым шагом пошел навстречу часовому.

— Дайте я вас обниму, товарищ капитан, — обрадовался солдат. — Как-никак однополчане.

Березин совсем разомлел:

— Давай обнимемся, боец, — сказал он и прослезился.

Наконец кто-то к нему относится сердечно и искренне, а не строит, как подлый генерал Лаптев, козни.

'Бах-х-х!' Голова у часового взорвалась, как арбуз, в который со всей дури запустили камнем. В серое небо ударил фонтан крови. Это Бараско выстрелил из подствольника. Часовой перестал говорить, однако движения по направлению к Березину не изменил. Мало того, он попытался схватить капитана, но промахнулся, потому что Березин остановился.

— Да беги ты, болван! — закричал Костя и тоже выпустил в часового очередь.

Часовой, как и в случае с ранением в голову, даже не среагировал, а прыгнул, чтобы схватить Березина и выжечь у него последние мозги, которые не сгубили ни служба, ни генерал Лаптев, ни 'камбун' по имени Гайсин.

Никто из них троих не знал, что 'глушитель мыслей' не чувствует боли, что у него нет нервной системы и что это сочетание человека и растения.

Только теперь Березин что-то сообразил и отпрянул в сторону. Часовой промахнулся. Он стал кружить, расставив руки, как в детской игре 'салки' с завязанными глазами, и гудел. Чем он гудел, Березин так и не понял. Наверное, как у кошки, — ложными голосовыми связками. Капли горячей солдатской крови упали Березину на лицо. Они были тяжелыми и горячими, словно расплавленный свинец. Быть такого не может, ошалело сообразил Березин. Не может быть, чтобы солдат знал меня, а главное — ходил без головы. Ебическая сила какая-то!

'Бах-х-х!' Вторая граната, посланная Бараско, пробила часовому грудь. Но и это не остановило его. Он стал размахивать автоматом со штыком на стволе, пытаясь зацепить Березина. Сквозь дыру у него в груди был виден склон сопки и березы в распадке. Березин подался в сторону. Часовой словно услышал его шаги и кинулся следом, выставив перед собой автомат: 'Тра-та-та-та!' раздалась очередь. К счастью, все пули пролетели мимо.

Тогда Бараско выстрелил третий раз и отшиб часовому ногу. Часовой стал прыгать на одной ноге так, словно был инвалидом со стажем, при этом он действовал автоматом, как пикой. И только четвертая граната сбила его на землю, но и тогда часовой делал попытки схватить Березина за лодыжки и полз, и полз, оставляя за собой на зелено-буром мху кровавый след.

У Березина от ужаса волосы встали дыбом. Только после этого он побежал что есть силы. Но вместо того чтобы побежать подальше от озера и ЗРДН, он побежал в центр позиций.

Вот идиот, подумал Бараско и крикнул Косте:

— Лови его! Лови!

Они устремились следом, крича:

— Березин! Березин!

Но Березин ничего не слышал. Он несся, как угорелый, ловко перепрыгивая через многочисленные кабели, протянутые между составными частями комплекса. Вдруг дверь кабины РПН открылась и раздался знакомый голос:

— Егор! Чепухалин! Ты чего бегаешь по позициям?!

Березин так резко остановился, что содрал мох со скалы. В офицере он с трудом узнал Арсения Гайдабурова, с которым они вместе учились в Энгельской учебке. Березин быстро запрыгнул внутрь и захлопнул за собой дверь.

— Привет! — сказал он, опасливо поглядывая в окон, не ползет ли следом ужасный часовой.

— Какими судьбами? — спросил Гайдабуров и удивился, увидел золотую звезду на груди Чепухалина, то бишь Березина. — О! Ты уже Герой России!

— Да, понимаешь... — Березину сразу захотелось рассказать обо всем, что произошло с ним в последние несколько дней, даже о трагическом случае с часовым, но взглянув пристальней в лицо Гайдабурова, осекся.

— А-а-а... — все понял Гайдабуров. — Не обращай внимания. Здесь все такие. Есть еще хуже. Ты помнишь, как открывать консервные банки?

— Помню... — пораженный вопросом, ответил Березин. — А чего их открывать?

— Ты понимаешь, я забыл. Хорошо, хоть тебя вспомнил. А вспомнил потому, что наши койки пять лет рядом стояли. Помнишь?

— Помню.

— А помнишь, как мы в самоволку бегали и нас поймали и заставили рыть окопы в полный профиль?

— Помню!

— А помнишь Маруську со склада?..

— Помню!

— Ты к ней еще ходил...

— Ну... — скромно поморщился Березин.

Маруська со склада была вдвое его старше, и теперь эти воспоминания были ему почему-то неприятны. Хотя в условиях голодной казарменной жизни посетить Маруську считалось особым шиком.

Гайдабуров протянул Березину консервную банку со следами зубов по краям:

— Открой!

— А ключ у тебя есть?

— Ключ? Какой ключ?

— Хотя бы штык-нож? Или перочинный.

— Перочинный.

— Давай перочинный.

— Здесь у всех память отшибло, — стал рассказывать Гайдабуров. — Хорошо, я еще помню, как меня зовут и для чего мы здесь находимся. А ведь большинство солдат просто ушло в тундру. Сменщик мой, Андрюха, тоже ушел. Теперь вот сижу один. Несу службу. Не знаю, что будет дальше. Понимаешь, очень мне хочется кого-нибудь обнять и придушить, но я сдерживаюсь. Все руки себе покусал.

Березин открыл тушенку, и Гайдабуров в мгновение ока проглотил ее содержимое и покусанными пальцами выловил остатки мяса и жира.

— Я ведь и мыло, и солидол пробовал есть. Напрочь забыл, что съедобное, а что нет. Мох съедобный, или нет?

— Только ягельник.

— Правильно. Я догадался, наблюдая за оленями. Но он невкусный. Пресный и жесткий, как картон. Но другим и этого не надо. Они есть не хотят. Сохнут, как мумии. Вот еще один, — Гайдабуров схватился за автомат. Этого я точно обниму!

— Стой! — удержал его Березин. — Это Костя. Костя! Я здесь! — крикнул он в приоткрытую дверцу.

Костя позвал Бараско, и они залезли в кабину. Но взглянув на лицо Гайдабуров, Костя сел с края. Бараско оказался более демократичным. Он сделал вид, что ничего не замечает, и даже пожал руку Гайдабурову.

— Я знаю, — сказал Гайдабуров, — у меня с лицом непорядок. Но у большинства вообще дырка. А у меня еще видны черты.

Он произнес это с гордостью, словно прокаженный, у которого еще не отвалился нос.

— Да ты не волнуйся, — успокоил его Березин. — Подумаешь лицо! У нас некоторые политики всю жизнь без лица живут, — пошутил он, — и никто ничего не замечает.

— Все началось, когда появился генерал Лаптев, — начал рассказывать Гайдабуров, поглощая содержимое еще одной банки, которую открыл Березин. На этот раз это был толстолобик, жаренный в масле. — Он всех и заразил.

У Кости потекли слюни. Он вспомнил, что не ел дня два.

— Генерал Лаптев был сумасшедшим, когда еще я служил, — напомнил Березин, ища в бардачке ложки и вилки.

— Лаптев и сейчас сумасшедший, — согласился Гайдабуров. — Вначале он заразил весь штаб. Люди не узнавали друг друга. Игорь Степанович Дьячков, командир третьей батареи, тоже сошел с ума. Он решил, что Мотовский залив находится в Черном море, пошел купаться и утонул. Первым потерял лицо Дима Акиндеев, главмех, мы с ним в одном балке жили. Он всю ночь пил с генералом, а утром решил побриться и не узнал себя. Я заболел в слабой форме, потому что не пошел на совещание в штаб. Но меня по пьянке обнял полковник Журавлев. Я решил, что меня пронесет, а оно, видишь, как вышло.

— А сколько дней прошло? — заподозрил что-то Березин.

Он добрался до кладовой Гайдабурова, открыл сразу несколько банок: и с нежинским салатом, и с бужениной, и со сливочным маслом, и все вчетвером орудовали ложками и вилками, чавкая с превеликим удовольствием.

— Да, почитай, две недели.

— Не может быть, мы всего дней пять в Дыре.

— А здесь время у каждого по-своему течет. Как скажешь, так и будет течь, — объяснил Гайдабуров, облизывая пальцы.

— Точно! — вспомнил Бараско. — Давыдов сказал 'три дня', и мы три дня шагали к Краю мира.

— Потом стали заражаться солдаты. Их всего трое осталось.

— Двое, — поправил Костя.

— Кто умер от голода, кто ушел искать цивилизацию.

Между тем, никто не знал, из-за чего, собственно, началась болезнь генерала Лаптева. После звонка президента он, как и полагается, поехал на отдых в военный санаторий, который находился за Геленджиком в местечке Бетта. Шашлыки, белое сухое вино, море, солнце и женщины быстро сделали свое дело. Генерал поправился и даже забыл о своих горестях. В напарниках по картам у него ходил некий полковник ВВС Печенкин, который воевал в Афганистане и даже был в плену у моджахедов, правда, всего три дня — наши отбили. Но, оказывается, он был еще и ликвидатором аварии на ЧАЭС, а их аэродром дозаправки находился всего в получасе лета от Саркофага.

С этим летчиком Печенкиным они не только играли в преферанс, но и усердно возливали. И вот как-то они повздорили из-за одной соблазнительной женщины, и Печенкин в пылу ссоры укусил генерала Лаптева за большой палец на левой ноге. Казалось бы, чепуха — нога, палец. Кто не умудрялся занозить ногу хоть один раз в жизни? Но, между тем, болячка не проходила. Палец, правда, вначале чуть распух, но потом опухоль прошла, а укус — не заживал. Даже морская вода и солнце не помогали. Лаптев будучи очень мнительным, обратился к лечащему врачу и даже по его рекомендации сбегал к хирургу. Все говорили: 'Пройдет', а оно не проходило. На всякий случай ему вкатили сорок уколов от бешенства. Генерал перестал здороваться с полковником. Настроение у него портилось каждое утро, когда он с горестно взирал на собственный палец. Кроме всех бед, с его лицом стало твориться что-то непотребное. Вначале оно лишилось загара и стало бледным, как у привидения. Генерал еще больше испугался. Он сдал все анализы, которые можно было сделать в санатории. Ничего, кроме песка в почках, у него не обнаружили. Это такая реакция на субтропическое солнце. С нашими клиентами такое бывает, говорили ему врачи, а сами шептались по углам. Никто из них не знал, что значат подобные симптомы. Некоторые говорили, что это самое страшное — меланома, другие — что это проказа, но в странной форме, третьи вообще ничего не говорили и не думали, потому что были никудышными врачами и думать не умели. Самые прогрессивные из них полезли в Интернет, но и там ничего не нашли: нигде и никогда не описывалось признаков подобного заболевания.

Вдруг по душу генерала приехали прокурорские в больших чинах. Взяли его под белые ручки и повезли в черниговские леса. Вначале генерал Лаптев обрадовался — наконец-то все позади, и лишний раз старался не смотреть на себя в зеркало, дабы не расстраиваться, а вдруг все само собой пройдет?

Потом понял, что за него взялись всерьез и надолго, и приуныл. Напрасно он уверял прокурорских в том, что сам президент определил его дальнейшую карьеру, напрасно доказывал, что все произошедшее имеет силу непреодолимых обстоятельств. Напрасно он вообще разговаривал с комиссией — судьба его была предрешена. Ему вменили в вину смерть восьмидесяти четырех солдат, двух лейтенантов и трех прапорщиков. А еще приведение в полную негодность дивизиона ракет малой дальности типа 'точка' и только что возведенной столовой. Никто не верил в то, что капитан Чепухалин сошел с ума и учудил такой разгром. Видно, в МО решили свести со мной счеты, думал генерал, но ошибался. И очень глубоко.

Пока его мытарили, он совсем забыл о своем лице, даже брился, закрыв глаза. А когда открывал, то готов был кричать от ужаса. Лица как такового уже не было. Глаза, обычно горячие и нервные, так нравящиеся женщинам, словно погрузились на дно черной лужи, рот поблек и стал похожим на бескровный рот старика, уши вообще куда-то делись и обнаруживались только на ощупь, а нос сделался 'гоголевским', словно его и не было. С горя в поисках исторической информации генерал Лаптев раз десять перечитал соответствующую повесть 'Нос' и отчасти нашел некоторое сходство в обстоятельствах, что мало ему помогло. Его по-прежнему таскали на допросы и следственные эксперименты. Шили дело. Но видно, что-то в военной прокуратуре не срослось, потому что однажды ему шепотом предложили: или идешь под суд с обвинительным приговором лет на десять, или едешь в такую тьмутаракань, о которой даже он, боевой генерал, не мог думать без содрогания.

Генерал подумал, подумал и согласился на второй вариант, вовремя сообразив, что тот гарнизон, куда его направляют, просто нет желающих возглавить.

Строгая врачебная комиссия не нашла никаких отклонений в его здоровье. Когда же он задавал вопрос относительно своего лица, ему уклончиво отвечали насчет нервного стресса и депигментации. Впрочем, одно успокаивало: на севере все такие бледные. Ну буду самым бледным из бледных, утешал себя Лаптев.

Уже в вертолете, когда они летели над бескрайними сопками, у него произошло обострение. Летчик, который вышел из кабины, чтобы узнать, какие будут распоряжения, едва не выбросился за борт без парашюта — у генерала Лаптева окончательно пропало лицо.

Экипаж оказался опытным и лечился исключительно 'ликером шасси', но все же заболел, правда, не через неделю, как генерал Лаптев, а через две. Диагноз врачей был неутешительным — мутация на фоне беспробудного пьянства.

* * *

Ген остался. Он подошел к Калите и сказал виновато:

— Слушай, извини... Так получилось, что я... ну... в общем... снял... редкий кадр... Эту 'дзётай' надо изловить и описать! Это величайшее научное событие!

— Да я еще вчера все понял, — сказал Калита. — А как же 'шар желаний'? Глобула?

Спорить было бесполезно. По натуре Ген, как и все ученые, был упорным до фанатизма, его даже не интересовали женщины, кроме, разумеется, приятельницы Рахиль Яковлевны Нищеты. Но это была скорее дружба, чем любовь, дружба, скрепленная общими интересами, а не чувствами.

— Еще неизвестно, существует этот 'шар' или нет. Глобула — вообще, выдумка коллеги Яблочникова. Наличие ее никто не доказал. А 'дзётай' — реальное открытие. Рядом, близко, его можно пощупать руками.

— Если удастся, — высказал сомнение Калита и подумал о том, что Ген хороший теоретик, но никудышный практик.

— Да брось ты. Все будет нормально, — храбрился Ген, а у самого на душе кошки скребли.

Боялся он, как перед дальней дорогой. А еще сомневался, найдет ли тот переулок. Хотелось почему-то долго плевать через левое плечо, чтобы не сглазить удачу.

— Ну, а потом что? — спросил Калита. — Выберешься?

— Выберусь! — пообещал Александр Ген. — Найду эту 'дзётай' и выберусь.

— А Глобула?

— Глобулу сам найдешь.

Они обнялись.

— Ну, не поминай лихом, — сказал Ген.

— А ты будь осторожен. Без фанатизма. Мало ли что. Не суйся куда не надо. И вообще...

На рассвете они ушли. Солнце катилось на восток. Оно непривычно грело не левый, а правый бок. Несколько раз Калита ловил себя на том, что ему по привычке хочется повернуть в другую сторону, чтобы солнце светило слева.

Идти утром по холодку было легко. Они специально встали в три часа. Улица за улицей, перекресток за перекрестком. Порой мертвый город походил на китайские кварталы, порой разбегался бульварами так широко, что, казалось, они попали в мертвый лес. 'Гемусы' попадались все реже и реже. Среди них Калита заметил несколько красных особей и пожалел, что с ними нет Гена. Вот было бы радости, с усмешкой подумал он. Поначалу 'гемусы' еще сидели на крышах и хлопали своими яркими крыльями, а потом вдруг исчезли, словно не в силах были пересечь невидимую границу. В пять Венгловский сказал:

— Командир, мне кажется, я чую воду.

— Я тоже, — сказал Калита, облизывая пересохшие губы, — но молчу, боюсь сглазить.

Воды было мало. Из расчета кружка на брата в день.

— Если повернуть на десять градусов к западу, то точно выйдем к реке.

— Сейчас посмотрю.

Он на всякий случай достал 'планшетник'. Шарик вдруг раскрылся и показал местность.

— Ура! — радостно, но тихо воскликнул Чачич.

— Сработала хреновина, — обрадовался Дубасов.

Один Жора Мамыра выглядел удрученным — Юлечка ушла в другую сторону, искать какую-то таинственную 'дзётай'. Сколько Жора ее не уговаривал, она не захотела бросать своего горячо любимого профессора. Теперь Жора все чаще оглядывался назад. Сердце его разрывалось от сладостной боли. Но как только он представлял гневные глаза Калиты, его желание тихонько и незаметно слинять, испарялось, как иней на солнце. Ведь, как пить дать, догонят и накажут, думал он, страдая.

На всякий случай, а больше по привычке, они спрятались в ближайших развалинах — подальше от чужих глаз.

— Так... — сказал Калита, разглядывая карту. — Вот — мы. Вот — река, которую Юра почуял.

Венгловский знал свое дело: с ручным пулеметом ПКМ он занял оборону с видом на центральную улицу. Жора неохотно прикрыл сторону дома, которая выходила во двор. Он страдал по Юлечке. Он думал, что в ней заключается весь смысл его жизни. С женщинами ему не везло. Однажды он влюбился на целых девять лет. Но эта любовь ничем хорошим не кончилась. Девушка, которую он любил, его ухаживания отвергла. Жора поэтому и подался в группу 'Бета', чтобы стать мужественным и сильным.

— Ну, что скажешь? — спросил Калита у Чачича.

— Твари какие-то ползают.

— По виду форменные червяки, — добавил Андрей Дубасов.

Действительно, весь берег реки был словно завален голыми стволами деревьев. Калита вначале так и подумал — деревья, вынесенные течением, если бы только они не шевелились и не зевали во всю пасть. Зубы у них были похожи на терки.

Калита склонился над 'планшетником', масштаб поменялся, и они втроем словно наехали на этих червяков. Шкура у гадов была толстая, как у гиппопотамов. А вот глаз никто так и не разглядел. Зато в реке этих самых червей оказалось великое множество.

С помощью 'планшетника' они переместились выше по течению. Город здесь был старым. Очень старым. Крыши провались, а улицы почти исчезли среди развалившихся стен и зарослей мертвой растительности.

— Кто помнит, как шла экспедиция?

— Я читал, что у них было два трактора, — сказал Чачич.

— Сколько может пройти трактор в день?

— Километров двадцать, не больше.

— Меньше, — сказал Дубасов. — Надо учитывать только светлое время суток.

— Значит, за неделю экспедиция прошла не более ста километров. Они еще с собой цистерны с топливом и водой тащили.

— А сколько мы отмахали?

— Примерно столько же за три дня.

— Значит, в любом случае мы вот-вот наткнемся на их следы.

— Но в той экспедиции никто не описывал реку и гигантских червей, — возразил Чачич.

— Размножились, потому что прошло уже больше полувека.

Наконец они увидели следы. Нечеткие, неясные, но именно от трактора. Калита побежал по ним, и предчувствие его не обмануло: они увидели площадь, постамент без памятника и две цистерны.

— В этой была вода, а в этой — дизтопливо, — уверенно сказал Калита.

— Вот еще и волокуша, — обрадовался Дубасов. — Где же тракторы?

— Один, насколько я помню, улетел, — сказал Чачич. — Именно это и явилось концом экспедиции.

— Но остался второй, — сказал Калита. — Если его найдем, то дальше поедем с комфортом.

Он показал пальцем на пыльную волокушу, правый угол которой был разбит в щепки.

И вдруг...

— Что это? — спросил Чачич.

Они увидели трупы. Много трупов, которые в этом жарком климате давно превратились в мумии. Трупы были разбросаны по маленькой, уютной, почти деревенской площади. Никто из погибших не ушел за ее пределы. Калита то вплотную приближался к ним, то отдалялся, стараясь выяснить причину смерти. Но черепа и белеющие кости ни о чем не говорили. И только два трупа имели заметные повреждения. По одному словно проехал каток, у другого были сломаны ноги. Он явно уползал с дороги, и умер уже на тротуаре, под стеной.

— Похоже, они умерли от страха. Об этой экспедиции и говорил Артур Бобренок, — напомнил Калита. — Он сказал, что это страшное место и что здесь оживают тракторы.

— Выходит, спаслись трое, — Жоре надоело торчать у окна и он тоже склонился над 'планшетником', — некий Андрей Воронин, некий Изя и Артур Бобренок.

— Откуда ты знаешь? — спросил Дубасов.

— Так написано в первоисточнике: двое дошли до 'стеклянной стены', а Бобренок, о котором вы, Андрей Павлович, рассказывали, должно, быть вернулся по следам в Дыру.

— Должно быть, — согласился Калита. — Так, почему ты здесь? Марш на пост!

— Так никого же нет, Андрей Павлович!

— Марш! И глаз не спускай! Нам бы только трактор найти, — вздохнул он, и они снова склонились над 'планшетником'.

Трактор они нашли быстро: в тупике, под обвалившейся аркой. Он словно спрятался от чего-то. А когда приблизились к нему, то поняли, что кабина у него превращена в груду металлолома.

— Слушай, — сказал Андрей Дубасов, — а ведь по нему стреляли. Вот дырка, и вот дырка.

— Точно! — согласился Чачич. — Он убегал!

— Вот почему они прыгали, — догадался Калита. — Спасались!

Жора Мамыра поплелся к своему окну, ворча:

— Чуть что, так 'марш!' 'исполняй!' А когда надо выручить, то в первых рядах — грудью на амбразуру. Пионера нашли!

Вдруг 'планшетник' уперся. Дальше его карты не хватило. Дальше была стена — абсолютно черная. И они не могли понять, то ли действительно следующей карты местности в 'планшетнике' нет, то ли это настоящая черная стена, о которой никто никогда не слышал.

Жора уселся на чугунную батарею отопления, подложив доску под зад, и с грустью принялся смотреть во двор, думая о Юлечке. Конечно, Юлечка не шла ни в какое сравнение с его первой любовью, но от этой первой любви не было никакого толку. Любовь получилась однобокой, невзаимной, очень грустной, но Жора не мог ее забыть. Она все время жила в нем, чтобы он ни делал, куда бы ни шел и о чем бы ни думал. Только вот с Юлей немного забылся, подумал Жора, привычно наблюдая за обстановкой на местности. Конечно, он знал, что лучше любимая с недостатками, чем нелюбимая с достоинствами, но по молодости еще не мог разобраться в собственных чувствах.

Калита повел группу вдоль черной стены, и им все чаще стали попадаться остатки разбитой техники, словно они все, все стремились спрятаться за эту стенку. Вначале — легковушки, самосвалы, парочка автобусов, расстрелянных с особой жестокостью — прямо по окнам, потом они увидели командирский 'хаммер' с антеннами, БТРы и БМП всевозможных марок — целую свалку, пощелканных, как орехи, перевернутых или вставших на дыбы, с беспомощно торчащими в небо стволами скорострельных пушек, с раскромсанными колесами и свернутыми в дугу гусеницами, пару гаубиц, не наших, иностранных, потом целую батарею пушек, вдавленных в асфальт и разбросанных по краям дороги, словно кто-то прорывался сквозь боевые порядки. И наконец — танки, сожженные, в окалине, с разорванными гусеницами, с пробитыми башнями: парочка 'леопардов', десяток другой 'абрамсов' и даже такого монстра, как 'королевский тигр'. А еще — один полусгоревший вертолет, от которого остался лишь хвост и винты, отброшенные взрывом на пустырь.

— Ми пятьдесят два, — определил Сергей Чачич. — Это уже не ерунда! Это серьезно!

Посреди дороги они увидели здоровенную авиабомбу с маркировкой USA, до половины ушедшую в грунт. Калита предпочел обойти ее стороной. Они добрались до элеватора. Дальше дороги не было. Дальше начиналась та самая абсолютно черная стена.

Город был разбросан по склонам холмов, и все атаки с этой стороны Жора считал маловероятными. Ну кто сюда полезет? — спрашивал он себя в сотый раз. Разве что какой-нибудь обкурившийся сталкер. Но даже такие так далеко в Зону или Дыру не забираются. Куда им до нас. Это только мы одни сумасшедшие таскаемся по мертвому городу, ищем вчерашний день.

— Что бы это значило? — спросил Дубасов.

— Если бы я знал, — пожал плечами Калита, и они продвинулись вдоль стены еще немного, как раз до железнодорожного вокзала.

Здесь они обнаружили разбитые составы: один грузовой, перевозивший технику, и пассажирский, набитый трупами под завязку.

Калита заглянул в первый же вагон и отпрянул:

— Груда костей...

— Такое ощущение, что охотились не за людьми, а именно за техникой, любой техникой, — высказал своем мнение Чачич.

— А мне кажется, что им было все равно, кого убивать, — сказал Дубасов и суеверно перекрестился.

— Кому 'им'?

— Ну, не знаю, — испуганно огляделся Дубасов.

Он давно уже чувствовал, что их вояж в Дыру закончится плохо. Куоркис погиб. Журналиста сгубили. Слишком много смертей. А это плохо.

— Да-а-а... — почесал макушку Калита. — Лично я ничего не понял. Но придется идти туда и посмотреть, что там, за черной стеной. Что если там выход?

Вдруг какое-то движение привлекло внимание Жоры. Даже не движение, а словно на горизонте мелькнула тень, и Жора, у которого по спине пробежали мурашки, вперился туда. Потом такая же тень мелькнула на горизонте справа, но уже ближе, и на этот раз он ощутил небольшое землетрясение. Жора уже готов был позвать Калиту, когда на третьем этаже противоположной пятиэтажки увидел человека, который так же внимательно изучал двор.

Жора очень медленно, чтобы не привлечь к себе внимания, поднес к глазам бинокль. Все самое плохое, философски подумал он, начинается с ерунды.

Человека в окне уже не было. Зато он, оглядываясь, бежал поперек двора. При нем не было ни оружия, ни рюкзака, ни обычного в таких случаях котелка. А ведь сталкер расстается с котелком только в самых крайних обстоятельствах. Человек просто все бросил. Ощущение ужаса, которое испытывал сталкер, передалось и Жоре, он посмотрел в ту сторону, куда периодически оглядывался сталкер — на крышу пятиэтажки. Крыша как крыша — старая, прогнившая, без слухового окна. Внезапно эта крыша, которая простояла бы еще лет сто и рухнула бы только от старости, с треском просела, а пятиэтажка сложилась, как карточный домик. Клубы пыли стремительно заволокли двор.

Жора бросился к своим. Их реакция была настолько быстрой, что Жора нагнал их только через два квартала.

— Что?! Что это было?! — нервно спросил Калита на бегу.

Жора молча пожал плечами.

Они заняли боевые позиции на площади, в здании почтамта и были готовы к бою.

— Так что же это было?! — снова пристал Калита.

— Я не знаю! Я не знаю! — твердил Жора.

— Ну что?! Что?!

Там, откуда они прибежали, улицу заволакивало пылью и доносился грохот, как при артиллерийской канонаде. Несомненно, там шел бой.

— Я не знаю, я просто ничего не понимаю! — кричал Жора.

Благо, что кричать можно было сколько угодно, все равно в таком грохоте никто друг друга слышал.

— Ну что?! Что?! Паровоз, утюг или грузовик?!

Жора вдруг успокоился:

— Андрей Павлович! Точно! Этот... как его?.. Трактор!

— Летающий трактор! — понял Калита. — Было такое предупреждение. Все, уходим к реке! — крикнул он.

Но они не успели. Раздался лязг гусениц, и на площадь въехал танк модели Т-94. Башни у него почти не было, а из-за динамической защиты она казалась еще и потрескавшейся на солнце. Так что вид у танка был непрезентабельный для тех, кто ничего не понимал в танках.

Все, конец, понял Жора, отползая от окна и вжимаясь в пол. Сейчас бабахнет. Он понял, что видел не трактор, а самый что ни на есть настоящий летающий танк.

Танк постоял, постоял, как будто задумавшись, пушка на нем ожила и, опустившись, начала двигаться справа налево и в конце концов 'уперлась' точно в здание главпочтамта.

— Тут она ему и сказала, — в задумчивости произнес Калита, сообразив вдруг, что выбрал крайне неудобную позицию. — Теперь мы мишень!

На этой чертовой площади больше не было ни одного здания, которое бы годилось для боя, и танк, конечно, в качестве цели, выбрал именно почтамт.

— Венгловский! — тихо позвал Калита.

Но Венгловского уже и след простыл.

Они стали расползаться кто куда. Жора подался в подвал. Андрей Дубасов решил искать убежища в задних помещениях. Сергей Чачич, как бывший вертолетчик, предпочел высоту и полез на второй этаж. Один Калита остался на прежнем месте. Он один и видел, как погиб Юра Венгловский.

Т-94 выстрелил. Благо, что у него была болванка, а не фугас. Но и этого хватило. Потолок центрального зала раскололся надвое и рухнул, провалившись внутрь. Калиту спасли две колонны, примыкающие к фасаду. Они приняли на себя силу удара снаряда и разлетевшихся осколков. Они же и устояли после того, как разломились балки, державшие потолок.

Между тем Венгловский выискивал позицию, чтобы выстрелить из гранатомета РПГ-27. Не зря же они таскали его с собой, теперь он должен был спасти им жизнь.

Вначале он обежал почтамт справа, но выяснилось, что стрелять под острым углом не с руки. К тому же Т-94 на три четверти был скрыт домами. Шанс подбить танк в таком положении был крайне низким. Максимум что можно было сделать — разорвать гусеницу. Но это не изменило бы ситуацию. Поэтому Венгловский в два прыжка пересек улицу и побежал проулками. Танк не остался безучастным. Он дал очередь из пулемета, и пули защелкали по пыльной мостовой, высекая искры. Но Венгловский оказался удачливей и проскочил в мертвую зону. Сказались годы занятий боксом, ежедневных тренировок и хорошая реакция. С этого момента он словно чувствовал танк и даже думал за него. Разумеется, те, кто сидели в танке, должны были сообразить, что к чему, дать задний ход и заставить Венгловского побегать по развалинам. И тогда бы еще неизвестно, чья бы взяла. Но танк почему-то замешкался, и Венгловский подумал, что начал выигрывать. Еще секунду, еще две, мечтал он, вырывая победу. А танк все молчал и молчал. И Юра Венгловский, двигаясь по параллельной улице, уже стал сомневаться, там ли он? Может быть, каким-нибудь чудесным способом улетел? Не верилось ему, что танки умеют летать. Где это видано, думал он, чтобы танки летали? Выдумал все Жора. От страха выдумал! А вот откуда взялся танк, он не задумался. Просто взялся. Возник, как любой другой хабар. И тогда Венгловский вспомнил и понял, что это бигхабар, что такое случается, и оказывается, не только в Зоне, но — и в Дыре. Большие и крупные вещи всегда оживают и становятся самостоятельными. Вот это да?! — подумал Венгловский, выглядывая из-за дома. По его расчетам, он уже зашел в тыл Т-94. Оказалось, что он не ошибся, что до танка было не больше ста пятидесяти метров. Если бы он знал, что танк притаился и ждет его появления с наиболее вероятных направлений, то наверняка бы предпринял атаку по-другому. Но позиция была удобной — как раз со стороны моторного отсека. Сейчас я тебя, сейчас, шептал Венгловский, предвкушая легкую и эффектную победу. РПГ-27 приводилась в боевое положение двумя движениями. Венгловский выдернул чеку, тем самым давая возможность мушке встать вертикально, взвел прицел и был готов к выстрелу. Поймать в прорезь мушки силуэт танка и нажать на спусковой рычаг было делом еще одного мгновения. Его как раз хватило, чтобы выстрелить, но не хватило, чтобы остаться живым. Граната полетела, выбрасывая оранжевую струю газов. Одновременно со стороны башни Венгловский увидел вспышки, похожие на звездочки, и почувствовал удар в грудь. Граната ударила в башню. Вначале взорвалась головка гранаты, уничтожив динамическую защиту башни, затем основная часть кумулятивного заряда прожгла броню, и от высокой температуры и высокого давления танк мгновенно взорвался. Башня подскочила, как теннисный мячик, выше крыш города, перевернулась в воздухе несколько раз и упала на площадь, вызвав маленькое землетрясение.

Но Венгловский ничего этого уже не увидел. Он был убит одной единственно очередью из крупнокалиберного пулемета, потому что не знал и не догадывался, что это был не простой, а очень хитрый танк. Он давно поднаторел в боях и имел по периметру башни пять пулеметов.

Глава 11

Синие человеки

Арсений Гайдабуров стал заговариваться. И все из-за того, что старая армейская дружба сковывала его и не давала развернуться его натуре монстра. Он бы давно их всех заразил, не моргнув глазом, но Федор Березин, он же — Егор Чепухалин, был его армейским другом. И Гайдабуров ужасно мучился неразрешимостью ситуации, от этого в мозгах у него шарики заскакивали за ролики.

— Так и хочется кого-нибудь обнять, так и хочется... — жаловался он, наевшись и напившись, — чтобы нашего полку прибыло... — и почему-то с вожделением поглядывал на Костю, как на самого юного и беззащитного участника застолья.

Но Костя, во-первых, сидел по другую сторону двигателя, а во-вторых — за Бараско, у самой двери. Так что дотянуться до него у Гайдабурова не было никакой возможности.

— Сходи в балок за спиртом, — попросил его Березин на правах бывшего советского офицера и дружески подмигнул.

Костя все понял. Ему нужны были такие подтверждения, говорящие о том, что они одна команда. Бараско же, в свою очередь, с облегчением вздохнул. Он уже давно заметил поползновения майора и на всякий случай положил автомат рядом с собой, незаметно дослав в ствол разрывной патрон. Черт знает, что там у этих монстров на уме, подумал он. А парня я не отдам.

— Ну давайте за дружбу! — сказал тогда майор Гайдабуров, выплескивая в стаканы остатки спирта.

Он пил и не пьянел. Должно быть, это было такое свойство всех 'глушителей мыслей' или всех русских офицеров. Березин же беспечно хлопал его по плечу и клялся в вечной армейской дружбе. Гайдабуров, несмотря на то, что порядком налакался спирта, руки не распускал, обниматься не лез, в общем и целом, вел себя сдержанно, только поглядывал на Костю как на первого кандидата в монстры.

— Иди, Костя, иди, — сказал Бараско и на какое-то время расслабился.

Черт знает что! — подумал он. Как они эту душу высасывают, обнимаясь? Надо отсюда сматываться, и как можно быстрее.

— Погоди, он же не знает, где заначка, — всполошился Гайдабуров. — Я схожу с ним, — и стал выталкивать Березина, чтобы выбраться из кабины.

— Сиди, майор, — веско сказал Бараско. — Костя еще никогда и никого не подводил. Правда, Костя?

— Правда, — ответил Костя и захлопнул за собой дверь РПН.

Снаружи летали редкие снежинки, и было холодно. Правда, вначале на сытый желудок холод не чувствовался. Ватное небо скрывало белое северное солнце. Поверхность озера блестела и была покрыта мелкими волнами. Чахлые ветки кустарника гнулись от уныло свистящего ветра.

Костя побежал через позицию к знакомым балкам. Кабели, толстые, как анаконда, утопали во мху. Шестигранная ФАР медленно покачивалась то ли от ветра, то ли искала цель за много километров отсюда. Крышки на пусковых установках оказались приподнятыми. Неужели будем стрелять? — удивился Костя и осторожно открыл дверь третьего балка справа. Внутри никого не было: ни в грязном предбаннике, заваленном пустыми бутылками и использованными консервными банками, ни в спальной части на четыре койки. Костя закинул автомат за спину, отодвинул самую дальнюю из них и полез в загашник, который был вырублен в вечной мерзлоте. Две бутылки он поставил рядом с койкой, третью засунул в карман и выпрямился. Ему показалось, что перед входом в балок мелькнула тень. Костя выглянул в окно. Однако никого не увидел и, решив, что ему показалось, выскочил из балка, на всякий случай держа автомат перед собой. Какой-то человек, как мышь, юркнул за КП. Костя постоял, ожидая, что произойдет дальше, и пошел к своим. Возвращаться за двумя оставшимися бутылками расхотелось.

Честно говоря, ему уже надоело пьянка. Во что бы то ни стало надо было передать на Большую землю о появлении в Дыре америкосов и сваливать, естественно, прихватив с собой еду и теплую одежду. Он только не представлял, что им делать со всеми этими монстрами без лиц. Рассуждая таким образом, он едва не наступила на человека, лежащего ничком под колесами ПУ .

Костя замер, выставив перед собой автомат:

— Эй!..

Человек не отреагировал. Костя оглянулся. Вокруг никого не было. 'Анцитаур' безмолвствовал. Может, действительно никакой опасности и нет, подумал Костя и подошел к лежащему.

— Эй!.. Ты!..

То что это не рядовой, было очевидно. Бушлат на человеке был офицерским, а сам он был толстый, седой и плешивый. Должно быть, это и есть генерал Лаптев, догадался Костя.

— Живой? — спросил он, осмелев и наклонился.

Вроде бы лицо нормальное, успел подумать он, заглядывая сбоку.

Человек резко повернулся и, схватив Костю за лацкан куртки, потянул к себе. Костя с ужасом понял, что человек его обманул, что у него на лицо надета маска, которая от возни сместилась набок, и под ней обозначилась все та же знакомая пустота, которая у этого человека оказалась настолько черной, что не было видно даже глаз.

Костя уперся стволом в грудь человека и выгнулся, не давая себя обнять. Человек был силен и действовал рывками, все ближе и ближе притягивая Костю к себе, словно хотел высосать из него всю кровь. Однако в какой-то момент ему просто не хватило сил, и он на мгновение ослабил хватку. Тогда Костя сумел перехватить цевье АК-74М и выстрелить. Человека отбросило на колесо ПУ. Он по-поросячьи хрюкнул. В руках его остался капюшон от маскхалата. Костя отлетел в другую сторону.

— Ах ты, сука! — одышливо произнес человек, ворочаясь, как большая кукла, под колесом вездехода.

— А ты? Ты чего?! — с обидой произнес Костя.

— Ну-ка иди сюда, щенок! — сказал человек, пытаясь быстро подняться.

Справа на бушлате у него все явственнее проступало красное пятно. Но подняться быстро он не мог не из-за этого пятна, а из-за того, что был толстым и неуклюжим.

— Да пошел ты знаешь куда! — ответил ему Костя, перезаряжая автомат и ставя его на очередь. — Сейчас как пальну!

И только тогда 'анцитаур' напомнил о себе. Он мгновенно нагрелся и заставил Костю оглянуться. К нему, как зомби, брели трое без лиц. Костя отскочил в сторону и навскидку выстрелил, однако не в туловище или голову, помня, что это бесполезно, а по ногам. Двое упали, третий прогудел, как в водосточную трубу:

— Давай обнимемся, человек!

— Зачем это? — с подозрением произнес Костя и отступил к берегу.

Из двоих упавших один поднялся, а другой, как часовой давеча, пополз, протягивая руки, чтобы схватить и сделать Костю монстром. Лицо у него было почти нормальным, на нем еще виднелись глаза и рот, но все словно в дымке.

— Кто вы? — на всякий случай спросил Костя, боясь, что выстрелил не в того, в кого надо.

Ясно было, что они не испытывали боли и что они вообще не люди, а монстры.

— Синие человеки, — засмеялся тот, кто полз. — И ты станешь синим. Синим и холодным!

— Чего вы застыли?! Чего?! Хватайте его! Хватайте! — закричал генерал Лаптев, обходя Костю сбоку и загоняя его в воду.

И тут их накрыла снежная пелена. Костя, который до этого никогда не видел снежных зарядов, на мгновение растерялся, а потом бросился туда, где, по его расчётам, находились Бараско и Березин.

Снежный заряд длился бесконечно долго. Костя двигался в нем, как молочной пелене. Сильный ветер сбивал дыхание. Приходилось отворачиваться и закрывать лицо. Под ногами плюхало и чавкало. Костя пару раз провалился в щели между камнями, чуть не сломал себе ноги, забрел в мелкое озеро, потом безуспешно ломился сквозь ивняк, лез по мокрым скалам и бесчисленное количество раз пересекал холодные ручьи и огромные лужи, поросшие, мхом и пушицей.

Заряд закончился так же внезапно, как и начался. Костя оглянулся. Вокруг была совершенно незнакомая местность, засыпанная мокрым снегом: гранитные складки, болото между ними и далеко-далеко внизу, в мрачной серой пелене — залив.

После заряда стало еще холоднее и промозглее. Ветер выдувал остатки тепла. Костя хлебнул из бутылки и, не чувствуя вкуса спирта, побежал — туда, вниз, где должно было быть озеро с ракетными позициями комплекса С-400. Выглянуло солнце, и снег стал быстро таять. Ноги у Кости были настолько мокрыми, что он уже не обращал внимания на лужи. Горные ботинки оказались не той обувью, в которой можно было бегать по тундре. Выскочив на вершину горы, Костя еще больше удивился: внизу раскинулся военный поселок. Черные заборы, покосившиеся домики и избы. Там, где было поровнее, располагалась воинская часть с плацем. Однако никого: ни военных, ни гражданских лиц видно не было даже в бинокль.

Костя так вымок и замерз, что сбежал с горы, как мячик, и сунулся в крайний из домов — маленький, дощатый, потрепанный ветрами, дождем и морозами. Он выбрал этот домик по двум причинам: он был крайним и из его трубы поднимался черный угольный дым.

Отворив скрипучую дверь, обитую рваным дерматином, из-под которого торчала вата, Костя попал в темные сени, где умудрился наступить на пустое ведро, и оно с грохотом откатилось к стене. Он так и застыл с поднятой ногой, ожидая, что на шум сбегутся хозяева, но никто не появился, и Костя, ободренный этим, заглянул в окошко следующей двери, толкнул ее и сразу ощутил живительное тепло. Оно исходило из кухни. Он шагнул туда, где гудела и пылала печь, а на столе перед окном стоял огромный ведерный самовар, из носика которого шел пар и сочился кипяток.

Костя подставил руки под эти капельки, не ощущая, какие они горячие, растер руки, сел на древний стул и стянул с ног раскисшие ботинки и носки. Он снял бы и брюки, чтобы высушить их над печью, да боялся, что хозяева войдут и застанут его в неглиже. Затем он налил в кружку кипятка и стал пить его маленькими глотками, ощущая, как живительное тепло разбегается по телу и в голове постепенно проясняется. Ногами он почти касался стенки печи, и от брюк пошел пар. Ему стало тепло, приятно. Он достал бутылку со спиртом, плеснул чуть-чуть в кипяток и заставил себя выпить эту дурно пахнущую и обжигающую жидкость.

Его сразу развезло, хотя стало очень, очень тепло, и огонь, который поселился в желудке, разбежался по всем, всем жилам. Захотелось спать. Его клонило то вправо, то влево. В последний момент Костя чудом не упал со стула, а когда надо было встать, упирался то плечом в буфет справа, то клевал носом в умывальник слева. Он вздрагивал, как больная лошадь и таращился в коридор, откуда, скорее всего, должна была проистекать опасность. Но сон наваливался все сильнее и сильнее, затягивая в свои видения, и сил не было с ним бороться. Костя понимал, что засыпать нельзя, что надо встать и уйти, пока его не поймали и не превратили в синего человека. Тем более, что в прихожей стояли кирзовые сапоги, которыми можно было воспользоваться, а на вешалке висел вполне приличный бушлат. Но сон затягивал все сильнее, он пьянил сознание и предлагал сладостные видения. И Костя почти уступил ему.

Вдруг он услышал сквозь тяжелый морок, как кто-то зашел в сени, и хотел схватить свой автомат, но его почему-то под рукой не оказалось, хотя Костя точно помнил, что прислонил его справа к столу. Тогда он сорвал с поленьев еще сырые ботинки с носками и спрятался под стол, на котором стоял самовар. Вошли двое в яловых сапогах, с оружием, которое однако оставили в прихожей.

— О, — воскликнул один из них сиплым голосом, — чаёк! — и уселся на стуле, на котором только что сидел Костя.

— Где-то здесь у Ирки должны быть сушки, — сказал другой, судя по звонкому голосу помоложе.

Он стал шарить в буфете, гремя баночками и шурша пакетами.

— Брусничное варенье будешь?

— Гадость... надоело... — ответил Сиплый. — Водки нет? Что-то мне водкой пахнет!

— Откуда у Ирки водка? Она одна не пьет.

— Я говорю, пахнет, значит, пьет. У меня на это дело нюх особый.

— Да ладно, брось. Я бы знал. Что мне, для друга жалко?

— А может, и жалко! — хитро ответил Сиплый. — Откуда я знаю?

— Ну тогда поищи сам, — с вызовом ответил Молодой.

— А-а-а! — засмеялся Сиплый. — Пошутил я, пошутил. Хотя пахнет, точно.

— Ты знаешь, а ведь действительно пахнет.

Костя, который сидел ни жив, ни мертв, перестал дышать.

— Ну так поищи для друга!

— Я точно знаю, что самогон она давно не гнала. Не из чего бражку делать. Последний раз когда завоз был?

— Осенью.

— Вот видишь! А когда будет следующий, неизвестно. Откуда у нее самогон? Сахар — ёк.

— Бабы народ хитрый. Пахнет не самогоном, а водкой. А водка у нас у кого?

— Иди ты! — предупредил Молодой после паузы. — А то в дыню дам!

— Брось, чего ты?! С тоски и не то сотворишь! Или скажешь, что Ирка у тебя не такая? Вот моя Лорка, как она была в меня влюблена! Клялась быть верной не хуже жен декабристов. Поперлась за мной на край света. Зимой у нас на кухне сосульки висели, а в умывальнике лед плавал.

— Да помню! — кисло согласился Молодой.

— А что учудила? — продолжил Сиплый. — Втрескалась в лейтенантика!

— Ну-у-у? — лениво отреагировал Молодой, наливая в кружки чай.

Но Костя уже понял, что сейчас будет мордобитие — слишком резиновым был голос у Молодого.

— Из последнего пополнения.

— Ну-у-у и?..

— Что 'ну-у-у и'?.. — переспросил Сиплый. — Я его отправил в Земляное, а ее порешил.

— Лорку, что ли? — насмешливо удивился Молодой. — Врешь, я ее сегодня видел!

— Конечно, не до смерти, но рука у меня тяжелая. Слушай, чего ж так спиртом пахнет?! — И, отогнув клеенку, заглянул под стол.

С минуту он смотрел на Костю, как на привидение, а потом они его вытащили в коридор и стали избивать.

— Вот он, твой лейтенантик! — радостно кричал Сиплый, норовя заехать и кулаком, и сапогом Косте в лицо, чтобы поставить основательный синяк.

Но у него сразу не получалось, потому что каждый раз, когда, казалось, его кулак должен был найти свою цель, Костя исхитрялся уворачиваться, хотя его крепко держал Молодой.

— Погоди! Погоди! — твердил он. — Сейчас мы тебя! Ты не крутись! Не крутись! Будь мужиком!

'Бах!'

— Да что ж ты в меня бьешь, придурок?

— А ты держи крепче!

'Бах!'

— Ну ты и гад! — воскликнул Молодой, готовый оставить Костю в покое и броситься на мазилу.

— Стойте! Стойте! — закричал Костя, вдруг с легкостью разрывая объятья Молодого. — Вы синие люди?!

— Не люди, а человеки, — назидательно поправил Сиплый. — Люди на Большой земле живут, а мы человеки.

— Так я оттуда и прибыл! — огорошил их Костя.

— Ты, правда, приехал не к моей Ирке?! — обрадовался Молодой, отпуская его.

— Конечно, правда! Я просто грелся, — и Костя кивнул на ботинки, которые валялись под ногами.

— А спирт у тебя откуда? — с подозрением спросил Сиплый, не желая так просто расставаться с Костей.

— С позиций. Я у Гайдабурова в гостях был да заблудился в снежном заряде.

— Должно быть, не врет, — сказал Сиплый, — был заряд. То-то мне морда его незнакома. Точно! Он не из нашего гарнизона!

И только он собрался отпустить Костю на все четыре стороны, как в комнату влетел генерал Лаптев собственной персоной и как заорал:

— Молчать! Смирно! Руки по швам! Дайте мне его обнять! Дайте! Я сотворю из него настоящего, первосортного 'глушителя мыслей'.

Костя, который уже понял, что это сон, рванулся что есть сил, хотел убежать, да не смог. А подлый генерал, от которого почему-то пахло чем-то горелым, все приближался и приближался, и Костя уже знал, что неизбежно станет синим человеком. Ему сделалось так противно, что он дернулся в одну сторону, в другую, мучительно застонал и... проснулся.

Он по-прежнему сидел на стуле. Ботинки упали с поленьев, и у одного из них тлела подошва. Носки высохли, а колени стали горячими.

Костя принялся обуваться. Руки и ноги у него нагрелись, а лицо пылало. Должно быть он заболевал. Черт с ним, все равно успею, подумал он.

— Новенький, что ли? — спросила незнакомая женщина и прошла в комнату.

Костя никак не мог зашнуровать левый ботинок. Шнурки были мокрыми и непослушными.

— Новенький, новенький... — радостно подтвердила другая женщина и тоже прошла в комнату.

— Ты напои гостя чаем, — велела первая женщина.

— Я ему черничной настойки дам.

— Костя! Это ты?! — раздался удивленный голос.

В двери, скрестив руки на груди, стояла Ирка собственной персоной.

— Ты что здесь делаешь?! — хотел спросить он, но все понял, потому что вид у Ирки был соответствующий, то есть она была одета в армейскую форму, на плечах носила сержантские лычки, а ее безумно прекрасные ноги, в которые он был так сильно влюблен, теперь прятались под бесформенной зеленой юбкой.

— Я, Костик, — сказала она, — замуж вышла, служу в армии планшетисткой. Ты же меня бросил?!

— Ничего я тебя не бросил! — буркнул Костя, с трудом напяливая правый ботинок.

Хотя носки были сухими, он почувствовал, что все-таки простынет. По спине бродил холодный озноб. А в пояснице поселилась предательская слабость.

Она осуждающе покачала головой:

— Господи! Ну что с тобой делать?! Что! То ты мне морочишь голову два года, то исчезаешь, то заявляешься на край света и молчишь!

Она побежала куда-то в соседнюю комнату и вернулась с ворохом сухой одеждой в руках:

— Переодевайся! — кинула ему в лицо.

Костя, ничуть не стесняясь, разделся до исподнего и переоделся в сухое и теплое, не переставая дивиться метаморфозе, произошедшей с Иркой.

Когда они встречались, она была вечной ломакой и кривлякой, готовой на эксцентрические поступки. Теперь же перед ним стояла уверенная в себе женщина. Чуть-чуть усталая, чуть-чуть опытная. Но милая и желанная. Он хотел объяснить ей причину своего появления, но подумал, что для нее это будет неинтересно, что он еще не разобрался в своих чувствах, что не готов жениться, хотя память о ее шикарных ногах волнует его по-прежнему.

— Господи! — вдруг воскликнула она. — На тебе же лица нет! Тебя кто-нибудь обнимал?

— Этот, как его?.. Генерал Лаптев!

— Лаптев! — всплеснула она руками. Господи! Господи! — запричитала она. — Нашел дружка! Да на нем клейма некуда ставить! Он же сплошной синяк!

— Да я только боролся, — объяснил Костя.

— И этого достаточно! Он тебя заразил! — вскрикнула она. — Я думала, ты избежишь этой судьбы и увезешь меня на материк.

— Конечно! Конечно! — неожиданно для себя пообещал Костя, обувая теперь почему-то кирзовые сапоги.

Сапоги были очень удобными, а главное пропитанными парафином, что делало их непромокаемыми и пригодными для северного лета.

— Как же ты увезешь, если ты заразился?!

— Да не заразился я, — объяснил Костя, — у меня есть 'анцитаур'. С ним не пропадешь. Он вывезет!

— 'Анцитаур'! — хитро воскликнула она. — Что же ты молчишь?! Да с 'анцитауром' здесь никогда не пропадешь! Господин генерал! — крикнула она в сени. — У него 'анцитаур', поэтому он и не заразился.

— 'Анцитаур'?! — как дух, явился генерал Лаптев. — С 'анцитауром' мы теперь на коне! Да, моя девочка?!

— 'Анцитаур'! — выскочили из соседней комнаты две другие женщины и с восторгом воззрились на Костю.

— Да, папуля! — ответила Ирка и поцеловала толстого, плешивого Лаптева в седую, небритую щеку, которая почему-то теперь была хорошо заметна. — С 'анцитауром' мы не пропадем. Мы вылечимся и уедем на Большую землю!

— 'Анцитаур'! 'Анцитаур'! — стал приплясывать генерал Лаптев. — Давай сюда 'анцитаур'! Давай'! — потребовал он.

Костя понял, что сейчас он их поубивает этим самым 'анцитауром' и что сделает это с превеликим удовольствием.

И здесь тоже предательство, мучительно подумал он и с облегчением проснулся. И хотя Ирка никогда не была такой, какой предстала ему во сне, он твердо решил, что никогда, ни за что не женится, хоть камни с неба. Все женщины лживы и вероломны!

Он сидел перед жаркой печкой, и его бил озноб. Лицо горело и пылало, словно от перца. Как был босой, Костя побежал в прихожую, где видел зеркало. Нет, лицо было на месте, только словно подернулось пленкой. Костя отчаянно потер лоб и щеки. Но они сделались еще бледнее. Неужели я все-таки заразился? — подумал он и, услышав голоса, осторожно выглянул в окно. Прямо перед домом стоял генерал Лаптев с тремя солдатами и что-то им внушал приказным тоном. У солдат тоже не было лиц. Один из них посмотрел в сторону дома, и Костя отпрянул, метнулся на кухню за носками, натянул кирзовые сапоги в прихожей и в мгновении ока надел бушлат.

А если я действительно заразился? — подумал он, то это конец. Мне остается один путь — вечно бродить в Зоне или Дыре. А самое паскудное, что хваленый Бараско 'анцитаур' почему-то не действует. И зачем он нас притащил сюда?

На всякий случай Костя проверил свой арсенал. У него осталось четыре полных рожка, четыре гранаты для подствольника и две РГО. Одну из них он сунул в карман бушлата и, сменив рожок, осторожно приоткрыл наружную дверь. Живым не дамся, решил он.

* * *

Самое страшное заключалось в том, что граната РПГ-27 не совсем убила Т-94. То есть, конечно, она лишила его оружия, но не способности двигаться. Даже без башни танк был грозен. Сразу после взрыва он взревел, как лев, и, как сто тысяч буйволов, устремился в атаку. Его удар в фасад почтамта был чудовищен. Здание содрогнулось от фундамента до крыши, зашаталось, крыша еще раз жалобно скрипнула, стены сложились и рухнули. Но внутри уже никого не было. Группа 'Бета' не была бы 'Бетой', если бы вовремя не передислоцировалась. Т-94 еще с остервенением равнял развалины почтамта, а Калита со своими людьми уходил в сторону абсолютно черной стены.

Ослепший и оглохший Т-94 еще долго ездил по площади, пытаясь найти и уничтожить врага. Потом, когда топливо у него закончилось, он прыгнул и исчез за горизонтом, отправившись на ремонтную базу, чтобы восстановить башню, а потом вернуться и отомстить неприятелю.

Квартала три они молча бежали. Потом перешли на быстрый шаг.

— Как? Как он нас нашел? — удивлялся Жора Мамыра.

Он уже забыл о Юлечке, и новые, куда более значимые события, отвлекли его от мыслей о любимой.

— Я думаю, что он нас принял за механизмы, — сказал Чачич.

— Механизмы не думают, — возразил Дубасов.

— Не думают, — согласился Калита, — зато они общаются по радиосвязи.

— Точно! — воскликнул Жора, пораженный дедукцией Калиты.

Я бы не додумался, уважительно осознал он.

— Всем отключить радиосвязь! — приказал Калита. — Контакт только вербальный.

— Это как? — спросил Жора.

— Языком, — пояснил Калита.

— Ты думаешь, угадал? — спросил Дубасов.

— Не знаю, — ответил Калита. — Венгловского жаль. Если бы не он, лежали бы мы все там, — Калита оглянулся на север.

— Андрей Павлович, думаете, нам не жаль?! — воскликнул Жора.

— Если вернемся, его долю отдадим жене! — сказал Калита.

— И Леонида тоже, — напомнил Дубасов.

— У Леонида нет семьи.

— Тогда найдем его детей! — воскликнул Калита. — Дети у него вроде бы были. Кто знает?

— Кажется, в Омске, — неуверенно сказал Чачич.

— Ладно! Главное выбраться! — сказал Калита. — А там все сделаем по-честному.

Он не успел закончить фразу. Над ними беззвучно, как птеродактиль, пролетел БЛА.

— Господи! Откуда он взялся?! — крикнул Чачич, прячась в ближайших развалинах.

— Как откуда?! — усмехнулся Калита, передергивая затвор у ПКМ. — Жора, брось! — приказал он, видя, что тот возится с кассетным гранатометом РГ-6. — Возьми 'муху'! И бей влет.

Но маленький БЛА больше не прилетел. Зато высоко в небе появился большой БЛА и стал нарезать круги.

— Черт знает что! — выругался Калита. — Ну, что ты видишь?

Чачич, как бывший вертолетчик, рассматривал БЛА в бинокль.

— Здоровая чертяка, — сказал Чачич. — На боку надпись 'USA'.

— Вот это да! — воскликнул Калита. — Выходит, мы в американскую Зону вперлись?!

— Или они к нам, — зло возразил Жора.

— Или они, — согласился Калита. — Ну, чего будем делать? Он же нас видят как на ладони.

— Придется ночью идти, — сказал Дубасов.

— У них и ночные приборы есть, — ответил Чачич. — Я вот боюсь, как бы хуже не было.

— В смысле? — посмотрел на него Калита.

— В смысле, чего они к нам прицепились? Им больше делать нечего? Вокруг сколько сталкеров!

— Сталкеров много, — согласился Калита. — Значит?..

— Значит, они по нашу душу.

— Или мы по их! — снова веско вставил Жора Мамыра.

Андрей Дубасов только хмыкнул, в том смысле, что с кем наш дитятя решил потягаться?

— А вот увидишь, — сказал Жора. — Вот увидишь! Наши им сейчас надерут жопу!

— Чем, — с усмешкой спросил Андрей, — веником?

Жора спорить не стал, а ворча себе что-то под нос, подхватил гранатомета РГ-6 и 'муху', и они, поглядывая в небо, пошли дальше. Больше они ни о чем не говорили. Да и разве поговоришь, если за тобой следят. Жора из презрения только поплевывал в пыль, а Калита оценивающе поглядывал на БЛА и шептал: 'Ну спустись, спустись. Ты же видишь, какие мы беззащитные. Идем себе и идем. Ну спустись, посмотри, как я в носу ковыряюсь. Дай мне шанс пальнуть в тебя'.

Дубасову было все равно. Ему хотелось побыстрее с кем-нибудь схлестнуться и отомстить за Куоркиса и Венгловского.

Один Чачич не ворчал и не расстраивался, потому что прекрасно знал возможности БЛА и считал, что они все четверо обречены, только не говорил об этом. Сейчас пальнет какой-нибудь ракетой, думал он. Был Серега, и нет Сереги. Но БЛА по-прежнему безмолвно кружил в синем небе.

Они прошли кварталов пять. Уже взмокли и выпили половину запаса воды, и по расчетам Калиты находились недалеко от таинственной черной стены, когда в небе родился звук.

* * *

Капитан Березин давно делал вид, что напился. На самом деле, он чувствовал себя натянутым, как струна, и тотчас трезвел. Сплошной перевод продукта. Друг — это, конечно, хорошо, думал он, это святое. Но с таким другом, увы, каши уже не сваришь. Того и гляди сделает тебя 'глушителем мыслей', а ведь потом с него не спросишь. Какой спрос с сумасшедшего? Скажут: монстр он и есть монстр, и все! Поэтому с того момента, когда ушел Костя, он стал опасливо поглядывать на своего армейского друга, но боялся напрасно обидеть его. Спирт кончился, а Костя все не возвращался, и Арсения Гайдабурова стало ломать. Вначале он еще справлялся с желанием наброситься на Березина и высосать из него душу. Спирт и еда способствовали благодушному настроению. Но как только он начал трезветь, руки у него сами собой зачесались и потянулись к горлу друга. Напрасно он укусил себя до крови за большой палец, напрасно всадил себе в ногу вилку. Ничего не помогало. Боль в его больной организм не возвращалась. В какой-то момент он очнулся оттого, что его сильно и очень, очень больно бьют. А так как синие человеки вообще мало чувствительны к боли, то он осознал ситуацию только той частью сознания, которая еще не была затронута страшной и очень заразной болезнью.

— Братцы! — закричал он. — Убейте меня! Убейте меня быстрее! Сил нет терпеть!

— Сволочь! Гад! — отвечал ему Березин. — Ты же меня чуть монстром не сделал! Ведь знал же! Знал! А мне еще в союз писателей хочется вступить! Кто же туда примет с такой мордой, как у тебя?!

— Если бы я хотел, то давно заразил бы тебя! — затравленно оправдывался бедный Гайдабуров.

Руки у него уже были связаны, и он в отчаянии бился головой о металлические части кабины. Но не было ему прощения, а за прощение проливают кровь.

— Посиди пока здесь! — велел Бараско и захлопнул дверь. — Ну, что будем с ним делать? — спросил он у ошарашенного Березина.

Березин ходил перед РПН, потирал шею, которую ему едва не свернул армейский друг, и не знал, что ответить. Все произошло так быстро, что он еще не пришел в себя. Если бы не Бараско, который разбил приклад о голову Гайдабурова, стал бы Березин обычным синим человеком, ходил бы по свету и портил бы нормальных людей, а о писательских лаврах вообще мог забыть.

— Черт его знает! — воскликнул он. — Застрелить жалко, друг как-никак!

— Друг! Друг! — бился головой о стойку Гайдабуров.

— Давай решать быстрее, — сказал Бараско, — а то он сейчас всю кабину кровью зальет.

У него был заряжен гранатомет, и он готов был одним выстрелом решить проблему.

— Кончай реветь! — сказал Березин, распахивая дверь. — Ты себя в руках держать можешь?

— Пока пьян, — признался, всхлипывая Гайдабуров.

— Ладно, сейчас Костя спирт принесет, и поговорим. Может, что-нибудь и придумаем.

— А что?! Что?! — радостно закричал Гайдабуров. — Сделайте, сделайте мне какой-нибудь укол, чтобы я окончательно не превратился в 'глушителя мыслей'!

— Сейчас, погоди!.. — пообещал Березин, оглядываясь туда, куда убежал Костя, ведь у Кости 'анцитаур' — единственная наша надежда, рассуждал он. Где его только носит? — думал Березин с раздражением.

В этот момент и прозвучали выстрелы. Бараско бросился на помощь Косте, но налетел снежный заряд, и они разминулись. Когда снежный заряд ушел в сторону залива, Бараско обыскал все окрест, но, кроме следов крови и оторванного капюшона маскхалата, ничего не обнаружил. Это уже было плохо. Это означало, что Костю захватили 'глушители мыслей' и собираются сделать из него синего человека, если уже не сделали.

Бараско вернулся и обо всем рассказал Березину.

— Жаль Костю! — воскликнул Березин. — Это уже никуда не годится. Это очень плохо! Ебическая сила! И 'анцитаур' пропал.

Гайдабурову налили стакан спирта и без всякой жалости приказали выпить. После этого ему развязали руки и обработали раны.

— Вы же не бросите меня, ребята?! — всхлипывал пьяный Гайдабуров. — Вы же не такие гады, как я?! А?! Не бросите?!

— Сиди! — отвечал ему армейский друг с пьяной откровенностью. — Думаешь, мы такие подлые, как ты? Мы ведь люди! А ты кто?!

— Да! — кричал пьяный Гайдабуров. — Вы люди! А мы человеки!

На всякий случай Березин тоже выпил спирта, расчувствовался, и ему стало жаль друга.

— Гад ты, Арсений! — сказал он. — Гад! Но я тебя не брошу. Слышь, — позвал он Бараско, который с автоматом наперевес охранял машину, — надо побольше спирта запасти.

— Что ты задумал? — спросил Бараско.

— Пока не знаю. Одно точно — надо известить наших об появлении американцев и уносить ноги.

— С ним? — Бараско посмотрел на кабину.

Гайдабуров то ли притворился, то ли действительно спал мертвецким сном.

— А мы вот этот РПН и угоним. — Бараско оценивающе посмотрел на вездеход и пнул огромное колесо. — Опустим антенну, и гуляй не хочу.

Березин пошел в КП, чтобы связаться со штабом округа, а Бараско стал опускать антенну, но так как не знал системы, то этот процесс занял у него много времени, и он, к счастью, так и не справился.

Между тем, Березин забрался в КП и нашел, что тот в рабочем состоянии. Он тут же включился на частоту штаба округа и заявил:

— Говорит точка 'Дыра'. Говорит точка 'Дыра'. По нашим данным в нашу Зону и в Дыру проникли американцы.

— Кто говорит? — услышал он в динамике встревоженный голос.

— Капитан Чепухалин! — по привычке доложил он. И тут же исправился: — Герой России, командир Березин!

— По нашим данным, Березин Федор Дмитриевич погиб, защищая славный бронепоезд 'Смерить врагам СВ!!!' Так что не парьте нам мозги!

— Все это так, — согласился Березин, — но я, к счастью, выжил, и нахожусь на командном пункте.

— Мы вам не верим. Вы самозванец. Где генерал Лаптев?

— Ваш генерал Лаптев тяжело болен, он превратился в 'глушителя мыслей' и заразил весь гарнизон.

— Все равно мы вам не верим, пока не услышим голос генерала Лаптева.

— Тогда как вы объясните, что Припять уничтожена вместе с ЧАЭС?

— Это военная тайна! — сообщили ему с паникой в голосе. — Там сбесились все ловушки. Оттуда живым не вышел ни один человек.

— Ну да, — иронически заметил Березин, — кроме меня и моих товарищей. Эту военную тайну мы сотворили собственными руками. Можете верить, можете не верить. Зенитно-ракетный дивизион захвачен синими человеками во главе с генералом Лаптевым. Если вы не уничтожите гарнизон вместе с ЗРДН, то зараза распространится по всей Дыре и Зоне, а там и по Земле. Вот это будет катастрофа!

В динамике задумались, потом спросили:

— Что вы собираетесь делать?

— Через полчаса уйдем на вездеходе РПН на юг.

— Хорошо. Мы приняли ваше сообщение к сведению.

Федор Березин собрался уже покинуть КП, как его профессиональный взгляд ракетчика случайно упал на один из мониторов. Именно в этом мониторе отражалась оперативная обстановка в зоне ответственности зенитно-ракетного комплекса С-400. А так как в Дыре мало кто летал, то и целей на мониторе не было. И вдруг она возникла в виде маркера с обозначением А01. Хотя зенитно-ракетный комплекс С-400 мог работать в автоматическом режиме, в настоящий момент для принятия решения ему требовалось вмешательство людей. На мониторе появилось сообщение о распознавании: 'чужой', 'пуск'.

Чисто автоматически Федор Березин откинул с красной кнопки защитный колпачок и нажал на нее. Пол у него под ногами вздрогнул ровно четыре раза. Это катапульты выбросили на высоту тридцать метров одну за другой четыре ракеты дальнего действия. Затем четыре раза над головой у Березина ухнуло со страшной силой. Это запустились маршевые двигатели. Если бы Березин находился снаружи, он бы увидел, как ракеты ушли в ватное небо и еще долго светились в тучах. Но он находился в КП и видел лишь, как сближаются маркеры А01 и Р4. Березина охватил азарт. Он даже не заметил, как вцепился в пульт и стал кричать диким голосом: 'Давайте, девочки! Давайте!' Когда казалось, что маркер Р4 сольется с маркером А01, последний вдруг пропал с экрана.

— Ебическая сила! — выругался Березин. — Неужели промазал?!

Потом он вспомнил, что ракеты комплекса С-400 способны поражать цель за пределами радиовидимости наземных локаторов наведения, и поспешил покинул КП, помня, что рекомендовал штабу округа уничтожить комплекс С-400 со всем его гарнизоном.

* * *

Костю гоняли, как сурка, от одной сопки к другой.

— Эй, пацан! — кричал генерал Лаптев в матюкальник. — Сдавайся, и мы сделаем из тебя настоящего монстра!

А сам втихаря посылал бойцов обойти Костю то с одного фланга, то с другого. По сравнению с ними у Кости было преимущество высоты. Но синие человеки были бессмертны. Пули лишь временно выводили их из строя, а потом они оживали и снова карабкались на скалы. Наконец они загнали Костю так высоко, что дальше лезть было некуда, да и патроны у него заканчивались. Об одном жалел Костя: что не убил генерала сразу у домика. Был у него такой шанс. Но он не бросил оборонительную гранату РГО и даже не выстрелил из гранатомета. Понадеялся, что все обойдется. Не обошлось. Теперь Костя расплачивался за свою мягкотелость.

Он сидел в старом пулеметном гнезде, вырытом неизвестно кем и неизвестно когда, и отстреливался. Через оптический прицел прекрасно была видна вся низина вплоть до Мотовского залива, и бойцы, которые штурмовали высоту, тоже были видны, как на ладони. Лиц у них не было, и человеческие желания, и чувства их не тревожили. Больше всего они походили на безропотных зомби, которыми командовал генерал Лаптев.

— Сдавайся, парень! Наша жизнь прекрасна! — кричал он. — Мы новые человеки!

А так как ветра никто не отменил и он дул с прежней силой, то до Кости доносились всего лишь обрывки фраз, которые понять было невозможно, да Костя и не желал становиться монстром. В качестве последнего аргумента у него в кармане оставалась оборонительная граната РГО. Можно было еще побегать, но Костя чувствовал себя все хуже и хуже. Когда вражеская пуля прошила ему левую руку, он почувствовал всего лишь отголосок боли. А это означало, что он все-таки заболел причем, должно быть, в самой тяжелой форме.

Все ближе и ближе подбирались 'глушители мыслей', они же синие человеки, они же монстры без чувств и нервной системы или попросту — люди без лица. Все чаще они даже не прятались от пуль, потому что если и испытывали боль, но незначительную, как не испытывает боль растение. Только непонятно, зачем генералу Лаптеву понадобилось убивать Костю. Легче было подождать, пока болезнь не одолеет его окончательно. Похоже, что генерал Лаптев сам не знал, что творит, и действовал так, как привык действовать, например, с капитаном Чепухалиным.

Все было кончено. Костя выдернул чеку на гранате и ждал, когда хотя бы один монстр заскочит к нему в окоп. По нему уже не стреляли, уже генерал Лаптев торжествовал победу и отдал приказ брать Костю живым. Уже монстры, ничего не боясь и не страшась, позли по склону сплошным ковром, как вдруг они ни с того ни с сего замерли и даже попятились. 'Бах! Бах!' среди них стали рваться гранаты из подствольника. Костя оглянулся. На гребне сопки стояли Бараско и Березин и вовсю расстреливали свой боезапас.

— Давай сюда! — крикнул Бараско и махнул рукой.

Костя поднялся и неуклюже, придерживая левую руку, стал карабкаться наверх. Ему оставалось совсем немного, когда силы покинули его. Последнее, что он помнил, это как его грузили в вездеход РПН.

— Не обнимайте меня, не обнимайте, я заразился, — успел он сказать и провалился в темноту.

— А я слышу, кто-то стреляет! — рассказывал Бараско. — Думаю, ну кто еще может стрелять в этой пустыне, кроме Константина? И точно, он. Слышь? Молодец! — и оборачивался.

Но Костя ничего не слышал. После стакана спирта, который влили ему в рот, он спал мертвецким сном рядом с таким же пьяным в стельку майором Гайдабуровым.

Глава 12

Черная стена

Точно по расчетам Калиты они вышли прямо к таинственной черной стене. В небе родился звук. Чачич сразу понял, что это по их душу и что вряд ли они сумеют предпринять что-нибудь реальное к спасению.

Из-за облаков над излучиной реки вынырнули три транспортных 'чинука' в сопровождении звена 'апачей' с ракетами на подвесках и пушками под кабиной экипажа. 'Апачи' прошли на высоте метров пятидесяти над улицей, дали залп из пушек по черной стене и поднялись, прикрывая район и освобождая место 'чинукам'. То, что произошло потом для всех, в том числе и для Жоры Мамыры, стало полной неожиданностью. Откуда-то сверху, казалось, из самих небес упала какая-то тень и раскидала вертолеты, как щепки. Эта тень имела вид огромной белой лапы. Пара 'чинуков' взорвались сразу. Третий задымился и, резко отвалив, почти скрылся за крышами домов. Но еще одна такая же тень настигла его, и он взорвался, превратившись в огненный шар. Один из двух винтов просвистел над Жорой так низко, что он даже пригнулся. Винт с треском и скрежетом врезался в развалины за его спиной. Второй с краю 'апач' задымил и упал в реку на радость гигантским червям. Другой стал набирать высоту. Наверное, экипаж решил, что огонь ведется с земли. Однако его сгребла еще одна белая лапа, и только после этого все увидели, как над городом идет ракета и как она ищет цель. Оставался еще БЛА. Ракета резко поднялась вслед за ним и настигла его высоко над городом. БЛА перевернуло, оторвало крылья, и они долго кружились в воздухе, как семена клена, между тем, как тяжелый корпус рухнул на землю в двух-трех кварталах на востоке и взорвался.

— Вот это да! — воскликнул пораженный Чачич, который последний раз летал на вертолетах лет пятнадцать назад и отвык от подобных баталий.

Квартал был усыпан горящими обломками вертолетов и обугленными телами экипажей.

Первым спохватился Калита:

— Все! Уходим! Быстро! Сейчас здесь начнется ад!

Они побежали. Трудно бежать, когда на тебе столько оружия и экипировки.

— Справа вышка! — доложил Жора.

— Слева тоже вышка! — крикнул Андрей Дубасов, держа ее на прицеле. — А за ней еще одна, и еще.

— Наблюдать! — скомандовал Калита.

Они рассыпались по развалинам. Действительно, вдоль стены торчали вышки на железных опорах.

— У меня пусто! — доложил Дубасов.

— А у меня часовой! — крикнул Жора.

Чачич где-то замешкался, отметил Калита и скомандовал:

— Бросок на сто метров вперед до перекрестка. Сережа, держи левую вышку!

Жора в жизни так не бегал. Наверное, даже за девушками. Он пробежал эти сто метров, упал на новом рубеже и больно ударился локтями о кирпичи, но часовой на вышке даже не шевельнулся.

— Кажись, мертв? — предположил Калита.

Его 'булат' давно окрасился в цвет пыли, да и у остальных маскировка была не хуже из-за той же самой пыли.

— На тринадцать часов появился объект, — доложил Дубасов.

— Вижу... — среагировал Калита.

По дороге вдоль стены ковыляла старуха, древняя, как вселенная.

— Не расслабляться! — крикнул Калита. — Жора, что видишь?

— Развалины, поросшие травой.

— Плохо видишь. Старуху прозевал. А это твой сектор.

— Извините, Андрей Павлович.

— Извиняю. Спи меньше. Кто последний видел Чачича?

— Я здесь, — раздалось в наушниках. — У нас минут десять, не больше.

Он догонял их, петляя среди развалин. В принципе, можно было и не петлять и даже не бежать. Но Чачич делал все, как положено. Сергей верил, что рано или поздно эта привычка спасет ему жизнь.

— Жора, — скомандовал Калита, — лезь на вышку. Посмотри, что там с часовым, но без фанатизма. Андрей, займись старухой.

— Есть заняться старухой, — ответил Дубасов и взял старуху на прицел.

— Чачич?

— Я здесь,

— Возьми правее, в развалины, и оглядись. Если что, прикроешь Жору и Андрея из гранатомета.

— Есть!

Сам Калита с пулеметом ПКМ сидел в развалинах церкви и одновременно следил и за старухой, и за Жорой, который уже миновал первый пролет. Всего их было четыре. Стена за вышкой по-прежнему походила на завесу из черного дыма. Только она была плотной. Даже ветер не мог ее развеять. От этого структура стены не становилась понятней.

— Старуха подходит! — напомнил Дубасов.

— Старуху уберешь, — приказал Калита.

— Ты что, командир? — удивился Дубасов. — Зачем убивать старуху?

— Старуху уберешь, это приказ!

— Извини, Андрей Павлович, но я не могу.

Старуха стала призывно махать им рукой. У Калиты мурашки побежали по коже. Он не успел выругаться. Вышка, на которую лез Жора, рывком накренилась.

— Бля! — только и сказал Чачич.

Жору едва было видно за переплетением опор. Он почти добрался до самой верхотуры, где стояла будка и находился часовой. Перепуганный Дубасов дал очередь по старухе. Жора, проявляя чудеса эквилибристики, спускался на одних руках и даже умудрялся раскачиваться и прыгать в самых опасных местах. Дубасов еще раз выстрелил по старухе, полагая, что первый раз промахнулся, чего с ним отродясь не бывало. И тут их накрыло. Но прежде Калита увидел, как вышка окончательно упала, и закрыл глаза: он по-своему любил Жору, опекал и не пускал его в опасные дела, хотя порой был придирчив. Если бы Жора погиб, это было бы самым худшим, что пришлось испытать Калите в жизни.

Больше он ничего не видел, а только почувствовал, что его приподняло и несет по воздуху. Американцы были бы не американцами, если бы не проутюжили район, где накрыли их вертолеты. Чачич знал их привычки еще по Афгану.

Калита умудрился упасть за остатки железобетонной стены и втиснуться в самую узкую щель, что и спасло ему жизнь, хотя его и вытаскивали потом всем миром.

Увидев, что Калита шевелится, Жора произнес:

— Хороший был командир!

Все засмеялись. Калита открыл глаза после того, как ему в рот влили пару капель спирта.

— Фу-у-у... — потряс он головой, сел и тут же охнул.

Болело все: бока, спина, ноги, руки, даже задница.

— Сейчас пройдет, сейчас пройдет... — суетился Чачич, делая ему укол.

Калита задышал ровнее. Боль отступала. Если бы не броня 'булат', подумал он, от меня бы ничего не осталось, и спросил первым делом:

— Где Дубасов?

— Живой Дубасов, живой, — ответил Чачич. — Со старухой разбирается.

— С какой старухой? — удивился Калита.

— Старуху не убило... — потерянным голосом сообщил Жора.

— Значит, это не старуха! — Калита попробовал было подняться. — Черт знает что, из огня да в полымя!

— Правильно, не старуха, — согласился Чачич, поднося к губам Калиты фляжку с водой. — Скорее всего, 'трикстер' . Я сталкивался с ними еще во время аварии на ЧАЭС. Один из них возник у нас даже на борту вертолета. Мы тогда посчитали это галлюцинацией. Фотонная штучка. Их тогда много было, этих проявлений. Никто их не изучал.

Калита заставил себя подняться. Постанывая, то и дело замирая, он утвердился на ногах. Промедол слабо действовал. Утихшая было боль снова дала о себе знать.

Улицу трудно было узнать. Она попросту исчезла, так же, как и вышки — все вымело взрывами. А черная стена стояла по-прежнему. Между глубокими воронками, над которыми курился дымок, торчали 'старуха-трикстер' и Дубасов.

— Что он там делает? — с тревогой спросил Калита.

— Выспрашивает, — пояснил Жора.

— Что он может выспросить у фантома? — удивился Калита.

— Не скажите, Андрей Павлович, эти 'трикстеры' вполне разумны. Лучше спросите у меня, что я увидел на вышке. — Жора выжидательно улыбнулся.

— Жора, что ты увидел на вышке? — с невольной улыбкой поинтересовался Калита — уж слишком восторженным выглядел Жора.

— Есть такая ловушка 'красная зарубка' или 'зарубка судьбы'. Очень редкая штука. В основном она окружала реактор.

— Ну и-и-и?.. — нетерпеливо спросил Калита, чтобы прервать его занудную лекцию.

— А то, Андрей Павлович, что ловушка есть, а реактора нет.

— Да, странно, — согласился Калита, со все нарастающей тревогой наблюдая за Дубасовым.

'Красная зарубка', 'зарубка судьбы', вспоминал он. И вдруг его осенило: это же знак опасности. Все, кто ее видел, погибли. Она появилась минут за сорок до Выброса. В воздухе возникли кровавые зарубки. Я тогда думал, что это галлюцинации. Теперь-то с появлением Дыры, мы сообразили, что это вневременные проявления, связанные с черной материей, капли которой просачивались в нашу реальность. Может быть, из-за этого и произошла чернобыльская катастрофа? А мы — реактор! Реактор!

— Но это еще не главное, — сказал Жора, припасая что-то напоследок.

— А что главное?

— Охранник-то был американским морпехом.

— Да ты что?! — удивился Чачич.

— Видать, они эту стену обложили по всем правилам, а потом что-то произошло, и появились 'красные зарубки'.

— Наверное, и техника от этого сбесилась? — предположил Чачич.

— Ну да, — согласился Калита. — Очень похоже на катастрофу четвертого реактора. Получается, что техника сбежала и стала воевать сама с собой?

— Что-то вроде того, — согласился Калита.

Но тему они развить не успели. Дубасов махнул рукой: мол, все нормально.

— Командир, — услышал в наушниках Калита, — все нормально. Баба-яга приглашает нас в гости.

— Какая баба-яга? — безмерно удивился Калита.

— Да вот она стоит.

Калита издали увидел, что Дубасов показывает на старуху.

— Собирай-ка манатки и мотай оттуда! — приказал Калита.

Сколько раз его спасала казалось бы излишняя осторожность. Но ведь спасала! Значит, кое-чего понял и кое-чему научил.

— Командир, ты не понял, она нас проведет в Сердце Дыры.

— Куда? — еще больше удивился Калита.

— Ну мы же хотели найти 'шар желаний'?

— Ладно, поменьше болтай. Я не знаю, что такое Сердце Дыры.

— А вот она, — Дубасов показал на черную стену. — Сквозь нее мы не пройдем без помощи бабушки.

— Не пройдете, милок, — услышал в наушниках Калита старушечий голос и обернулся за советом.

Дубасов и Жора, конечно же, все слышали.

— Налет может повториться, — тихо предупредил Чачич, оглядываясь туда, откуда прилетели вертолеты, а потом и ракеты.

— Все равно нам нужно туда попасть, — добавил Жора. — Какая разница, с кем?

Жоре Калита доверял меньше всего. Интуиция у него была под пятой секса и импульсивности суждений. Молод еще был Жора для принятия взвешенных решений. Но на этот раз Калита его послушал. Устами младенца глаголет истина, подумал Калита и стал выбираться из развалин.

— Вот это по-нашему, вот это хорошо, — прокомментировал Жора.

Ох, и рано радуешься, ох, твоими бы устами да мед пить, подумал Калита, но ничего не сказал. А еще он подумал, что они этот вход сами бы нашли. Правда, американцы тоже не нашли, а только понаставили вышки. Так что Жора, похоже, прав.

— Не нашли, — словно угадав его мысли, ответил Дубасов. — Эта штука непроницаема. Даже американские ракеты с ней ничего не могли сделать.

— Нечего меня уговаривать, — буркнул Калита. — Все это попахивает большой авантюрой. Держите уши на макушке, крутите головами и думайте. Учил я вас интуиции или нет?

— Но вы же сами говорили, что интуиция не терпит догм? — напомнил Жора, помогая Калите преодолеть последние кирпичный завал перед дорогой, выметенной взрывами.

Я просто за вас всех боюсь, подумал Калита и ничего не ответил.

— Между прочим, — сказал Дубасов, — следы экспедиции, которые мы искали, вели именно сюда.

— Это ничего не значит, — сказал Калита. — Сердце Дыры, могло возникнуть уже после экспедиции. Может, это и есть та Глобула, о которой так спорили наши ученые? И она не за миллиарды солнечных лет от нас, а здесь, рядом.

Старуха оказалась классической бабой-ягой: в платке, из-под которого торчали седые лохмы, в длинной развевающейся юбке и почему-то в солдатских ботинках времен нэпа. Вот блузка на ней была странная — словно из какого-то модного бутика, с блестками и яркой расцветки.

— Здравствуй, красный командир, — сказала она.

У Калиты глаза полезли на лоб. Дубасов за спиной бабы-яги подавал ему знаки, чтобы он ничему не удивлялся. Должно быть, бабуля из той, коммунистической эпохи, или даже из времен гражданской войны, решил Калита и ответил:

— Здравствуйте, здравствуйте. Извините, как вас по имени-отчеству?

— Марья Ивановна, — прокаркала старуха.

— Очень приятно, — сказал Калита. — А где же вы живете, Марья Ивановна?

— Как где? Вестимо! Вот там и живу, — старуха показала на стену. — Я вас сейчас накормлю горячей картошечкой, и первачок у меня есть, и баньку сварганю.

— Баньку — это хорошо! — воскликнул Дубасов и оглянулся на Калиту, мол, как я все организовал!

И так он это здорово сделал, и так было заманчиво попариться, что даже недоверчивый Калита расслабился. Перспектива смыть с себя грязь и пот показалась ему очень даже привлекательной.

Марья Ивановна подошла к черной стене. Они, как цыплята — за ней. Калите это все страшно не нравилось. Не любил он непонятных вещей, когда от тебя ничего не зависит. А кто любит? Покажите мне этого человека, думал он.

— Вы, соколики, не бойтесь, — сказала старуха. — Я вас свои пояском повяжу, а то как бы чего не вышло.

С этими словами она сняла поясок. Жора едва не брякнул, мол, короткий же! Но она этим коротким пояском их обвязала и повела, бормоча что-то себе под нос. Калита прислушался. 'Наш просветленный взор проникнет в самую природу вещей, которые отныне станут для вас подобием множества сказочных миров, воздушных и неосязаемых. Так проявляется наш выбор сущего, истинная цель нашего желания. Да сбудется оно!'

Да это же классическое заклинание для прохода сквозь, сообразил Калита в тот момент, когда стена раздвинулась, пропуская их через свое нутро.

То, что не могли пробить американские ракеты, разрушить танки и продырявить вертолеты, они с легкостью прошли, обвязанные пояском бабы-яги по имени Марья Ивановна. Стена показалась Калите до неприличия тонкой — как оконное стекло. Позже выяснилось, что Жора шел через длинный туннель, а Дубасов вообще, почему-то считал, что они высоко-высоко прыгнули и плавно приземлились.

За стеной простирался все тот же пейзаж разрушенного города, только чувствовалось присутствие людей, потому что тянуло гарью, слышались глухие разрывы, на горизонте до самого неба поднимались дымы. Вдалеке пролетели три МИ-24, строча из пушки и выпуская неуправляемые ракеты. Чачичу захотелось сделаться маленьким и незаметным, потому что он один знал на собственном опыте, что такое вертолетная атака.

— Бабушка, у вас что война здесь? — спросил Калита.

— Так война у нас, почитай, сто лет. Мы на нее уже внимания не обращаем.

— А кто с кем воюет и из-за чего? — спросил Дубасов.

— Вестимо кто. Энти, как их? Пришельцы с коммунистами. Вы тоже коммунисты?

— Нет, Марья Ивановна. Мы были коммунистами, — сказал Калита, невольно припомнив, как его принимали в партию. Было эти черт знает когда. Когда я был зеленым и глупым, как Жора, подумал он. И когда я только-только пришел на ЧАЭС.

— А воюют за 'шар желаний'.

— А какой сейчас год? — спросил Калита.

Его осенила страшная догадка. Неужели мы попали в прошлое? Ну да, подумал он, оглянувшись: стены как не бывало. Изнутри ее видно не было. Изнутри стена казалась прозрачной. Он потрогал ее. Действительно: на ощупь она оказалась, как холодное стекло.

— Так у нас же нет времени, — прошамкала старуха. — Отменили его давным-давно вместе с продналогом. Вот мы и пришли!

Ну да, подумал Калита с удивлением, чего еще можно было ожидать? Они стояли перед классической избушкой на курьих ножках. Избушка эта переминалась с ноги на ногу и даже, кажись, добродушно кудахтала.

— Вы не смотрите, что она неказиста. Внутри она даже очень уютная, — пояснила Марья Ивановна, поднимаясь по скрипучей лестнице, а они вчетвером — за ней.

Поясок, между прочим, она с них так и не сняла. Калита потом долго гадал, было ли это главной причиной их безропотного подчинения, или нет.

— А почему избушку не разбомбило? — не очень вежливо поинтересовался Жора, оглянувшись на унылый пейзаж, который на горизонте украсила парочка-другая огненных разрывов, и пронеслись какие-то черные самолеты.

Вокруг, сколько хватало глаз, тянулись дымящиеся развалины. Только избушка торчала у всех на виду.

— Кто ж ее разбомбит? — удивилась старуха. — Она ж волшебная, — и распахнула скрипучую дверь. — Проходите, гости дорогие, проходите. Стол уже накрыт. Скатерть-самобранка расстелена.

Они и шагнули в темную прихожую, а когда дверь за ними захлопнулась, то поняли, что очутились в каком-то овраге. Была ранняя осень, и татарник, росший поверху, краснел фиолетовыми цветами. И было утро, потому что на траве лежала холодная роса. 'Трикстера' по имени Мария Ивановна, конечно, рядом не было и в помине, и избушки на курьих ножках тоже.

— Ты о чем расспрашивал старуху? — поинтересовался Калита.

— Ни о чем... — упавшим голосом ответил Дубасов. — Спросил, далеко ли до 'шара желаний'.

— Далеко? — иронически спросил Калита, взглянув еще раз на гребень оврага.

— Андрей Павлович, ты же понимаешь... — начал оправдываться Дубасов.

Жора тоже добавил:

— Шли себе мирно, шли... А теперь?!

* * *

Первым проснулся Гайдабуров и потянулся к 'лекарству':

— Голова болит...

— А рецепт у тебя есть? — ухмыляясь, спросил Березин, налил ему полстакана спирта и себя, любимого, не обидел.

— Хорошая у меня болячка, — пошутил Гайдабуров, чокаясь, а потом закусывая тушенкой. — Век бы так болеть, — и взглянул в зеркало — уменьшилась или не уменьшилась тень на лице. Но лицо, конечно же, не посветлело. Хорошо, хоть не потемнело, успокоил он себя, потому что видел людей в последней стадии заболевания. Лица у них были абсолютно плоскими, черными и бездонными. И были эти люди не умнее травки, но генерала Лаптева слушались беспрекословно.

Был он женат. Хорошо, хоть жена верной оказалась и ждала, как верная армейская подруга. Мне бы только вылечиться, мечтал он. Уйду из армии, стану фермером. Буду работать на земле. Лошадей заведу, кур. Буду холостить хряков и стричь овец. Чем не жизнь после такого кошмара? А?

— Типун тебе на язык, — Березин влил в себя, как в цистерну, спирт, вздрогнув от пяток до макушки. — Не обязательно. Я вот пью, и не болею.

Спирта у них было немерено. Таким количеством спирта можно было напоить средний городок, и еще бы осталось на опохмелку. Тушенка, рыбные консервы всех видов, масло в банках, колбаса, сгущенка, вобла и много еще чего — всем этим у них было завалено полмашины.

Березин просто засовывал руку в эту кучу, что-то вытаскивал, а потом восторженно кричал:

— Оба-на! А это мы еще не пробовали!

Богатство досталось им очень просто. Перед тем, как покинуть военный городок, они ворвались на территорию складов и не разбирая, хватали все, что попадется под руки, пока не опомнились синие человеки и не стали палить почем зря.

— Все равно все разбомбят, — сказал Бараско, забрасывая в кунг последний ящик с баночным пивом.

Он вел вездеход РПН. Они менялись с Березиным через каждые три часа. Костя после всех приключений спал часов двадцать кряду. Они уже раз пять останавливались 'до ветра', раза два бегали за водой к ближайшей речке или ручью. Даже сварганили жирный и густой, как оконная замазка, суп. И тут же сожрали его. А Костя продолжал спать.

Дорога становилась все паскуднее. Не дорога, а сплошные зубы дракона. Поэтому скорость была черепашьей. К тому времени, когда они взобрались на перевал, солнце два раза присаживалось над горизонтом. Заметно похолодало. Дорогу перегораживали языки грязного льда. В пропастях голубели озера. Снежные заряды прилетали все чаще и чаще. Внезапно небо на севере озарилось до небес. Земля под ногами вздрогнула. Через минуту донеслись раскаты, похожие на гром, а потом пришла ударная волна вместе со снегом.

— Капец комплексу... — прослезился Березин и капнул себе спирта, не запивая, прямо в рот.

Бараско остановил вездеход РПН, и они выпили. Наконец проснулся Костя. Сел, посмотрел на их печальные морды и спросил:

— Про меня забыли? За что пьем?

Ему тоже налили, объяснив причину застолья.

— Хороший был генерал, — весело заметил Костя, но сразу помрачнел, вспомнив о своем горе.

— Хороший, — согласился Березин, — только долго меня жизни учил.

— А меня... а меня... — Костя всхлипнул и схватился за раненую руку, — а меня в зомби превратил. Что я теперь маме скажу? И на работе не признают.

Он даже подумал об Ирке, которой пренебрегал два года и у которой были обалденные ноги. И понял, что для Ирки он теперь не то что не жених, а она с ним даже на самую туфтовую тусовку не пойдет. Хотя, с другой стороны, у кого есть жених без лица? В этом вопросе следовало еще разобраться.

Костя с надеждой посмотрел на себя в зеркало. Березин с Бараско тяжело вздохнули и тактично потупились.

— Костя, ну чего ты волнуешься? — успокоил Березин. — Вот майор уже белеть стал.

— Да, — согласился Гайдабуров. — Говорят, что эта болячка теперь в Европе лечится, называется то ли туляремия, то ли тулямия, не помню.

— Чем лечиться-то? — неудачно пошутил Бараско. — Спиртом?

— А-а-а... — вздохнул Костя, — вам-то хорошо говорить...

И такая у него тоска прозвучала в голосе, что Березин воскликнул:

— Ну хочешь?! Хочешь?! Обними меня! Черт с этой душой, и я тоже буду монстром!

— Иди ты к черту! — сказал Костя и посмотрел в окно, где до горизонта простилалась холодная унылая пустыня.

Они выпили еще: Бараско и Березин для профилактики, Костя и Гайдабуров — в лечебных целях.

Костя отвернулся к стене и стал ждать, когда у него возникнет непреодолимое желание обнять кого-нибудь. Но в организме ничего не происходило, только в носу чесалось, и Костя пару раз чихнул. Интересно, Гайдабуров чихает? — подумал он и прислушался. Нет, не чихает, а храпит, как пожарник, демонстрируя железную психику. Костя даже позавидовал ему. Мне бы такую, подумал он, и постепенно от спирта и монотонности движения уснул.

Через час Березин сменил Бараско и спросил:

— А куда мы, собственно, едем?

— Как куда? — удивился Бараско. — Мы же все время об этом говорили. За 'шаром желаний'.

— Это неплохо, — быстро сообразил Березин. — Попрошу всемирной славы, — принялся вслух мечтать он. — Пусть меня переведут на сто двадцать пять языков мира, включая папуасский. А? Ха-ха-ха! — и сам же удивился собственным фантазиям.

— Кто ж спорит, — добродушно хмыкнул Бараско.

— А они?.. — мотнул головой Березин в сторону кунга.

— А что они?..

Бараско на мгновение заподозрил Березина в намерении зарезать обоих. Но тут же прогнал эту мысль. Все-таки как-никак Гайдабуров — друг Березина.

— Спирт рано или поздно кончится. Озвереют на пару, мало не покажется.

Бараско удрученно вздохнул:

— Черт его знает. Может, как раз 'шар желаний' и спасет?

— Тоже правильно, — согласился Березин. — Значит, за 'шаром желаний'?

— За ним родимым, — сказал Бараско и велел переключить на третью передачу, потому что дорога стала лучше.

За перевалом начался спуск. Если бы Березин в свое время не попотел на полигонах, если бы не крутил баранку до мозолей, то не справился бы с вездеходом РПН. Было это, когда Березин ходил в лейтенантах, а генерал Лаптев не слезал с него живого, пока Березин не сдал все нормативы по вождению. Так что Федор Дмитриевич знал возможности машины, как хороший батюшка требник.

После перевала дорога стала еще лучше, и пейзаж изменился. Появились ели, правда, убогие, как вся природа вокруг. Но зато берега горной реки сплошь были покрыты стлаником.

В виду морской базы Березин выскочил на трассу и выжал из вездехода РПН все, на что тот был способен. Костя проснулся оттого, что трясти перестало, и сел на место пассажира.

— О! — удивился Березин, — Да ты вроде как посвежел.

Костя посмотрел на себя в зеркало заднего обзора. Действительно, сон пошел ему на пользу. Пропали темные круги под глазами, да и сами глаза стали яркими и блестели. Лоб посветлел, и усы, которыми Костя так гордился, воинственно торчали в разные стороны. Костя их пригладил и отвернулся, боясь сглазить судьбу.

В этот момент они и влетели на всем ходу в черный 'аттракт'. Удар был смягчен тем, что вездеход РПН протащило еще метров тридцать.

Костя повис до пояса в люке стрелка. Березин едва не сломал себе руку, но сумел вытащить Костю за волосы, к счастью, не коснувшись поверхности 'аттракта', с виду совершенно не похожего на опасную субстанцию.

Вначале погрузилась водительская кабина. Краска на бортах горела. Внутри машины что-то трещало и рвалось. Вот когда пригодился антигравитатор 'куни-кори'. С его помощью Бараско лихо прыгал туда-сюда, спасая оружие, боеприпасы и самое необходимое — еду. Когда действие 'куни-кори' закончилось и казалось, что всему конец, пьяный Гайдабуров дико заорал:

— А спирт?!! — И сиганул через 'аттракт' без всякого 'куни-кори' прямо в распахнутую дверь кунга. Только ноги мелькнули.

С минуту его не было. Вездеход погружался рывками. Вот пропала передняя ось с колесами, вслед за ней — вторая ось. Вездеход РПН встал на попа. Внутри него что-то загремело, и он скользнул в черную, маслянистую пасть 'аттракта'. Лобовое стекло лопнуло так, словно взорвалась граната. У всех невольно вырвался крик ужаса. Однако веселый и пьяный Гайдабуров с двумя бутылками в руках появился в задней двери.

Березин крикнул:

— Бросай мне!

Внезапно по самые колеса просела и задняя часть, и момент был очень удобный — кузов почти накрыл 'аттракт', но еще не загорелся. Гайдабуров, не собираясь никому доверить лекарство, сиганул так, что перепрыгнул через черную пасть 'аттракта' и кубарем покатился по дороге. Как он при этом умудрился не разбить бутылки со спиртом, так и осталось тайной. Но оказалось, что за пазухой у него еще две бутылки, а в карманах брюк еще две штуки. Но этого было ничтожно мало для полного выздоровления.

— Вот и наступил полный писец! — выругался Гайдабуров и тут же хлебнул на всякий случай спирта.

Антенна вездехода РПН долго не хотела погружаться в пасть 'аттракта'. Но и она поддалась. Вспыхнула сразу со всех сторон и пропала. Через пару минут 'аттракт' затянулся коркой, похожей на асфальтовую поверхность, а еще через пару минут ничто не говорило, что на дороге лежит самая смертельная ловушка Зоны — в отличие от 'ведьминого студня', который горел язычками голубоватого пламени, демаскируя себя.

Костя очухался, когда все уже закончилось. Бараско дал хлебнуть ему спирта и перевязал голову. Березин занимался тем, что бросал в 'аттракт' камни, приговаривая:

— Вот тебе, падла! Вот тебе, падла! Столько продуктов сожрала!

— Смотрите, смотрите! — вдруг закричал Гайдабуров.

Дорога спускалась в долину, слева голубело озеро, а между ним и правым склоном долину перегораживало горизонт что-то черное.

Березин долго разглядывал в бинокль.

— Не соображу... — с удивлением пробормотал он, — какая-то стена черного цвета.

Бараско все сразу понял.

— Дай бинокль. Слава богу, — обрадовался он, — дошли!

— Куда? — спросил Гайдабуров.

— До 'шара желаний'!

— А я думал, что это абстрактное понятие.

— Какое абстрактное! — радовался Бараско. — Это Сердце Дыры. Там находится 'шар желаний'. Вы с Костей вылечитесь, а я свою Мартышку вылечу. Федор напишет замечательный роман и прославится.

— Какой, на фиг, роман, — возразил Федор Березин. — Насколько я слышал, у 'шара' всего три желания.

— Ну, я же и говорю, — согласился, не слушая его, Бараско и вдруг до него дошло: — Да, действительно, три... Хм... Так во всех сказках говорится.

— Ну вот видишь, — сказал Костя. — Я не пойду. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Не верю я в 'шары желаний'.

— Что значит, 'не верю'?! — удивился Бараско. — Тебе как раз больше всех нужно!

— Я не пойду! — заявил Березин. — Роман я и так напишу. Ну, не стану всемирно знаменитым. Ну и что? Подумаешь! Таких писателей пруд пруди. На свой кусок хлеба с маслом я всегда заработаю.

— Нет, так не пойдет! — закричал всегда спокойный Бараско. — Надо что-то придумать. Например, одно желание на двоих. Закажем одно желание на тридцать три миллиона рублей и поделим поровну. Никто не хочет стать миллионером? Ах, да, никто... — стушевался он. — Черт! Почему так всегда сложно?!

— Я лишний, — смело заявил Березин. — Я ухожу домой!

— Стойте! — закричал Гайдабуров. — Мы делим шкуру неубитого медведя. Кто вам вообще сказал, что там есть 'шар'? Даже если он есть, вдруг нас опередили? Желающих целая Зона!

— Едрить твою налево! — воскликнул изумленный Бараско. — Точно! Надо вначале пойти посмотреть, а на месте решим.

— Кинем жребий, — придумал Березин.

— Естественно! — согласился Бараско.

— Так чего мы тогда стоим? — спросил Костя. — Разбираем вещички, и вперед.

Ему досталось тащить любимый автомат АК-74М с магазинами и гранатами. Рука у него так разболелась, что он даже не дал ее перебинтовать.

На подходе к стене стали попадаться приметы боя: гильзы, обгорелая трава и деревья, использованные трубы от 'мух' и даже от 'корнета' — оружия более чем серьезного. Первый труп они увидели, как только дорога вильнула вниз, к озеру. Он лежал головой в сторону стены. Вернее, голова у человека отсутствовала, а все вокруг было залито кровью. Человек попал в засаду, с него сняли разгрузку и забрали автомат. С других убитых уже ничего не забирали, из чего Бараско сделал вывод, что бой принял ожесточенный характер. А потом они вообще увидели то, что предпочли бы не видеть: мертвого спецназовца, и тоже без головы, упакованного по всем правилам, даже с автоматом 'вал', который никто не подобрал.

— Это значит, — сказал Бараско, — что спецслужбы пронюхали о 'шаре желаний' и нам мало что светит.

— А автомат-то дрянцо, поэтому и не взяли, — со знанием дела заметил Березин.

— Почему? — спросил Костя.

— Предназначен для специальных операций. Для реального боя не годится. Патроны для него дефицитные, затвор лязгает, как грузовик на колдобинах, и дальность стрельбы маленькая, хотя пуля тяжелая и убоистая.

Тогда Костя сказал фразу, на которую никто не обратил внимания:

— Не зря они без голов...

Бараско двигался на правом фланге. Он полагал, что правшам несподручно стрелять влево, а значит, есть шанс уцелеть даже после первого выстрела. Эта спасало его не раз. Плохо, что Костя неопытен, а Березин и Гайдабуров не служили ни в спецназе, ни в пехоте. Хорошо хоть одно то, что никто из них не лезет куда не надо. Оробели, что ли? Приходилось всю работу выполнять за них. А это не дело, когда командир находиться впереди группы. Он мог их бросить и уйти один. У него все чаще возникало такое желание. Но вряд ли это было бы честно. Что-то его удерживало. Возможно, 'анцитаур' по старой памяти через Костю предупреждал не спешить. А возможно, Бараско чувствовал, что здесь что-то не так, как надо. И на этот раз все было сделано правильно, и не потому что так хотел Бараско, а потому что повезло. Сильно повезло. Впрочем, черному сталкеру всегда везло, хотя он сам себя так никогда не называл.

Они уже дошло до середины долины, которая постепенно сменилась ущельем. Миновали шлагбаум и будку, разбитую вдребезги. За будкой были наспех вырыты окопы. Валялись трубы от использованных 'мух' и брошенный ПКМ с пустыми магазинами. Бинты со следами крови. Фляжка. А Бараско все никак не мог понять, что же находится в горловине, перед самой стеной, потому что все бункеры, ДОТы были словно то ли в дымке, то ли в паутине. Не удавалось ничего разглядеть ни в бинокль, ни через оптический прицел 'американца'. Это 'оно' не излучало тепла и не двигалось. 'Оно' просто затаилось. Нет, не затаилось, понял Бараско, 'оно' здесь жило, было частью местности, на время отлучилось, а потом вернулось и застало людей. Бараско будто разговаривал с ним. Нет, 'оно' не охотилось, может быть, дремало, а тут приперлись мы и нарушили его одиночество. Стоп! Он вдруг понял, что с ним общаются. Ненавязчиво, но уверенно. Не на языке, а на уровне чувств 'Великой Тени'.

— Костя! — позвал он, и сам удивился, зачем он ему?

Костя, который давно сообразил, что они во что-то вляпались, скромно держался в арьергарде, к мертвецам не подходил и вообще, смотрел больше под ноги, но и не забывал склоны горы и горловину ущелья, которую он боялся. Боль в левой руке дергала так сильно, что Костя порой терял ощущение реальности. Даже спирт помогал лишь короткие пять-десять минут.

Он тут же, придерживая руку, которая дергала не хуже зубной боли, пересек дорогу и подбежал к Бараско.

— Слушай, — попытался объяснить ему Бараско так, чтобы это не выглядело бредом сумасшедшего. — Мне показалось, что кто-то назвал твое имя...

— Конечно, — сказал Костя, вперившись взглядом в дорогу, которая терялась между кустами и каким-то укреплениями. — Я знаю...

— Что ты знаешь?

— Не знаю, но я знаю... — Костя с трудом оторвал взгляд от горловины ущелья, словно она его завораживала. — Как тебе объяснить... Это такое чувство, словно ты разговариваешь сам с собой.

— Точно! — подтвердил Бараско. — Со мной то же самое. А я думал, что схожу с ума.

— А у тебя нет такого ощущения, что ты завел подружку?

— Скорее, друга, — сказал Бараско.

— Я имею в виду 'Великую Тень'.

— 'Великую Тень'?! — сильно удивился Бараско. — Ты что, спятил?

Костя поморщился: рука болела так, что порой он терял нить разговора.

— Если бы, — сказал Костя. — Я ее один раз видел.

— Видел? — изумлению Бараско не было предела.

Вот почему я его выбрал, понял он. Он не просто везунчик, он избранный.

Конечно, Бараско знал, что такое 'Великая Тень'. Это был ночной хищник, поэтому ночью сталкеры старались не ходить. Но почему 'Тень' появилась здесь, в Дыре, где, по идее, не должна была появляться? Одним она отрывала голову, других изымала из этого пространства, и они никогда не возвращались, некоторых сводила с ума и становились животными, но Бараско не знал никого, с кем бы она снизошла до разговора.

— Привет... — вдруг заговорил Костя отрешенно, обращаясь к тому, что он считал 'Великой Тенью'. — Ты помнишь меня там, на мосту?

В ответ ветер прошуршал в кустах, и у Бараско кожа покрылась мурашками. Не зря, не зря я подарил ему 'анцитаур', понял он, забыв, что 'анцитаур' сам выбрал Костю. Очень удачное вложение капитала.

— Нам нужно попасть в Сердце Дыры. Ты нам поможешь? — спросил Костя и оглянулся на Бараско за поддержкой.

Бараско закивал:

— Да, да, да!

— Мы не сделаем ничего плохого, мы только посмотрим и уйдем.

Костя еще хотел добавить, что ему надо вылечиться, но постеснялся попросить об этом, потому что это уже выглядело бы нескромно, как личная просьба, а личных просьб никто не любит, даже на 'Рен-тиви'.

Бараско поразило, что Костя умеет уговаривать ловушки. Ни у кого из сталкеров нет этого дара, и дело даже не в 'анцитауре'. Дело в самом Косте. Он прирожденный черный сталкер. Кому-то же должно подфартить в этом мире, с завистью думал Бараско, а 'анцитаур' всего лишь помогает.

Наступила тишина. Казалось, 'Великая Тень' думает.

Потом раздался угрожающий шорох, словно миллионы тонн песка пришли в движение. На этот раз Костю не ударило в грудь, только ласково погладил ветерком по щеке.

Бараско не мог шевельнуться, словно аршин проглотил: по дороге в голубом сиянии двигалась женщина. Очень красивая женщина. Небесная женщина. Бараско в жизни таких не видел. Она была выше его ростом, хотя Бараско считал себя высоким мужчиной. К тому же у нее были такие длинные и густые волосы темно-медного цвета, которых у земных женщин не бывают. Глаза! Глаза темные, как вишни, были настолько пронзительными, что заглядывали в самую глубь души. От этого взгляда Бараско захотелось упасть и свернуться с клубочек.

— Проходите, — сказала она Косте. — Я не буду вам мешать.

— Я хочу излечиться... — выдавил Костя, не смея прямо смотреть ей в глаза.

— Считай, что уже излечился, — мимоходом ответила она, сделала три шага и растаяла в воздухе.

Бараско лежал без сознания. Без сознания лежали и Гайдабуров с Березиным.

Косте сделалось тоскливо, словно он потерял любовь. Он все время проверял в себе это чувство. А теперь оно сделалось таким огромным, как солнце, что он не мог соизмерить его с чем-либо в самом себе.

* * *

Жора сказал:

— Шли себе мирно, шли... А теперь?!

— Разговорчики! — подтянул Калита дисциплину.

Жора замолчал и воинственно шмыгнул носом.

— Все принимали решение?! — напомнил Калита. — Все! Поэтому нечего валить с одного на другого. Если мы вернулись в Зону или даже вышли из нее, такова судьба. Не повезло. Что делать? Бывает! Здесь не жарко. Вода близко. Объявляю сутки отдыха. Жоре и Андрею произвести разведку местности. Но без фанатизма!

Сам он снял рюкзак и расстелил коврик, что для него было нехарактерно. Не любил Калита комфорта. Поэтому Сергей Чачич страшно удивился и тоже расстелил коврик и разлегся, радуясь праздному моменту.

— Слушай, правду болтают, что у 'шара желаний' всего три сокровенных желания?

— А какая разница? — махнул рукой Калита. — Черт его знает, где теперь этот 'шар' искать.

— Я бы пошел на север, то есть на юг. Говорят, он на юге между двумя экскаваторами висит.

— Понимаешь, Сережа, — сказал Калита, — у меня такое ощущение, что мы маху дали. Только не знаю, где и как ошиблись. Теперь живыми бы домой вернуться.

На самом деле, Калита знал, где они ошиблись. Если бы не Сашка Ген, вернулись бы они в вентиляционную систему, нашли бы свой вход в Дыру, а там и до 'шара желаний' рукой подать. А так... Не рассчитали они сил ни физических, ни душевных. Не было больше у них надежд, одна усталость.

— Я бы порыскал по окрестностям.

— Ты вспомни, сколько их не вернулось, — вздохнул Калита.

— Кого?

— Ну, сталкеров. Толпа! Очень много. Потому что все хотели разбогатеть. Не получилось у нас в этот раз. Будем ждать следующего. Главное — без фанатизма подходить к проблеме.

— Тебе хорошо, — возразил Чачич, рассматривая облака, — ты встряхнулся, как собака, и снова готов к подвигам, а я устал. Смертей у нас много. Это плохо.

— Да, жаль ребят, — сказал Калита, тоже испытывая смертельную тяжесть в груди, и провалился в сон.

Приснились ему Леня Куоркис и Юра Венгловский. Будто бы пили они пиво втроем в 'Кошачьем глазе' на 'Чеховской', и так им хорошо было друг с другом, что хоть плачь. Они ему рассказывали, как они живут и что с ними происходит. Но ведь они же умерли, думал Калита, слушая их во сне. И такая безмерная тоска навалилась на него, что он проснулся с мокрыми глазами.

Должно быть, он проспал очень долго, потому что когда его разбудил Дубасов, было жарковато, и солнце висело как раз за верхушкой ивы, а роса высохла.

Чачич вытаскивал из волос репейники. Разведчики тоже все были в репьях, да еще мокрыми, как после кросса. Дубасов поведал:

— Хуторок тут недалеко. Дорога странная, кольцами. Озера есть, одно в другое переливается. Народу никакого.

— А ловушки?

— Ни одной не заметили.

— А скот?

— Две буренки пасутся на лугу.

Черт, где же мы? — удивился Калита. Там, где ловушки, домашнего скота не бывает. Эту аксиому знают даже сталкеры-салаги. Куда нас этот 'трикстер' по имени Марья Ивановна завел? Значит, мы почему-то вышли из Дыры и даже из Зоны?

— А что в хуторке?

— В хуторок мы не входили, с полчаса понаблюдали. Кто-то там есть. Дымом пахнет.

— Ладно, — поднялся Калита, — идем в хутор. Оружие держать наготове. Мало ли что! Но как всегда без фанатизма. Не дай бог кого-нибудь зацепим. Хлопот не оберешься.

Они пошли.

Дом стоял на пологой стороне холма, в старом саду. Наверное, хозяин был старым или больным, потому что земля в под деревьями была сплошь усыпана гниющими яблоками, а дом обветшал. Калита понюхал воздух. Действительно, печь топилась совсем недавно, должно быть, с ночи.

— Командир! Командир! — горячо зашептал в динамик Жора Мамыра. — Хозяйка появилась.

— Где?

— С моей стороны. По воду пошла.

— Чачич, за мной! Шлем только сними, а то напугаем всех.

Они пробежали двор. Хорошо, хоть собаки не было. И очутились на крыльце. Калита потянул дверную створку. Дверь скрипнула и поддалась. Изнутри пахнуло теплом и едой.

Вначале они попали на веранду, где под лавками на полу были рассыпаны яблоки, потом через темные сени — в чистую горницу.

— Вот те на! — удивился Чачич и опустил автомат.

Стол ломился от еды. Здесь было все: и соленые, и свежие огурцы, и картошка с мясом, посыпанная укропом, и самогон в бутылке, заткнутой кукурузным початком, и пахучий домашний хлеб, нарезанный по-крестьянски большими ломтями, а еще квашеные помидорчики, капуста, сметана в чашках и отварная курятина.

Калита тоже опустил оружие. У обоих потекли слюнки.

— Пожалуйте, гости дорогие! — дверь в глубине комнаты распахнулась, на пороге стояла Молодуха, из-за ее плеча виновато выглядывал Жора.

— Картина Репина 'Не ждали', — прокомментировал Калита. — Это что ж, все для нас? — спросил он, словно все было в порядке вещей.

— А для кого? — удивилась Молодуха.

Была она высокой, статной. С яркими губами и огромными глазищами. Господи, подумал Калита, усаживаясь на почетное место во главе стола, где же вас делают такими?

Молодуха села от него по правую руку и первым делом налила каждому по большой чарке. Только они за них взялись, как Жора закричал:

— А Андрюха? Вот же его место!

— Точно! — согласился Калита, не в силах оторвать глаз от прекрасной Молодухи. — Как это я запамятовал?! Дубасов, Дубасов, — произнес он в микрофон, — слышишь меня? Снимай пост и дуй сюда. Мы тебя ждем.

Дубасов, как дух, возник через секунду, занял место за столом, бросив рюкзак и оружие в углу, и они выпили. Крякнули и принялись за еду. Через минуту, утолив первый голод, Калита спросил:

— Хорошие у вас места, тихие, богом забытые. Рядом никого нет?

— Так кто же здесь будет, кроме нас? — удивилась Молодуха.

— А-а-а... Ну да, ну да, — согласился Калита.

Выпили еще по одной. И тут же, не закусывая, по третьей, и Жора начал говорить громче обычного, а Дубасов стал искать мясные кусочки пожирнее. Чачич же налегал на квашеные помидоры и капусту.

— Что же я сижу?! — встрепенулась Молодуха. — У меня же еще мясные щи есть!

— Давай щи! — развязано воскликнул Жора, и Калита незаметно погрозил ему пальцем.

Молодуха подхватилась, косой мотнула, каблучком притопнула. Калита загорелся:

— А где твой муж? — начал он издалека.

— Да какие нынче мужья? — в свою очередь спросила она скромно, возясь у русской печки. — Скажете тоже!

— Без мужа, чай, тяжело? — гнул свое Калита.

— Может, и тяжело, только кто признается? — натужно ответила Молодуха, поставила на середину стола горшок со щами и открыла крышку.

По горнице распространился душистый, кисловатый запах щей, сваренных на мясе.

— Ну-у... Вы, например?

— Я?! — удивилась молодуха. — Я уже замужем была... три раза, — добавила она, разливая по тарелкам щи.

Выпили еще по две и принялись хлебать наваристые щи, не забывая о черном хлебе и зеленом луке, который макали в соль.

— И что? Так вот никого и не полюбила? — спросил Калита покровительственно.

— Нет, почему? Я всех своих мужей любила...

— А меня полюбишь? — набрался храбрости Калита.

— Тебя? — снова удивилась она. — Так ты ж мне не муж!

— Ну и что? — окончательно расхрабрился Калита. — Дело поправимое.

— Ох ли, Андрей Павлович?

— О-па?! — теперь уже удивился Калита, и голос его осел. — А откуда ты мое имя-отчество знаешь?

— Так оно у вас на внутренней стороне шлема написано. Должно быть, по армейской привычке написали, Андрей Павлович? — ответила она лукаво.

— Точно... — вовремя среагировал Калита и перевернул шлем вверх забралом. — Это я так, проверяю.

— А ничего проверять не надо, — гордо сказала молодуха и вскинула красивую голову так, что свою голову Калита тут же потерял.

— Ну, тогда выпьем?!

— Выпьем!

Выпили не одну, а две. Жоре захорошело. Он вообще плохо переносил алкоголь, начал что-то было напевать, но его никто не поддержал, потому что у него было плохо со слухом.

— Я, Зинаида Ивановна, извиняюсь, готов жениться хоть сейчас. Да как бы грехи не пускают.

— Знаю я ваши грехи. Женат, поди, на Большой земле-то?

— Не буду врать, — сознался Калита. — Женат, Зинаида Ивановна, женат. Так это ж разве жена? Вот вы!..

— А что?

— Лебедушка...

Зинаида Ивановна зарделась:

— Тоже скажете...

— Нет, я человек прямой, что вижу, то и говорю. Красота у вас неземная.

— Что есть, то есть, — подтвердила Зинаида Ивановна.

— Я извиняюсь, — спросил Калита. — А какого вы роду-племени будете?

— Ну вот... — тяжело вздохнула Зинаида Ивановна, — все испортил.

— А чего испортил-то? — чуть испугался Калита.

— А то испортил, что не девица я!

— А кто?! — выдохнул Калита, и его едва не перекосило.

— А вот как явлюсь в своем естестве, то и укакаешься.

— Это не надо, — пошел на попятную Калита. — Я извиняюсь дико. Ошибся малость. С кем не бывает. Вы, хозяюшка, нас простите. Мы люди военные, прямые. Манерам там разным не обучены. У нас как бы задача другая. Но откровенно скажу — люди мы порядочные и честные.

— Да уж вижу, вижу... — успокоила его молодуха. — Нечего расшаркиваться. Я же вас проводить пришла, тоже от всей неземной души.

— Спасибо, — насторожился Калита. — Я извиняюсь, а куда?

— Как куда? Вы же идете к этому самому 'шару желаний'.

— Да, — важно кивнул Калита. — Идем.

— Ну вот завтра и найдете.

— Ой, спасибо, хозяюшка... Ой, как уважили... — лепетал Калита, теряя гордость.

— Только вас четверо, а у 'шара' можно просить только три желания.

— Ничего, — промямлил Калита, — как-нибудь разберемся.

И проснулся. Сидел он в гордом одиночестве за столом. Жора и Дубасов храпели на лавках, а их оружие было свалено на полу. Чачич завалился за печку. Вот, блядь! — подумал Калита неизвестно о ком. Обвела вокруг пальца! А с другой стороны, не дай бог, лег бы я с ней... Хи!.. Он мелко и долго смеялся. Была бы умора. Не умора, а сплошной конфуз! Чего только в жизни не бывает, удивился он. Будет что внукам рассказать о 'трикстере'. Хи!.. Ой-й-й!..

Он налил себе самогонки. Выпил, встряхнулся, как большой пес, и окончательно пришел в себя.

— Да... Как ни крути, а от родины никуда не денешься. Вот как, — сделал он вывод.

Задул лампы, поднялся и завалился спать на мягкую хозяйскую кровать в надежде, что завтра все образуется.

Глава 13

Шар желаний

Гайдабуров бросился пить так поспешно, словно до этого никогда не пробовал спирта. Но если раньше он не пьянел, то теперь спирт произвел на него страшное действие. Впрочем, не меньшее он произвел и на Березина, который пришел в дикий восторг.

Они долго хохотали под кустом боярышника, дрыгая ногами, и даже пробовали ползти в сторону стены, но постоянно заваливались на бок и тыкались в кусты или в камни, отчего им становилось еще веселее. Впрочем, бутылку спирта они прикончили еще до того, как очнулся Бараско, иначе бы им не миновать головомойки.

— Что это было? — спросил Бараско оторопело, ища на Костином лице ответа. — Вроде как женщина?

— 'Тень'... — потерянно ответил Костя. — 'Великая Тень', которая отрывает головы...

У него было такое ощущение, что он потерял единственную любовь в жизни, которая больше никогда-никогда не повторится.

Впрочем, похоже было, что Бараско испытывал то же самое. Глаза у него сделались пустыми, как у голодного койота.

— Не-е-е... — мечтательно вздохнул он. — 'Тень' была с конской гривой. Я таких женщин в жизни ни разу не видел. 'Великая Тень' не может быть женщиной.

— Она может быть кем угодно, — равнодушно ответил Костя, испытывая такое ощущение, словно его предали в самых сокровенных чувствах.

— 'Великая Тень' не может быть женщиной, — упрямо повторил Бараско, — потому что тогда это не любовь, а страх.

— Ред, — отвлек его Костя, кивая на зев ущелья, — там, кажется, кто-то лежит в АЗК .

— Да-да... — согласился Бараско. — Надо посмотреть... — Но его явно волновало другое.

Он поднялся, оглядываясь, словно ожидал получить пинка под зад. Костя вдруг почувствовал, что отныне Бараско относится к нему не так, как прежде, а с пиететом, ведь не у каждого в друзьях числится 'Великая Тень'.

— А ты, кажись, излечился, — мимоходом заметил Бараско, ища взглядом рыжеволосую незнакомку у себя за спиной.

— Да?! — обрадовался Костя и лихорадочно ощупал лицо. — У тебя есть зеркало?!

— Я похож на того, кто смотрится в зеркало? — кисло осведомился Бараско, между тем зачем-то меняя свой грязный бинт на платок красного цвета и приглаживая свои вечно непослушные волосы заскорузлой ладонью.

— Нет, не похож, — согласился Костя и побежал туда, где оставил Березина и Гайдабурова.

От Гайдабурова ничего нельзя было добиться. Он безостановочно икал, и каждый раз на его белом лице проявлялось все больше красок, пока оно не сделалось красным, как помидор. Но в следующее мгновение все вернулось на круги своя: болезненная бледность залила его черты, и Гайдабуров стал прежним Гайдабуровым, который должен быть постоянно пьяным, чтобы не броситься на кого-либо и не высосать из него душу. Зато Березин удивил Костю тем, что вытащил из своих глубоких карманов замызганную женскую косметичку голубого цвета с рисунком в цветочек.

— Осторожно! — предупредил он заплетающимся языком, — это все, что осталось от моей жены.

Открывая косметичку, Костя ожидал увидеть, все, что угодно, вплоть, до крохотного трупика жены Березина, но обнаружил всего лишь косметические принадлежности и со страхом взглянул на себя в овальное зеркальце. На него глядел совершенно незнакомый человек: загорелый, с чуть ошалевшими глазами. Уши у него были красными, а губы пунцовыми. Фу-у-у... понял Костя, выздоровел. Даже рука перестала ныть. Он осторожно пошевелил ею и тут увидел в зеркале, как Бараско подает ему странные знаки.

Костя побежал, но не к нему, а прочь, потому что на высоте метров трех вдоль дороги спокойно и размеренно плыл, жужжа, 'рок судьбы'. По поверхности бочки-контейнера пробегали голубоватые искры, готовые превратиться в смертоносные молнии.

Костя свернул влево. 'Рок судьбы' поплыл ему навстречу. Костя поменял направление и побежал вправо по склону горы. 'Рок судьбы' повторил маневр. Костя прибавил скорости, но понял, что ему не избежать встречи, упал, обхватил голову руками. Бочка-контейнер приблизилась, жужжа, как пылесос. В какой-то момент Костя перестал что-либо соображать, потому что, казалось, жужжание приникло ему в череп и высасывает последние силы.

'Бах!' 'Бах!' Бараско попытался отвлечь на себя внимание 'рока судьбы' и выстрелил по нему дважды из подствольника. Но, как известно, 'рок судьбы' на подобные выстрелы не реагирует.

Вдруг кто-то заорал над ухом у Кости:

— Вали отсюда, дерьмовая жестянка!

Пьяный Березин набрался храбрости и, бегая вокруг Костя, стал поносил 'рок судьбы' самыми черными словами.

Пару раз 'рок судьбы' замирал, словно выбирая, кого поразить, а потом вдруг вывернулся наизнанку, и на Костю посыпался самый разнообразный хабар. Случилось то, что случается раз в сто лет, если не реже — 'рок судьбы' подарил человечеству шикарный хабар.

Бараско с Березиным передрались из-за какой-то маленькой гантели. Гайдабуров, между тем, стащил у них из-под носа хабар, похожий на бутылку, открыл ее и, не долго думая, выпил содержимое. Бараско с Березиным перестали ссориться и с ожиданием воззрились на него. А Гайдабуров, моргая глазами, прислушивался к себе, потом шмыгнул носом и сказал, протягивая им бутылку:

— Наш спирт лучше! Никто не хочет?

— Ты что, звезданулся? — спросил Березин, щека его дергалась от возмущения. — А вдруг это тормозная жидкость какого-нибудь звездолета?

— Да нет, — уверенно возразил Гайдабуров, — на тормозную не похоже. Тормозную я пил. Какой-то ликер типа 'шартрез'.

— 'Шартрез' — это порода кошек, — со знанием дела сообщил Бараско.

— Ну да, я и говорю, 'шартрез', — безропотно согласился Гайдабуров и болезненно икнул.

Вдруг он пал на колени и на несколько секунд бездумно застыл, потом задумчиво произнеся: 'Ой!' и рухнул ниц, разбросав в стороны руки.

Бараско потрогал у него пульс на шее и произнес:

— Готов...

— Должно быть, печень не выдержала, — философски резюмировал Березин, стоя над другом. Он вспомнил их пьянки в самоволках, в скрытом стремление изменить судьбу. Но видно, действительно, не судьба — Березин, то бишь Чепухалин, и его друг Гайдабуров все равно стали офицерами и докатились до такой жизни, что пили всякую неземную гадость.

В этот момент их обстреляли: 'Тук-тук'. Пара пуль ударила в камень выше по склону. Вслед за этим донеслось эхо выстрелов. Пьяный Березин все-таки сообразил, что надо упасть на землю.

— 'Макар'! — уверенно определил Бараско, проползая между валуном и кустом боярышника.

Костя полз за ним. Ему совсем не улыбалось оставаться одному. Позади охал и ахал пьяный Березин. Его проблема заключалась в том, что он не мог ползти по прямой, а еще он подозревал, что Бараско не вернется назад, поэтому Березин усиленно боролся с опьянением, но в голове у него от этого не становилась светлее.

Он полз до тех пока, пока не ткнулся головой во что-то мягкое. А так как очень боялся отстать от товарищей, то решил переползти через препятствие. Березин уже почти преодолел его и только тогда сообразил, что этим препятствием является мертвец. На него глядела никто иной, как мадам Рахиль Яковлевна Нищета в костюме АЗК. И если у Березина еще оставались какие-либо сомнения, то они рассеялись, когда его взгляд упал на фарфоровый оскал старухи. Ее зубы, которые ему понравились, еще когда она его пытала, сияли неземным светом. Должно быть, это тоже какой-нибудь хабар, решил Березин и, недолго думая, запустил руку в рот покойнице. Челюсти несколько раз укусили его чисто механически, но через несколько секунд он все же стал обладателем универсальных зубов, которые подходили любому человеку. Конечно, Березин об этом даже не подозревал. Он сполоснул зубы в ближайшей луже и вставил себе в рот. И — о, чудо! Фарфоровые словно приросли к его челюстям. Больше Федор Березин никогда не шепелявил.

Между тем, Бараско и Костя обследовали пропускной пункт, который создала Рахиль Яковлевна Нищета. Судя по всему, ее дела шли совсем неплохо. В центральном бункере, чуть левее КПП они обнаружили сейф, доверху набитый рублями. Прав был покойный Гайдабуров, подумал Бараско, нас давным-давно опередили, тем более, что, судя по всему, здесь прошли и третья, и восьмая роты, а потом и вообще весть экипаж славного бронепоезда 'Смерть врагам СВ!!!', а вслед за ними все-все сталкеры из Зоны, а также 'туристы' и прочие любители острых ощущений.

— Но кто же расправился со всесильной Рахилью Яковлевной Нищетой? — удивлялся Бараско.

Внезапно страшная догадка осенила его, и они стали рыскать по укреплениям.

Джангер в черной папахе умирал. Он почти вылез из 'ведьминого студня', дополз до ступеней и начал палить, стараясь привлечь к себе внимание. За ним тянулся голубоватый фосфоресцирующий след. Они нашли его в туннеле с табличкой 'Зона'. В глубине голубыми сполохами горел 'студень'. Это был знаменитый ход в Дыру, о котором все говорили, но никто не знал, где он находится.

— Братцы... — стонал Джангер, — убейте ради Христа! У меня патроны кончились.

На груди у него все еще висел страшный талисман — гуттаперчевая кисть левой руки с большими желтыми ногтями. Видно, от судьбы не уйдешь, понял Бараско.

— А что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Мы пришли и убили людей Рахиль Яковлевны Нищеты, и ее тоже убили.

— Кто вас послал?

— Мой хозяин.

— А кто у тебя хозяин?

— Сидорович. Слышал о таком?

— Слышал, дорогой, слышал. А потом что произошло?

— А потом Сидорович запустил в этот туннель 'ведьмин студень', и нам некуда было бежать.

— От кого?

— Я умираю, я вам все скажу: пришла настоящая хозяйка этих мест — 'Великая Тень'. Она убивала всех без разбора. Она сказала, что не любит, когда людьми овладевает жадность.

— Она так и сказала? — удивился Бараско.

— Она так и сказала, — подтвердил Джангер. — Жаль, что я тебя тогда не убил! Жаль! А-ха-ха-ха!!! Ой, немеет душа. Ой, немеет! Пристрелите меня. Пристрелите!!!

Его нижняя часть тела стала мягкой, как сырая резина. Как только 'ведьмин студень' добирался до сердца, человек умирал от паралича сердечной мышцы.

— Ладно, Джангер, я зла на тебя не держу, — сказал Бараско. — Ты хороший сталкер. Пусть меня Зона сожрет, если вру!

— А ты великий черный сталкер! А-ха-ха-ха!!! Вот и объяснились. Ой, ой... Душа моя устала терпеть. Убей меня быстрей!

— Прощай, Джангер! — с этими словами Бараско сунул ему в его единственную руку РГО с выдернутой чекой.

Они быстро покинули подвал. Березин от вида сталкера, попавшего в 'ведьмин студень', почти протрезвел.

— Что у тебя с лицом? — спросил Бараско, когда они вышли на свежий воздух.

— А что у меня с лицом? — в свою очередь спросил Березин.

— А-а-а... — удивился Бараско. — Зубы. Вечные зубы Рахиль Яковлевны Нищеты.

Березин хотел похвастаться, что у него на банковском счету лежат несколько сотен тысяч долларов и что он может купить себе сколько угодно таких зубов, даже сделанных из самого первоклассного хабара, но удержался от бахвальства, подумав, что нехорошо хвалиться, когда рядом умирает человек.

В этот момент в подвале прозвучал взрыв. Бараско перекрестился:

— О покойниках плохо не говорят, но Джангер был хитрованом и авантюристом. Своей смертью такие не умирают. Рано или поздно он бы все равно погиб в какой-нибудь крысиной норе.

Дальше их путь лежал через стальную дверь. Часть черной стены была разрушена, и ее неровные края нависала над их головами, как Эверест. Костя попытался разглядеть ее вершину, но кроме угловатых выступов, ничего не увидел. Все терялось в мрачных тучах. Изнутри черная стена казалась сделанной из желтовато-черных кристаллов.

Навстречу задул ветер, и перед ними лежала равнина с ржавыми холмами.

Вдруг они услышали топот и спрятались за валуны, изготовив оружие к бою. Но оно им не понадобилось, потому что появился встрепанный Гайдабуров с ошалелыми глазами. Он выбежал из-за стены и стал кричать благим матом, как заблудившийся в пустыне:

— Ау-у-у! Братцы! Ау-у-у! Где вы?!

— Здесь мы, — сказал Бараско, появляясь из-за груды камней.

— А мы думали, ты помер! — больше всех удивился Березин.

— Я тоже думал, что помер, — радостно признался Гайдабуров. — Но, кажись, излечился. Вот, смотрите, — он подставил на всеобщее обозрение свою правую щеку. Видите, розовая?

— Розовая... — подтвердил Березин. — А левая еще серая.

— Зато уши теплые! — с восхищением сообщил Гайдабуров, потрясая хабаром-бутылкой.

— Дай потрогать! Точно! Теплые! — с видом знатока сообщил Березин. — И нос тоже. Дай я тебя обниму.

Они обнялись, и с Березиным ничего не случилось.

— Ну-у-у... — вздохнул Гайдабуров, — тогда я дальше не иду...

— Почему?! — удивились все.

— Не хочу искушать судьбу. Мое желание сбылось. Вернусь домой и займусь сельским хозяйством.

— Ты что?! Бросаешь нас в самый ответственный момент? — возмутился Березин.

— Я три года жену не видел, — объяснил Гайдабуров. — А кого мы встретим по пути к 'шару', неизвестно. И что там произойдет, тоже неизвестно.

— А как же ты вернешься? — спросил Бараско. — До Большой земли вон сколько пилить.

— Через туннель, на двери которого написано 'Зона'. Там какой-то мертвец лежит без головы.

— А куда делся 'ведьмин студень'? — удивился Бараско.

— Нет там ничего. Все чисто. Фонари горят. Я туннель немного прошел — в глубине дневной свет виден.

Они обнялись, и Гайдабуров ушел, прикладываясь к заветной бутылке с лекарством и распевая какую-то глупую песню. А ведь спьяну дойдет, подумал Бараско. Точно дойдет. Ну и слава богу!

* * *

Внутри Сердца Дыры 'планшетник' не работал. Калита крутил его так и эдак. Ничего не получалось: открывались только отдельные куски местности, словно 'планшетнику' не хватало энергии. В конце концов Калита плюнул и приказал собираться.

Жора Мамыра испуганно отозвался:

— Командир! Командир!

— Что еще?!

Жора угрюмо молчал.

Калита в сердцах сунул 'планшетник' в карман, поднялся и вышел в горницу. Со стола, конечно, никто не убрал, и запах стоял не очень приятный.

Калита нацедил в рюмку помидорного рассола и, крякнув, выпил.

— Чего случилось-то?

Хотя по растерянному лицу Жоры и так было видно, что дела из рук вон плохи.

— Андрей... вот... — Жора протянул записку.

'Ухожу. Не верю я ни в какие шары. И вам не советую. Уходите, пока живы. Дай Бог, свидимся. Дубасов'.

— Тьфу ты, черт! — в сердцах выругался Калита.

— Но это еще не все, — сказал Жора.

— А что еще?

— Сергей тоже ушел, но записку не оставил.

— Час от часу не легче, — произнес Калита и на это раз, не закусив, выпил самогона.

Жора сел в углу, но ни к самогону, ни к еде не притронулся.

— Может, Серега до ветра пошел?

— Да я уже три раза все обыскал.

— Понятно... — вздохнул Калита.

— Связь тоже не работает.

— Ясно.

— Я еще кое-кого видел.

— Ну не тяни!

— Сидоровича...

— Сидоровича? Этот паук уже сюда добрался?

— Добрался, только его убили.

— Убили?!

— Да, километров в пяти отсюда.

— Час от часу не легче. Ну и что будем делать?

— Я не знаю, командир. Вы решайте.

— Сейчас по голове дам. Я же просил обращаться ко мне на 'ты'.

— Я не могу... Я не привык...

— Давай на 'ты', но с уважением и без фанатизма.

— Есть, командир, на 'ты'.

— Что с Сидоровичем?

— Да я пока Серегу искал, на соседний хутор наткнулся. Он там, в погребе, его гранатами забросали.

— Сидорович всегда любил погреба. Это его и погубило.

Калите нисколько не было жаль Сидоровича. Он безбожно доил сталкеров и мелко интриговал. Сколько из-за него погибло людей, можно было сбиться со счета.

— Почему, чем ближе к цели, тем больше смертей? — наивно спросил Жора.

Он поймал себя на мысли, что уже сутки не думает о Юлечке. Значило ли это конец любви? И надо ли искать новую? Наверное, я просто безнравственный, ужасался он своему падению.

— Закон подлости, — не очень раздумывая, брякнул Калита.

У него появилась идея. Ее надо было проверить. Из оружия у них осталось два АК-74М, гранатомет РГ-6 и одна 'муха'. Пропали девятимиллиметровый 'винторез' и ручной пулемет ПКМ со всеми магазинами.

Для серьезного боя маловато. Серьезный бой для нас — могила, думал Калита, вытряхивая содержимое рюкзака. Он искал запалы для гранат и батарейки для фонарика.

— Вещи не берем. По фляжке воды и куску хлеба. Идем налегке. Какая дорога?

— Обычная, грунтовая. Но я шел перелесками.

Молодец, подумал Калита. Кое-чему научился. Но хвалить Жору не стал — рано. Это не главное, подумал Калита. А главное сейчас выяснить, что делал здесь Сидорович. Если это Сидорович, конечно. У Калиты появились сомнения.

И опять было раннее утро. И опять холодная роса лежала на желтеющей траве. Калита так спешил, что даже позабыл умыться и почистить зубы. Жора брел за ним, как во сне. Он переживал из-за потерянной любви. Юлечка, Юлечка, думал он. Где ты? Неужели обнимаешься с гадким Лыткиным? От этой мысли у Жоры сами собой сжимались огромные кулаки. Убью гада, мечтал он, представляя, как это произойдет. А потом ее, неверную, брошу. Сердце его сладко ныло.

Калита был более прозаичен. Логика, думал он. Логика нарушена! Зачем, спрашивается, Сидоровичу сидеть внутри Сердца Дыры? Ведь он обычный купец! Снабжал сталкеров оружием и боеприпасами. Скупал хабар. И что самое примечательное, как только открылась Дыра, тут же рванул сюда. Зачем зря рисковать-то? Только разве что он мазохист? Но на мазохиста Иван Каземирович Сидорович не был похож.

Дорога, которая выбежала из хутора, обогнула холм и привела их лесополосе, за которой желтело подсолнечное поле. Поле было заброшенным, и вперемешку с подсолнечником на нем росли сорняки, исторгающие в воздух миллионы летающих семян. От этого казалось, что наступила не осень, а июнь и цветут тополя.

Калита еле растолкал приунывшего Жору, выспрашивая у него дорогу. Жора отвечал односложно, пребывая в прострации.

— О-о-о... — все понял Калита. — Ну-ка, хлебни!

Он заставил Жору выпить самогона.

— Ну, Андрей Павлович... — слабо отбивался Жора, хватая ртом воздух.

— Какой я тебе Андрей Павлович?! Сейчас по голове дам. Закусывай! — и вдобавок заставил проглотить ложку-другую консервированного паштета.

Жора давился, бормотал извинения и, вообще, нес полную околесицу о разбитом сердце. Калита слушал целую минуту.

— Хватит страдать! — приказал он. — Мы в двух шагах от цели, а ты думаешь о бабах!

— Она не баба... — жалобно пробормотал Жора и покраснел.

— Ну ладно, ладно... — смилостивился Калита. — Это я так... пошутил. Показывай, где ты шел?

— Да вот за тем перелеском.

— Идешь за мной шаг в шаг. Смотришь под ноги. Хватит ворон считать!

— Слушаюсь, Андрей Павлович!

— По голове получишь!

Жора только вздохнул:

— Больше не буду...

Поле было бескрайним. Оно загибалось за горизонт. Кое-где на середине торчали купы деревьев — отличное место для засады или наблюдения, подумал Калита и приказал страдающему Жоре не высовываться. Его аромидная форма не адаптировалась к свету местности и больше подходила для болота и летнего леса, а не для осени и степи. Да, собственно, Жора и не рвался. Хорошо еще, что солнце позади нас, думал Калита, разглядывая купы деревьев в бинокль. Если там кто-то есть, пойду и возьму языка. Но, судя по всему, за перелеском никто не наблюдал. А значит, вояж Жоры в деревню прошел незаметно, если в деревне вообще кто-то есть, рассуждал Калита. Эти его рассуждения были развеяны, когда они прошли километра два и увидели логово Сидоровича. Небольшая деревня лежала возле озера и была скрыта пышной шапкой садов. Место было очень удобным.

Калита опустил бинокль, и они тронулись дальше по хоженой тропинке. И вдруг Жора поведал:

— Я не здесь шел...

— Как 'не здесь'? — удивился Калита. — А где?

— А вот там... вдоль озера.

— А что же ты молчишь?! — разозлился Калита.

— Да какая разница, где идти? — беспечно ответил Жора.

— Тебе, может, и все равно, а я еще жить хочу.

— Андрей Павлович!

— Без фанатизма! — напомнил Калита.

— Товарищ командир, — вышел из положения Жора. — В деревне никого не было?!

— Это ничего не значит, — наставительно сказал Калита, нагибаясь и рассматривая тропинку над землей.

Жора тоже нагнулся:

— Что там, товарищ командир?

Калита сам не понял, что его насторожило. Он только привычно подал знак 'мина' — три поднятых пальца. Жора опасливо посмотрел себе под ноги и на всякий случай отступил назад. Но Калита показывал дальше, туда, где трава склонилась над тропинкой.

— Видишь?

— Нет...

— Да вон же.

Все стебли травы были согнуты под углом, и только один — параллельно земле. Не бог весть какая деталь, но только натренированный глаз Калиты был способен уловить отличие, да и оптика в шлемах помогла. Жора тоже увидел тоненькую проволочку желтого цвета.

— Натовская штучка, — сказал Калита. — У нас такой проволоки не делают, а гранаты наши, РГД-5.

Две РГД-5 не очень искусно были спрятаны в кустах и присыпаны листвой.

— Ерунда, — сделал шаг вперед Жора. — Я их вмиг сниму.

— Стой, где стоишь! — приказал Калита.

— Товарищ командир... Калита... — поправился Жора, — я их сотнями...

— Это не просто растяжка. Это растяжка для идиотов.

— Почему? — удивился Жора и собрался обидеться.

— Потому что ты ее снимешь в два счета. А вон, смотри, кусты акации. Что с ними?

— Вялые, листва пожухла.

— Сколько дней прошло?

— Не меньше трех.

— Правильно. Когда Дыра открылась?

— Тоже примерно дней пять назад.

— Молодец, соображаешь. Здесь под акациями стоит система 'охота', а растяжка — приманка для сталкеров. Решит такой сталкер, что умеет снимать растяжки. Снимет и пойдет дальше, а на поляне попадет в систему 'охота', которая реагирует только на частоту шагов человека и на его вес. Корова пройдет — не взорвется, коза пройдет — не взорвется. По краям система не срабатывает, пропускает дальше, вглубь себя. А в центре начинают подпрыгивать 'мины-лягушки'. В таких ловушках целые группы погибали. Поэтому пойдем-ка мы с тобой в обход, через поле, хотя и дольше, и пыльнее. Здоровее будем.

— Как вы все это так, товарищ командир?.. — восхитился Жора.

— Потому что живу долго.

— Это точно, — с величайшим почтением согласился Жора.

И они поползли через поле до самого берега озера. Крайний дом хутора казался пустым. Рассохшийся и облупившийся, он стоял без окон и дверей. Но подбирались они к нему по всем правилам: по кратчайшему расстоянию, тихо, от укрытия к укрытию. А замерли лишь у крыльца, поросшего одуванчиками. Целая колония их торчала перед верандой, располагая к беспечности. На самой веранде царил солнечный рай. Раннее солнце проникало сквозь ветхие тюлевые занавески и ложилось на пол и стены правильными квадратами. Пахло брошенным жильем и пылью.

Калита показал знаками, чтобы Жора двигался налево, в глубь дома. Сам же он, готовый выстрелить в любого, ворвался в комнату, смотрящую на тропинку, по которой они с Жорой шли. В комнате никого не оказалось. Калита опытным взглядом определил, что здесь была огневая точка. Перед дыркой в стене на полу лежал матрас, на котором отпечатались ножки от ручного пулемета и темнело пятно оружейного масла. Рядом валялась бутылка из-под 'кока-колы', обертка от дешевой колбасы и сухой кусок батона.

Появился Жора и шепнул:

— Пусто. В задней комнате лежал раненый.

Калита пошел посмотреть и увидел матрас с заскорузлой коркой крови. Такое количество крови мог потерять только тяжело раненный человек.

— А потом его вытащили через окно... — сказал Жора.

Вдруг они увидели, как через огород идет сталкер в ветровке с капюшоном и со снайперской винтовкой В-94 на плече, которую нельзя было ни с чем спутать из-за длинного массивного ствола, набалдашника-пламегасителя и сошек.

Калита и Жора инстинктивно присели. Стоило сталкеру посмотреть в сторону дома, и они были бы обнаружены. К тому же дом не годился для обороны. Его стены не выдержали бы попадания даже пули калибра пять и сорок пять десятых миллиметра.

— Точно, никого не было? — с подозрением спросил Калита.

— Ну точно, — стал пыхтеть от обиды Жора. — Я всю деревню перетряхнул. Я думал, Чачич здесь прячется.

Повезло нам, понял Калита: снайпер шел оттуда, где мы с Жорой только что прошли. От этой мысли Калита покрылся холодным потом. Стоило нам повести себя самоуверенней, лежали бы мы сейчас посередь поля холодные и не дергались.

Но приступ слабости длился всего мгновение. Большего Калита себе позволить не мог. Он подобрался к окну, аккуратно высунулся и долго рассматривал соседний двухэтажный дом и наконец пришел к выводу, что он тоже пуст.

— А зачем мы туда вообще идем? — спросил Жора.

— Не маячь перед окнами, — предостерег Калита и добавил: — Ты думаешь, почему Сидорович по подвалам и погребам прятался?

— Привычка такая.

— Нет. Жизненная необходимость.

— Какая жизненная необходимость? — глаза у Жоры от удивления сделались круглыми.

— Не человек он!

— А кто? — еще больше удивился Жора.

— Я думаю, инопланетянин, пришелец, чужак, чужой, какой-нибудь урод, да мало ли кто? В общем, не человек.

— Да ладно вам... ой, пардон, тебе, Калита.

— Молодец, — похвалил Калита. — Сейчас мы во всем разберемся.

Вряд ли это была хорошая идея: не разведав фланги, переться в центр хутора. Но другого выхода не было. Жора остался прикрывать, а Калита пробежал расстояние между домами и ласточкой нырнул в окно. 'Муха', которую он таскал с собой, больно ударила по спине.

Как он и предполагал, в доме никого не было. Он подал сигнал, и через мгновение Жора был рядом. Дом был кирпичным. На первом этаже находилась огромная комната с высокими окнами, хрустальной люстрой под потолком и пыльным роялем в центре. Больше здесь ничего не было, кроме пары рассохшихся стульев.

Это и насторожило Калиту. Дом был очень удобным для наблюдения за местностью. Вот только почему-то на потолке темнели огромные пятна, словно на втором этаже пролили воду.

— Перед окнами не маячь, — еще раз предупредил Калита.

Зарядив подствольники, они стали подниматься по скрипучей винтовой лестнице, которая привела их к площадке. Справа и слева распахнутые стеклянные двери вели в неразграбленные комнаты. На окнах даже сохранились шелковые шторы, правда, кое-где от солнца и времени пришедшие в негодность. Тем не менее, здесь царил порядок. Даже пыль на телевизоре, музыкальном центре и мебели из карельской березы не портила общей картины. И все-таки было странно увидеть среди деревенской нищеты такую роскошь. В другой комнате за двуспальной кроватью в трюмо они увидели свои отражения.

А я еще ничего, подумал Жора, бывает хуже, и горе меня не убило. Калите было все равно, как он выгляди. Его не покидало ощущение, что они не одни, что в доме присутствует еще кто-то. Конечно, он списывал эти страхи на свою мнительность и осторожность. Но это чувство никогда его не подводило, поэтому он не собирался ими пренебрегать в угоду браваде и секундной слабости.

— Стоп! — прошептал Калита, и Жора, который занес уже было ногу, чтобы войти в левую комнату и посмотреть на деревню сверху, замер.

Калита сделал знак, чтобы он присел:

— Видишь?

Над полом, словно эфир, плавала странная прозрачная субстанция толщиной сантиметров десять.

— Что это такое? — от удивления Жора заговорил басом.

— Сам не знаю, — ответил Калита шепотом. — Но я чувствую, что от нее надо держаться подальше.

— Смотри, и здесь то же самое, — сказал Жора, заглядывая в другую комнату.

Ему показалось, что под кроватью субстанции даже больше.

— Сколько лет хожу по Зоне, никогда ничего подобного не видел, — признался Калита.

— Может, попробовать? — Жора достал из кармана монету.

Калита колебался мгновение:

— Давай, только без фанатизма.

Жора подбросил монету с таким расчетом, чтобы она упала подальше, у окна. Но монета даже не долетела до середины комнаты, а вспыхнула сиреневым пламенем, словно метеорит в атмосфере, и сгорела. Субстанция тотчас ожила, заволновалась, как озеро, на котором случился шторм, и устремилась к выходу из комнаты.

— Бежим! — среагировал Жора.

Они кубарем скатились по лестнице и кинулись туда, откуда пришли. Путь отхода, однако, оказался отрезанным. С потолка вовсю капала субстанция, а в зале она даже лилась с люстры, наполняя воздух удушливым запахом, похожим на карболку. Свободным оставался выход через коридор, в конце которого виднелась высокая дверь с массивной бронзовой ручкой. Потолок в коридоре только еще начинал темнеть, но отдельные капли уже собирались вокруг светильника, а по стенам текло.

Жора бежал первым. Ударом ноги он с оглушительным треском выбил дверь, и они выскочили наружу, поводя автоматами из стороны в сторону. Справа виднелись каменные постройки, похожие на сарай и баню. Между ними был проход. Не раздумывая, Калита и Жора кинулись туда и прижались к стене.

— Смотри! — крикнул Жора, в голосе его прозвучал ужас.

Калита выглянул. Субстанция изливалась во двор, словно водопад, а на пороге дома по колено в этой самой субстанции стоял высокий, прозрачный человек. Если бы не солнце, его вообще невозможно было бы разглядеть. И только игра солнечного света делала его видимым. Лучи проникали сквозь человека, но отражаясь каким-то непонятым образом, окрашивали его прозрачное тело в желтоватый цвет.

Было такое ощущение, что он высматривает тех, кто его потревожил. Калита и Жора перестали дышать. Прозрачный человек постоял, постоял и ушел в дом. Субстанция послушно, как собака, убралась следом.

— Фу!.. — Калита перевел дух и вытер пот на шее. — Если бы я знал, что здесь такое существо, то не поперся бы ни за какие коврижки, — признался он.

— Я бы тоже, — выдохнул все свои страхи Жора.

Его бил нервный смех. Сколько он ни ходил с Калитой по Зоне в составе группы 'Бета', но в такие переделки еще не попадал.

Вдруг раздался настолько зловещий звук, что они забыли обо всем на свете. Так открывают и закрывают затвор, загоняя патрон в ствол. Жора высунулся и инстинктивно выстрелил из подствольника на звук. Граната пробила шиферную крышу ближайшего сарая и взорвалась внутри.

— Ищи снайпера! — крикнул Калита, и они вовремя разбежались в разные стороны, потому что в следующий момент там, где они только что сидели, взорвалась граната.

Жора выскочил на улицу, ведущую к озеру, а Калита побежал огородами. Он заметил, откуда прилетела граната, да и сенсор движения у него в шлеме указал верное направление. Но сталкер, который пальнул в них, тоже не был дураком, и когда Калита заскочил за сарай, то увидел только его тень. Зато Жора не сплоховал, а словно пользуясь шестым чувством, вовремя занял позицию под старой телегой и короткой очередью свалил сталкера, который отступал под прикрытие деревьев на берегу озера.

Не останавливаясь ни на мгновение, Калита побежал между домами с таким расчетом, чтобы не маячить на вероятной линии огня. Он только успел крикнуть в микрофон, что бежит в центр, как сзади и чуть сбоку раздались выстрелы из РГ-6. 'Бух!', 'Бух!' — с сухим треском рвались гранаты. Потом когда они стали падать не на шифер, а на землю, звук стал глуше, и слышно было, как осколки секут деревья.

Калита увидел снайпера, который несся поперек соседнего двора. Он знал что не достанет его, но все равно вскинул автомат и разрядил в него полрожка. После этого он побежал в сторону вероятного отступления снайпера, и тут их всех троих и увидел. Как он пожалел, что у него всего осталось всего полрожка патронов! Конечно, он вскинул автомат, конечно, повел стволом так, чтобы пули легли веером, но даже не заметил, чтобы кого-то зацепил. После этого 'муха' стала ему так мешать, что он не знал, как от нее избавиться. Уж слишком невыгодной была его позиция — как раз перед фасадом дома. И счет времени шел даже не на секунды, а на мгновения, которые он потратил на то, чтобы быстро-быстро уползти за толстую березу. А эти трое все не стреляли и не стреляли.

* * *

Костя позавидовал Гайдабурову. Он бы тоже ушел, да мужества не хватило. Его останавливала мысль, с каким презрением Бараско посмотрит ему в спину, а Березин выскажется в том смысле, что молодежь нынче пошла жидковатая. Поэтому Костя остался. Да и 'анцитаур' молчал — не подсказывал, как лучше поступить. Последнее время он вообще не подавал признаков жизни, и Костя о нем даже забыл. Значило ли это, что никакой реальной опасности не существует, он не знал.

Впереди простиралась унылая, безжизненная равнина, по которой когда-то текли реки.

— Смотрите, смотрите! — закричал он восторженно. — Второе солнце!

— Это не солнце, — едва взглянул Бараско. — Это 'шар желаний'.

Если настоящее солнце висело в зените, то 'шар желаний' — над самым горизонтом. Был он оранжевым, как солнце, и очень смахивал на него.

— Ей богу, никогда ничего подобного не видел! — воскликнул Березин. — Ох, до него еще топать и топать... — и в раздумье почесал коротко стриженную голову, как будто спрашивая у себя, стоит ли бить туда ноги.

Не лучше ли, пока не поздно, вернуться? — подумал он, но промолчал, потому что Бараско не выказывал никакого беспокойства, и Березин подумал, что, должно быть, Бараско знает, что делает.

Если бы Бараско признался, что впервые видит 'шар', его бы авторитет дал трещину. Из рассказов бывалых сталкеров он знал, что 'шар' должен быть ярко-ярко-желтым, и, в отличие от солнца, на него можно смотреть, даже не щурясь.

Весь день они шли к 'шару желаний', но, казалось, так и не приблизились ни на шаг. Ночь провели, трясясь от холода, вокруг крохотного костра из скудного хвороста, который с трудом насобирали в оврагах. А утром следующего дня, в довершение ко всему, поднялся ветер. Он нес мелкую, как мука, железную пыль. Небо затянула рыжая хмарь. К вечеру все кашляли, как туберкулезники, и плевались словно завзятые курильщики.

Все чаще стали попадаться человеческие следы: кострища, пластиковые бутылки, пустые консервные банки и использованный хабар. И отхожие места — в таком количестве, что сразу стало ясно — прошли роты из славного бронепоезда 'Смерть врагам СВ!!!' А потом потянулись могилы. С крестами и без крестов — просто холмики со звездами или с воткнутыми штыками. К концу третьего дня они обнаружили десятерых расстрелянных. На груди у каждого лежала картонка с надписью 'мародер'. После этого чем дальше все трое шли, тем больше мрачнели.

— Они что, не знают, что у 'шара' всего три желания? — злился Березин.

Фарфоровые челюсти у него сверкали, как унитаз в рекламе. Ночью они все же отвалились, и Березин едва не подавился. Он вскочил с гортанным криком, не понимая, что случилось, а Бараско с Костей принялись палить почем зря во все стороны, решив, что на них напали.

— Конечно, — соглашался Костя. — Куда они прут?! Идиоты!

Ему уже все стало порядком надоедать. Нет смысла дальше топать. Пока не поздно, надо возвращаться. Но Бараско оставался спокойным, как небо, и Костя стал думать, что смысл 'шара желаний' в отсутствии всяких желаний.

— Правда, командир? — не выдержал Березин. — Куда они все идут? Они что, не знают насчет трех желаний?

— В тот-то и дело, что знают, — ответил Бараско. — Поэтому-то и идут.

— А-а-а... — сообразил Березин и долго смеялся.

— Тебе в самом деле смешно? — поинтересовался Костя, с удовольствием участвуя в споре, потому что ничем другим в этой пустыне заняться было нечем.

— Я представил, сколько миллионеров вернется из Зоны на Большую землю.

— Уверяю тебя, — сказал Бараско, который до этого все больше помалкивал, — ни одного.

— Почему? — удивился Березин.

Костя тоже вопросительно уставился на Бараско.

— Природа не потерпит. Начнется дикая инфляция, экономика рухнет. Думаешь, наши зря Зону караулят?

— Я подозреваю, что из-за этого в Америке и начался кризис, — выказался Березин.

— Зришь в корень. Как по-твоему, зачем американцы за 'шарами' охотятся?

— Теперь понятно. Халява.

— Обвалили экономику дешевыми деньгами.

— И это понятно. У нас тоже обвалят.

— Черт с ней, с этой экономикой. Смотрите, кто-то идет! — заметил Костя.

Действительно, навстречу пылил, подпрыгивая, как мячик, сталкер. Его лунообразное лицо светилось восторгом. Он орал песни и матерился.

— Эй, чуваки! — обрадовался он и свернул к ним. — Табачка не найдется?

Бараско, который не курил, но таскал для таких целей пачку 'парламента', дал ему закурить.

— Можно, я возьму еще две? — спросил сталкер.

— Возьми, — кивнул Бараско.

— Вот спасибо, — обрадовался сталкер и засунул сигареты за уши. — А я тебя знаю.

— Откуда?

— Ты черный сталкер Бараско.

— Я тоже тебя знаю, — сказал Бараско. — Ты Денис Бурко из Макеевки.

— Да, я Бурко из Макеевки.

— Ну что там, Денис?

— Лучше не спрашивай. Там Вавилонское столпотворение. Но вы не торопитесь.

— Почему?

— Подождите, когда все подохнут.

— А ты почему вернулся?

— Я уже весь железный внутри. Слышите? — он постучал себя по широкой груди, которая отозвалась гулом, словно пустая бочка. — Кто за меня похлопочет, когда я стану инвалидом? Таких желаний нет. Поэтому я и ушел.

Все трое приуныли, думая об одном и том же. Березин не выдержал:

— Может, и мы пойдем домой?

— А 'шар желаний'? — ехидно спросил Бараско.

— Ну и хер с ним! — воскликнул Березин. — Ты видел? Видел! — он потыкал в ту сторону, куда ушел Бурко. — Мы тоже станем железными. У меня вон нога третий день болит.

Костя покашлял и решил, что он тоже надышался и наглотался железной пыли. И ноги у него тоже стали тяжелыми, словно налились свинцом.

Один Бараско ни в чем не признался, хотя по утрам просыпался с металлическим привкусом во рту.

Но когда они поднимались на очередной холм и увидели 'шар' на горизонте, то забыли обо всех страданиях

Следующая пустыня была голубой: за голубыми холмами начиналась бескрайняя равнина, а там, где, по идее, должны были течь реки, торчали какие-то чушки. Бараско взялся за бинокль.

— Во, бля... — пробормотал он, настраивая резкость, — во, бля...

— Чего там? Чего там? — забеспокоился Березин, вырывая у него из рук бинокль.

— Ну что там? Ну что там? — канючил Костя, пока Березин не насмотрелся вдоволь.

Федор молча отдал ему бинокль и угрюмо выругался:

— Ебическая сила!

Костя с жадным любопытством стал разглядывать бескрайнюю равнину. Вначале он ничего не понял. Холмы, как холмы, из голубой глины, голые и безрадостные под низким серым небом. То ли река, то ли сухое широкое русло с сухими плесами. Потом стал различать какие-то темные столбики на ее поверхности и оторопел. Их было много. Сотни, может быть, тысячи. Они торчали, как опоры давно рухнувших мостов, и разбегались до самого горизонта, над которым висел 'шар желаний'.

— Это 'пластилиновые топи', — объяснил Бараско. Они непроходимые, — и отвернулся, чтобы не видеть мертвых сталкеров, которых считал братьями.

— Как же мы пройдем? — спросил Березин.

— Не как, а с помощью чего, — веско ответил Бараско.

Вечно за кого-то думать надо, вздохнул он.

— Ну не томи! — попросил Березин.

— Ох, и Костя! — крякнул Бараско, ухмыляясь. — Ох, и Костя!

— А чего я? — удивился Костя, не чувствуя за собой никакой вины.

— Кто же тебе помогает?

— Откуда я знаю? — удивился Костя и на всякий случай оглянулся на унылый голубой пейзаж.

'Шар желаний' светился даже сквозь тучи. Он стал больше и ярче. Идея попросить у него что-нибудь для мамы становилась все реальнее. Вот обрадуется, подумал Костя. Попрошу пятикомнатную квартиру в Измайлово и пару миллионов баксов. Вот обрадуется, подумал Костя. А себе внедорожник, и буду путешествовать. А что, хорошая идея!

— А помогла тебе твоя 'Великая Тень'! — заявил Бараско таким тоном, словно раскрыл государственную тайну.

— Она такая же моя, как и твоя, — огрызнулся Костя.

— Ой, не скажи, ой, не скажи, — покрутил стриженой башкой Бараско. — 'Великая Тень' разговаривает не с каждым. Да и 'Рок судьбы' открылся не просто так, а к месту! Вот что интересно!

— Я ни сном ни духом... — сварливо заявил Костя.

Федор Березин ничего не понял из их разговора, потому что был пьян, когда появилась 'Великая Тень'.

— Стойте! Стойте! — замахал он руками. — Я что-то пропустил?! — Он посмотрел на них с огромным подозрением.

— Ничего существенного, — ответил Бараско, — кроме того, что наш Костя завел шашни с неведомой 'Тенью' в женском обличье.

— Ебическая сила! — выругался Березин и осуждающе посмотрел на Костю. — Ну ты даешь! Нашел время!

Он едва не брякнул насчет своего 'камбуна' по имени Гайсин. Но делать этого было нельзя ни при каких обстоятельствах, иначе пришлось бы рассказать и о генерале Лаптеве, и о событиях в дивизионе, и тогда все догадались бы, как он, Березин, сделал литературную карьеру. Все равно никто ничего не поймет, и будут говорить, что мне помогает нечистая сила. Поэтому Березин благоразумно промолчал.

— А пройдем мы с помощью вот этого! — Бараско извлек из кармана связку 'куни-кори'. — По три штуки на брата хватит, если бежать, конечно, будем.

Они спустились с голубых холмов, и им открылась следующая картина. Весь берег некогда полноводной реки был изрыт ходами сталкеров, которые рыли их из поколения в поколение. И везде среди кострищ валялись брошенная амуниция и оружие и фашистское в том числе.

— Это 'крысиные ходы', — сказал Бараско. — Мне рассказывал один старый сталкер. Теперь понятно, что это такое. Сталкеры всех мастей вместе с фашистами сидели здесь в ожидании, когда затвердеет грязь. И конечно, ничего не дожидались. Они даже поливали ее специальными отвердителями. А когда кончалась еда, то просто шли и замерзали. Никто из них не дошел до 'шара'.

На берегу в крохотной пещерке с видом на 'шар желаний' сидел не кто иной, как генерал-майор Чичвакин, с безумным взглядом вперившись в 'пластилиновые топи'. Когда его костер затухал, он высыпал в него порох из патрона. Костер из рюкзаков и спальников вспыхивал на несколько минут, а потом снова затухал.

— Чичвакин, — спросил Бараско, — а ты почему не пошел?

Ничего не ответил генерал-майор Чичвакин и все так же безумно смотрел вдаль. Бараско помахал у него перед глазами рукой и констатировал:

— Спятил!

Бараско раздал каждому по три 'куни-кори'. Они оставили на берегу все лишнее, включая оружие, и побежали.

* * *

— Калита, ты где? — позвал Жора растерянным голосом, в котором слышались истерические нотки.

Калита вышел из-за дерева, делая вид, что отряхивается. Ему было стыдно — сплоховать перед мальчишкой.

— Я их тоже вначале испугался, — признался Жора. — И тоже стал стрелять.

Да он меня жалеет, хмыкнул Калита, стараясь скрыть конфуз, и посмотрел на троих сталкеров, застывших посреди двора. То, что они из клана северных, было ясно сразу, даже по одежде.

— Они Сидоровича и забросали гранатами. Пойдем покажу, — сказал Жора, стараясь не обидеть Калиту. Сам же просил обращаться к нему на 'ты', подумал он, а теперь обижается. — Должно быть, они вначале его убили, а потом наткнулись на прозрачного человека, и он сделал их стеклянными.

Жора постучал по груди одного из сталкеров, показывая, как все просто:

— Словно настоящий хрусталь. Их убить невозможно.

— Ладно, — сказал грубо Калита. — Считай, что мы квиты.

— Да я не об этом, — сказал Жора с отчаянием в голосе.

— А я об этом. Я спас тебя от мины, ты спас меня от стеклянных людей.

— Да я как-то... — вовсе смутился Жора.

— Ладно, проехали, — сказал Калита. — Пойдем покажешь Сидоровича.

Они прошли мимо снайпера. Все-таки Калита его срезал длинной очередью. Снайперская винтовка В-94 валялась в траве.

За домом находился глубокий погреб, из которого пахло гнилой картошкой. Калита посветил фонариком. На гнилой лестнице и в узком коридоре было раскидано оружие и военная амуниция. Сидорович сидел, как всегда, в углу, подальше от солнечного света. От него ничего не осталось: ни трупа, ни костей, одна рыжая оболочка, покрытая белесыми волосами, венчик волос вокруг макушки, красный нос и огромные уши, как у вурдалака.

— Гляди, как оболочка от большой куклы?! Ха! — удивился Жора. — У нас такие в секс-шопе продаются.

Господи, подумал Калита, чего только в этой Дыре не увидишь. Тут тебе и стеклянные люди, тут тебе и пришельцы. Он взял палку и пошевелил оболочку. Из-под нее выскочила мышь и юркнула в угол.

— Кончился Иван Каземирович Сидорович, — констатировал Калита.

— Вы оказались правы, — согласился Жора.

— По голове получишь, — напомнил Калита.

— Спасибо, — радостно засмеялся Жора.

— За что спасибо?

— Спасибо, что снова стали ругаться.

— Пожалуйста, — ответил Калита, выбираясь из вонючего подвала. — Но по голове все равно получишь.

Жора с облегчением вздохнул и почему-то подумал о Юлечке. Теперь можно было спокойно думать, испытывая сладкую ноющую боль в сердце.

— Э-э-э... — одернул его Калита, — у нас впереди еще 'шар желаний', а ты расслабился.

— Жестоко ты со мной обходишься, — посетовал Жора.

— За одного битого двух небитых дают, — напомнил Калита.

И они двинулись к 'шару желаний'.

* * *

Ниоткуда выплывали 'красные зарубки', плачущие кровавыми слезами. От усталости на них уже никто не обращал внимания. За этими знаками судьбы из 'пластилиновой топи' то там, то здесь возникали 'трикстеры' в виде сталкеров, которые кричали:

— Братцы, помогите! Помогите!!!

Несмотря на предупреждающие окрики Бараско, Березин пожалел одного такого, остановился, чтобы помочь, а тот, оскалившись, схватил его за руку и потянул за собой. Бараско, матерясь, подбежал, раздавил глиняную 'пометы' на груди и накрыл шапкой-невидимкой Федора. Только так и выручил. Больше Федор ни на кого и ни на что не реагировал и не отвечал на вопросы, которые ему задавали вдруг ожившие сталкеры:

— Далеко ли до 'шара желаний'? Скажи, пожалуйста, Чепухалин, товарищ Березин.

Березин молча шарахался от таких, застывших по пояс в 'пластилиновых топях' сталкеров. Стоило ответить, как 'трикстеры', изображающие умирающих, задавали следующий вопрос и просили:

— Возьми нас собой, возьми! Пожалуйста, возьми!

А если поддашься жалости, то они протягивали холодные мертвые руки, на которых, однако, вместо ногтей, росли кровавые когти.

Бараско одни раз ошибся, решив, что это настоящий сталкер, протянул руку, но вовремя отдернул, потому что 'трикстер' едва не впился в нее острыми, как шило, зубами.

К счастью, чем ближе они приближались к 'шару желаний', тем меньше было и настоящих сталкеров, забредших так далеко в 'пластилиновые топи', и 'трикстеров', изображающих их. Метров за сто до твердой почвы закончилось действие последнего 'куни-кори'. Из последних сил они вылезли, клацая зубами от дикого неземного холода, и растянулись на берегу. А когда подняли головы, то увидели его — 'шар желаний' во всей своей красе и величии. Не было ему равных среди хабара Зоны и Дыры. Поэтому люди стремились к нему, как мошкара на огонь, и умирали.

Все было, как в старой-старой, мудрой книге. Казалось, ничего не изменилось. Тот же 'шар желаний', та же брошенная стройка, тот же котлован, заросшими бурьяном и татарником, только экскаватор был не один, а два, и под ковшом каждого сидело по 'дровосеку'. Даже с высоты вала, окружающего стройку, ничего не было заметно. Просто все знали, что они сидят там испокон веков и будут сидеть еще столько же. И все знали, что они требуют жертв. Самых последних жертв.

* * *

— Привет, Бараско! — крикнул Калита, присаживаясь на строительную плиту.

— Привет, привет! — отозвался Бараско, отдирая от себя холодную, пластилиновую грязь. — И ты здесь, черный сталкер?

— Я! И мой товарищ, — счастливый Калита оглянулся на Жору.

Жора густо покраснел: во-первых, для него оказалось полной неожиданностью, что его командир Калита — и есть тот самый легендарный черный сталкер, о котором он так много слышал и хорошего, и плохого, а во-вторых, он совсем не ожидал, что их окажется двое.

— Подожди, подожди, это ведь ты черный сталкер? — уточнил Костя у Бараско.

— И я, и он, — объяснил Бараско. — Нас двое, — и добавил, заметив недоумение на лице Костя: — Пусть меня Зона сожрет, если вру!

— Как будем делить 'шарик'? — спросил Калита.

— А чего его делить?! — удивился Бараско. — Вот он, забирай!

— Шутишь?! — крикнул Калита.

— Слышь, Федор пропал, — Костя дернул за рукав Бараско.

— Не до него сейчас, — ответил Бараско. — Поищи, но далеко не уходи.

Костя огляделся. Федора нигде не было видно. Он вернулся на берег, вспоминая, что происходило, когда они вылезли из 'пластилиновой топи'. Вначале они валялись уставшие, счищая с себя липкую, холодную грязь, потом Федор, кажется, решил отлить.

— Федор! — позвал Костя и пошел по его следам.

Следы уходили в сторону. Видно, Березин свернул в тот момент, когда они пробирались в котлован. Сразу за косогором начинался длинный, пологий спуск в лощину, по которому неторопливо брел Федор.

— Федор! — снова крикнул Костя и побежал.

Березин оглянулся и тоже побежал к багряно-золотыми купам деревьев. Ему оставалось-то преодолеть сотню метров, и все его приключения остались бы в прошлом, о которым приятно будет вспомнить на досуге. Он уже мысленно сочинял новый роман о Зоне и Дыре.

— Стой! — крикнул Костя. — Да стой же!

Березин остановился, поняв, что от Кости просто так не отделаться.

— Что случилось? — подбежал Костя, тяжело дыша.

За последние дни он здорово отощал и все время хотел есть.

— Я домой пошел, — Березин с тоской посмотрел в сторону юга.

— А 'шар'? — наивно осведомился Костя. — 'Шар'! Твоя мечта!

Березин попытался скрыть смущение под бравадой:

— Дался тебе этот 'шар'! Пойдем лучше по домам, тогда у нас есть шанс остаться живыми.

— Ты дурака не валяй, расскажи, в чем дело! — потребовал Костя.

Тогда Березин ехидно спросил:

— А ты читал роман, как все произойдет?

Теперь настала очередь Кости задуматься.

— Знаешь, даже не дочитал, не понравилась мне книга. Я, наверное, дурак?

— А зря, — назидательно сказал Березин. — Надо было все-таки дочитать, чтобы узнать, чем все кончится.

— А чем все кончится? — удивился Костя. — Закажем свои желания и айда домой, — но фразу он закончил упавшим голосом, потому что лицо Березина выражало полнейшее презрение к его суждениям.

— Фигушки. Может, Бараско и уйдет, а ты нет.

— Почему?.. — страшно удивился Костя.

— Потому что он тебя на заклание сунет 'дровосеку'.

— Не может быть! — не поверил Костя. — Ты хочешь сказать, вначале надо принести жертву?

— А зачем он, по-твоему, тебя с собой тащил? — ехидно осведомился Березин, дивясь наивности Кости.

— Вместе пришли, вместе и уйдем... — ответил Костя, однако в его голосе появлялось все больше сомнений.

— Ну, иди, иди, а я домой, — Березин сделал шаг, чтобы нырнуть в осенний лес.

— А как же твое желание стать известным на весь мир?

— А я и так стану! То, что мне дадено, я уже увидел.

— Ну ладно... как хочешь... — огорчился вздохнул Костя. — Я пойду...

— Ну, иди, — равнодушно сказал Березин и пропал в лесу.

Костя не мог бросить Бараско. Он не верил в его подлость и злые намерения. Нет, он не такой, думал он, возвращаясь. Сейчас я с ним поговорю и все выясню, нашел он самое простое решение.

Он вернулся как раз вовремя: Калита и его напарник Жора что-то горячо обсуждали, показывая на ковш экскаватора.

— Что случилось? — спросил Костя.

— Не пойму, — ответил Бараско. — Кажется, они обнаружили кого-то из своих, кто попытался их опередить, да попал под топор 'дровосека'.

— С нашей стороны дорога свободна! — словно извиняясь, крикнул Калита.

Они с Жорой долго судили и рядили и пришли к выводу, что шлем с зеленоватым забралом в ковше экскаватора принадлежит Сергею Чачичу.

— Больше ни у кого такого шлема нет, — уверенно сказал Жора. — И чего Серега поспешил?

А вдруг это не Чачич, суеверно подумал Калита. Вдруг это кто-то другой, а нас таким образом заманивают в ловушку? Они стали спускаться в котлован. Жора беспечно шел впереди. Должно быть, он не читал книгу 'Пикник на обочине'.

— Ну все!.. — сказал Бараско в сердцах. — Теперь я свою Мартышку никогда не вылечу...

— Я пойду! — неожиданно для самого себя заявил Костя, забыв о том, что хотел вначале поговорить с Бараско. Только что он ему скажет? Что не верит в их дружбу? Как-то это не укладывалось в голове у Кости. Не мог быть Бараско подлым, не по-сталкеровски это.

— Нет, не надо! — схватил его за рукав бушлата Бараско. — Какой смысл?

— Смысл в том, что у тебя будет здоровая дочь.

— Я не хочу такой ценой, — сказал Бараско обреченно. — Я уже привык.

— К чему?

— К ее болезни.

— Но ведь ты мечтал о лекарстве и планировал его добыть?

— Планировал... — признался Бараско. — Я много чего планировал в этой жизни, только ничего не вышло. Жизнь неудачника.

— Не говори так, — разозлился Костя. — Ты большой и сильный.

— Я надеялся, что ты со своим 'анцитауром' пройдешь, где угодно, а теперь сомневаюсь.

— Тем более, — с бравадой сказал Костя. — Вылечишь дочь и тебе не надо будет странствовать по времени. Живи в своих шестидесятых и в ус не дуй.

Ему вдруг стало все равно, что с ним произойдет. Зачем мы тогда так долго перлись, чтобы прийти и испытать разочарование? Костя разозлился на Бараско. Он знал, что способен на героические поступки, но не думал, что это произойдет так быстро.

Внезапно 'анцитаур' нагрелся и принялся жечь ногу. Костя вытащил его из кармана и попытался выбросить. Но 'анцитаур' прилип к ладони и стал красным, как вареный рак.

— Костя! Не надо! — крикнул Бараско. — Стой! Не ходи туда!

Костя никак не мог избавиться от камня судьбы, он готов был кричать от боли. Каждый шаг к 'шару желаний' стоил ему неимоверных усилий. И вдруг, когда он оказался рядом с ковшом экскаватора, 'анцитаур' буквально 'впитался' в кожу. Это было странное ощущение, когда камень внутри тебя. Костя не успел в нем разобраться. Но главное, руку уже не жгло, правда, на ладони вскочили волдыри, но с такой болью можно было смириться. В этот момент он и увидел 'дровосека'. Он был похож на слона, притаившегося в изломанной тени экскаватора. Костя представлял его совсем другим, с рукой в виде ковша, а не с обычным топором, к лезвию которого прилипли чьи-то волосы.

— Мне очень надо! — сказал Костя, смело делая еще одни шаг. — Мне и моему другу. Ты пропустишь нас?

'Дровосек' молчал. Но даже если бы он мог говорить, то ничего бы не объяснил, потому что не владел разумом. Он умел только убивать, а думать он не умел и по привычке поднял топор, сделавшись похожим на сухое дерево, которое одной веткой опиралось о землю. Костя воспринял его движение в качестве разрешения пройти.

— Костя! — услышал он отчаянный вопль Бараско.

Костя не оглядываясь, махнул рукой и сделал последний шаг.

Эпилог

Дорога мертвецов

Он брел по лесной дороге. Слева за соснами виднелось поле с холмами, над вершинами которых поднимались столбы горячего воздуха, справа — густой лес. Посредине — песчаная дорога.

— Стой! — окликнули его.

Он послушно замер. В елках зашуршало, и на дорогу выскочили люди в маскхалатах, с новенькими автоматами в руках:

— Кто такой? Откуда идешь?

— Иду оттуда, — он неопределенно махнул в сторону поля.

— Васильев, сообщи на пост, — приказал сержант, внимательно следя за Костей, который уже устал стоять.

— Первый, первый, у нас тридцатый, — забубнил Васильев в микрофон. — Понял, есть придержать.

— Ну что? — спросил сержант.

— Приказано ждать.

— Садись! — Его бесцеремонно толкнули в плечо.

У Кости подкосились ноги, он привалился к сосне и тут же уснул. Минут через сорок подъехал 'уазик', из него выскочил жилистый капитан.

— Кто такой? Сталкер? — бросил он пренебрежительно, когда Костю растолкали прикладом автомата.

— Наверное... — деревянным голосом ответил Костя, норовя снова уснуть.

'Сабуров Константин Юрьевич, — прочитал в удостоверении капитан. — Журналист 'Рен-тиви''.

— Ты что, действительно Сабуров? — спросил он, не признав в бродяге столичного журналиста. — Или украл документы?

— Да, я Сабуров, — ответил Костя и неожиданно для себя добавил: — Пусть меня Зона сожрет, если вру!

— Не похож, — сказал капитан, внимательно посмотрев на грязного, изможденного Костю, но голос его изменился. — Мы вас давно ищем. Здесь все с ног сбились. Москва на ушах стоит. Ну ладно, едем на КПП номер три.

В машине Костя, сидя на заднем сиденье, слушал болтовню капитана, пока его голос не стал далеким-далеким. Когда его разбудили, он почувствовал себя лучше. Единственное, что его мучило — это голод, который в последние дни притупился, но по-прежнему занимал все его мысли.

Костю привели в штаб и посадили на табуретку подальше от чистой мебели и мягких кресел.

За огромным, как каток, столом сидел не кто иной, как сам генерал Лаптев.

— Простите, мы раньше не встречались? — спросил Костя.

— Надеюсь, что нет, — ухмыльнулся генерал. — Сейчас мы наведем справки, и если вы окажетесь тем, за кого себя выдаете, то можете рассчитывать, что к вечеру окажетесь в Москве.

— Да, — кивнул Костя, — я тоже рассчитываю.

— Расскажите, как вы очутились в Зоне?

— Мы ехали на служебной машине и...

Костя вдруг с ужасом подумал, что ему не поверят, если он расскажет о немцах. Он запнулся и виновато посмотрел на генерала.

— Ну что же вы замолчали? — спросил генерал Лаптев, все еще не веря, что перед ним тот самый журналист, из-за которого весь сыр-бор. Скорее всего, думал генерал, глядя на Костю, на его прожженный бушлат, из полы которого торчала вата, на всклокоченные волосы и чумазое лицо, хранящее следы ночных стоянок, скорее всего, какой-нибудь бродяга, вообразивший себя сталкером. Однако служебное удостоверение говорило об обратном.

— А разве вы не 'глушитель мыслей'?

— Кто?!

— Ну, не синий человек?

— О-о-о... — покачал головой генерал. — Ты, видать, сынок, переиграл в игру 'Авто Зона'. Хочешь чаю? — генерал Лаптев поднялся из-за стола.

— Нет, не надо! — Костя вскочил и отбежал к двери. — Ни во что я не играл! Просто я вам не верю! Вы зомби, монстр, который высасывает из людей душу!

Генерал мелко засмеялся:

— Хи-хи-хи-хи... Дня три назад у меня вот так же один майор чудил. Пришлось его отправить в окружной госпиталь. Но вы-то, журналист, человек, можно сказать, столичный, без предрассудков.

Костя не верил ни единому слову генерала. Перед ним все еще стояли Гайдабуров, Ирка и все те, кого он встречал на ракетном дивизионе.

— Случайно, не Гайдабуров? — осведомился он.

— Да, майор, Арсений Петрович Гайдабуров. А мы знакомы?

— По случаю, — Костя решил не раскрывать карт.

Если весь мир заражен синими человеками, то я один-единственный незараженный, решил он.

— А-а-а... — догадался генерал. — Знаете, что? Я вам скажу следующее. Раз в год, не обязательно в день чернобыльской катастрофы, происходит Выброс. Иногда этот Выброс сопровождается исходом всех, кто погиб на ЧАЭС. Это редчайший феномен. Он получил кодовое название 'дорога мертвецов'. Потом они все уходят в Зону и до следующего Выброса не возвращаются.

— Не-е-ет... — снова не поверил Костя. — Не может быть! Я их видел живыми, как вас! Нет, вы меня обманываете! Обманываете, — твердил он, отмахиваясь от генерала, как от мухи.

— Вот-вот, и майор Гайдабуров зациклился на том же самом. Должно быть, вы попали под облучение. Сейчас вас проверят.

Он позвонил. Пришел сержант с дозиметром и долго водил им по одежде и голове Кости.

— Все в норме, — доложил он генералу и ушел.

— Странно... — очень удивился генерал. — Раньше феномен 'дороги мертвецов' происходил без подобных сюрпризов.

— Без каких? — спросил Костя.

— Без аномалий. То есть, были видны тени, они проходили в Зону и исчезали. Вы не поверите, здесь появлялись даже немцы из второй мировой.

— Почему, верю, — согласился Костя, усаживаясь на табурет. — Я сам от них едва ноги унес. Пусть меня Зона сожрет, если вру! А как же лесник Семен Тимофеевич?!

Уж он-то подтвердит мою правоту, с надеждой подумал Костя. Он выведет этого генерала на чистую воду!

— Да-да, был такой... — как-то устало согласился генерал Лаптев. — Был...

— Его дом здесь, недалеко! — нетерпеливо напомнил Костя.

— К сожалению, лесник погиб в день чернобыльской катастрофы.

— Не может быть! — воскликнул Костя. — Он мне жизнь спас!

— Никогда не сталкивался с подобными галлюцинациями! — изумился генерал. — Вас нужно лечить!

— Я вам не верю! — заявил Костя.

— Вы, я вижу, человек упрямый, — добродушно заметил генерал Лаптев и поднял трубку телефона: — Агафонов, зайди!

Через мгновение в кабинет вошел жилистый капитан, который давеча вез Костю.

— Отвезешь журналиста к дому лесника. Покажешь ему...

— Есть отвезти журналиста к дому лесника, — козырнул Агафонов и заботливо, как к больному, обратился к Косте: — Пойдемте, товарищ журналист.

— Они здесь каждый год ходят, — принялся рассказывать капитан Агафонов, — все погибшие когда-то сталкеры, которые по привычке стремятся к заветному 'шару желаний'. Уже замучили. Мы-то привыкли, а солдаты-первогодки со страху начинают стрелять. Три человека даже умом тронулись. 'Дорога мертвецов', одним словом. Из-за этой 'дороги мертвецов' даже ученые приезжали, однако ничего не поняли. Не разобрались в феномене. Хотели даже взорвать.

— Что взорвать? — не понял Костя.

— Зону, чтобы прервать связь с потусторонним миром.

— С каким миром? — удивленно спросил Костя.

— С потусторонним, — вполне серьезно объяснил капитан.

— Понятно... — пробормотал пораженный Костя.

Дальнейшее он слушал вполуха: и о немцах, и о черном сталкере и, конечно, о Сидоровиче — обо всем том, что ему было очень хорошо известно не понаслышке.

Дорога заняла не больше получаса. Когда впереди появился знакомый мост через 'Припять', Костя невольно схватился за руль.

— Что случилось?! — капитан Агафонов вовремя затормозил, и 'уазик' едва не съехал в реку.

Костя хотел сказать, что на этом мосту сталкеров подкарауливает 'Великая Тень', но не смог даже разжать губ.

— Ты, наверное, голоден? — спросил капитан и протянул Косте сухарь.

Костя откусил совсем чуть-чуть. Рот наполнился вязкой слюной, и Костя едва не подавился. Сразу после моста из-за поворота появился дом Семена Тимофеевича.

Костя выскочил и побежал к нему:

— Семен Тимофеевич! — позвал он, в спешке обегая дом. — Семен Тимофеевич!

Костя заскочил в сени, а оттуда в горницу. Внутри царил хаос из рухнувших стен и потолочных балок. Сквозь дыры в крыше виднелось небо. Яркий зеленый плющ обвил чердак. Пахло старой-старой гарью. Знакомая ситцевая занавеска выцвела до белизны. На табурете стоял чугунок, в котором в тот вечер Семен Тимофеевич варил картошку. Как же так? — недоумевал Костя. Неужели все это было, и в этой комнате сидели и смеялись Калита и его люди. А я? Как же я?.. — потерянно думал он. Почему я здесь, а они где-то там?..

— Пойдемте, я вам покажу кое-то, — смущенно позвал капитан.

Они подошли в косогору, где Семен Тимофеевич нашел Костю в тот злополучный день и где теперь над могилой стоял почерневший крест.

— Здесь... — сказал капитан Агафонов. — Это, наверное, ваш родственник?

Костя опустился на сырую землю и с трудом прочитал: 'Бубякин Семен Тимофеевич, 1920-1986 гг.'

— Вот как... — У Кости больше не было сил удивляться. Они как-то враз кончились. На душе осталась одна пустота.

— Пора... — сказал капитан, — сейчас прилетит вертолет, он перебросит вас в центр, где вас ждет самолет в Москву.

— Да, пора... — согласился Костя, садясь в машину.

Он почти смирился с реальностью, хотя моментами ему казалось, что его жестоко обманули. В голове все смешалось и перепуталось.

'Уазик' только миновал мост, когда на речном берегу мелькнула знакомая фигура.

— Стой! Стой!!! — диким голосом заорал Костя и, не дожидаясь, когда капитан Агафонов ударит по тормозам, выскочил и, спотыкаясь и почти падая, бросился вслед за Федором Березиным.

Конец.

Июнь-август 2009.