— А как же тогда они собираются... — снова не дала договорить.
— Подготовка бойцов спецподразделений и частных охранников, — похоже, теперь какую-то служебную инструкцию, на память, цитирует, — осуществляется на основе отработки т. н. специального упражнения. Мишень — N 4 кругами, расстояние до цели — 20 м, положение для стрельбы — стоя. Количество серий и выстрелов: Пристрелка — 10 выстрелов; Первая серия — 30 выстрелов. Вторая серия — 60 выстрелов. Третья серия — 90 выстрелов. Четвертая серия — 120 выстрелов. Время на стрельбу — произвольное или задается инструктором. Перерыв между сериями — не менее 2-х минут. Спуск курка — самовзводом... Каково?
— Впечатляет! Предлагаешь взять, за пример, цепных псов режима? Озверею же я, такими темпами... Боеприпасов не жалко? — уела, что сказать. Подозревал, подвох, но, не такой... Почувствуйте себя быдлом!
— Ничего не предлагаю, — ссутулилась, — Сообщаю, что этих 'бандитов на жаловании' сегодня в России тренируют, как олимпийских чемпионов. Ни сил, ни времени, на патронов не жалея. В ущерб ФСБ и армии. Думают, что учли ошибки предшественников и 1917 год не повторится. Что та революция была последней...
— А на самом деле? — поверил ей сразу. Может потому, что вспомнил бугаев у директорского кабинета?
— А на самом деле — последней революции не будет никогда... Только, они все разные. Не угадаешь.
— Генералы всегда готовятся к прошедшей войне. 'Контра' — к прошедшей революции, — гм, логично, — Но, тогда, личный огнестрел — отстой, вроде каменных топоров. Воевать будут совсем другими средствами.
Вот за эту гнусную улыбочку так бы и отшлепал! Супер герлс, на мою голову! Светится на физии не высказанное — 'А я — знаю, сейчас скажу! Больно оно мне надо. Вам хорошо. Никаких тайн нет. А мне, ещё обратно домой добираться. Где, за лишнее знание полагаются, в лучшем случае, 'многая лета', в местах не столь отдаленных. Или 'подписка о неразглашении, калибра 7,62 мм' с занесением в череп. На фиг, на фиг!
— Боишься? — тьфу, на миг показалось, что я опять в школе. Прыгаем со второго этажа, в густые кусты под окном. Парни прыгают, разумеется, а девчонки — смотрят. И подначивают... самим присутствием.
— Опасаюсь, — а что? Всё честно, жизнь-то одна, — Против брони и моторов, считай, с голым пузом?
— Дима, всё просто! В любой войне воюют люди. Даже ваши роботы, из сериала про Терминатора, они же выполняли волю придумавших их людей. Пусть и после смерти создателей. По правилу 'мертвой руки'.
— Тех людей, за техникой, совсем не видно! — что-то в этом есть, но, выходить с пистолетиком, против танка, я бы не стал. Кто бы там не сидел, Терминатор или салабон первогодок. Задавит, просто по глупости.
— Воюют люди, — упрямо так повторила, с вызовом, — Если помнить о людях, понимать людей, думать, как они себя поведут, то можно надеяться на победу, — помолчала, — Так Сунь-Цзы учил... Можно победить.
— Тебя послушать, через 10-15 дней упражнений с пистолетиком, у меня железные кости вырастут и инфракрасное зрение прорежется. Что бы смело, на кого угодно, буром переть, — опять смеется, — Чего?
— Дима, как думаешь, почему в вашем 1918 году началась Гражданская война? После триумфального шествия Советской Власти. После мирного договора с Германией? После совсем бескровного переворота? Ещё до реквизиций, конфискаций и национализаций? Вся громадная страна, разом, как с цепи сорвалась...
— Мне не докладывали! В школе сказали, что был красный террор и белый террор, вот и завертелось...
— То есть, всё случилось неожиданно? Ещё весной-летом сами природные Великие Князья, с красными революционными бантами, по улицам ходили, Керенский на митингах аншлаги собирал. А тут вдруг бойня?
— Ну, примерно так и было. Так ведь красные сами спровоцировали! — подобралась, прищурилась...
— Как спровоцировали? Чем спровоцировали? Кого спровоцировали? По всей стране сразу? — достала!
— Ну, заключили Брестский мир, армию распустили. И разбежалась она, мужики поехали домой землю делить. С винтовками... — черт, я никогда, с такой точки зрения, на давнюю заваруху не смотрел. А теперь, ощутил, теплую рубчатую рукоятку Нагана в руке, и я возвращаюсь... со службы домой. А у подъезда, на лавке, Колян, со своей кодлой. А у меня — 'Наган', уже взведенный... — Черт! — да я же его убил бы! Хотя... вспомнил, как реально Коляна увидел после двух лет отлучки. Уже весь желтый и лоб в морщинах... Не-а-а, не убил бы, пожалел. Но... здороваться бы не стал. Проклятье! А Колян бы, такое, наверняка не простил!
— Представил? — ни смешинки в глазах не осталось, словно иголками впилась, — Догадался? Человек без ружья и человек с ружьем — два разных человека. А человек, привыкший к оружию, как к части тела...
— С теми, кто обижал его в мирное время, как раньше жить уже не сможет... Особенно, если оружие не отняли. Нет, подожди, но тогда полыхнуть должно было сразу? А не с задержкой в несколько месяцев? Ведь красный террор... — напряглась, рот приоткрыла, каждое слово ловит, — Разве, белый террор начался раньше?
— Ранговый голод сильнее страха смерти, — припечатала, — Баре, ни терпеть чужое равноправие, ни жить среди вооруженного народа, не захотели. Не смогли! Когда они вдруг осознали, что ни кланяться, ни ломать шапки, ни считаться с их привилегиями в России никогда больше не собираются... Ой! Возник мгновенный взрыв безумной ненависти! Считай, на пустом месте. Как раз от понимания бесповоротности метаморфозы. Недавно, вчера, вокруг одно быдло, а тут вдруг вокруг — граждане. Равноправие... Спасите! И во Франции, — поправилась, — В вашей. Такое было. И в Англии, и в Германии. А у нас — везде. То же самое. То и дело...
— И со мной такое может случиться? — хм, похоже, уже случилось, — Со стороны виднее? — кивает.
— Случилось! Человек — существо обучаемое. И дрессируемое. Хотя это называют воспитанием. Навык должен подкрепляться. Приносить пользу, удовольствие. Тогда к нему тянет, — хихикнула, грустно, — Власть — сласть! Кто хоть раз командовал, подчиняться не рвется. Кто был господином — рабом уж быть не желает. Скорее умрет! Зато, каждый раб хочет быть хоть чуть господином. Равноправие для него — ступенька вверх.
— Угу... А для господина — провал под плинтус, — чего там, сразу вспоминаем старого доброго мистера Твистера, в бессильной ярости бегущего из гостиницы, где в номере рядом поселили негра. 'Не забуду, не прощу!' Да, Колян бы не потерпел! Ясненько, какие переживания толкнули будущих белых начать бойню.
Грузят меня, ой грузят! Да пускай. Я когда сытый — добрый. Даже ленивый. Э-э-э! Спать повременим. Не потому, что ведро с водой на полу, до сих пор стоит и ждет. Меня мысль озарила. Подозрительная...
— Аня, погоди. Вы только про особенных людей заливали, которые только и способны тут прижиться. А теперь выходит — их сделать можно? Чего ж, тогда, в 1917-м не сделали? А вы сами, если народа мало?
— Ну, можно, — чего грустно-то так отвечает? — Ну и сделали, — пауза, — Ваши, в 1917 году. А вышло, как с ручным медведем. По-людски жить заставили, а удовольствия ноль. Среди людей косолапому тошно. Он-то 'в люди' лез не просто так, тайно надеясь, стать 'царем зверей'... Не на 'все равны'. Прикинь облом!
— Ы-ы-ы-ы... Переведи на человеческий язык! С барами понятно, а мужики чем провинились? Что они хотели, то и получили... Свободу, равенство и братство! Не так? — крутит головой так, аж волосы веером...
— Дим, природа, она своё требует. Полное равенство живой натуре противно. На птицефабрике же был, цыплячьи драки видел? Маленькие, желтенькие, пушистенькие, всего вволю, а каково бьются зло — упорно, насмерть! — и это они про меня знают... 'Мы все под колпаком у Мюллера!' В натуре... Хорошо, отвечу.
— Не трынди! Им специально, красный свет включают, что бы кровь черной казалась и вообще, видно друг друга было плохо. Тогда цыплята не дерутся, почти. А так — да. Забивают клювами, как не фиг делать.
— Сильные слабых?
— Естественно!
— А что бывает, если в один загон отсадить только сильных, а в другом — оставить только слабых?
— Бьются ещё пуще, каждый с каждым. Раз явного признака превосходства нет — только драка остается. А клювик слабый, а силенок мало и сразу свалить соперника мочи нет, вот и тюкают... часами. До смерти... — Черт! Опять намекаешь, что силком дарить всем людям равноправие для них самих вредно? Тогда как?
— Тогда — как у нас. Если каждый может прибить каждого, легко и без напряга — драки прекращаются. И вражды нет... Вообще... Как у кашалотов, — взбодрилась, хихикнула, — Оружие и связь — 'два в одном'.
— Не вижу логики...
— Смотри! Известен факт — чем лучше зверь вооружен, тем строже у него внутривидовая мораль. Ну, и наоборот. Человек, как тварь божья, — хмыкает, — имеет слабую совесть. Ни когтей, ни клыков, ни копыт с рогами. Сущая обезьяна шкодливая, вот... И что?. Можно ему нравственность того... подкрепить. Протезом.
— Пистолетом? — кивает. Хе, 'совесть с самовзводом'... То-то офицерьё, а особенно отставники, как заходит разговор о легализации короткоствола для нас, для русских, немедленно впадают в приступ буйного помешательства... Ажно криком давятся, от искреннего негодования. Знают, получается! Помнят! Гы-гы...
— У китов этих, кашалотов, интересно устроено. Смотрят на мир через прицел ультразвуковой пушки. Даже совсем маленькие. Самые мирные и незлобливые звери на свете. Самые страшные морские хищники. Естественных врагов нет вообще. Внутривидовой борьбы тоже. И ничего, живут... А вот человек, — мнется, — Самый страшный сухопутный хищник, но природного оружия нет... Потому и маемся. На подпорочках...
— То есть, у меня теперь, через ваши тренировки с пальбой, ожидается внутренний раздрай?
— Не-а! У людей, которые тебя раньше знали, будут с тобой проблемы. Самому, изнутри не заметно как поменялся, а обратно уже ходу нет... и очень глаза режет. Враги есть? — ну и вопрос! Пожимаю плечами...
— Ты как бабка старая рассуждаешь! Откуда знаешь такое?
— Чужое знание, ваше... — вдруг потягивается сонно, — Дима, давай завтра, а то я тебе такого расскажу, что не уснешь. Под тебя же подстраиваюсь! От сознания своей силы гордость рождается. Не прощают её...
Девице определенно в кино играть. Сейчас изображает скорбь мировую и печаль. То ли свою историю вспоминает, то ли мою судьбу прорицает. А всего вернее — выпендривается. Тоже мне — роковая загадка...
— Внятнее пояснить можешь? Что бы заснул, а не головоломками мучился, — в ответ пожимает плечами.
— Ну, например, ты больше не сможешь что-то просить, вообще ничего, даже милостыню. В принципе!
— Ерунда. Сколько ветеранов-инвалидов, сразу после войны милостыню просили! Сталин для них даже специальный концлагерь организовал. Что бы глаза не мозолили... — та-а-ак, кажется, я сболтнул лишнее...
— Сам придумал или набрехали? — куда и сонная нега девалась! Ноги на ширине плеч, руки в боки, из глаз искры. Тон такой, что чувствую — за утвердительный ответ можно схлопотать... Взбодрилась!
— По телевизору, передача была, несколько раз повторяли. И в газетах...
— А-а-а! — успокоилась, — Телевизором вам знатно головы морочат! Сами не понимаете, что он за дрянь.
— Тогда, что неправда? Специальный лагерь для фронтовиков-инвалидов, или что они нищенствовали?
— Ложь то, что они были фронтовики! Человек, который сам стрелял-убивал, в атаки ходил, и страх на войне оставил, милостыню просить не может. Никогда! Он, скорее, с голоду подохнет! — смягчилась, — Это как раз то, что я тебе говорила. Словами, доказать нельзя. Только — самому, из души, почувствовать. Лично. Или, тоже лично, по соседям и родне заметить, которые ярко другими, навечно гордыми, с войны пришли...
— Аня, лагерь-то, специальный, точно был. И нищие были, причем, именно те, кто без рук и без ног, по поездам и базарам, на форме, военными орденами звеня, Христа ради кусок хлеба просили, — ага, съела?
— Дим, а ты бы головой подумал, зачем специальный лагерь понадобился именно для этих инвалидов? Почему, все остальные увечные, сидели по обычным кутузкам? — зло это у неё выговорилось, с подвохом.
— Мало ли... Подлость свою, диктатор, от людей прятал. Калеки за него жизнь отдавали, он их... Чего?
— Глупость ляпнул! Веришь тому? — елки! Ощерилась, вот-вот укусит!
— Аня, ты что, сталинистка? — осеклась, удивленно моргает глазищами, — Ой, я забыл, что вы не наши...
— Это ты глупый, — уперлась руками в стол, — Ваш Сталин добрый. Он, жадных дураков, от смерти спас! За ношение чужих боевых наград, во все времена, насмерть убивали. В тюрьме и подавно. Нельзя их было в общие лагеря сажать. Но, и на воле их оставить было нельзя — фронтовики-то домой возвращались. Их сами поубивали бы... наверное... К моменту организации того лагеря, думаю, вовсю начали. Если кто настоящий фронтовик, то фальшивого он сразу узнает. Озвереет! Ветеран на паперти — абсурд. Оттого и спохватились.
— Хочешь сказать, нищие тупили, что со смертью играют? Раз не воевали? Мало ли где человек может травму получить... Гм... Вроде наших, ряженых 'чеченцев' на вокзалах, получается...
— Ну да, — воодушевилась, — О чем толкую! Штатским эффект объяснять попусту — не врубаются... Пока ваши мужики на фронте дрались, в тылу этим 'инвалидам войны' подавали хорошо... последнее. Кто знал? Им тыловики верили. У вас-то войны редко... Это здесь, постоянно, стрельба или набеги. Четко знают, чем воин, крови хлебнувший, от мирного пейзанина отличается. Хотя, вот ты же, через руки, уже чуть понял? — прислушался, к своим ощущениям... Черт его знает? Замнем... Собственно, я в нищие никогда и не рвался...
— Тогда, значит, я, как ветераны, по присутственным местам скандалить буду? Справедливость хотеть?
— С 'Наганом' в руках? — смеется, — Вряд ли. Тебе противно будет... Наши не просят... Как дядя Вася!
Встали факты, рядком, в голове на полочку. Дядя Вася, да, справедливости не ищет, он её утверждает. Силой. Через турникеты-загородки просто перешагивает, а слуг народа... учит ходить по шнурку. Запомним.
— Чего же тогда эти твои супер крутые фронтовики коммуниста Жданова, в блокаду, не пристрелили?
— За что?
— Посреди страшной голодухи зимы 1942 года он тайные пиры, в Смольном, закатывал, а после, что бы вконец не разжиреть, вокруг того же Смольного лыжах бегал. Спортом занимался... Э-э-э... Ты чего?
Если бы взглядом можно было испепелить, я бы уже дымился кучкой золы. Блин, пигалица, а смотрит 'сверху вниз', хотя реально, 'снизу вверх'. Плохо смотрит. Исключительно плохо! Прокололся я в чем-то.
— Ты хоть раз в жизни голодал, по-настоящему? — с брезгливым презрением, а только что жалела...
— Какое это имеет значение? Современники же писали! Иждивенцам — по 125 граммов хлеба, а этому, толстому — пирожные и деликатесы, от пуза. Да я его рожу, на фотографиях, видел — щеки на плечах лежат!
— Дима, — села на лавку и пальцами по столу дробь выколачивает. Волнуется? — Отчего люди с голоду пухнут? Отчего они вообще пухнут? Ты хоть одного человека, опухшего с голоду, своими глазами, видел?
