Хогвартс. Альтернативная история. 1

Мы замолчали. Я вытащил теорию окклюменции так, чтобы никто не заметил названия книги, улегся на кровати и продолжил читать.

Чем дальше я углублялся в теорию, тем яснее понимал, что лучший окклюмент — это мертвец. Вот уж у кого из головы ничего не вытянешь. Человек, желающий скрыть от противника (в работе употреблялось именно это слово) информацию или отношение к информации, должен был, прежде всего, мастерски контролировать эмоции, поскольку именно они представляли собой наиболее уязвимое место. Человек, ведомый своими эмоциями, легко управляем и способен совершить множество ошибок прежде, чем сам это поймет. Он поддается на сильный эмоциональный импульс, биохимическим образом генерируемый в организме (я посмотрел год издания — 1998; что ж, наконец-то последние научные достижения, а не средневековые "эфиры" и "печеночные жидкости"), и таким образом открывается противнику, который часто нарочно провоцирует его, способствуя раскрытию. Самоконтроль и выдержка были первыми качествами, которые требовались начинающему окклюменту.

Однако одной грубой силы воли было недостаточно. Окклюменты должны были хорошо знать свою психологию, свои слабые места, чтобы видеть, как противник пытается спровоцировать их и вызвать раскрытие сознания. Познав себя и свои слабости, окклюмент выстраивал вторую степень защиты, не поддаваясь на провокации и даже научившись избегать ситуаций, в которых такие провокации становятся возможными.

Далее окклюмент должен был сделать одну из двух вещей: вычленив информацию, не желательную для выдачи сопернику, он либо изолировал ее в участке сознания, защищенном от вторжения специальными техниками, либо, если сопернику была важна не сама информация, а отношение к ней окклюмента, менял свое отношение.

На этом этапе мне стало немного не по себе. Дойдя почти до середины книги, я сделал перерыв, пытаясь разобраться в том, что узнал. Прочитанное с трудом поддавалось логическому осмыслению. Я старался осознать это как-то иначе, не только умом, и стал настолько рассеян, что начал забывать свои рисунки в партах, делать глупые ошибки на уроках, а один раз по неосторожности опрокинул на себя котел с кипящим зельем Единства. Оно залило мне мантию и ошпарило ногу.

— Профессор! Сэр! — заорал Пирс, с ужасом глядя на то, как я, стиснув зубы, безуспешно пытаюсь наложить на себя заклинание локальной анестезии, вместо этого высекая из палочки снопы огненных искр. Снейп подлетел ко мне, махнул своей палочкой, и боль быстро ушла.

— Да что с вами происходит? — раздраженно говорил он, пока вел меня к нашей целительнице мадам Помфри. — Другие преподаватели замечают, что вы стали менее внимательны на их уроках. Если вы с профессором Флитвиком решили закончить к февралю учебник первого курса...

— Простите, — прохрипел я. Боль начинала возвращаться. — Я случайно его уронил.

— Вы действительно используете невербальные заклинания? — полувопросительно сказал Снейп, но в его голосе я не услышал одобрения.

— Мне так проще.

Мы вошли к мадам Помфри. Та немедленно занялась мной. Снейп отчего-то не уходил. Он смотрел, как целительница накладывает на меня необходимые заклятия, после чего боль окончательно исчезла, и в голове немного прояснилось, а потом сказал:

— Через субботу придете ко мне и переделаете свою работу.

— В субботу?! — Обычно по субботам я ходил к Хагриду — он всегда приносил мне из леса что-нибудь интересное для рисунков. Тем временем мадам Помфри вытащила палочку и, недолго думая, разрезала штанину на ошпаренной ноге от лодыжки до самого колена.

— Что вы делаете! — в отчаянии закричал я. — Это мои лучшие джинсы!

— Малыш, ты не смог бы их снять, — сказала целительница. — Ты же видишь.

Я видел — в некоторых местах зелье Единства медленно, но верно скрепляло мою кожу с тканью. Мадам Помфри наложила еще одно заклятие и отправилась к шкафу за снадобьями. Я посмотрел на Снейпа — как-никак, зелье-то удалось.

— Через субботу, — повторил он и направился к выходу.

После обеда ко мне явились Нотт, Пирс и Флетчер. Они были не слишком удивлены тому, что Снейп заставил меня переделывать зелье.

— Последние две недели ты у него ничего не спрашиваешь, — усмехнулся Пирс. — Он начал беспокоиться, не слишком ли много ты уже узнал.

Мы засмеялись. К моему удивлению, Нотт притащил папку с бумагой и карандаши.

— Мы решили, что в выходные тебе не помешает развлечься. Тем более мадам Помфри ты еще не рисовал, — сказал он. Я поблагодарил их, и они ушли, подгоняемые недовольной целительницей.

Вечером, засыпая в больничной кровати, я, наконец, смог ощутить нечто, до сих пор ускользавшее от меня, то, что так встревожило меня в теории окклюменции. Человек, желавший стать мастером, должен был не просто воспитывать в себе те или иные качества — он должен был переделывать себя, превращая в кого-то другого, в личность под маской, за которой никто не смог бы увидеть его подлинное лицо, если, конечно, к тому времени, как он достигнет вершин мастерства, он сам не утратит с ним связь.

8.

Уже позже я сообразил, что число, на которое Снейп назначил мне переделывать зелье Единства — мой день рождения. Но в одном он все же был прав — расслабляться нельзя. Я прекратил думать о тех изменениях, через которые должен пройти мастер окклюменции. Выбора не было — мне не хотелось, чтобы в моих воспоминаниях копался Снейп или кто угодно другой. Я продолжал читать теорию, постепенно убеждаясь в своей правоте относительно ломки личности — автор книги, некий Людвиг Ниманд, предупреждал о связанных с этим опасностях в отдельной главе.

— Нога-то как, зажила? — озабоченно спросил Хагрид, впуская меня внутрь своей берлоги. Навстречу бросился Клык. Я только махнул рукой — подумаешь, нога!

— Смотри, кого я тебе принес!

Хагрид сунул руку под стол и достал большую коробку, из которой раздавалось шипение и скрежет. Я оживился.

— Ух ты, кто там?

Хагрид торжественно снял крышку, и я раскрыл рот от изумления. В коробке сидел здоровенный паучище величиной с мою ладонь, весь серый, с черными симметричными разводами на спинке, мохнатыми ногами и восемью блестящими глазами на большой голове. Он раздраженно шипел и скреб ногами по дну и высоким стенам коробки, пытаясь выбраться.

— Ну? — довольно спросил Хагрид. Я прошептал:

— Потрясающе! Неужели в лесу водятся такие огромные?

Хагрид пробормотал что-то вроде "Это ж еще малыш" и занялся приготовлением напитка, который называл чаем. До самого обеда я рисовал паука и даже погладил его спинку, хотя подержать в руках Хагрид его не дал.

— Нельзя, — сказал он. — Его не особо приручишь, он и укусить может. Пауков лучше не приучать к людям... — Он закрыл коробку и поставил под стол. — В следующую субботу еще кой-кого покажу.

— Я не могу в следующую субботу, — расстроился я. — Меня Снейп заставил зелье переделывать.

— То, что ты на себя пролил?

— Я вижу, новости тут быстро распространяются...

— Ну еще бы, про тебя все говорят — ты ж лучший ученик!

Я испытал настоящий шок.

— Я лучший ученик?! Ты издеваешься?

— Все тебя хвалят, — убедительно произнес Хагрид, глядя на меня своими черными глазами и улыбаясь в бороду.

— Да брось, — я засмеялся. — Ты просто шутишь! Меня только Флитвик может хвалить!

— Еще профессор Макгонагалл, а это тебе не что-нибудь...

— Макгонагалл? Она мне никогда "превосходно" не ставила, ни за одну работу!

— Ну, наверное она думает, что ты можешь и получше написать.

Я не нашелся, что ответить.

— Я не такой, — сказал я, прощаясь с Хагридом и словно желая оправдаться. — Это вот Грейнджер из Гриффиндора, она лучшая. К тому же, в астрономии я полный ноль, все эти цифры, координаты... что одна планета, что другая...

— Ладно-ладно, — Харгид похлопал меня по плечу, и я чуть не свалился с крыльца. — Сам небось знаешь, какой ты.

Я побрел в замок, размышляя над его словами. Чары и трансфигурация были моими любимыми предметами. С такой магией я чувствовал себя свободно, и палочка Левиафана поддерживала мои усилия. Мне было интересно писать работы, хотя Флитвик, оценивавший их высоко, постоянно усложнял задания, а Макгонагалл, строгая, как обычно, не ставила мне за них "превосходно" и вообще довольно скептически относилась к моему желанию идти вперед быстрее, не дожидаясь одноклассников. У Снейпа я старался только из принципа, чтобы тот не решил, что я не способен успевать по его предмету. Остальные дисциплины меня не слишком интересовали. Защита от темных искусств могла бы быть ничего, если б ее вел кто-нибудь другой, а не Квиррелл. Иногда я ходил в оранжерею зарисовать некоторые особо причудливые растения. Но это эстетическое удовольствие не слишком сказывалось на моем интересе к гербологии. И уж ни в коей мере я не старался завоевать себе место первого ученика. Слышать о себе подобные слова было крайне странно.

Из нас четверых я оказался самым старшим. В ноябре мне исполнялось двенадцать. Нотт родился в конце декабря, Пирс и Флетчер — в феврале. Проснувшись утром в субботу, я с сожалением подумал, что бы припас мне Хагрид на сегодня, не будь у меня Снейпового задания, открыл глаза и сел на кровати. Свет, подумал я, и круглая лампа под потолком начала медленно разгораться. Тут мой взгляд упал на тумбочку, и когда я осознал, что же там лежит, то не смог сдержать восторженного крика. Нотт подскочил на кровати, спросонья не разобрав, что происходит. Сзади зашевелился недовольный Флетчер.

— Ты с ума сошел? Сегодня суббота, чего ты орешь? — пробормотал Пирс, поднимая голову с подушки.

— Кто это сделал? — проговорил я, оборачиваясь к ним. — Откуда это здесь?

— Что — это? Что? — с любопытством спросил Флетчер.

— Вот!

На моей тумбочке лежала толстая пачка плотной коричневой бумаги большого формата, отлично подходящая для набросков, а сверху — коробки с угольными палочками и разноцветной пастелью. Ничего лучше мне никогда в жизни не дарили.

Нотт подобрался к спинке кровати, чтобы получше рассмотреть мои сокровища.

— У тебя что, день рождения? — догадался он.

— Ну, вообще-то да, — сказал я. Подошли Пирс и Флетчер.

— Это Дамблдор, — с уверенностью сказал Пирс. — Он иногда дарит что-нибудь такое... этакое. Нужное.

Я поднял голову и крикнул, глядя в потолок:

— Спасибо, сэр!

— Вряд ли он тебя услышит, — хмыкнул Нотт.

— Мало ли, — сказал я, вспомнив слова Пирса о картинах-окнах. У меня было уже несколько рисунков Дамблдора. — Просто это то, что надо! Круче и быть не может.

— Мы поняли, — сказал Пирс. — Сейчас семь утра. Можно было и не орать.

— Да ладно тебе, — Нотт ухмылялся. — Надо придумать, как отметить знаменательную дату.

— Не надо ничего отмечать, — сказал я. — Я не праздную день рождения.

— А тебя никто и не спрашивает, — ответил Нотт. — Вы как? — он обратился к Пирсу и Флетчеру. — Замутим что-нибудь?

К моему удивлению, Пирс согласился:

— Надо замутить. А то Ди скоро трансформируется в книжного червяка и будет жрать книги в буквальном смысле.

— Я замучу сегодня у Снейпа, — сказал я. — В буквальном смысле.

С сожалением оставив бумагу и уголь с пастелью на тумбочке, я отправился на завтрак, а оттуда в класс, где меня поджидал профессор.

Он сидел за столом и, кивнув на мое "Здравствуйте", молча указал на парту с ингредиентами. Я погрузился в работу, всеми силами стараясь отвлечься от подарков, что ожидали меня в спальне. В промежутках, пока зелье закипало, и нужно был просто ждать определенное количество минут, я украдкой осматривал класс и поисках очередного монстра в пробирке, которого стоило запомнить и изобразить, теперь уже в цвете. Снейп, не поднимая головы, занимался какой-то писаниной. На одной из полок я вдруг заметил нового гада в склянке, серо-зеленое создание с огромными черными глазами, с лапками у самой головы и длинным гребенчатым хвостом. Блики от огня падали на него так, что создавалось впечатление, будто тварь слегка извивается и глядит прямо на меня. Эта картина меня буквально заворожила.

— Ди! — рявкнул Снейп. Я подскочил. Время на песочных часах вышло, и мое зелье медленно склеивалось с самим собой, лишенное разбавителя, который я должен был уже давно влить. Снейп оказался рядом. Один взмах — и мой котел опустел.

— Начинайте сначала, — бросил Снейп. — Будете варить до тех пор, пока не перестанете витать в облаках.

Я счел это справедливым и на этот раз не отвлекался от работы с начала и до конца.

Когда я перелил полученное зелье в причудливый флакон и поставил его на учительский стол, Снейп, наконец, оторвался от своих бумаг.

— Запишите куда-нибудь, — сказал он. — "Насекомые в зельеварении: основные категории и принципы применения". Три стандартных свитка. К следующей пятнице.

— Я не успею! — поднял я глаза от листа бумаги. — Это же огромная тема! На нее наверняка какие-нибудь диссертации написаны.

— И не одна, — ответил Снейп. — Но я не надеюсь получить от вас диссертацию.

— У меня две работы для профессора Флитвика, и еще для профессора Макгонагалл... одна... я действительно не успею написать три свитка!

— Я заметил, что на рисунки у вас хватает времени, — холодно сказал Снейп. — Думаю, ничего не случится, если вы отвлечетесь от своего драгоценного хобби ради учебы.

— Я учусь! — возразил я.

— Профессор Квиррелл, — продолжал Снейп, — не впечатлен вашими успехами.

А я не впечатлен профессором Квирреллом, подумал я.

— Он нам ничего не рассказывает! Только какие-то истории из своей жизни, и те сомнительные. Мы почти не проходим заклинаний.

— Вот как, — сказал Снейп, и в его голосе я уловил стальные нотки. — Значит, проблема в профессоре Квиррелле... — он помолчал. — Всё, идите. Три свитка в пятницу.

Мне ничего не оставалось, как идти в библиотеку. Ладно-ладно, ожесточенно думал я, поднимаясь по лестнице. Я тебе такое сочинение напишу, чтобы ты не смог мне поставить ничего, кроме "превосходно" (Снейп тоже никогда не ставил мне этой оценки). Но дойдя до дверей библиотеки, я вдруг замер, пораженный внезапной мыслью.

— Это же провокация! — потрясенно выговорил я, и какой-то проходящий мимо старшеклассник с недоумением на меня покосился. — А я повелся!

Я испытал одновременно восторг и страх. Неужели он знает, что я самостоятельно решил освоить искусство окклюменции? Узнать об этом несложно — в библиотечной карточке записаны все книги, которые я брал. Правда, с чего это вдруг Снейпу интересоваться тем, что я читаю? Нет, этого не может быть, думал я, входя в библиотеку и занимая свой любимый стол поближе к каталогу. Но даже если он и не собирался меня провоцировать, произошедшее все же можно было так назвать. Я постоянно оправдывался, будто в чем-то виноват — говоря языком Людвига Ниманда, "раскрылся"... и еще этот Квиррелл, придурок — с чего ему вздумалось на меня жаловаться?

Я выложил на стол книги и начал писать эссе для Флитвика, решив закончить одно сегодня и одно завтра, чтобы в понедельник разделаться с Макгонагалл, а со вторника засесть за зелья. Потом я вспомнил про контрольную по астрономии в среду и четверговый тест по истории, и мне стало совсем нехорошо.