— Бундесы, как с цепи сорвались, — ответила Викки, закуривая. — Очень похоже на скоординированную акцию. — Во Франции и Бельгии то же самое. В Голландии ... В Норвегии ...

— Кофе будешь? — Кайданов открыл банку с молотым кофе и, оглянувшись на Викки, вопросительно приподняв бровь.

— Буду, — она стряхнула пепел в массивную, выточенную из оптического стекла пепельницу и рассеяно посмотрела на экран телевизора. — В Бремене разгромили городской комитет КПГ, в Амстердаме арестовали все ЦК коммунистов, в Париже расстреляли демонстрацию эмигрантов, сказали, что это были "братья мусульмане". В Брюсселе вяжут Фламандский Национальный Фронт ...

— В первый раз что ли? — он засыпал кофе в итальянскую кофеварку, включил ее и, открыв дверцу книжного шкафа, достал оттуда плоский металлический пенал.

— Опять?

— Да, — кивнул он, доставая из пенала одноразовый шприц и ампулы. — Опять накатывает.

"Анальгин и кофеин, — подумал со злой иронией. — И как долго все это будет продолжаться?"

— Может быть, лучше просто полежать? — он почувствовал спиной взгляд Викки, но не обернулся, а неторопливо закатал себе рукав на левой руке и несколько раз согнул и разогнул руку, чтобы проявились вены.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — игла легко вошла в вену, и Кайданов чуть прикрыл глаза, плавно вводя лекарство в кровь.

— Что-то случилось?

"Случилось, — подумал он с горечью. — Почти. Но на этом все".

— Нет, — сказал он вслух. — Но кое-кто знает о нас слишком много. Некоторые, понимаешь ли, болтают, что в голову придет, где приспичит, а потом приходят разные добрые самаритяне и задают вопросы.

— Не хочешь, не говори, — он отчетливо слышал усмешку в ее словах, но все равно не обернулся.

"Нет, — сказал он себе твердо. — Нет и нет".

Открывать глаза не хотелось, она и не стала. Сидела, откинувшись на спинку сидения, ровно дышала, имитируя сон, и думала о своем. На самом деле, если Лиса и могла надеяться кого-нибудь обмануть, то только не Пику, и не Черта. Оставался один Алекс, который и сам бодрствовал лишь отчасти, витая в своих электронных эмпиреях. Тогда, спрашивается, какого беса, она старалась? Кого хотела ввести в заблуждение? Нет ответа. Просто вдруг расхотелось "просыпаться", и вообще что-нибудь делать не хотелось, а хотелось ехать вот так, куда глаза водилы глядят, сидеть на заднем сидении и думать. Не соображать, и не решать, и не предугадывать, а именно думать, в смысле, размышлять.

Если честно, Лиса уже почти разучилась это делать, и жизнь ее давно напоминала не жизнь живого человека, тем более, женщины, а существование какого-нибудь из тех грубо прорисованных героических человечков, которыми были полны недавно вошедшие в моду компьютерные игры. И как во всех этих бродилках-стрелялках, Лиса тоже ведь должна была двигаться, чтобы жить, "стрелять", уничтожая врагов, и собирать всякие полезные вещи и "жизни" про запас, потому что потом их приходилось отдавать, чтобы продолжать двигаться вперед. Вопрос, однако, куда? Ведь, в отличие от нее, совершая свой квест, все эти картонные дурилки твердо знали, чем дело кончится, если, конечно, они доберутся до цели. Победой, вот чем должен завершаться успешный квест, или смертью, если не сложилось. Но ей-то было точно известно, что для таких, как она, впереди ничего не приготовлено. Бог ли был к ним всем так жесток, или природа настолько равнодушна, но победы в этой войне не было и не предвиделось. Разумеется, признаться себе в таком не просто. Вот многие и тешат себя иллюзиями. Маргиналы воюют, "народники" пытаются просветить "обманутые" массы, а такие, как она ... Что ж, такие, как Лиса, просто борются за выживание, спасая тех, кого еще можно спасти, продлевая агонию, пусть даже на одну лишнюю минуту. Лиса полагала, что смотрит на вещи трезво, вполне отдавая себе отчет в том, что происходит сейчас и что неминуемо случится в будущем. За двадцать пять лет подполья она уже прошла через все, все испытала, и все попробовала, переходя, как с уровня на уровень, от растерянности к отчаянию, от отчаяния к озлоблению, от озлобления к пониманию. "Стратегия малых дел", вот как называлось то, чем она занималась с середины восьмидесятых. День за днем, год за годом, ... Но вот на то, чтобы остановиться, оглядеться вокруг и задуматься, никогда не было ни сил, ни времени, ни ... желания. Да, похоже на то, что она просто боялась задумываться о таких вещах, просто потому, что подсознательно чувствовала, что стоит открыть глаза пошире, как сразу же выяснится, над какой бездной занесла она ногу. Просто страшно было, и понять это простое человеческое чувство не сложно. Даже простить можно.

Но сейчас, она увидела себя и свою жизнь как бы со стороны, и многие вещи оказались совсем не тем, чем полагала их Лиса прежде. И реализм ее на поверку оказался таким же самообманом, каким для Чела, Мавра и безымянной девушки являлась сила террора. Потому что и ее, Лисы, "закаленная" в огне войны душа, оказывается, жаждала — как и любая другая, впрочем, человеческая душа — спасения, и в ней, в этой жаждущей покоя душе, тоже жила надежда. И однажды, как и многие до нее, Алиса решила уничтожить проблему, раз уж ее оказалось невозможно решить, просто переложив бремя ответственности на другого человека. Однако в их положении, этот другой должен был быть если и не богом, то кем-то сопоставимым ему по своим возможностям. Потому и отправилась она через Пекло в замок на краю мира, отправилась за помощью и, естественно, ее не получила. Зато Лиса получила нечто иное, вот только что?

Ничего определенного, казалось бы, но все-таки что-то, а не ничто.

"Ничто ... Никто ... Некто. Знакомые слова, не так ли, барышня? "

Это была старая история. История из-за которой Лиса одно время считала себя свихнувшейся, потому что даже самой себе не могла признаться в том, что действительно влюбилась в человека, которого никогда в жизни не видела наяву. И когда Август спросил ее об этом, то только отчаяние и надежда, та самая надежда, которую Лиса только теперь согласилась признать существующей в ее, позволили ей признаться себе и ему, что все дело было в музыке.

Все произошло почти мгновенно в тот момент, когда они уже расставались. Вернее, это Некто решил, что пришло время оставить Лису одну. Она вдруг поняла его намерение, хотя и не смогла бы объяснить, откуда взялась эта уверенность, и на одно немыслимо короткое мгновение — по-видимому, от отчаяния и страха — "услышала" его душу. В следующую секунду, она была уже одна, стояла на привокзальной площади, не ощущая ничего, кроме чудовищной пустоты, но в тот миг ...

"Господи!"

Это ведь было настоящее чудо! Ужасное и прекрасное чудо, какое дано узнать лишь немногим. Никогда до этого и никогда после, ничего подобного Лиса не слышала и не ощущала тоже. У нее не было слов — "И у кого бы они нашлись?" — чтобы описать ту мелодию, к которой ей довелось прикоснуться лишь на исчезающе краткое время, но которую она успела, тем не менее, принять в себя целиком. Музыка эта — но, возможно, что и это слово было слишком грубым, чтобы описать то, что вошло тогда в Лису, чтобы остаться в ней навсегда — эта музыка была прекрасна и трагична одновременно, она была чем-то, чему не было ни цены, ни названия. И оглядываясь назад, Лиса вынуждена была теперь признать очевидное, именно эта музыка дала ей силы выжить тогда и продолжать жить до сих пор. И более того, она, эта музыка, как руки гениального скульптора, сформировала, слепила жизнь Лисы, сделав ее такой, какой она теперь была.

"Галатея, понимаешь!" — но попытка с помощью привычной грубости изменить то, что тогда произошло, и что Лиса смогла осознать полностью только сейчас, ни к чему не привела. То, что начало вызревать в ней в замке Августа, уже окончательно созрело и обрело силу и плоть.

"Сукин сын! — ее немой вопль был полон неизбывной тоски, копившейся в душе долгие годы, без того чтобы Лиса хотя бы смогла понять ее причину и сущность. — Что же ты наделал, гад! Зачем?! Почему?!"

Теперь она все поняла. Она поняла, что произошло, но вот того, зачем он это сделал, она понять как раз и не могла.

На протяжении многих лет, музыка, "подслушанная" почти случайно в чужой неведомой ей душе, звучала в сердце Лисы, лишая ее покоя, заставляя тосковать и сходить с ума, но лишь случай — отчаянный, во всех смыслах, поход через "Пекло" — открыл ей простую истину. Она любила этого человека и страдала, ощущая пустоту там, где он должен был быть, но где его не было, потому что он этого не захотел.

"Так просто ..."

Но просто не получалось. История, как увидела ее сейчас Лиса, имела изощренный, болезненно вычурный сюжет, напоминающий какую-то героическую сказку или легенду в стиле библейских сказаний, но не жизнь обыкновенных живых людей.

Некто бог, в неизреченной милости своей и доброте спас однажды от беды — почти между делом спас — юношу и девушку, которые, если бы не грех любомудрия, могли стать очередными Адамом и Евой. Но проклятие запретного знания уже лежало на них, и другой грозный бог, готов был их покарать. Последовало бегство из Рая, и вот оказалось, что случайная встреча с беглянкой зажгла сердце "доброго" бога, но та, на свою беду — или, напротив это счастье ей выпало такое — заглянула в это пылающее сердце и, значит, была обречена полюбить того, кого ей любить никак не следовало.

"Красиво, — согласилась Лиса. — Избыточно красиво, но древняя поэтика мифа позволяла себе и не такое".

Однако дальше история развивалась уже, как эпическая трагедия. Бог не имел возможности — "А почему, кстати?" — быть рядом с девушкой. Не мог — "или не захотел" — остаться с ней или взять ее с собой, что дела не меняет, и оказалось, что единственное, что он мог для нее — "Или все-таки для себя?" — сделать, это заставить ее забыть.

Так?

Выходило, что так, вот только, "вспомнив все", Лиса совершенно не понимала — не могла понять — зачем он это сделал?

"Зачем, господи?! Зачем?"

Кто их знает, "добрых" богов, зачем они творят такое добро? Ведь он влюбился в нее, полюбил так, как любят только в песнях или старых романах, иначе откуда эта музыка?

"Откуда, черт тебя побери?!"

Лиса чуть зубами не заскрежетала от тоски по несбывшемуся, от жалости к себе, от понимания, какое чудо не состоялось в ее жизни.

"Господи!"

И она околдованная его "доброй" магией спокойно отпустила того, кто мог стать ее счастьем, смыслом жизни ... всем! Встретила снова и не узнала. А ведь, казалось бы, все было так очевидно. Некто был здесь, а Иаков был там. В душе Некто, как ни в какой иной душе, встреченной ею на долгой дороге длинною в жизнь, звучала музыка. И музыку — великолепную, незнакомую, но захватывающе прекрасную музыку — приносил с собою в Город Иаков, которого на Земле Лиса никогда не встречала, хотя по уверению Твина Иаков жил и умер именно в СССР. Лиса любила музыку, училась в детстве в музыкальной школе, пела в хоре при Доме Пионеров, слушала и слышала потом в разных городах, на концертах, и по радио, в фильмах и записях, но никогда нигде не встретила ни одной из тех мелодий, которые играл на органе и скрипке Иаков. И такого уровня исполнения не встречала тоже. Однако Некто был великим волшебником, и ей ни разу не пришло в голову сопоставить эти два образа. Четверть века Лиса была уверена, как и все другие, впрочем, что Некто и Иаков это два разных человека.

Но тогда, что же произошло в замке Августа? Каким образом она узнала то, что он так тщательно скрывал все эти двадцать пять лет? Ведь даже сейчас, Лиса не смогла бы объяснить кому-нибудь еще, каким образом Некто и Иаков, исчезнувшие с разницей в несколько лет, и Август, появившийся под "светлым небом" неизвестно когда и как, могут быть одним и тем же человеком.

Приходилось признать, что ее Дар развивается, и если в реальном мире это было еще не так заметно, хотя следовало признать, что и тут ее чутье было сильнее, чем у многих других, то в иллюзорном мире Города, она проделала невозможное два раза подряд с разницей всего в несколько дней. И если в случае с Августом, она могла еще тешить себя сказками про вещее, потому что любящее и страдающее, женское сердце, то в Цитадели все обстояло совсем не так, как в песнях и балладах.

"А как?" — размышления о Некто неожиданным образом подвели ее к совершенно другому вопросу.

А при чем здесь Кайданов? Германа-то она за каким хреном взялась вдруг искать? Вот это было уже вовсе не понятно. Ей нужен физик? Так Кайданов уже четверть века физикой не занимается, да и занимайся он наукой, Гору или Никифора было найти куда как проще. И еще у поляков, в Кракове, была такая славная девочка, которая великолепно разбиралась в физике. И у Петра Кирилловича, наверняка, есть кто-нибудь еще. Тогда зачем? Уж не затем ли, что о нем спросил Август?

Начало темнеть.

— Где мы? — спросила Лиса.

— Западнее Сортавалы, — ответил Черт, не оборачиваясь, но так, как если бы все время ожидал ее вопроса. — Еще час покрутимся здесь и поедем в город.

— Алекс!

— Да?

— Что слышно? — спросила Лиса и посмотрела искоса на Пику, спрашивая разрешения закурить.

— В "Багдаде" не спокойно, — сказал Алекс, не оборачиваясь и даже не обозначив интонацией свою шутку юмора. — Все новостные программы сообщают об арестах. Метут всех подряд. Похоже, в ЕС открылся сезон охоты.

— Да, кури, — буркнула Дама Пик. — Что с тобой поделаешь.

— Скоро и у нас начнется, — сказал, ни к кому не обращаясь, Черт.

— А уже! — почти весело сообщил Алекс. — МВД сообщило, что по вновь открывшимся данным, разыскиваемая уголовница по кличке Рапоза — представляешь, Нота, как это звучит для русского слуха, Рапоза? Музыка!

— Не отвлекайся, — попросила Лиса, которая догадывалась, о чем подумают простые русские люди, особенно в глубинке, когда услышат такое словечко.

— Говорят, ты как-то связана с эстонскими националистами.

— Ну, значит, не повезло веселым эстонским парням, — Лиса затянулась и снова прикрыла глаза. Как бы то ни было, отменять вояж в Европу, она была решительно не намерена.

— Что по поводу наших "сирых и убогих"? — спросила она, чтобы сменить тему.

— В ЮАР никого, — ответил Алекс. — В Германии двое. Один в Ульме, и еще один в Западном Берлине. В Израиле — один, тот, о котором я тебе уже говорил, но по его поводу у меня большие сомнения. Понимаешь, я так понял, что "Лобный синдром" возникает при физическом поражении этих самых лобных долей головного мозга. Так что, вряд ли.

"Всего трое, — усмехнулась она в душе. — Вернее, двое. Органическое поражение мозга это действительно не наш случай. Значит, двое, и оба в ФРГ. Сущие пустяки, Некто. Теперь тебе не отвертеться!"

"Сделала один раз, могла сделать и во второй", — Август смел рукой серебряные фигурки с шахматной доски и поднял взгляд.

Солнце садилось в море, не видимое из-за обложивших небо туч, но лучи его кое-где пробивались сквозь редкие прорехи и окрашивали четко видимые участки воды в цвета расплавленного золота.