Встрепенулся задетый ее "волной" Черт, и нюхач тоже почувствовал прикосновение ее "взгляда". Он оказался потрясающе сильным колдуном, Чеслав Новотны по кличке Карл — "пятьдесят три года, уроженец города Брно, не женат" — ему почти удалось разорвать цепи остановившегося времени и прорваться на другой, несравненно более высокий уровень, требовавший не малого могущества. Однако "почти" это не то же самое, что "смог". Он попытался, но не смог или не успел. А кто не успел, тот опоздал, не так ли?

— Не надо! — он, естественно, не мог говорить. Это кричала испуганная душа Чеслава Новотны, но услышать ее отчаянный вопль могли сейчас только "онемевший" Черт и творящая свое страшное чудо Лиса.

— Не надо! — закричала его душа.

— Всему приходит конец, — холодно и равнодушно ответила ее душа.

— Умрите! — приказала Лиса всем тем, кто представлял сейчас опасность для нее и ее людей. — Умрите все!

Первым озвучил новость Pro71. У них это появилось в двенадцатичасовом новостном блоке. Однако уже к часу дня вопили все, кто только мог: BBC, SNN, RTL, ARD, ZDF1, все, кого принимала их антенна. И даже картинка пошла, но пока еще невнятная и содержавшая одни только дальние планы. Впрочем, первый канал уже в час тридцать пять, показал несколько неидентифицируемых трупов и полтора десятка автоматов Калашникова и Узи, над которыми "колдовали" эксперты-криминалисты. Судя по набору оружия и черным вьющимся волосам у двух трупов из трех, ответственность за теракт решили повесить на палестинцев, но у Кайданова не было ни малейших сомнений в том, что, на самом деле, произошло во Франкфурте. Он даже здесь, в Берлине, ощутил, как "дрогнули небеса", а тем из "увечных", кто, на свою беду, оказался в десять утра в непосредственной близости от эпицентра, можно было только посочувствовать. Такой удар валит с ног, он это знал абсолютно точно.

# 1Pro7, RTL — частные телеканалы немецкого телевидения; ARD — первый канал немецкого телевидения ZDF — второй канал немецкого телевидения.

— Кто-то прорвался в Германию, — сказал Кайданов вслух.

— Думаешь, прорвался? — возможно, Викки в этом сомневалась, однако, сказать наверняка было невозможно.

— Не сомневайся, — зло усмехнулся Кайданов, поворачиваясь к ней. — Бундесы никого не ждали, ты уж мне поверь! Простое совпадение. Скорее всего, у них был там нюхач, и человек на него напоролся случайно. Это не акция. Это прорыв.

— Трудно сказать, — возразила Викки, почти не изменив при этом тональности своего красивого голоса. — Ты же не можешь знать этого наверняка.

— Не могу, — согласился Кайданов, внимательно вглядываясь в ее спокойное лицо. — Но я чувствую. Триста убитых ... Теперь помножь их, как минимум, на двое. Ты представляешь, какой колдун там был, если мы почувствовали его даже здесь?

— Возможно, — пожала плечами Викки. — Но тогда, теперь начнется "блокада".

— Наверняка, — кивнул Кайданов, продолжая рассматривать Викки и испытывая при этом обычное чувство, если не раздражения, то уж, во всяком случае, досады. Временами ему казалось, что рядом с ним живет не человек, а одушевленный манекен. Кукла для секса, резиновая блондинка ...

— Надо ложиться и не дышать, — произнося эти слова, Викки впервые за время разговора посмотрела ему в глаза. Глаза у нее были очень красивые, но Кайданов хотел, хотя бы иногда, знать, что они выражают.

— Да, — сказал он вслух. — Ты права. Передай по цепочке: "тихий час" для всех.

— А ты? — спросила Викки своим фирменным "ровным" голосом. Когда она так говорила, по ее интонациям было совершенно не понять, какие именно эмоции она сейчас испытывает, и тревожит ли ее вообще хоть что-нибудь.

— Я съезжу на встречу в Мюнхен, и тоже лягу, — улыбнулся он, не столько испытывая желание улыбаться, сколько по привычке "раздвигать губы в положенных местах".

"Я раздвигаю губы, она ноги, и оба мы делаем это, потому что так положено".

Викки с минуту молча смотрела на Кайданова, и по ее лицу было не понять, о чем она думает и думает ли вообще.

— Не ходи, — сказала она, помолчав несколько секунд. — Сейчас не время.

— Не могу, — его самого поразило равнодушие, с которым он ей это сказал. Но, с другой стороны, следует ли тому, кто уже умер, боятся смерти?

— Не могу, — ответил Кайданов, понимавший, что, скорее всего, Ви права, но не желавший менять свои планы из-за такой мелочи, как собственная жизнь. — Я этой встречи ждал два месяца и год добивался. Просто не могу.

Возможно, он был прав, а возможно, нет, но любом случае, он не был искренен. Разумеется, эта встреча была им всем очень нужна. Проблема, как всегда, состояла в малочисленности боевки. С одной стороны, хорошо. Маленькие группы очень трудно вычислить. Однако, с другой стороны, с пятью-шестью людьми серьезной каши не заваришь. А тут целая группа. Новые люди, новые возможности ... но и новые опасности, разумеется. Вот только, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Вопрос, однако, был в том, стоила ли овчинка выделки, и нельзя ли было все-таки отложить эту встречу до лучших времен?

"Можно, наверное, — подумал Кайданов, доставая сигарету. — Но я откладывать не хочу".

Викки молчала, но взгляда не отвела. Смотрела, как будто хотела, что-то понять, или, наоборот, уже все поняла и просто запоминала его таким, каким увидела в последний раз?

"Возможно, — согласился Кайданов, закуривая. — В конце-концов, что я о ней знаю? Но ведь о ней-то я как раз и не подумал".

— Я полечу самолетом, — сказал он вслух. — Встреча завтра вечером. Послезавтра утром я буду уже дома.

— Мы, — кивнула Викки. — Мы будем дома послезавтра утром, потому что я лечу с тобой.

— Ты как? — спросила Пика, вытирая ей лоб носовым платком.

— Никак, — и это была чистая правда. Тело было "стеклянное", хрупкое и холодное, и душа тоже была никакой, а в голове стоял туман. Лисе потребовалось сделать почти невероятное усилие, чтобы рассмотреть в этом холодном тумане хоть что-нибудь, за что могла ухватиться ее ленивая неповоротливая мысль.

"Опель ... Автобан А5 ... Ульм ... Все живы ... И я жива ... Снова жива ... И мы едем в Ульм ..."

Они ехали на машине в Ульм, где в университетской клинике уже много лет лежал Анатолий Морицевич Гюнтер ...

"Если это не тот человек ..."

Если это не тот человек, которого она ищет, значит, их дорога лежит дальше. По восьмому шоссе через Аугсбург в Мюнхен ...

"Мюнхен? Почему Мюнхен? — удивилась она. — Берлин! Нам нужно в Западный Берлин".

Однако сила ее удивления была так слаба, что на этой мысли Лиса не задержалась, сразу же перейдя от нее к совершенно другой.

— Что там? — спросила она, имея в виду Франкфуртский аэропорт.

— Апокалипсис, — ответил откуда-то из пространства Черт, без пояснений догадавшийся, о чем она их спрашивает. — Война Гога и Магога.

— Алекс влез в компьютеры штаб-квартиры БФВ в Кельне, — объяснила Пика. — Они сообщают о более чем семистах погибших.

— Когда?

"Когда они успели всех посчитать? И почему так много?"

— Сорок минут назад, — сразу же ответила Дама Пик. — А в пути мы уже почти три часа.

— Вроде бы я целила только по агентам, — не испытывая практически никаких эмоций, и сама же этому отстраненно удивляясь, сказала Лиса.

В самом деле, какая разница? Двести трупов или семьсот ... Или всего один. На войне человеческая жизнь стремительно обесценивается. Старая истина.

— Не знаю, — пожала плечами в ответ Пика. — Наверное, тебя понесло. Ты же знаешь, как это бывает ...

"Знаю ... не знаю ... не помню ... Семьсот? Впрочем, не важно. Уж один-то точно получил по заслугам".

— Ты сожгла им всю электронику в радиусе полутора километров и чуть не уронила одиннадцать самолетов ...

"Им просто повезло, что я о них не подумала. Ну, что ж, на войне, как на войне".

— Совершенно нет сил, — сказала Лиса слабым, "больным" голосом.

— И не мудрено, — усмехнулся влезший откуда-то сбоку Алекс. — Я столько живи сроду не видел. Просто цунами какое-то, ей богу! Нас достало уже на эскалаторе и било раз десять, честное слово! Не вру! Я такого никогда не чувствовал. Физически больно, но зато потом ... Улет!

На этот раз, металл оказался не просто холодным, каким, собственно, и должна быть честная оружейная сталь, он излучал смертельную стужу. В нижней галерее стояла зима, пар от дыхания людей висел, не тая, в неподвижном мертвом воздухе, на стенах, полу и сводчатом потолке видны были белые пятна изморози. Но настоящий ужас преисподней ожидал их около самой двери. Мороз здесь был таким, что невозможно было дышать, а сама поверхность железной двери, казалось, светилась безжалостной голубизной вечных льдов.

Август чувствовал, как стужа вытягивает из его тела тепло и жизнь. Кожа на лице натянулась и стала жесткой и ломкой, как высохший пергамент. Слезились глаза, и даже его воля, казалось, застыла в присутствии растворенной в тишине вечности. Он понимал, что мороз ударил неспроста, и что ожидание лишь множит страдание и уменьшает шансы на успех, но справиться с собой оказалось совсем не просто. Прошла долгая, томительная минута, пока он стоял перед закрытой дверью, не в силах ее открыть, но и не решаясь уйти. Позже он не смог даже вспомнить, что именно происходило тогда в его голове и душе, но предполагал, что ему пришлось выдержать нешуточную борьбу с презрительным отвращением к тому, что лежало "за порогом", с внезапно вспыхнувшей в нем разрушительной ненавистью к миру, ожидавшему его на той стороне. Но, как бы то ни было, с этими ли предполагаемыми врагами сражался он в нижней галерее своего собственного замка, или с какими-то другими, принятое им решение оказалось сильнее их всех, и после минутной заминки, Август все-таки положил руку на ручку двери и потянул ее на себя.

— Время! — крикнул он, распахивая дверь, и, следовательно, отдавая себя этим действием в руки Случая, который с одинаковой вероятностью мог оказаться, и промыслом божьим, и слепой игрой шансов на бесконечном поле неопределенности.

В клинику Лиса не пошла — у нее просто не было на это сил — послала Черта. Тот ее выслушал, не перебивая, кивнул, и, так и не задав ни одного, даже самого пустячного вопроса, пошел к стеклянным дверям неврологического корпуса. А она постояла немного на месте, глядя ему в спину, потом повернулась и пошла на все еще неверных ногах в другую сторону, туда, где около куста сирени приметила чуть раньше пустую скамейку. После скандинавской сырой и холодной осени, погода в южной Германии оказалась просто замечательной. Было солнечно, но не жарко, и воздух пах не столько привычными пылью и бензином, сколько созревшими плодами. Лиса улыбнулась своим "нейтральным" мыслям, но, уже садясь на скамейку, поняла, что ждать нечего. Потому и Черта она отправила вместо себя, что подсознание уже обо всем догадалось. Потому, если разобраться, и мысли ее оказались сейчас совсем не о том, что найдет, или не найдет в клинике Черт, а о чем-то, что никакого отношения к делу не имело.

"Ничего он не найдет", — признала Лиса очевидное и сразу же посмотрела на Алекса. Отсюда, с ее скамейки, были хорошо видны и вход в клинику, и другая скамейка на противоположной стороне обсаженной деревьями площади, скамейка, на которой расположились Алекс и Пика. Но, увы, расстояние и обстоятельства не позволяли ей сразу же спросить Алекса о том, о чем она теперь подумала.

"Не страшно, — остановила себя Лиса. — Столько терпела, и еще сколько надо потерплю. А сделанного все равно не воротишь, не так ли?"

Она достала из сумки бутылку кока-колы и, свинтив крышечку, поднесла горлышко к губам. Ее все еще мучила жажда, но, с другой стороны, Лисе так же необходимо было просто чем-нибудь себя занять, чтобы умерить внезапно возникшее чувство непокоя. Это не был страх, или ощущение опасности, и даже не вполне обоснованное в ее нынешнем поиске нетерпение. Это было что-то другое, смутное, но от того не менее тягостное, что ни с того, ни с сего, казалось, сжало сердце в томительном ожидании. Чего? Лиса этого не знала, однако, к тому времени, когда выпив почти всю колу, она освободила рот для сигареты, которую уже услужливо и почти без вмешательства воли приготовила ее левая рука, она решила, что все дело в том, что ей открылось несколько минут назад, и в том, как это с ней произошло. Судя по всему, Лиса опять "проскочила вперед". Это не было обычное, то есть, знакомое ей — пусть, в основном, и понаслышке — прорицание или провиденье. Скорее это было похоже на послезнание, которое, на самом деле, следовало бы называть предзнание. Вот только вовремя обнаруживать это новое, неизвестно, как и откуда появлявшееся в ее голове знание Лиса не умела. Каждый раз она буквально спотыкалась об него, словно о брошенный на дороге камень, как случилось это с ней несколько дней назад в доме Быка, и как произошло это теперь, здесь и сейчас, буквально несколько минут назад.

"Допустим", — она попыталась актуализировать все, что объявилось теперь в ее бедной голове, но, увы, ничего нового там не нашла. Все, что она теперь знала, сводилось к трем простым истинам. Гюнтер не тот человек, которого она ищет. В Западный Берлин им ехать незачем, потому что и там их ничего не ждет. Оказывается, ехать сразу же следовало в Израиль, но и это теперь было не актуально.

Это последнее знание было самым странным. С одной стороны, еще тогда, когда Алекс впервые упомянул о "русском" пациенте больницы Ихилов, в ней что-то шелохнулось, не смотря на то, что по всем признакам он не мог быть Некто. Но что-то же Лису в нем заинтересовало? Что? У нее не было ответа. Разве что, она могла теперь предположить, что и тогда "проскочила вперед". Однако полной уверенности у нее в тот момент не было — лишь смутное ощущение ценности полученной от Алекса информации — и она не стала спешить. А теперь было уже поздно.

"Почему?"

Но ответа на этот вопрос она из своего "черного ящика" абсолютного знания не получила. Незачем, и все, потому что поздно. То ли он уже умер, то ли его там нет, то ли ... Лиса не успела додумать эту мысль до конца, воздух дрогнул, и сердце пропустило удар. Где-то совсем рядом кто-то совершил короткое, но необычайной силы колдовство, буквально разорвав на мгновение "ткань мироздания".

"Черт?!"

Конечно, это мог быть и он — его Дара вполне хватило бы и не на такое чудо — но у Лисы, сидевшей на скамейке в тени сирени, появилось сейчас неприятное чувство, что она пропустила что-то очень важное, но что именно, узнать теперь было практически невозможно.

Выбор оказался совсем простым. Она и искала не долго, и решила сразу, как только увидела ее, медленно идущую по госпитальному коридору. Увидела, узнала, ощутила внутреннюю гармонию, и сразу стало не важно, какие у этой девушки документы, сколько ей лет, и откуда она родом. Все это было лишним теперь, лишенным смысла, потому что она увидела себя и сразу поняла, что другого выбора ей не надо, потому что не дано.