— О, он чудесен, — с деланым придыханием восхитилась Я — Элиза, имея в виду большой золотой перстень с крупным чистым сапфиром. По нейтральности мыслей Я — Арина определила, что драгоценности совсем не занимали меня в прошлой жизни и не производили должного впечатления. Я — Арина же, напротив, отметила, что перстень очень недурен, хотя и кардинально отличается от качественной работы ювелиров современности. 'C удовольствием померила бы такой на свои бледные пальчики в двадцать первом веке'. Да и другие камни на руке сверкали всей красой. В одном из браслетов сиял даже очень редкий розовый брильянт.
— Еще бы, это произведение лучшего мастера страны, стоит огромных денег, тебе такое не видать никогда, — засмеялась женщина, хотя смех напоминал скорее воронье карканье. Она как всегда старалась унизить меня. — Ты же понимаешь, каждому свое, я хозяйка жизни, я самая красивая и богатая женщина этого города, и все вельможи буквально валяются у меня в ногах, а ты черная простолюдинка, и ни один порядочный мужчина даже взгляд на тебе не остановит, — снова хохотнула она.
Вместо помпезного бархатного платья я облачила ее поверх нижних юбок в более простое зеленое и принялась освобождать жиденькие волосы от шпилек и шиньонов, создававших на голове подобие шикарной прически.
К колким словам Я — Элизе отнеслась, как обычно, совершенно равнодушно, поскольку давно привыкла к манере своей хозяйки втаптывать в грязь не только прислугу, но и всех окружающих людей. Я — Элиза радостно размышляла о том, что имеет гораздо большее сокровище, чем все эти блестящие безделушки. 'Я нашла Тео, нашла недостающую часть самой себя, с ним я никого и ничего не боюсь, я умею летать и двигать вещи, к тому же в одном из своих прошлых воплощений, я была гораздо богаче и знатнее. Не появлялась там с того дня, как разбила вазу в гостевой комнате, соскучилась по Чибу, сегодня же отправлюсь погладить его. Так бы хотелось пригласить с собой Тео, жаль нельзя. Интересно где он бывал в прошлом? Скоро он вспомнит и сможет мне об этом рассказать' — улыбаясь, думала Я — Элиза.
— Хватит мечтать, тебе все равно ничего достойного не светит, — оборвала мои размышления хозяйка, больно шлепнув по руке. Она не переносила, если ее слушали невнимательно.
За дверью послышался радостный детский смех, и в комнату влетела миленькая девочка, очень похожая на свою мать, но, тем не менее, взявшая от нее только лучшее. Она выглядела эдаким пострелом, несмотря на то, что была одета в красивое шелковое платьице. Но лента на поясе скособочилась, кружево на нижней юбке порвалось, будто на него невзначай наступили ногами, тонкие волосы выбились из прически, сделанной под стать той, что еще недавно украшала мать. Щеки раскраснелись. Маленькую плотно сжатую ладошку она подняла над собой как победоносное знамя.
Мысли Я — Элизы поменяли направление, становясь мягкими, пушистыми, как розовые клубочки кашемира.
— Ма, посмотри, — закричала девочка, суя женщине под нос грязную ручонку и раскрывая крошечные пальчики.
Хозяйка отшатнулась, увидев то, что в ней находилось.
— Фу, милая, какая гадость, — сморщила она нос. — Выкинь сейчас же.
Я разглядела на детской ладошке толстого жука с глянцевым зеленым панцирем и длинными тонкими лапками.
— Ну, ма, он же такой красивый. Правда, Элиза? Правда? Скажи ей, — обижено пробормотала кроха, подсовывая мне свое 'сокровище'.
— Думаю, мама права, на улице ему будет лучше, — мягко ответила я, стараясь не задеть чувства ребенка и не лишиться хорошей работы, тем более что хозяйка в этот момент сосредоточила на мне свои хищные черные глаза. Я по неосторожности подняла к ней взгляд, и женщина резким дергающимся движением отвернула голову как от пощечины. Я быстро вперила глаза в пол, боясь дышать и ругая себя за глупость, но она, казалось, тут же забыла о произошедшем или просто не связала свое желание отвернуться с моим взглядом. Такие оплошности я совершала все реже, и люди чаще всего, заглянув в мои глаза и испугавшись чего-то в них, тут же забывали об этой моей странности. Я — Элиза предполагала, что в таких случаях они замечают скрытую внутри силу, но, к счастью, находятся в полном неведении относительно того, с чем столкнулись.
— Сейчас же избавься от этой дряни, вымой и переодень малышку к ужину, — приказала хозяйка.
— Слушаюсь, — покорно склонила я голову и, взяв теплую ручку Марисы, повела ее за собой в соседнюю комнату.
Для запертой Я — Арины вечер тянулся нестерпимо долго. Путешествие в прошлое уже не выглядело таким интересным и привлекательным как вначале. 'Что, если мне до смерти Я — Элизы придется сходить с ума здесь, на задворках разума прошлой реальности?' — ужасалась Я — Арина, наблюдая, как Я — Элиза выполняет массу поручений.
Тот объем физической работы, что проделывала Я — Элиза казался просто непомерным. Наконец суета дома смолкла, и нескончаемость дел оборвалась.
День заканчивался сказками на ночь для Марисы, и в это время мои мысли стали сбивчивыми, но при этом розовыми, сладко тающими как молочный шоколад на языке. Я — Арина поняла, что прошлое и настоящее отличались еще одной особенностью — я не любила детей, точнее относилась к ним весьма сдержано, Я — Элиза же, напротив, обожала и, укладывая спать маленькую девочку, мечтала родить много детей и вот также убаюкивать их по вечерам вместе с Тео. Когда ребенок крепко уснул, Я — Элиза поднялась по шатким ступеням в маленькую комнатушку под самой крышей и устроилась на лежащем прямо на полу матрасе.
Я — Арину все это время захлестывала жалость к самой себе. Условия в этой моей инкарнации оставляли желать лучшего, особенно на взгляд человека из двадцать первого века. Но Я — Элиза при такой тяжелой жизни была очень счастлива и безмятежна.
Прошло лишь несколько минут, и Я — Арина почувствовала непередаваемое облегчение, мысли Я — Элизы постепенно ослабевали, снимая давящее напряжение с сознания Я — Арины. Они крутились сначала вокруг Тео, затем снова вернулись к какому-то непонятному Чибу, кажется, большой собаке, но из-за расплывчатости образов я могла и ошибаться, а затем все исчезло: и навязчивое некрасивое лицо Тео перед внутренним взором, и теплые ручки Марисы, и воспоминание о криках на площади, и даже гладкость изумрудной ленты. Я — Элизы удалилась, Я — Арина осталась одна, совершенно одна наедине с собой. Красивое неподвижное тело лежало на скудной постели, вдыхало и выдыхало воздух, но разум, эмоции, мысли: все, с чем Я — Арине пришлось сосуществовать и зачем наблюдать целый день пропало, будто бы и не бывало.
Я — Элиза уснула. Сначала я лишь наслаждалась таким забытым ощущением одиночества и возможностью быть лишь самой собой, беспрепятственно думать, о чем думается, не сталкиваясь с бегущими навстречу мыслями и образами, затем вслушалась в звуки утихшего дома. Где-то вдалеке прошла шумная пьяная компания, кто-то перевернулся на скрипнувшей кровати, из открытого окна доносился мерный стрекот цикад. Прохладный воздух освежал маленькую комнату, и я замерзла, но тело по-прежнему не слушалось, и Я — Элиза не возвращалась, чтобы получше укутать в тонкое одеяло озябшие руки.
Стало интересно, почему я не вижу снов, которые снятся сейчас Я — Элизе, ведь все остальное, мелькавшее, клубившееся и вертящее в голове, я наблюдала, пока мое прошлое бодрствовало, а точнее, если полагаться на слова Даниэля, вспоминала, как прожила когда-то этот день. Затем меня посетила неожиданная догадка — Я — Элиза не спит. Как раз вспомнились вечерние мысли о прошлой жизни, в которой я была богаче и знатнее своей теперешней хозяйки, о собаке, о том, как там хорошо. Я — Элиза погрузилась в прошлое, вот почему нет даже обрывков или маленьких клочков сознания, душа Я — Элизы покинула неподвижное тело, и я оказалась совсем одна. Это время грех было не использовать для возвращения в настоящее. Пока навязчивые размышления Я — Элизы не мешали сосредоточиться, я выжала из каждой секунды все, что сумела.
За эту короткую ночь я передумала всякого и пыталась вернуться в настоящее бесчисленное количество раз. Представляла себе, как снова обращаюсь бегущим чистым бурлящим потоком, как стремительно растекаюсь под яркой, не опознаваемой зеленью, как молекулы воды выстраиваются в мое родное тело, бледную кожу, золотистые кудри. Как я опять становлюсь вместо податливой, мягкой, доброй, жалостливой и гармоничной Элизы, саркастичной, острой на язык, жесткой, стервозной и вечно неудовлетворенной настоящим Ариной. Но у меня ничего не выходило. Я истязала свой разум томительные часы, пытаясь натолкнуться на хоть какое-то подобие ответа, о том, как мне вернуться. Пузырьки вяло прокатывались по телу, слабо, еле ощутимо. Окончательно вымотанная и обессиленная, ругая себя и ненавидя одновременно, но при этом понимая, что другого выхода нет, я мысленно неистово позвать Даниэля. Я безмолвно шептала его имя, произносила по буквам, и, в конце концов, умоляла, наплевав на гордость. 'Ну, о какой гордости можно вообще идти речь, когда я практически парализована и заперта в дремучем средневековье, понятия не имея, как выбираться'. Но он либо не чувствовал, что со мной происходит, либо не желал возвращать.
И тут меня взбудораженную и остервеневшую осенило: 'Я мешаю ему в настоящем, он хочет, чтобы я пробыла здесь как можно дольше. Он специально не научил возвращаться и не вытаскивает отсюда, хочет, чтобы я прожила всю эту жизнь заново и не путалась в двадцать первом веке у него под ногами, чтобы не существовало ограничений, которые я для него олицетворяю'. — Мысли неприятно поразили. Я мечтала расплакаться, и расплакалась бы навзрыд, если бы могла, но тело, поддающееся мне, лежало сейчас обездвиженное в далеком как в пространстве, так и во времени уютном номере гостиницы и не могло помочь выплеснуть все обуявшие меня страх и горечь. В конце концов, я поддалась нахлынувшей истерике.
'Ненавижу его, тварь, сволочь, загнал специально в этот капкан. А я безмозглая идиотка поверила ему, не вынудила отвечать на важные вопросы, да нужно было пистолет ему к виску приставить, но заставить объяснить, как возвращаться обратно'. Тут я вспомнила жуткие поглощающие глаза Даниэля и поняла, что погорячилась — угрожать ему у меня кишка тонка. Поняв, что еще немного, и сойду с ума прямо в теле Я — Элизы, постаралась взять себя в руки.
Веки были плотно сомкнуты, но к тому моменту, когда мое бешенство перешло в стадию тихой апатии, сквозь них стал проникать едва ощутимый свет стеснительного утра.
'Прекрати сейчас же, соберись', — приказала себя я.
По сознанию поплыли смутные картинки. Я — Элиза медленно присоединялась ко мне. Рука провела узнаваемым жестом по воздуху, так будто я спросонья гладила верного пса, уснувшего рядом. Тяжесть второго разума навалилась стопкой кирпичей. Начался еще один бесконечный день бесконечной и невыносимой для Я — Арины жизни, возвратом из которой после всех тщетных попыток могла быть только смерть и, судя по тридцати годам Я — Элизы, смерть не такая уж близкая. Как же катастрофически я тогда ошибалась.
Дни тягуче тянулись за днями, неделя сменялась следующей. Я — Арина стала почти неразличима в Я — Элизе. Думала мыслями Я — Элизы, жила эмоциями Я — Элизы и видела сны Я — Элизы. Давно позабылось, кто я и откуда. Теперь Я — Арина звучала лишь слабым неслышным внутренним голосом Я — Элизы, который проявлялся все реже и реже.
В то время как Я — Арина медленно растворялась, выветриваясь, словно крупинками в небытие, в жизни Я — Элизы происходили неприятные события.
Я больше не видела Тео с того самого разговора у реки. Шла уже вторая неделя нашей разлуки, и я все больше и больше тосковала и впадала в горестное уныние. Он не пришел на наше место в лесу ни через день, ни через три.
Но не только глупые беспочвенные предчувствия мучили меня, проявились почти физические симптомы того, что с моим милым помощником священника случилось что-то неладное. Вот уже несколько дней половина силы будто утекала из меня как песок сквозь сомкнутые пальцы, с каждой секундой делая меня слабее, я все быстрее возвращалась к состоянию, в котором пребывала до встречи с Тео. Власть над предметами исчезла, даже самое легкое перышко из перины лишь едва шевелило щупальце силы, а затем и это перестало получаться. Я по-прежнему погружалась в прошлое с легкостью, но больше не чувствовала себя такой переполненной силой, как после встречи с Тео. Без его половины силы моя становилась слабой, одинокой и почти никчемной.
Терзаемая неведением и беспокойством, я еле дотерпела до воскресной службы в церкви. Каким странным чувством юмора обладает жизнь — раньше я приближалась к широким дверям старого деревянного здания с тоской и осознанием того, что ближайшие два часа проведу за скучнейшим занятием. Зато сегодня я чуть ли не вприпрыжку бежала, подгоняя Марту, которая еле за мной поспевала.
— Элиза, ты, что так серьезно нагрешила, что нуждаешься в срочном исповедании? — пробухтела она за спиной, тяжело дыша и отдуваясь.
— Марта, миленькая, давай поспешим, проповедь уже началась.
Сегодня не удалось вырваться вовремя из дома, несмотря на все мое нетерпение, и поэтому к началу службы мы не успели. Но в храме меня постигло еще большее разочарование, вопреки надеждам, Тео я не увидела, священнику помогал юный мальчуган лет четырнадцати. Меня охватили волнение и страх. Миллион подозрений вперемешку с неприятными предчувствиями заклубились в голове.
'Вдруг он заболел, вдруг ему плохо, и он лежит где-нибудь и умирает. Хотя нет, — тут же перебила я себя, — угрожай ему смерть или изводи его болезнь, я бы уже это почувствовала, будто болею сама. Что же случилось? Где он? Что могло произойти?'
Спросить напрямую было нельзя, это вызвало бы ненужные домыслы и сплетни, даже если бы решилась, доведенная отчаяньем, спросить, было все равно не у кого. Как оказалось, я не знала людей из окружения Тео, даже не представляла, есть ли у него друзья, я слышала лишь, что он сирота, привезенный в страну еще будучи ребенком. Самым разумным казалось задать вопрос священнику, и я собралась после службы исповедаться и аккуратно расспросить про Тео, облекая все в праздное любопытство, но именно в момент, когда окончательно решилась, за спиной чуть правее послышался сдержанный шепот двух женщин. Поняв, о чем идет речь, я вся обратилась в слух.
— ...мальчик еще слишком мал, но падре пришлось в спешке подбирать помощника. Поговаривают, что чтец сбежал неделю назад, боясь возмездия.
— Возмездия???
— Да, на него наслали порчу, и он узнал, кто это. Говорят, он отправился по святым местам, чтобы очиститься. Люди видели, что он едва передвигал ноги и стал лысеть, это в его-то семнадцать лет. Ужасно, не иначе, как тут замешано сильное колдовство.
Женщины еще немного поохали и затихли, когда священник укоризненно обратил на них внимание.
Мои мысли заметались как испуганные насекомые. 'Его околдовали, ему плохо, и он теряет волосы, ему срочно нужна моя помощь. Почему он не пришел ко мне, вместе мы смогли бы его вылечит. Наша сила спасла бы его. Зачем он уехал?'
