До и после Победы. Книга 3. Перелом. Часть 5

Вынесено половина текста из части 4, начиная с главы 30

ГЛАВА 1.

Вторая японо-китайская война вызревала давно, поэтому для ее начала всем сторонам хватило и мелкого инцидента. Как в Китае хватало сил, желавших выгнать японцев, так и в Японии хватало групп, желавших сильнее подмять Китай, а то и захватить его полностью. Благо что групп в Японии хватало.

Издревле власть в Японии была в руках двух людей — Императора и Сегуна, хотя именно второй и был фактическим правителем, получая от императора лишь легитимность, а император был всего-лишь символом верховной власти, пусть и освященный Небом, причем, для надежности, не единожды — и японской религией синтоизм, и пришедшими буддизмом и даосизмом. Императоры появились в 6-7 веках нашей эры из самого сильного клана, но и другие кланы хотели властвовать, поэтому без помощи второго по силе клану императорский клан не мог удержаться. К 12 веку уже эти — 'вспомогательные' — кланы вышли на первые позиции — появилась система сегуната, когда войском (да и всем остальным) правит сегун — представитель самого сильного клана, а императору принадлежат представительские функции — освятить урожай, провести церемонию, одобрить сегуна (а если не одобрит — императора можно и поменять), продать должности при дворе — главном месте тусовок элиты, где они могли договариваться между собой. Императорские и сегунские кланы сменяли друг друга, но система оставалась неизменной. В 1867 году после продолжительной гражданской войны был свергнут сегунат клана Токугава и восстановлена власть Императора — Реставрация Мэйдзи. Видимо, под 'реставрацией' тут понималось восстановление власти Императора — полноценной, а не в качестве антуража, а Мэйдзи — такое имя получил император Мацухито после своей смерти, дословно 'мэйзди' означает 'просвещенное правление'.

Смещение старой верхушки позволило провести модернизацию страны. После 250 лет Япония открылась западным ветрам — теперь уже по своей воле, а не под прицелом пушек адмирала Перри. В стране стали развиваться промышленность и наука, образовались дзайбацу — финансово-промышленные группировки. Феодализм был отменен — все дайме — крупные феодалы — передали свою землю под управление императора, за что тот назначил их губернаторами своих же бывших земель — а по другому бы без большой крови и не получилсь. Был создан кабинет министров, двухпалатный парламент, крупнейшие олигархи образовали институт гэнро — неформальную организацию, к которой мало кто осмеливался не прислушиваться, включая императора, который всегда назначал премьер-министром того, кого предложили эти гэнро. К двадцатым годам из гэнро практически никого не осталось — все-таки это был не наследственный институт. В него вошли представители самураев среднего уровня — не на самом верху но и не из захудалых — именно они сыграли важную роль в восстановлении власти Императора — что, кстати, удивительно — нечасто так случается, что те, кто рисковал и помогал взойти к власти, потом тоже получили вознаграждение, а не гильотину или пулю в затылок. Зато на смену этому институту пришел другой неформальный институт — дзюсины — бывшие премьер-министры. Другие влиятельные кланы также не были отброшены на обочину. Они организовали свои конгломераты — дзайбацу — контролировавшие финансы, торговлю, производство. Все эти силы организовывали политические партии, которые участвовали в выборах в парламент, а победившая — то есть набравшая наибольшее количество мест — партия формировала кабинет министров. С учетом мнений других групп, разумеется. Если же не было явного победителя — приходилось договариваться с другими силами. Идти на компромиссы.

То есть Япония представляла собой конгломерат сравнительно самостоятельных сил, имевших свои заметные ресурсы и потому влияние. Эти силы действовали исходя из собственных интересов, не только в стране, но и за рубежом — приобретение новых рынков сбыта товаров и источников сырья было постоянной головной болью японцев. При этом эти силы активно использовали административные рычаги, для чего всеми правдами и неправдами проталкивали в бюрократический аппарат государства и его вооруженные силы своих людей — куда смогут протолкнуть — тем и пользуются.

Поэтому неудивительно, что оккупация Маньчжурии в 1931 году стала лишь очередным предприятием одной из таких групп, и Императору пришлось признать ее по факту, чтобы совсем уж не ударить в грязь лицом — типа его подданные своевольничают. То есть его поставили перед фактом 'мы тут между делом оккупировали Маньчжурию. Давай говори что это сделала Япония, чтобы не придирались'.

Впрочем, эта агрессия была лишь очередным шагом Японии — она издавна имела в Китае свои интересы по выкачиванию из него ресурсов. Хотя обе страны в середине 19го века пострадали от западных агрессоров, заставивших их заключить неравные договоры, но после Реставрации Мэйдзи Япония быстро наверстывала упущенное, тогда как Китай застыл на месте. Уже 1880-х годах Япония постепенно отжимает у Китая Корею — сначала в виде совместного протектората, а с середины 1890х годов — и в виде прямой оккупации — для этого Японии пришлось победить Китай в японо-китайской войне 1894-95 годов. До кучи по результатам этой войны Япония получила Тайвань, Ляодунский полуостров, который затем под давлением западных держав включая Россию был заменен на дополнительную денежную компенсацию, а также открытие китайских портов для торговли, право строить в Китае промышленные предприятия и ввозить промышленное оборудование.

Подавление боксерского восстания в 1899-1901 годах позволило Японии (как и другим странам) держать на территории Китая свои войска 'для охраны подданных и их имущества', ряд городских кварталов и сельских территорий также выводился из-под власти китайского правительства — в том числе и под власть японского — такие сеттльменты были во многих портовых городах всего побережья (с этого же побережья через сеттльменты мир узнал про кетчуп — рыбный соус).

По результатам русско-японской войны 1904-05 годов Япония получила в свое управление Квантунскую область — в юго-западной части Ляодунского полуострова, вместе с Порт-Артуром и Дальним. В 1914 году Япония отнимает у Германии ее китайскую колонию — Циндао, который пришлось вернуть Китаю в 1922 году по требованию других стран.

После Синьхайской революции Япония поддерживала милитаристов востока и северо-востока Китая в их борьбе с центральным правительством. Но центральное правительство постепенно их перемалывало одного за другим. Японцы активно поддерживали и чанкайшистский переворот — их канонерки осуществляли морскую и речную блокаду районов, которые не пошли за Чан Кайши — это быстро склонило, скажем, Уханьское правительство Гоминьдана вернуться к переговорам с Чан Кайши и затем признать его власть — а то торговцы несли большие потери из-за этой блокады.

Так что к тридцатым годам Китай был важным регионом для Японии. Оттуда она получала железную руду, уголь, множество другого сырья, на Китай приходилась треть экспорта Японии, много капитала было вложено в текстильную промышленность и железные дороги Китая, в одной только Маньчжурии к 1927 году было вложено 2,5 миллиарда иен (иена примерно равна рублю). Как и другие колониальные страны, Япония действовала жестко по отношению к китайским рабочим — снижала зарплату и заставляла пахать до потери сознания. Поэтому японские предприятия в Китае — прежде всего текстильные фабрики — всегда были местом возникновения стачек и забастовок, которые жестоко подавлялись, причем не только китайскими полицейскими, но и японскими войсками, расквартированными в Китае для охраны собственности японских предпринимателей — эту практику проводила не только Япония, но и другие капиталистические страны, да и СССР держал в Маньчжурии свои войска для охраны КВЖД. Особенно усилилось рабочее движение после революции, что сразу же начало сказываться на японской промышленности.

Саму Японию тоже трясло, причем и в буквально смысле — разрушительное землетрясение 1923 года потребовало много средств на восстановление и на спасение торговых домов, понесших убытки — помимо гибели 160 тысяч человек были полностью разрушены Токио и Иокогама. Правительство неоднократно выпускало кредиты и займы, которыми пыталось покрыть требования к этим торговым домам.

Но к 1927 году стало ясно, что этих средств не хватает, и оппозиционные партии использовали этот момент, чтобы заблокировать новый выпуск правительственных облигаций, цепочка неплатежей прокатилась вниз по пирамиде, вкладчики ринулись изымать средства из банков — так еще за два года до всемирного кризиса в Японии разразился свой собственный финансовый кризис.

Чтобы купировать его, правительство выпустило новый заем, самораспустилось, а новый кабинет министров послал в Китай военную экспедицию, чтобы остановить покраснение Китая — требовалось срочно восстановить позиции японского капитала, а то Банк Тайваня из-за все сокращавшегося объема операций в Китае уже был на грани банкротства. Это был первый шаг по всемирной японской экспансии. Как провозгласил премьер-министр генерал Танака в своем меморандуме — 'Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малоазиатские страны, Индия, а также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права... Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, стран Южных морей, а затем к завоеванию Малой Азии, Центральной Азии и наконец Европы. Но захват контроля над Маньчжурией и Монголией явится лишь первым шагом, если нация Ямато желает играть ведущую роль на азиатском континенте'. Неслабый размах у новоявленных чингисханчиков.

Итак, в начале 1928 года Япония отправила в Китай 5 тысяч солдат. Район Циндао — Цзяочжоу оказался оккупированным японской армией. В марте две роты японских войск, расположенных в Северном Китае, заняли Цзинань — город в 400 километрах к юг от Пекина. Именно они остановили продвижение Народно-Революционной Армии дальше на север и не позволили разгромить маньчжурского милитариста Чжана Цзолиня — 'старого маршала'. Вскоре в Китай была отправлена и третья дивизия — все так же в целях охраны жизни японских граждан, а пытавшийся замирить японцев Чан Кайши даже сказал — 'Для спасения одного японца можно убить хоть десять китайцев'. "Национальный лидер", чего уж там.

В ответ на все эти действия в Китае началась кампания бойкота японских товаров, что тут же ударило по японским капиталистам. Поэтому в Японии усилились настроения по захвату уже всего Китая.

Людских резервов для ведения боевых действий хватало — в 1930 году в Японии было 3 миллиона безработных, в несколько раз больше людей влачили нищее существование — зарплаты рабочим были урезаны, крестьяне не могли продать урожай, а из-за Великой Депрессии основной покупатель шелка — США — существенно снизил его импорт, при том что 40% крестьянских хозяйств выращивали коконы шелкопряда — существенная потеря для них. Кроме того, кризис уменьшил возможность крестьян подработать на стороне, вдобавок уволенные рабочие и чиновники возвращались в родные деревни — нагрузка на село еще больше возрастала.

Одновременно все эти события сужали внутренний рынок — людям тупо не на что было покупать, тем более что увеличивалась вилка между ценой на сельхозпродукцию и на промтовары. Парадоксально, но богатый урожай риса в 1930 году еще больше усугубил положение крестьянства — цены на рис упали, и нечем стало платить налоги и арендную плату — порой даже продажи всего урожая не хватало, люди голодали в урожайный год. Мировой кризис также снизил и внешний товарооборот — в 1930 году импорт и экспорт Японии упал на тридцать процентов. Капиталисты лишались огромных прибылей, и единственный выход видели не в коренной перестройке экономики за счет внутренней мобилизации и консолидации общества, а в расширении внешних рынков — капиталисты хотели сохранить систему, пусть даже ценой войны.

Но уже существующие рынки также схлопывались. Так, корейские крестьяне отдавали за аренду до 60 процентов урожая, ростовщические ссуды в 10-20 процентов в месяц также изымали у населения много денег. Покупать японские товары было практически некому — немногочисленная прослойка деревенской и городской верхушки не могла поглотить все товары, которые производили японские предприятия — ну не нужны им, скажем, по десятку лопат и сотне метров шелка. И даже владельцы земли вынуждены были ее продавать, чтобы как-то свести концы с концами — если в 1929 году в Корее было 1,2 миллиона дворов арендаторов, то в 1930 — уже 1,3 миллиона. Чтобы как-то прокормиться, крестьяне массово выжигали леса — происходил возврат к подсечно-огневому земледелию — им занималось 3,5 миллиона крестьянских хозяйств. Недостаток земли усугублялся японскими помещиками, которые массово и по льготным ценам скупали в Корее землю. Поэтому множество корейцев бежали за границу — в Маньчжурию. В приграничных областях их было уже больше половины населения — более миллиона человек.

Но и в Китае был не сахар — местные жители ощущали все большее давление 'понаехов' — тут и нехватка земли, и сбивание цен на труд, да и сами корейцы воспринимались китайцами как передовой отряд японского империализма. Поэтому между местными и корейцами все чаще стали возникать стычки. Конечно же, не преминул произойти крупный инцидент — полторы тысячи китайских крестьян разгромили ирригационную систему, построенную корейцами, а потом ворвались в корейскую деревню и устроили там пальбу. Японская пропаганда только и ждала момента — тут же пошел вал статей 'наших бьют !' — корейцы ведь считались чуть ли не подданными японцев. В Корее тоже поднялась волна, было убито несколько сотен проживавших там китайцев. Обстановка накалялась.

Маньчжурия, как и Корея, также была важным регионом для японской экономики. В 1930 году туда отправлялось 8 процентов всего японского экспорта — сахар, ткани, а по машинам и оборудованию — так и все 37 процентов. Импорт также был немалым — целых 11 процентов. Причем по бобовым — 76 процентов, по бобовому жмыху — 86 процентов, по углю — 64 процента (на копях, принадлежащих японцам в Маньчжурии, добывалось 30 тысяч тонн угля в день), чугуну — 46 процентов. Много японских капиталов было вложено в транспорт Маньчжурии, а также горную и лесную промышленность, в переработку сельхозсырья, тяжелую промышленность. Из-за сырья и дешевых трудовых ресурсов Маньчжурия понемногу становилась житницей и кузницей Японии.

Но и для Китая регион был важен — на долю Северо-Восточного Китая приходилось 93 % добычи нефти, 79% выплавки железа, 55% добычи золота, 41% железнодорожных линий, 37% запасов железной руды, 23% выработки электроэнергии Китая. А также 45% всего добываемого в Китае каменного угля, 100% меди, 76% свинца и цинка, 100% алюминия, 100% магния, и так далее — регион был богат как на полезные ископаемые, так и на инфраструктуру по их добыче. Запасы железной руды оценивались в 5 миллиардов тонн, угля — 20-30 миллиардов, древесины — 100 миллиардов кубометров, нефтяных сланцев — свыше 7 миллиардов тонн, имелись значительные запасы руд цветных металлов, а сельское хозяйство позволяло собирать ежегодный урожай зерновых порядка 18-20 миллионов тонн.

Китайцы ведь и сами переселялись в Маньчжурию — по полмиллиона в год. Проблема была в том, что почти всей землей владели военные, помещики, крупные торговцы — в Северной Маньчжурии 80 процентов крестьянских семей не имели собственной земли и арендовали ее, отдавая до 60 процентов урожая в виде арендной платы. Это помимо налогов, платы за пользование ирригационными системами, обязательных отработок на владельцев земли — в некоторых провинциях всей землей владели два-три помещика. Это помимо того, что продать урожай крестьяне могли только скупщикам — самостоятельная перевозка была неподъемной, а скупщики устанавливали заниженные цены, цены же на промтовары — наоборот, завышали. Происходила концентрация капиталов в руках немногих, только, в отличие от СССР, эти капиталы далеко не всегда шли на развитие промышленности.

Местный милитарист Чжан Сюэлян — тот самый 'молодой маршал' — пытался оседлать волну переселения китайцев на свои земли, в этом его поддерживали как центральное правительство, так и заграница — прежде всего Англия и США — все вместе надеялись противостоять ползучему японскому империализму и заодно насадить свой. Было начато строительство порта, а также железной дороги — все это должно было подорвать монополию японцев на транспортные услуги, так как в двадцатых они владели и Порт-Артуром, и Южно-Маньчжурской железной дорогой, и могли диктовать какие угодно цены на перевозку товаров по Маньчжурии — дорога шла от Порт-Артура почти на север, параллельно корейско-китайской границе — в 250-350 километрах к западу от нее, и через тысячу километров от Порт-Артура соединялась в Харбине с КВЖД, которая шла напрямую от Читы до Владивостока.

И вдоль всей ЮМЖД стояли японские войска, крупные гарнизоны находились во многих городах, за пределами полосы отчуждения железной дороги находились силы японской полиции — по сути, японцы контролировали вдоль железной дороги полосу шириной по сто километров в обе стороны. Более того — Сюэлян рассчитывал восстановить отношения с Гоминьданом и избавиться от излишней опеки японцев, он отказался выплачивать японцам проценты по кредитам, которые брал его отец, поощрял нападения на японские поселения. Вел себя нагло и вызывающе. Впрочем, он же попытался в 1929 году отнять у СССР КВЖД, за что ему существенно наваляли советские войска.

Тем временем экономический кризис в Японии все нарастал. К 1930 году большинство офицеров были выходцами из среднего класса деревни — мелких помещиков, чиновников, учителей. А солдаты были в основном бывшими крестьянами. Об ухудшении жизни в деревне они знали не понаслышке, многие переживали за своих родственников. 'Надо что-то делать' — говорили они. А некоторые — не только говорили, но и создавали тайные общества. Одним из таких обществ стало Общество сакура, целью которого была по сути фашизация Японии — усиление роли государства в промышленности при сохранении частной собственности олигархата, установление однопартийной системы, контроль над финансами, усиление военных приготовлений — все для того, чтобы сконцентрировать силы для расширения жизненного пространства японской нации — в тридцатых еще не было печального опыта по такому расширению жизненных пространств, поэтому все считали, что должно получиться неплохо.

На март 1931 года этим обществом был запланирован государственный переворот — созвать митинги нескольких партий, организовать массовые забастовки, атаковать штаб-квартиры проправительственных партий, захватить резиденцию премьер-министра. Цель — поставить во главе страны военного министра Укаги и начать подготовку к захвату Маньчжурии как первому шагу к войне с Советским Союзом. Переворот не состоялся лишь потому, что до Укаги дошли слухи, что он может стать премьером и без переворота. Правительство тоже знало о планах заговорщиков, но предпочло замять дело — во главе заговора стояло много видных военных, почти половина Генштаба. Для сохранения лица военные лишь уволили лидеров заговорщиков из Геншаба — да и то — перевели их на службу в Квантунскую армию. Заговорщики стали даже ближе к своей цели. На волне этого инцидента сменился кабинет министров, Укаги ушел с поста военного министра, но на это место пришел Минами Дзиро, который был менее связан с императорским двором и деловыми кругами, поэтому по сути выполнял волю радикальных кругов армии.

Эти-то круги и начали раскачивать лодку. 1 июля они без санкции правительства опубликовали проект военной реформы, предусматривавший модернизацию армии — правительство всячески оттягивало его принятие из-за недостатка средств, и вот военные поставили перед фактом — слово сказано, надо исполнять. 4 августа военный министр высказался о необходимости решить вопрос по Маньчжурии военным путем, и газеты сразу подхватили его слова, по армии также прокатывались призывы к войне — люди решают вопросы как умеют, армейцы умеют воевать — вот они и хотели разобраться с кризисом путем войны. Правительство пыталось образумить армейских, но тут в Северо-Западной Маньчжурии был убит капитан японской разведки — повод был наконец-то найден. Чжану Сюэляну тут же был выдвинут ультиматум о необходимости найти и наказать виновных, Квантунская армия увеличила количество маневров и перемещений своих частей. 18 сентября неподалеку от ЮМЖД что-то взорвалось, а уже через час японские войска начали захват китайских казарм в Мукдене и других городах. 19 сентября вся ЮМЖД была в руках Квантунской армии, 21 сентября из Кореи в Маньчжурию вступила еще одна бригада японских войск, к 23 сентября вся Южная Маньчжурия — провинции Мукден и Гирин — были захвачены квантунской армией. Причем ее численность была около десяти тысяч человек, еще четыре тысячи добавила бригада из Кореи — и этими силами японские военные захватили две провинции общей площадью 350 тысяч квадратных километров, граничащие с Кореей. А против них было 268 тысяч регулярных китайских войск и 180 тысяч ополченцев под командованием Чжан Сюэляна.

Японское правительство еще 19 сентября собралось на экстренное совещание, так как ни сном ни духом не ведало о предстоящей акции — слухи слухами, а провернуть такое — это совсем другое дело. На совещании приняли решение не расширять боевые действия, но после того как из Кореи в Маньчжурию перешла еще одна бригада, задним числом санкционировали действия своих военных, точнее — командования Квантунской армии. Но вслед за реакцией иностранных государств правительство заявило что инцидент ни в коем случае нельзя расширять и что вскоре войска обеих сторон вернутся в свое расположение. Ща ! Не для того квантунские генералы все это затевали, чтобы отыграть назад. Они продолжали выдавливать и разоружать китайские гарнизоны. На обращение Лиги Наций также забили, благо что США и Англия под ним не подписались, поначалу они даже мягко высказали свои пожелания, что инцидент вскоре будет исчерпан, и только когда поняли, что японцы собираются всерьез подмять под себя всю Маньчжурию а остальных выставить из региона, стали выступать более жестко — могли пострадать интересы американских и английских промышленников и банкиров в Маньчжурии, надо было их защитить. Но в итоге ограничились лишь заявлением в начале января 1932 года о непризнании японских завоеваний. Англия же вообще заявила что не считает нужным направлять какую-либо ноту японскому правительству. Ведь захватом Маньчжурии открывался прямой путь к землям СССР, с которым американцы и англичане были вообще-то на ножах. В итоге японцы действовали свободно, и в начале января 1932 года заняли третью и последнюю провинцию Маньчжурии — Хэйлуцзян — она расположена к северу от провинции Гирин и лежит к югу от Амура — к северу и востоку были уже земли СССР. А к западу от этих провинций — Внутренняя Монголия Китая, к западу от которой — уже Монгольская Народная Республика. Которая раньше — до Синьхайской революции — была Внешней Монголией Китая — внутренняя как бы опоясывала Внешнюю с юга и юго-востока, гранича на севере опять же с СССР.

ГЛАВА 2.

Захватили-то Маньчжурию быстро, но дальше дело застопорилось. По всей Маньчжурии, особенно вдоль железной дороги, развернулось широкое партизанское движение. Японские гарнизоны подвергались постоянным нападениям, каждый день взрывали железнодорожное полотно, авторитет японских войск в мире неуклонно падал — над ними начинали уже посмеиваться. Поэтому приходилось перебрасывать в Маньчжурию дополнительные силы. Уже в декабре японское командование попыталось провести первую карательную операцию. Впереди основных сил шли небольшие отряды, которые выявляли партизан с тем, чтобы основные силы затем зашли с флангов и окружили их. Но партизаны быстро разгадали эту тактику, поэтому быстрыми ударами они громили эти передовые отряды и затем рассеивались при подходе основных сил по окружающим деревням, и как только волна японских войск проходила дальше — снова собирались в отряды — крестьяне понимали, что добавившиеся к существующим помещикам японцы явно не улучшат их благосостояние. В начале января партизаны уже разгромили несколько небольших отрядов японских войск и даже заняли на некоторое время северную окраину Мукдена. И лишь увеличение численности войск в десять раз как-то позволило японцам к концу января оттеснить партизан от железной дороги. К тому же партизанские отряды не имели единого командования, и лишь отряды коммунистов имели какую-то дисциплину и организацию.

1го марта 1932 года было объявлено о создании Манчжоу-Го, его главой стал последний император Манчьжурской династии Пу И, посты в кабинете министров заняли либо бывшие вассалы этой династии либо местные милитаристы — то есть якобы это было национальное государство, управляемое местными деятелями, хотя всем было понятно, что за ними стоят и всем заправляют японцы. И, хотя сама Япония признала Маньжоу-Го лишь в сентябре 1932 года — выжидали международной реакции чтобы сильно не подставляться — уже 10 марта Пу И 'взял' на себя обязательства оплачивать расходы Квантунской армии, чтобы та 'обеспечивала оборону нового государства и общественное спокойствие'. Также он 'передавал' японцам контроль над железными дорогами, а чиновниками правительственных учреждений должны быть японцы, назначенные Квантунской армией.

Ну и сами японцы по результатам захвата выпустили декларацию:

'К великому счастью тридцати миллионов, рука соседней державы ликвидировала варварскую военщину, освободила измученный край от тирании. Заря новой жизни призывает все народы Маньчжурии и Монголии пробудиться ото сна и начать построение новой жизни во имя лучезарного будущего.'

Вот такие они молодцы. Озвучили японцы и свои дальнейшие планы — они планировали включить в Маньчжоу-Го еще и Внутреннюю Монголию, что 'должно будет гарантировать благоденствие народа: Все граждане нового государства будут иметь равные права; всякие привилегии — личные, классовые и национальные — отменяются'. Генералы Квантунской армии широко использовали антифеодальную, антикапиталистическую и антиимпериалистическую лексику, чтобы запудрить мозги местным крестьянам и рабочим. А в дальнейшем — уже из Внутренней Монголии и Внешней — которая на тот момент была уже Монгольской Народной Республикой — японцы вообще планировали создать Монголо-Го.

Помимо Монголии, у японцев был еще более дальний прицел, который они явно не озвучивали — назначение Пу И на пост главы Маньчжоу-Го заодно давало формальный повод подмять и остальной Китай — под предлогом восстановления династии Цин на китайском троне.

К концу года численность войск составляла более 75000 человек, и помимо борьбы с развернувшимся партизанским движением квантунские генералы активно осваивали территорию. Прежде всего был увеличен обмен товарами с Кореей — оттуда в Маньчжоу-Го шли карбид, цемент, антрацит, машины и оборудование для легкой промышленности. Маньчжоу-Го отправляла в Корею зерно и лесоматериалы.

Началось укрепление границ нового государства. В непосредственной близости от границ с Монголией и СССР японцы стали возводить укреплённые районы, строить аэродромы, военные городки, сосредоточивать войска. Для быстрой переброски войск из метрополии на континент в Корее и Маньчжурии строились новые и расширялись старые порты. Начала развиваться и местная промышленность (в РИ за 10 лет (1934-44) добыча угля возросла в 3 раза, железной руды в 7, выплавка чугуна в 9, производство цемента в 7 раз. В конце 1936 года был утвержден пятилетний план развития промышленности, по результатам на июль 1945 производство чугуна составило 3 миллиона тонн, стали — 2 миллиона, цинка — 18 тысяч тонн, алюминия, свинца, меди — по 10 тысяч тонн, нефти — 250 тысяч тонн. Протяженность железных дорог с 1931 увеличилась в 2 раза и составила 13,7 тысяч километров, автомобильных дорог — 22 тысячи. Были построены авиастроительные заводы, автозавод, завод по производству паровозов и вагонов, а также другие заводы — Маньчжурия превращалась в самодостаточное государство)

Западные страны начали еще более активно подстрекать Японию к нападению на СССР. Как писали их газеты, 'В огромном хаосе желтого Востока одна Япония представляет организованное государство, действующую силу цивилизации, способную прикончить страшную Советскую державу, уязвимую в Сибири' и 'Если Россия будет вовлечена в войну даже в малой степени, то она будет вынуждена отказаться от пятилетки, которая причинила столько забот Соединенным Штатам'. В общем — 'вы только нападите, мы все простим !'.

Захватив Маньчжурию, Япония приобрела источники сырья и рынки сбыта. Но за это пришлось заплатить. По всему Китаю прокатились антияпонские демонстрации, усилились антияпонские настроения, ужесточилась кампания бойкота японским товарам — их продажи упали еще в два раза. В этих условиях Японии только и оставалось что продолжать в том же духе — терять уже нечего. Казалось бы.

Очередной целью был выбран Шанхай — крупный город в устье Янцзы — в ее бассейне проживала половина населения Китая, на реке стояли крупные города с их складами, учебными заведениями и промышленностью. Да и сами японцы имели на этой реке несколько сталепрокатных заводов, шахты по добыче угля и железной руды. Кроме того, река позволяла подниматься канонеркам на три тысячи километров при ее общей длине в 4,5 тысячи. Удобный путь для проникновения вглубь Китая. Да и сам Шанхай — это крупнейший порт и город, в одном только международном квартале проживало более миллиона человек, судостроительные верфи позволяли строить суда водоизмещением до десяти тысяч тонн, было тут и строительство военных кораблей. Лакомый кусок, учитывая приближающееся противостояние с США.

И риск был в пределах нормы — китайский флот был мало того что малочисленным, так еще его эскадры зачастую находились во враждебных отношениях — как и остальная армия Китая, формально они подчинялись единому командованию, но по факту — местным правителям. Поэтому японский флот чувствовал себя уверенно, и захвату Шанхая могли помешать разве что иностранные суда — несколько английских и американских крейсеров и около двадцати тысяч американских, английских и французских войск, охранявших международный квартал и ключевые объекты города.

Шанхайскую операцию проводила не армия, а флот — моряки тоже хотели урвать кусок славы, а то армейские ходили слишком важными птицами после захвата Манчжурии. На операцию было выделено несколько десятков кораблей с более чем тремя сотнями стволов морской артиллерии, полусотней самолетов на авианосцах, и почти десять тысяч человек морского десанта еще с полусотней сухопутных орудий. Предлоги нашлись — тут и бойкот японских товаров, и антияпонские выступления, и нападения на японских граждан. Первая часть десанта спокойно высадилась на пристанях международного квартала в его японской части, мэр Шанхая поспешил согласиться со всеми условиями ультиматума, но не для того японцы пришли сюда — им надо было все. Поэтому вскоре морская пехота начала выдвижение в соседние — китайские — кварталы.

И внезапно встретила сильное сопротивление — городская беднота, отряды рабочих и части расположенной в округе 19й армии Гоминьдана, в которой было сильно влияние коммунистов, вдруг оказали ожесточенное сопротивление, так что вскоре морпехи были выдавлены обратно в международный квартал. 28 января был высажен более крупный десант — в полторы тысячи человек, двадцать пять бронемашин и танков, восемь гаубиц, шестнадцать полевых орудий — и начали продвигаться вглубь китайских кварталов. Китайские добровольцы тут же начали возводить на улицах баррикады. Китайские пулеметчики прижимали японцев к земле, снайпера останавливали движение японских отрядов на несколько часов, с крыш в японцев и их бронетехнику летели гранаты. Вскоре японцы передвигались по улицам уже только ползком, толкая перед собой бочки или мешки с землей, проползали по канализации — лишь бы не оказаться под перекрестным огнем китайцев. Завязались бои за этажи, подвалы, даже отдельные квартиры. Через несколько дней японский отряд был окружен и полностью уничтожен.

Такого супера японцы никак не ожидали — они рассчитывали на чуть ли не победный марш по городским улицам. А тут их — убивают ... Вскоре в Шанхай были посланы уже 25 тысяч пехотинцев, несколько десятков танков и двести самолетов. Авиация и корабельная артиллерия начала ровнять непокорные кварталы с землей, транспорты с войсками проходили вверх по реке мимо незахваченных китайских фортов, так что их приходилось каждый раз обстреливать из корабельной артиллерии. Шла настоящая война, и при этом по реке туда и сюда сновали обычные грузовые суда, иностранный квартал в паре километров от мест боевых действий жил своей обычной жизнью — война-войной, а торговля — по расписанию.

Японцы начали накапливать силы выше по течению, чтобы взять город в кольцо. Равнинная местность благоприятствовала обстрелу стрелявшей настильно корабельной артиллерией, и все-равно японцы бились о китайскую оборону вокруг Шанхая более месяца, и все безрезультатно. Топкая местность, многочисленные рисовые поля, каналы — все это затрудняло применение бронетехники. Каменные постройки, глинобитные дома с толстыми стенами, заборы становились отличными дотами для китайских пулеметчиков, да и по насыщенности пулеметами китайские части оказались сравнимы с японскими. Будь у китайцев если не авиация, то хотя бы зенитная артиллерия, и японцам было бы еще хуже — их авиация не раз выручала наземные части в трудных ситуациях, особенно когда те оказывались окружены при контратаках китайцев. Бои шли ожесточенные.

Тем не менее нанкинское правительство Чан Кайши делало вид, что ничего не происходит. Даже когда японцы нарастили свои войска до восьмидесяти тысяч человек, оно и пальцем не ударило, чтобы предотвратить их обходной маневр, и лишь из-за него 19й китайской армии и отрядам добровольцев пришлось оставить город. Вроде бы победа, но пиррова. Потери японцев были ужасными, еще более ужасным был урон, нанесенный престижу их армии — они не смогли справиться с фактически китайскими ополченцами при своем подавляющем превосходстве в тяжелом вооружении. Более того — западные державы не были заинтересованы в продвижении японцев на юг — им было важно их продвижение на север, в СССР. Поэтому под давлением других стран, при неожиданно сильном сопротивлении китайцев, японцы были вынуждены оставить захваченное. Все усилия и жертвы были впустую.

В самой Японии на фоне Маньчжурских и Шанхайских событий военные попытались устроить несколько переворотов — их целью было поставить под контроль военных финансы и производство и направить больше ресурсов нации на внешние захваты — военные умели воевать, поэтому выход из кризиса видели только в отнятии у других, а не, например, в развитии науки и техники — лишь последующее поражение Японии заставило взяться за ум. Особенно радикально было настроено младшее офицерство, в котором было много выходцев из сельской среды — мелких помещиков, торговцев, сельской буржуазии. Большой урожай 1930 года обвалил цены на рис, неурожаи 1931-32 годов также усилили разорение на деревне — ситуация становилась только хуже, ждать было нечего.

Различные праворадикальные общества существовали в Японии задолго до тридцатых годов, но хоть какое-то влияние на политику Японии они начали оказывать только после рисовых бунтов 1918 года, когда получили массовую поддержку среди разорившегося крестьянства, а также за счет перебежчиков из левого лагеря, которые утягивали за собой и часть пролетариата. Но лишь после захвата фашистами власти в Италии японские реакционеры начали превращаться из небольших групп в по настоящему массовые движения.

В 1929 году была создана Радикальная патриотическая партия, затем — Рабочий союз патриотов-радикалов, Патриотическая партия трудящихся, Патриотический союз пролетарской молодежи, Общество строительства государства и другие партии и объединения фашистского толка. В 1931 году все эти организации объединились во Всеяпонский совет совместной борьбы патриотических организаций. Их лозунгами было уничтожение парламентаризма, ниспровержение капитализма, ликвидация классовых противоречий внутри страны, укрепление мощи государства — то есть довольно привлекательные для подавляющего большинства населения лозунги.

Часть обществ — Общество черного дракона, Японская народная партия, Молодежная партия Великой Японии, некоторые профсоюзы — объединились в Производственную партию Великой Японии. Эти выступали 'за единство монарха и народа, за автаркию'.

Вот военные решили еще подстегнуть Японию, заняв в ней командные посты. После провала попытки переворота в марте 1931 года они — Общество сакура — попытались устроить госпереворот в октябре того же года — на волне успехов Квантунской армии, которая, действуя на свой страх и риск, добилась немалых результатов по расширению японского влияния на континенте. Предполагалось убить премьер-министра, министра иностранных дел, министра хранителя печати, учинить беспорядки в Токио и, вызвав войска, ввести военное положение, а затем — политику государственного социализма. Но главари заговора рассорились с исполнителями — младшим офицерством, затем о заговоре узнали в Генштабе и военном министерстве — и высшие военные арестовали своих не в меру ретивых подчиненных — заговор не удался, хотя зачинщиков вскоре отпустили на волю и даже оставили на службе, лишь некоторых понизив в должности, но не звании. В это время высшее командование уже рассчитывало, что успехи в Маньчжурии позволят им сильнее влиять на политику государства и безо всяких путчей.

Но со старшими офицерами было не согласно молодое офицерство — они не хотели договариваться с дзайбацу и бюрократией, когда сами все могли взять в свои руки безо всяких переговоров. В начале 1932 года террористическая организация 'Союз кровного братства' совершает убийство бывшего министра финансов, затем — одного из руководителей концерна Мицуи — людей, пользовавшихся большим влиянием в финансовых кругах. Покушения на других видных финансистов не удались лишь из-за ареста членов этой группы. По результатам расследования выяснилось, что группа ставила целью уничтожение политических партий, дзайбацу, а также старых сил привилегированных классов. И, хотя связь с армией не была доказана, все это укладывалось в логику ее претензий на господство в японском обществе.

А 15 мая 'выступили' моряки. После провала их авантюры в Шанхае их положение в обществе было под угрозой, поэтому они пошли на крайние меры. Четыре вооруженные группы совершили нападения на резиденцию премьер-министра, которого и убили, полицейское управление, правление правящей партии, Японский банк и Банк Мицубиси. Вооруженные столкновения прошли и у других официальных зданий. Устроить полноценный переворот не удалось, так как вскоре все нападавшие были обезврежены либо арестованы, но из-за убийства премьера правительство подало в отставку, на фоне формирования нового правительства в правящей партии наметился раскол, а военные выдвинули своего кандидата и вообще ратовали за создание правительства 'национального единства'. Политические партии, представленные в парламенте, тоже были за такое правительство (тем более что могут и убить если кто против), поэтому все дружно проголосовали за кандидатуру, тесно связанную с военщиной. После этого расходы на армию резко поползли вверх — военные добились своего.

Одновременно и чиновники повышали свою независимость от партий — если раньше партийные правительства могли освобождать чиновников от должностей по своему усмотрению, то с декабря 1932 года на это требовалось согласие комиссии, составленной также из чиновников. В результате если в МВД в предыдущие годы менялось 300 чиновников ежегодно, то после принятия этих законов — только 30 — вслед за военными бюрократия получала все больше свободы от граждан своей страны.

Этому же способствовал и раскол в левом лагере. Так, социал-демократы вообще выдвинули лозунг 'Против фашизма, против коммунизма, против капитализма'. Рабочие партии становились фашистскими чуть ли не через одну, а на членов компартии Японии оказывалось все большее давление — не только увольнения с работы, но и аресты, и это не считая неофициального давления через бандитские нападения. Прессинг стал еще больше, чем в двадцатых.

Все это позволяло увеличивать военные расходы. Если в 1931 году они составляли 30 процентов бюджета, то к 1936 поднялись уже до 45 процентов. Способствовало этому и демпингование на международном рынке. Японские товары, хотя и ниже качеством, но гораздо дешевле, охотно покупали в колониальных странах, даже в ущерб продукции своих хозяев — особенно страдала от этого Англия, чьей текстильной промышленности Япония составляла большую конкуренцию. Так, если в 1931 году стоимость продукции японских прядильных фабрик составляла 19 миллиардов иен (одна иена примерно равна одному рублю), то в 1935 она была уже 34 миллиарда. Стоимость продукции металлургического и машиностроительного производства выросла за это же время с 9 миллиардов до 33, но она производила в основном танки, пушки, корабли. По всей стране шло развертывание новых производств и увеличение мощности старых — небольшие предприятия перестраивались в крупные арсеналы, и даже в комплексные центры военной промышленности, связывавшие между собой сталелитейные заводы, угольные копи, районы стратегического сырья в Китае. В начале 1934 года несколько крупных сталелитейных предприятий были слиты в один гигантский трест, сосредоточивший более половины производства чугуна и стали. В результате этих мероприятий производство чугуна увеличилось с 0,9 миллиона тонн в 1931 до 2,1 миллиона в 1935, стали — с 1,6 миллиона тонн до 3,8 миллиона (производство СССР в том же году — 10,5 и 9,6 миллиона тонн, США — 15-20 миллионов тонн чугуна и 20-22 миллионов тонн стали (до депрессии — 37 и 40 миллионов тонн), Франция — 8 и 8 миллионов тонн). Но при этом увеличилась зависимость от США — 70 процентов железного лома Япония ввозила оттуда.

Оплата этого роста происходила в том числе за счет населения. Заработная плата постоянно уменьшалась — за пять лет на 15 процентов, рабочий день — увеличивался — с 9 примерно до 10 часов, к тому же многие предприятия стали переводить своих работников на условия временной работы — это позволяло платить им меньше, а также снижало выплаты в госфонды соцподдержки. Иена за два года потеряла в стоимости 40 процентов, при этом внутри страны поддерживались высокие монопольные цены. Все это позволило уменьшить внутреннюю стоимость произведенной продукции на 20-50 процентов. Приток денег оседал в основном в крупных монополиях, что позволяло им скупать ресурсы и разоряющиеся более мелкие производства. К 1936 году концерн Мицуи контролировал компании с общим капиталом в миллиард иен, Мицубиси — в 1,2 миллиарда, Сумитомо — примерно на такие же суммы. Причем прибыли всех концернов за период 1931-36 год увеличились в два-четыре раза — 'вниз' просачивалось очень мало, основные средства оставались 'наверху'. И значительную часть этих прибылей оплачивали те же рабочие и крестьяне, которые недополучали доходов из-за снижения зарплат и цен на сельхозтовары — правительство выпускало займы, которые затем покрывались собранными налогами, которые также постоянно росли. Наряду со старыми концернами возникли и новые — они были тесно связаны с военщиной и проводили более рисковую, нежели старые концерны, экономическую политику. На этой волне появились и взошли концерны Ниссан, Ниссо и несколько других. И все это постепенно сращивалось с государством — правительство активно вкладывало средства в развитие тяжелой промышленности, при его участии было создано несколько сталелитейных заводов, мощных электростанций, заводов по производству жидкого топлива, начата разработка новых месторождений полезных ископаемых.

Росли ресурсы военщины и за пределами Японии. Так, в 1935 году армия получает полный контроль над Маньчжурией — вместо МИДа и министерства колоний ее делами при правительстве теперь заведует Бюро по делам Маньчжурии, где заправляли военные, послом в Маньчжурии становится командующий Квантунской армии, ей же передаются полицейские функции в том числе и на территории ЮМЖД — армия получает контроль и над железной дорогой, и над многими промышленными предприятиями Маньчжурии — то есть становится хозяйствующим субъектом и, соответственно, может больше ресурсов и производства пускать на свои нужды

Но японцы эксплуатировали Маньчжурию не только экономически. Была создана организация, члены которой готовились к проведению диверсионных и партизанских действий в тылу советских войск (это еще в 1932 году), развивалась и армия Маньчжоу-Го, в которую перешло много бывших манчжурских военных. Этой армии отводилась вспомогательная роль, тогда как основные боевые действия должна будет вести квантунская армия. Строились дороги, порты, машиностроительные и цементные заводы, организовывались рудники. Налоги в Маньчжурии сразу же возросли на треть. Причем только десять процентов приходилось на поступления от помещиков, а основная часть — от крестьян — как в виде прямых налогов, так и в виде акцизов на продаваемые товары.

Но надежды на то, что Маньчжурия станет еще и главным потребителем японских товаров, провалилась. Мировой кризис обрушил цены на продукцию экспорта Маньчжурии, прежде всего — крестьянства. Европа стала меньше покупать соевых бобов, к тому же цены на них упали. Японские крестьяне стали меньше покупать соевого жмыха, который они использовали в качестве удобрения. Все это вместе с увеличившимися налогами лишило маньчжурских крестьян свободных средств — не хватало денег даже на еду, не говоря уж о японских товарах. Поэтому капиталисты Японии ощущали некую двоякость — вроде бы после завоевания их продукция должна была занять главенствующее положение в Маньчжурии и, соответственно, должны были увеличиться ее продажи, но по факту — да, японская продукция теперь была основной на манчьжурском рынке, вот только продажи упали по сравнению даже с довоенным уровнем. То ли делали что-то не так, то ли делали так, но недостаточно ... и так как другие страны не слишком журили японцев за захват Маньчжурии — благо что япы все обставили внешне легитимно — то, видимо, надо было повторить захват еще чего-нибудь где-то рядом. А рядом — Советский Союз и Китай, и оба направления выглядели для армейских привлекательно.

ГЛАВА 3.

Впрочем, был еще и третий путь — Южные Моря. И за него активно 'топили' моряки, которые также не отставали от армейцев в своих аппетитах. Но в начале тридцатых на коне были именно армейцы — их успешный захват Маньчжурии выгодно отличался от неуспешной попытки захвата Шанхая моряками. Поэтому именно армейские задавали тон во внутренней политике, тем более что еще действовали международные ограничения морских вооружений — морякам было просто не развернуться.

В условиях концентрации власти в руках бюрократии и военных снова разгорелся вопрос о сущности императорской власти. Статья 4 конституции Японии гласила — 'Император — глава государства, он обладает верховной властью и осуществляет ее в соответствии с постановлениями настоящей конституции'. Еще с 1910х годов в стране преобладала теория, что эта статья говорит о том, что император — всего лишь управитель, но никак не монопольный владелец государства. И, соответственно, политические партии и формируемый ими парламент — такой же управитель государства, как и император. Этими измышлениями политики от капиталистов пытались остановить рост влияния военных и бюрократии, которые — наоборот — продвигали идею, что они действуют по воле императора, который является полноценным хозяином земли японской. Но до начала тридцатых влияние толстосумов было подавляющим, и лишь успехи военных увеличили их влияние — недаром они раз за разом затевали все эти авантюры — захваты вовне и перевороты внутри страны. И вот в 1935 году военные и бюрократы начали наступление на эту теорию, а заодно — и на правительство, которое до этого было ставленником политических партий, то есть капитала.

Чтобы еще более укрепить свое положение в государственном аппарате, военщина использовала социальное разочарование и волнения широких слоев мелкой буржуазии, потерю ими доверия к парламентским партиям. Брожение усилилось в связи с мировым экономическим кризисом, крайне обострившим классовые противоречия внутри страны. Среди мелкой и средней буржуазии укреплялось мнение, будто военщина является единственной силой, способной вывести Японию из кризиса. Военная клика, особенно шовинистически настроенное "молодое офицерство", активно выступала против "негативной" внешней политики правительства, ратуя за войну с Китаем, а в дальнейшем и с Советским Союзом. Для достижения этих целей военщина использовала свое влияние на бывших военнослужащих. Под ее непосредственным руководством находился "Императорский союз резервистов", а также некоторые военизированные спортивные общества, насчитывавшие свыше 7 миллионов человек. Наиболее видные представители японского милитаризма вынашивали планы установления в Японии фашистского режима, для чего они поддерживали тесные связи с финансовыми магнатами, "Обществом государственных основ", объединявшим до 200 профашистских деятелей правящих кругов Японии. А вообще к 1933 году в Японии насчитывалось несколько сот реакционных организаций, из них более 80 крупных, и такая широкая поддержка реакционных сил не могла не оказывать влияния даже на левый блок — социалисты заявляли, что 'профсоюзы должны всячески избегать забастовок. Сжав зубы, они должны терпеть снижение заработной платы, и добившись, чтобы вместо тридцати рабочих увольняли двадцать, терпеливо переносить все страдания'. Профсоюзы массово правели и переходили на сторону профашистских и националистических организаций. По всей стране развернулась кампания 'Служение родине через производство'. В рамках белого террора арестовывались наиболее активные деятели левого движения — коммунисты и социалисты, которые выступали против наращивания военных расходов за счет урезания жизненных потребностей народа.

На фоне этих событий внутри Японии военщина продолжала переваривать Китай, хотя после Шанхайского разгрома умерила свои амбиции. Так, с начала марта 1933 года японские войска начали захват провинции Жэхэ — к западу от Ляодунского полуострова и к северу от Пекина. К 10 марта японские войска начали генеральное наступление вдоль Великой Китайской стены. Чан Кайши и местный губернатор опасались ослабить свои силы против коммунистов, поэтому начали переброску войск с запозданием, и японцам противостояли слабые гарнизоны на Стене. Поэтому японцы смогли захватить всю стену к северу от Пекина, хотя при этом и понесли большие потери, что заставило их предложить китайцам перемирие. К тому же западнее против японцев начала наступление 29я китайская армия, и так как она начала действия без приказа, Чан Кайши отвел подконтрольные ему войска, из-за чего японцы разгромили 29ю армию, заодно устранив часть неподвластных Чану Кайши сил, но и сами временно выдохлись. Прояпонские силы в Гоминьдане также активно выступали за перемирие, в частности — за создание буферной зоны, свободной от войск обеих сторон — как японских, так и китайских — и это на территории Китая. Звучало-то хорошо, но в итоге именно китайским войскам пришлось освободить стокилометровую полосу к югу от Стены (то есть собственные войска должны были оставить часть территории Китая), тогда как японцы по соглашению оставляли свои войска к северу от нее — предложения предателей всегда заканчиваются подобной фигней, как бы хорошо они вначале не звучали. В итоге в этой буферной зоне была только китайская полиция — для поддержания порядка, не более того. Естественно, многим в Китае не нравилась такая сдача позиций руководством страны

В Китае силы, недовольные соглашательской политикой гоминьдановского правительства, повсеместно поднимали восстания. Просоветски настроенный китайский генерал Фын Юйсян сформировал в провинции Чохар объединенную армию и вторгся в пределы демилитаризованной зоны. Руководители 19-й армии, прославившей себя в боях в Шанхае, сформировали в Фуцзяни народное правительство и призвали народ к вооруженной борьбе против японских войск. Однако гоминьдановское правительство разгромило эти силы. На словах оно не отказывалось от сопротивления Японии и заявляло, что в отношении Японии оно придерживается принципа 'сопротивления и одновременно переговоров', но фактически оно выступало за сближение с Японией. В конце 1935 года устанавливаются марионеточные правительства в провинциях Внутренней Монголии Хэбэй и Чохар. Кайши смог на время задавить всенародное антияпонское движение.

Японцам это было на руку — в самой Маньчжурии ширилось партизанское движение. Партизанские отряды возникли с самого начала японской оккупации, именно там получал боевую закалку Ким Ир Сен. И уже через год под руководством Манчьжурского бюро КПК была создана Народно-революционная армия Северо-Востока, а в 1935 силы сопротивления создали Объединенную антияпонскую армию Северо-Востока. Квантунская армия непрерывно проводила карательные рейды, планомерно уничтожала горные деревушки, где могли найти убежище партизаны, но это не помогало — уже в 1937 году в ряде районов, в том числе к востоку от Харбина, было создано несколько Освобожденных районов — районов, неподвластных японцам. Как тогда же записал один японский офицер, 'Относительно борьбы против коммунистических мятежников в Маньчжурии... можно сделать весьма пессимистические выводы. По-видимому, в течение некоторого времени их не удастся истребить'.

Зато японцам удалось выдавить из Маньчжурии СССР. Еще в апреле 1933 года власти Маньчжоу-го закрыли сообщение между КВЖД и железными дорогами Советского Союза. СССР предлагал продать КВЖД за 250 миллионов рублей, Маньчжоу-Го соглашались лишь на 50 миллионов. Чтобы повлиять на руководство СССР, японцы создали так называемую 'гужевую войну' с КВЖД за привлечение грузов. Они принуждали китайских крестьян буквально за гроши возить груз из Харбина и других районов в Чанчунь для отправки их на ЮМЖД, всеми способами воздействовали на грузоотправителей с тем, чтобы запретить отправку их грузов на КВЖД. В итоге в 1935 году пришли к соглашению по продаже КВЖД за 40 миллионов иен (примерно столько же в рублях) и еще 30 миллионов — в качестве компенсации увольняемым служащим КВЖД.

Тем временем в Японии происходили события. В результате выборов 20 февраля 1936 года много мест в парламенте заняли социалистические партии — народ наелся обещаний фашиствующих организаций и по факту проголосовал против них. Это не понравилось многим в офицерской среде, и особенно молодым офицерам. К этому времени в армии сложилось две группировки — 'группа контроля', которая ратовала за сохранение контроля над армией со стороны парламента, а значит и политических партий, и 'группа императорского пути', которая выступала против этого контроля — типа только император имеет право руководить армией. И вот 26 февраля молодые реакционно настроенные офицеры устраивают очередной путч. Снова были произведены нападения на резиденции министров, при этом премьер-министр и несколько министров снова были убиты или тяжело ранены, захвачены полицейские управления, редакции и типографии нескольких крупных газет. И в отличие от предыдущих попыток мятежа сейчас мятежники решили не распускать свои отряды после первой стадии — они стали дожидаться, что их поддержат сторонники 'группы императорского пути' из высших кругов армейского командования. А те и сами были в растерянности — про путч своих подчиненных они ничего заранее не знали. И наступило молчание — молчали имперцы, молчал народ, молчали промышленники и финансисты — боевых действий против путчистов не предпринималось, но становилось понятно, что их никто особо не поддерживает. И тогда флот, бывший всегда конкурентом армейских, ввел в токийскую бухту корабли с явным предупреждением мятежникам об их грядущей судьбе если сами не сдадутся. Наконец и армейское командование на четвертый день мятежа приняло решение его подавить.

Но путч сделал свое дело. После него политические партии несколько прикусили языки — никому не хотелось быть убитым в очередном военном путче — поэтому формирование нового кабинета министров проходило под сильным влиянием военных, в которых к тому же усилились позиции группы контроля — там тоже хватало людей, не желавших подчиняться воле единственного человека, за которым будет на самом деле стоять вполне определенная группа военных. Уж лучше пусть парламент, чем эти. Причем армия отклонила первый состав кабинета, когда новый премьер-министр представил его на согласование с военными (чего делать в общем-то не требовалось). И лишь заменив неугодных армейцам министров, кабинет приступил к работе. Армия стала определять внутреннюю политику.

С приходом нового кабинета военная промышленность получила новый импульс, причем за счет увеличения налогов и правительственных займов. Сильное влияние армии было неудивительным — несколько удачных операций в Маньчжурии и Китае смотрелись выгодно на фоне провала флотских в Шанхае, а других операций флот и не проводил — для него не было территорий, свободных от какого-либо крупного государства, соответственно, флотским и негде было отличиться, и они лишь злобно следили за успехами армейцев. Неудивительно, что государственная программа 1937 года имела явную материковую направленность — про флот тоже не забыли — начали строить им корабли, но основную скрипку играла армия.

Армейские круги еще больше упрочили свое положение, когда провели чистку в своих рядах. После февральского путча все общество было настроено враждебно к армии, поэтому высшее командование оседлало эту волну и провело серию увольнений и даже арестов младшего офицерства — не для того генералы холили и лелеяли в их рядах националистические и радикальные настроения, чтобы потом эта молодая поросль начала действовать через голову своего же руководства — так теперь хотя бы послужит разменной монетой. Двадцать человек из числа заговорщиков были казнены, семьдесят — сосланы на каторгу, еще более трех тысяч участников и сочувствующих были либо приговорены к разным срокам тюремного заключения либо уволены из армии. Предыдущие путчи сходили зачинщикам с рук, сейчас все было по другому — по армии прокатилась Чистка.

В результате в армии верх взяла 'группа контроля', отстранив от командования 'группу императорского пути'. Но под это дело военные выторговали себе многие преференции, самая важная из которых заключалась в том, что теперь пост военного министра мог занимать только генерал, находящийся на действительной службе, а не как ранее — в лучшем случае — отставной, а то и вовсе — прости-господи — шта-а-атский. После этого правительство начало фактически лишь подписывать проекты, которые приносили им из генштаба и штаба флота — ведь кабинет министров был создан только из одобренных военными министров, то есть последние имели тесные связи с военными кругами, да и при несогласии министров с предложениями военных военный министр мог подать в отставку, и тогда надо было переформировывать весь кабинет, и министры могли лишиться своих портфелей — золотом и шантажом можно сделать больше чем демократией. Именно тогда были приняты решения о захвате Южных морей (инициатива флота) и захвате Северных территорий, то есть Дальневосточного и Забайкальского края СССР вместе с Монголией (инициатива командования армии — в последнем случае группировка Генштаба еще хотела не допустить захвата Квантунской армией (которая вообще-то и подчинялась генштабу) всего Китая — это слишком бы усилило командование Квантунской армии, а генштабовским такого было не надо).

Правда, само по себе назначение военного министра тоже не было простым делом. Так, при формировании кабинета в 1937 году премьер-министр был поставлен перед выбором — то ли назначать военным министром ставленника от высшего офицерства, то ли ставленника от среднего офицерства. В итоге премьер пошел на поводу высшего генералитета, но при этом потерял поддержку среднего офицерства. Насколько я понимаю, разница между группировками была в том, что высшее офицерство было связано с концернами и финансовыми магнатами и их целью была нажива именно этих воротил, тогда как среднее офицерство ратовало за социалистические преобразования — чтобы прибыль не оставалась в руках немногих, а распределялась между малоимущим населением, из которого и были выходцами многие молодые офицеры. Но по внешней политике обе группы были едины — завоевания, завоевания и еще раз завоевания — одни хотели на этом срубить много бабла, другие — подняться в должностях (ведь когда война — там и выплаты, и больше возможностей продвинуться по службе, а если поменьше соваться на передовую — так и риск минимальный), и все хотели снизить социальную напряженность в японском обществе за счет других стран. Ну крысы — они крысы и есть.

В 1937 году произошли еще более важные изменения. Старые партии, которые образовались еще в конце 19 и начале 20 века и представляли крупных чиновников, капиталистов и землевладельцев, выдвинули законопроект, по которому смягчалось наказание для лиц, нарушивших выборное законодательство — хотели упростить себе возможности манипуляции на выборах и заодно оправдать тех, кто был в них уже уличен и осужден за это — надо было вытаскивать тех, кто исполнял волю этих партий. Правительство не принимало этот законопроект. Тогда старые партии устроили бойкот — просто перестали принимать на заседаниях парламента законопроекты правительства, пока то не примет их законопроект — в парламенте у старых партий было большинство, поэтому могли себе позволить такие игры. Правительству ничего не оставалось, как распустить парламент и назначить перевыборы. И тут неожиданно для всех большинство мест получает блок из социалистических партий, выдвигавших социалистические и антифашистские лозунги — старые партии, потеряв большинство, выстрелили себе в ногу. Такой сдвиг политических раскладов влево сильно повлиял на разразившуюся вскоре войну, сделав ее затяжной. Как отметил тогда же один из политиков — 'Антивоенными мыслями заражен весь народ. Боюсь, что, если мы вновь распустим парламент, взаимоотношения между армией и народом могут еще более ухудшиться'. Но верхушка была нацелена на войну.

А новая война назревала давно — Япония хотела доделить Китай с другими державами по справедливости (ну то есть оттяпать себе все — 'Азия для азиатов !'), поэтому спешила, пока западные страны рассчитывали на ее нападение на Советский Союз и потому сквозь пальцы смотрели на 'шалости' своих восточных 'партнеров'. Для отделения северных провинций Китая от самого Китая японцы уже активно разыгрывали монгольскую карту — в северных провинциях проживали преимущественно монголы, их и подбивали на отделение и создание собственного государства по типу Мунчьжоу-Го. Национальная карта всегда выстреливает при слабом правительстве.

В мае 1936 года на территориях Внутренней Монголии монгольскими князьями было образовано государство Мэнцзян — оно располагалось вдоль юго-восточной границы МНР, восточнее лежали китайские провинции, которые были фактически под оккупацией Квантунской армии, и еще восточнее — уже Маньжоу-Го. В ноябре 1936 года японский полковник возглавил монгольскую армию сепаратистов и под лозунгом 'Монголия — для монголов' — начал военные действия против китайских войск к югу от Мэнцзяна — в провинции Суйюань (к югу от МНР и к северу от Центрального Советской района Китая). Но войска губернатора провинции Суйюань — генерала Фу Цзои — надавали монголам по шеям. Суйюаньскую армию поддержал весь Китай — был организован сбор теплых вещей, продовольствия, медикаментов, на север отправились сотни добровольцев, а когда суйюаньцы одержали победу — ликованию китайцев не было предела.

Все поняли, что японцев можно бить. Хотя причем тут японцы — мне было непонятно — армия-то была монгольской, пусть и при поддержке японцев. То, что китайцы могут бить японцев, было понятно и из Шанхайских боев 1932 года, и при обороне Китайской Стены 1933 года, когда японцы пытались продвинуться на юг и им удалось захватить стену к северу от Пекина, но большие потери от слабовооруженных и малочисленных китайских войск не позволили идти дальше и дело закончилось лишь тем, что китайцев заставили вывести свои войска из северных провинций Китая (что уже немало, но не то что хотелось бы). Но — вот почему-то именно после суйюаньских событий весь Китай решил, что с японцами можно справиться. По всей стране снова прокатились антияпонские выступления, на японских предприятиях в Китае прошли стачки, подавленные как японскими войсками, находившимися в сеттльментах, так и чанкайшистами и синерубашечниками — Чан Кайши все еще надеялся разбить коммунистов и уже потом заняться японцами. Вот — на волне этих событий в конце 1936 года произошел Сианьский инцидент с арестом Чана Кайши, когда его вынудили подписать перемирие с коммунистами и организовать общекитайский антияпонский фронт.

Дело с этим фронтом двигалось медленно, хотя блокада советских районов была снята. В апреле 1937 года КПК организовала молодежную добровольческую армию, в которую тут же вступили тысячи студентов и даже школьников по всему Китаю. На этой волне даже самые дисциплинированные части армии Гоминьдана все меньше заботились о здоровье японских подданных и японских частей, расквартированных в прибрежных городах Китая — в японских сеттльментах. Японцы тоже не чурались создавать поводы для 'пострелять'. 7 июля 1937 года японские войска проводили ночные маневры близ Пекина — типа тренировались. Кто-то в них то ли пальнул то ли просто кто-то услышал странный свист над головой, при перекличке не досчитались одного японского солдата (потом он объявился — отлучался в кусты) — ну ясно — 'китаезы убили'. Командир японского полка тут же потребовал безоговорочной сдачи города, получил 'хрен вам' — и захватил город и окружающие высоты — дело происходило на берегу реки и сам инцидент получил название 'события у моста Марко Поло' (он же — мост Лугоуцяо). Началась вторая японо-китайская война.

Собственно, не 'услышь' японцы этого выстрела в тот день, 'услышали' бы в другой — Японии, точнее — ее кабинету министров и правящим партиям — война была нужна дозарезу — раздутый военными расходами бюджет не оставлял средств на мирное производство, цены росли как на дрожжах, несмотря на приказ их заморозить — еще полгода-год — и голодный народ Японии сам скинет несостоятельный кабинет и военных — ведь многие из последних были сами выходцы из народа, а устраивать путчи и перевороты — им не привыкать — на то они и военные, чтобы не сцать делать рискованные шаги. А объявление войны позволяло ввести чрезвычайные меры и 'объяснить' народу — почему ему живется так плохо — 'это все из-за войны, на которую мы вынуждены пойти из-за злобных китайцев'. Ну и просто надо же было как-то окупить все вложения в армию.

Война вообще много кого выручила в тридцатых годах — повторный кризис в США в 1937-38, наступавший пипец в Германии в то же время — выручила она и японских правителей. Причем первые три недели еще делались попытки договориться — после нескольких стычек между командирами китайских и японских частей было заключено локальное прекращение огня, но 15 июля Япония уже объявила об отправке в Китай дополнительных войск, да и китайский народ и многие высокопоставленные деятели желали выбросить японцев из Китая — с обеих сторон мало кто хотел мира. Японцы еще потянули с переговорами пару недель, но к концу июля они уже закончили переброску войск, выдвинули ультиматум о сдаче Пекина и на следующий день захватили его, а 30 июля начали наступление по всему Северному фронту. Первые дни 29й корпус китайской армии противостоял японцам в одиночку — он был под командованием одной из военных клик, поэтому центральное правительство не высылало ему подмоги, чтобы подточить их силы с 'помощью' японцев. Тем не менее, корпус оказал ожесточенное сопротивление, в него влились множество добровольцев, и даже полицейские на оттяпанных ранее китайских территориях подняли бунт против японцев. Наступление в Северном Китае застопорилось.

Причем сама по себе война еще не была объявлена — все подавалось обеими сторонами как локальный инцидент. Прямо как начало Великой Отечественной, когда многие воспринимали это как всего лишь непродолжительный инцидент, недоразумение — встречался я с такими высказываниями. Поэтому для высадки в Шанхае (опять !) японцы тоже подождали предлога и начали ее только когда в Шанхае был убит японский полицейский. И высадка происходила под предлогом 'наказать китайскую армию за это убийство'. Бои начались 13 августа 1937 года и длились — внимание ! — весь сентябрь и октябрь, и лишь когда в начале ноября японцы снова высадили несколько дивизий в тылу китайских войск — только тогда китайцам пришлось оставить Шанхай — окончательно японцы захватили его лишь 11 ноября — через три месяца после начала боев, потеряв 50 тысяч убитыми и раненными. Совершенно невпечатляющие результаты. Дальше было примерно так же.

Через месяц — 13 декабря — японцы захватили Нанкин (250 километров на восток от Шанхая) — столицу Китайской Республики. И устроили там Нанкинскую резню, длившуюся почти месяц — погибло несколько десятков (если не сотен) тысяч китайцев, в основном мирных жителей — женщин, детей, стариков — японцы мстили китайцам за ожесточенное сопротивление. Всего же китайцы потеряли за время боев за Шанхай и Нанкин почти триста тысяч человек.

На севере японские войска продвинулись на юг до Хуанхэ и на запад до провинции Шаньси, где вступили в прямое соприкосновение с войсками коммунистов. Потери японцев составили около 70 тысяч человек убитыми и раненными. К концу года японцы оттяпали северо-восточный угол Китая — примерно по прямой от самой южной точки границы с МНР на юго-восток к морю.

Тем не менее, начало военных действий ускорило создание антияпонской коалиции. Еще летом коммунистические войска влились в Народно-Революционную армию Гоминьдана в виде отдельных армий, а советский район был переименован в Особый приграничный район. Гоминьдан, в свою очередь, отменил наказания за преступления против государства и выпустил из тюрем политзаключенных. Образовался единый антияпонский фронт.

ГЛАВА 4.

Но когда Япония в августе 1937 года объявила о блокаде побережья Китая, США поддержали его. И при этом Чан Кайши все еще рассчитывал именно на помощь Англии и США — на их оружие, а может и помощь войсками. Он опасался, что поднявшийся на борьбу с японцами народ затем не вернется по домам, а обратит оружие против него и четырех крупнейших семейств, контролировавших Китай. Поэтому первые три месяца он ничего не делал, чтобы оказать сопротивление в Северном Китае — именно поэтому японцы сравнительно быстро смогли его занять. Там воевали против японцев только армии Гоминьдана, которые там уже находились, да коммунистические соединения — их 8я армия. Так, совместными действиями они разгромили японскую дивизию, уничтожив более трех тысяч японцев и захватив богатые трофеи. В сентябре крупные бои шли в провинции Шэньси, где 8я армия целый месяц сдерживала японцев. Если бы Чан Кайши нанес тогда удар с юга, с японской агрессией было бы покончено.

С захватом Нанкина японцы рассчитывали что Китай сдастся. Но правительство Чан Кайши, перебазировавшись в Ханькоу, после некоторых колебаний и под нажимом китайской общественности все-таки решило продолжать борьбу. К тому же в предыдущие годы большое число американских военных и представителей могущественной финансовой олигархии было назначено советниками китайского правительства по политическим, военным, финансовым, транспортным и другим вопросам. Через этих советников США получили в Китае огромные привилегии и не хотели терять завоеванные позиции, поэтому настаивали на продолжении борьбы.

И тогда уже японцы в декабре продложили перемирие. Перед этим они в ноябре неофициально уже предлагали заключить мир, но предложенные условия не устроили Чан Кайши, к тому же он рассчитывал на результаты конференции, которую собрали ведущие страны для разбора ситуации в Китае. Но расчеты Чана Кайши на осуждение действий Японии, а то и на вступление в войну ведущих держав не оправдались. Более того — США даже выпустили обращение, в котором, осуждая действия Японии, вместе с тем выступали за гарантии для Японии — экономические и по предоставлению сырья — и волки сыты, и овцы целы, и пастуху вечная память — понятно, что вся эта щедрость была бы за счет Китая. Политика умиротворения агрессоров применялась не только в отношении Гитлера, но и Японии — западные державы рассчитывали, что эти упыри в конце концов нападут на СССР, на чем те и играли, время от времени выдавая нужные лозунги и изречения о борьбе с коммунистической заразой.

В декабре Кайши все-таки принимает за основу первоначальные японские условия — отказ от антияпонской борьбы и включение в антикоммунистическую борьбу, создание на ряде территорий Китая нейтральных зон (по факту — зон, контролируемых Японией), выплата контрибуции. Япония — точнее, Генштаб — и сама была заинтересована в становлении мира — ей надо было готовиться к войне с Советским Союзом, и после замирения Китая и открытия его рынков она получала необходимые ресурсы для продолжения такой подготовки. Но тут другая часть японской военщины, в частности — министерство обороны — подкладывает бомбу под эти мирные переговоры — в захваченных районах Северного Китая создается Временное правительство Китайской республики. Стало понятно, что отдельные группы японской элиты хотят заполучить весь Китай — целиком и полностью, и обладают достаточными ресурсами, чтобы добиваться своего. А вдобавок в восточных провинциях — Шанхай и на сотни километров вокруг него — японцы организовали еще и Реформированное правительство Китайской республики, которое возглавили руководители аньхойской военной клики, разбитой Чаном Кайши еще в конце двадцатых, но так и не добитых.

И у японцев был шанс добить Китай. К 1 января 1938 года потери китайской армии составили 800 тысяч человек — убитыми, раненными, пропавшими без вести — 40% численности армии. Из 23 эскадрилий ВВС (500 самолетов) осталась лишь одна, из двух танковых батальонов — один, потеряна половина артиллерии, из тридцати кораблей ВМС остались три канонерки. Японцы захватили провинции с населением 80 миллионов человек — 20% населения, Китай лишился 80% залежей угля и железной руды, 40% добываемой соли, 30% сельхозпродуктов. Производство вооружения резко снизилось, так как много предприятий либо были захвачены либо перевозилось вглубь страны.

В самой Японии также закручивались гайки. Были введены дополнительные налоги, образовано Плановое бюро — фактически генштаб по руководству японской экономикой, учреждена Императорская главная ставка — военные окончательно вышли из-под опеки политиков и могли вести войну по своему усмотрению, хотя еще не сошлись во мнении — какую именно — то ли против Китая, то ли против СССР. В январе 1938 года был принят закон о всеобщей мобилизации нации, по которому любая область деятельности могла быть поставлена под полный контроль правительства одним лишь указом императора, без необходимости проводить решения через парламент. Также были проведены аресты антивоенных активистов, запрещено несколько партий и профсоюзов, стоящих на интернационалистических и либеральных позициях.

Сторонники войны с СССР тоже не сидели сложа руки. Весной 1938 года один из основных партнеров Китая — Германия — разворачивается в сторону Японии, отзывает из Китая своих военных советников и инженеров, отказывает в очередном кредите — в Германии начинали считать, что китайский рынок будет ей доступен через Японию, которая к тому же могла бы стать союзников в войне с СССР — такое ослабление китайцев по идее должно было сделать их более сговорчивыми. В Японии премьер Коноэ с помощью императора все-таки выдавил из кабинета министров военного министра и министра иностранных дел, которые отказывались вести переговоры с Гоминьданом, и таким образом снова возникла возможность заключить мирный договор с Китаем. Более того — появилась возможность подвинуть в армии группировку сторонников контроля со стороны парламента (то есть толстосумов) в пользу 'императорской группы' (то есть тех, кто был без поддержки этих толстосумов и потому мог рассчитывать только на свои силы).

И пока шли все эти политические маневры, армейцы 'китайской направленности' продолжали вопреки воле политиков наступление вглубь Китая. В конце марта прошла битва за Суйчжоу (200 километров от побережья, 500 километров на северо-запад от Шанхая, 600 километров на юг от Пекина), где японские войска сначала натолкнулись на сильное сопротивление и даже были вынуждены отступить, а потом и попасть в оперативное окружение — тысячи китайских 'фермеров' резали в тылу японских войск провода, сжигали мосты и разрушали железнодорожное полотно, так что боеприпасы приходилось сбрасывать даже самолетами. Затем случилось совсем уж непредвиденное — китайцам удалось выдавить японские войска из города, взяв почти тысячу пленных, несколько десятков орудий, несколько бронемашин, тысячу пулеметов и десять тысяч винтовок. Очередное поражение японских войск несколько охладило пыл зарвавшейся военщины — предыдущие быстрые победы несколько вскружили голову японским военным, и вот уже третье поражение было тревожным звоночком — быстро Китай не победить. Снова весы качнулись к заключению мира.

Лишь через месяц, увеличив свою группировку в том районе в три раза — до двухсот тысяч человек, да с применением химического оружия — японцы смогли занять важный транспортный узел Суйчжоу и начали двигаться дальше — на Ухань — очередную столицу Китая. И столица была бы взята, но в июне китайцы разрушили дамбы, предохранявшие от наводнений на Хуанхэ. Были затоплены громадные территории — тысячи квадратных километров в трех провинциях. Только сельского населения утонуло восемьсот тысяч человек, и то — по самым скромным подсчетам. Устье Хуанхэ сдвинулось на сотни километров к югу. Гигантская рукотворная катастрофа. Но она же нанесла урон и японским войскам — много солдат утонуло, японцы потеряли десятки танков и орудий — утонувшими и завязшими в грязи. Продвижение японской армии было остановлено на несколько месяцев. И так как военные снова облажались, идея мирных переговоров с Китаем снова взяла верх.

А чтобы уменьшить сопротивление внутри Японии этим переговорам, в июле-августе 1938 года часть японской военщины 'советской направленности' развязала войну против СССР — типа две войны не потянуть, так закончим хотя бы китайскую — снова поставили всех перед фактом. Причем в отличие от многочисленных предыдущих инцидентов на границе, сейчас применялась не только пехота, но и танки, артиллерия. Результат боев у озера Хасан был неоднозначным. Да, японцам не удалось быстро победить в конфликте, поэтому-то они скоренько и свернули боевые действия, но вот по потерям счет был в их пользу. Просравшего все полимеры Блюхера отстранили от командования еще в ходе боев, а потом по результатам расследования и вовсе арестовали, ну а когда он умер в тюрьме в ходе следствия, приписали ему шпионство в пользу Японии — типа 'советские командиры не могут просирать полимеры, так делают только шпионы'.

Видимо, по результатам этих боев японская военщина решила, что все-таки сначала надо разобраться с Китаем — переговоры снова закончились, началось наступление на Ханькоу (Ухань, 450 километров на юго-запад от Нанкина), где находилось китайское правительство, а в октябре — на Кантон (Гуанчьжоу), находившемся на южном побережье Китая, рядом с Гонконгом. Кантон японцы взяли быстро — десантом захватили форты на подходе к городу, затем высадили десант и китайские войска оставили город без боя, отдав японцам как сам город, так и богатые склады с амуницией, боеприпасами, продовольствием — тем более что укрепления строили из расчета отражения атак с севера, со стороны материка, тогда как японцы зашли со стороны моря. А вот битва за Ухань длилась аж четыре месяца и в ней участвовало полтора миллиона человек — более миллиона со стороны китайцев и четыреста тысяч — со стороны японцев. Грандиозная битва.

Китайцам были неведомы планы японцев, поэтому приходилось распылять силы — часть отправлять на северное направление, так как ждали наступления японцев на Ухань именно с севера, часть — на южное — чтобы прикрыть Наньчань. Фортификационные работы велись, но вяло — все из-за той же неопределенности и китайского авось. К тому же эти сооружения делались по чертежам немецких военспецов, которые давали советы на уровне Первой мировой, из расчета на плотности европейского ТВД. В Китае же японцев не хватило бы на то, чтобы окружить Ухань, поэтому строительство полноценной кольцевой обороны просто не имело смысла. С 1938 года там действовали советские военные советники, которые предлагали вместо круговой обороны города создать три линии фронтальной обороны, расположенные последовательно с востока на запад, вписать в них форты на Хуанхэ, создать отсечные позиции фронтом на юг и на север, в местах, удобных для высадки десантов — подготовить заграждения и позиции для кочующих батарей.

Поначалу японцы планировали захватить Ухань еще в августе, но возрастающее сопротивление китайской армии вносило коррективы в эти планы — военное мастерство китайцев хоть и медленно, но постоянно возрастало, они все чаще применяли контратаки и маневр, заходя во фланг и тыл отдельных японских подразделений, так что японцам постоянно приходилось останавливаться и вставать в оборону — если вообще успевали это сделать до того как были разбиты. Большую помощь оказывали советские летчики-добровольцы — они выполняли воздушную разведку и штурмовку японских колонн, вели воздушное прикрытие китайских частей.

Сильно мешала раздробленность китайских соединений. При общей численности китайских войск к началу войны почти в два миллиона, непосредственно под командованием Чан Кайши было всего триста тысяч человек, еще семьсот — опосредованно через его генералов и губернаторов провинций, а остальные войска были в подчинении разнообразных милитаристов. Поэтому командующие старались подставить под удар соседа, а свои войска — сберечь, старались выдвигаться в назначенный им район помедленнее — авось японцы наткнутся на кого-то еще.

Мешали и некоторые соображения тактического характера. Так, в китайской армии считалось, что берег Янцзы удержать все-равно не удастся — японцы подтянут свои канонерки и крейсера, ударят с воздуха бомбардировщиками и все-равно высадят десанты. Поэтому в первой линии обороны по берегу была хлипкая цепочка окопов, а основные силы держали в глубине, чтобы уже там оказать сопротивление. К тому же окопы вдоль реки устроили по географическому гребню высот, а не по боевому. Соответственно, мало того что они выделялись на фоне неба, так еще у подножия этих высот были обширные мертвые пространства. Не были подготовлены и данные заградительного огня по местам наиболее вероятной высадки десанта, там, где есть пологие берега и отсутствуют длинные отмели — чтобы судам можно было подойти к самому берегу, а десанту потом взобраться на него. Отсутствие береговой обороны вскоре и сказалось. В два часа ночи японцы высадили десант силой в батальон. Китайцы спали, поэтому когда обнаружили японцев у себя под носом, просто отступили в панике. Командованию никто не доложил — все были заняты спасением собственных задниц. Поэтому в штабе армии о высадке узнали лишь в восемь утра, когда японцы продвинулись уже на шесть километров от реки. Выдвижение резервов смогли начать уже в три часа дня, и тут же над колоннами появились японские бомбардировщики — движение прекратилось. А японцы высадили уже дивизию и она начала двигаться на юг, расширяя плацдарм. Но там была остановлена соседней армией — ее командир провел несколько удачных контратак и засад по выдвигавшимся японским колоннам. Зато японцам удалось продвинуться восточнее — они выполняли высадку десанта под прикрытием дымовых завес, китайцы приняли это за газовую атаку и в панике покинули обороняемый город — японцы получили удобные пристани для нормальной высадки большого десанта и грузов. Штаб же района вообще узнал об этих событиях лишь на третий день, когда было поздно что-то предпринимать, поэтому еще удерживавшим свои позиции армиям и дивизиям также было приказано отступать на новые рубежи обороны, и спасло китайцев от разгрома только то, что после захвата обширного плацдарма японцам также надо было перегруппироваться и подтянуть резервы.

Советские военспецы тут же порекомендовали Чану Кайши провести контрудар, так как японцы откровенно зарвались и, проникнув на южный берег Янцзы на 60 километров, потеряли поддержку флота с реки. План контрнаступления был составлен, но само контрнаступление не проведено — Чан Кайши берег свои войска, а одними лишь войсками милитаристов его было невозможно провести — несколько позднее один из милитаристских генералов попытался было контратаковать японцев, но не смог сосредоточить свою дивизию — подразделения прибывали к месту боя разрозненно и вводились в бой по мере прибытия, так что японцы просто били их по частям. А потом и сами перешли в контрнаступление, применив отравляющие газы. Но затем продвижение японцев застопорилось — впереди лежала горно-озерная местность и китайцы обороняли узкие перешейки до конца сентября.

И под этим прикрытием стоились линии укреплений, доты, артиллерийские позиции, было сконцентрировано 80 неплохо вооруженных дивизий. Советские военспецы работали фактически начальниками штабов гоминьдановских дивизий. К первой декаде сентября укрепления были готовы на 70%, кроме того, поступала партия вооружения — в Гонконг прибыли зенитные пулеметы, полевые пушки, армия была обеспечена снарядами, а авиабомб так и вообще хватит лет на десять. Поступившей из Советского Союза артиллерией было укомплектовано несколько артиллерийских бригад, механизированная дивизия с танками Т-26. Но среди высшего генералитета китайской армии были разные настроения — одни, включая Чан Кайши, собирались драться за Ухань до конца, другие планировали пути отхода, а то и начинали понемногу эвакуацию своих учреждений, штабов, тылов — чтобы не остаться голыми после 'неминуемого' разгрома. Тем временем японская армия весь август и сентябрь с боями продиралась к Ухани. Скорость ее продвижения составляла всего километр в сутки, а потери за два месяца составили 100 тысяч человек — почти как у китайцев, но последние превосходили числом японцев как минимум в три раза, так что такой размен был им выгоден. Еще месяц таких боев — и японцы просто закончатся. Это при том, что китайские войска, находившиеся в стороне от основной линии японского наступления, бездействовали на своих позициях, вместо того чтобы бить японцев по флангам, как настойчиво рекомендовали Чану Кайши советские военспецы. Но тот не мог сдвинуть генералов с места.

В середине октября быстрое падение Гуанчьжоу — крупного портового города на юге Китая — деморализовало китайские войска. К тому же японцы начали охват Ухани с севера и юга двумя колоннами. В этих условиях было принято решение на отвод войск от города. Большое значение в этом решении сыграла разношерстность войск. Из 45 дивизий лишь десять были войсками центрального правительства. Остальные — провинциальных правительств — чахарская армия, шаньдунская, хэбэйская, гуансийская, сычуаньская, гуйчжойская. Все эти генералы берегли свои войска, из-за чего было упущено несколько благоприятных возможностей по разгрому отдельных японских частей, а также потеряно несколько выгодных позиций, когда из-за нежелания отдельных генералов нести потери при столкновениях с японцами их вояки просто отходили, оголяя фланги соседей, и тем не оставалось ничего другого как тоже отходить. 26 октября японцы высадились в порту Ухани, где не оставалось уже ни одного китайского солдата. К 12 ноября китайское командование наконец наладило связь с отходившими армиями и дивизиями, перегруппировало их и стабилизировало фронт.

В итоге Уханьская битва — точнее, битва на пути на Ухань, так как за сам город боев не велось — длилась 150 дней — с 13 июля по 12 ноября. За это время японцы продвинулись на запад вдоль Янцзы на 350-400 километров, по два-три километра в сутки. Потери обеих сторон составили примерно по триста тысяч человек — для Китая это была несомненная победа. Большую роль сыграла советская авиационная группа численностью в 180 самолетов (из 280 общей численности китайской авиации), при этом японцы только в боях за Ухань потеряли 200 самолетов, а всего с декабря 1937 по декабрь 1938 — более 900 самолетов. Наши, понятно дело, постоянно менялись — только награжденных и только за год было более 400 пилотов (за всю войну погибло 200 советских пилотов). В боях за Ухань авиацией было потоплено или повреждено 50 японских судов и кораблей, а всего — более 120.

Гоминьдановское правительство обосновалось в Чанша — городе в 300 километрах на юг от Ухани и в 550 километрах на север от Гуанчжоу — оба пункта были уже заняты японскими войсками. Везде царила паника, упадничество, нередкими были разговоры о капитуляции. Вместе с тем, китайская армия накапливала необходимый опыт, войска стали более устойчивы в обороне, более смело маневрировали. Конечно, недостатков было море, но и такой рост мастерства сказывался — если в первые полгода войны японские войска при захвате Северного Китая продвинулись на 1100 километров, то за вторые полгода — всего на 300-400 километров. По идее, от Чаньша до западной границы с Мьянмой было еще 1500 километров, до Тибета — более трех тысяч километров, а до северо-западного угла Китая — Синцзяна — почти четыре тысячи. Отступать было куда еще не один год, хотя местность там была уже дикой — были потеряны густонаселенные восточные районы Китая. Но и ситуация с потерями улучшалась. Если в первые полгода они составили отношение 5:1, то во вторые полгода — уже 1:1. С учетом того, что китайцев тупо больше — это уже неплохо, а с учетом динамики — так просто отлично. Все эти выкладки советские военспецы предоставили Чан Кайши, тот повеселел и отмел предложения прояпонской группировки Гоминьдана заключить с Японией мирный договор — Кайши собирался воевать до конца, тем более что коммунисты тоже планировали бить японцев всегда и везде.

К тому же японцы больше не могли преследовать китайскую армию — их коммуникации оказались слишком растянуты, оторванность от Янцзы ухудшила снабжение, гористая местность снижала возможности для маневра. И провинция Хунань осталась в руках китайских войск. А ее население в 40 миллионов и теплый климат позволяли снимать по два урожая риса каждый год — была даже поговорка 'Когда в Хунани и Хубэе хорошая жатва — весь Китай будет сыт'. В этой же провинции были залежи сурьмы, которую Китай поставлял на внешний рынок и владел им на 80%, здесь же были залежи марганца и богатые угольные шахты с годовой производительностью 420 тысяч тонн. То есть было и чем питаться, и чем оплачивать поставки вооружений. Провинцию надо было удержать.

Тем более что 'за спиной', западнее, лежала провинция Гуйчжоу — такая же богатая на урожаи и полезные ископаемые, хотя и менее развитая — еще и в конце 19го века это была фактически независимая от Китая территория народности мяо и некоторых других, а вообще — из всего Китая ханьцам принадлежала только полоска шириной 200-300 километров вдоль моря, да и то вдоль центральной части страны. Все остальные пространства в почти четыре тысячи километров с востока на запад и три с половиной с севера на юг — если считать от Амура — были землями других народностей, покоренных китайцами в разное время и с разным успехом — после Синьхайской революции как минимум половина территории Китая просто не признавала центральные правительства — особенно Синцзян и другие западные провинции, а еще треть — признавала время от времени, да и то условно — как например провинции Маньчжурии, Внутренней Монголии на севере, та же Гуйчжоу, Гуанси, Юнань на юге — везде были свои народности и свои правительства и все хотели так и сохранять свою самостийность. Так что — вроде бы и велик Китай, а отступать некуда — позади — враждебные племена. Сражались они с коммунистами, когда те проходили по этим землям во время своего Великого Похода 1934-35 годов, могут начать сражаться и с китайскими националистами, то есть выступить на стороне Японии.

ГЛАВА 5.

После оставления Ухани китайцы, пользуясь затишьем, пытались организовать новую линию обороны, которая шла по горной цепи. Советники рекомендовали Гоминьдану широко применять тактику засад, которой широко пользовались коммунисты — это тоже сдержало натиск японцев, в одном из эпизодов им после одной из таких атак даже пришлось откатиться на 50 километров. Наступило равновесие — ни одна из сторон не могла наступать, но могла обороняться. В этих условиях Чан Кайши наметил следующий план: 'Население важнее армии, партизанская война важнее регулярной. Надо превратить тыл противника во фронт, использовав одну треть всех сил для войны в тылу противника' — по сути, он решил перенять тактику коммунистов. Был наконец принят закон о всеобщей воинской повинности — ранее в солдаты шли только чтобы по окончании службы получить земельный надел. Правда, от службы можно было откупиться — ну так деньги тоже нужны.

С юга тоже все было спокойно — после захвата Гуанчьжоу японцы отодвинули китайцев на 30-50 километров от города и остановились — три их дивизии наступали против восемнадцати китайских, и когда китайцы разобрались что происходит — возможность наступать иссякла. Так стороны и простояли на юге более десяти месяцев, занимаясь каждая своими делами — обе стороны строили укрепления, японцы осваивали захваченные территории, китайцы — набирали и обучали армию, что сделать было трудновато — много людей призывного возраста еще раньше уехало в Индонезию, Малайю, Индию — подальше от войны. Так что несмотря на многочисленное население, укомплектовать армию было не так-то просто. Одновременно китайцы разрушали все дороги и мосты, ведущие от побережья на север — дороги перекапывались широкими рвами, мосты разрушались, тоннели забивались камнями, в реках на фарватерах топились баржи, груженые камнем. Строилась настоящая засечная черта. И за этой чертой — сеть опорных пунктов емкостью на батальон каждый, всего — сто один опорник. Это помимо множества отсечных позиций, позиций для засад и артиллерии.

До конца 1938 года происходили локальные бои — обе стороны пытались выработать новую тактику и накопить силы, поэтому крупных наступлений не происходило. Японцы так вообще выбрали тактику изматывания — захватив слишком много территорий, они не могли установить на них полный контроль. Китайцам тоже приходилось несладко — после захвата японцами всех важных портов и блокады побережья они получали товары из внешнего мира только по трем дорогам — узкоколейке из Французского Индокитая, по бирманской дороге и по Синцзянскму тракту. Ну и юго-восточное побережье Китая протяженностью 800 километров было в целом свободно от японцев и имело связи с внутренними районами Китая — несмотря на устроенную японцами морскую блокаду, через это побережье доставлялись грузы, в том числе и оружие.

Но за него приходилось платить большую цену, и прежде всего — крестьянству. После переезда в Чунцин китайское правительство, стремясь восстановить способность к сопротивлению, усилило экономический контроль. Однако результатом этого явилась лишь концентрация и усиление бюрократического монополистического капитала и как следствие этого рост богатства четырех семейств, господствовавших в Гоминьдане. Подобная политика привела лишь к усилению гнета над средними и мелкими предпринимателями, а также крестьянами, и мешала полному использованию возможностей для ведения антияпонской войны, которые зависели в том числе и от развития мелкого и среднего предпринимательства, удельный вес которого в китайской промышленности был исключительно велик. Так, состоявшийся в Ханькоу в марте 1938 года чрезвычайный съезд Гоминьдана принял решение 'о необходимости установления контроля за функциями банков с целью соответствующего регулирования промышленной деятельности' и 'о запрещении присвоения прибылей, нажитых нечестной торговлей, а также о запрещении спекуляции и введении контроля над ценами'. Однако если посмотреть на капиталовложения чунцинских банков (эти банки, как государственные так и частные, контролировались четырьмя семействами и другими представителями высшей бюрократии Гоминьдана) за период антияпонской войны, то окажется, что непроизводительные капиталовложения в торговлю намного превышали капиталовложения в сельское хозяйство, горную и обрабатывающую промышленность. Так, в 1939 году капиталовложения в торговлю составили 89 процентов всех капиталовложений, а капиталовложения в сельское хозяйство, горнорудную и обрабатывающую промышленность — всего 0,1 процента, в 1940 году соответственно — 96 и 3 процента, в 1941 году — 89 и 7 процентов. Сложилось такое положение, что сами господствующие группы Гоминьдана больше всего нарушали решение съезда и сосредоточивали все свое внимание на спекуляции и захвате монополии на торговлю. А промышленное производство тянули на себе националистически настроенные средние и мелкие предприниматели.

Чунцинское правительство вело антияпонскую войну главным образом за счет иностранной помощи, ради которой было принесено в жертву китайское крестьянство. Так, например, правительственный комитет внешней торговли, добивавшийся увеличения экспорта, надеялся путем получения иностранных товаров поднять военную мощь страны и с этой целью в принудительном порядке сосредоточил в своих руках все материальные ценности, предназначенные для вывоза. Затем комитет ввел монополию на торговлю различными материальными ценностями. Эта монополия охватывала значительный круг товаров, таких, как пищевая соль, сахар, горючее и т. д. Между тем разница между рыночной ценой на осенние шелковичные коконы и правительственной закупочной ценой за 1 тонну в 1938 году достигла 300 юаней, в 1939 году — 1580, в 1940 году — 2050 юаней. Чайный лист, хлопчатобумажные ткани выкупались по цене, составлявшей лишь часть себестоимости. Так, путем ограбления крестьян и других производителей за счет иностранной, и прежде всего американской, экономической и технической помощи осуществлялось некоторое восстановление промышленности. Если уровень промышленного производства в 1938 году взять за 100, то в 1939 году он составит 130, а в 1940 году — 186. В связи с ухудшением условий жизни народа активность масс в оборонительной войне снижалась, что также заставляло правительство все больше опираться на иностранные государства — и это несмотря на попытки развивать и собственную промышленность — ну, то, что от не осталось.

Новая военно-промышленная база развернулась в Сычуани. Само название Сычуань — а Четырехречье — по провинции протекали четыре крупные реки, а сама она была окружена хребтами высотой до пяти километров — укромное местечко. К тому же вполне населенное — около пятидесяти миллионов человек. Недаром Чжан Готао предлагал Мао Цзедуну оставаться здесь и образовывать новую базу коммунистов. Но Мао хотел идти дальше — с продовольствием были бы проблемы, да и обосновываться на чужой территории — означает попасть под руку этого Готао.

Сейчас же — к началу 1939 года — Китай создал в Сычуани новую базу тяжелой промышленности. Недра были богаты полезными ископаемыми, завод в Чунцине выплавлял полторы тысячи тонн стали в месяц — немного, но на производство легких вооружений и боеприпасов хватит — мы поначалу обходились и меньшими объемами, правда, мы много использовали металлического лома, включая рельсы и 'лишние' паровозы с вагонными тележками — китайцы же были лишены этого 'источника' металла. С началом войны в Сычуань было переброшено более ста фабрик и заводов из зон военных действий (в том числе сталелитейные, полиграфические, мукомольные, маслоделательные), к 1 февраля 1939 года в провинции находилось уже 85 металлообрабатывающих заводов, 43 из них были эвакуированы из восточных провинций Китая. Заводы испытывали большой недостаток в чугуне, стали, меди — их добычу еще предстояло нарастить. Завод по производству цемента давал 150 тонн цемента в день — он использовался прежде всего для строительства укреплений. Здесь же располагался завод по выработке бензина и смазочных масел из сланцев. Он давал в месяц 30 тысяч галлонов бензина и 3 тысячи галлонов смазочных масел — это примерно 100 и 10 тонн — немного, но и потребности были небольшими, так как много грузов перемещалось по железным дорогам, а то и гужевым, речным транспортом. Так, много заводского оборудования было перевезено на запад именно на джонках на тысячекилометровые расстояния, в том числе тяжелые детали машин. Например, именно так был эвакуирован буквально из-под носа японцев Ханьянский металлургический завод. Из Уханя было эвакуировано 10 текстильных фабрик, 44 механические мастерские, 4 электростанции и ряд типографий. Всего же с востока вглубь страны было передислоцировано 320 фабрик и заводов, из них большое количество было перевезено в Юньнань, Гуйчжоу и Гуанси. Тем не менее, были велики и потери. Так, из трех миллионов веретен и 25 тысяч ткацких станков было потеряно 1,8 миллиона веретен и 18 тысяч станков. Всего же из 96 крупных текстильных предприятий было потеряно 60, с учетом мелких фабрик было потеряно два миллиона веретен и 70 процентов оборудования ткацких предприятий. В мукомольной промышленности было потеряно 60 процентов производства, примерно столько же — по производству бумаги, древесного угля, соляной кислоты, в одном только Шанхае и его округе было потеряно 2350 фабрик и заводов, за пределами городского региона — еще 2375. Из 76 миллионов гектаров пахотной земли пострадало 40 миллионов, поголовье волов сократилось с 23 миллионов до 15.

Строили китайцы и дороги. На оккупированной территории остались около семи тысяч километров железных дорог, а на территории, контролируемой центральным правительством, всего лишь около трех тысяч. В 1941 году должны были вступить в строй железная дорога в Бирму протяженностью 660 км, строительство которой началось чуть позднее — в сентябре 1938 года и ее продолжение до Сычуани протяженностью 773 километра, к строительству которой приступили в декабре 1938 года. Шло строительство еще трех линий для связи провинций, остававшихся под контролем китайского правительства общей протяженностью 523 километров. Таким образом, в условиях войны строилось около 4800 километров железных дорог. Кроме того, центральным правительством после начала войны было построено 1500 километров, не считая коммуникаций, созданных провинциальными правительствами по заданию командования. велись работы по улучшению уже существующих магистральных дорог общей протяженностью 4741 километр. На Северо-Западе предпринимались усилия по расширению и улучшению полотна девяти дорог длиной 5822 километров. На линиях, соединяющих Северо-Запад с Юго-Западом, были закончены работы на трех дорогах длиной 2263 км. На Юго-Западе строились четыре дороги, на Северо-Западе — две, общей протяженностью 2300 км. В марте 1939 года будет открыта железная дорога Куньмин — Лашу, важная магистраль, соединяющая Китай с внешним миром. Протяженность ее — 964 км. Несмотря на потери густонаселенных территорий, Китай старался сохранить как внутреннюю связность, так и связанность с внешним миром.

Наращивалась и армия. Так, только в Сычуани с ноября 1938 года было призвано в армию 105607 человек, взято на учет 8 миллионов мужчин призывного возраста (от 18 до 45 лет), из них 3 миллиона прошли предварительную военную подготовку, то есть могли как-то действовать на поле боя, а не просто бегать в панике под градом пуль и осколков. В районе Чэнду только в запасных полках обучалось более ста тысяч солдат. Правда, только на политучебу отводилась треть учебного времени, причем помимо воспитания патриотизма и ненависти к предателям родины, проводилась борьба с 'вредными идеями' (прежде всего — коммунистическими, чтобы уменьшить влияние компартии в частях Гоминьдана). Впрочем, чувство патриотизма и так было развито в китайском народе, и даже вредило. Так, довести пленного до штаба было очень трудно, и даже несмотря на то, что за это платили от 50 до 100 юаней и издавали строгие приказы, пленные нечасто добирались до штаба — конвоировавшие их китайские солдаты обычно говорили, что пленные по дороге умирают. Практически все и поголовно. Поэтому офицеры старались допросить пленных по горячим следам, сразу же после взятия — потом скорее всего уже не представится такой возможности.

Масштабы подготовки войск были грандиозны. Всего по стране было сформировано 322 запасных полка, со штатной численностью в каждом до 2443 солдат и по 102 офицера. Полки в течение трех месяцев в состоянии были подготовить до 700 тысяч солдат и до 40 тысяч младших командиров. Таким образом, в год можно было обеспечить ввод в строй до трех миллионов солдат, не считая запасных полков в военных районах, которые назывались 'полевыми запасными полками'. Офицеры готовились на краткосрочных курсах и в центральной военной школе. Срок обучения в ней — один год. Школа имела отделения: пехоты, артиллерии, кавалерии, обоза, связи и саперное. Восемь отделений находились при военных районах, в их задачу входило усовершенствование знаний офицеров на местах. Все школы и курсы, вместе взятые, выпускали до 45 тысяч офицеров в год. Ну и высший уровень — Центральная военная академия в городке Цзуньи (провинция Гуйчжоу). Срок обучения там составлял 2,5 года. Принимались офицеры от капитана и выше. В академии было 250 слушателей, обучение велось лекционным методом. Никаких лабораторий и оборудованных классов не было. Преподавательский состав опыта войны не имел.

Технические возможности китайской армии также возрастали. Так, в артиллерийской академии был учебный полк, и, таким образом, слушатели могли совершенствовать свое мастерство, особенно в стрельбе с закрытых позиций, чему китайские артиллеристы до приезда советских советников не обучались. Была создана 200я механизированная дивизия, которая пока не участвовала в боях — Чан Кай-ши берег ее как свой резерв. Весной 1939 года в ней было 213 бронеединиц, из них Т-26 — 79, итальянских танкеток 'Фиат' — 88, английских 'Виккерс' — 14, французских 'Рено' — 10 и бронемашин 'Хосю' — 6. В полку имелось 329 грузовых машин и тракторов. Летом было принято решение сформировать на базе 200й дивизии 5ю механизированную армию в количестве 46,5 тысяч солдат и офицеров.

Развивали связь — пять полков связи обеспечивали связь генштаба с командующими военных районов. В штабах районов и армейских группах были свои батальоны связи. От дивизии и ниже связь, как правило, поддерживалась конными и пешими посыльными. Связь генштаба со штабами районов и штабов районов со штабами армейских групп обеспечивалась постоянными проводами. Секретность соблюдать не удавалось. Обычно все, что исходило от китайских штабов, становилось достоянием японской разведки.

В связи с довольно частым применением японцами отравляющих веществ остро стоял вопрос по химзащите, с чем в китайской арии пока было плохо. Специальных химических частей не было. За последнее время было подготовлено около тысячи химинструкторов, но и те использовались не в полную меру из-за отсутствия противогазов, хотя дело постепенно налаживалось — в 1939 году заводы Сычуани будут давать уже до десяти тысяч противогазов в месяц — это немало, дивизии смогут обеспечить хотя бы бойцов первой линии, а то было уже несколько эпизодов, когда войска оставляли позиции именно из-за химической атаки и невозможности что-либо ей противопоставить — японцы не опасались международного осуждения и вовсю применяли боевые отравляющие вещества. Совсем без башки. А потом удивляются, чего это на них сбрасывают атомные бомбы.

Наращивалась и мощь инженерных частей, хотя и в недостаточном объеме. В марте армия приступила к формированию 60 инженерных батальонов, хотя требовалось 111 штук — по числу армий. Для групп армий формировались 14 батальонов, а требовалось их по числу групп — 33. Для военных районов были сформированы 8 батальонов. И требовалось еще больше — сейчас главной защитой от японцев были именно мощные инженерно-оборонительные сооружения — опыт предыдущих боев показал, что японцы их не могут брать быстро. После Уханьской операции лета-осени 1938 года на фронтах на четыре месяца установилось полное затишье. Стороны вели разведывательные поиски и в отдельных местах улучшали свои позиции локальными боями. Японцы осваивали тыл, проводили перегруппировку войск, вели борьбу с партизанами, которые отвлекали значительные силы на охрану коммуникаций и тылов. И все это время китайское войска окапывались. Осенью 1938 года они отступили за реку Ханьшуй, которая текла с севера на юг и служила значительным препятствием на пути японской армии — местами ее ширина доходила до двух километров. Правый берег реки, остававшийся в руках китайцев, был высоким на всем протяжении и имел хороший обзор и обстрел. Войска района готовили два рубежа обороны, строительство велось с ноября 1938 и к марту в основном было закончено. Были отрыты окопы полного профиля, около половины из них — с перекрытиями, построены наблюдательные и командные пункты, убежища для личного состава на 10-15 и 20 человек. На правом рубеже были созданы три полосы обороны общей глубиной до 6 км. Из 21 дивизии войск района только одна треть находилась на фронте, а остальные располагались в тылу и составляли резервы района и Ставки. Подобная схема использования войск была характерна для всех военных районов. Был создан рубеж, за которым можно было в случае чего отсидеться.

С весны 1939 года боевые действия вновь активизировались. В марте 1939 года японцы внезапным ударом захватили Наньчан — город к югу от Ухани, в котором в 1927 году произошло Наньчанское восстание коммунистов, с которого и пошла Красная армия. И уже от Наньчани японцы стали продвигаться на запад — на Чаньша — китайские резервы были далеко и японцы пользовались благоприятной возможностью. Но вскоре резервы начали подходить, они сначала остановили, а затем и отбросили обратно японцев, но на этом не остановились и в результате последовавшего контрнаступления китайской армии японцам пришлось оставить город, повторно они смогли его занять в августе 1939 года, но в октябре снова его потеряли — китайские войска остановили наступление на Чанша, а потом в результате контрнаступления снова отбросили японцев — почитай весь год шел кровавый тяни-толкай в районе в пару-тройку сотен квадратных километров. И разгром японцев весной 1939 года был бы еще существеннее, если бы не желание милитаристов беречь свои силы — милитаристы просто не поддерживали своих соседей — таких же милитаристов или войска центрального правительства — в наступлениях — либо просто не двигались с места, либо делали это слишком медленно или слишком малыми силами. Частично причиной тому было то, что Чан Кайши замкнул на себя поставки вооружений из других стран, а милитаристам передавал вооружения от случая к случаю. Они делали попытки договориться напрямую, в том числе и с советскими военспецами, но получали отказ — наши предпочитали не лезть еще и во внутреннюю политику.

Именно поэтому и другая — Сяньян-Наньянская — операция не закончилась полным разгромом нескольких японских дивизий. Операцию начали также японцы в мае 1939 года, поначалу она развивалась успешно — япам удалось продвинуться на сотню-полторы километров. Но затем сопротивление китайских войск все возрастало, к местам боев подтягивались все новые дивизии, и вдруг две из них, чтобы вырваться из окружения, совершили маневр и неожиданно для всех — в том числе и для себя — оказались в тылах наступавшей группировки японцев. Китайский командующий данным районом тоже двинул четыре полка и охватил японцев слева, а командующий соседним районом — справа. Японцы оказались в окружении. Тут бы им и хана, но вдруг командир одной из китайских провинциальных армий отводит свои войска с линии обороны — он опасался, что японцы будут прорываться через него, так как его позиции были наиболее благоприятными для такого прорыва, и потом просто отвел войска, чтобы сберечь их — своя рубашка ближе к телу, ведь потом никто ему не компенсирует понесенных потерь, наоборот — его как ослабевшего могут подмять под себя соседи. Узнав об этом, отводит свои войска и его сосед, и японцы в последний момент ускользают из ловушки, в которую сами же и забрались. Да, по результатам боев они потеряли половину личного состава — 15 тысяч человек, а также много оружия, в том числе и тяжелого. Но вышедшие войска смогли быстро занять оборону и не допустить прорыва китайцев вглубь своего тыла. Впрочем, те не особо и старались.

Также в течение года японцы провели несколько десантных операций по захвату второстепенных портов на побережье, а китайцы в декабре попытались отбить Ухань — они даже прорвали оборону японских войск, но были вынуждены отступить под контрударами и из-за опасности окружения — в 1939 году китайцы решили, что японцы выдохлись и пора их разгромить. На мысли об ослаблении японцев наводили не только предыдущие сражения, но и перевод японских дивизий с четырехполковой на трехполковую основу, и создание откровенно слабых бригад — китайцы решили, что у Японии закончились силы, тогда как японцы просто реорганизовали свои части чтобы успешнее бороться со все возраставшим партизанским движением. Кроме того, весной-осенью 1939 года у японцев хватало забот и на севере — часть японской военщины, ратовавшая за скорейшее нападение на СССР, как раз развязала очередную войну с Советским Союзом, на этот раз у Халхин-Гола — снова получили, и снова все было неоднозначно — стало окончательно понятно, что русские первый удар пропускают, преимуществ по авиации не имеют, их потери даже больше японских, японский солдат в обороне дерется упорно и до последнего, а с учетом того, что все японские солдаты — под боком, а русским их еще надо доставлять за тысячи километров — может что-то и выгореть. С учетом последующих неудач в начальные период Финской и Великой Отечественной возникали разнообразные привлекательные варианты.

Тем не менее, война на Халхин-Голе даже потребовала перебрасывать японские войска, в том числе орудия и танки, из Китая на север — японцам явно было не до наступательных операций. Да и соотношение сил говорило о том, что лучше сидеть в обороне — японцы имели в Китае миллион солдат (из них двести тысяч вели борьбу с партизанами в тылу), тринадцать тысяч пулеметов и триста тысяч винтовок, тогда как китайская армия — три миллиона человек, пятьдесят тысяч пулеметов и восемьсот тысяч винтовок. Вот по технике преимущество было у японцев — 3,4 тысячи орудий против тысячи, 940 танков против 213, 1000 самолетов против 150. К тому же китайцы имели еще полтора миллиона человек в тылу — японском и своем — в японском действовали партизаны, в своем — это многочисленные учебные полки, охранные и местные войска. Чан Кайши все ждал, что Советский Союз вступит в полноценную войну с Японией, и лишь после подписания соглашения о перемирии в сентябре 1939 решил действовать (окончательно вопрос по Халхин-голу был урегулирован лишь в 1942 году, причем в пользу Японии). В итоге в ноябре 1939-феврале 1940 по всему Китаю прошло Зимнее наступление — в Северном, Центральном и Южном Китае — одновременно, чтобы японцы не могли перебрасывать силы с фланга на фланг. В общем наступление не увенчалось тем успехом, на который рассчитывали — да, японцев убили много, но окончательно не разгромили и территорий особо не освободили.

На Центральном фронте японцы и так-то захватили треугольник Ханчьжоу-Шанхай-Нанкин — от морского побережья и 200-300 вглубь страны, и другой треугольник — Наньчан-Хаджоу-Чхань-Синьян. В обоих районах японцы заняли круговую оборону — по сути, сейчас — осенью 1943 — у нас было нечто подобное, когда мы контролировали ряд анклавов на Донбассе и дальше на юг, а между ними была спорная территория. Так и в Китае — между японскими анклавами в Центральном Китае было 250 километров, и охранялись они всего одной дивизией — японцы понастроили цепь взводных опорных пунктов, опутали их колючкой, а между ними проложили или улучшили дороги, по которым туда-сюда сновали кочующие бронегруппы. Тем не менее, этого было недостаточно — транспортная связь между анклавами была по Янцзы. Соответственно, китайцы действовали в этом 'межрайонье' довольно активно, часто выходили к реке, нарушали коммуникации, обстреливали суда, минировали отдельные участки реки и возвращались на исходные позиции. В результате этой деятельности только в июне-июле здесь было повреждено 45 японских судов.

На севере была примерно такая же ситуация — японцы держали территории вдоль железных дорог, с юга и с севера их зажимали китайские войска, а в тылах действовали партизаны. Причем действовали очень активно. Большинство партизанских отрядов были под руководством компартии, и японцам все больше сил приходилось прилагать чтобы усмирить свои тылы. Так, в командовании китайской армии отмечалось — 'В Китае тридцать японских дивизий, но после занятия Уханя и Кантона во всех случаях наступления противник использовал не более двух дивизий. Остальные части вели борьбу с партизанами. За период с января по май 1939 года между противником и нами было 3190 боев, но только 100 из них были на фронтах, остальные в тылу с партизанами.'. Чан Кайши сказал еще проще: 'Тыл важнее фронта' — имея в виду японский тыл. Впрочем, японцы боролись с коммунистами не только своими силами. На оккупированных территориях они пытались создать армии марионеточных режимов — в три миллиона человек для нанкинского и двести тысяч — для пекинского. Благо что на оккупированных территориях проживало 170 миллионов человек, была высокая безработица, а в этих армиях что-то да платили. К тому же японцы временно пошли на послабления — снизили налоги, а также старались всячески одурманить китайцев — развернули сеть игровых домов и опиекурилен — быстро становившиеся должниками посетители этих заведений были прямыми кандидатами на должности в марионеточных армиях.

ГЛАВА 6.

Но больше всего японцам помогала раздробленность китайских сил.

Командующие районами губернаторы провинций держали в своих руках всю военную, гражданскую и экономическую власть. Некоторые даже выпускали свои деньги, несмотря на то, что по закону это могли делать только три банка Китая — милитаристы просто наплевали на закон, тем более что он был установлен таким же как они человеком, которому просто повезло чуть больше чем им. Пока. В их руках армия, которую они используют прежде всего для укрепления своего господства в провинциях. Война с японцами их беспокоит меньше. Многие признают возможность наступления, но, пока их провинция не занята противником, наступать не собираются, высказываются в смысле 'наступать — это нести потери, лишаться оружия, утомлять войска'. Поэтому во многих районах много войск, но наступать некому. В провинции Ганьсу войска находятся лишь для умиротворения мусульманских генералов и создания постоянного заслона против армии китайских коммунистов — войска располагаются по широкой дуге, правый фланг находится в 400 км от линии фронта, левый — непосредственно на фронте. Это кольцо вокруг Пограничного района коммунистов, правда дырявое кольцо, через него постоянно снуют туда-сюда разные отряды понятной и непонятной подчиненности.

35я армия Гоминьдана, располагавшаяся в этом районе, вообще вышла из подчинения губернатора и, занимая фронт, особой активности не проявляет, хотя против нее стоят малочисленные марионеточные части — командующий этой армией генерал Фу Цзои занимает нейтральную позицию — он мирно сосуществует с частями коммунистической 8й армии и вместе с тем не трогает и японцев. Генералы мусульманских северо-западных провинций так и вообще рассуждали в духе — 'Вести борьбу с японцами вместе с войсками центрального правительства — значит потерять войска и лишиться оружия, получаемого от японцев' — у них уже был налажен канал обмена с японцами — туда — сырье и продовольствие, оттуда — оружие, раз центральное правительство особо не делится. Впрочем, какие-то связи с японцами были налажены у всех сторон конфликта — и у Чана Кайши, и у многочисленных милитаристов, и даже коммунисты поддерживали тайные связи с оккупационными частями японцев — куда повернется дело, было неясно, поэтому все на всякий случай и 'воевали', и налаживали контакты для мирных переговоров.

Губернатор провинции Шаньси — Янь Сишань — также часто не выполнял приказов ставки и вообще относился к центральному правительству с подозрением, выпускал свои деньги и от Чана Кайши ему собственно были нужны опять же деньги, которые он получал на содержание своей армии. Более того, Сишань был другом Ван Цзывея — видного политического деятеля гоминьдана, возглавлявшего прояпонскую фракцию, который сдернул от Чан Кайши к японцам в начале 1939 года, так что было непонятно — в какую сторону вообще повернет Сишань штыки своих войск, пока же он лишь наращивал свою армию — в его планах было нарастить ее до трех миллионов человек и, судя по всему, он лишь ждал, когда японцы разгромят Чана Кайши, чтобы основать свое государство, пусть и под протекторатом Японии, а то и подмять весь Китай. Тем более что провинция Шаньси находилась как бы на отшибе от основных сил гоминьдана и вместе с тем почти по центру Восточной половины Китая — к востоку от захваченного японцами Пекина, с севера были захваченные японцами земли, с юго-востока — снова японцы, с запада — советский район — и лишь с юго-запада фронт Сишаня соприкасался с фронтом Гоминьдана. А Пекин он уже брал — в 1927, когда присоединился к Северному Походу Народно-Революционной армии Гоминьдана, проходившего под руководством Чана Кайши — потому сохранил и свое положение, и власть, пока в 1930 не поучаствовал в неудачном восстании против Чана Кайши — тогда ему пришлось бежать в Японию, и затем он смог вернуться по амнистии. И сразу — на пост губернатора провинции Шаньси — был слишком влиятельной фигурой и потому мог держать в узде местные элиты, а позднее — и сдерживать распространение коммунистов — за все это Чану Кайши приходилось делиться властью, впрочем, как и с другими милитаристами.

А я, увидев установки, которые Сишань давал своим офицерам, даже поперхнулся — 'Офицер обязан своевременно принять решение на отход от противника с тем, чтобы сохранить солдат и оружие', 'не надо бороться за территорию, надо беречь живую силу', 'упрека заслуживает не тот, кто потерял территорию, сохранив войска, а тот, кто удержал территорию, но понес потери'. Если чуть передернуть, то эти установки настолько напоминали проводимую мной военную политику в сорок первом-сорок втором, особенно вторая — про 'беречь живую силу, а не территорию', что если их вытащить наружу, да провести параллели ... мне будет кирдык, а скорее всего и конец, особенно учитывая последующие действия Сишаня сейчас — в 1943 году — по созданию собственного государства (АИ) ... не, мне такие параллели совсем не нужны. И не только по линии верхов, но и низов — от такой политики у Сишаня взбунтовались несколько дивизий и ушли к красным, мои же военные раньше ворчали, подавали прошения об отставке и возврате их в РККА, но бунтов как таковых не было. Впрочем, и у Сишаня этот эпизод был единственным — родом из Шаньси, он и офицеров ставил в основном из шаньсийцев, со многими был в родственных связях, так что свою армию он держал крепко. К тому же Мао так же придерживался своей давней тактики заманивания врага вглубь территории — в своей статье 'Проблемы стратегии партизанской войны' он говорил, что когда на большую, но слабую страну нападает сильная, то часть территории неизбежно окажется в руках противника. Понятное дело, что в начале войны я не мог оперировать такими аргументами — слабость СССР в начальный период войны была известна только мне, остальные что-то начинали подозревать лишь по прошествии нескольких месяцев, когда осенью немцев окончательно остановили к востоку от Смоленска (АИ), но решительного перелома в войне так и не наступило, и все больше людей находило аналогии с Первой мировой и позиционным тупиком. Так что чем дальше, тем все больше я приводил в пример Китай, где — да, так же пришлось сдать ряд территорий, но при этом страна держалась. Правда, я умалчивал, что держалась она лишь из-за занятости японцев на южном направлении, но у нас к тому времени, когда японцы снова принялись за Китай, дела уже шли на поправку и тактическая сдача территорий была проверенным способом избежать больших потерь и нанести максимальные потери врагу.

Так что если кто проведет параллель между мною и Сишанем, я всегда смогу привести контрпараллель с Мао. Тем более что Сишань и коммунисты даже ладили между собой — у Сишаня было несколько своих партизанских отрядов на оккупированной территории — для дополнительного давления на японцев в ходе переговоров и в качестве противовеса коммунистам на оккупированной территории — чтобы они не чувствовали там себя слишком уж по хозяйски, и, вместе с тем, с коммунистами было заключено соглашение, что против японцев обе силы действуют совместно, друг с другом не воюют, признают валюты друг друга, в меру сил поддерживают друг друга при агрессии со стороны третьих сил, то есть остального Гоминьдана (Ян Сишань был также членом партии власти, что не мешало идти против нее в некоторых вопросах, как и многим другим ее членам) — нормальный договор между протогосударствами.

А с 1 сентября 1939 года, обстановка еще больше обострилась. Участники начавшейся в Европе войны требовали от Китая занять чью-то сторону, причем требовали не только от центрального правительства, но и от правительств провинций. И так как губернаторы разных провинций имели завязки с различными странами, то и их намерения были так же различны и порой несводимы к единому — кто-то требовал продолжения войны центральным правительством против Японии (пока сам отсиживается у себя), кто-то — заключения мира, кто-то — отставки Чана Кайши но продолжения войны, кто-то — того же, только с заключением мира. Войска провинций стягивались в направлениях возможных противников, Чан Кайши отдавал приказы о смещении губернаторов и генералов либо отправке их на фронт, по большей части эти приказы не выполнялись. В общем, губернаторы и милитаристы готовились делить власть, для чего им требовалось сохранить свои войска максимально целыми, поэтому ни о каком наступлении на японцев в начале осени 1939 года речи уже не шло. Более того — после заключения перемирия с СССР Япония стала перебрасывать обратно в Китай войска из Маньчжурии — те, что остались целыми. Англия, заключившая летом договор с Японией, прямо давила на Чан Кайши чтобы тот заключил мирный договор. Пусть и с большими уступками — под это дело даже ненадолго закрыли Бирманскую дорогу. США все так же продолжали поставлять в Японию стратегические материалы для ее промышленности, прежде всего военной — то есть тоже были настроены не совсем прокитайски. Один лишь СССР продолжал поддерживать Чана Кайши в его борьбе с японцами. Но эта поддержка была затруднена из-за закрытия морских путей из Индийского и Тихого океанов. Сухопутный же путь от границ СССР до Сычуани был длиной почти пять тысяч километров (с учетом поворотов и прочего), причем из-за плохих дорог один грузовик мог везти не более тонны груза, путь занимал месяц, а для обеспечения топливом — чтобы разместить его вдоль пути — требовалось 15 верблюдов на один грузовик.

И несмотря на все эти внешние и внутренние проблемы, на пленуме ЦИК Гоминьдана в ноябре 1939 года было принято решение ликвидировать советский район, Красную армию раздергать по соединениям центрального правительства, ему же передать все ее базы. Заодно — запретить печатную агитацию КПК, подчинить центральному правительству органы, созданные КПК — молодежные и другие организации, упразднить должности, которые были заняты коммунистами в Народно-Революционной армии. То есть взяли круто и в карьер. Все из-за того, что силы коммунистов постоянно возрастали. К началу 1940 года они контролировали уже 35 уездов вместо 18 два года назад, их 8я и 4я армии выросли с 45 и 12 тысяч до 200 и 50 тысяч соответственно. В партизанских базах за линией фронта проживало до 30 миллионов человек и было до 50 тысяч партизан. Но до поры до времени Гоминьдан терпимо относился к такому росту — все-равно эти силы не сравнить с его мощью. Положение изменилось из-за болтливого языка Мао. 21 октября 1939 года в газете 'Дейли Геральд' было опубликовано интервью с Мао Цзэдуном, в котором он заявил: 'Районы, находящиеся в настоящее время под контролем коммунистических войск, в административном отношении независимы от правительства Чан Кайши. Китай не может быть полностью объединен до уничтожения гоминьдановской диктатуры и замены ее демократическим правительством коммунистов и других'. Не больше не меньше.

Понятное дело, что с такой расстановкой приоритетов не могло быть и речи о едином антияпонском фронте. Причем что именно подвигло Мао сказать такие слова — было не совсем понятно. Похоже, и тут приоритетом были внутренние конфликты и разборки между группировками в КПК — раз 'московская' выступала за максимальное сотрудничество с Гоминьданом, то Мао, желавшего власти, 'ничего другого не оставалось' как только выступить в пику ей, и фигня что погибнет много коммунистов — не впервой. Зато под таким предлогом можно обвинять во всех неудачах 'москвичей' и может быть даже ослабить их, а то и сбросить с руководящих постов. 'Москвичи' ведь тоже выступали за сотрудничество с гоминьданом не просто так, а чтобы снизить давление Японии на Советский Союз. В очередной раз я убеждался, что слова начальства больше продиктованы сиюминутными раскладами, чем какой-то осмысленной стратегией — именно поэтому я все меньше беспокоился о том, что 'влез со своим свиным рылом в калашный ряд', 'не по Сеньке шапка' и так далее — остальные 'Сеньки' были ничуть не лучше меня, ну разве что более опытные в интригах — но такие 'умения' я всегда рассматривал как отрицательную характеристику для человека.

Тем более что еще год назад — осенью 1938 — ветер уже поменялся — за год войны политика 'московской' группы ни к чему хорошему не привела, поэтому на очередной пленум КЦ КПК из Москвы пришли слова, где воздавалось должное усилиям КПК по поддержанию в 'весьма сложной обстановке' единого фронта с Гоминьданом, и инструкции от Димитрова (который был тогда формальным начальником Сталина) — 'Для придания законченности структуре партии и с целью обеспечения четкого руководства ее деятельностью Коминтерн рекомендует поставить во главе КПК товарища Мао Цзэдуна. Безусловно, такое решение должно быть принято в атмосфере единодушия'. Ну то есть Ван Мин и другие 'москвичи' всецело полагались на поддержку Москвы, строго следовали ее инструкциям но тут Москва 'передумала' — поняла что диктовала что-то не то — и вместо того, чтобы подправить политику своих протеже, решила просто выкинуть их как использованный предмет. Подставят и глазом не моргнут. Мао, сохранявший маску благодушия, вместе с тем не преминул проехаться по 'москвичам' — 'Если китайский коммунист, плотью и кровью связанный с великой нацией, говорит о марксизме без всякой привязки к событиям, происходящим в стране, то такой марксизм является чистой воды абстракцией. Подобное выхолащивание его сути представляет серьезную проблему, которую партия должна осознать и разрешить как можно быстрее. Нам необходимо отбросить заимствованные за рубежом стереотипы, прекратить толочь воду в ступе и категорически отказаться от догматизма... В этом вопросе партия накопила уже достаточно ошибок, исправление которых не терпит отлагательства'. Эти фразы я толкнул в газетах и беседах уже не один раз. Готовил почву. Само собой, связав эти слова Мао с его поддержкой из Москвы — так эти слова становились освященными Самим Кремлем.

Мао же тогда отказался от поста и.о. Генсека КПК, но совместно со своим соратником возглавил Секретариат ЦК КПК — руководящий орган партии в перерывах между заседаниями Политбюро. И, хотя 'московская' группа еще имела какой-то вес, но она уже потеряла существенную часть власти в КПК. И вот — осенью 1939 — Мао сделал следующий выпад в ее сторону, пускай и ценой новой междоусобицы.

Поэтому с конца 1939 в Китае уже вовсю шли стычки и нападения на коммунистические части войск центрального правительства и губернаторов. Пока это были небольшие перестрелки, край — атаки позиций силами до батальона, но ситуация все больше и больше накалялась. В феврале 1940 года СССР все-таки заставил стороны сесть за стол переговоров — так как он оставался единственным поставщиком вооружений, то мог надавить на обе стороны. Но тут в результате провокации непойми кем был убит гоминьдановский генерал и стычки вспыхнули с новой силой. Японцы также подливали масла в огонь — разбрасывали листовки с вымышленными фактами, распространяли слухи — все — против коммунистов и единого фронта с ними. Конечно, антикоммунистическую истерию разжигала прежде всего прояпонская группировка в Гоминьдане, тогда как группировка военных Чана Кайши из академии Вампу, была за продолжение войны — иначе для них может не остаться места, да и патриотизм для многих был не пустым звуком, но одновременно и эта группировка выступала за ужатие советского района, более сильное подчинение коммунистических частей центральному правительству. Третья группировка Гоминьдана — в основном финансисты и крупные бюрократы — часть вины признавала и за центральным правительством. В итоге весной 1940 года было принято решение все-таки блокировать Особый район, чтобы уменьшить распространение коммунистического влияния на другие регионы — хорошо хоть не начать против него боевые действия. Но до лета — очередного пленума ЦИК Гоминьдана — особых усилий не предпринималось. В июле войска гоминьдана начали подтягиваться и к районам, контролировавшимися 4й армией — второй армией КПК в составе НРА. В отличие от 8й армии, действовавшей компактно на севере в Особом районе и по его периметру, 4я армия была разбросана вдоль и за линией фронта — некоторые части держали общий с гоминьданом фронт, некоторые — занимали партизанские районы в японском тылу.

Пока шли все эти внутренние терки в Объединенном фронте, японцы сделали рывок на запад и овладели Ичаном — последним крупным портом на Янцзы, способным принимать морские суда (от моря — 900 километров по прямой и минимум в два раза дальше с учетом поворотов Янцзы). В городе были захвачены богатые склады продовольствия и боеприпасов — японцы сформировали третий анклав вдоль Янцзы. К тому же ичанский район был рисовой житницей Китая, тут собиралось по два урожая в год.

Стало ясно, что внутренние разногласия обходятся слишком дорого, поэтому пошли на компромисс — все остаются на своих местах, более того — центральное правительство будет оплачивать содержание армии в Особом районе в количестве 500 тысяч человек, а за это 4я армия уходит на север, к Особому району, и сдает свои позиции и базы частям центрального правительства — то есть Чан Кайши снизил влияние коммунистов на весь Китай, оставив его непосредственно только на Северо-Востоке. Но это была лишь краткая передышка, так как не был решен вопрос о власти в будущем Китае.

Основную борьбу с японцами в 1940 году вели войска китайских коммунистов — 8я и новая 4я армии в составе Народно-Революционной Армии Гоминьдана (напомню — соединения коммунистов организационно вошли в единую армию, сохранив свою самостоятельность). Уже к концу 1938 года японцы очистили Северный Китай от армии Гоминьдана, из которой какие-то части еще оставались на той территории и партизанили или же просто удерживали никому не нужные медвежьи углы, а многие влились в марионеточную армию под руководством японцев — есть надо, а эти что-то платили.

И вот — 8я армия под командованием Чжу Дэ тремя группами по 10 тысяч человек каждая начали просачиваться на территорию, оккупированную японцами. Им противостояли примерно 100 тысяч человек, поэтом коммунисты избегали лобовых столкновений, а в основном устанавливали связи с группами сопротивления, преобразовывая их в крупные партизанские отряды. Мы делали так же с осени сорок первого года — просачивались за линию фронта и группировали партизан под себя, обеспечивали им снабжение оружием, медикаментами, но и постепенно включали в свои соединения.

Китайцы делали также. Как описывал эти действия Мао Цзедун еще в октябре 1937 года одному из американских корреспондентов — 'Мы действуем так, как не действовала до сих пор ни одна китайская армия, — главным образом на флангах и в тылу противника. Этот способ ведения войны резко отличается от пассивной фронтальной обороны. Мы не против использования части сил во фронтальных боях — это необходимо. Однако главные силы следует использовать на флангах противника, применять окружения и обходы, самостоятельно, по собственной инициативе атаковать врага. Только такие действия позволяют сохранять свои силы и уничтожать силы противника. Далее, некоторая часть наших сил используется для действий в тылу противника. Такие действия особенно эффективны, так как они дезорганизуют коммуникации противника и его опорные пункты. Но и войскам, ведущим фронтальные бои, тоже не следует прибегать к пассивной обороне: они должны применять в основном метод контрударов. Одной из важнейших причин военных неудач за последние месяцы были ошибочные методы ведения операций. Методы ведения операций, применяемые сейчас 8-й армией, мы называем самостоятельными, независимыми партизанскими действиями и маневренными действиями регулярных войск'.

И японцы, как и немцы, поначалу сильно недооценивали возможности партизанской войны — ну не было в их уставах положений о том, что партизаны могут вырасти в крупные отряды без мощной базы. Но и мы, и китайцы — смогли. И не только вырасти в крупные отряды, но и создать базы — за два года партизанские коммунистические отряды создали в Северном и Центральном Китае несколько Освобожденных районов. К осени 1940 года население этих районов составляло уже 40 миллионов человек, а их вооруженные силы состояли из пятисот тысяч бойцов 8й армии, ста тысяч 4й и двух миллионов народного ополчения. Уездные правительства были созданы в 334 уездах — а ведь столько же уездов было под 'властью' марионеточного правительства северного Китая — по факту, коммунисты создали на территории Китая третье государство.

Причем в выборах в консультативные советы — местные органы власти — избирательное право было предоставлено и части помещиков — на данном этапе компартия старалась создать действительно общенациональный фронт. Более того, в 1940 году коммунисты ввели систему 'трех третей', по которой треть мест в органах власти предоставлялась коммунистам, треть — членам Гоминьдана, и треть — независимым депутатам. Коммунисты как бы возвращали гоминьдановцев обратно во власть в своих районах, а то многие при приближении коммунистов просто бежали из этих районов как черт от ладана, и как бы естественным образом получалось, что поначалу в органах власти были представлены только коммунисты, что давало повод злым языкам говорить о том, что они узурпируют власть. А коммунистам таких разговоров было не надо.

В Освобожденных районах проводилась земельная реформа — экспроприация земли была запрещена, но проводилось перераспределение, а самое главное — снижалась арендная плата, устанавливались боле справедливые цены, а не как на территориях Гоминьдана, где правительство Чан Кайши вело войну прежде всего за счет ограбления крестьян — была введена монополия на внешнюю торговлю, экспортные товары выкупались у крестьян по ценам в три-пять раз ниже экспортной цены, покупная стоимость некоторых товаров и продуктов — чай, ткани — так и вообще составляла лишь часть себестоимости — то есть крестьяне производили их себе в убыток, и не производить было нельзя, так как плохие времена могут и уйти, а восстановить чайную плантацию — это несколько лет копотливого труда — чайные кусты хотя и растут быстро — до метра в год, но их надо постоянно подрезать, чтобы не вымахали в десяти-пятнадцатиметровые заросли.

Все это привлекало к коммунистам множество крестьян. Чтобы увеличить производство товарной сельхозпродукции — не только для себя, но и для рынка — были взяты под охрану помещики и зажиточные крестьяне, которые не занимались сельской спекуляцией и ростовщическими операциями — ну прямо как у нас, хотя меня порой и ругали за такую политику. В промышленности и торговле также была разрешена частная собственность (а вот этого у нас не было — предпринимательский зуд и просто желание сделать что-то полезное можно было реализовать через систему проектов и артелей). И все это — в тылу японцев ! Последние контролировали только крупные города и железнодорожные ветки между ними, да и то — последние постоянно подвергались нападениям.

Именно в таких условиях с августа по декабрь 1940 года проходила Битва Ста Полков — коммунистическая 8я армия начала масштабное наступление на японские войска и их коммуникации в северном Китае. В наступлении принимало участие более четырехсот тысяч человек, тогда как японцы считали что коммунистов в несколько раз меньше. Это привело к тому, что за несколько месяцев боев коммунисты освободили обширные территории на севере Китая и нанесли японцам существенные потери.

Внезапные нападения на японские гарнизоны, охранявшие железнодорожные станции, мосты, промышленные предприятия, вызвали у японцев панику. Гарнизоны, неся большие потери, разбегались, и партизаны легко выполняли поставленные задачи: подрывали мосты, разбирали рельсы железных дорог, поджигали военные склады и склады сырья, выводили из строя промышленные предприятия и станционные сооружения. Три железные дороги, шедшие с востока на запад, прекратили свою работу. Были серьезно повреждены и магистральные шоссе. За два месяца было совершено свыше 1800 нападений на японские гарнизоны, освобождено 70 крупных населенных пунктов и территория с населением 5 миллионов человек. Было разрушено 500 км железных и около 1500 км шоссейных дорог, взорвано 260 мостов. Японцы потеряли убитыми и ранеными около 20 тысяч солдат и офицеров, было захвачено 5,5 тысяч винтовок, 200 пулеметов, 200 гранатометов, 16 орудий и большое количество боеприпасов. Большая победа. Правда, в последовавшем контрнаступлении японцы отбили много потерянных территорий, а также стали проводить 'тактику трех все' — 'все убить, все сжечь, все ограбить'.

ГЛАВА 7.

Южнее — в Центральном Китае — действовала Новая 4я армия коммунистов. Она сорганизовалась в районе между Шанхаем и Нанкином, в тылу японских войск — несколько партизанских отрядов слились в единую структуру в конце 1937 года, через полгода после начала войны, и в последующие два года ее нажим на японцев только возрастал, так что если в начале войны японцы могли управлять населением района силами трех полков, то в 1940 году оккупационные силы пришлось увеличить на целых три дивизии. Более того, к концу этого года Новая 4я армия в провинциях Цзянсу и Аньхой — к северу от Шанхая — освободила район, равный одной трети территории этих провинций с населением в 13 миллионов человек. Поначалу в армии было немного людей, но потом ее ядро увеличилось до пяти тысяч бойцов, которые подкреплялись пятнадцатью тысячами примкнувших студентов, рабочих, школьников, многие из которых были вооружены лишь пиками и гранатами (вот такое странное сочетание, но гранаты изготовить было проще, чем изготовить или захватить стрелковое вооружение), а также местными ополчениями, так что к середине-концу 1940 года ее состав увеличился до 100 тысяч бойцов. И при таком скудном вооружении армия совершала нападения на японские гарнизоны, разрушала дороги — как писал один американский корреспондент — 'Новая 4-я армия в любую неделю, в любой день ежедневно в среднем уничтожала по 30 японских солдат'. Да, запланированная привычка убивать была важной составляющей в победе над врагом, у нас тоже были такие планы, только мы изначально брали более существенные обязательства — в сорок первом это было тысяча фрицев в день, сейчас — десять тысяч, а то немцы что-то медленно убывали в числе — вот мы и форсировали планы по их уничтожению, благо что промышленность уже позволяла их реализовать. Китайцы тоже старались как могли, поэтому японцы даже в окрестностях Нанкина не могли сделать ни шага без крупных охранных отрядов. Только в одном Нанкине пришлось держать охранный отряд численностью в 7 тысяч человек.

Проблема была в том, что этот же район был важен и для четырех семейств, державших власть в Гоминьдане. И, хотя район временно был под пятой японцев, но семейства рассчитывали, что когда-то ситуация поменяется, японцы уйдут или как минимум позволят продолжить хозяйственную деятельность, край — придется отстегивать им какой-то процент — это терпимо. А вот с коммунистами такое не выйдет — эти если пустят в том районе крепкие корни, то заберут себе все. Именно поэтому 4я армия была опасна не только для японцев, но и для Гоминьдана — опаснее даже 8й армии — та была все-таки далеко не в самых густонаселенных и промышленно освоенных районах Китая.

Поэтому Чан Кайши старался ограничить рост 4й армии. Для начала он сократил, а потом и вовсе прекратил ей помогать — не передавал оружие, боеприпасы, что получал от других государств или производил на своих заводах внутри Китая. Затем сократил число районов, из которых армия могла набирать солдат — формально армия подчинялась Чану Кайши, поэтому такие приказы имели некоторую силу — понятное дело, что добровольцев они все-равно не останавливали, но приток людей все-таки снизился. Дальше — больше. При освобождении коммунистами очередного уездного города там сразу же появлялись эмиссары от Чана Кайши, они восстанавливали сохранившиеся структуры Гоминьдана и, пользуясь полномочиями от главнокомандующего, препятствовали, а то и вовсе срывали всенародные выборы, подменяя выборные органы партийными ячейками Гоминьдана. А с весны 1940 года гоминьдановские части, еще остававшиеся в Аньхое (в тылу японцев либо между языками японской оккупации, вытянувшимися внутрь Китая вдоль Янцзы и Хуанхэ) начали совершать нападения на отряды коммунистов, причем чем дальше — чем чаще и интенсивнее. В октябре 4й армии вообще было приказано передислоцироваться к северу от Хуанхэ, то есть освободить от своего присутствия район между Шанхаем и Нанкином, а в начале 1941 года гоминьдановский генерал под предлогом того, что коммунисты провоцируют беспорядки, семью дивизиями напал на штабную колонну 4й армии и почти полностью ее уничтожил, погибло почти девять тысяч человек, командующий 4й армией попал в плен, многие командиры были убиты. Это было фактически возобновление гражданской войны, причем на территории, оккупированной японцами. Японцы тоже не упустили момент, разбив еще несколько подразделений 4й армии. Но тут уже возмутилась либерально и антияпонски настроенная часть китайского общества, была создана 'Лига демократических политических организаций Китая', да и Советский Союз веско сказал 'что же вы, сволочи, творите ?', и Чан Кайши, опасаясь оказаться в политической и экономической изоляции, временно сдал назад — 4я армия была спасена от окончательного разгрома.

И рвать с гоминьданом коммунистам было пока не с руки — все-таки единый фронт позволял законным образом наращивать свою силу. Росла Красная армия, росли и ряды КПК — порой настолько быстро, что партаппарат просто не справлялся с наплывом желавших вступить в партию и несколько раз приостанавливали прием новых членов — за прошедшие десятилетия народ уже разобрался, кто именно был на его стороне и радел за его благополучие, поэтому многие самые активные и уходили прежде всего к коммунистам. Уходили и патриоты — позиция КПК всегда была антияпонской и выгодно смотрелась на фоне постоянных метаний гоминьдана — то воюем, то не воюем. Поэтому, даже если человек и не особо разделял коммунистические взгляды, то он все-равно шел именно к коммунистам, чему способствовала политика 'открытых дверей', которую проводил Мао — грубо говоря, принимали чуть ли не всех кто захотел. В итоге к 1941 году численность КПК достигла 800 тысяч человек. Но из-за большого наплыва зачастую чуждых элементов партия из относительного монолита превратилась в лоскутное одеяло с группировками, выражающими различные мнения.

Причем Мао, сам же и затеявший этот рост, уже давно предвидел будущие проблемы — с таким лоскутным одеялом недолго и власть потерять. Поэтому уже в 1937 году Мао окончательно утвердился в мысли, что ему требуется своя версия марксизма — с учетом традиций китайского общества и вместе с тем отличающаяся от догматической версии — так он мог бы выбить почву из-под 'московской' группы китайских коммунистов — основных его соперников. Поэтому первым шагом 'приверженность левацкому догматизму' заклеймили 'рабскими действиями по указке Москвы' — нехилая 'заявка на победу' и на самостоятельность. Первые пробы своих положений он сделал в лекциях для командиров Красной армии — типа в военном деле есть своя китайская специфика (а до невоенных дел доберемся позднее). В этих лекциях он настойчиво проводил мысль, что между Советской Россией и Китаем есть различия, которые надо учитывать при ведении боевых действий — закладывал фундамент под идею подгонки марксизма под китайские условия — то есть условия, выгодные для Мао. Заодно прошелся и по 'возвращенцам' — той самой 'московской группе', обвинив их в догматизме. И так как имен не называлось, да и лекции были непубличными — только для комсостава Красной армии — то это сходило ему с рук, пусть и на грани. А вот когда один из сподвижников Мао назвал прошедшее десятилетие периодом левацкого авантюризма — поднялась буря, которая улеглась только к лету, когда тот же самый человек снова повторил свои слова, снова поднялась волна возмущения, но теперь уже веско выступил Мао, напомнив про ленинские слова о 'детской болезни левизны' — умел все-таки использовать авторитеты в своих целях, чему и я учился в меру сил и времени.

И, как и я позднее, Мао внимательно проштудировал труды классиков и прочих теоретиков, но если я делал это лишь для того, чтобы подбирать подходящие цитаты под свои цели, то Мао готовился создавать свой базис китайского коммунизма. Впрочем, он и ранее блистал — 'Если Вы не занимались изучением конкретной проблемы, Вы лишаетесь права рассуждать о ней.' В скрижали ! Ну и дальше — 'Есть люди, которые говорят: 'А покажите мне, что об этом написано в книге!' Такое обожествление письменного источника чревато опасностью. Мы должны читать труды Маркса, однако почерпнутые в них знания ничего не стоят, если не соотнесены с конкретной ситуацией. Нам необходимы книги, но следует решительно отказаться от их обожествления, идущего вразрез с реальной жизнью. Откуда нам узнать, что мы имеем дело с обожествлением? Только из анализа конкретной ситуации'.' Ну и последним гвоздем — 'В мире объективной реальности перемены бесконечны, как бесконечно познание человеком истины в процессе его практической деятельности. Истина отнюдь не исчерпывается марксизмом — он всего лишь открывает новые дороги к ее познанию. Практика и познание, практика и познание. Этот цикл повторяется вновь и вновь, поднимаясь каждый раз на более высокий уровень... Вот в чем заключается сущность диалектического материализма единства познания и действий человека' — Мао фактически спихнул марксизм с пьедестала непогрешимости, применив его же терминологию.

С начала войны Мао был исключительно за ведение партизанской войны, никаких прямых столкновений. К Гоминьдану Мао относился с подозрением, если не сказать больше, поэтому в телеграммах всегда указывал, что партийцы должны руководствоваться интересами партии и лишь затем интересами Объединенного фронта. Иной была позиция Москвы и, следовательно 'московской' группы — им был важен гоминьдан как сдерживающий японцев фактор — надо было отвлечь последних от Сибири как можно дольше. Именно поэтому их установками было 'консолидировать и расширять сотрудничество с Чан Кайши'. В общем — хотели пустить козла в огород, а то, что при этом подставят своих же товарищей — это было неважно. Повторялась ситуация 1927 года, когда в результате чанкайшистского переворота погибло много коммунистов, как раз из-за политики максимального сотрудничества, проводимой руководством КПК.

В 1939 году Мао продолжал давить 'московских'. Так, он все время напоминал про леваческие взгляды многих предыдущих и нынешних руководителей и видных деятелей КПК, причем делал это хитро — под предлогом того, что надо нести в массы правду об истории КПК — естественно, исключительно для консолидации партийных рядов. И уже под таким соусом из статьи в статью кочевала мысль, что только после совещания в Цзуньи в 1935 году, во время Великого Похода, коммунисты Китая встали на позиции большевизма (что бы это ни значило), тогда как ранее многие коммунисты были на левацко-троцкистских позициях, то есть возлагали надежды прежде всего на рабочий класс, на восстания в городах. И тут же говорилось, что нынешние 'московские' — Ван Мин и прочие — руководили партией с 1931 года ('ага' — тут же догадывался всякий читатель этих статей — 'то есть минимум четыре года были леваками, а скорее всего и больше'), в 1935 году были в Москве ('ага, то есть решение стать тру-большевиками принимали не они ... а сейчас-то они стали настоящими большевиками или только маскируются, и лишь товарищ Мао ...').

Ван Мин понимал, к чему идет дело, поэтому предложил Мао сделку — один не торгует семечками, другой не выдает кредиты ... а не, это из другой оперы, у китайцев было иначе — Ван Мин признает первенство Мао в партийной иерархии, а Мао не поминает про 'заслуги' Вана и его приближенных. Ну то есть абсолютно пораженческая и капитулянтская позиция. Вместо того, чтобы либо найти или выдумать компромат на Мао либо просто признать свои прошлые ошибки и начать гнать на тему 'зато теперь мы ого-го какие богатыри !' — Ван Мин решил спрятать голову в песок. Оставив жопу неприкрытой, чем Мао и воспользовался по полной — выждав для порядку пару лет и заодно укрепив вертикаль своими людьми, он продолжил издевательства над уже фактически поверженными соперниками — в конце 1940 года он составил перечень 'ультралевацких ошибок, допущенных группой Ван Мина в Цзянси'. Причем, прочитав этот перечень, любой правоверный коммунист схватился бы за сердце — 'И это теперь ставят в вину ?'. Да, надо успевать колебаться вместе с линией партии. 'Имело место полное отстранение от экономической жизни класса капиталистов (ультралевацкая политика в области труда и налогообложения) и зажиточного крестьянства (которому отписывались самые негодные земли); физическое истребление голодной смертью помещиков (взамен конфискованной земли им не предоставлялась другая). Суровым гонениям подверглась интеллигенция; серьезный левый уклон присутствовал в подавлении контрреволюционной деятельности; органы местного самоуправления были монополизированы коммунистами... Ультралевачество проявилось в военной политике (идея захвата крупных городов, пренебрежение партизанской войной) и нанесло значительный ущерб внутрипартийной жизни (нападки на товарищей по партии и чрезмерно строгие наказания провинившихся). Все эти ошибки нанесли КПК и делу революции в целом весьма трудно поправимое зло'.

Ну, ладно — да, с городами и вправду упорствовали слишком долго, и на Мао с его идеями — как показало время, правильными — шли гонения. Но остальное-то ?!? Капиталистов — да во власть ? Это сейчас, когда шла агрессия Японии — это еще куда ни шло — объединение нации и все такое, но в те-то времена, когда раздел был внутри китайского общества, причем как раз по вопросам имущества и распределения прибылей ... ? А помещики — истребляли их, бедненьких ... это после того, как они десятки и сотни лет наплевательски относились к крестьянству и продавали зерно за рубеж в обмен на бусы и прочие цацки, тогда как с крестьян драли три шкуры за аренду земли, так что тем приходилось продавать детей, чтобы все выплатить помещику и государству ?!? Или когда предки этих самых помещиков раз за разом устраивали взбунтовавшимся от голодухи крестьянам кровавую баню ? А яблонька от яблоньки ведь недалеко падает. Да с помещиками вообще-то поступали гуманно, раз не сразу убивали (чего они в общем-то и заслуживали), а предоставляли шанс побарахтаться (ну а то, что они неспособны к труду и потому дохнут в стране, где можно снимать два урожая в год, а налоги и аренда снижены в несколько раз — 'такая уж их боярская доля ...' — сразу видна их 'ценность' для общества). А перл 'местные органы власти монополизированы коммунистами' — слышать такое от коммуниста — сразу понятно — врет и не краснеет. Кто еще способен проводить в жизнь политику в интересах большинства населения ? Гоминьдан ? Так он как был буржуазно-националистической партией, так и остался, причем на девяносто процентов — именно буржуазной, с защитой интересов именно этого класса. В общем, по этому списку было понятно, что Мао уже достиг сверх-крепкого положения в КПК, раз выдал такой список 'прегрешений', при этом наплевав и на историю, и на народ.

А через год — в сентябре 1941 — Мао начал 'движение по упорядочению стиля'. За прошедшие годы он вбил в головы мысль о необходимости своего, китайского коммунизма, и потому все сторонники классического марксизма как бы становились заложниками своего 'догматизма, сектантства, субъективизма'. Уже к декабрю 1941 Ван Мин и его приспешники были обвинены в левацких перегибах, многие активно каялись в самобичевались — партия, точнее — многочисленные сторонники Мао — объявили бывших руководителей во всех грехах, за что те должны были покаяться и принять к себе меры по исправлению. Мао, как всегда, сначала утопил их, а затем занял позицию миролюбивого голубя — типа товарищи покаялись. Но — не все. Ван Мин, Бо Гу, некоторые высшие руководители КПК отказывались признавать свои ошибки, благо что их положение и защита внешней силы — в данном случае Москвы — делало их неприкасаемыми, так что можно было и проявить принципиальность. Но для Мао это было уже несущественно — он получил железобетонную поддержку основного костяка партийных руководителей — те ведь тоже были заинтересованы в продвижении наверх, и обвинения в адрес предыдущих руководителей расчищало путь.

И Мао продолжал вещать. 'В будущем партийца будут оценивать по тому, насколько грамотно он умеет применять концепции и методы марксизма-ленинизма при решении практических задач. Прочитанные же 'сотни томов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, равно как и способность цитировать их страницами' не стоят ровным счетом ничего. В марксизме-ленинизме нет ни особой красоты, ни сверхъестественной силы. Он просто полезен, исключительно полезен... Те, кто относится к нему как к религиозной догме, слепы в своем невежестве.' И так далее.

Нанеся удар по оппозиции в верхушке, он разворачивал кампанию. Следующим шагом стало приручение интеллигенции, состоявшей в рядах КПК. В качестве мишени был выбран литератор, написавший фельетон про то, что партийные функционеры получают по снабжению 'три вида одежды и пять видов продуктов', тогда как студенты питаются лишь двумя чашками рисового отвара в день, больные и раненные в госпиталях не имеют даже лапши. Ну Мао на совещании деятелей искусства в мае 1942 и выдал — 'Сатира и критика абсолютно необходимы, но и писатели, и художники должны для себя решить, на чьей они стороне. Те, кто тратит свою энергию на обличение так называемых темных сторон диктатуры пролетариата, являются 'мелкобуржуазными индивидуалистами' и 'трутнями в рядах настоящих революционеров'. Цель искусства — служить интересам пролетарской культуры, а основная задача людей творческих профессий — стать трибунами масс, целиком отдав свою жизнь и талант священному делу революционной борьбы'. Вот так вот — совместил в выступлении совершенно противоположные вещи — тут и необходимость критики, и то, что она — темная сторона, и вместе с тем надо стать трибунами масс (как при этом обойтись без критики, если массам что-то не понравится — непонятно). В общем, литераторы все поняли, осудили писателя на коллективном суде, хотя пока еще он рассматривался как оступившийся, но все еще товарищ. Товарищем он перестал быть осенью 1942 года, когда его обвинили в 'шпионаже в пользу Гоминьдана' и создании 'антипартийной банды пятерых', хотя остальные две супружеские пары, проходившие по этой же банде, друг друга совсем не знали. 'Конспирация' — сделали вывод в разведке КПК.

И таких 'выводов' становилось все больше и больше — начиналось 'Движение по проверке кадров'. 'Шпионов у нас не меньше, чем волосков в бараньей шкуре' — говорил Мао. Причем понятие 'шпион' трактовалось весьма широко. Основанием для подозрений могли служить критические высказывания, 'либерализм' в отношении инакомыслящих, отсутствие энтузиазма при участии в мероприятиях партии, родственные связи с членами Гоминьдана. То есть — сначала Мао набирает в партию порой совсем уж посторонних людей — ведь именно с его подачи пошла практика 'открытых дверей', когда в КПК принимали и социально чуждых, которые, само собой, могли и высказываться в разрез с конкретным партийным функционером, и единственное, почему они пошли к коммунистам — это борьба против японцев. И вот теперь все они оказывались под подозрением. В декабре 'движение по проверке' превратилось в 'движение по спасению', в ходе которого подозреваемых пытками склоняли к признаниям, чем и 'спасали' их от более тяжких злодеяний. Как это называл Мао — 'изгнать заразу и спасти страждущего'. К июлю 1943 года были арестованы более тысячи 'вражеских агентов', и более половины из них признали свою вину. По результатам 'расследований' выяснялось, что около семидесяти процентов вновь принятых 'политически неблагонадежны' — а это сотни тысяч человек. Из двухсот слушателей армейского училища 'пособниками Гоминьдана' оказались сто семьдесят. Даже в аппарате Секретариата, средоточии политической власти Мао, у десяти из шестидесяти сотрудников обнаружились серьезные 'политические проблемы'. Многие коммунисты позору и пыткам предпочли добровольный уход из жизни. Около сорока тысяч человек (пять процентов от общего количества членов КПК) были исключены из партии. Все это до боли напоминало кампанию по борьбе с АБ-туанями, что шла в конце двадцатых-начале тридцатых годов, разве что сейчас было меньше смертных казней, но пытки применялись все так же широко. И неизвестно, чем бы все закончилось, но тут в дело 'вмешались' японцы. (в РИ с подачи Чжоу Эньлая было проведено расследование о методах дознания, проводимых разведкой, по результатам уже в августе Мао дал приказ умерить пыл, через два месяца высказался еще более жестко — 'Никаких казней и как можно меньше арестов', в декабре 1943 выяснилось, что девяносто процентов арестованных были ни в чем не повинны и подлежали реабилитации — повторилась ситуация, когда он инспирировал чистку, он же потом выступил против нее — типа снова перегибы, а он тут непричем).

В марте 1943 года Мао наконец стал председателем Политбюро, вокруг него заняли места его сподвижники, а Ван Мин, хотя и оставался также в Политбюро, но был в одиночестве. Более того — Секретариат ЦК по прежнему принимал решения в промежутках между заседаниями Политбюро, но теперь, если при обсуждении вопросов возникали разногласия, решающее слово было за Мао. Он достиг практически всемогущества. И если бы не японцы — оно только бы и нарастало. Но не вовремя затеял он новые чистки, ох не вовремя ...

Все это происходило на фоне нараставшего давления японцев. Они уже осознали, что именно коммунисты — их главный враг в Китае, поэтому все силы бросили на них. Начиная с 1941 года они применяли новую тактику — 'тактику тюрьмы' или 'тактику железного кольца'. Сначала японцы блокировали какой-то район, разрезали его на части — 'камеры' — и затем уничтожали партизан в каждой камере. То есть пошли по проверенному пути борьбы с партизанскими формированиями, как действовали еще англичане во время англо-бурской войны, впрочем, так же действовали и мы против лесных братьев, правда, в нашем случае население было в основном на нашей стороне, что существенно облегчало борьбу. Облегчала ее и новая техника — прежде всего тепловизоры и легкая штурмовая авиация, облегчало и массовое применение собак — мы как начали их использовать в сорок первом для поиска и охраны, так и не прекращали, и сейчас кинологическая служба была поставлена у нас на широкую ногу, а награды и звания имели не только люди, но и собаки — они и так начинали службу в звании рядового, но и потом росли — некоторые как минимум становились сержантами, а за особые достижения в поиске и обезвреживании противника получали награды — все это давало им как минимум улучшенный паек. Конечно, сами они того не осознавали — эти эпизоды мы использовали больше в целях пропаганды — с юмором и шутками рассказывая о каком-нибудь героическом Тузике, обнаружившем очередную банду. Ну еще и для маскировки наших технологий — чем меньше будет сведений, что такой-то схрон был обнаружен на самом деле с помощью датчиков ИК-излучения, тем больше бандитов будет пытаться защититься от нюха собак, а не от теплового излучения. Хотя злые языки шипели, что русские даже собак заставляют поголовно служить — типа и вас так заставят, если придут.

Японцам же, ввиду враждебности населения, приходилось много работать. Чтобы обезопасить коммуникации по границам и внутри окруженных районов, они — точнее — то самое население оккупированных территорий — рыли вдоль дорог рвы шириной шесть и глубиной полтора метра, устанавливали доты и дзоты с пулеметами, строили земляные насыпи — все для того, чтобы пресечь быстрое передвижение больших групп партизан и обезопасить свои войска от обстрелов — нечто подобное делалось, например, в Сирии в 2010х годах. За три последующих года общая длина насыпей составила несколько тысяч километров, может, даже двадцать тысяч — половина экватора. Примерно так же поступал и Чан Кайши в тридцатых, когда вел наступление на Центральный Советский район. В общем, тактика была хотя и долгосрочная, но рабочая. Тем более что японцы привлекли большие силы — только японских солдат против 8й армии было 840 тысяч человек, и за два года — 1941-42 — японцы провели 253 (в РИ — 174) наступательные операции силами от тысячи человек — то есть не считая более мелких — длительностью от нескольких дней до трех-четырех месяцев. Оккупированные районы были разделены на три категории — 'спокойные', то есть оккупированные японскими войсками, 'подготовительные' — где было развито партизанское движение — и 'неспокойные' — районы, контролируемые 8й армией. И к каждому типу районов применялись свои методы управления. Так, в спокойных просто расширяли шпионскую сеть для выявления враждебных элементов, в подготовительных — помимо проведения карательных рейдов — привлекали на свою сторону снижениями налогов, выдачей продовольствия лояльным гражданам Китая, переселяли людей в спокойные районы, в неспокойных — применялась политика 'трех лучей', или 'трех все' — все жги, все убивай, все грабь.

И это принесло результаты — в 1941-42 годах коммунисты испытывали большие трудности, которые усугубились засухой, так что приходилось даже есть листья и траву. Все это усугублялось плохими новостями с фронтов — и успехи японцев на Тихом океане (РИ), и немцев на Средиземном море (АИ) — все это вносило уныние и потерю веры в то, что Америка или Англия смогут помочь. И по мере нарастания успехов стран Оси уныние только возрастало. Каким-то светлым пятном были новости из Советского Союза, особенно захват Кенигсберга летом 1942 года (АИ), но на фоне неудач союзников все выглядело безрадостно, да и падение Киева в том же сорок втором (АИ) вселяло неуверенность в исходе схватки. К тому же японцы вели наступление и на восточном побережье Китая. Так, в 1941 году был прорван фронт гоминьдана в провинциях Чжэцзян и Цзянси (к югу от Шанхая), в плен сдалось много китайских солдат, которые пополнили марионеточную армию Ван Цзывэя — японцы планомерно отжимали китайцев от побережья (напомню — до этого они продвинулись вглубь континента на севере, в центре — вдоль Янцзы, и захватили несколько портов на юге — большие участки побережья еще оставались под контролем Гоминьдана).

К концу 1942 года население Освобожденных районов сократилось до 25 миллионов человек, численность 8й армии — до 300 тысяч. Районы переходили на самообеспечение, был выдвинут лозунг 'хороший коммунист должен быть хорошим производственником' — то же самое, что присутствовало и у нас. Были сокращены бюрократические аппараты — где раньше при Гоминьдане работало 250 человек, стало работать 16. Сократили и снабжение членов партии, солдат и чиновников — они получали в день 750 граммов риса и три цента для покупки продуктов, даже возникла присказка 'Служащий питается хуже, чем самый бедный крестьянин'. Солдаты массово привлекались для проведения сельхоз— и восстановительных работ — очистки рек и колодцев, борьбе с сельхозвредителями.

ГЛАВА 8.

Но коммунисты сражались. При одновременном уменьшении армии увеличилась численность народного ополчения — коммунисты переводили свои войска на самообеспечение, так как способности по централизованному снабжению снижались — тут и уменьшение урожая, и уменьшение контролируемых территорий. А самообеспечиться солдаты могли только в своих домах — вот и возвращались, если было куда. 8я армия применила новую тактику глубокого охвата, когда она крупными силами заходила с фланга продвигавшимся вперед японским частям и налетала на их тылы и коммуникации. Где-то коммунисты действовали и рассредоточенными отрядами, собираясь в кулак когда основные силы японцев были уже далеко. Успехам таких операций помогало то, что практически каждый крестьянин был агентом коммунистов — сказалась многолетняя практика раздачи земли и снижения налогов и арендной платы — крестьяне либо мотыгой, поднятой на определенный уровень и в определенном направлении, либо колоколом, либо особыми условными знаками, либо при помощи огня точно и быстро сообщали о численности и направлении движения японских войск, так что коммунисты всегда знали где и кто находится — информация передавалась от поля к полю на высокой скорости безо всяких радиостанций — просто увидел японцев или поднятую у соседа мотыгу — поднял свою, а через минуту-другую — работаешь дальше как ни в чем не бывало.

Население районов прибегало и к особому способу самообороны, известному под названием 'цзяньби цинье'. Еще до подхода японцев засыпали колодцы, прятали домашнюю утварь, зерно и другое имущество, и затем покидали деревни, как результат — у японцев не было возможности наладить снабжение на месте, приходилось все везти собой, что отвлекало силы на сам подвоз, на его охрану, да и коммуникации становились более уязвимыми — потери возрастали из-за налетов и засад партизан. Показательный пример единодушия — когда японская армия заняла город Цзиньцин, насчитывавший 10 тысяч населения, в нем не осталось ни одного человека. Особенно последовательно и легко осуществлялся этот метод самообороны в маленьких населенных пунктах. Кроме того, крестьяне прятали на дорогах и полях множество мин, изготовленных ручным способом. Очистив арбузы от содержимого или выдолбив внутри камня пустое место, насыпали туда порох. Обычные миноискатели не могли обнаружить такие мины.

Действовали и более активно. Подвижные отряды народного ополчения, вооруженные охотничьими ружьями или винтовками, отнятыми у японских солдат, ждали японцев, спрятавшись в горах и тоннелях, и совершали внезапные нападения на колонны или остановившиеся на отдых подразделения, а потом так же быстро исчезали — подобной тактикой, только с применением автоматического оружия, танков и артиллерии, мы растворили в белорусских лесах не одну дивизию фашистов. Впрочем, китайцы также были вооружены подобиями орудий, изготовленными ручным способом — внутри большого круглого бревна делали полый канал, затем это бревно оковывали железом и заряжали осколками чугунных котелков, сковородок, стекла, а также камнями. На близких дистанциях — убойная штука.

В тылу японской армии создавались 'вооруженные отряды действия', которые наносили удары мелким подразделениям японцев и коллаборационистов. Тайно создавались органы власти, руководившие сопротивлением, расширялась сеть антияпонских организаций. Часто антияпонские силы проникали и в органы марионеточных властей. Благодаря этому и в 'спокойных районах' японская армия постоянно страдала от разрушений дорог. Крестьяне этих районов прокапывали подземные ходы сообщений между домами и соседними деревнями. Часто подземные ходы сообщений связывали между собой сотни деревень (sic!). Даже вокруг деревень население вырывало рвы, расходившиеся во все стороны. Их глубина была равна глубине окопа, и они были настолько широкими, что по их дну могли проходить грузовики. Эти рвы мешали действиям подвижных частей японской армии — кавалерии, автомобилям, бронеавтомобилям, препятствуя быстрому развертыванию операций. Кроме того, используя для маскировки подземные ходы сообщений, партизанские подразделения наносили стремительные удары по отрядам японской армии. Во время боев по окружению и захвату опорных пунктов, которые вела марионеточная северо-китайская армия в 1941 году в центральной части провинции Хэбэй, 'часто случались удивительные вещи — не было почти ни одного солдата коммунистической армии. Можно было видеть лишь людей, выбегающих из подземных ходов сообщений'. Так постепенно уменьшалась эффективность карательных операций японских войск, которые истекали кровью в борьбе с 'невидимой армией'.

Самой крупной боевой единицей партизанских частей был батальон — мы уже в сорок первом пришли к такой же единице и воевали ею практически до середины сорок третьего — это была уже сравнительно сильная часть, и вместе с тем командир еще мог ее обозреть и контролировать полностью — не терялась связь с рядовыми, была возможность держать руку на пульсе и тем самым снижать огрехи конкретных командиров и решений. Все, что выше — требовало уже промежуточного уровня, степень контроля над непосредственными исполнителями снижалась, и для такого опосредованного контроля был нужен опыт, который и нарабатывали наши командиры — постепенно, но неуклонно.

В результате все это не позволило японцам создать в Китае мощную тыловую базу снабжения, и им пришлось вступать в войну на два фронта.

А войну надо было начинать.

После капитуляции Франции в июне 1940 года элита Японии в один голос заговорила о необходимости 'нового порядка в Великой Восточной Азии', появилось крылатое выражение 'Не опоздай на автобус!' — с поражением западных олигократий на европейском континенте тема Южных Морей вспыхнула с новой силой — надо было прибрать колонии проигравших государств, пока их не подобрал кто-то другой (и при этом все кивали на США). Военный министр высказался еще более прямолинейно — 'Не будем тратить понапрасну бесполезных слов, чтобы нас не упрекали в том, что мы упустили благоприятный момент, который представляется раз в тысячу лет'. И это после того, как всего полгода назад военные и сами желали бы выбраться из болота, в которое сами же и залезли — быстрое разрешение европейского конфликта не в пользу колониальных держав все перевернуло в головах — теперь они еще более страстно желали поработить Китай и многое другое — до чего только дотянутся руки. Хозяев-то уже не было — англичан, оставивших в Дюнкерке всю свою технику, можно не считать, как и колониальные администрации капитулировавших стран. Видимо, у меня сейчас было такое же настроение, как у японской военщины летом 1940 — прибрать оставшийся бесхозным Персидский залив с его нефтью и газом. И причем ведь я знал, чем зачастую заканчивались подобные умонастроения, но почему-то считал 'ну у меня-то все получится !'.

Вот и японская военщина считала так же, а вслед за ней — и большинство политических деятелей. На волне кардинальных изменений в Европе политические партии Японии летом 1940 года вдруг начали массово самораспускаться — и левые, и правые, и центристы. Их лидеры создали 'Инициативный комитет друзей новой структуры', 17 августа премьер-министр Коноэ опубликовал 'Программу новой структуры', в которой говорилось, что новая структура предусматривает 'полное уничтожение существовавшей в прошлом системы индивидуализма в политической, экономической и культурной областях и базируется на единой государственной идеологии, помогающей народу целиком посвятить себя служению императору', отвергался примат экономических интересов и выдвигался лозунг о создании единой партии — единой и неделимой, которая 'будет выполнять роль посредника, доводящего мнение верхов до низов и мнение низов до верхов, органически объединяя их' — эдакая 'Единая Япония'. Профсоюзы также начали массово самораспускаться, вместо них трудовыми вопросами теперь занимались многочисленные 'Общества служения отечеству через производство', которые позднее слились в единое 'Общество Великой Японии для служения отечеству через производство'. То же самое происходило и с крестьянскими союзами. Функционеры в этих обществах назначались из рядов бюрократии, а не выбирались членами организаций, и теперь у рабочих и крестьян стало еще меньше возможностей отстаивать свои права — был даже введен налог на смену места жительства, которое мешало учету рабочей силы. Под дополнительный контроль она была поставлена и введением трудовых книжек, и запретом на смену места работы — это позволяло владельцам предприятий снижать зарплату и увеличивать рабочий день без опаски, что рабочие уволятся. На селе также была введена фактически продразверстка — выкуп риса государством по фиксированной цене. И любое недовольство крестьян власти старались купировать через многочисленные организации служения отечеству. За небольшим исключением нация на время слилась в агрессивный монолит — 'надо немного потерпеть, зато потом заживем' (за счет других, ага).

Впрочем, и за чет других пожить как-то все не удавалось. Так, в 1940 году в Маньчжурии и северном Китае было выплавлено 0,5 миллиона тонн стали и 1,5 миллиона тонн чугуна, добыто 24 миллиона тонн угля. Это было больше, чем выплавляли до войны, но все-таки меньше планов в полтора-два раза. Не очень хорошо складывалось и с вытягиванием продовольствия с захваченных регионов. Так, после введения закона о контролируемых продуктах, согласно которому на ряд продуктов — соя, гаолян, просо, кукуруза — устанавливали фиксированные (и заведомо низкие) цены, крестьяне Маньчжурии и Северного Китая просто перестали выращивать эти продукты, что нарушило севооборот и вскоре привело к сильному истощению почв. Хотели брать больше денег за обслуживание, но попытки увеличить стоимость перевозки по ЮМЖД привели лишь к тому, что много выращенных продуктов стало перевозиться между районами на гужевой тяге, попытки установить контроль за торговлей с помощью сельхозкомпаний по их торговле не удались из-за уже существовавших товариществ, занимавшихся строительством магазинов и складов в провинциальных городах и скупавших у местных крестьян сельскохозяйственные продукты для перевозки их в крупные города. Не велись крестьяне и на авансирование — если кому и потребуются средства, они предпочитали залезть в долг местным кулакам, но не продавать свой будущий урожай по весенним ценам. Везде в зонах японской оккупации желания поставить под свой полный контроль производство продуктов наталкивалось на уже сложившиеся системы, которые к тому же пришлось сохранить, чтобы не потерять последние крохи поддержки среди местных заправил, а также из опасения по настоящему широкой партизанской войны.

Поэтому тема Китая летом 1940 года стала рассматриваться именно в контексте броска на юг, хотя западные державы, потерпевшие поражение от немцев, всячески пытались умиротворить японцев — англичане даже перекрыли Бирмано-Китайскую дорогу, по которой в месяц перевозилась тысяча тонн грузов на грузовиках и еще девять тысяч — лошадьми. В октябре японцы еще больше усилили блокаду, введя свои войска во Французский Индо-Китай — будущий Вьетнам — вишисты не могли ничего противопоставить этой фактически оккупации и лишь сделали хорошую мину при плохой игре, поверив заявлениям японцев что это необходимо для защиты самого же Индо-Китая — от кого — неведомо, может — и от бирманцев, которые перед этим наваляли вишистам и отрезали от них несколько провинций. Китай поддерживали лишь США, которые опасались потерять там свои позиции. В июле 1940 года ими был денонсирован японо-американский торговый договор, а в сентябре запретили вывоз в Японию металлического лома. Ну, на словах — на деле он все так же поставлялся в Японию, только добавилось несколько звеньев в цепочке посредников, как и по другим товарам — с начала японо-китайской войны торговля между Японией и США только возрастала, и в одном только 1940 году в Японию было ввезено из Америки товаров на сумму 200 миллионов долларов, причем структура импорта по сравнению с концом двадцатых сдвинулась с хлопка и древесины на нефть, металлы и станки — по последним так вообще импорт за десять лет вырос с 0,86 миллиона долларов в 1928 до 24,6 миллиона в 1939. Китай за все время японо-китайской войны получил от США 30 миллионов долларов помощи в виде займов и 730 миллионов за счет продажи американцам китайского серебра — почти вся эта сумма пошла на закупку вооружений. То есть американцы помогали и нашим, и вашим, и тому были причины — им не была нужна победа Японии на Китаем — так американцы просто потеряют Китай. Но им не была нужна и победа Китая над Японией — самостоятельный Китай, окрыленный победой в тяжелой войне, не позволит хозяйничать американцам у себя дома. Идеально будет, если стороны взаимно обескровят друг друга в продолжительной войне — то же самое потом американцы пытались провернуть и в Европе. Впрочем, в США рассчитывали, что японцы все-таки повернут на север — именно потому власти США и смотрели сквозь пальцы на продолжавшуюся торговлю, ну а японцы активно этим пользовались, выдавая порой намеки что вот-вот уже совсем скоро они нападут на СССР. Вот только СССР смог пару раз отбиться, дружил с союзником Японии — Германией, тогда как на юге было много 'бесхозной' земли.

В Китае прекрасно видели все эти телодвижения в пользу японцев, поэтому среди элиты все сильнее возникали разговоры о необходимости заключить мирный договор, о возобновлении борьбы с коммунистами, и вылиться этим разговорам в реальные договоренности не позволила лишь неуступчивая позиция Японии, которая выдвигала слишком жесткие требования — пока японцы еще полагали, что смогут взять все и так. Ну и проамериканская партия внутри Гоминьдана, советская помощь — тоже заставляли продолжать борьбу. Хотя после отступления из Ухани борьба свелась к мелким стычкам по всему фронту — Чан Кайши укреплял тыл и армию, не помышляя о наступлении, и японцы просто не смогли воспользоваться выгодной для себя ситуацией по заключению мира, тем более что они были всецело заняты южным направлением.

Причем поначалу японцы действовали хоть и нагло, но еще осторожно, 'щупали воду'. В мае 1940 года — после падения Голландии — они передали администрации Голландской Ост-Индии — будущей Малайзии — требования с поставками — пока еще за деньги — тринадцати важнейших товаров в Японию — нефть, бокситы, другое сырье, причем в гораздо больших количествах, чем до того поставлялось в Японию. Но, посмотрев что творится в мире, 25 октября японский кабинет министров принял 'Программу мероприятий по экономическому развитию Голландской Индии' — то есть шутка юмора в том, что Япония принимает 'программу по развитию' территорий, принадлежащих другому государству. 29 октября голландцам была выдвинута нота, по которой Япония требовала права на разработку обширных нефтеносных районов на островах Борнео, Целебес, на голландской территории Новой Гвинеи, а также на островах Ару и Схаутен. Голландцы вяло сопротивлялись, пытаясь оттянуть неизбежное с помощью бюрократической волокиты — летом по настоянию Рузвельта (то есть США) англичане отклонили просьбу голландцев взять их под свою защиту — Рузвельт хотел за их счет 'накормить' японцев, чтобы те все-таки повернули на север, в Сибирь.

Но у японцев на данном этапе была сильна 'южная' партия — все-таки с Советским Союзом они уже пару раз повоевали, между СССР и Германией был заключен пакт, осенью так вообще рассматривался вопрос о присоединении СССР к Тройственному Союзу Германия-Италия-Япония — 'план Риббентропа', который, правда, Советским Союзом был отклонен — ему предлагалось продвинуться на юг — в Индию — а это сталкивало лбами СССР и Англию, возможно еще и с Америкой — ясное дело, что Сталин не стал ссориться с заклятыми врагами, с которыми сейчас был худой мир — немцам были выдвинуты контрпредложения — отдать Советскому Союзу Болгарию, военную базу в Проливах, и Персидский Залив — все это позволяло не столкнуться с англичанами. Но Гитлеру и самому были нужны эти регионы, поэтому — не срослось. К тому же незадолго до этого Германия заключила соглашение с Финляндией и направила туда некоторое количество войск — их-то Германия соглашалась вывести, но по остальному — уперлись. Поэтому в апреле 1941 года между СССР и Японией был подписан двухсторонний пакт о ненападении — у обеих сторон были разнонаправленные заботы — к нам подкатывала немецкая махина, японцы сами собирались накатить на юг — обеим сторонам надо было обеспечить тылы, поэтому пакт был подписан почти что мимоходом, когда японский министр иностранных дел был проездом в Москве — если есть обоюдное желание, то договариваются быстро, в противном случае начинаются волокиты, и время можно уже и не тратить. Впрочем, наличие пакта не помешало японцам направить в Маньчжурию в июле 1941 года — уже после нападения немцев на СССР — 16 дополнительных дивизий общей численностью триста тысяч человек — японцы считали немецкое нападение на СССР чуть ли не полицейской операцией, поэтому крысы рассчитывали на удачный момент задешево оттяпать Сибирь, который так и не наступил — немцы были остановлены еще осенью (АИ; в РИ японцы не решились напасть на СССР по тем же причинам, только позднее — уже зимой).

А вот переговоры Японии с западными 'демократиями' были переливанием из пустого в порожнее — западные дипломаты тянули волынку. Так, Голландская Ост-Индия последовательно отклонила несколько японских предложений об 'усилении сотрудничества' — японцы постепенно снижали степень своих требований, так что в итоге остались лишь экономические, но и по тем голландцы дали отлуп, все еще надеясь на англичан и американцев. Более того — в июле 1941 года последние заморозили японские активы в своих банках, после того как японцы подписали с правительством Виши договор 'о совместной обороне', а фактически — оккупировали Французский Индо-Китай (который потом стал Вьетнамом). А начиная с августа был запрещен вывоз в Японию всех материалов, за исключением хлопка и продовольствия — в том числе нефть, станки, металлы. Это при том, что японскому флоту требовалось 12 тысяч тонн нефти в день только в мирное время — на маневры, переходы, снабжение и прочее. Правда, даже при таком расходе японскому флоту хватит топлива еще на пару лет, но это при условии что не начнется новая война. А японцы не могли такого гарантировать, так как сами и собирались ее развязать. Американцы тоже тянули кота за хвост, поэтому в сентябре Япония приняла окончательное решение что война неизбежна, если только США не пойдут на уступки, и вместе с тем сроком готовности к войне был назначен конец октября (пока — все РИ).

Флот был переведен на положение военного времени еще 1го сентября 1941 года, были дополнительно мобилизованы 265 судов водоизмещением 490 тысяч тонн — для перевозки грузов и войск. 2 октября американцы передали японцам очередной ответ на их предложения, и в этом ответе снова игнорировались все японские предложения, зато опять звучали фразы о необходимости вывести японские войска из Индо-Китая, а также и из Китая (за который Япония воевала уже четыре года !). Армейцы заявили императору, что армия не может принять предложения американцев и настаивает на прекращении переговоров и объявлении войны. Флотские же еще колебались и рассчитывали продолжать переговоры с американцами — и по этому поводу между армейцами и флотскими шло оживленное обсуждение. К 12 октября все-такии решили ответить американцам твердое 'нет'. Эти условия полностью противоречили позиции Японии, и было совершенно ясно, что переговоры ни к чему не приведут, поскольку эти условия настойчиво защищала армия. В это время флотские были против войны, но заявить об этом открыто не могли и поэтому стали настаивать на том, чтобы решение вопроса о войне или мире было возложено на премьера. Одновременно флот опубликовал заявление, в котором говорилось, что если курс взят на войну, то нужно быстрее решать этот вопрос, а если решено продолжать переговоры, то желательно вести их, имея перед собой цель во что бы то ни стало добиться успеха — типа решили предупредить американцев и общество таким вот публичным способом. Армейцы тут же подцепили на крючок своих давних соперников и предложили флотским явно сказать, что те против войны. Флотские отказались, и теперь — если война все-таки будет объявлена — им придется постараться доказать, что они самые горячие ее сторонники — чтобы не упасть в глазах общества. И они постарались.

К этому времени ситуация на советско-германском фронте стабилизировалась (АИ) — стало ясно, что немцы увязли в Советской России и им придется либо снова развернуться на запад и добить Англию, либо нарастить свои силы в Советском Союзе и все-таки дойти до линии Архангельск-Астрахань. Второй вариант в 1941 был уже неосуществим — Германия наоборот сворачивала производство вооружений (РИ), поэтому даже если проведет дополнительную мобилизацию за пару-тройку дней или хотя бы недель (ха-ха), то вооружать новые дивизии им будет нечем, не говоря уж об их обучении. Поэтому японцы видели, что ловить им в СССР нечего — возьми Гитлер осенью Москву — можно было бы оттяпать Сибирь, а так — войска в Маньчжурии стоят без дела и их можно бы использовать более благоразумно. И армия стала перебазировать дивизии на юг (АИ).

17 октября кабинет Коноэ, созданный всего три месяца назад для достижения мирной договоренности с США, сменился кабинетом генерала Тодзио. Армейцы и флотские уже дружно настаивали на начале боевых действий — их подгоняла ухудшавшаяся погода — в январе и феврале нечего делать в Малаккском проливе, а после марта силы японцев и американцев сравняются. Наконец, 2го ноября (в РИ — 5го) было принято решение начать войну в конце ноября (в РИ — в начале декабря), установив крайний срок для переговоров 25 ноября. Благо что ВМС были готовы уже в конце сентября, армия также успевала перебросить дополнительные дивизии из Маньчжурии к середине ноября — ждать смысла не было. 15 ноября был отдан приказ по армии, в котором предписывалось 'уничтожить важнейшие базы США, Англии, а затем и Голландии в Восточной Азии' (РИ). Послу же Номура, который вел переговоры, закрытым шифром передали дату 30 ноября, а скомпрометированным (АИ) шифром — 8 декабря — из последней телеграммы американцам и стало известно, что японцы уже почти что готовы воевать. Причем японцы еще надеялись решить все мирным путем, и даже были готовы сдать в некоторых вопросах — и вывести войска из Индо-Китая, и заключить мирное соглашение с Китаем на текущих позициях, хотя и без полного вывода своих войск (РИ). Не, американской верхушке была нужна война, хотя большинство народа высказывалось против всякой войны. 26 ноября — уже после установленной самими себе даты — японцы получили от американцев так называемую 'ноту Халла' (Конрад Халл — госсекретарь США, известен также тем, что в 1939 году запретил еврейским беженцам из Европы сойти на берег США и тем пришлось вернуться обратно — событие получило название 'Плавание обреченных'). В ноте предлагалось заключить множественный мирный договор между всеми державами региона, вывести войска из Китая и Индо-Китая, признать единственным правительством Китая правительство Чана Кайши (то есть отказаться от марионеточных правительств, в том числе Маньчжоу-Го), аннулировать Тройственный пакт с Германией и Италией. По сути, это был ультиматум. Японцам не оставалось ничего другого как только начать войну.

Да они ее уже и начали — флот шел к Перл-Харбору.

ГЛАВА 9.

Адмирал Ямамото был азартен. А еще он был поклонником Америки и морской авиации — именно за ней он видел будущее. А за принятой во флоте стратегией 'решающего сражения' — нет. Именно он продавил создание дальних торпедоносцев береговой авиации, которые могли бы летать далеко и топить американские корабли. Именно он был автором плана нападения на Перл-Харбор. И он был азартен. Очень азартен. Ему везло в играх. И в принятии интуитивных решений. Многие усматривали в этом божественную искру. Или дьявольщину — в зависимости от того, кто и как к нему относился. Ямамото был противником линкоров, Тройственного пакта, 'флотской' группировки во флоте — людей, выступавших за отбрасывание всех ограничений на флот. Врагов у него хватало. Именно поэтому его осенью 1939 года сделали командующим Объединенным флотом — чтобы убрать с суши, где за ним охотились армейцы и националисты (что зачастую было одним и тем же) — и он стал жить на корабле, так как даже в здании Генштаба Флота было небезопасно — моряки установили на его крыше несколько пулеметов, здание охранял батальон морпехов — все для того, чтобы защититься от возможной атаки армейцев. Армия и флот жили как кошка с собакой и даже хуже. Поэтому, когда армейцы перетащили в Индо-Китай несколько дополнительных дивизий из Маньчжурии (АИ), они начали хвастаться, что дойдут до Австралии за два месяца, Ямамото, ранее сказавший премьер-министру насчет войны 'В первые шесть — двенадцать месяцев войны я продемонстрирую непрерывную цепь побед. Но если противостояние продлится два-три года, у меня нет никакой уверенности в конечной победе', сейчас сказал, что он дойдет до Америки. Поэтому план нападения на Перл-Харбор был переигран. В эскадру включили не только все авианосцы (в РИ — только шесть), но и шесть линкоров (в РИ — 2), десяток крейсеров, тридцать эсминцев, подняли на борт всю морскую пехоту — пятнадцать тысяч человек. Ямамото лично возглавил эту армаду (в РИ нападением командовал адмирал Нагумо — именно он отказался от третьей атаки на Перл-Харбор).

30 ноября 1941 года был выходным днем, поэтому большинство моряков находилось на берегу. Рузвельт только-только отдал приказ отправить завтра — 1 декабря — телеграмму, что необходимо усилить воздушное патрулирование вокруг всех баз в связи с ожидающимся нападением японцев (РИ), поэтому, когда японские дипломаты передали ему ноту с объявлением войны, которую Рузвельт ожидал лишь 8 декабря, как и было сказано в расшифрованных американцами телеграммах, он сбледнул с лица. Хотя все и желали войны, но никто не ожидал что она начнется не в 'оговоренные' японцами сроки — это настораживало. Впрочем, поначалу присутствовала эйфория. Так, военный министр Генри Стимсон писал: 'Своим непосредственным нападением японцы помогли нам разрешить все вопросы... Моей первой мыслью было: 'Мы спасены'. Период нерешительности и колебаний кончился. Критический момент наступил, нападение сплотило весь наш народ'. И вправду — 'война все спишет' — нападение Японии позволило с помощью мобилизации изъять с рынка труда миллионы человек, и безработица, достигавшая в 1940 году десяти процентов, вскоре снизилась до двух процентов и даже меньше — социальный накал разрядился. 'Кому война, а кому — мать родна' — Стимсон был членом общества 'Череп и кости', к которому принадлежали многие из американской элиты. Эмблема была соответствующая — пиратская. Понятное дело, что люди, выбравшие для себя такие символы, не могут страдать от человеколюбия. Правда, последующие события заставили даже этих людоедов усомниться — так ли уж хороша война, как они от нее ожидали — уж слишком все пошло круто, эдак можно и самим пострадать.

В Перл-Харборе же РЛС только-только отключилась (РЛС работали с 11 вечера до 7 утра и в РИ, 7 декабря в РИ американцы засекли японцев (но приняли их за свои бомбардировщики) только потому, что решили провести дополнительную тренировку и проверку работы оборудования). И тут с неба посыпались японские самолеты.

Идея удара самолетами по Перл-Харбору появилась в среде японских офицеров ВМС еще в 1927 году, когда в количестве 30 экземпляров была отпечатана брошюрка с таким планом. Сами американцы не раз убеждались в успехе воздушного удара по Перл-Харбору — так, еще в учениях 1932 года один из американских адмиралов оставил свои линкоры позади, рванул вперед на авианосцах и провел успешный 'удар' по базе. В 1937 ситуация повторилась — воздушный 'удар' также увенчался успехом — ПВО не успевала среагировать. Англичане в 1940 успешно атаковали самолетами итальянский флот в Таранто, даже потопили один из линкоров. Но все-равно — большинство адмиралов всех стран упорно считали, что главным кораблем на море является линкор, ну или как минимум что успешная воздушная атака на гавани невозможна. Японцы поставили жирную точку в этом вопросе. И в вопросе существования Тихоокеанского флота США.

Авианосец Энтерпрайз 28 ноября отправился на запад — к острову Уэйк, чтобы доставить туда эскадрилью самолетов. А вот Лексингтон был накрыт среди прочих кораблей в бухте (в РИ ушел из Перл-Харбора на Мидуэй 5 декабря — также доставлял туда самолеты). Остальные корабли — 107 штук — стали добычей японцев. Среди них — 8 линкоров, 10 крейсеров, 30 эсминцев (в РИ — в бухте было 9 крейсеров и 29 эсминцев — что-то ушло с Лексингтоном). Половина из 394 самолетов ПВО были уничтожены сразу же, на земле, остальные — чуть погодя, а немногие из сумевших взлететь были вскоре сбиты японскими истребителями, третья волна японских самолетов (в РИ было только две) прикрывала уже высадку десанта, ее же прикрывала и корабельная артиллерия (в РИ после двух налетов группа кораблей отвернула к Японии). На острове находилось 42 тысячи американских военнослужащих, к моменту высадки японского десанта минимум пять тысяч уже были выведены и строя, и атаки с воздуха, корабельная артиллерия — все это позволяло японцам быстро давить спонтанные очаги сопротивления, так что уже на третий день Оаху был полностью оккупирован, вместе со столицей Гавайев — Гонолулу. За спиной оставалась еще военно-морская база США на атолле Мидуэй (2000 километров на северо-запад от Оаху), база на острове Уэйк — почти в четырех тысячах километров на запад — именно там Энтерпрайз был накрыт японской авиацией, вылетевшей с Маршалловых островов — они летели бомбить сам атолл и просто не знали, что туда пришел авианосец. Потопить не потопили, но на ремонт он встал надолго, зато его команда и артиллерия помогли отразить первый десант японцев, остров вместе с авианосцем был взят только в конце декабря.

Ямамото же продолжал играть на грани фола. Он сам не раз говорил, что если дать ему поиграть в Монако несколько месяцев, то он выиграет средств на постройку пары-тройки авианосцев — не зря ему даже запретили появляться в ряде казино Европы и Америки. Но ведь уничтожение авианосцев противника — это почти то же самое, что постройка своих ! Ямамото знал, что Япония существенно уступает экономике Соединенных Штатов — он прожил там несколько лет в два захода, побывал на многих предприятиях, верфях, нефтяных заводах, и понимал, что только сильный первый удар может дать его стране хоть какие-то шансы если не на победу, то на достойный мир или хотя бы на сопротивление в течение нескольких лет. Поэтому азартный адмирал — или, как его еще называли — 'Озорной Дьявол' — продолжал ковать железо, пока горячо. На Оаху был оставлен гарнизон морпехов чуть более двух тысяч человек — охранять гавань, город и пленных, несколько сотен моряков — осваивать оставшуюся на плаву американскую матчасть, пару десятков самолетов для прикрытия с воздуха — должно было хватить, так как к острову уже спешили из Японии транспорты с тремя пехотными дивизиями и сотней самолетов — и это была только первая волна, пусть впереди и предстоят терки с армейцами — кому принадлежат Гавайи — армии или флоту, еще предстоит выбивать американцев с других островов архипелага, а затем готовиться к его обороне. А остальная армада — подзаправившись захваченным на острове топливом — отправилась куролесить дальше.

Оаху был расположен очень удачно — почти что посередине Тихого океана, авиацией можно держать половину этого пространства. 2400 миль на запад — и Калифорния, 2300 на север — Датч Харбор Алеутских островов, то есть Аляска, 3800 на запад — Япония, 5300 на запад-юго-запад — Филиппины, 5000 на юго-запад — Австралия, 4400 на юг — Новая Зеландия, и 4700 на юго-восток — Панамский канал. Туда-то адмирал и двинул свои лыжи.

Когда канал еще только начинали строить, Панама была в составе Колумбии. В США считали, что это будет слишком, поэтому начиная с 20го века подогревали там сепаратистские настроения, а в 1903 году просто заплатили Колумбии 25 миллионов долларов и Панама сменила зависимость с колумбийской на штатовскую, хотя формально стала независимой. Но зону вдоль будущего канала шириной по восемь километров в обе стороны отдали американцам под прямое управление.

Сам канал был грандиозным сооружением длиной 80 километров, из которых 65 приходились на сухопутную часть и еще 15 — на подводные каналы, чтобы суда могли подходить из океанов. Всего на канале было шесть шлюзов, которые обеспечивали подъем судов на высоту 26 метров и последующий спуск — три — со стороны Тихого океана и три — со стороны Атлантического. Сам канал проходил в основном по рукотворным озерам — небольшому озеру Милафлорес площадью четыре квадратных километра и озеру Гатун в сто раз большей площадью. Ну и работал канал по известной школьной задачке с бассейном — вода притекала в него из рек и вытекала через шлюзы, просачивалась через почву, испарялась и тратилась на привод механизмов — средний расход воды из расчета 'одно судно в час через каждый шлюз' составлял 120 кубометров в секунду, то есть в минуту водная система канала теряла 7200 кубометров воды, 432 тысячи в час — вполне терпимо — каждый метр глубины водной системы канала содержал почти полмиллиарда кубометров — этого хватит более чем на тысячу часов, почти полтора месяца, даже если с неба не упадет ни капли влаги. А влага падала — даже в засушливый сезон минимальный приток воды составлял 180 кубометров в секунду — то есть вода не только восполнялась, но был ее избыток, который периодически спускали через водосливы плотин — плотины построили между холмами, чтобы обгородить территорию для водохранилищ. Это были немаленькие сооружения — так, плотина, отделявшая Гатунское озеро от Атлантического океана, была длиной 2,5 километра при ширине основания в 800 метров и 30 метров по гребню — очень пологие склоны. Сам гребень возвышается на 6 метров над самым верхним уровнем воды в Гатунскм водохранилище, то есть на 32 метра над уровнем океана. Но есть в этом гребне водоспуск — 14 пролетов с воротами шириной по 13,7 метра, у которых порог расположен на высоте 21 метр — то есть ниже нормального уровня канала на пять метров и ниже даже принятого за минимальный уровень в 24 метра — такой уровень еще обеспечивал осадку в 12 метров, все, что ниже — не позволит проходить самым крупным судам. Примено такая же система была и на озере Мирафлорес. Кроме того, существовало еще несколько небольших дамб, удерживавших водохранилища внутри холмов в сторону континента. А сбоку было организовано еще одно искусственное озеро — Алахьела, образовавшееся после постройки дамбы Маддэна — оно находилось на высоте уже 70 метров над уровнем моря, то есть на 45 метров выше Панамского канала, и служило резервуаром на непредвиденные ситуации.

Вот японцы и ударили во всей этой инфраструктуре. Первые два налета сделали на аэродромы и зенитные батареи — четыре сотни японских самолетов поднялись со своих плавучих аэродромов и закрыли все небо. И уже затем, подавив всякое сопротивление на земле, стали методично разрушать все строения и механизмы. По дальним целям — со стороны Атлантики — работала исключительно авиация, тогда как по ближним — со стороны Тихого океана — корабельная артиллерия. Одновременно был высажен десант, который захватил города Бальбоа и Панама на тихоокеанском побережье, и уже из этих городов морпехи под прикрытием авиации выдвинулись к дамбам вокруг озер Мирафлорес и Алахьела, взрывами вырыли в них полости, заложили туда тонны взрывчатки и подняли в воздух тысячи кубометров дамбовой засыпки. После разрушения шлюзов и водоспускных ворот вода и так хлестала в океаны бурными потоками, а теперь, с образованием в дамбах новых проходов, пошла вдоль понижений рельефа с удвоенной силой, заодно все больше размывая рукотворные преграды. Дамбу Гатунского водохранилища разрушили примерно таким же способом — за три дня японские морпехи добрались до нее и проделали непредусмотренные конструкцией прорехи, через которые вода хлынула и в Атлантику, правда, уже немного — основные массы уже ушли в Тихий океан, так что основному японскому флоту пришлось отойти подальше в море либо спрятаться в порту Панамы, за волноломом, который ограждал подводную часть канала от занесения песком — ну так теперь они заносились песком, глиной и илом, что бурные потоки сносили с континента.

В итоге за трое суток вода спала на двадцать метров — миллиарды кубометров мало того что разрушили большинство построек и дорог, так еще и затопили тысячи квадратных километров, вновь превратив окружающую местность в болота, от которых американцы избавились еще в начале века, чтобы уменьшить смертность от малярии среди строителей канала — пятнадцатью годами раньше это очень мешало французам. Более того — так как американских войск в районе канала стало существенно меньше, тут же поднялось очередное восстание местного населения, и если до этого все крупные восстания — 1916, 1918, 1921, 1923, 1925, 1932 годов — были подавлены именно американскими войсками, пусть и по просьбе панамского правительства, то теперь расклад стал иным, благо что восставшие обзавелись оружием — и взяли со складов, и у американцев, и японцы кое-что оставили. Более того — на Панаму тут же напали войска Коста-Рики и Колумбии — обе страны претендовали на всю Панаму либо ее часть, так что вернувшимся спустя неделю американцам пришлось не только восстанавливать разрушенное, но и бороться с партизанским движением, да и рабочей силы было гораздо меньше, так что еще и сейчас — в 1943 году — работы были не до конца завершены — крупным кораблям по-прежнему приходилось идти вокруг Южной Америки, а это — дополнительные 12 тысяч километров. После войны историки подсчитали — захват японцами Перл-Харбора стоил полмиллиона жизней американцев, а разрушение Панамского канала — еще полмиллиона (в РИ подсчитали, что если бы японцы захватили или уничтожили запасы топлива в Перл-Харборе, война затянулась бы еще на два года).

После разрушения Панамского канала японская эскадра гордо удалилась на запад. Ее никто не преследовал, за ней никто не следил — в районе Панамского перешейка образовался временный вакуум американских сил, черная дыра, в которой можно было затеряться кому угодно. Поэтому японцы, отойдя на сотню миль, принялись за работу — были подняты американские и английские флаги, надстройки и башни закрыты деревянными щитами, изменившими очертания кораблей, где-то добавлены фальшивые трубы — и эскадра взяла курс на север, за исключением трех эсминцев, которые рванули на юг под японскими флагами, распугивая торговцев — вскоре весь юг Тихого океана вопил о том, что японская эскадра движется к Новой Зеландии или Австралии.

А эскадра двигалась к Калифорнии. Встречные суда расстреливались с близкого расстояния — лишь один раз сигнальщик из американских пленных выдал на встречный военный корабль информацию о японских оборотнях, американский корабль даже смог передать об этом радиограмму, прежде чем был расстрелян и потоплен, но вслед за ним и радиограмма утонула в бюрократических дебрях американской военщины — все уровни расхлебывали последствия двух трагедий — падения Перл-Харбора и разрушения Канала, так что немудрено. Поэтому, когда японские корабли появились на рейде Сан-Диего, который был базой Тихоокеанского флота США до его перебазирования в Перл-Харбор до начала сороковых и находился у самой границы с Мексикой, они смогли безнаказанно уничтожить самолеты на аэродромах, береговые батареи, и вообще разнести всю военно-морскую базу Тихоокеанского флота США — пирсы, доки, ремонтные и заправочные мощности (в РИ база только за период 1943-45 отремонтировала и модернизировала более пяти тысяч кораблей ВМС США, построила 155 плавучих доков). Затем японцы так и пошли вдоль западного побережья США, а снимок японских морпехов с их флагом на фоне обрывков Золотых ворот облетел весь мир.

Но становилось все сильнее воздействие американской авиации — американцы бросали против японских кораблей все что только могло долететь и дотянуться, так что вскоре уже половина палубной авиации занималась лишь тем, что отбивалась от воздушных атак. Именно американской авиацией у японцев были потоплены один линкор и один авианосец, три эсминца и шесть транспортных судов — это не считая многочисленных повреждений остальных кораблей. Впрочем, и от палубной авиации к концу рейда оставалось всего полсотни самолетов, несмотря на то, что из Японии прибыло еще двести самолетов — два авианосца совершали челночные рейсы, и не доходя до США, выпускали аппараты вперед — садились они уже на авианосцы Ямамото. Так что в начале января 1942 года Ямамото решил повернуть обратно — домой. Несмотря на свою азартность, он понимал, что пройти все тихоокеанское побережье ему уже не удастся, так что пришлось остановиться на его середине.

Впрочем, жаловаться на недостаточные результаты — гневить бога. Ведь были разрушены колоссальные мощности военной промышленности США. Только в заливе Сан-Франциско были уничтожены три крупных судоверфи и несколько помельче. Потреро Поинт — 4000 рабочих (в РИ за время войны построил 72 корабля, из них 52 — военных, причем на постройку эскортного эсминца уходило всего 24 дня, а также было отремонтировано 2500 кораблей и транспортников), Хантерс Поинт, чьи сухие доки, вырубленные прямо в скале, были длиной 300 метров, Мар Айлэнд, где работало аж 50 тысяч человек — они строили в том числе подводные лодки (в РИ за годы войны построили 391 корабль, в том числе 17 подлодок, а эсминец могли построить за 17 дней, также отремонтировали 1227 кораблей). Урон судостроительной промышленности был нанесен огромный. Огромный урон был нанесен и городам — Сан-Франциско, Окленд и несколько других городов как разгорелись пожарами, так и горели пока не закончилась пища для огня — тушить было некому — все либо были убиты при обстреле с моря или высадке японского десанта, либо бежали в окрестные горы. И, когда я читал список разрушенных городов, мое сердце одновременно наполнялось ностальгией и обливалось кровью — Редвуд, Пало-Альто, Маунтейн Вью, Саннивэйл, Купертино, Санта-Клара — уж и не знаю, появится ли когда-нибудь в тех местах Кремниевая Долина. Тем более что Стэнфордский университет также был разрушен. Вообще, в бухте Сан-Франциско было много баз и лабораторий, работавших по заказу ВМС США — именно поэтому адмирал Ямамото и стремился все там сжечь, разрушить и убить — чтобы ослабить своего непосредственного противника. Достаточно сказать, что в бухте и ее окрестностях он зверствовал почти неделю — как раз к нему пришел второй конвой и придал новые силы — снова можно было не экономить снаряды, а топлива японцы захватили в избытке и на американской земле. И даже два полка морпехов были очень кстати — прочесывать холмы, собирать пленных, прежде всего инженеров и ученых, тщательно уничтожать технику и имущество.

Серьезно пострадала нефтедобывающая и нефтеперерабатывающая промышленность. По количеству крекинг-установок Калифорния находилась на третьем месте среди штатов США. Именно калифорнийскую нефть получали японцы, пока на них не наложили эмбарго. В Калифорнии добывали почти пятую часть нефти США. 'Так не доставайся же ты никому !' — японские летчики с удовольствием проутюжили многочисленные нефтяные поля, которые затем горели полгода, и затем еще год восстанавливали прежний уровень добычи. Более того — сотня японских самолетов еще в начале рейда долетела до Техаса и прошлась по его нефтяным полям, оставив после себя черное небо.

Но это были еще не все беды. Японцы оставили несколько диверсионных отрядов, да и потом подбрасывали и диверсантов, и оружие. В итоге в Калифорнии и прилегающих штатах образовалось несколько десятков довольно крупных банд и под две сотни мелких, в основном из индейцев, негров и мексиканцев — у всех были претензии к белым, и все хотели отомстить — и за отнятую у их предков землю, и за годы рабства а затем сегрегации, и за отнятые у родины земли. Тем более что после подписанного 14 марта 1941 года соглашения между Мексикой и США в увеличился поток мексиканских гастарбайтеров, а после японского рейда через границу на север устремилось много патриотически настроенных мексиканцев, желавших вернуть свои земли. Да и сто двадцать тысяч американцев японского происхождения, что проживали в одной только Калифорнии, 'поучаствовали' в событиях. Когда правительство США через год примерно посчитало потери, то только по людям 12-миллионная Калифорния потеряла 30% населения, а экономика штата и прилегающих территорий лежала в руинах.

Снаряды адмирала Перри вернулись американцам сторицей.

И возвращались вплоть до середины сорок третьего года — японцы сделали более десяти набегов на западное побережье США. Что самое обидное для американцев — в этих набегах участвовали и захваченные японцами американские корабли — авианосец, четыре линкора, шесть эсминцев и несколько других кораблей были введены японцами в строй еще весной сорок второго, и если в начале войны соотношение боевых мощностей японского и американского флотов на Тихом океане было 10:7,5 в пользу японцев, то после рейда Ямамото оно стало 2:1 (в РИ сравнялось к весне 1942 года). В результате японцы смогли захватить и удержать за собой несколько островов на Алеутской гряде, и перекрыли поставки в Советский Союз через Дальний Восток, за что Гитлер поделился с японцами рядом технологических секретов — прежде всего по части радиоэлектроники и ракетостроения, а также по ручным реактивным гранатометам. Сталин, конечно же, протестовал, но японцы раз за разом игнорировали эти протесты, обстреливая даже корабли под советским флагом (как и в РИ), и сделать с ними ничего было нельзя — не хватало сил и для борьбы с Германией, поэтому затевать войну еще и против японцев — это было бы совершенно лишним.

Из-за этого разгрома внутриполитическая ситуация в США претерпела существенные изменения. Как Рузвельт удержался у власти — известно, наверное, лишь одному богу. Видимо, именно три попытки импичмента в последующие полгода свели его досрочно в могилу — он умер весной 1943 года (АИ, в РИ — в 1945). Да и за год до смерти он уже фактически не правил — именно ведущие семьи США вконец слили ленд-лиз для Советского Союза ('Самим не хватает !'). Впрочем, и англичане прочувствовали оскудение живительного ручья помощи своих младших братьев. Много сил было потрачено и на защиту западного побережья — в местах, удобных для высадки десанта, строились укрепления, возводились артиллерийские батареи, вдоль побережья было построено более тысячи аэродромов, чтобы можно было быстро перебрасывать авиацию — именно авиация в конечном счете и заставила японцев прекратить набеги, хотя и потом они порой случались — когда нелетная погода приковывала самолеты к земле. Эти операции были названы 'Токийский экспресс' (в РИ — операции флота на Гуадалканале). Доставила неприятностей и чуть не разгоревшаяся война между США и Мексикой, когда выяснилось, что японские самолеты заправлялись на мексиканских аэродромах — мексиканские золоторубашечники как могли помогали своим азиатским братьям по разуму.

Усиление японских сил за счет войск из Маньчжурии — примерно на треть — позволило им пройти по юго-восточной Азии чуть ли не парадным маршем. Так, Сингапур пал 15 января (в РИ — 15 февраля), Филиппины — 21 марта (в РИ — 7 мая), архипелаг Бисмарка — 15 января (как и в РИ), Голландская Индия — Ява, Суматра — 9 марта (как и в РИ), причем парашютные десанты смогли захватить неповрежденными мощности по переработке нефти (РИ), а в морских боях и воздушных налетах был разгромлен флот союзников (РИ). 1 мая была захвачена Бирма (РИ, там хуже снабжение). И далее японцы действовали на расходящихся направлениях — наступление на Индию (РИ) и высадка в Австралию (АИ), а главное — подавление сопротивления на захваченных территориях — на это ушел весь сорок второй год.

А Тихий океан острые на язык журналисты назвали Японским озером — настолько безраздельно хозяйничали там японцы в последующие два года. Даже Объединенный флот союзников — американцев, англичан, голландцев — ничего не мог поделать, англичане так вообще увели свои корабли из индийских портов от греза подальше — в Африку (РИ). Впрочем американцы тоже не стали защищать флотом Филиппины и увели его еще до высадки японцев (РИ). Но даже и с таким бережливым отношением флот союзников мало того что был слабее японского флота, так еще японцы в первые три месяца выбили практически всю авиацию союзников — подгоняли три-пять-семь авианосцев, и их несколько сотен самолетов за один присест выбивали очередной аэродром, все его ПВО и всю авиацию — несколько десятков самолетов не могли справиться с налетевшей армадой (подобную тактику применяли американцы — плавающие аэродромы оказались пусть и дорогой, но очень удобной штукой, в отличие от наземных, которые не перенесешь). Достаточно сказать, что в 1942 году японский флот трижды огибал Австралию — расправлялся с любой плавающей или летающей железякой. И дважды ходил в Индийский океан. Хотя попытка напасть на ВМБ в штате Вашингтон стоила японцам еще одного авианосца и двух линкоров.

ГЛАВА 10.

Китайский фронт позволил японцам действовать сравнительно свободно на всем тихоокеанском театре военных действий. После падения Ухани в 1939 Чан Кайши отвел войска, находившиеся под его командованием, подальше на запад — в провинции Сычуань, Юньнань, Гуйчжоу и другие глубинные районы Китая. Он прекратил военные действия против японской армии и занялся главным образом реорганизацией своих войск. В то время цель его политики состояла в том, чтобы, 'постоянно направляя коммунистические войска и местные армии (армии местных милитаристов) против японской армии, не давать покоя и добиваться ослабления сил первых'. Правда, коммунисты тоже были не дураки, они видели, что их хотя бросить на амбразуры, и сами не желали загребать жар для других, поэтому также не вели активных действий, ограничиваясь лишь партизанской войной, хотя слова 'ограничиваясь' и 'лишь' не подходили для такого широкого движения. Так что Чан Кайши практически ничего не выгадал из своего положения главнокомандующего китайскими силами. С нападением Японии на США он, конечно, встрепенулся, ожидая что уж теперь-то американцы по быстрому укокошат всех японцев и ему останется лишь добить коммунистов, чтобы стать единовластным правителем Китая. На радостях Китай в лице Чан Кайши даже объявил Японии войну — до того все боевые действия в течение двух лет, со всеми миллионными жертвами, представлялись сторонами как некий конфликт (sic!) — стороны все надеялись разрулить-таки ситуацию в свою пользу не называя вещи своими именами. Но поступавшие вести постепенно охлаждали радость от начала войны, надежды на американцев померкли, все становилось слишком грустно — видимо, в ближайшие год-два на американцев надеяться не стоит и придется воевать самим. Что было непросто.

К началу 1941 года японцы оккупировали 22% территории Китая, на которой проживало 42,5% населения. То есть на свободных территориях оставалось еще 270 миллионов человек, что вполне свободно давало 12 миллионов мобилизации — то есть к тем 4 миллионам, что уже находились в армиях — гоминьдановской и коммунистической — можно было бы добавить еще 8. Правда, и с теми четырьмя были вопросы — слишком много было 'мертвых душ' — солдаты числились, на них отпускалось жалованье, но забирали его командиры.

Вообще, население и армия уже устали от войны. Три года бесполезных боданий с японцами утомят кого угодно. Ну, кроме верхушки — те-то катались как сыр в масле. Во всех городах присутствовали контрабандные товары — швейцарские часы, американские бритвы, немецкие фотоаппараты, спиртные напитки — от вин всех сортов до ямайского рома. Цены, конечно, были ломовые, но раз товары доставляли, значит, их покупали — никто не будет омертвлять деньги при отсутствии спроса — значит, были люди, у которых были деньги чтобы все это покупать. Вместе с тем, остальное же население страдало. Индекс цен по сравнению с летом 1937 года составил более трех тысяч процентов — то есть цены на все товары выросли в среднем в тридцать раз. Недоедание и даже смерти от истощения были обычным делом. Чиновники низшего и среднего уровня еле сводили концы с концами, рабочие жили впроголодь.

В армии было то же самое. Солдаты сплошь и рядом переходили на самообеспечение — тут и там группы солдат ловили на рисовых полях мелкую рыбешку, змей и этим несколько пополняли свой рацион. Низкое санитарное состояние, систематическое недоедание ослабляли иммунитет и вели к болезням и большой смертности, делали солдат слабосильными и инертными ко всему происходящему. В некоторых дивизиях до половины состава болели малярией. Части порой дислоцировались не в интересах стратегической необходимости, а с точки зрения возможностей снабжения. Солдаты были заняты перетаскиванием риса, работой на заводах в качестве чернорабочих, а не боевой подготовкой. Соответственно, подготовка падала даже по сравнению с началом войны. Так, даже на показательных учениях, которые проводили перед советскими военспецами, пулеметный расчет 15 минут копался у пулемета, но не только не открыл огонь, но и не сумел более или менее точно произвести наводку пулеметов в цель. Стрельбы показали, что огневой подготовке в китайской армии не уделялось никакого внимания. Особенно плохо обстояло дело с подготовкой пулеметчиков. Офицеры пулеметных рот не могли ответить на простейшие вопросы по баллистике. И их сложно было в этом винить — материальное положение офицерства, особенно его младшего и среднего состава, было также чрезвычайно тяжелым, так что им чаще приходилось думать о поиске средств к существованию, чем о какой-то там боевой учебе. Вот верхние чины чувствовали себя хорошо — ну так они и наживались на чем только можно. 'Мертвые души' — классический пример, так наживались даже на действительно умерших — на похороны выделялось 10 долларов на покупку гроба, и командиры накапливали умерших, покупали один гроб, делали у него откидное дно, и опускали покойника в могилу не до конца — открывали дно и он вываливался вниз, а гроб уже тянули обратно, чтобы 'похоронить' в нем следующего. Понятно, что с таким отношением к себе солдаты и нижний комсостав не горели желанием воевать за кого бы то ни было.

И это при том, что в первые годы войны именно рядовой, младший и средний состав был настроен наиболее непримиримо к японской агрессии, их патриотизм имел огромное значение для хода войны. Наоборот, значительная часть высшего генералитета китайской армии была настроена пораженчески или страдала 'японобоязнью'. В результате имел место ряд измен генералов. В 1941 году в низовом и среднем звене китайской армии начали появляться настроения усталости, потери веры в победу, неверия в способность главного командования довести войну до успешного конца. В основе этих настроений лежали пассивная тактика ведения войны, избранная правящими кругами гоминьдана, тяжелое материальное положение как всей страны в целом, так и армии. Отсутствие за все время войны крупных побед китайской армии и, наоборот, значительные успехи, одержанные японцами, также поколебали стойкость китайских войск. Появился целый ряд симптомов разложения китайской армии. Участились случаи дезертирства, воровства, продажи патронов и так далее. Затягивание войны верхами к другому и не приведет — что в Первую мировую, что на Донбассе — проходили не раз.

Хотя — боеспособность армии в целом еще не была подорвана — отсутствовали массовые случаи перехода на сторону противника, выступления солдат против офицеров, отказы идти в бой — все это будет, но несколько позже. Даже те представители среднего офицерства, которые жили в крайне тяжелых материальных условиях и которые теряли веру в способности главного командования умелыми действиями закончить войну, продолжали оставаться сторонниками решительных методов окончания войны, перехода в наступление — в противовес генералитету, который придерживался оборонительной тактики — последние-то как раз жили неплохо и больше были заняты тем, что сберегали свои войска на случай разборок с другими генералами. Так что для ведения наступательных действий против японцев в широких масштабах китайская армия была плохо подготовлена и имела мало огневых средств. Она могла проводить частные наступательные операции, да и то после долгой и тщательной подготовки. Край — могла бы успешно громить изолированные японские гарнизоны до дивизии включительно, но не более и если у японцев нет рядом других дивизий. Очень мешало бездорожье и недостаток транспортных средств для маневра. Активно же обороняться, используя выгоды пересеченной местности, эта армия была вполне способна. Для активной обороны средств и сил хватало.

Еще сложнее было с отношениями между группировками. Так, Чан Кайши свои лучшие вооруженные силы и значительную часть артиллерии держал на случай выступления против Особого района коммунистов, поэтому в некоторых армиях гоминьдана вовсе не было артиллерийских стволов для разрушения фортификационных сооружений и подавления огня противника. Коммунистам оружие от Чана Кайши вообще не поступало, и в значительной степени они вооружались за счет японского трофейного оружия. Но его не хватало, тем более что их армия численно росла. Не хватало и средств на содержание аппарата и войск, так что порой приходилось идти на вовсе уж авантюрные действия. Так, разведка КПК выслеживала, когда и по каким маршрутам гоминьдановцы перевозили деньги и оружие в районы дислокации своих частей, а затем специальные отряды КПК осуществляли их захват. Рэкет в отношении союзников. О подобных экспроприациях знали многие, в том числе и Чан Кайши, но предпринять что-либо против этого были бессильны — коммунистов пока трогать было нельзя из-за Советского Союза и внутренних сил, которые были за единый антияпонский фронт. Естественно, это не добавляло симпатий к коммунистам со стороны простых солдат гоминьдана.

Впрочем, и с генералами было плохо. Так, Янь Сишань, который контролировал территорию между Пекином и Особым районом коммунистов и должен был по идее блокировать последних, был назначен командующим 2м военным районом только чтобы удержать его от перехода к японцам — прелестные кадровые решения. Заодно Чан Кайши поручил ему блокаду Особого района с севера и востока, официально подчинив ему 18-ю армейскую группу во главе с Чжу Дэ — понятно, что никто из коммунистов Сишаню не подчинялся, но того это не особо и волновало — попытка Чана Кайши столкнуть лбами эти две силы хотя бы таким образом ни к чему не привела. На северо-западе Особый район блокировали мусульманские войска клики Ма, которые не подчинялись даже Чан Кайши, но цепко держались за контролируемую ими территорию, собирая налоги с населения в свою пользу и не делясь с центром. Губернатор провинции Юньнань генерал Лун Юнь также тянул одеяло на себя и умудрялся даже брать налоги с имущества, поставляемого из Америки и Англии для центрального правительства. Впрочем, уже и крестьяне не особо поддерживали вроде бы свою же армию. Так, в провинции Суйюань летом 1941 года сложилось трудное положение с продовольствием. В связи с запрещением открытой продажи зерна крестьяне просто сокращали посевные площади — самим на прокорм хватит, а надрываться забесплатно ради того, чтобы богатеи потом накупили себе побрякушек вместо закупки продовольствия на внешнем рынке или хотя бы нормально оплаты крестьянам — ищите других дураков. В результате такого сокращения посевов солдаты, ведшие бои в той провинции, в течение нескольких недель не получали рис, питались чумизой. В ходе боев в восточном Чжэцзяне крестьяне оставались без крова, их грабили и японские и китайские солдаты. Последствия не замедлили сказаться — население уже в меньшем количестве уходило из районов, занятых оккупантами. Жители районов Нинбо, Шаосина, Фэнхуа, захваченных японцами, в ряде случаев не проявляли активности в поддержке китайских войск, наоборот, поддерживали создание марионеточных органов власти. Крестьяне в неоккупированных районах Чжэцзяна прятали хлеб. Купить на месте рис для армии по сходной цене было почти невозможно. Рабочие и служащие проявляли недовольство дороговизной, особенно высокими ценами на рис.

Разброд и шатание, центростремительные тенденции в Китае нарастали с каждым днем. И, как и ранее японцы ждали летом сорок первого что Советский Союз упадет сам к ним в руки как спелая хурма, так теперь того же ждали от Китая. Сила солому ломит.

Причем на стороне японцев было уже немало сил экс-Китая. Маньчжоу-Го — это понятно, во Внутренней Монголии, вдоль юго-восточной границы МНР — марионеточное государство Мэнцзян под руководством монгольского князя Дэ Вана — формально государство считалось монгольским несмотря на то, что 80% его населения составляли китайцы, точнее — ханьцы, это помимо китайцев-мусульман и других народностей. В Пекине находился Политический совет Северного Китая, в Нанкине — прояпонское правительство во главе с Ван Цзинвэем — бывшим соратником Чана Кайши. Японцы дробили Китай на такие территории с формально китайским управлением. Впрочем, остальная территория тоже была единой лишь формально — милитаристы, Чан Кайши, коммунисты — все копили силы для разборок между собой, после того, как американцы разгромят японцев — настрой был именно таким, даже у коммунистов, которые до этого времени выступали за решительную борьбу с японцами, но перегорели из-за многочисленных проволочек и подстав со стороны Гоминьдана. Укатали сивку крутые горки.

Так, еще в сороковом году, чтобы подвести базис под свое предстоящее бездействие, Мао выдвинул теорию о затяжной войне, и что в ней будет три стратегических этапа — наступление японских войск, 'равновесие сил', когда японская армия уже не сможет вести наступление, а китайская еще не в состоянии развернуть генеральное наступление на противника, и третий этап — контрнаступление китайских войск и разгром японских. С начала сороковых, по версии Мао, наступил второй этап, когда 'противник ... перейдет к стратегической обороне', китайские регулярные войска (в том числе и регулярные части КПК) тоже будут 'находиться в обороне на фронтах', а 'основное значение будет иметь партизанская война...'. Из этого вытекал основной вывод Мао: войска КПК на втором этапе свертывают активные боевые действия против японцев и стремятся накопить силы и оружие для дальнейшей борьбы.

Сорок третий год показал, что Мао ошибался — после 'равновесия' сил японцы снова перешли в наступление — теория не работала. В Москве были недовольны такой позицией Мао -недостаточная активность китайских коммунистов позволяла японцам нависать над дальневосточными рубежами Советского Союза. Поэтому Кремль снова начал делать ставку на 'московскую' группу — и это после того, как сначала почти что слили ее, а теперь решили сдуть с них пыль и снова поставить в строй. Были и еще некоторые поводы для недовольства. Так, Мао начали вести двойную игру, заигрывая с американцами еще с начала 1941 года. Недовольны были и чисткой, устроенной Мао в рядах КПК — она напрямую подрывала основы единого фронта, заложенные самим же Мао — теперь многие китайцы уже начинали опасаться — надо ли им взаимодействовать с коммунистами, если те сначала выступают за мир и единение между всеми слоями китайского общества, а затем начинают гонения на всех 'кто не такие как мы' — виляния политики приносили краткосрочные выгоды, но наносили ущерб в стратегическом плане. И ладно бы Мао свернул эту кампанию — так она наоборот — разгорелась еще больше, когда японцы передислоцировали дополнительные силы в Китай и начали масштабное наступление по всем фронтам. Более того — Мао не раз высказывался, что сотрудничество с Гоминьданом ему навязал Коминтерн (а значит и Москва) — мало какому начальству понравится, что его так тыкают в его же решения, какими бы они ни были.

Да и черт бы с ним — с Мао — так досталось и мне — в Кремле усмотрели параллели между нашей (ну то есть моей) политикой и политикой Мао — тут и необходимость накопления сил, и 'заигрывание' со всеми слоями общества.

Мао вообще не раз говорил, что война с Японией была ему навязана Коминтерном, который якобы связал КПК руки в рамках единого фронта с гоминьданом, что в военных действиях с японцами КПК мало приобретала, но многое теряла, поскольку помощь Китаю со стороны западных держав и Советского Союза шла центральному правительству, т. е. Чан Кайши, а последний ничем не помогал КПК и ее вооруженным силам. Мао Цзэдун рассчитывал захватить всю власть в Китае, поэтому стремился получить как можно больше современного оружия и создать базу для борьбы с гоминьданом. Вопросы войны с японскими захватчиками отходили для него на второй план — с ними вели борьбу только потому, что они сами наступали, ну и еще партизаны вели борьбу чтобы японцы и их приспешники из китайцев не вырезали деревни. А фронтовая армия вела себя пассивно — так, когда весной 1941 года японцы провели наступление в провинции Шаньси на позиции гоминьдана и подставили свой фланг и тылы, по ним не ударили ни 8я армия коммунистов, ни армия Янь Сишаня — все берегли силы для будущих столкновений друг с другом и с гоминьданом.

Поэтому, когда японцы начали масштабное наступление на войска Чана Кайши, ни Мао, ни Янь Сишань, ни многие другие милитаристы не ударили и пальцем о палец — все следили, чем закончится дело. Потому что летом 1943 оно пахло керосином — немцы уже подходили к Индии, американцы еще не показали свою силу на Тихом океане (а с учетом их операции на азорских островах не было понятно — когда покажут) — всему миру казалось, что советско-атлантическим союзникам пришел конец, победитель определился и лучше его не злить, а если удастся — то и примкнуть к нему.

А 'победитель' продолжал медленно но верно перемалывать Китай. Так, в декабре 1941 года — чуть позднее атаки на Перл-Харбор — японцы предприняли третье наступление на Чанша, которое также не увенчалось успехом, точнее — крупным провалом — 120 тысяч японцев наступали на 300 тысяч китайцев, и при этом потеряли 56 тысяч человек убитыми, тогда как китайцы — 28 тысяч. Для японцев это был почти что разгром. Им окончательно стало понятно, что действовать наскоком уже не получится — надо воевать вдумчиво и методично, без шапкозакидательных настроений. 'Китаец пошел уже не тот' — с грустью говорили японские солдаты.

Поэтому следующая операция, которую они проводили весной 1942 года, была и более подготовленной, и более успешной. Японцы провели наступление на провинцию Чунцин — она находилась на берегу моря, и от побережья китайские силы были уже отодвинуты, но в глубине — сто-двести километров от побережья — они еще продолжали держать фронт, заодно защищая американские аэродромы, которые становились занозой в перевозках войск по морю. Начав наступление в середине мая, к середине июня японцы проткнули оборону китайских войск и охватили огромный прибрежный район, который затем стали зачищать на обратном ходе — в итоге к середине августа там было покончено и с американскими аэродромами, и с китайскими войсками. Соотношение сил было уже более благоприятным для японцев — 180 тысяч японцев и 300 тысяч китайцев — и это не замедлило сказаться — японцы потеряли всего 36 тысяч человек, тогда как китайцы — 70 тысяч. Нельзя назвать безоговорочной победой, но уже лучше чем было до этого (РИ).

В 1943 японцы наконец решили добить Китай — ввиду малого сопротивления союзников территории 'Великой Восточно-Азиатской сферы совместного процветания' были освоены и более-менее затихомирены (АИ), пусть и ценой потери до трети их населения, так что можно было вернуться к этому колоссу на глиняных ногах. В результате уже весной 1943 года японцы сосредоточили в Китае группировку войск в 2,5 миллиона человек (в РИ — 1,8 миллиона) и начали масштабное наступление (в РИ в это время много сил отвлекалось на борьбу с американцами, генеральное наступление в Китае произошло только в 1944 году (когда ситуация на Тихом океане была еще хуже !) и силами также в 1,8 миллиона солдат).

Причем японцы пошли по старой и проверенной тактике 'разделяй и властвуй'. Многие китайские губернаторы и милитаристы (что зачастую было одно и то же) уже давно мечтали освободиться от власти Чана Кайши и стать единоличными правителями в своих провинциях. И японцы сделали им такие предложения. Такие же предложения были сделаны и малым народностям Китая, которые, хотя по численности и были в два раза меньше ханьцев, но по территориям занимали три четверти Китая. Но основным лозунгом японского наступления стало 'покончим с красной заразой !' — под таким с удовольствием подписались бы многие китайские правители — они и подписались, особенно если заодно удастся стать 'сам себе хозяин'. Помогала этому и политика японцев по отношению к марионеточному правительству Ван Цзывея — между Японией и Китаем (в лице правительства Ван Цзвыея) было подписано соглашение о возврате Китаю иностранных сеттльментов и отмене права экстерриториальности — из-под ног китайских националистов Чана Кайши был выбит один из козырей — самостоятельность Китая восстанавливалась и без Чана Кайши.

В апреле японцы провели наступление в северном Китае, где единственным представителем сил Гоминьдана была 24я армия — еще севернее находились войска Яня Сишаня (который по идее тоже Гоминьдан), но японцы их по каким-то причинам не трогали, а те сидели ровно и снова не предприняли никаких операций против японских войск. Усталость от нескончаемой войны сильно подорвала дух китайцев, которые были в гоминьдане — было видно, что богатеи пекутся лишь о своем благе и неспособны переломить обстановку. Поэтому после первых же атак 24я армия начала сдаваться, в итоге на сторону марионеточного правительства Ван Цзывея перешли 70 тысяч человек вместе с командующими — все-таки сдались не японцам, а своим, китайцам — типа так все выглядит прилично (это как если бы части РККА сдавались власовцам, впрочем, в этой истории Власов был успешным командиром РККА — ему не представилось возможности предать).

Сразу же за этим успехом эта группировка японских войск совместно с китайцами Ван Цзывея попыталась провести наступление и на советский Особый район. Несмотря на пассивное поведение на фронте, этот район представлял для японцев большую опасность, так как он был базой для партизанского движения — к лету 1943 года коммунистические войска установили связь с отдельными партизанскими отрядами, действовавшими в Северном и Центральном Китае, фактически создали сплошной красный коридор, протянувшийся с севера на юг — многочисленные партизанские зоны разделялись лишь узкими перешейками, которые удерживали японцы — по такой же конфигурации строились и наши анклавы по направлению к Азовскому морю и дальше на юг. Вот основной очаг этой конгломерации японцы и решили уничтожить, раз начало было неплохим. Но тут нашла коса на камень — коммунисты еще не потеряли веру в победу, поэтому устроили японцам горячий прием. На стыке провинций Хэбэй и Шаньси развернулись ожесточенные бои по прочесыванию местности. Однако коммунистические войска поддерживали тесную связь с отрядами партизан, повсеместно захватывали у японской армии подвижной состав, минометы, танки и другое вооружение и развертывали ожесточенную партизанскую войну — как и ранее, широкие партизанские действия в тылу потребовали от японцев отвлечения на охрану коммуникаций больших сил и тем ослаблять ударную группировку, и в конце концов продвижение вперед просто выдыхалось — китайские коммунисты проворачивали такое не раз, мы также активно пользовались этим приемом.. После трехмесячных боев к середине августа (в РИ — декабря) японские войска в конце концов были вынуждены прекратить операции в Северном Китае в силу того, что 'сопротивление неприятеля достигло крайней степени упорства'. К этому времени Освобожденные районы располагали реальной силой, чтобы отразить даже крупные фронтальные атаки японских войск. Поэтому японцы временно приостановили операции, благо что на юге дела шли гораздо лучше. Так что Особый район был просто более плотно блокирован с запада и севера, а с учетом блокировки гоминьдановскими войсками и войсками мусульманской клики Ма он был фактически окружен, причем на этот раз — достаточно плотно.

ГЛАВА 11.

Совершенно другая обстановка была южнее — на гоминьдановском фронте. Усталость от войны широких слоев китайского общества давала японцам надежду успеть подмять под себя основные районы Китая. Создать из них тыловую базу и затем измором добиться если не победы над США, то хотя бы приличного мира, который позволит сохранить завоеванное. Причем японцам надо было спешить — ведь их население тоже не железное, как и армия — долгая возня в Китае подрывала моральных дух и японских войск. Вплоть до того, что китайские коммунисты образовали из японских военнопленных Антивоенную лигу японцев — по примеру нашего Немецкого антифашистского комитета и аналогичного комитета 'Свободная Германия', созданного в Москве в 1942 (в РИ — в 1943). Более того — коммунисты отпускали обратно японских военнопленных — из тех, кто изъявил такое желание. Правда, до нашего обмена на советских пленных и мирных жителей они то ли не додумались, то ли японцы на него не согласились — а жаль — мы таким образом спасли от немцев не менее десяти миллионов человек, вернув немцам под сто тысяч пленных и полмиллиона гражданского населения — в основном из Восточной Пруссии. Впрочем, как и у нас, в Китае также не все военнопленные желали возвращаться обратно — либо из антивоенных или коммунистических, интернациональных убеждений, либо просто опасались за свою жизнь. И, как и у нас, японское командование также поначалу старалось изолировать таких 'возвращенцев' от остальных солдат, но информация постепенно проникала в войска, к тому же и китайцы разбрасывали листовки с информацией, что в плену японцам ничего не угрожает — так что чем дальше, тем все чаще японцы либо не боялись сдаться в плен, либо вообще перебегали к китайцам. От войны устали не только китайцы — японцам тоже было несладко, даже несмотря на то, что на их силу воли воздействовали победы японской армии. Росло количество военнослужащих, подверженных пьянству и азартным играм, курению опиума, росли факты неповиновения солдат своим командирам, и даже убийства офицеров, в начале 1943 года в уезде Гуаньтао японский гарнизон даже поднял мятеж против своих командиров — последним пришлось скрываться в соседнем гарнизоне. (все — РИ).

И в таких условиях японская армия весной-летом 1943 года провела масштабное наступление против войск гоминьдана (в РИ — весной-осенью 1944, в гораздо худших условиях и меньшей численностью). Одновременный натиск на коммунистов не увенчался успехом, поэтому вскоре все силы были брошены только на гоминьдан — это лоскутное одеяло политических и военных сил уже давно трещало по швам, сотканным Чаном Кайши и четырьмя богатейшими семействами Китая. И сейчас настал благоприятный момент — гоминьдан был фактически изолирован от своих союзников — Англии и США — наступление японских войск на Индию, ожесточенные боестолкновения индийских подразделений друг с другом и с англичанами — все это надежно прервало пути доставки грузов по бирманской дороге из Индии в Китай. Из-за этого же большая часть американских самолетов, базировавшихся на территориях гоминьдана, улетели на юг — подвоза топлива и боеприпасов в больших масштабах по воздуху было не организовать, так что оставили несколько эскадрилий, в основном истребителей — для прикрытия от японских бомбардировщиков, свезли им все топливо, боеприпасы и малокалиберные бомбы — и все. В итоге японская армия впервые за два года могла перемещаться даже в дневное время суток, не опасаясь налетов с воздуха — в предыдущие два года американская авиация (с начала войны — официально, а до ее начала — в качестве 'добровольцев') оказывала сильное воздействие на транспортную инфраструктуру, серьезно затрудняя передвижение войск и грузов вглубь Китая, к фронту. И вот теперь эта опасность практически исчезла.

Первая группа японских дивизий — десять штук (в РИ — 4) двинула от Пекина вниз на Ухань, срезая громадный — 600 километров с севера на юг — выступ между Янцзы и Хуанхэ, который оставался под властью гоминьдана с самого начала войны, так как японцы двигались вглубь Китая только вдоль крупных рек, чтобы обеспечить подвоз грузов морскими судами, в расчете на то, что быстрое продвижение заставит китайцев заключить мирный договор.

Вторая группа — двенадцать дивизий (в РИ — 8) двинулась на юг от Хуанхэ и уже через неделю наконец-то захватила Чанша, город к югу от захваченной ими еще в 1938 году Ухани — это была уже четвертая попытка взять этот город, на этот раз — удачная. Далее последовал Хэньян, около которого японцы проторчали почти месяц — битва была упорной, и японцы были уже готовы отказаться от его штурма, так как их части уже обошли город по широкой дуге чтобы двигаться дальше, но тут одно небольшое подразделение китайцев перебежало к противнику, японцы поняли что враг уже дрогнул, усилили нажим и за два дня додавили китайскую оборону. Часть же японских сил обошла город, захватила Чэньчжоу, Ляньчжоу — и хоп! — китайская оборона против Гуаньчжоу была взломана с тыла — 600 километров с севера на юг японцы прошли всего за два месяца, причем их движение больше затрудняли дороги, чем сопротивление местных милитаристов (за исключением Хэньяна).

Третья группа японских войск, двигавшаяся от Ухани на запад, взяла Чунцин — столицу Китая после захвата японцами Нанкина — вообще без боя — в результате капитуляции начальника обороны генерала Фан Сянцзяо (в РИ он капитулировал в 1944, но японцы до Чунцина не дошли). Ранее этот город был доступен только с воздуха — с конца 1938 года японцы провели более пяти тысяч налетов на город, сбросив двенадцать тысяч тонн бомб. Весь город был перепахан щелями, укрытиями, бомбоубежищами — то есть и обороняться в нем можно было бы долго. Но почти никто не оборонялся — все уже устали от Чана Кайши и от его отношения к людям — так, в 1941 году во время очередной бомбардировки в одно из бомбоубежищ набилось пять тысяч человек. Бомбардировка была долгой и в помещении вскоре стало не хватать воздуха. Люди просились наружу — там хоть и падают бомбы, но все-таки есть места, где от них можно спрятаться. Но их не выпускали дежурные у дверей. Затем и вовсе пришли полицейские, заперли двери снаружи и ушли — типа 'позаботились' о людях. А люди — задохнулись — все пять тысяч. Так Чан Кайши мало того что не осудил виновных, они отделались лишь снятием со своих должностей — формально были сняты, а фактически продолжали руководить и городом, и его обороной. Поэтому, когда пришли японцы, о Чане Кайши никто не пожалел — долгие годы власти плевали на народ, в итоге народ плюнул на власть и она утонула. Тем более что местные губернаторы уже в один голос твердили что все будет как и на востоке, где было правительство Ван Цзывея, и даже лучше — типа японцы были там суровыми только из-за сопротивления Чана Кайши и его клики.

К тому же свои собственные войска Чан Кайши держал на юго-западе Китая — в провинции Гуйчжоу — подальше от фронта и поближе к транспортным путям, по которым он получал оружие от американцев и англичан. Это были хорошо оснащенные и неплохо подготовленные войска, но готовил их Чан Кайши для борьбы с коммунистами, а не с японцами — с последними воевали в основном войска губернаторов провинций. Ну, как воевали — видя такой напор и то, что их главнокомандующий со своей армией отсиживается в тылу, войска губернаторов в основном уклонялись от боестолкновений и просто отходили с пути японцев. Так что немногочисленные эпизоды упорных боев не могли их остановить. Так, несколько японских дивизий на два месяца застряли у Чандэ — города в 300 километрах на юго-запад от Ухани и в 150 километрах на северо-запад от Чанша. Сначала японцы быстро захватили незащищенный город, прошли основными силами дальше, и тут подошедший отряд китайских войск численностью девять тысяч человек отбил город у японцев. Последним пришлось подтягивать подкрепления, китайцы удерживали город более двух недель и последние сто защитников с боем вырвались из окружения. Казалось — победа. Но тут к городу подошли подкрепления уже китайской армии, снова разгорелись серьезные бои, затянувшиеся на месяц, и лишь подход новых подкреплений к японцам позволил все-таки оставить город за собой. В общем же со стороны китайцев за город сражалось сто тысяч человек, со стороны японцев — сто пятьдесят (в РИ — 100 тысяч, битва шла в ноябре-декабре 1943 года и японцам не удалось оставить за собой город), потери составили десятки тысяч человек с каждой стороны.

В итоге за три месяца этого грандиозного наступления японская армия одержала крупную победу — гоминьдан потерял полтора миллиона солдат (больше миллиона из них влилось в марионеточную армию Ван Цзывея — там кормят и есть хоть какая-то надежда на окончание этой бесконечной войны), 10 крупных авиабаз, 46 аэродромов, более 2,5 миллионов квадратных километров территории с 80 миллионами населения (аналог в РИ — операция Ити-Го, проходившая в апреле-декабре 1944 года).

Успеху японских войск, помимо раздробленности китайских сил, способствовала и высокая численность японских войск — они были сравнимы с китайскими — 2,5 и 3,5 миллиона человек, и массовое применение авиации, от чего у китайцев практически не было защиты. Широко применялись десанты в тылу китайских войск — японские десантные суда прорывались глубоко в тыл и отсекали пути отхода, что вселяло в китайских солдат панику — действовали морские пехотинцы сухопутной армии Японии (морпехи были и у флота Японии, но — свои, отдельные от армейских морпехов, впрочем, свои были и десантные суда, канонерки, воздушнодесантные войска — это было по сути две армии с полным набором вооружений и родов войск, разве что у флотских был больше упор на корабли и авиацию, а у сухопутчиков — на пехотные и танковые дивизии, ну и на ту же авиацию). Также японцы широко применял химическое и бактериологическое оружие. Так, в сражении при Чэндэ японский отряд 731 разбросал в окрестностях города блох, зараженных бубонной чумой, неподалеку отметился отряд 100 той же направленности, а отряд 516 и ряд других, специализировавшихся на отравляющих веществах, активно травил китайцев фосгеном, ипритом и другими жуткими веществами — вообще, у меня сложилось впечатление, что если бы китайцы продолжали и дальше борьбу, их всех бы просто перетравили. По крайней мере — фронтовые части, так как по партизанам этот метод действовал гораздо меньше из-за их высокой подвижности.

И, как ни странно, на всех этих вновь захваченных территориях вздохнули с облегчением — наконец-то закончился весь этот кошмар. Тем более что японцы оставили на своих постах большинство местных милитаристов, тут же предоставили нацменьшинствам автономии или даже свои республики под протекторатом Японии — план по перетягиванию разных группировок на свою сторону был уже давно разработан. В итоге под пятой японцев оказалась уже половина Китая — от южной оконечности Монголии и прямо на юг. На неоккупированной территории еще оставались советский Особый район — прямо к югу от Монголии, к востоку от него — Ганьсу, где правили военные клики Ма, ниже — территории Гоминьдана полосой шириной 300-500 километров — запад провинции Сычуань, восток Цинхая, запад Гуйчжоу ну и север провинции Юннань, что в юго-западном углу Китая — там с юга наступление на китайцев начинали японская и бирманская армии.

Да и на оккупированной половине Китая было несколько советских Особых районов, провинция Яня Сишаня — формально неоккупированная японцами, но дело шло к протекторату, еще некоторых милитаристов в провинциях Гуйчжоу, Гуанси и далее на восток к Шанхаю — формально еще независимых, но и на территории Гоминьдана власть партии сохранялась лишь там, где стояли войска Чана Кайши — остальные фактически вышли из его подчинения, так что под гоминьданом оставалась провинции Юннань Гуйчжоу, да и то — там начали партизанские действия воины народности мяо, тайских и тибетских народностей — японцы через соседних милитаристов уже давно понемногу снабжали их оружием и боеприпасами, чтобы Чану Кайши было чем заниматься.

Собственно, Гоминьдан прекратил активные действия сразу с началом войны между Японией и США — военачальники полагали, что западные союзники сами расправятся с японцами и надо только подождать. По признанию одного из генералов, 'войска расслабились и думают только об удовольствиях. У них не осталось никакого желания воевать и подвергать свои жизни опасности'. Чан Кайши тоже стал меньше пинать своих генералов, убедившись в их полной бездарности — 'Я целые ночи провожу без сна, размышляя о тех безрассудствах, которые они могут совершить. Глупцы ! Что бы они не начинали, все оборачивается полным идиотизмом, и самое для них лучшее — это не предпринимать ничего вообще'. 'Лестный' отзыв о своих подчиненных, которых сам же и назначил. И ему некуда было деваться — поначалу надо было брать тех, что есть, а потом их уже не сдвинешь — могут и переметнуться со своими войсками (которые по идее подчиняются Чану Кайши) — либо к какому-нибудь китайскому милитаристу-губернатору провинции, либо и вообще к японцам — такое тоже бывало не раз.

Возможности кадрового маневра у Чана Кайши отсутствовали напрочь. Это мы, начиная чуть ли не с нуля, выстроили систему подбора руководящих кадров, которая худо-бедно работала — сейчас у нас было уже 173 человека, работавших по крупным проектам, и несколько сотен руководителей рангом поменьше — они еще 'учились на кошках' — важных для будущего, но пока некритичных проектах. Например, для строительства дорог или строительных конструкций из железобетона надо вязать металлическую сетку. Вот и появился полтора года назад проект со своими инициаторами — взяли с биржи проектов и начали работу. Затем из этой группы отпочковалось три коллектива — каждый — со своими идеями как именно надо вязать, или со своими целевыми установками — на какие именно конструкции они рассчитывают свои механизмы — то ли механизм на гусеничной платформе для дорожного полотна, то ли заводской агрегат для вязки каркасов для колонн — разные подходы и наборы деталей, и даже разные принципы вязки, не говоря уж о разных конструкциях самих механизмов — при некотором распылении усилий мы получали мало того что несколько вариантов конструкций, так еще проверяли людей на готовность реализовывать все более крупные проекты. А дел всем хватит — стоить придется много, так что будет возможность проверить все эти конструкции. У Чана такого механизма отбора просто не было — вот и сидели, ждали у моря погоды. Впрочем, коммунисты после начала японо-американской войны тоже затихли — как они сами говорили 'семьдесят процентов усилий — на наращивание армии, двадцать — на борьбу с гоминьданом и десять — на борьбу с японцами'.

В итоге, вместо того чтобы за несколько месяцев разбить японских агрессоров еще в 1937 году, Китай, по сути, распался на несколько независимых государств, причем по-настоящему независимыми были лишь советский Особый район с населением под сорок миллионов человек, провинция Гуйчжоу, провинция генерала Яна Сишаня к востоку от Пекина — он хотя и был окружен со всех сторон японскими войсками, но к этому времени он уже сумел исполнить свой план и довести армию до трех миллионов человек — тягаться еще и с ним японцы пока не решались. Еще из независимых — провинция Сычуань, Ганьсу, Тибет, Синцзян ... а и все — все остальные были под пятой японцев.

И — 'новые' 'подданные' японцев пока не знали, что их ждет — лишь по пересказам, которым не всегда и верили, считая их гоминьдановской или коммунистической пропагандой.

В районах же, захваченных в предыдущие годы, уже вовсю шло массовое сопротивление японским войскам и войскам созданных японцами марионеточных правительств — прежде в том числе из-за их жестокого обращения с населением. Выпуск японцами чрезмерных объемов оккупационной валюты привел к быстрому обнищанию масс — зарплаты просто не поспевали за ростом цен на продукты. Правительство Ван Цзинвэя приняло 'Законоположение об организации ускоренного судопроизводства в особых трибуналах', по которому рассмотрение дел об утаивании продуктов и сопротивлении происходило в ускоренном режиме. Это только подлило масла в огонь — поддержка коммунистов со стороны населения лишь возросла — по сути, они были единственной силой, которая хоть что-то могла или как минимум обещала сделать, и даже делала — организацией тех же партизанских отрядов. Оккупанты в ответ лишь сильнее закручивали гайки — в оккупированных районах были усилены репрессии против партизан и оказывавших им поддержку народных масс, продолжались жестокие 'мероприятия по очищению деревень'. В мае 1943 года под руководством правительства Ван Цзинвэя была проведена реорганизация так называемого 'Комитета по очищению деревень', органы по проведению этих мероприятий были непосредственно подчинены административным органам власти — данные комитеты были организованы еще в двадцатых и предназначались для ликвидации коммунистов и прокоммунистических настроений, так что они органично влились и в новые властные структуры. Правительство объединило вокруг себя помещиков, капиталистов, деклассированные и прочие элементы и начало проводить репрессии путем поджогов, убийств и пыток на основе так называемого закона 'О виновных в укрывательстве оружия'.

Японцы тоже не отставали от своих подопечных, они жестоко мстили китайскому населению за малейшее сопротивление. Чтобы получать сведения о коммунистических войсках, они без разбору производили аресты среди жителей партизанских районов и подвергали их пыткам. Если партизанские отряды наносили урон японской армии, разрушали дороги и телефонные линии, то японские войска сжигали дома окрестного населения и убивали жителей. Без каких бы то ни было причин они истязали и убивали жителей, насиловали женщин. Осенью 1942 года в одной из деревень на севере уезда Луань провинции Хэбэй под тем предлогом, что партизанами были убиты три солдата, японские войска арестовали всех жителей деревни, в том числе женщин и детей, и зверски убили их, предав одних сожжению в домах, а других — закопав живьем. Такие примеры встречались повсеместно. Японские и немецкие фашисты действовали по одним и тем же лекалам — на то они и фашисты. И, как и немцы, японское командование также издало приказ 'не поджигать, не убивать, не совершать насилий' — типа они белые и пушистые, а если что-то и случается — то это эксцессы войны, и неважно, что они происходят повсеместно и введены в правило.

Тем не менее, некоторые во 'вновь присоединенных' районах еще уповали на то, что с окончанием войны аппетиты японцев уменьшатся и они не будут вести себя так жестоко. Прятали голову в песок, несмотря на то, что у китайцев был отличный пример того, что их ждет дальше — Корея. Она находилась под пятой Японии уже долгое время, и японцы уже не церемонились с корейцами — типа те уже привыкли и бузить не будут. Десятки тысяч корейцев были принудительно вывезены в Японию на тяжелые работы — рудники, шахты и так далее. Десятки тысяч мобилизованы в японскую армию в качестве вспомогательной рабочей силы. Корейские женщины поставлялись в публичные дома японской армии. Более того — в 1943 году был запрещен корейский язык — отныне все корейцы должны были говорить на японском — подозреваю, что если бы в моей истории японцы не были разгромлены в 1945, это затянулось бы на десятилетия — как в Турции, где запрет на курдский язык был снят лишь в девяностые годы. Впрочем, для Кореи еще раньше был принят указ 'Об изменении фамилий аборигенов' (применение слова 'аборигены' к корейцам — особая тема) — по нему имена и фамилии корейцев менялись на японский лад. Под вывеской 'Япония и Корея — одна страна' корейцы были объявлены 'японскими подданными', а корейские рабочие прикреплены к заводам. Про постоянное ограбление и нищету корейского народа можно и не говорить — японцы изымали все что только можно. Ну и вишенкой на торте было сплошное одурманивание захваченного населения — в Маньчжурии харбинские, дайрэнские и многие другие предприятия по производству опиума получали материальную поддержку от банкиров концернов Мицуи и Судзуки. Предприятия были оборудованы немецкими машинами и приносили баснословную прибыль. Так что если корейцы вдруг вырезали бы половину Японских островов — я бы такому повороту не удивился. Китайцы, думаю, не отказались бы расправиться со второй половиной. Неудивительно, что корейцы вели активную партизанскую и подпольную борьбу против захватчиков, благо что в предыдущие годы много корейцев бежали на территорию Советского Союза, где их обучали разным полезным для партизан вещам. Так что на покоренной территории жизнь была не сахар.

Впрочем, независимость ряда еще непокоренных территорий был обусловлена лишь тем, что японцам было пока не до них. Скажем, Тибет — он был уже давно по сути отдельным государством, причем огромным — его площадь — более миллиона квадратных километров — почти две Франции, 12% территории Китая. Да и история его простирается вглубь веков. Так, уже в 7-9 веках тут существовала Тибетская Империя, куда входила даже территория Бангладеша. На западе тибетцы воевали с арабами, на востоке с китайцами, даже захватили их древнюю столицу Чаньянь (на месте современной Сиани — еще треть современного Китая дальше на восток — и море). Империя распалась в 841 году в результате переворота — до этого в Тибете активно насаждался буддизм, но и исконная религия Тибета — бон — была жива — ее-то сторонники и организовали переворот, который, впрочем, не пошел тибетцам на пользу — на месте империи образовалось множество мелких государств, почти четыре века проведших в междоусобных войнах, пока их не подмяли монголы — их Юаньская династия, которую китайцы смели в 14м веке в ходе Восстания Красных Повязок, приведшей к власти династию Мин (основатель — выходец из крестьян) — и с тех пор Тибет был полунезависимой территорией. Затем Минская династия в 17м веке пала под ударами очередного крестьянского восстания и пришедшей на ее волне Цинской династии — уже из маньчжуров.

В 18м веке маньчжуры хотели завладеть Тибетом руками джунгаров, чья империя тогда была на подъеме, они даже повоевали и разгромили крупный русский отряд, так что нашим пришлось на границе с Джунгарским ханством основать крепость Омск. Джунгары ненадолго захватили Тибет, но вскоре были вытеснены оттуда цинцами. В дальнейшем цинцы усиливали контроль над Тибетом — после восстания разделили регион на четырех управляющих, но вместе с тем защитили от непальцев, когда те напали на Тибет в конце 18го века — и даже дошли до Катманду, после этого власть маньчжуров над Тибетом лишь усилилась — они получили или присвоили право назначать и смещать министров, то есть детальность контроля повышалась.

Весь 19й век Тибет так и оставался на задворках — даже Англия и Россия договорились не лезть туда, чтобы не расширять фронт Большой Игры. Правда, 'жинтельмэны' и в этот раз 'не удержались' от нарушения договоренностей, постарались подмять Тибет под себя, открыть его границы для торговли ну и для своего влияния — в 1903 году английский дипломат направился налаживать связи с далай-ламой, а заодно прихватил с собой два саперных полка, полк гурков, пулеметную команду — всего 3000 солдат, которые потом доросли до 4500, и еще 4500 — вспомогательные силы. Тибетцы встретили 'дипломатов' ружьями даже не кремневыми, а фитильными, хотя у некоторых были уже и русские винтовки, взявшиеся 'непонятно откуда'. А вот талисманы от английских пуль не помогали — как говорили сами тибетцы, это потому что у англичан пули с примесью серебра, тогда как талисманы 'настроены' на пули из олова — как у самих тибетцев. И на новые талисманы времени не оставалось. Так что пару месяцев англичане продвигались в сторону Лхасы, изредка отбивая неумелые атаки тибетцев, пока те не накопили достаточно сил и не окружили англичан в лагере, где те просидели два месяца. В конце концов англичане все-таки разогнали тибетцев, взяли штурмом стоявший на пути дзонг — помесь крепости и монастыря — и еще через два месяца наконец добрались до Лхасы, причем где-то англичанам приходилось протискиваться гуськом, по одному, через калитки в стенах, что перегораживали ущелья. То есть мест для обороны было хоть отбавляй, но тибетцам это не помогло. Далай-лама от англичан зачем-то сбежал, поэтому переговоры вел маньчжурский наместник. В итоге в сентябре 1904 года — через 10 месяцев после начала 'дипломатической экспедиции' был заключен договор, по которому в том числе обеспечивалась индо-тибетская торговля, а в ряде городов Тибета — даже беспошлинная — англичане протолкнули свой капитал в Тибет. Кроме того — на Тибет накладывалась контрибуция в 7,5 миллионов рупий сроком выплаты 75 лет, и без согласия англичан в Тибет не должны допускаться чиновники других держав (понятное дело — России). В общем — тибетцы показали себя никакими в противостоянии с более-менее развитой державой, более того — после этого рейда цинские войска были введены в Тибет (ранее там присутствовали только чиновники) — теперь Далай-лама зачем-то бежал от них и уже к англичанам, а в 1907 году между Англией и Россией был заключен договор, по которому страны признавали сюзеренитет Цинской империи над Тибетом (хотя последний его и не признавал — большие дяди просто распорядились судьбой совершенно чужой страны).

В начале 1913 года, после Синьхайской революции и отречения цинской династии от трона, Далай-лама провозгласил независимость Тибета. Он же начал проводить реформы армии, в Индию отправлялись студенты для изучения современных наук и технологий, и другие. Это дало плоды — уже в 1918 году тибетцы отразили наступление соседей-милитаристов и даже отжали от них ряд территорий — всего за несколько лет Тибет вырастил вполне современную армию. Но к концу 1920х годов из-за суеверий населения и протестов духовенства реформы были свернуты, хотя и дали какой-то выхлоп — территория Тибета расширилась еще больше — до реки Ялуцзян — за счет провинции Сычуань — сычуаньский генерал попытался отжать у тибетцев земли, но в ходе конфликта сам потерял часть территории — в том числе и это стало причиной, почему он быстро подпал под власть Чана Кайши. А потом тибетцы вошли во вкус и оттяпали ряд земель и у китайских провинций к северу от Тибета — в то время эти провинции находились в конфликтах друг с другом поэтому не могли бороться еще и с Тибетом. То есть менее чем за двадцать лет Тибет стал грозной для своих соседей силой. Правда, тибетцы малость огребли от мусульман клики Ма и потеряли свои северные приобретения, но на востоке они закрепились, хотя и не без помощи англичан, которые надавили на китайцев, чтобы те остановили свое наступление, за что Тибет согласился на некоторую зависимость от Китая в плане согласования внешнеполитических вопросов, но смог сохранить внутреннюю независимость — требование китайцев об утверждении высших чиновников Тибета не прошло.

В начале тридцатых, а особенно с середины, со смертью Далай-ламы произошел поворот назад — реформы были окончательно свернуты, самый боеспособный полк тибетской армии распущен — чтобы не смог устроить переворот — и так из-за границы грозили члены Партии реформ Западного Тибета, в которую вошли эмигранты, бежавшие от тибетских властей. Тут сосед с севера отжал некоторые территории Тибета, сами тибетцы отжали еще несколько территорий от милитариста с востока — Лю Вэньхуэя из провинции Сычуань — она как раз приняла в себя коммунистические отряды Чжана Готао и ей было снова не до тибетцев. В 1942 году, когда японцы блокировали бирманскую дорогу и фактически прервалось наземное сообщение с Китаем, в Тибет был послан полковник армии США Лев Толстой (внук Льва Толстого), но он не смог договориться о создании наземного коридора в Китай через Тибет — грузы пришлось доставлять авиацией (за годы войны из-за опасных условий было потеряно 600 самолетов — тибетцы не хотели облегчать положение своих заклятых врагов — ханьцев, но при этом страдали и американцы). В общем, сейчас — в 1943 — Тибет ждал, когда его кто-нибудь приберет к рукам, и его самостоятельность сохранялась только потому, что 'далеко'. Причем местность была уже довольно хорошо изучена европейцами — в двадцатых в Тибете отметились и делегации от Советской России (правда, неудачно — из-за гонений на буддистов в СССР), и Рерихи, в тридцатых — немцы, последние даже пустили в прокат в начале 1943 года документальный фильм 'Таинственный Тибет' — я его внимательно посмотрел несколько раз, так как присматривался к Тибету как к запасной площадке — уж мы-то от китайцев отобьемся, даже от коммунистов.

ГЛАВА 12.

Хотя — от Минска до Тибета даже по прямой почти пять тысяч километров, так что добираться придется на перекладных, хотя у нас и было уже пятнадцать самолетов на дальность в пять тысяч километров с грузом в восемь тонн — если в один конец — как раз делали их на случай экстренного побега, хотя пока использовали для многочисленных воздушных мостов, что питали наши многочисленные анклавы и войска, продвигавшиеся к Персидскому Заливу — на дальность в тысячу километров машина могла брать и двадцать тонн — как раз от Тебриза до Басры (куда мы еще не добрались), или от Белгорода до Сухуми — еще и оставался запас, благо что планер был слизан нами с ТБ-7 (который Пе-8) — пожалуй, лучшего тяжелого бомбардировщика начала сороковых годов. На четырех двигателях М-82 мощностью по 1700 лошадиных сил на взлетном режиме самолет мог нести две тонны на дальность 5800 километров.

Мы же со своими технологиями существенно улучшили этот показатель. Еще бы — только за счет стеклопластика и титана (для крепежа и бронеспинок) масса пустого самолета снизилась с двадцати до двенадцати тонн. Количество деталей также было существенно меньше — мало того что выклеивание из стеклопластика позволяло существенно снизить количество крепежа, так многие некритичные детали мы начали делать вдуванием стеклонити или вообще обрезков в нужный объем и последующим заполнением смолой — в итоге, скажем, даже кресла состояли не из нескольких десятков деталей, а всего из пятнадцати — трудоемкость переместилась с изготовления самих деталей и их сборки на изготовление форм.

Материалы повлияли и на летные характеристики. Так, сопротивление при полете от трения в ТБ-7 составляло 37,6% — алюминий, краска и так далее. Стеклопластик снизил потери на трение до 20%, даже несмотря на то, что его мы тоже красили, точнее — камуфляжили. Головки заклепок давали еще 8% — у нас же потери от крепежа были менее 1%. Меньшее количество швов (так как наши детали крыла и обшивки было более крупными) убрало еще пять процентов потерь.

Сам самолет — модель для копирования — мы 'получили' в начале сорок третьего — он совершил вынужденную посадку на нашей территории, причем повреждения были довольно существенными, но крылья почти целыми — по идее, аппарат еще можно было восстановить, поэтому мы сказали, что самолет был добит на аэродроме немецкой авиацией, а сами укатили его в ангар и стали снимать с него мерки — как раз тогда появилась команда студентов, которая хотела автоматизировать процесс обмерки поверхностей — вот и выделили им технику для тренировки, чтобы они отлаживали на ней свои планки с щупами и мерительными линейками, заведенными в ЭВМ. Еще несколько команд студентов упростили внутреннюю начинку — под наши технологии, заодно пока не сделали возможность сбрасывать бомбы — а это сразу минус бомболюк с его механизацией, подвески — сделали только внешние, да и то больше 'для порядка', 'чтобы было' — пока мы предполагали использовать самолет только в качестве транспортного, хотя силовая схема каркаса позволяла потом добавить и бомбовое оборудование.

В итоге вместо пятидесяти десантников с полным снаряжением наш самолет мог брать семьдесят, а если без снаряжения типа парашютов — то и все сто, и даже сто двадцать, если потесниться. Заодно мы переделали схему управления с жестких тяг и тросов, тянувшихся от кабины пилотов к крыльям и хвосту на гидравлику, которой управляли по электропроводам, а для обратной связи пилотам, чтобы они 'чувствовали машину' — на штурвал вывели пневматику, которая управлялась электродатчиками, снимавшими усилия с органов управления.

Военные были против такой схемы — им подавай суровую механику, а то 'мало ли что'. Но так как самолет был экспериментальным и внеплановым, по сути — курсовым проектом нескольких десятков студентов, то я сказал 'ну раз вам не нужен — будет летающей лабораторией'. Военные тут же пошли на попятную, но поздно — был сформирован отдельный полк этих самолетов — я предполагал, что они будут всегда поблизости, выполняя местные рейсы — чтобы можно было быстро в них запрыгнуть и усвистать подальше отседова, но напряженная обстановка на фронте вскоре все-таки потребовала включить их в перевозки грузов.

Так что к середине сорок третьего были готовы и формы для изготовления деталей, и технологические карты для сборки — студенты даже собрали два самолета, так что мы решили выпускать еще и их — сами по себе транспортники у нас уже были, но не с такими выдающимися по дальности характеристиками — наши десятитонники сейчас летали всего на дальность до двух тысяч километров и на скорости всего в двести пятьдесят. Этот же поднимал меньше груза, зато был почти в два раза быстрее и дальше — у нас вдруг (снова 'вдруг') появился новый инструмент для проведения операций.

Сейчас выпуск этих самолетов больше тормозили отсутствие сборочных площадей, поэтому пока мы собирали по штуке в три дня в одном из ангаров, но если бы перевести их сборку на конвейер, то могли бы выпускать, исходя из мощности по производству деталей, и шесть штук в день — конечно, это далеко до 15 штук в день для Боинга Б-17, ну так это — на одном заводе, к тому же самолет был нам нужен не столько для бомбардировок, сколько для перевозки грузов. Пока же самолет выпускался 'среди прочих' — несколько дней рабочие создавали задел деталей для этой модели, а затем переключались на производство деталей для других самолетов — часть оборудования простаивала, но в большинстве случаев переналадка — смена пресс-форм и их выверка — занимала полдня. Ну а сборщики понемногу собирали эти детали уже в готовые конструкции — мы пока не решили, на каких именно моделях остановиться, так как были непонятны наши дальнейшие задачи — сейчас мы действовали без какой-либо внятной стратегии, на уровне 'как пойдет, так и будет' — просчитать локальные операции — для небольших расстояний или небольших противодействующих сил — мы еще могли, а на глобальные не хватало ни данных, ни сил — получалось слишком много взаимосвязей, сложная логистика по доставке войск и грузов, большие неточности в определении скорости передвижения наших сил и сил противника — скажем, на карте — ручеек, но прошли дожди и появилась полноводная река, или же просто — карта двадцатилетней давности и дорогу уже давно размыло — и привет, встали. Все это надо было уточнять и уточнять.

Тем более что таких небольших операций было столько, что просто не хватало людей для нормального планирования — даже мне пришлось участвовать в трех таких 'проектах' — расчеты и согласования перемещения грузов, отслеживание и корректировка планов съедали почти все время, не оставляя хоть сколько-то времени на что-то глобальнее — а ведь я вел только по два батальона в каждой из операций, причем фронт работ мне, как не особо опытному, еще больше упростили — батальоны были пехотные, они требовали меньше грузов и имели меньшую скорость передвижения, да и стояли на сравнительно тихих участках, так что доставка грузов была не слишком сложной задачей — и то — выматывался по самое не могу, это несмотря на то, что на распределении ресурсов и перебрасывании грузов — пусть в основном и по производственной, гражданской части — я работал все эти два года — но и то — просчитать потребности исходя из наличия врага, утрясти с командиром курируемого подразделения, утрясти с кураторами соседей, обратно пересчитывать и утрясать, потому что не хватает грузовиков из-за наступления немецкого полка на соседнем участке или немцы опять разбили пути и гранатометных выстрелов просто нет в наличии на тыловой базе, так что надо снаряжать транспортный самолет до батальона (а его надо загрузить уже из аэродромной базы ! где выстрелов также может не быть !!! и их откуда-то еще надо туда подвезти и если машина еще в пути — договориться, чтобы везли сразу к самолету !!!!!! или выбрать другой аэродром, или выпросить у соседей, у которых затишье и есть чем поделиться, да еще и своим транспортом ... то есть надо следить за обстановкой на складах и в частях, с которых можно по идее запитать 'свои' части — мой довольно большой стол был заполнен чуть ли не сотней прозрачных табличек, на которых цветными фломастерами я постоянно переотмечал все эти данные — и так — у каждого оператора, с пересечениями по соседям), а то и вообще Аисты из учебных частей — а это снова — согласования и еще раз согласования.

Что уж говорить об операторах, которые вели танковые или мотострелковые батальоны, участвовавшие в наступательных действиях — там была вообще жесть, и вели их уже опытные операторы, порой на одного оператора приходился только один батальон в смену, а всего батальонов было за несколько тысяч, и всем требовалась помощь — полковые и дивизионные командиры зашивались уже на уровне непосредственного руководства войсками — куда встать, куда стрелять, куда идти, так что Центральному штабу (мы не стали называть его Генеральным, чтобы не дразнить Кремль) снова пришлось засучить рукава — прямо как в старые добрые времена. Дело усугублялось еще и тем, что летом много опытных операторов перешло в командование свежесозданными полками и дивизиями, поэтому, хотя в Центроштабе и было более пяти тысяч операторов, но почти половина из них — молодые лейтенанты и капитаны, хотя и нанюхавшиеся пороха, но не работавшие на обеспечении боевой работы батальонов, в лучшем случае — рот. Да и подойти к полковнику, съевшему на логистике не один десяток собак, и сказать тому, что потребуется забрать два 'его' грузовика — на это нужна смелость, причем не та, что в бою. Что уж тут говорить, если в горячке планирования мне тоже порой доставалось на орехи, и это несмотря на мое положение, лейтенанты из новичков так вообще каждый день несли пачки рапортов с просьбой отправить их на фронт. А тут еще программисты со своими автоматизациями (которых я, собственно, и втянул в этот проект, и сам же сейчас с ними и отлаживал алгоритмы).

Так что было непонятно — нужны ли нам вообще эти бомбардировщики-транспортники и сколько конкретно — чтобы паре-тройке десятков тысяч человек — ключевым кадрам с семьями — сбежать если что — это количество сделаем — двести-триста, да даже пятьсот машин наклепаем, тем более что часть уже есть, так что разом подняться и улететь будет больше организационной, чем технической задачей, ну и одновременная посадка такого количества самолетов будет делом нелегким и не менее фееричным — под эту задачу мы даже поставили усиленные шасси — мало ли куда и как придется приземляться — собственно, взяли вместе с нашей же гидравликой уже существовавшие на наших самолетах, они заодно целиком помещались в мотогондолы — а это еще небольшой прирост скорости. Да и наземные каналы ухода существуют — сейчас их емкость была уже на двести тысяч человек — транспорт, топливо, дороги, тропы, закладки, оружие и охранение. А по хорошему надо хотя бы на миллион. Ну, в Карпаты и Анатолию такое количество в принципе сможем перекинуть, когда победим немцев, а уже оттуда надо будет перемещаться в более далекие районы — все-таки центр Европы и даже Малой Азии — это слишком близко, любая сила сможет перебросить туда большое количество войск. А вот Тибет — да там дорог раз два и обчелся. Перекидаем за хребты все что можно самолетами — и пусть выкуривают до морковкиного заговенья. А для другого ... скоро ведь пойдет реактивная авиация ... Поэтому мы не форсировали создание новых производственных бригад, помещений и оборудования, тем более что сейчас много людей отбирали наши все разраставшиеся фронты. Разве что понемногу велись работы по модернизации — так, новые версии самолетов были еще лучше — удлинили консоли, добавили законцовки — эффективность крыла повысилась, увеличилась и дальность, и грузоподъемность самолета. Так что, возможно, Тибет станет нашим вторым домом.

Правда, дом не особо гостеприимный. Да, его можно будет отлично оборонять. Там хватает полезных ископаемых — в Тибете уже добывали медь, олово, железо, а вообще было разведано более сотни полезных ископаемых, для меня же наиболее полезным виделось озеро, заполненное растворами солей лития — где оно там было, я не знал, помнил только, что именно из-за этого озера Китай в мое время был одним из самых крупных производителей лития, а запасов этого металла там было более миллиона тонн, может — полтора. Это же сколько аккумуляторов ! Да и просто добавки лития в электролит продлевает срок службы аккумуляторов в три раза, увеличивает емкость почти что на четверть — мы в своей республике уже добывали литий из промышленных рассолов, которые выкачивали с глубин в километр и более — геологи как-то мимоходом сказали что вот мол нашли рассолы с литием и другими металлами, а я тут же ухватился. При минерализации до полукилограмма солей на литр воды, эти рассолы содержали помимо лития и бром, йод, цезий, рубидий, стронций — куча всего. Правда, лития было маловато — одна десятая грамма на литр, да еще не все мы могли выцарапать, тем не менее несколько килограммов в неделю мы получали и использовали в аккумуляторах для самой ответственной техники — самолетов и подводных лодок. В Тибете же этого добра можно добывать тонны в год — тут уже можно будет делать литий-ионные аккумуляторы. Но, повторю, жизнь там не сахар. Если смотреть на Тибет как государство, то оно занимает относительно центра Тибетского нагорья южную и юго-западную его части — историческую область У-Цанг. И высоты там — одни из самых больших. Так, даже Лхасская долина находится на высоте 3500 метров, а обширные плоскогорья к северо-западу — так и выше 4000 метров. Поэтому если в Лхасской долине еще есть какое-то растениеводство, то западнее — только кочевники со своими стадами, зато кочевников — много — чуть ли не полмиллиона, а всего в Тибете (как государстве) проживает под два миллиона человек. И вот я не был уверен, что нам так уж подойдет эта местность в качестве постоянного проживания множества равнинных людей — помнится, когда китайцы на рубеже второго тысячелетия построили там железную дорогу, так поезда там ходили запечатанные и с наддувом в вагоны воздуха и даже кислорода — четыре километра — это не шутка, давление там ниже процентов на тридцать, если не на сорок.

Вот к северо-востоку от Тибетского государства расположена другая историческая область Тибетского нагорья — Амдо. Сейчас там располагалась китайская провинция Цинхай, которой управлял Ма Буфан из мусульманской клики Ма. Вообще-то эта провинция также была населена как монголами, так и тибетцами, и совсем немного — ханьцами, причем в основном мусульманами — они-то и заправляли в провинции, притесняя буддистов. То есть власть мусульман там была не особо прочной и основывалась скорее на штыках мусульманских войск, чем на поддержке всего населения. К северу от Цинхая узкой полоской шли земли провинции Ганьсу, где тоже хватало как монголов, так и китайцев-мусульман, а еще севернее уже Монголия — сначала Внутренняя, в виде провинций Китая, а затем и Внешняя — в виде Монгольской Народной Республики. И недаром тибетцы воевали в двадцатых-тридцатых годах за Амдо — это были по сути их земли. И земли также богатые, но уже не только, как У-Цанг, полезными ископаемыми и высокогорными — ну очень высокогорными — пастбищами. Площадью в 700 тысяч квадратных километров, провинция была уже менее высокогорной — самая нижняя точка была на уровне 1600 метров над уровнем моря, что уже получше, чем У-Цанг. Но вот чего там было много — так это степей — 32 миллиона гектаров. И даже если на одну корову принять полгектара потребных пастбищ, то это — 60 миллионов голов КРС, то есть по одной корове на текущее население нашей республики в год. Мелким рогатым типа овец требуется в пять раз меньше. То есть с этих степей можно получать мясо и шкуры миллионов на двести человек. Ну пусть даже на сто — чтобы не сильно истощать земли — это все-равно немало. Тем более что мы с нашей техникой можем механизировать установку проволочных заграждений, так что и затраты на выпас будут небольшими — перегонять стадо на соседний участок раз в два-три дня — и нормально, ну еще доить — можно механизированными передвижными аппаратами, да защищать от хищников — тут помогут дроны с тепловизорами или просто вышки — отстреливать тех, кто будет шариться поблизости от наших стад. Так помимо того в Цинхае также более сотни видов полезных ископаемых — рудных, нерудных, нефти, газа, угля. Кладовая. Все-таки горы. И реки — в провинции берут исток Янцзы, Хуанхэ и несколько других менее крупных рек — ставь ГЭС и купайся в электричестве. Климат, правда, не совсем подходящий — зима хотя и длинная, но не холодная, зато и лето пусть и короткое, но прохладное — ну зато не упаримся. И осадков — от двухсот до шестисот миллиметров — по последним показателям — почти Нечерноземье. И при таком климате тут выращивают и пшеницу, и ячмень — пахотных земель почти шестьсот тысяч гектаров. Это нам уже больше подходит, но потребуется изгнать мусульманских милитаристов из клики Ма, а эти ребята вполне успешно воевали с коммунистами, именно они разгромили отряды Чжана Готао, да и Особый район блокировали надежно. Придется повозиться.

На самом деле военная клика Ма состояла из генералов четырех семейств, просто у них фамилия Ма была самая распространенная, генералов с такой фамилией было человек двадцать — вот их и прозвали кликой Ма. Еще со времен мусульманского (дунганского) восстания в 19м веке часть мусульман осталась верной центральному правительству Китая, и так и сохраняла верность — даже после революции, разве что верность преобразовалась просто в лояльность — центр не трогал их, они были дружелюбны центру. В двадцатых годах эти мусульмане даже организовали джихад в поддержку Гоминьдана — против коммунистов и других милитаристов. И вот сейчас, когда пошел 'парад суверенитетов', клика Ма также объявила о создании в провинциях Ганьсу и Цинхай (общей площадью 1,1 миллиона квадратных километров, более 12 процентов территории Китая) государства Кукунор — как и называлась эта провинция до 1928 года. То есть прецедент отделения был уже создан — оставалось его продолжить.

Впрочем, с мусульманскими провинциями было непонятно. Там ведь присутствовали и другие народности — монголы, тибетцы, да и сами мусульмане не были однородны — так, в Красной армии было несколько мусульманских полков, а Маркса они называли 'Бородач Ма' — помимо национальных и религиозных границ между людьми существовали еще и классовые, экономические — беднейшие слои были недовольны своим положением, а коммунисты обещали им более достойную жизнь, более того — они исполняли свои обещания, предоставляли землю беднякам. Так что куда там что повернет — еще было неизвестно. (в РИ салары — тюркоязычный народ — поднимали восстания еще и в конце 50х годов).

Ну и — чтобы два раза не вставать — к востоку от У-Цанга находилась третья историческая область Тибета — Кам. Сейчас она была разделена между Тибетом и китайской провинцией Сиккам — как тибетцы с китайцами повоевали за эти земли в тридцатых, так эта граница и устаканилась — слишком близко там были разные милитаристы. Помимо прочего область примечательна тем, что там находится хребет Русского Географического Общества — эта горная гряда была исследовала в 1900 году Петром Кузьмичем Козловым — 'мирным' путешественником, каковых немало тогда ходило в тех местах. Помимо прочего, этот хребет являлся водоразделом Янцзы и Меконга — то есть и с этой точки зрения область имела немалый интерес — контроль истоков крупных рек никогда не помешает. Всего же Тибетское нагорье имело площадь 2,5 миллиона квадратных километров — а это уже более четверти Китая.

А расположенный к северу Синцзян ненамного меньше — его площадь 1,6 миллиона квадратных километров. И высоты у него гораздо меньше. И к нам он ближе. И полезных ископаемых там также немало — нефть, газ, уран, много другого. Но смущала пустыня, а, самое главное, то, что Синьцзян издревле был проходным двором. Именно через него пролегал позднее и Шелковый путь, благо между северными горами — Алтаем и прочими — и Тибетом там был довольно широкий проход — вот и шастали по нему все кому не лень.

Еще во втором веке до нашей эры на территории нынешней провинции Ганьсу, где сейчас — в 1943 — был Особый район Мао — то есть почти что в географическом центре Китая, жили юэчжи (если по китайски) или тохары (если по античному) — арийское восточно-иранское племя, чьи предки появились тут чуть ли не в бронзовом веке (3е тысячелетие до нашей эры) — 'белые люди с длинными каштановыми волосами' и 'выше среднего роста, с льняными волосами и голубыми глазами', чей язык родственен германскому и славянскому — они оставили в том регионе много мумий, у которых были длинные, заплетённые в косы волосы рыжего либо светло-русого оттенка, а в пещерах оазисов они оставили множество фресок с изображениями европеоидов. Везде ж наши ! Еще восточнее (то есть еще глубже в Китай) жили усуни — тоже индоевропейцы с полным набором — 'голубые глаза и рыжие волосы'. Потом их всех вытеснили оттуда на рубеже нашей эры хунну — ну так тохары обогнули с северо-запада Гималаи и создали Кушанское царство — где современный мне Пакистан и север Индии, усуни переместились к Иссык-кулю, а хунну переняли у тохаров искусство нападения верхом на оседлые поселения, из-за чего китайцам потребовалось много стен.

Затем китайцы начали теснить хунну и в итоге не только прошли Синьцзян, но и выплеснулись в нашу Среднюю Азию — в начале нашей эры они взяли в долине Таласа — реки посередине между Ташкентом и Бишкеком, примерно на границе примерно на границе нынешних Казахстана и Киргизии — хуннскую крепость, а передовые отряды китайцев достигли аж Каспия и Месопотамии. Посольство же китайцев четыре года пробыло при дворе Октавиана Августа, между Римской Империей и Ханьской Империей был налажен морской торговый путь, а пленные римляне Красса воевали на стороне хуннов в первой таласской битве в 36 году нашей эры, а затем оставшиеся в живых были повторно взяты в плен и угнаны в Китай. Мир — очень маленький.

Потом китайцы откатились, и до середины 6го века нашей эры эта местность — что Семиречье, местность между Балхашем и Иссык-Кулем, что Синьцзян — были населены европеоидами — голубоглазыми, с русыми или рыжими волосами — короче, наши люди. Более того — здесь было много греков, македонцев — они пришли с Александром Македонским и осели тут, обосновав несколько греческих государств, а жители Памира до сих пор считают себя потомками греческих воинов.

С середины 6го века начинается тюркизация Семиречья и Синьцзяна — в это время тут начинает править Тюркский каганат — громадная империя, протянувшаяся от Черного моря до Тихого океана длинной полосой в полторы тысячи километров с севера на юг. Причем на всей этой территории были сходные климатические, а следовательно и хозяйственные условия, что позволяло быстро нарабатывать опыт и сплачивать население общностью жизни. Некоторые различия, которые все-таки наблюдались, лишь придавали этим процессам дополнительное ускорение. Настоящий плавильный котел, соединивший в себе множество племен и народностей, которые стали называться тюрки — 'крепкий, сильный, вместе, сообща'. В последующем именно взаимодействие этого тюркского котла, китайской и исламской цивилизаций и определяло судьбы народов этого региона.

ГЛАВА 13.

В 8 веке в Семиречье, точнее, к западу от него, столкнулись волны экспансии двух великих цивилизаций — арабской и китайской. Разминись они хотя бы на полстолетия — и история пошла бы другим путем. А так — они взаимно выпилились, и, хотя в дальнейшем ислам все-таки начал проникать дальше на восток, но уже не с такой силой, как в предыдущие столетия. Китай — тогда — Танская империя — как раз снова шла на запад — подминала под себя Шелковый путь. Заняв территорию современного восточного Китая, дальше территория Танской империи шла узкой полосой, протискиваясь на запад между Тибетской империей на юге и Тюркским каганатом на севере, и затем, перемахнув Тянь-Шань, снова разливалась широким пятном между Тянь-Шанем, Иссык-кулем и Амударьей.

Так вот — в начале 8го века Танская империя разгромила Тюгрешский каганат — тюркское государство, находившееся между Балхашем и Тяньшанем — и двинулась дальше на запад, в 749 году захватив Ташкент (тогда он назывался Бинкент). Арабы тут уже отметились в начале 700х годов, но их разгромила коалиция Согдианы и того самого Тюгрешского каганата. Но в дальнейшем каганат разорвали на части внутриусобные войны, остатки подобрала Танская империя, и в 751 году китайцы схлестнулись с арабами у той же самой реки Талас, где они ранее — в начале тысячелетия — сражались с хуннами.

Так вот — вторая таласская битва произошла в 751 году между китайцами и арабами — точнее — арабским гарнизоном, осажденным китайцами в Таразе — городе на реке Талас, а также посланной гарнизону в подмогу йеменской конницей (мир — очень маленький !) и местным ополчением — до того местное население воевало против арабов, считая их завоевателями страшнее чем китайцы, но последние на свою голову казнили правителя Ташкента и вырезали все население ташкентского оазиса, и таким образом арабы вдруг стали менее страшными. В итоге армии численностью в несколько десятков тысяч каждая (якобы со стороны китайцев — сто тысяч, из них самих китайцев — тридцать тысяч, со стороны арабов — двести) сошлись в долине небольшой реки, бились несколько дней и дело решил удар конницы тюркского племени карлуков — они входили в состав китайской армии, но предали своих хозяев. У китайцев смогли выбиться из окружения лишь гвардия с командующим, но и арабы понесли большие потери — их продвижение на восток также остановилось, а в дальнейшем у арабов в тылу запылала Согдиана, у китайцев через несколько лет случилось восстание наместника Ань Лушаня — обеим империям стало не до Семиречья. В выигрыше оказались лишь две стороны — карлуки, которые создали там свой каганат, и арабский, а затем и западный мир, получившие через китайских пленных секрет изготовления бумаги.

К слову — оба движения — арабов на восток и китайцев на запад — было не осознанным и целенаправленным деянием центральных властей — нет, это делали наместники от халифа и императора соответственно — они на свой страх и риск и затевали все эти экспедиции. Поэтому из-за отсутствия централизованной политики и внутренних проблем в метрополиях заправилами событий в Синцзяне и Семиречье были вовсе не эти крупные силы, а рыбешка помельче.

Так, в 745 году на территории Монголии образовался Уйгурский каганат, в 840 году его разгромили енисейские киргизы, часть уйгуров бежала на юг — в нынешнюю провинцию Ганьсу (где был Особый район Мао), часть — на запад — в Синцзян — так завершилась тюркизация региона — ранее китайцы вытесняли отсюда ариев, а в итоге все досталось тюркам. Тогда же ислам начал широко заменять здесь буддизм.

Затем здесь прошлись монгольские орды, повоевал Тамерлан, тюркские племена из монголов образовали Могулию, которая подвергалась нападкам соседей и кочевых племен ойратов из монголов. К 17му веку юг и восток Синьцзяна все еще занимала Могулия, населенная в основном уйгурами, а север — Ойратское ханство, населенное ойратами — монгольской народностью, из которых вышли калмыки. То есть тюрки и монголы поделили Синьцзян. Ойраты на основе своего ханства создали в середине 17го века Джунгарское ханство — 'Государство Четырех Ойратов', то есть ойратских племен. Причем оно состояло из трех государственных образований — собственно Джунгарского Ханства в Семиречье и на южном Урале, Калмыцкого Ханства в Поволжье и Кукунорского Ханства в Китае — в нынешней провинции Цинхай, которая находится ровно посередине Китая (ага, собственно китайцам изначально принадлежала лишь восточная треть их страны).

В течение следующего века джунгары вели войны с соседями и пришлыми племенами — в основном — тюрками — уйгурами, киргизами, казахами — с переменным успехом. Так, в 1643 году они потерпели сокрушительное поражение от казахов, но в последующие сто лет отжали у них и Семиречье, и юг нынешнего Казахстана, также завоевали Ташкент, от них были зависимы Ходжент и Самарканд. Мощное государство. В первой половине 18го века джунгары успешно громили и русские отряды, самое крупное поражение мы понесли в 1716 году, когда был разгромлен наш отряд в 800 человек, захвачена казна в 200 тысяч рублей (громадная сумма !) — тогда же против джунгар была основана крепость Омск. В первой четверти 18го века джунгары вели борьбу за Тибет, даже на время захватили Лхасу, но затем китайцы вытеснили их оттуда — пришли на готовенькое. И всю вторую половину 17го и первую — 18го века джунгары вели войну с маньчжурами — их Цинской империей, то есть с Китаем — за Монголию. В первой войне 1690-97 годов джунгары потерпели поражение и в Цинскую империю вошла область Халха — восток современной Монголии и земли восточнее Монгольского Алтая. Причем джунгары все время пытались втянуть в войну и Россию. Во второй войне — 1715-1739 — джунгары вернули многое из потерянного. Но с 1745 года в Джунгарии одна за другой шли смуты, ханы менялись, возникали и пропадали двоевластия и лжеханы, побежденные бежали к соседям, в том числе и в Китай. Китайцы ждали. Наблюдали и ждали. И копили войска. Строили крепости и подвозили припасы. Осенью 1754 года началась грандиозная мобилизация. Китайцы — точнее, маньчжуры — решили посадить на коня всех воинов собранной армии, для чего по стране шла поголовная реквизиция конского состава, вплоть до того, что караваны купцов останавливались на дорогах и у них отбирали всех лошадей. К весне 1755 все было готово. Гигантская — не менее ста тысяч, по некоторым оценкам, вместе с союзниками, и до полумиллиона — армия двинулась на запад, практически не встречая сопротивления. Так как вместе с армией шли некоторые знатные ойраты, то местные жители даже примыкали к армии, остальное население, утомленное разборками князей, также сдавалось на милость победителей, не имея никакого желания сражаться непойми за что — только за то, чтобы их князья и дальше враждовали между собой и не давали нормально жить. Джунгарская империя рухнула как карточный домик. Люди просто устали и хотели хоть какого-то порядка и спокойствия, хоть на какое-то время. Не первый раз в истории мощная империя рушилась из-за распрей элиты и ее неспособности обеспечить всем спокойствие. Так и сейчас — летом-осенью 1943 — Китай после десятилетий войн и внутренних смут падал в руки японцев как переспелый плод. Но в 18м веке перебежчикам к врагу — к китайцам — не повезло. Князь Амурасана, рассчитывавший, что маньчжуры отдадут ему власть в Джунгарии, жестоко ошибся и поднял восстание — благо что маньчжуры распустили свою огромную армию — кормить ее вдали от плодородных равнин Китая было сложно. Поэтому Амурасана разгромил маньчжурский отряд, тут китайцы забеспокоились и двинули в Джунгарию войска — постоянные, а не набранные по мобилизации, и снова начали собирать большую армию. Амурсана сначала попытался собрать ополчение, что ему не удалось, его небольшие части были разбиты, сам он бежал на север, к казахам. Цинские войска прошлись по уже вроде как покоренной Джунгарии огнем и мечом, вырезая ойратское население — чтобы даже мыслей не возникало сопротивляться. Да, как же часто желание твердой руки оборачивается смертью, особенно если эта рука — чужая ... Маньчжуры же стали преследовать Амурсану, даже забрели на территорию России — к Колыванскому заводу, другой отряд подошел к Усть-Каменогорской крепости (на востоке Казахстана), казахи бежали от маньчжур, прося помощи у России. В Россию же бежали от цинцев и многочисленные ойратские семьи — защитить их от маньчжуров Россия не могла ввиду малочисленности войск в тех местах, но принимала на своей территории и выделяла пастбища, а претензии цинцев мягко отводила — типа в ваши дела не лезем, но и людей на плаху отправлять не будем. Амурсана же еще два года пытался поднять восстание и бороться с цинскими войсками, но в итоге в 1757 году явился в Семипалатинск с просьбой предоставить убежище в России. Цинские войска еще два года усмиряли ойратов, в итоге из шестисот тысяч населения этого края в живых осталось десять процентов — в основном тех, кто успел убежать — либо в Россию (прибыло порядка сорока тысяч беженцев), либо в Афганистан или Бухару. Одни хотели власти, другие — спокойной жизни, а в итоге выиграла третья сила. Как тут не вспомнить Черчилля с его 'Никогда, никогда, никогда не сдавайтесь !'.

Но на этом эпопея ойратов не закончилась. Еще в начале 17го века часть калмыков попросилась в российской подданство и получила территории между Волгой и Яиком (Уралом). Но с середины 18го века царское правительство начало ограничивать власть ханов, заселять земли русскими и немецкими колонистами — количество доступных пастбищ стало стремительно сокращаться. Плюс — самоуправство приставов, наживавшихся на калмыках, которые не могли пожаловаться на самые верха. В итоге в январе 1771 года 170 тысяч калмыков снялось с места и двинулось на юг — обратно в Джунгарию, откуда их предки вышли два столетия назад — калмыцкие ханы предварительно сговорились с китайским правительством и то согласилось их принять — обезлюдевший край надо было заселить. Царское правительство приказало казакам и казахам остановить калмыков и вернуть обратно — не хотело терять подданных — налогоплательщиков и отличных воинов. К тому же бегство целого народа негативно отразилось бы на престиже царского правительства. Но калмыки пробурили Яицкую засечную черту, разрушив ее остроги на 70 километров, и пошли дальше. Их ничто не задерживало — еще за три года до выхода они отказались от рождения детей и жеребят — по преданию, буддийский монах сказал главному хану 'пусть три года мужья не спят со своими женами, а к кобылам три года не подпускают жеребцов'. Поэтому теперь можно было идти гораздо быстрее.

Казахи также были не прочь поживиться — отобрать имущество и скот, но их нападения чаще заканчивались большими потерями — калмыки дрались не на жизнь а на смерть, хорошо еще что дело было зимой (специально подгадывали) и большинство казахов откочевало на юг. Тем не менее, к Балхашу калмыки подошли уже изрядно потрепанные, счет пленных — как калмыков и казахов, так и казахов у калмыков — шел на сотни. Калмыкам еще повезло, что китайцы приказали нескольким казахским ханам, бывшим их данниками, пропустить беглецов через свои земли. Тем не менее — в июне — через пять месяцев после начала похода — казахи крупными силами преградили путь калмыкам. Стычки и даже битвы продолжались три дня — калмыкам терять было нечего, а казахам слишком дорого обошлась бы добыча, поэтому последние позволили прорваться через свои ряды части калмыков, другая часть — из недавних беженцев-джунгар — повернула на восток и пошла вдоль северного берега Балхаша, оставляя за собой отравленные колодцы, из-за которых часть преследователей отравилась и погибла, и эта группа все-таки добралась до цинских земель. Южная группа сама сильно пострадала от плохой воды — начавшийся мор унес как минимум половину людей. А затем она шла через земли киргизов, которые кусали ее вплоть до цинской границы. В итоге из 170 тысяч вышедших в поход до цинской Джунгарии добралось не более двадцати тысяч человек. Но и маньчжуры кинули калмыков — обещали им компактную автономию, а сами расселили их равномерно по всему Синьцзяну. Так закончился этот многомесячный поход, который в России называли Торгутским побегом, а сами ойраты — Пыльным походом. К слову, в России осталось несколько десятков калмыкских и ойратских родов — они-то и составили в дальнейшем народность российских калмыков — часть этих родов изначально не поддерживали идею ухода на юг, а часть, что проживали за Волгой, в степях к северу от Кавказа, просто не смогли пресечь реку и присоединиться к походу.

Кстати — сейчас — в 1943 — с калмыками возникла нехорошая ситуация. Еще в 1942 году в Калмыцкой АССР (между Волгой и Манычем, к северо-западу от Каспия) начала формироваться национальная 110-я отдельная Калмыцкая кавдивизия. Но в боях она показала себя плохо — неустойчивая, много дезертиров, на территории Калмыцкой АССР из них возникло много банд, были массовые случаи срыва эвакуации скота (это-то понятно — что сами будут есть ?) и передачи его немцам (а вот это уже нехорошо), а когда туда пришли немцы, калмыки начали массово записываться во вспомогательную полицию, зондеркоманду 'Астрахань', в Калмыцкий национальный комитет (немцы, как настоящие националисты, любили создавать различные национальные комитеты других наций — пусть на последок погусарят, все-равно будут служить истинным арийцам), в Калмыцкий кавкорпус Вермахта — по подсчетам, из 130 тысяч калмыков немцам стали служить порядка пяти тысяч — почти четыре процента населения. Впрочем, сейчас только в нашей армии служило шесть тысяч калмыков — и служило отлично, а сколько было в РККА — наверняка не меньше. Но, чувствую, Калмыцкой АССР все-равно будет хана (в РИ в 1943-44 годах провели депортацию калмыков, Калмыцкая АССР была ликвидирована).

А китайцы, завоевав Джунгарию и заодно Восточный Туркестан, населенный уйгурами, образовали на этих территориях провинцию Синьцзян — Новая граница или Новая территория — спустя несколько сотен лет китайцы снова вернулись на эти земли. На пустующие земли бывшей Джунгарии они переселили уйгуров, и теперь те стали основной народностью как на юге, так и на севере Синьцзяна — территория снова стала тюркской, пусть и под властью китайцев, точнее — маньчжур. И уйгуры постоянно поднимали восстания — за период с 18 по 20 век их случилось более четырехсот (sic!).

В 1851 году между Россией и Китаем был подписан Кульджинский трактат, по которому определялась граница между странами и организовывалась беспошлинная торговля. Несколько позднее от города Верный (ныне — Алма-Ата) был проложен в Китай Кульджинский тракт — именно по нему в 20-30 годах шли в Китай военные грузы. Кстати, насчет переименования Верного в Алма-Ату — 'интернационалисты' так спешили поскорее стереть с карт всякое упоминание о русских, что назвали город Яблоко-Дед. Возможно, хотели назвать Алматы — Яблоневый, но никто из радеющих за казахов не знал казахского — как это бывало и в других случаях псевдо-заботы об 'угнетенных' нациях.

В 1860х годах по Китаю прокатилась волна восстаний против маньчжуров и иностранных колонизаторов. Началось все с тайпинского восстания (1850-1864), когда восставшие не только заняли крупные города центра Китая — Нанкин, Шанхай, Ухань (знакомые названия, да ?), но организовали свое государство христианской направленности. Мусульмане не отставали — в 1862 дунгане — китаеязычные мусульмане — подняли восстание в провинциях Шэньси и Гансу (географически — центр Китая), восстание продолжалось с 1862 по 1869 год (и клику Ма в тридцатых-сороковых годах 20го века составили потомки тех дунган, кто вовремя переметнулся на сторону цинского правительства — остальные либо бежали либо погибли — общие жертвы составили более десяти миллионов человек с обеих сторон). На юго-западе Китая — в провинции Юннань — в это же время подняли восстание мусульмане юго-запада. Подняли в 1864 году восстание и уйгуры Синьцзяна — они образовали несколько государств, сразу же начавших враждовать между собой, и восстание было окончательно подавлено в 1877 году, причем в 1871 году российские войска вошли в илийский край — долину реки Или (запад Синьцзяна) — погнались за казахами, решившими переметнуться в Синьцзян, да так там и оставались до 1879 года, поддерживая порядок на сопредельной территории, чтобы беспорядки не перекинулись на российскую Среднюю Азию.

В двадцатом веке уйгуры также восставали, особенно после синьхайской революции, но эти восстания снова были подавлены. А потом в Синьцзян было несколько волн эмиграции из России. В 1916 году туда бежали из российского Туркестана казахи, туркмены, таджики и прочие народности после неудачного Среднеазиатского восстания, после Гражданской — многочисленные белые (часть вернулась по амнистии от 1924 года, лидеры белого движения — Дутов, Анненков, Денисов — погибли не без помощи китайских властей), в тридцатых — крестьяне и семиреченские казаки, бежавшие от голода и советской власти — к концу тридцатых в Синьцзяне находилось до 50 тысяч русских эмигрантов, а также 4 тысячи советских специалистов, обслуживавших дорогу от Алма-Аты в Китай.

С двадцатых же образовалась караванная торговля между Синьцзяном и СССР — оттуда — кожи, шерсть, хлопок, чай, туда — ткани, нитки, железные и чугунные изделия. В тридцатых СССР продолжал развивать экономику Синьцзяна — был выдан кредит на 5 миллионов золотых рублей под 4% годовых и погашением поставками товаров и сырья. И кредит на постройку дорог в 2,5 миллиона. Советские специалисты организовывали сельское хозяйство — поставляли племенной скот, сельхозтехнику, организовывали ветеринарную службу, с помощью СССР было создано и несколько промышленных предприятий, курс местной валюты поддерживался Советским Союзом — такое ощущение, что СССР развивал китайскую провинцию Синьцзян как свою собственную советскую республику, более того — местные китайские власти неоднократно поднимали вопрос о присоединении Синьцзяна к СССР.

Влияние СССР в регионе усилилось после того, как он помог подавить крупное уйгурское восстание, которое началось в 1931 году и было поддержано всеми некитайскими народностями Синьцзяна — казахи, монголы, дунгане, киргизы. Оно было настолько мощным, что к 1933 году восставшие контролировали 90% территории. Все — из-за начавшихся в конце двадцатых годов попыток китаизации региона.

Сразу после Синьхайской революции власть в регионе захватил новый губернатор, когда цинский губернатор провинции покинул Синьцзян. Новый губернатор занял политику нейтралитета по отношению к сторонам Гражданской войны в России, более того — отклонил предложения Антанты о вводе своих войск в Туркестан, и даже не согласился разместить на территории Синьцзяна японскую дивизию, чтобы уже та занималась антикоммунистическими действиями (но каков полет фантазии у западных 'партнеров' !), более того — запретил объявлять о найме добровольцев в белую армию на своей территории. После разгрома белогвардейские части Колчака перешли в Синьцзян, оправились, и стали готовиться к продолжению борьбы. Их поддерживали союзники по Антанте и Япония. Причем эти воинские формирования были самой крупной, организованной и опытной силой в Синцзяне. Губернатору не нравилось ни их присутствие, ни их негативное воздействие на местную экономику, но сил чтобы прогнать чужаков у него не было, поэтому он начал налаживать контакты с Советской Россией, чтобы она составила противовес белогвардейским отрядам. В 1921 году был подписан договор о введении на территорию Синьцзяна частей Сибфронта и Туркфронта, которые и уничтожили эти белогвардейские части как единую и организованную силу.

В 1928 году этот губернатор был убит, на его место встал его протеже, который и начал усиленно проводить политику китаизации — выделять земли беженцам из центральных районов Китая, демобилизованным солдатам, причем выделял им лучшие земли, принадлежавшие ранее местным, причем местные же безземельные крестьяне, вынужденные арендовать землю, платили за аренду до 83% урожая. Организовал набор рекрутов в своей родной провинции Ганьсу и создал из них несколько боеспособных отрядов, чтобы усилить свое влияние, а для их содержания начал выпускать необеспеченные деньги, что подхлестнуло инфляцию, в качестве чиновников везде сажал только китайцев, чаще всего — своих родственников, что усилило коррупцию. В довершение новый губернатор отказался утвердить хана одного из мусульманских ханств, находившихся на территории Синьцзяна в виде полунезависимого образования — то есть хотел вообще упразднить его.

В результате мусульмане Синьцзяна подняли восстание, из соседней провинции Ганьсу пригласили в подмогу генерала Ма Чжуньина — дунганина, то есть китаеязычного мусульманина. Последний преследовал и корыстные цели — после подавления восстания в провинции Ганьсу он оставался не у дел и хищно поглядывал на Синьцзян, но в ответ на просьбу сделать его губернатором этой провинции Чан Кайши ответил что это станет возможным только если он сам ее завоюет — провинция все-равно фактически не подчинялась Гоминьдану, поэтому Кайши было наплевать.

К весне восстанием была охвачена вся провинция, здесь активно действовали младотурки — устраивали пантюркизм, эмиссары Англии и Японии также поддерживали восставших. Губернаторская армия из китайцев была не особо боеспособной, поэтому губернатор мобилизовал русских эмигрантов — не только проживавших здесь уже некоторое время, но даже тех, кто только-только перешел границу чтобы избежать голода или преследований — человека тут же ставили под ружье. Сначала было организовано два отряда в три и две сотни клинков, которые отлично показали себя в боях, да и китайские части с русскими в качестве офицеров вдруг начинали нормально воевать. Поэтому в 1932 году была проведена повторная мобилизация и сформировано три кавполка общим числом в 1800 человек.

Но для победы над восставшими этого было мало, поэтому губернатор обратился за помощью к СССР. Первым делом Советский Союз перебросил в Синьцзян несколько тысяч китайских солдат, отступивших на территорию СССР из Маньчжурии и интернированных — это были по сути уже готовые боевые части, которые сразу же могли вступить в бой. В 1932 году ситуация начала переламываться в пользу губернатора. Мало того что его войска были существенно усилены русскими и китайцами, так и в стане восставших не было единства — десяток народностей относились друг к другу не очень хорошо, и мирились с таким соседством только пока дела шли в гору. Более того — и среди народностей разные кланы делили свалившуюся на них свободу, даже бежавшие из Советской Средней Азии басмачи — и те затеяли внутриусобные разборки. К тому же дунганская конница генерала Ма притесняла всех недунган, несмотря на то что они тоже были мусульманами — восставшим это также было не по нраву.

Но дело затягивалось, поэтому в начале 1933 года китайский полковник Шэн Шицай при поддержке русского полка сверг губернатора, чья внутренняя политика и привела к восстанию. После переворота Шэн начал реформу в армии, выгоняя неспособных к командованию. Это на время ослабило ее, поэтому восставшие сумели занять несколько городов, где захватили приличные трофеи, а пленных поставили в свои ряды — там все просто. Но после реорганизации Шэн короткими ударами отразил наступление восставших на Урумчи — столицу Синьцзяна, а потом повел контрнаступление, да вдобавок издал декларацию о равноправии. В результате удалось замирить казахов и уйгуров, предоставив им автономии, Восточно-Туркестанская Республика, организованная на самом западе Синьцзяна, даже стала союзником Шэна Шицая. И весь 1933 год части нового губернатора мотались по уездам и провинциям и отбивали атаки. В одном из эпизодов казачью часть посадили на грузовики, туда же погрузили седла и конскую сбрую, и отправили снимать осаду одного из городов — коней казаки нашли уже там — реквизировали у местных или отбили у восставших.

И все-таки восстание не затухало, поэтому в конце 1933 года Шэн Шицай договорился с СССР о прямой поддержке — нашим не нравилось, что в Синьцзяне набирают силу проанглийские настроения, некоторые из восставших даже писали '...мы всегда готовы наряду с другими находиться под тенью великого британского правительства и будем стремиться прервать связь с большевиками'.

В западных газетах явно писали:

'Считают установленным, что японцы посылают деньги и оружие мусульманским северным племенам. Что же касается южных мусульман, то на основании веских данных выдвинуто обвинение, что южные повстанцы вооружены британскими винтовками и получают непосредственные директивы от английских агентов в Кашгаре'

'Советский Союз весьма подозрительно относится ко всякой прямой или косвенной попытке английского правительства расширить своё влияние в этой пустынной стране, расположенной между британскими и советскими территориями. Положение осложняется еще тем обстоятельством, что по всем данным японцы, наступая из Маньчжурии, зарятся на горные богатства и сельскохозяйственные ресурсы этой изолированной страны в самом центре Азии'

'Мы также слышали много относительно "Великого монголоманьчжурского королевства", которое, судя по карте, должно включить, кроме Маньчжурии, Внешнюю и Внутреннюю Монголию, Жахэ, Суйюань, Чахар, Сычуань, Тибет, Ганьсу, Шаньси, а также Синьцзян.' — собственно, образуйся такое государство, и оно стало бы по размеру как современный Китай, а Китай стал бы по размеру как монгольская Народная республика, если не меньше.

'Недавно в Синьцзяне имело место несколько магометанских восстаний. Сообщают, что за кулисами этих восстаний стоят японцы.'

К этому времени Синьцзян был уже важным регионом для СССР — оттуда мы получали дешевое сырье для предприятий легкой, химической и пищевой промышленности, к тому же конфликт мог в любой момент перекинуться на Среднюю Азию.

Поэтому наши сформировали так называемую Алтайскую добровольческую армию — переодели в белогвардейскую форму два полка ОГПУ и в ноябре 1933 года отправили в Синьцзян. Эти части за несколько месяцев в корне переломили ситуацию и в апреле 1934 года их вывели обратно в СССР, за исключением особой кавгруппы, оставшейся довоевывать в одном из районов, а также инструкторов, так как обученность китайской армии была ниже плинтуса. Так, советские спецы отмечали — 'Из отобранных командирами рот 11 лучших стрелков с дистанции в 100 м, лишь один поразил мишень головного размера, один не попал даже в крепостную стену, и два положили пули свыше метра от мишени'. Поставили китайцам и четыре самолета Р5 (на которых летали советские летчики), несколько тысяч винтовок, миллион патронов, три горных орудия, снаряды, двенадцать пулеметов. В результате уже в июле Ма Чжунин перешел границу и сдался советским властям — активные действия на территории Синьцзяна завершились. В дальнейшем Ма стал у нас советником по делам Китая — консультировал советских специалистов (да, хотя и воевал против тех, кого мы поддерживали). В целом же восстание показало, что хотя знамя ислама и может на короткое время сплотить людей, но определяющим фактором является этническая принадлежность, и межэтнические противоречия могут раздробить любой союз, хотя пока это произойдет крови прольется много.

Это же восстание показало, что русские — красные и белогвардейцы — вполне нормально сражались плечом к плечу против общего врага, даже несмотря на то, что первый командующий русскими войсками, набранными из эмигрантов, был расстрелян, как и сорок офицеров — все они были непримиримыми противниками советской власти, и Шэн Шицай то ли по собственной инициативе, то ли по подсказке из Москвы, решил перед началом совместных боевых действий решить проблему на корню. Впрочем, было несколько неясностей в этой кампании. Тут и какие-то афганские добровольцы, сражавшиеся непойми на чьей стороне, и якобы разгромленная Ма Чжунином колонна советской бронетехники, и якобы этот же Ма задержал продвижение советских войск чуть ли не на два месяца, и отступил только когда позиции его войск стали бомбардировать бомбами начиненными ипритом. Слишком уж похоже на сказки 'героических, но разбитых вояк' — так же и немцы после войны любили присочинить сказок. С артиллерией нашим вообще не требовалось никаких бомб с ипритом — ну разве что могли проштурмовать колонны мятежников с воздуха обычными бомбами — не более того, по обороне тратить бы их не стали — не те там дороги чтобы подвозить столько бомб и иметь столько авиации. Возможно, причиной этих рассказов послужил опий, который активно курили местные с обеих сторон — советских военных поражало, как солдаты обеих сторон шли в наступление в полный рост на пулеметы, а потом, когда атака не удалась — также в полный рост и неспешно возвращались под все тем же пулеметным огнем на свои позиции. Как сказал один из офицеров — 'Опиум — основа нашей храбрости'. Совсем как немцы, только последние в силу своей продвинутости в технологиях перешли на синтетику.

ГЛАВА 14.

В дальнейшем дунгане и другие народности еще не раз поднимали мятежи, самый крупный — в 1937 году, причем он снова был подавлен с помощью советских войск. Но до того накала борьбы, что был в начале тридцатых, дело не доходило — Шэн Шицай крепко держал провинцию в своих руках. Этому во многом способствовали совместные проекты с Советским Союзом, вплоть до того, что в западной прессе стали появляться статьи, обвиняющие Советский Союз в том, что он навязывает Синьцзяну свою политическую систему и превращает его 'в еще одну Монголию'.

Так, в октябре 1937 года китайские рабочие начали прокладку 2925-километровой автомобильной трассы — требовалось снабжать войска Гоминьдана, воевавшие против японцев. На этой стройке и в дальнейшем на обслуживании трассы в качестве специалистов трудилось и несколько тысяч советских граждан. Работы велись в очень трудных условиях, но, тем не менее, к середине 1938 года строительство трассы было по существу завершено. В январе 1938 года китайцы обратились к правительству СССР с просьбой о помощи в проведении геологоразведочных работ в предполагаемом нефтеносном районе в местечке Тушанцзы. Советские специалисты провели работы, выявили промышленные запасы нефти, и в ноябре того же года Правительство Советского Союза и правительство Синьцзяна заключили соглашение об организации смешанного общества по постройке и эксплуатации нефтекомбината в Тушанцзы на паритетных началах. К концу июня 1940 года нефтеперерабатывающий комбинат был построен, монтаж оборудования полностью завершен. Добыча нефти началась еще раньше — с начала 1939 года по май 1941 было пробурено 9 скважин глубиной от 130 до 260 метров, дебет суточной добычи сырой нефти составил 1,2 тонны с каждой — неплохие объемы, которые шли в том числе и на транспорт, доставлявший грузы из СССР Чану Кайши. В июле 1939 года было решено построить в Урумчи — столице Синьцзяна — самолетосборочный завод по выпуску трехсот одномоторных истребителей типа И-16 из деталей, узлов и агрегатов, поставляемых полностью советскими заводами. И уже с 1 октября 1939 года завод был введен в эксплуатацию, а с марта 1940 года достиг своей проектной мощности. В Кульдже начал действовать учебный центр по подготовке китайских пилотов.

Поставлялась и готовая техника — только за 1938 год в Китай через Синьцзян было поставлено более двухсот самолетов — в основном истребители И-15 и И-16, но и бомбардировщиков СБ — 60 штук, а также 82 танка Т-26, почти тысяча грузовиков, полсотни зениток, боеприпасы, снаряжение — всего — на 27 миллионов долларов (только по первому контракту от 1938 года !). И все это шло через Синьцзян. Китай расплачивался сырьем и продовольствием, многое из которого добывалось и выращивалось именно в Синьцзяне — чтобы недалеко везти. И местная промышленность неплохо поднялась на этих заказах — ведь только с октября 1937 по сентябрь 1939 китайцы получили из СССР 985 самолетов, 82 танка, более 1300 орудий, свыше 14 тысяч пулеметов, после июня 1940 года — 27 звукоулавливателей, 560 зенитных пулеметов, 80 десятитонных грузовиков, 36 бронемашин, 130 трехколесных мотоциклетов, 180 миллионов патронов, 32 тысячи авиабомб, около 2 миллионов снарядов. И за все это Китай расплачивался синьцзянскими товарами, а Синьцзян получал от центрального правительства оплату в золоте и серебре. То есть край богател. И он был важен для Советского Союза — сам по себе Китай был важным рынком сбыта советской техники и металлоизделий, так в добавок к уже поставлявшимся из Синьцзяна полезным ископаемым там были обнаружены приличные запасы урана, вольфрама, сурьмы, олова, никеля, тантала — и Москва уже как бы рассчитывала на поставки этих металлов. Да и Шэн Шицай был не против заиметь больше самостоятельности, вплоть до своего государства а может и республики в составе Советского Союза — отдельное государство было все-таки стремным делом, знаю по себе.

Но с началом Великой Отечественной Войны Шэн Шицай порвал с Советским Союзом и переметнулся к Гоминьдану. В Синьцзян было введено десять бригад Гоминьдана, пошли репрессии против местных вожаков, были увеличены налоги, а из-за прекращения торговых отношений с СССР доходы населения еще больше снизились. Это привело к тому, что весной 1942 года вспыхнуло восстание казахов на севере Синьцзяна. В 1943 году Шэн Шицай решил переселить казахов из Алтая на юг Синьцзяна, а китайских беженцев — на их место — чтобы укрепить границу Синьцзяна и разделить синьцзянских и советских казахов. Партизанские отряды из русских, казахов, туркмен, дунган и других народностей уже более года действовали в провинции против гоминьдановских войск, а тут и вовсе вспыхнуло восстание, которое привело к созданию Восточно-Туркестанской Революционной Республики (теперь уже не Исламской, как в 1933-34 годах). Гоминьдан пытался было исправить ситуацию — отменил приказ Шэна Шицая о мобилизации десяти тысяч лошадей из казахских табунов, вообще упразднил губернаторство, а Шицая вызвал в Чунцин, провели амнистию политзаключенных — но поздно — лавина народно-освободительной борьбы уже тронулась. А Москва ее подтолкнула.

Республика была создана на севере Синьцзяна (в РИ — в 1944 году, на год позже), но партизанские действия против войск гоминьдана велись уже по всей провинции. Благо что и сами эти войска с развалом китайского фронта под ударами японцев больше норовили отбыть на восток, поближе к дому, чем защищать какую-то далекую и лично им не нужную провинцию для какого-то Чана Кайши, от власти которого к сентябрю остались лишь воспоминания — полторы провинции, что он еще удерживал, никого не впечатляли. Поэтому зачастую боевые действия сводились к переговорам, в которых активно участвовали советские спецы. Вообще, Берия неплохо подготовил всю эту революцию. Еще начиная с 1942 года в партизанские отряды засылались инструктора, само восстание якобы началось после пулеметной очереди, выпущенной из советского консульства в Кульджи, а к середине 1943 в партизанских отрядах воевало в качестве инструкторов и командиров более тысячи специалистов из СССР (в РИ в 1945 там было несколько тысяч советских солдат и офицеров). И, если дело так пойдет и дальше, то вскоре весь Синьцзян окажется под властью восставших. С одной стороны, меня это радовало, а с другой — если Сталин решит-таки присоединить регион к Советскому Союзу в качестве республики, то это ухудшит наше (ну то есть мое) положение — мы еще не выдвигали предложения о включении в состав СССР новых республик Кавказа, Закавказья и Малой Азии — последние так вообще мало того что надо было создать, их надо было еще освободить !

И вероятность создания именно новой республики была высокой. С нападением Японии на СССР в августе 1943 года (АИ) Мао решил, что Советскому Союзу — конец. Тут очень кстати на него вышли американцы, которым было нужно, чтобы тыл японцев горел мощно и постоянно. Поэтому они начали челночную дипломатию между КПК и Гоминьданом (он все еще рассматривался как правящая партия, а Чан Кайши все еще был формальным главой Китая) — от последнего требовалось признать равноправие коммунистической партии. Мао даже начал подумывать — не будет ли правильнее называть свою партию демократической, благо что новая демократическая платформа Мао ставила ближайшей целью не построение социализма, а создание общества со смешанной экономикой (все — РИ, только в 1944-45; в АИ события ускорились из-за внешне плохого положения СССР). Сталину все эти телодвижения китайских коммунистов очень не нравились. Очередной раз пройдясь по нам (у нас тоже было некое подобие смешанной экономики, и в последнее время мы выступали эдаким жупелом всего плохого в коммунистическом движении (и что-то мне это ой как не нравилось) — уж больно много было параллелей с Китаем), Сталин форсировал создание партизанских отрядов в Синьцзяне (в РИ работа велась начиная с 1944, результат — Восточно-Туркестанская Республика на севере Синцзяна и захват 80% остальной территории региона), а также по линии Коминтерна начал продавливать идею что лучшими руководителями КПК будут Ван Мин и Чьжоу Энлай — они и так были в Политбюро, но не на первых ролях — пора было их возвращать. Или Гао Гана — именно он создал в начале тридцатых советский район, куда позднее пришли отряды Мао. К тому же Гао был маньчжуром, а не ханьцем, и умело разрулил все национальные вопросы в советском районе, населенном не только ханьцами, но и маньчжурами, монголами, тибетцами, дунганами. Гао выступал и за ускорение коллективизации, чему противился Мао. К тому же Гао пострадал от Мао — когда передовые отряды последнего пришли в Советский район, они арестовали большинство партийных руководителей, включая и Гао — Мао потом назвал это самоуправством своих командиров, но осадочек наверняка остался. Тем более что Мао считал Соединенные Штаты 'самой подходящей страной' в деле модернизации — то есть явно собирался переметнуться к ним, хотя и сам Гоминьдан был проамериканским.

(в РИ частью ялтинской сделки было не оказывать помощь коммунистам в их конфликте с националистами, как результат — неожиданное для Мао подписание договора о союзнических отношениях между СССР и Гоминьданом. Дальше — больше — когда в октябре 1945 американцы высадились недалеко от Пекина, чтобы помешать коммунистам его занять, СССР потребовал от КПК вообще оставить все крупные города — 'Если вы не уйдете, мы заставим вас сделать это танками' — Сталин все еще рассчитывал сохранить хорошие отношения с США. С целью же не провоцировать американцев в 1949 году он рекомендовал Мао не переходить через Янцзы, оставив Китай разделенным между коммунистами и националистами, Мао позднее высказал Микояну — 'мнимые друзья по виду очень похожи на друзей, но говорят одно, а имеют в виду совершенно другое. Мы не дадим себя провести.', Сталин видел в Мао второго Тито).

Так что куда там все повернет — было неясно.

(в РИ Сталин слил Восточно-Туркестанскую Республику, существенно сократив поставки вооружения и боеприпасов, а также отозвав большинство военспецов еще в августе 1945, когда — чуть-чуть — и Синцзян был бы полностью в руках восставших — Сталин хотел договориться с американцами о нормальном мире, и помощь в сохранении Синцзяна под властью проамериканского Чана Кайши было весомым доводом в переговорах).

Возможно, на данном этапе Москва решала задачи текущего момента. Немцы уже вплотную подошли к Ашхабаду, восточнее концентрировались пуштунские и басмаческие отряды — а ведь их не менее ста тысяч, возможно, до полумиллиона — уже было понятно, что они собирались совместно с немцами завоевать наши среднеазиатские республики, и если японцы не смогут пройти по Синцзяну хотя бы парадным маршем — это будет уже плюс, к тому же им придется отвлекать больше войск с других направлений, а то от северной точки Синьцзяна до Новосибирска — чуть больше семисот километров по прямой, а до Челябинска — 1700 — даже ближе, чем немцам из Ирана идти вдоль Каспия на север — там получается более двух тысяч километров. Так что если эти три силы навалятся на Западную Сибирь — промышленность Советского Союза мягко говоря сильно пострадает. Причем самыми многочисленными из них были пуштуны — отличные наездники и стрелки. Если, точнее — когда — они ломанутся на север, их сможет остановить пожалуй только постоянная штурмовка с воздуха, как это делали англичане начиная с двадцатых годов — сил просто не хватит перекрыть все две с половиной тысяч километров степей. Поэтому Сталин уже запросил у нас три полка штурмовиков, причем 'запросил' — это я мягко сказал, по сути — выдвинул ультиматум. Думаю, это только для начала, но все-равно придется выделить — сейчас не время для торга, как минимум не на уровне 'если не согласитесь на наши условия — не дадим'. И если немцы не смогут надежно прикрыть пуштунов с воздуха — и самолетов маловато, и далеко — то японцам, будь они в Синцзяне, это будет по силам. Впрочем, скоро они смогут это сделать из Монголии, но там сейчас их еще сдерживают большие расстояния и подвижные бои с монгольской (совсем условно) и Красной армиями, так что не позволить япам спокойно пройти через Синцзян — это выиграть несколько недель. Хорошо еще что часть пуштунов занята на юге в разборках с местными националистами, да иранские пуштуны пока не горят желанием воевать с Советским Союзом — они сейчас рассматривают войска нашей республики как освободителей от власти Тегерана, и мы их в этом всячески подогреваем — и обещаниями независимости (нам чужого не жалко !), а в последнее время — и оружием (которое они могут повернуть и против СССР, так что тут мы выдаем им по капле — только чтобы отбиваться от войск иранского шаха (да, союзники немцев воюют между собой !)). Поэтому лидеры афганских пуштунов пока еще не дали отмашку на наступление — собирали силы в кулак. Ну и поссыкивали малеха, не без этого — мы разбросали над афганскими горами несколько десятков тонн — чтобы не смогли скрыть — листовок с информацией на советско-немецком фронте, чем заронили сомнения в некоторые головы, а то немцы все расписывали так, будто завтра они уже будут мыть сапоги в Белом Море. Так что альтернативный взгляд на ситуацию не помешает. В общем, дела в Азии заворачивались нешуточные, и там только нас с поляками не хватало.

В Центральной Азии — и поляки !!! Кто бы мог подумать, да ? Но — вот так вот сложилось. В 1941 году из поляков, плененных еще в 1939, либо перемещенных в Сибирь осадников, а также беженцев от немцев, на территории СССР была создана армия генерала Владислава Андерса. Причем она была создана по согласованию с польским правительством в изгнании с тем, чтобы сражаться против немцев на советско-германском фронте. С советское правительство выделило им для этого немалые средства — и оружие, и теплое обмундирование, и продовольствие — всего на сумму более 400 миллионов рублей в виде займа польскому правительству — сумма громадная. Сама идея рассматривалась еще осенью 1940 года, решение было принято в начале июня 1941, то есть до войны, война лишь изменила планы по размеру формируемых частей — раз в восемь. И вот эта армия численностью 75 тысяч человек сначала получала оружие и довольствие, отъедалась, тренировалась, проходила сколачивание. Причем уже осенью сорок первого пошли какие-то мутки — глава польского правительства Сикорский настоял, чтобы армия Андерса располагалась вблизи южной границы СССР — типа там климат лучше, хотя там не было оборудованных лагерей, не хватало стойматериалов, потому многие в армии болели. А может, и не болели, но под предлогом недоформированности поляки не отпускали на фронт ни одной дивизии, несмотря на то, что весной 1942 две уже были готовы к боям. Но — в Средней Азии было ближе к Ирану, то есть к англичанам, поляки же не хотели воевать, как они говорили, 'за Советы', и всячески оттягивали свою отправку на фронт. Туда же — в Среднюю Азию — направлялись и потоки освобожденных из лагерей поляков, и даже поляки, что жили на территории СССР как беженцы — эдакий польский исход.

Весной же из-за плохой обстановки с продовольствием началось перебазирование половины армии и большинства из находившихся при ней гражданских в Иран. В июне начался вывод и остальной части — в то время в армии было уже сто тысяч человек, и это не считая гражданских — их еще двести тысяч. По сути, польское правительство кинуло Сталина, и тот никак не препятствовал выходу поляков из СССР, так как это означало сильно испортить отношения с союзниками — прежде всего с англичанами, которые и крышевали поляков. В СССР остались только прокоммунистически настроенные поляки и члены их семей (в РИ в 1943 из них была образована пехотная дивизия, а в 1944 — 1я армия Войска Польского, воевавшая бок о бок с РККА). В Иране к армии Андерса примкнули еще несколько десятков тысяч человек, что бежали от немцев в 1939 или позднее, англичане тоже выделили из своих рядов польские части или отдельных поляков, воевавших против немцев в рядах британской армии, постепенно туда же прибывали поляки со всего мира. Так что к концу 1942 года в армии Андерса было уже под двести тысяч штыков. Грозная сила.

Которая сиднем сидела и никак не помогала даже своим покровителям — англичанам, когда немцы мочили их в Северной Африке и на Ближнем Востоке. В результате так оказалось, что к середине 1943 года поляки по совокупности таких параметров как численность, вооруженность, обученность, стали самой мощной силой в Средней Азии (АИ) — остальные были либо меньше числом, как немцы и англичане, либо менее вооружены и обучены, как пуштуны и турки, либо и то и другое, как иранские и иракские войска. Англичане передвинули было армию в Палестину, но около шести тысяч евреев (в РИ — около трех тысяч) тут же дезертировало из ее рядов, так что от греха подальше поляков (и оставшихся евреев) снова сдвинули в Иран, тем более что началось непонятное общение с немцами — последние предлагали полякам освободить от большевиков свои исконные земли и образовать на них республику под протекторатом Германии. Предложение, видимо, было очень заманчивым, раз англичане так и не решились двинуть поляков против немцев, даже когда последние переправились через Суэцкий канал (в РИ поляков отправили на фронт только в начале 1944 года — в Италию).

И вот сейчас — к осени 1943 — поляки были сильнее даже немцев, что вели наступление на Индию и Узбекистан. И я опасался этих поляков даже больше чем немцев. Все-таки триста тысяч (за полгода их армия еще подросла) — это весомая сила на любом ТВД, а уж на таком как Азия, где ни у кого нет такой сплоченной и обученной силы — особенно. И 'освобождать от большевиков' поляки будут именно территорию нашей республики — к бабке не ходи, так как мы сейчас занимали восточную территорию польско-литовского-русского государства средних веков, а поляки издавна грезили Польшей 'от можа до можа', то есть от Балтийского моря до Черного. Уж не знаю, как они могут верить немцам и верят ли вообще, но ранее в польской элите хватало таких, кто не отличался благоразумием. И у этих поляков было два пути на запад — или через Узбекистан с Казахстаном, или через Кавказ — то есть уже через нас, причем последний вариант для них предпочтительнее — так они выходят на 'свои' 'будущие' территории напрямую, не делая крюк через русские земли, где их снова будут бить. Да и немцы скорее всего направят их через Кавказ, чтобы не отвлекаться от удара по Западной Сибири. И это может порушить все мои расклады. Поляков мы, наверное, раскатаем авиацией, но придется затратить много сил и средств — по неточным данным, у поляков были зенитные орудия, но мало, а английских истребителей где-то тридцать штук, причем вроде бы даже не Спитфайры, а Харрикейны. Справимся. Но поляки даже как стоящая на месте сила уже оказывают воздействие на обстановку, и пока ясно только одно — с немцами они воевать не будут — последние аккуратно обтекают места дислокации польских войск в Азии. Более того — немцы разрешили перейти в армию Андерса тем полякам, что служили в Вермахте и СС. А это был не звоночек — это был набат.

Мы в свою очередь уже немного пострелялись с этими поляками — напомню, что в моих планах было отжать запад Ирана и создать там несколько советских республик, поэтому мы активно искали союзников в этом деле, и нашли их не только на западе, но и на востоке Ирана, где проживало немало пуштунов, уже давно мечтавших воссоединиться со своими соплеменниками в Афганистане и Британской Индии. Так что развал или хотя бы ослабление Ирана было на руку и нам, и иранским пуштунам, причем не только в текущем моменте, но и позднее, когда кто-то захочет 'восстановить справедливость' и вернуть Ирану 'его' 'исторические' земли (об исторической справедливости по отношению к завоеванным персами народам, естественно, мало кто вспомнит). Поэтому с иранскими пуштунами у нас завязывались долгосрочные отношения, которые я пока не знал как будем согласовывать с вероятной войной против афганских пуштунов. Ну да ладно — это дело будущего. Пока же мы наладили воздушный мост с наших передовых площадок в западном Иране до восточного Ирана — наши контрразведчики через знакомых знакомых знакомых знакомых знакомых нашли торговца из Иранского Азербайджана, который был близко знаком с главой одного из пуштунских поселений, вылетели туда на Аисте, благо торговец знал те места и мог подсказать ровные площадки для посадки и взлета — так и навели контакты. И так как лететь туда из-под Тебриза вдоль южного берега Каспия было чуть более тысячи километров, то вскоре ежедневно туда летали по несколько самолетов — мы обустраивали базу в 200 километрах к югу от иранского Мешхеда (город в 200 километрах на юго-восток от Душанбе) и в 250 километрах к западу от афганского Герата — почти посередине Иранского Хорасана. И как раз в тех областях селили поляков — с ними то мы и начали перестрелки, потом к полякам подтянулись таджики и узбеки, бежавшие от советской власти, и можно было ожидать подхода каких-то немецких частей, так что вскоре в тех местах у нас было уже двадцать штурмовиков, шесть истребителей, батальон легкой пехоты — помимо защиты нашей базы они занимались обучением пуштунских отрядов хотя бы основам тактики.

А в полутысяче километров южнее мы 'обнаружили' белуджей — также иранское племя, не имевшее своего государства — в мое время они жили в юго-восточной четверти Ирана, южной части Афганистана и южной половине Пакистана, не доходя до Инда. Причем вдоль Персидского Залива их земли доходили до Ормузского пролива, а, напомню, в своем плане-максимум я рассчитывал дойти как раз до этих мест — как по северному, так и по южному берегу Персидского Залива. Соответственно, если предложить еще и белуджам создать свое государство, то и для нас будет легче подмять нужные территории — если границы все-равно перекраиваются, то чем больше будет перекроено — тем проще будет затеряться нашим республикам среди других. К тому же это будет в русле логики права наций на самоопределение — персам останется центральная часть Ирана, может, с выходом к морю через Бендер-Аббас — порт на северном побережье пролива. Хотя еще надо думать — слишком уж это важный стратегический пункт. Да и история богатая — во второй половине 15го века тут побывал Афанасий Никитин, а в первой половине того же века — китайский флот (мир — маленький !). Не, наверное, персам тут ничего не светит. А если уж на то пошло, то можно бы подумать и создании республик в северной части Ирана и Афганистана — там проживало много узбеков, таджиков, киргизов — под соусом объединения народов, живущих по разные стороны границ, их можно было бы и объединить, хотя бы в рамках Советского Союза, пусть и в разных республиках. Правда, многим эти республики нафиг не сдались — помимо тех, кто там проживал до революции, к югу от границ СССР жили и беженцы от советской власти. Так что там создание республик будет делом точно не легким, поэтому надо будет еще подумать — стоит ли туда лезть. И так уже залезли черт знает куда. Впрочем, с новыми транспортными самолетами мы могли залезть и дальше, что вскоре и пришлось делать.

ГЛАВА 15.

Вообще, постоянное появление новой техники кружило голову нашим военным. Да и мне, если честно. Иметь возможность перебросить по воздуху стрелковую дивизию на тысячу километров за одни сутки — это вскружит голову любому. И для этого понадобится всего тридцать самолетов. Пятнадцать 'наших' Пе-8 сделают рейс туда-обратно за четыре часа, ну еще час на погрузку-разгрузку-заправку. А это — полторы тысячи человек с боекомплектом и тремя сутодачами продовольствия. Итого — четыре рейса в сутки, шесть тысяч человек. Ну и в помощь пешкам — уже транспортники нашей конструкции — эти сделают два, может — три рейса — из-за меньшей скорости, и добросят еще три тысячи человек и что-то из умеренно тяжелого вооружения — минометы, крупнокалиберные пулеметы, СПГ. И затем эту дивизию можно подпитывать по этому же способу — пара самолетов в сутки обеспечат боеприпасы и продовольствие на двое-трое суток боев средней тяжести.

Хорошо еще, что наши военные не сразу просекли эту фишку — если поначалу я почти что продавливал использование крупных самолетов прежде всего как воздушного транспорта для снабжения наших войск, то теперь вояки уже начинали планировать крупные операции, хорошо хоть пока не полностью воздушно-десантные, а с посадкой основных сил на заранее захваченные аэродромы или же просто на ровные участки местности — не зря мы делали усиленные шасси.

Поэтому, когда к нам поступила информация, что один наш высотник, выполнявший разведку для РККА на дальневосточном ТВД, пропал над Кореей, военные сразу же выдвинули предложение, как их спасти. Причем не была известна ни причина, по которой пропал самолет — то ли был сбит, то ли потерпел аварию по техническим причинам, ни конкретное место, ни что с пилотами — ничего. Но уже поползли слухи, что пилоты непременно попали к японцам в плен, и их там пытают — у нас нашлись люди, которые порассказывали о зверствах японцев во время оккупации ими Дальнего Востока во время Гражданской войны. По чести сказать, целые сутки мы потратили на то, чтобы попытаться выяснить подробности у командования РККА — как в Москве, так и на Дальнем Востоке. Наш командующий отдельным полком воздушной разведки, что действовал на Дальнем Востоке, тоже почти ничего не мог прояснить — лишь уточнили район, где самолет выходил в последний раз на связь.

А все эти аналитические материалы по странам, включая азиатские — Китай, Япония, Тибет — они ведь собирались не только для меня. Их использовали и штабные — в качестве тренировок они составляли самые безумные планы действий, которые разбирались на многочисленных семинарах и штабных играх, в которых применялись уже девять ЭВМ. На Японию мы, конечно, до сих пор не смотрели, но по Индии у нас было несколько проработанных планов — от мелких диверсий до полноценного вторжения. Эти наработки и были взяты за основу, и уже через трое суток был составлен вполне приличный, хотя и авантюрный по сути план. Плохо было то, что не только военные, но и я — все совершенно потеряли берега. Технические средства кружили голову и вселяли уверенность в наших безграничных возможностях.

От Тебриза до Кореи — шесть с половиной тысяч километров, и с подвесными баками, да убрав все ненужное включая пулеметы — мы смогли бы долететь по прямой. Вот только много взять не смогли бы — человек двадцать с боекомплектом, и что они там смогут сделать — непонятно, ведь РККА там имела под три десятка дивизий и то проблем было море, даже выделить людей на поиски не смогли бы, не говоря уж о самолетах. Так что нам требовалось перекинуть туда хотя бы батальон — японцы ведь тоже не всесильные, а с нашими ДРГ они еще не сталкивались, поэтому подмять несколько провинций в горах, собрать, вооружить и обучить несколько партизанских батальонов из корейцев — это было нам посильно. Вот только этот батальон надо было перебрасывать через промежуточные базы, в которых тоже оборудовать зоны безопасности — а это снова батальоны и еще раз батальоны, не говоря уж об аэродромном обеспечении — количество грузов росло в геометрической прогрессии.

Причем я видел, что некоторые мои соратники же начинали сомневаться в успехе операции — не в том, что получится организовать все эти зоны, а в том, что спасем наших летчиков. Просто не успеем по времени. Ну я эту мысль и высказал, как старший в иерархии, раз никто больше не решался поставить свою карьеру под угрозу. Должен же быть хоть кто-то у нас благоразумным. Пусть им буду я. Но идея не ввязываться в авантюру не прокатила. И присутствовавшие на совещании — даже сомневавшиеся — твердо сказали 'Если только по Вашему прямому приказу'. Но на это уже не мог пойти я — такой приказ означал бы потерю уважения и поддержки в армейских кругах, что было чревато в дальнейшем, при возможном противостоянии со Сталиным. Да и слухи уже распространились слишком широко, чтобы вертать все взад — в штабы воинских частей, в военкоматы, в организации ОСОАВИАХИМА, даже директорам школ — поступали многочисленные заявления зачислить добровольцами в отряд спасения пилотов. Республика словно бы в полном составе сделала шаг вперед в ответ на даже не заданный вопрос 'кто хочет стать добровольцем ?'. Да, мы насаждали взаимовыручку, взаимопомощь, не раз было, что проводили наступательные операции только чтобы вызволить сбитых летчиков из-за линии фронта, поэтому отказаться сейчас — это подорвать веру в слова руководства республикой, прежде всего — мои. Ну я и дал добро.

'А у нас уже все готово' — сказали военные и под Тебриз пошла команда 'взлетайте'.

Первый десяток Пе-8 взял курс не куда-нибудь, а прямиком на Лхасу. А это более четырех тысяч километров. Ну да, более тысячи наших бойцов могли поставить на уши и подмять под себя весь Тибет. На мой вопрос 'А чего не над территорией СССР ?' мне сказали, что сейчас вся дальнобойная транспортная авиация все-равно нацелена на южное направление — там и развернута его инфраструктура — обслуживание, ремонт, погрузочно-разгрузочная техника, воздушное прикрытие, и разворачивать все это обратно под Смоленск (а ближе все будет уязвимо для немецкой авиации) — это терять время. 'А железные дороги — это долго' — добавили военные. Я понял, что от меня тут и требовалось-то лишь дать отмашку на начало операции, а дальше у военных все было расписано. То есть мне предполагалась роль стороннего наблюдателя. Что-то мне это не понравилось, но и возражать пока не было причин — самому было интересно, как будут действовать люди, если меня не станет.

Впрочем, свои ржавые пять копеек я все-таки вставил. Военные планировали следующее — создаем промежуточную базу на Тибете — при дальности рейсов в 4,5 тысячи километров мы сможем делать туда по одному рейсу в сутки — десять самолетов будут везти бойцов и грузы, еще пять — топливо для обратных рейсов. Затем, создав там базу и накопив пять батальонов, забрасываем их в Корею — от Тибета до Кореи — 3 тысячи километров — это уже полтора рейса. В Корее не просто садимся, а сначала выбрасываем парашютный десант, он зачищает местность, готовит площадку, и только потом идут следующие транспортники, которые разгружаются уже посадочным способом. То есть в Корее мы будем максимум через четыре дня, край — через неделю, если в Тибете не удастся договориться с местными властями о предоставлении мест для ВПП и потребуется зачистить площадь в радиусе десяти километров — дальнобойных пушек там не было, так что этого бы хватило.

Ну что ж, план был толковый, вот только с запредельным уровнем риска. Новые самолеты были еще недостаточно обкатанными, чтобы делать на них главную ставку. Там ведь потребуется перемахивать через горы высотой до восьми километров, садиться черт-те знает куда ... 'Надо разработать план Б' — сказал я и стал его рассказывать. У нас есть база в восточном Иране. Следующую делаем в Ваханском коридоре — в свое время Российская и Британская Империи прирезали Афганистану тонкую и длинную кишку, чтобы создать буфер между русскими и английскими землями в Азии. Коридор длиной почти триста и шириной от пятнадцати до пятидесяти километров был прикрыт с севера и юга длинными высокими хребтами, и, вытянувшись с запада на восток, был одним из проходов из Китая, точнее — Синьцзяна — в Афганистан и далее на юг Азии — это была южная ветка Шелкового пути. Соответственно, мы закупориваем его входы и выходы и спокойно обустраиваем там базу — никто больше не сможет перебросить туда достаточно сил, поэтому долину мы удержим, а через хребты много войск не проведешь — будут опасны только диверсанты, но с ними справимся — мы и сами те еще диверсы. Более того — рядом к северу — территории СССР, где мы сможем в случае чего получить помощь и топливо. Не бросят ведь своих если их совсем уж припечет. Потом, может, и будут проблемы, но от непосредственной опасности укроют. И вместе с тем в долине мы находимся вне юрисдикции властей СССР, так что не потребуются лишние согласования. Местным тоже не помешают дополнительная оплата да и защита. Далее — делаем промежуточную базу на востоке Тибета. Потом — Лхаса. Затем — еще одну промежуточную базу в Особом районе Китая — китайские коммунисты не откажут в помощи. Ну а там — уже Корея. И тогда получается следующее: Тебриз-восточный Иран — 1000 километров, далее до Ваханского коридора — 800, до восточного Тибета — 700, до Лхасы — 1200, до Особого района — 1400 и до Кореи — 1700. То есть каждый отрезок может быть покрыт нашими менее 'дальнобойными' самолетами, которых у нас мало того что гораздо больше, так еще они и отработаннее, то есть маршрут получается более надежным. Причем это не отменяет и дальних перелетов, когда один или два промежуточных узла могут быть пропущены, но зато так мы получим их дублирование, да и увеличение пропускной способности всего воздушного моста будет нелишним — так мы сможем задействовать под сотню самолетов разной грузоподъемности. Кроме того, так мы сможем перебросить штурмовую и истребительную авиацию — прикрытие с воздуха и поддержка наземных отрядов явно будут нелишними, хотя особых боев не ожидается — ну нет там сил, достаточных чтобы нас как следует обеспокоить. Да, придется оборудовать больше баз, то есть часть этой увеличенной пропускной способности будет съедена на оборудование инфраструктуры, но зато потом ...

Следующие пять часов мы потратили больше на конкретное планирование этой новой схемы, чем на ее принципиальное обсуждение — схема понравилась всем. Даже были улучшены ее характеристики по топливу — для восточноиранской базы топливо можно было подкупать у местных — договоренности уже были, для ваханской — получать через границу — из Советского Союза, для восточнотибетской — из Синьцзяна — по двум последним мы почти сразу получили добро из Москвы плюс контакты в Синьцзяне — от нас требовалось только золото на оплату самого топлива и транспорта — то есть многочисленных мулов, верблюдов и погонщиков. Ну да ладно — золота и серебра у нас было более чем достаточно — мы взяли несколько походных касс турецких и иранских дивизий, в турецких и иранских банках также было захвачено немало ценностей, а чтобы не было проблем с населением, мы пока зафиксировали его вклады в пересчете на золото на дату 'мобилизации вкладов', как мы назвали это деяние, а как будем потом разруливать — потом и подумаем, нам главное на данный момент снять хоть часть напряженности в новых землях. Ну а уж награбленные турецкими вояками ценности шли нам вообще безо всяких вопросов. Так что деньги были. В Китае тоже нашлось топливо — и в виде бензина, и в виде спирта. Впрочем, топливо было и в Лхасе — из Индии его и раньше привозили, а тут вдруг совершенно неожиданным образом обнаружились немалые запасы — минимум на несколько десятков рейсов.

Еще когда мы только начали обсуждать измененный план, наши самолеты уже подлетали к Лхасе, а через час пошли сообщения 'Ведем бои с немцами'. Оказалось, что немцы также посматривали на Тибет как промежуточную базу для прокидывания моста к своим союзникам в Японии и Китае — с японцами было понятно, но и в Китае многие еще помнили, как немцы обучали армии губернаторов еще Цинской династии, да и потом — в двадцатых, тридцатых — контакты не прерывались. Вот немцы и решили устроить воздушный мост из западной Индии в восточный Китай. И в качестве промежуточной базы выбрали также столицу Тибета — Лхасу. Там были и ровные площадки для ВПП, и достаточно населения в качестве трудовой силы, и близость властей позволила бы быстро решать возникающие вопросы, ну и немецкие экспедиции тридцатых там помнили. А тут — мы ... Судя по допросам пленных, немцы приняли наши самолеты за свои, поэтому первые два самолета сели успешно, и лишь разбегающиеся в разные стороны группы десантников наперевес с русским матом и автоматом дали понять, что вышла ошибка. Но было поздно. Немцы еще успели повредить малокалиберными зенитками первый севший самолет, но затем наши десантные отряды добрались до зенитчиков и последующие машины садились уже лишь под редкими попаданиями винтовочных пуль и автоматных очередей. В последовавшем двухчасовом бою наши десантники отогнали немцев от их же аэродрома, отжали к горам, зачистили город — и аэродром был готов принимать новые самолеты. Севшие первыми машины заправили захваченным у немцев бензином, загрузили туда раненных и убитых, несколько пленных из высших чинов, и отправили обратно. А делегация от наших десантников уже вежливо но настойчиво 'записалась' и тут же прошла на аудиенцию к далай-ламе, чтобы утрясти некоторые моменты по взаимодействию. Так начиналось новое государство — Советская Социалистическая Теократическая Республика Тибет.

На момент нашего там появления Тибет был теократическим государством, формально — зависимым от Китая, точнее — он был зависим от династии Цин, но так как она отказалась от власти в Китае, то Тибет юридически кому и должен был бы подчиняться, так это Маньчжоу-Го, точнее — ее императору Пу И — последнему представителю маньчжурской династии, хотя китайцы считали иначе, да и в мире не было единства по этому поводу. Всем там заправляло духовенство, а главным правителем Тибета был самый главный лама — Далай-лама. После смерти очередного Далай-ламы монахи начинали поиски очередной его реинкарнации, для чего по всей стране рассылались монахи, которые искали новорожденных, отвечающих определенным требованиям и на которых указывали знаки. А руководит всей этой операцией Панчен-лама — второй лама в иерархии тибетских лам. И наоборот — после смерти Панчен-ламы именно Далай-лама руководит поисками реинкарнации Панчен-ламы. То есть власть в Тибете ненаследственная, но ее передача следующему лицу — момент невнятный, темный, подверженный махинациям, как и смерть — так, в 17м веке премьер-министру удавалось скрывать смерть Далай-ламы целых пятнадцать лет и все это время править от его имени. Более того — хотя Далай-лама считается старшим, оба ламы обладают властью, землями и средствами, поэтому между ними, точнее — их кланами, возможны конфликты, а так как ламы, а соответственно и кланы, могут сменяться, а старые при этом сохраняют какие-то ресурсы, и все это длится много веков, то наслоений интересов и источников силы на Тибете хватало. Так, конфликт начала двадцатого века закончился лишь в тридцатых годах со смертью обоих лам, и конфликт был нешуточным — вплоть до того, что панчен-лама отбыл в Китай под крыло Гоминьдана, то есть к недругам Тибета. И сейчас — на осень 1943 года — существовало два Панчен-ламы — конкурирующие кланы тибетской элиты уже который год все никак не могли прийти к согласию, кто же из двух кандидатов является реинкарнацией Панчен-ламы, которым обоим было по пять лет. То есть раскол уже существовал даже по этой линии, и оба лагеря наверное не откажутся от помощи в обмен на услуги — у них есть земли, люди, ресурсы чтобы и предоставить их нам в пользование, и наладить взаимовыгодный обмен ресурсами и услугами.

Непосредственным управлением страной занимались министры центрального правительства, которых пожизненно назначал Далай-лама — снова нешуточные страсти и причины для раздоров между группировками — кого продвинуть сначала в качестве кандидатов, а затем — кого из кандидатов назначат на посты. Для монахов и мирян существовали свои нормы права. Высшая власть была у Далай-ламы. Теократия проявлялась и в том, что администрация почти всех уровней включала представителей духовенства, но так как тут было несколько школ буддизма (и гелуг считалась государственной, то есть основной) и между ними порой вспыхивали конфликты, то даже по этой линии была возможность маневра. Более того, хотя власть Далай-ламы — не только духовная, но и светская — была абсолютной, он не мог ею пользоваться как ему заблагорассудится — приходилось согласовывать интересы с высшими слоями общества, к которым принадлежали аристократы и их потомки, большие чиновники, высшее духовенство (среднее сословие составляли купцы, монахи, низшие чиновники, а низшее — крестьяне, а также те, кто был так или иначе связан с убийством: мясники, кожевники и те, кто работал по металлу — то есть рабочий класс). Кроме того, на время малолетства Далай-ламы высшую власть осуществлял регент, которого назначала Национальная ассамблея — и вокруг этого назначения также постоянно кипели нешуточные страсти соперничавших группировок — несмотря на все эти реинкарнации, буддисты хотели жить здесь и сейчас.

В правительстве было два первых министра — мирянин и монах. Гражданское управление осуществлял Совет министров, в который входили три чиновника-мирянина и один монах. Ниже Совета находился орган управления, состоявший из департаментов: политического, военного, экономического, юридического, иностранных дел, финансов и образования. Совет из четырех монахов и дворецкий управляли религиозными делами, дворецкий также был хранителем личных сокровищ Далай-ламы и возглавлял лесной департамент. А ниже были чиновники провинций, но власть на местах осуществляли аристократы и монастыри — те, кто владели землей — как таковой полиции в Тибете не было.

Высшие государственные должности обычно занимали родственники Далай-лам и представители древних родов, особенно возводившие свою родословную к прежним далай-ламам и их министрам. Таких семейств было всего 197, из них 25 пользовались наибольшим влиянием — вот еще одна линия раскола — и внутри групп, и между группами. Аристократы имели преимущества на должности, привилегии, почести. Потомственная аристократия была служилой аристократией, из каждой семьи лишь один сын замещал одну должность из тех, что были зарезервированы для чиновников-мирян. Остальному населению Тибета также могло повезти, но только по религиозной стезе — гражданские заслуги ничего не давали. Самый быстрый путь — родить в своей семье ребенка, в которого реинкарнируется Далай-лама или кто-то из других высших лам. Либо кто-то из семьи шел в монахи и добивался повышений именно по этой линии. Ну либо пойти в солдаты и за свои заслуги в военном деле получить наследственный титул и землю. Все — других путей воздействовать на политику государства у народа не было — еще одна линия раскола.

Вся земля в Тибете формально принадлежала Далай-ламе, а остальные ею только пользовались — правительство, феодалы, церковь, чиновники, крестьяне — ну то есть как у нас, только у нас землей владело государство. Сходным с нами был и режим труда — в страду — по 18-20 часов, зато зимой было много свободного времени. Земли, принадлежащие правительству, обрабатывали также крестьяне — таких крестьян была половина населения и землю они получали по наследству — государство не было заинтересовано в текучке кадров. Впрочем, на остальных землях была такая же система. Причем крестьяне были вольны заниматься и не земледелием, в перейти в торговлю, ремесленничество — лишь выплати оплату земли либо найди, кто будет обрабатывать ее вместо тебя — порой не такая уж и простая задачка. Ну либо убежать — если три года отсутствовал и тебя не поймали и не вернули владельцу -все, считаешься свободным человеком. Крестьянские семьи объединялись в общины, которые выбирали старост — последние следили за уплатой налогов и отбыванием повинностей, а также за судопроизводством по мелким вопросам — то есть старосты по сути становились чиновниками от государства и владельцев земли, а не представляли народ. Хотя — общинные вопросы решались на собраниях — то есть какие-то зачатки демократии там были, останется развить их до уровня Советов.

Так что все было очень неоднозначно. Как я писал ранее, в десятых-двадцатых годах даже Далай-лама, несмотря на всю абсолютность своей власти, не смог провести все реформы, что задумал, и был вынужден их сворачивать под давлением части духовенства и аристократических кланов. А после его смерти и победы реакционных сил в 1934 году много реформаторов было сослано в отдаленные районы либо вообще бежало в Индию или Китай. Так, в 1931 году монах, который был главой ведомства электрических машин (в Лхасе была своя электростанция), сформировал полк из среднего слоя горожан, то есть не из крепостных и не из аристократов, но вскоре он попытался устроить мятеж против лам (монах — и против лам !), мятеж был подавлен, полк разогнан, монах ослеплен. Восстание в Каме также было подавлено, и восставшие с семьями перебрались в Китай под защиту ханьцев. В том же 1934 году Национальная ассамблея выбрала регентом нового далай-ламы и первым министром людей молодых и неопытных, но набравшихся западных веяний. Они тут же попытались преобразовать систему управления, чтобы главы провинций не назначались далай-ламой пожизненно, а выбирались тем же Национальным собранием на четыре года и отчитывались перед премьер-министром, а не далай-ламой. Вскоре регент и премьер были арестованы за попытку государственного переворота. Ну то есть люди, находившиеся в Национальной ассамблее, запустили на минное поле тибетской политики молодых да ранних из тех, кого не жалко — из захудалых кланов, чтобы посмотреть, что с ними сделают другие силы — иначе таких бы просто не выбрали — видно же было, что они из себя представляют, значит, запрос на реформы в тибетском обществе был довольно широкий, и, хотя и не обладавший еще достаточной силой, но вместе с тем поддерживавшийся и частью элиты — в Национальном собрании посторонних людей нет. Когда мы рассматривали варианты действий, то по одному из них можно было бы найти эти силы и опираться на них, а можно было бы и просто завалиться и отжать пару долин под свои нужды, но последний вариант был менее приемлемым, так как означал постоянное состояние войны с окружающим населением, хотя при нашем вооружении и технологиях это не составляло бы проблем — уж если сами местные начиная с пятидесятых годов моей истории тридцать лет вели партизанскую войну против китайцев, то с нашими знаниями и навыками там можно было бы сидеть вечно. Правда, поведение китайских коммунистов в тибетских землях во время их Великого Похода несколько подмочило и нашу репутацию — тогда Мао сотоварищи не только устанавливали советскую власть в восточных регионах Тибета — в провинции Сиккам — но и разрушали монастыри, грабили местных жителей. Да и в Монголии коммунистическая власть разрушала монастыри, что тоже не вело к взаимопониманию с коммунистами.

К счастью, в стране постоянно появлялись все новые и новые реформаторы, которые отвечали запросам части общества на улучшение жизни и необходимость вырваться из оков феодализма. И им была нужна помощь извне. Так, в 1941 году регентом при новом Далай-ламе стал Нгаван Суранбон — настоятель монастыря недалеко от Лхасы, тогда как до него регентом был настоятель монастыря Радэн из области Амдо (северо-восток Тибета) — они враждовали с Лхасскими элитами, поэтому нового ламу поначалу искали где только можно и нашли — о чудо ! — в крестьянской семье неподалеку от того же монастыря Радэн (хотя по сравнению со скрытием смерти далай-ламы в течение пятнадцати лет данный трюк был невинной шалостью). Нгаван взялся за старое новое — опять начались сборы недоимок с монастырей, были открыты светские школы с изучением иностранных — прежде всего английского — языков. Понятное дело, это не нравилось ни монахам, ни части населения, поэтому вскоре образовалась оппозиция во главе с бывшим регентом предыдущего Далай-ламы.

С нашим появлением события ускорились (в РИ они происходили в 1947 году). Регент-реформатор получает посылку с гранатой, после чего поднимает войска и окружает два монастыря, которые были центрами оппозиции. Монахи поднимают восстание, но против более-менее современной армии с нарезными винтовками они со своими в основном кремневыми и фитильными ружьями не катят — при подавлении восстания погибает более трехсот (в РИ — двухсот) монахов, а руководителей все-равно арестовывают и бросают в тюрьму. Наши СПГ-9, РПГ-7 и подствольники тоже внесли свою лепту, а более всего — тактика наших штурмовых групп — регент настолько проникся уважением к нашим бойцам, что немедля захотел создать армию по нашему образцу. По стране прокатились аресты сторонников восставших. То есть несмотря на то, что Тибет был теократическим государством, нашлись достаточные силы, которые были готовы выступить с оружием в руках против части религиозных деятелей, более того — не побоялись применить против них оружие. Реакционеры были объявлены пособниками китайцев, благо что бывший регент особо не скрываясь и так вел переговоры с китайцами из соседних провинций, чтобы те посадили его на пост регента. Главари и более двухсот сторонников были казнены, остальные отделались парой сотен ударов плетьми (если это можно назвать 'отделались') и посажены в тюрьму. Нескольким сотням удалось сбежать в соседние земли. Кто-то побежал к Чану Кайши — жаловаться на коммунистов, захвативших Тибет (то есть на нас; в РИ также сбежали к Чан Кайши и жаловались на кого-то другого), и заодно просить чтобы китайцы назначили регентом его. Кто-то ушел в горы и начал партизанить. Но в основном народ воспринял расправу с мятежниками пока спокойно. Мы же ковали железо не отходя от кассы.

ГЛАВА 16.

Тибет стал для нас первой площадкой, на которой мы отрабатывали технологию встраивания в существующие властные структуры. Конечно, не все шло гладко, но в целом я был доволен результатом. Начали мы (вместе с регентом), само собой, с раздачи крестьянам земли сбежавших аристократов и тех храмов, чьи руководители участвовали с мятеже. А это немалые участки. Примерно третью пахотных земель Тибета владели монастыри, четвертью — аристократы, остальным — государство. А крестьяне якобы обрабатывали эту землю и часть урожая брали на прокорм себе, часть отдавали землевладельцу. Причем власти убеждали весь мир, что в Тибете нет крепостного права и крестьяне связаны с землевладельцами лишь арендными обязательствами. Но при этом даже безземельные крестьяне, которым не хватило земли даже для аренды, все-равно выплачивали хозяину часть заработков, хотя ничего не арендовали — ну явное же крепостничество.

Именно безземельщики и стали прежде всего опорой в проведении реформ, они же массово начали записываться и в наши отряды, благо что опыт взаимодействия с коммунистами у тибетцев уже был — еще в середине тридцатых китайские коммунисты зашли в восточные районы Тибетского нагорья — историческую область Кам — и там проводили свою аграрную политику — отнять землю у помещиков и раздать крестьянам. Поэтому коммунисты и получили поддержку населения, хотя потом им пришлось оттуда уйти под натиском гоминьдана и все вернулось на круги своя, но через два года коммунисты снова пришли в те места, и так как обстановка изменилась — шла необъявленная война с Японией, то коммунисты создавали там выборные органы власти уже с участием помещиков в рамках своей новой политики 'открытых дверей'.

Мы пока создавали подобным образом местные органы типа для организации кооперативов, но цель была заменить власть помещиков — в Тибете по сути не было как таковой полиции и тому подобных органов — власть на местах исполняли сами землевладельцы — это снижало расходы центрального правительства, но вместе с тем вело к произволу местных хозяйчиков. Поэтому создаваемые нами местные советы были на руку как центральному правительству, так и населению (в РИ несколько позднее регент провел реформу по усилению вертикали власти — зарплату местным чиновникам стало платить правительство), и возражали против них лишь землевладельцы да их приспешники, но пока — более-менее тихо — смотрели куда все будет поворачивать, да и после показательно быстрого подавления мятежа рыпаться было неразумно. Собственно, деваться им было некуда — альтернативой было лишь подлечь под китайцев, так как даже немцы, вроде бы и находились недалеко, но всем было понятно, что пока они не представляют тут большой силы, а индийцы — те мало того что заняты междоусобными разборками, так они скорее подомнут Тибет под себя чем вступятся за помещиков только из альтруизма. То есть тоже не выход. С японцами, поляками, монголами — была примерно такая же картина — местные помещики никому из них не нужны.

Монахи тоже сидели тихо. Да, в СССР были гонения на буддистов, но тут в Тибет пришли какие-то другие русские, среди которых буддистов хватало, так что гонений можно было пока не опасаться — китайцы или мусульмане — вот те скорее могут начать разрушать буддийские храмы, как уже не раз бывало. А разрушать в принципе было что — в стране было порядка десяти тысяч монастырей при населении внутреннего Тибета под три миллиона (плюс во внешнем — на территориях Тибета, которые входили в китайские провинции Цинхай, Сычуань и Юннань — еще под полтора миллиона тибетцев). И от каждой семьи в монастырях находилось как минимум по одному монаху — наряду с многомужеством монашество было одним из способов решить продовольственную проблему — население практически не росло. Правда, проблема решалась за счет инстинкта продолжения рода конкретных индивидов, да и в монахи частенько забирали насильно, так что уже начался небольшой отток из монастырей — дармовая рабочая сила не желала быть безвольной скотинкой несмотря на все промывание мозгов, ну и о детях можно было уже подумать — мы где только можно рассказывали о передовых методах земледелия, теплицах, агротехнике — у людей появлялась надежда, что Тибет сможет прокормить большее число ртов. Эти же люди и вливались в отряды создаваемой нами народной гвардии — из семьи они уже давно вырваны, их там никто особо и не ждет — хотя многих монахов родственники подкармливали, но вот делиться имуществом и тем более землей никто не будет — имущества и так мало, а земельные наделы запрещено дробить — они доставались только одному из наследников, остальные шли в монахи, солдаты, батраки, пастухи, кому повезет — садились на свободный надел. Тоска. Ну а наши инструктора начали усиленно обучать как войска центрального правительства, так и народногвардейцев — в случае объединения Китая предстоят серьезные бои, да и надо было освобождать занятые китайцами провинции Амдо и Кам, чтобы все Тибетское нагорье стало тибетским.

Конечно, сейчас многие тибетцы были настроены националистически, но в своих отрядах, в местных советах и артелях мы уже начали агитацию коммунистических идей. И многие тибетцы, особенно беднота, воспринимали их как минимум благосклонно. Проблема была прежде всего в языковом барьере — порой приходилось общаться через немецкий, английский, китайский языки — где кто нашелся из знающих другие языки тибетцев или — наоборот — иностранцев, знавших тибетский. Впрочем, тибетцев мы привезли и своих — почти сотню человек. Кто-то оказался на территории СССР, а то еще и Российской Империи, по религиозным делам, кто-то по линии Коминтерна, но первичный языковый барьер был сломан сразу. Были люди и других национальностей, знакомых с тибетским языком, особенно среди советских буддистов. У нас вообще были люди почти тысячи национальностей — даже два индейца из Анд, китайцев так вообще под три тысячи — в БССР до войны было аж два китайских колхоза — завезенные царем в качестве гастарбайтеров китайцы как отвоевали в Гражданскую, так и осели у нас. Но и русский мы начали преподавать местным — небольшую методичку на сотню слов выучить несложно — несколько глаголов — сидеть, стоять, лежать, иди, молчи, несколько слов типа вверх, вниз, больше, меньше, быстро, медленно, счет до десяти, человек, животное (даже без уточнения — просто абстрактный термин), свой, чужой, враг, времена дня, основные цвета, пара десятков предметов и материалов — собственно, чтобы была возможность обсудить текущую ситуацию. Ну и сами, естественно, учили те же наборы слов на местном языке. Для ситуаций более длительных — тут уже требовалось полтысячи слов, это учили уже дольше, но это и было уже менее критичным. Хотя, когда я прибыл сюда через полгода, везде чаще всего звучал русский мат — общение тибетцев происходило прежде всего с нашими инструкторами, которые натаскивали их в военном деле, а натаскивали их используя русский командный — вот и заучивали прежде всего его. Я потом не раз сталкивался с этим явлением — русский мат для многих становился первым языком межнационального общения и окном в Большой Мир. Открывали мы Большой мир и с помощью наглядной агитации — фотографии наших людей, техники, городов, полей, природы — люди с жадностью впитывали новую информацию. Немцев мы тоже показывали, но для показа отбирали фотографии, где не было свастики — а то их начинали воспринимать как своих.

Поначалу мы действовали в основном вокруг Лхасы, но за последующие полгода была проделана огромная работа. Так, помимо советов как властных структур были созданы Миманг Цонгду — Народные союзы, в которые вошли крестьяне и солдаты тибетской армии, кустари, небогатые землевладельцы — впервые в тибетской истории были созданы общественные организации народа, а не аристократии. Пока это были больше совещательные органы, да и советы отличались от них немногим — у них было право принятия решений насчет мелких проступков граждан и решения хозяйственных вопросов на суммы до эквивалента в десять овец в неделю, чтобы у людей не возникало излишних соблазнов — на большие суммы или наказания требовалось обращение уже в вышестоящий совет или в народный суд. А так — подправить водосток, починить колодец, стенку, построить мостик через ручей — частично такие работы ранее, конечно, делались силами общины, ну так теперь за это еще и платили, а где не было достаточно навыков или рабочей силы — можно было нанять на стороне — всем такая система была выгодна.

Вопросы финансирования пока еще не были решены — на первых порах деньги на советы были от нас, разве что мы оформили эти суммы как кредит тибетскому правительству — выборы в Народную Палату Верховного Совета решили сделать через два года, тогда и будет решен вопрос с финансированием, и пока в ВС будет две палаты — новая — Народная, и существующая — Национальная ассамблея — из представителей знати. С равноправием и перевыборами в случае вхождения палат в клинч — все как и у нас, хитрость тут была в том, что перевыбираться в эти палаты должны были новые люди (раз предыдущий состав не договорился), и так как аристократов было заведомо меньше, чем простого народа, то исход в общем понятен, разве что будет потрачено много времени, а то и нанесен урон из-за бездействия — но этот урон должна будет оплатить сопротивлявшаяся сторона, чья позиция оказалась проигрышной. То есть опять же — аристократы. Уж не знаю — то ли мы не видели тут каких-то подводных камней, то ли аристократы тут слишком наивные (что вряд ли — столько веков держать народ в повиновении — это непросто, нужен навык, который прививается с детства родителями), но прошло это предложение на удивление легко, что и настораживало. Скорее всего следует ожидать какого-то хитрого хака этой системы со стороны аристократов. Самое простое — подкуп народных депутатов, ну так от этого мы не были застрахованы и в других случаях. Впрочем, возможно тут я боялся собствено тени — и сами аристократы не были единым монолитом, некоторые так стали чуть ли не первыми членами Компартии Тибета. Так же легко прокатила и передача части судебных полномочий народным судам — но тут скорее сыграло роль то, что далай-лама сейчас фактически не правил по малолетству, а правивший от его имени регент хотел таким образом выбить часть власти из-под других аристократов и духовенства — мостил площадку для себя-будущего. Потому и с нами был 'вась-вась'.

Естественно, было отменено деление населения на три категории и девять разрядов, и за убийство что мясника — самой низшей категории, что ламы или вана — самой высшей — теперь надо было одинаково платить огромный штраф и отрабатывать на общественных работах, ну а если с отягчающими или повторно — смертная казнь, которую пока временно отменили с заменой на пожизненное (последнее — ввел в РИ и Далай-лама, но позднее). Конечно, высшие слои роптали — ведь раньше за убийство человека из низшей касты они могли кинуть мелкую монетку и пойти дальше, а вот за убийство человека из его круга убийца должен был платить золота по весу трупа. Теперь убийство становилось очень невыгодным для всех, не развлечешься. Да и частные тюрьмы аристократов и помещиков были упразднены, а дела заключенных в них людей начали пересматривать — ведь ранее суд вершил сам владелец земли, и как там повернет его левая пятка — было неведомо.

Занимались мы и просвещением передовым общественным наукам. Так, была открыта школа и несколько классов для изучения марксизма-ленинизма, а также Школа Кадров, где народные депутаты обучались управлять своими сообществами на новых принципах (хотя многое мы взяли из существующего, благо что традиции возникают не просто так, а исходя из местных условий, в которых мы пока плохо разбирались и потому старались не рубить с плеча). Стали появляться и общественные организации. Естественно, появилась Компартия Тибета, комсомол, пионерская организация, создали Культурную ассоциацию патриотической молодежи и Женскую патриотическую федерацию Лхасы — в дальнейшем эти организации стали распространяться и на другие города (в РИ эти организации создали китайцы незадолго перед или сразу после завоевания Тибета; тибетские женщины были вполне боевыми дамами — в начавшейся в середине-конце 50х годов войне против китайцев они зачастую воевали наравне с мужчинами и даже возглавляли партизанские отряды).

Организовали мы и несколько артелей по производству сельхозинвентаря — металлические кирки, мотыги, бороны, топоры, сохи. Не сказать, чтобы тут не было этого производства, но с нашим оборудованием, инструментами и поточной организацией труда выходило проще, дешевле, надежнее. Заодно в Лхасе мы создали четыре показательных предприятия — слесарную и пошивочную мастерские, шорную и шерстоткацкую артели. Около Лхасы начали добывать уголь и создали агротехническую станцию, где выращивали пшеницу, картофель, лен, сою, огурцы, арбузы, перец, баклажаны, хлопок, чай и масличные культуры — больше для демонстрации урожайности при грамотном агротехническом подходе — с механизированным поливом, внесением удобрений, использованием более урожайных сортов. Завлекали крестьян новинками, но не только — повсеместно под руководством советов начались ирригационные работы и посадка деревьев, а чтобы у крестьян были средства на оплату всего этого богатства — мы стали выдавать им товарные ссуды на покупку орудий, семян и других товаров, на проведение ирригационных работ, и за следующие три года выдали ссуд в эквиваленте более чем на полтора миллиона рублей — вроде бы и немного, но полностью укомплектовать хозяйство металлическими орудиями труда и более продуктивными семенами, подвести к участкам воду — это большое подспорье в облегчении труда и повышении его продуктивности. За это время с нашей помощью земледельцы освоили 3300 га новых посевных площадей, с начала 1944 в в Лхасе открылись курсы по подготовке агрономов и зоотехников, а благодаря ветеринарным мероприятиям в одном только 1943 году привили и вылечили более 90 тысяч голов скота, тогда как до этого случались падежи до 80 процентов поголовья (в РИ все это делали китайцы в начале 50х годов). Собственно, как только мы пропихнули передовые отряды дальше на восток, транспортные самолеты стали завозить на Тибет десятки тонн гражданской продукции, медикаментов и оборудования, десятки специалистов — надо было быстро и наглядно показать местному населению преимущества советского образа жизни.

Привлекали мы тибетцев не только устроением их сельхозучастков, но и новой работой, которая к тому же оплачивалась серебром — в какие-то моменты денег становилось настолько много, что цены шли вверх и приходилось подкупать у правительства, крупных землевладельцев и монастырей зерно, чтобы выбросить его на рынок и сбить цены — для этого мы создали под крышей советов Бюро по поставкам зерна, которое стало альтернативой уже существовавшим государственным запасам — последних хватало на три года неурожаев, и мы хотели довести свои запасы хотя бы до года — приходилось много строить, прежде всего — дороги, ирригационные каналы, небольшие заводы и фабрики, так что запас продовольствия не помешает в любом случае, тем более что эти стройки мы использовали не только для улучшения инфраструктуры и развития местной промышленности чтобы занять заметное место в экономике, но еще для того, чтобы обеспечить бедняков — нашу пока основную опору — доходами, а главное — проводить через эти стройки внедрение коммунистических идей в ширнармассы — мы сразу же сделали упор на работу именно с низшими и средними слоями населения (в РИ китайцы после завоевания Тибета сначала делали ставку на элиту — аристократов и торговцев, которые, как предполагалось, потянут за собой неграмотные народные массы в сторону революции — как будто элите нужна эта революция (китайцам потом все-равно пришлось переориентироваться на бедноту и середняков)).

Правда, через полгода цены все-равно выросли уже в два раза — все-таки денег на руках населения становилось все больше, а продуктов — наоборот — вокруг было не так чтобы много, особенно учитывая голод, свирепствовавший на востоке Британской Индии, где в мое время был Бангладеш — английские колонизаторы перед приближением японцев мало того что вывезли оттуда весь рис, до которого только смогли дотянуться, но и уничтожили много — десятки тысяч — лодок, чтобы затруднить японцам переправу через реки — в итоге невозможно было ни ловить рыбу, ни подвезти рис из удаленных районов, и от голода уже погибло несколько миллионов человек (РИ), правда, японцев все эти меры не сдержали (в РИ японцы были остановлены британско-индийской армией, в АИ индийцы заняты междоусобицами). Но это странным образом сыграло нам на руку — мы ведь часть зарплаты выплачивали питанием, причем довольно сытным, так что к нам потянулись уже и те, кто до этого относился к нам с недоверием. А потом удалось удачно закупить несколько сотен тысяч тонн риса и пшеницы в Кашмире — там местные жители опасались скорых реквизиций непойми от кого — то ли от Объединенной Армии Пуштунских племен, то ли от Хайдарабадской армии, то ли от Пенджабской, а может и от Всеиндусской армии имени Неру — последний вовремя погиб от взрыва бомбы, заложенной то ли тамилами, то ли телугами, хотя злые языки поговаривали, что взорвали его свои же — своей политикой ненасильственонй борьбы он довел индуистское движение до ручки и многомиллионных жертв в начавшейся кровавой каше. В общем, кашмирцы опасались всех и охотно отдавали нам продовольствие в обмен на серебро и золото — последние легче спрятать. Правда, часть продуктов нам пришлось предать индийским коммунистам, тем более что именно они организовали каналы и навели связи, но и нам досталось немало.

Развивали мы и собственное сельское хозяйство — прежде всего на государственных землях и землях аристократов и помещиков, которые относились к нам лояльно — мы предполагали, что более быстрое развитие наших союзников перетянет на их сторону большинство населения или же люди потребуют ввести такие же порядки и на других землях — пока мы действовали мягкой силой. Столковались мы и с одним из Панчен-лам, которого поддерживала дружественная нам группировка аристократов, поэтому земли более чем трех сотен монастырей тоже включились в организацию сельхозкооперативов, артелей и колхозов. Даже созданная в Индии из тибетских эмигрантов и беженцев прокитайская Партия реформ Западного Тибета переметнулась с позиций вхождения Тибета в состав Китая на позиции создания самостоятельного государства, благо что в Китае и входить-то было некуда — разрозненные провинции если и не вели явную войну между собой, то были как минимум враждебны друг другу. За счет членов этой партии доступные нам сельхозугодья также увеличились — в итоге к весне 1944 года под нашим руководством было уже треть пахотных земель У-Цанга и по четверти в Амдо и Каме — прежде всего с этих земель мы и получали продовольствие для оплаты наших строек.

Помимо народногвардейских отрядов мы натаскивали и армию правительства. Несмотря на европейское оружие и реформу, боеспособность тибетской армии была низкой. Оружие было в основном устаревшее, времен Первой мировой, государство интересовала только численность, а не подготовка войск. Обученные в Индии военные инструкторы знали, как пользоваться современным оружием — пушками, пулеметами, минометами — всего в армии было 8500 солдат и офицеров, 50 пушек, 250 минометов, около 200 пулеметов и около 30 тысяч винтовок — в основном на складах. Оружие доставлялось из Индии караванами до двух тысяч мулов. Команды отдавались на смеси тибетского, урду и английского. Вместо наград и званий солдат получал повышение зарплаты. В случае победы ему полагалась часть трофеев. Эта система была эффективна для борьбы с разбойниками да армиями китайских милитаристов, но не в современной войне. Тибетцы видели, как быстро мы разобрались с немцами, как умело взяли под контроль Лхасу, поэтому эксцессов не было, тем более что мы не нарушали безобразий, вели себя культурно и уважительно, за все продукты платили серебром и золотом — таких везде любят. К тому же мы сделали несколько подношений в монастыри, поэтому население подуспокоилось — их религию никто трогать не собирается.

Летом 1944 года, когда система советов уже окрепла, а армия центрального правительства и советские народные отряды были достаточно обучены и экипированы, регент от имени Далай-ламы провел два важных закона — были освобождены от долгов неплатежеспособные бедняки (как и в РИ) и начался выкуп земли у аристократов обратно государству (в РИ реформа началась незадолго до вторжения китайцев, то есть в 1949-50 годах). Первый закон был хотя и радостным, но нам немного мешал — до того мы привлекали в свои ряды бедняков в том числе и переводом их долга на себя с последующим приемом на работу к себе же в рабочие стройотряды и сельхозкоммуны — у нас бедняки могли заработать гораздо больше и наконец-то выплатить нам свой долг. Но к тому времени наша система хозяйствования показала уже такие успехи, что этот канал пополнения людьми по большому счету уже и не требовался.

Вот где мы действовали более агрессивно — так это во внешней торговле. Шерсть была главным источником экспорта Тибета. Также Тибет экспортировал буру, соль, хвосты яков (в США их использовали для бород Санта-Клаусов), шкуры, мускус, благовония, лекарственные растения, медвежья желчь, сухая кровь оленя, разнообразный скот. А импортировали шерстяные ткани, хлопчатобумажную одежду, шелк, хлопок, керосин, стекло, ремесленные товары, железо и медь (и это в горную страну, где металлов должно быть как грязи !), рис, фрукты и лекарства. Вот этот товарооборот мы и прибирали к рукам, прежде всего — через систему советов, чтобы у них появился независимый от правительства источник финансирования как самих депутатов, так и их инициатив. Мы же обеспечивали внешнюю силу, которая в случае чего прикроет эту торгово-закупочную деятельность. А прикрывать вскоре пришлось — в результате этой деятельности многие торговцы, чиновники и монастыри лишились источников к существованию — с торговцами все понятно, чиновники еще не везде были переведены на зарплату от центрального правительства и жили с оборота на своей территории, а монастыри занимались торговлей не от хорошей жизни — более половины их влачили полунищенское существование и торговля была существенным прибытком к их скудному столу. А тут еще и разрешение монахам уходить из монастырей — понятное дело, многие шли к нам ради перспектив и другой жизни, а тут еще и довольно широкое распространение коммунистических идей, хотя мы и нашли максимальное возможное число параллелей с буддизмом — над этим у нас корпели более сотни человек, дополнение, а то и замена традиционной тибетской медицины западными — нашими и английскими из Индии, кто смог бежать — врачами и медсестрами — все это, забегая на год вперед, привело к мощному восстанию осенью 1944 года.

Заправилами были так называемые 'Три главных монастыря' — самых мощных и обеспеченных монастыря Тибета и его главной, государственной, школы гелуг. Монастыри других школ, хотя и не представляли ведущей силы, за восстание особо не вписывались — в попытках заполучить как можно более широкую поддержку мы работали прежде всего с негосударственными религиозными школами, так как они были существенно слабее гелуговцев как по числу, так и прежде всего по ресурсам — земле, людям, финансам, поэтому их проще было привлечь к сотрудничеству или просто подмять. А гелуговские монастыри уже не в первый раз шли даже против своего руководителя — Далай-ламы — именно они заставили свернуть реформы конца двадцатых — тогда тоже перестраивалась армия, создавались светские школы, создавались какие-то зачатки промышленности. Вот и сейчас монастыри поперли против Далай-ламы (ну ладно — регента, правившего от его имени). Их ошибкой стало то, что они назвали восстание 'Тенсунг Дхангланг Магар' — 'Добровольческие силы защиты буддийского Учения'. На буддизм-то как раз никто и не нападал, наоборот — его всячески поддерживали, создали комиссию по охране религии и религиозных памятников — где-то уже начали ремонтные работы, где-то — помощь продовольствием, семенами и инструментом для проведения сельхозработ силами братий в обмен на организацию сельхозкоммун на монастырских землях. В итоге из 6259 монастырей и других религиозных центров восстание поддерживали всего более тысячи монастырей, хотя и это было немало — вместе со сманенными в свои ряды обычными людьми — не монахами — к декабрю 1944 года восстание охватило широкие области, против центрального правительства и советской власти действовало более сотни партизанских отрядов общей численностью под двести тысяч человек (в РИ такие силы действовали против китайцев в 50х годах). В области Кам — к востоку от У-Цанга — местные жители дополнительно противились усилению влияния центрального правительства — они рассчитывали и дальше балансировать между правительством Тибета и правительствами соседних китайских провинций — типа ласковое дитя двух маток сосет. Вот только хрен им — на те земли у нас тогда уже были свои планы, в которые не вписывалась их почти что полная независимость — слишком рискованно. Ведь в ряде провинций власть вообще была в руках бандитских группировок. Не, такое соседство нам не нужно.

К северу — в тибетской провинции Амдо (то есть на территориях китайских провинций Цинхай, части Ганьсу и Сычуань) снова подняли голову подавленные или выдавленные мусульманские отряды клики Ма, да и кочевники из тибетцев и монголов были недовольны запашкой все новых пастбищ, хотя мы и старались распахивать неиспользовавшуюся целину. А уж скотоводческие колхозы некоторых кочевников совсем не устраивали, несмотря на то, что в эти колхозы вступали такие же кочевники. Но тут вступал в силу и тот фактор, что до этого мы с тибетцами почти год зачищали обширные степи и плоскогорья от бандитов — последние также кочевали — оборудуют лагерь и начинают грабить окрестные стойбища и крестьянские селения. Награбив, перебираются в другие места и грабят уже тамошних жителей, а заодно ждут, когда ограбленные до этого снова поднакопят вещей, ценностей, продовольствия. Вот эти-то шайки мы и вылавливали авиацией с тепловизорами, загоняли в ущелья и расстреливали авиацией, минометами и безоткатками, а выживших отправляли на рудники — отрабатывать нанесенный своим же соплеменникам ущерб. Так что выживших и ускользнувших бывших членов таких шаек среди восставших тоже хватало.

ГЛАВА 17.

В общем, все реакционные силы, что тут только были — все они подняли голову и ринулись в последний бой. А бой был действительно последним. К осени 1944 года уже всем было понятно, что русские — это надолго, и возврата к старым порядкам уже не будет. Мы ведь открыли тут более сотни светских школ, несколько десятков фельдшерских пунктов, причем во всех этих учреждениях работали уже и местные кадры — более двух тысяч тибетцев за год стали учителями начальных классов, а пять тысяч получили начальное медицинское образование западного образца. Причем их обучением занимались не только наши врачи и учителя, которых мы перекинули сюда по сотне человек. На 'наш' Тибет бежали с территорий бывшей Британской Индии, и не только европейцы, прежде всего англичане, но и индийцы, многие их которых были вполне грамотными, а то и с высшим образованием. И все они были рады получить тут работу почти что по специальности, а то и действительно по специальности — учителя и врачи, инженеры, геологи, станочники, слесаря, машинисты — мы пристраивали всех.

Да и местные подтягивались — тут ведь были не только крестьяне да монахи. Почти два процента населения Тибета были кустарями, художниками, ткачами, ремесленниками, лодочниками — то есть люди имели какие-то навыки, могли читать-писать, впрочем, последнее худо-бедно могли делать и половина населения — все-таки многочисленные монастыри давали какое-то начальное образование. А сейчас все эти навыки пошли в народ широким фронтом. Это при капиталистический или феодальной системе выделить пропитания для тысячи-другой учеников педучилища — проблема, а для социалистической системы это — естественное положение вещей. Так что получать питание, бесплатно учиться, да потом еще получить стабильную и неплохо оплачиваемую работу — за таким райским предложением к нам валили толпами, поэтому была возможность сначала отбирать самых толковых, независимо от их образования — подтянутся. Менее толковых — тоже брать, но на подготовительные курсы с одновременным устройством рабочими в наши рабочие отряды, ну а кто ни в какую не тянет — таких мы все-равно пристраивали в свои рабочие бригады — все-таки человек снялся с места, добрался до нас — и ну его нафиг отпускать такого активного, мало ли чем он займется, пусть лучше будет под присмотром, а так глядишь — постепенно и подучится, и все-таки поступит на какие-нибудь курсы. Так что я рассчитывал, что уже лет через десять по крайней мере молодежь тут будет поголовно грамотной и со светским образованием, хотя бы начальным — это как в Российской Империи к ее концу, да — неграмотность была высокой, но вот среди рекрутов уже 80% были грамотными (хотя в армию брали не всех, и 'три класса образования' до революции получала хорошо если половина детей, правда, в центральных губерниях охват детей (но не подростков и взрослых) начальным образованием уже приближался к ста процентам).

Мы давали надежду. Десятки агитаторов разъезжали по всей стране и рассказывали о новых профессиях — что такое, например, учитель, что он делает, как живет, сколько получает, что требуется чтобы стать учителем — то есть какие знания нужны, как их получить, куда идти и что говорить чтобы их получить. То же самое — про строителей, станочников, монтажников, да еще с фотографиями и схемами — лекции были уже сами по себе событием, так еще и несли дополнительную жизненно ценную информацию, именно они заронили в головы многих мечты о другом будущем, внеся в дилемму 'крестьянин или монах' множество других вариантов. Именно этого и боялись реакционеры, именно против множества дорог, открывшихся перед простыми тибетцами, они и выступали.

И таких дорог открывались десятки, если не сотни. Это поначалу лишь небольшая часть народа встречала реформы с энтузиазмом. Чем дальше тем все больше людей заражалось оптимизмом и зудом преобразований. Мы, конечно же, как могли все это подогревали.

Современные орудия труда и ссуды мы выдавали прежде всего тем селениям, которые соглашались создавать советы народных депутатов, соглашались на организацию школ и марксистских кружков — дело все-равно на года и десятилетия, поэтому мы никуда не спешили и не пытались вводить эти новшества приказным порядком, тем более что и приказывать-то мы особо не могли, все-таки тут оставалась законная власть из местных жителей, и ссориться с ними пока погодим — вроде бы и так неплохо получалось. Мы привлекали тибетцев оплатой по труду, но не только — вдобавок мы создавали дух соревнования, выдавая ударникам не только премии, но и грамоты, значки — чтобы все видели, что человек хорошо работает. А то премию-то особо не посветишь — еще отнимут ... А значок — вот он, сверкает с отворота. То же и с бригадами, только у них были знамена и вымпелы ударных бригад. Ну и никакие митинги не обходились без угощений — пусть большинство и приходило туда подхарчиться, но и в уши что-то да попадало, и к нам привыкали — глядишь, побывавший на таком митинге при случае не стрельнет в спину коммунару, а только плюнет — уже хорошо.

Детей мы привлекали так же — пикники, угощения, праздники, но с привязкой к школе, а наши военные так вообще отжигали — и из автомата давали пострелять или просто подержать его в руках тем кто помладше, и полазать внутри самолета и даже посидеть в кресле пилота, и покатать на квадроцикле — ну кто из мальчишек останется к такому равнодушным ! Так что вскоре школьники могли порассказать своим не посещавшим школу друзьям много интересного и занимательного, отчего последним становилось завидно и они начинали еще сильнее наседать на родителей, чтобы те отпустили их в школу. Впрочем, бесплатные завтраки, обеды, а кто оставался на кружки и дополнительные занятия — и ужины — это существенно снижало порог согласия родителей, особенно в малообеспеченных семьях — детям последних выдавали еще и какую-никакую одежду, ну и отличникам и активистам — что-то типа стипендии — мелкие монетки раз в неделю. Впрочем, эта система практически не отличалась от установленной в нашей республике, с тем только различием, что 'наши' родители в большинстве были за школу всеми руками — за исключением ярых антисоветских элементов да раскольников, хотя тоже не всех. Ну и основы религии в тибетских — даже светских — школах еще преподавали, так что и с этой стороны мы прикрылись. Хотя и наряду с основами марксизма. Вкупе с денежными стипендиями школьникам, появлением новых источников еды помимо родительского очага — мы рассчитывали, что все эти факторы понемногу начнут отрывать подрастающие поколения от религии, хотя бы в плане беспрекословного подчинения ламам — в плане-то устоев тибетский буддизм был схож с коммунизмом. Так, низкопродуктивное сельское хозяйство издревле приучило тибетцев к умеренности, отказу от чрезмерного потребления и чрезмерной эксплуатации природы — ее берегли. Ну чем не коммунизм ? В тибетской традиции хорошая, разумная и благотворная жизнь была гораздо важнее материального накопления — причем это не религиозная теория, а повседневная практика, а мы это же и продвигали, только дополняли необходимостью труда на благо общества, причем труда, который повышал бы благосостояние и был вознаграждаемым.

С нашим приходом и началом очередных реформ и образовался громадный излишек рабочей силы. Попрошайки, бедняки, перебивавшиеся случайными заработками, бывшие крепостные (которых тут 'политкорректно' (то есть издевательски) называли домашними слугами), ушедшие из монастырей монахи — весной-летом 1944 года народ прихлынул к нам такой волной, что мы чуть не захлебнулись, поэтому мы и стали тогда продвигать наши проекты по развитию инфраструктуры удесятеренными темпами. Сколько-то народа удалось пристроить на новые шахты, рудники — мы начали разработку найденных в предыдущие десятилетия месторождений — прежде всего железа, меди, никеля, вольфрама, олова. Что-то из этих металлов добывалось тут и ранее, а мы интенсифицировали этот процесс, так как могли выделять продукты длительное время. А чтобы было где потреблять эти металлы, начали развивать металлообработку. Именно с нашим тут появлением здесь выросла первая доменная печь (как и в РИ, но уже при китайцах) — до этого плохенький металл выделывали в сыродутных горнах, а железо покачественнее — его завозили из Индии. Под это дело построили кирпичную и цементную фабрики — пока совершенно небольшой производительности, но нам они и были нужны чтобы строить промышленные объекты. Собственно, мы отлаживали тут наш эвакуационный план развития промпроизводства на случай побега из ЗРССР в 'куда-нибудь'.

Мои планы по возможному исходу из республики постоянно уточнялись, укрупнялись, совершенствовались. Так, к середине 1943 года в них были включены уже и вывоз производственных линий — прежде всего стрелкового оружия и патронов, РПГ и выстрелов к ним, порохов, взрывчатки, а также по производству топлива и микроэлектроники. Да, эти линии были гораздо менее производительными, чем установленные на наших заводах, ну так мы и не собирались вести полномасштабную войну — лишь отбиться от местных бандитов ну или какого-нибудь экспедиционного корпуса силой до пехотной дивизии — больше в районы, назначенные мной для отхода, никто перекинуть сразу не сможет, так что понемногу будем обиваться, а там и нападающим надоест — в развитых странах вскоре всколыхнется общественность — 'а чего это мы воюем непонятно с кем непонятно где ?', а у недоразвитых — не хватит ресурсов. Так что этих мощностей должно было хватить. Скажем, линия по изготовлению СКС состояла из двух десятков небольших станков и полутора сотен единиц оснастки, общей производительностью всего десять карабинов в час, но и этого хватит, чтобы каждые сутки выделывать вооружения почти на батальон — мы рассчитывали, что среди местных найдутся те, кто захочет нас поддержать — для этого подбирали места, где есть угнетаемые меньшинства либо, наоборот, основное население терпело от каких-нибудь поработителей или цивилизаторов. Сами станки были небольшими — двадцать, тридцать килограммов, а потому весь комплект весил меньше тонны даже с учетом запчастей, оснастки и укупорки, так что в транспортник можно было бы догрузить и материалов на первое время. Ну так это 'взрослому' станку надо много стали — он и обрабатывает несколько заготовок за раз, и делает это быстрее, отчего и электродвигатель у него гораздо мощнее, и нагрузки на конструкцию существенно выше, поэтому станины, резцедержатели, приводы — все надо делать прочнее, толще. Наши же станочки делали все медленно, по одной детали — потому были легкими. Собственно, эти линии мы так и называли — 'партизанские', чтобы их можно было установить в любых джунглях или землянках и начать изготовление современного оружия — прикрытие было 'для разворачивания освободительной войны угнетенных народов'. Так что — СКС, патроны к ним, пулеметы, использовавшие тот же промежуточный патрон и многие детали от СКС, снайперки — тоже на базе СКС, но с более длинным стволом, 60-миллиметровые минометы, РПГ-7, подствольники и гранаты к ним, обычные гранаты, и даже шлифовальные машины для простеньких оптических прицелов — все, что нужно для нормальной партизанской войны. Проблему представляли средства ПВО — карабинчиками особо не отобьешься, хотя и утюжить нас с высот в полсотни метров уже не получится, но тут была надежда как раз на микроэлектронику и управляемые ракеты — их в принципе можно будет запускать даже из РПГ, если на высоты до километра. А все что выше — это только бомбардировки — никто не будет устраивать ковровое бомбометание, как минимум в первое время, а там — глядишь, сделаем что-нибудь и поприличнее.

Вот все это оборудование и пошло в новые базы — за исключением разве что линий микроэлектроники. Прежде всего по производству топлива из любой органики. Они производили тонну бензина в час, что вкупе с местными источниками — бензина или спирта — вполне покрывало наши потребности в полетах. Потом добросили и аппаратуру для восстановления катализаторов — выжигать из них кокс, ну и запасы катализаторов, если те совсем уж закоксуются. Получил такую 'промышленность' и Тибет, но наше оборудование вскоре стало тут далеко не единственным, так как много его 'высвободилось' в соседней Индии.

Мы как немного обустроились в Лхасе, так сделали небольшую вылазку к соседям — взвод десантников на двух Аистах и одном транспортнике-однотоннике перемахнул через горы и сел где понравилось. Так мы и наладили контакты с индийцами — сначала с националистами, а затем и с коммунистами — когда между этими силами вспыхнули столкновения, мы выбрали строну коммунистов — национализм Индийского Национального Конгресса нам не слишком подходил, тем более что Индийская Национальная Армия под руководством Субхаса Чандра Боса воевала на стороне японцев. К тому же ИНК предполагал сохранение каст в индийском обществе, что нам вообще претило. По сути, из-за этого у нас и выбора-то не было, и именно индийские коммунисты стали нашими союзниками к югу от Тибета, от них же мы стали получать и промышленное оборудование — в Тибет через горные дороги и перевалы потянулись караваны по несколько сотен яков, нагруженных разобранными станками и механизмами. И вместе с этими караванами шли беженцы, причем не только семьи коммунистов, которых мы обещали приютить на время боевых действий в Индии — шли и другие люди — тут мы не делали никаких различий. Всего же за 1943-45 годы в Тибете нашли приют почти пятнадцать миллионов индийцев — в три раза больше населения Большого Тибета. И, замечу, среди них и так было много коммунистически настроенных людей, а из Тибета они вернулись закоренелыми коммунистами, да и на Тибете сделали немало — прежде всего благодаря им 'Восстание монастырей' сорок четвертого года было сравнительно быстро — всего за два года — подавлено, хотя и не окончательно потушено. Эти же индийцы вместе с высвободившимися из феодализма тибетцами строили и транстибетскую магистраль.

Магистраль протянулась по северному склону Гималаев вдоль южной и юго-западной Тибетской границы и потом на север — почти на три тысячи километров. Поначалу мы не предполагали такого грандиозного строительства, но избыток свободных рук, а, самое главное, подвижки в раскладе сил на севере Тибетского нагорья, побудили нас строить эту магистраль. Причем изначально она планировалась как грунтовая дорога, которую постепенно будем шоссировать. Мы и начали работы по прокладке такой дороги. Точнее, мы начали улучшать уже существующие пути — где-то подкопать, где-то подсыпать, где-то обрушить, где-то навести мост. Работы шли, и шли достаточно бодро — уже весной 1944 над дорогой работало триста тысяч человек — повторю, тут очень много свободных рук, которых просто нечем занять — если ранее примитивные орудия труда — вплоть до костяных палок-копалок — действительно требовали много времени для проведения сельхозработ, то с нашими стальными тяпками, боронами, лопатами, мотыгами, а где слой почвы потолще — то и плугами — работы ускорились раза в три, если не в пять. И так как мы выделывали весь этот сельхозинструмент быстро и дешево, то работы стало хватать далеко не всем — особенно батракам, хотя и арендаторы страдали — теперь помещик мог дать землю меньшему числу крестьян, пусть и в нарушение законов. А нет работы — нет еды. Назревало недовольство, грозившее перейти в бунт. Регент нам прямо завил — 'Вы это заварили, вы это и расхлебывайте'. Ну хорошо — выторговав еще кое-каких преференций для тибетских советов и для нас лично, мы и утилизировали всех этих безработных, причем сама стройка была общественно полезным делом — возможность в случае чего подвезти быстро и много грузов — оно дорогого стоит. Хотя и способствует проникновению иностранного влияния — этого тоже не отнять — восставшие позднее монастыри справедливо указывали и на этот факт. Вот только многие жители Тибета были не против такого проникновения — посмотрели что мы творим и захотелось продолжения банкета.

Итак, работы шли быстро, но непонятно зачем. Для такой транспортной артерии просто не было грузовиков ! Ну, полсотни тут бегало, да еще мы полсотни пригнали из Ирана через Афганистан (и за проезд по чужим территориям пришлось выложить кругленькую сумму !) — иранские пуштуны передали их нам в счет оплаты за оружие и охрану от немцев и персов, еще сотня — из Индии. А и все. В принципе, и двести грузовиков — уже неплохо — с учетом состояния дорог это более пятисот тонн грузоподъемности, а также можно перебросить две тысячи человек на тысячу километров за сутки-трое. Но с учетом малого количества сил этого было недостаточно — основная ставка была на маневр, когда к месту вторжения быстро подтягиваются наши силы и дают супостату прикурить. Да и пятьсот тонн продовольствия — не так уж много — покормить триста тысяч человек всего один день — и все. А нам с учетом беженцев требовалось раз в двадцать-тридцать больше.

Поэтому, когда из Индии пришли караваны с прокатным оборудованием, для нас это показалось манной небесной. Мы ведь к весне 1944 года построили уже три домны с суточной производительностью по двадцать тонн металла в сутки и мартеновскую печь на переработку этого металла. Оборудование, прямо скажем, совсем небольших объемов, до гигантов индустрии далеко, даже Магнитка в начале своей деятельности — и та выдавала 300 тонн металла в сутки. Вместе с тем, эти наши шестьдесят тонн металла — это восемь кубометров. Каждый день. А нам столько не надо ! И никому не надо !!! Сельхозорудий мы навыпускали и до этого более чем достаточно, а на что-то более серьезное требовалось и больше металла и, самое главное — специалистов, оборудование, заводы. Поэтому мы поначалу почти весь металл и пускали на обучение специалистов — каждый день несколько десятков бригад только и делали что формовали опоки, отливали в них металл, затем изучали отливки, пускали их в переплавку — и по новой. Ну, через пару месяцев уже начали получаться какие-то приемлемые отливки — заготовки для суппортов и шестерней, и даже станины для некрупных станков. И еще через месяц наши тибетские ученики сделали первый тибетский токарный станок. Конечно, всеми работами пока руководили наши и индийские специалисты, но это все-равно было огромным достижением — до этого момента у тибетцев даже мысли не было выпускать станки. Лхаса гуляла три дня. А потом еще пять.

Ну, ладно, эта работа была не впустую — опыт нарабатывался. Тем более что под такое дело регент выделил продовольствия и средств и на металлургов, и на шахтеров — только пусть учатся ! Там и было-то менее десяти тысяч человек — не бог весь какие объемы продовольствия — тридцать тонн в день. И тут из Индии приперли прокатный стан, да не один. Станы были откровенно небольшими — с диаметром валов по двадцать пять сантиметров, шириной в полметра — на три-четыре ручья максимум. Соответственно, их общая высота была менее метра, вес разобранных частей позволял перевезти их на яках — этим и соблазнились наши команды по скупке оборудования, продовольствия и ценностей, что работали на севере и в центре Индии — порой мне казалось, что они тащили в Тибет все что не приколочено, благо что население охотно продавало все, что нельзя было унести на себе — продолжавшаяся анархия и военные действия между двумя десятками группировок заставляла людей постоянно находиться в чемоданном настроении, чтобы можно было за пять минут сняться и уйти. Впрочем, сами ценности мы получали от таких же людей, которые просто снялись раньше — они отдавали средства на то, чтобы мы вытащили их и их семьи в Тибет. Ну, брали-то мы не все до последнего, но приток средств — серебра, золота, украшений — был более чем положительным. Еще бы — мы организовали несколько путей выхода и вывоза, приходилось заниматься их охраной, покупая лояльность деревень и бандитов на этих путях, а некоторым и объяснять с помощью штурмовок с воздуха и отстрелов снайперами, а то и зачисток диверсионными ротами, что нас трогать не надо — мы тут по своим делам и вам не мешаем. Нет, конечно приходилось и вмешиваться, когда кто-то начинал явно геноцидить население — мелкое-то насилие — разбой, грабеж, принудительная мобилизация — были в порядке вещей. А вот массовые расстрелы деревень однозначно заканчивались бомбами по логову зачинщиков — воевать — воюйте на здоровье, но отморозки не нужны.

Вот нам и притащили и эти прокатные станы, и рольганги чуть ли не на двести метров, и оборудование для термической обработки. Ну ясно — придется катать рельсы. Мы и начали. Первые две недели, пока осваивали и настраивали оборудование, пока малость подучили рабочих — выходило по двести-триста метров в сутки. Причем рельсы были самые простенькие — чуть мощнее Р8, то есть весом в восемь килограммов на погонный метр, шириной основания 54 и головки 24 миллиметра. Соответственно, из наших 60 тонн металла можно было бы накатать более трех километров в сутки и еще оставалось бы на всякие крепежи, болты и подкладки. Тут уже мы призадумались. Получается, что на три тысячи километров дороги мы будем катать рельсы три года. С одной стороны, это терпимо. С другой — это сейчас для таких рельс нужны тележки грузоподъемностью не более двух тонн, а потому сами тележки можно делать достаточно простыми, чуть посложнее обычной деревенской телеги, тем более что скорости не превышали тридцати километров в час — колеса были маленькими — других делать пока не могли, им приходилось вертеться быстрее чем более крупным колесам, а это уже нагрузка на подшипники и оси — тоже чревато с нашими технологиями и местными мастерами. Я уж не говорю о том, что верхние пути нашей железной дороги были недостаточно мощными, где-то так и вообще шпалы были уложены на камень и присыпаны щебнем, так что и быстрее десяти километров уже не поедешь — путь просто сместится от боковых усилий вихляющих тележек, да и сами тележки могут развалиться. Но потом-то — потребуется ставить более мощные рельсы — скажем, на массы в 20-30 тонн на ось — это уже как минимум Р50, а если скорости за сотню — то и Р65 — для них металла потребуется в восемь раз больше.

Поэтому мы стали закладывать новые группы по три печи и по одному мартену — производительность агрегатов пока оставили старой, чтобы рабочим не пришлось осваивать новые процессы. Так что к лету 1944 прокатные станы выдавали уже по десять километров рельса Р8 в сутки — мы организовали прямую прокатку, когда не требуется гонять одну заготовку туда-обратно через разные ручьи одного прокатного стана — заготовка последовательно проходит от стана к стану, в валах которых вырезаны калибры под конкретный этап деформации металла. Для более тяжелых рельсов эти станы не годятся, разве что максимум на Р18, но и так пока будет нормально. К тому же мы смогли увеличить длину рельс с трех до пятнадцати метров, так что теперь требовалось меньше отверстий и межрельсового крепежа. А на каких-то участках попробовали и бесстыковые пути кусками до ста метров — сварить такие тонкие рельсы и зашлифовать голову — это не сложно, сложности пошли потом, когда эти длинные участки стало вырывать из шпал — в Тибете 300 солнечных дней в году, 3000 часов инсоляции (в Минске — 1800-1900, 90 солнечных дней), причем солнце в Тибете светит более отвесно и до поверхности добирается больше мощности — соответственно, рельсы нагреваются сильнее, причем их температура на десять-двадцать градусов выше окружающего воздуха, а с учетом разреженности тибетского воздуха они меньше остывают — как результат, рельсы расширяются — так, при нагреве на двадцать градусов стометровый участок удлинится на два с половиной сантиметра. И если в стыковом пути это удлинение компенсируется стыками между сравнительно короткими участками, то в бессыковом эти два с половиной сантиметра упираются в соседей — и если и те тоже бесстыковые — рельсы вырвет из шпал только так, особенно если они деревянные, как у нас и было. Пришлось пока вернуть на участки более короткие куски, а то если рельсину даже если и не вырывало, то пока она елозила по шпалам, она разбалтывала крепления на костылях, что тоже опасно.

Но это были уже сложности эксплуатации, а при строительстве тоже хватало проблем, там было где проявить трудовой героизм, поэтому строительство Транстибета стало героической вехой тибетского и индийского народов. Что неудивительно — после своей горной деревушки окунуться в пучину трудового энтузиазма, деловито снующих незнакомцев, спаянных общей целью — у людей от этого сносило крышу (в хорошем смысле), а советские корреспонденты не раз отмечали схожесть этой стройки со стройками первых пятилеток в Союзе. Да так оно и было. После этого 'Как закалялась сталь' стала настольной книгой многих тибетцев, наряду с нашим 'Основы коммунизма за два часа'.

Впрочем, без боевого героизма даже до 'Восстания монастырей' тоже не обходилось, особенно на северо-западе, где кочевники и местные деревни привыкли к практически самостоятельной жизни, поэтому нападения на стройотряды, уничтожение уже построенных участков рельсового пути — на какое-то время все это стало повседневностью. Местных жителей тоже можно понять — мы ведь вели пути по долинам, а порой они были настолько узки, что там еле могли протиснуться яки. А тут мы — со своими железяками. И такие узости приходилось просто взрывать на всю длину, расширяя проходы — иначе поезда просто не протиснутся. Хорошо хоть вскоре там появились передвижные буровые установки на приводе от калильных пятидесятикубовых моторчиков, что мы начали изготовлять в Лхасе, а то ведь до того взрывные шпуры прокладывали вручную — долго и непродуктивно, так что поначалу десятки километров дороги представляли сравнительно длинные куски, разорванные ущельями, в которых кипела работа по их расширению — рельсы-то можно перевезти дальше на яках, вот и клали их уже далеко впереди, куда еще не было сквозного проезда — впрочем, порой дрезинки бегали по отдельным участкам и в двадцать, и в десять, и даже в два километра — это все лучше чем перемещать грузы на гужевом транспорте, даже с учетом неоднократной перегрузки между участками.

Так что уже с весны-лета 1944 года дорога прирастала по десятку километров в день, и по ней бегали уже шестьдесят составчиков по десять тележек, которые тянула одна мотодрезина — а это суммарная грузоподъемность более тысячи тонн — в два раза больше чем нашего грузового транспорта, и это был не предел — узкоколейки тянулись как с востока на запад, так выпускали свои ветки и на север, раскраивая Тибет линиями быстрого и доступного транспорта (и тибетцы видели, что без работы точно не останутся — мы рассказывали и про профессии машиниста, и про ремонтников подвижного состава, и про путейцев, которые чинили железнодорожные пути — меняли костыли, выправляли изогнувшуюся рельсо-шпальную решетку, шлифовали и фрезеровали изношенные поверхности самих рельсов). Правда, не везде этот транспорт был таким уж быстрым — почти половина перевалов пока преодолевались либо тягой на грузовиках, либо вообще гужевой тягой, для чего у них устраивались станции с сотней яков, которые и затаскивали по одной тележке наверх, где состав снова собирался и спускался в очередную долину на тормозах — предстояло много покопать и насыпать, чтобы обеспечить на таких участках уклон, доступный для рельсового транспорта, но уже и так скорость передвижения по Тибету увеличилась раз в десять.

Собственно, транстибетскую узкоколейку мы в общем протянули к концу 1944 года, и уже тогда начали подготовку к прокладке более мощных путей, но этот проект мы рассчитывали исполнить лет за десять-пятнадцать — там требовались и более серьезные расчеты, и механизация работ, и более мощное рельсовое производство, не говоря уж об изготовлении подвижного состава, да просто отогнать от 'железки' всяких бандитов и повстанцев — это ведь тоже требует времени — кого-то перестрелять, кого-то привлечь к полезному труду ... возни предстояло еще много, и хорошо что из текущего времени — сентября 1943 года — все это не было видно — может, и не взялись бы.

ГЛАВА 18.

Мы почему еще согласились строить эту магистраль. Как только мы заявились в Тибете и наладили какие-то контакты, обрисовали далай-ламе и местной знати наши планы и возможные перспективы совместного сотрудничества, далай-лама заодно попросил 'позаботиться' и о Ладакхе — обширной горной области в северо-западном углу Тибетского нагорья. Сейчас почти вся территория Ладакха находилась в княжестве Джамму и Кашмир, которое было зависимым княжеством в составе Британской Индии. Причем до середины 19го века Ладакх был независимым княжеством, даже повоевавшим с Тибетом. Но в 1834 году Ладакх был завоеван сикхами из княжества Джамму — вассального княжества Сикхской Империи, которое незадолго до этого завоевала еще и Кашмир. В разразившихся вскоре двух англо-сикхских войнах правитель новоиспеченного княжества ловко лавировал между сторонами, отдавая предпочтение британцам, за что получил формальную независимость под протекторатом Британии. В дальнейшем махараджи княжества повоевали с соседями с переменным успехом, заодно проводили реформы, строили инфраструктуру, короче — обустраивали свою землю. Правда, тибетское население княжества в восточных и северных провинциях все время старалось вырваться из-под опеки индуистов, впрочем, как и мусульманское — тибетской или пенджабской национальности. Вот за тибетцев и просил Далай-лама — они мало того что тибетцы, так еще и буддисты — буддизм вообще и греко-буддизм в частности был широко распространен в тех землях — даже падение огромного греко-индского царства во втором веке нашей эры под ударами арийских племен тохаров, пришедших из нынешнего центрального Китая, не умалил роли буддизма, благо что и те также были буддистами (а за пару веков до этого они же разгромили другое греческое царство в Центральной Азии — Греко-Бактрийское — протянувшееся на восток от Каспия и до самого Памира, а с севера на юг — от Арала до Инда, то есть скругленный квадрат примерно полторы на полторы тысячи километров; греки называли эти вторгшиеся арийские племена тохаров 'асии').

Причем Ладакх был большой провинцией (включает современные индийские провинции Ладакх и Занскар штата Джамму и Кашмир, пакистанские Балтистан и Гилгит, населенный тибетцами-шиитами, китайский Аксайчин провинции Синьцзян), а еще севернее — уже 'наш' (пока формально Афганский) Ваханский коридор, к северу от которого — уже Таджикистан. Эдак получается, что мы получим наземное сообщение мало того что с Индией, так еще и с юго-восточной Азией ... от Таджикистана до Ханоя — четыре тысячи километров, даже огибая высокие хребты ... Не, 'надо брать'.

Жалко, конечно, портить отношения с правителем Джамму и Кашмира — с одной стороны, махараджа Хари Сингх был противником индуистского Индийского Национального Конгресса, то есть сторонником англичан. Но, с другой стороны, он был противником и Всеиндийской Мусульманской Лиги — организацией мусульман Британской Индии, которая ратовала за создание мусульманского государства, благо что уже с 1933 года существовала идея Пакстана (буква 'и' добавилась потом для удобства произношения) — союза мусульманских территорий Британской Индии — Пенджаб, Афгания (пуштуны Британской Индии), Кашмир, Синд и белуджиСТАН. Мне-то, конечно, создание государства на основе религии не нравилось, прежде всего потому, что так получится меньше новых государств. Так-то здесь можно было бы создать Пуштунистан, Пенжаб, Белуджистан, Синд — аж целых четыре государства вместо одного — напомню, чем больше новых государств, тем проще затеряться 'нашим' новым республикам. Так что махарадже придется ограничиться лишь княжеством Джамму, ну и кинуть ему его же Кашмир — типа обеспечить помощь в борьбе с мусульманскими сепаратистами — мусульман в Кашмире две трети, но национальности — разные — кто хочет — может отваливать к своим соплеменникам в соседние государства (как будто их там ждут ...) — зря что ли их будем создавать на национальной основе ? Ну а мусульмане-индусы — им и идти будет некуда. Это в государстве, созданном на основе религиозного единства, они еще будут хоть как-то своими, а если разделение произойдет то национальному признаку, то там они своими точно не будут, и получится, что своими им будут именно индуисты — вера пусть и разная, но кровь-то — одна. Значит, противостояние с мусульманами будет менее кровавым, чем в моей истории. И 'право наций на самоопределение' — с таким ленинским лозунгом к нашей позиции не подкопаешься. Ну а то, что вокруг Персидского залива мы будем разводить арабов по разным республикам именно по религиозному признаку — ну так 'там другие общественно-политические условия', а кто будет не согласен, ответим англо-саксам словами их же поэта Хилэра Беллока — 'на каждый вопрос есть четкий ответ — у нас есть пулемет, а у вас его нет' (а что они поймут под пулеметом — их дело).

А Ладакх в его исторических границах — то есть от Таджикистана до Тибета — значит, нам — там и населения-то не знаю наберется ли и сто тысяч, зато территории — более двухсот тысяч квадратных километров, правда, много высокогорных перевалов, так что с прокладкой, скажем, железной дороги, будут большие проблемы. Зато много и полезных ископаемых — медь, железо, графит, уран, кобальт, цинк — полная кладовая. Горы. Конечно, прямо сейчас мы лишь высадим десанты чтобы застолбить территории начать договариваться с местными вождями и создавать Советы — при поддержке Далай-ламы это будет сделать несложно, даже шииты-тибетцы вряд ли будут против, а основную транспортировку грузов все-равно будем делать по воздуху — наземного транспорта у нас там все-равно кот наплакал, а гужевым — долго, для нас важна скорость операции — счет времени идет если и не на дни, то максимум на недели. А уж что там будет потом — потом и подумаем — то ли включить в состав Тибета, чего бы, скажем так, не хотелось, то ли все-таки создать республику или несколько — 'учитывая разнообразие культурно-исторических обстоятельств' и все такое, да и над включением в Советский Союз еще надо будет подумать — в принципе, как страховка на случай проблем с западно-азиатскими республиками ... тоже вариант.

А так мы дополнительно получаем под свой контроль еще и семьсот километров Инда — где он течет на северо-запад и немного после поворота на юго-запад, в сторону Индийского океана. Да и климат не везде ужасный. Ну да — Аксайчин Синьцзяна — это высокогорная соляная пустыня, ну так зато и населения там считай нет. В Балтистане Инд течет уже на высоте 2200 метров — тут выращивают рис, пшеницу, ячмень, дыни, виноград, яблоки — если мы обеспечим население электронасосами и поливальными установками — получим еще одну фруктовую житницу (похоже, насчет фруктов у меня пунктик). Конечно, до Кашмира далеко — его центром является огромная наносная Кашмирская долина размером 100 на 186 километров (встречались и другие оценки размеров), так в ней выращивают рис с урожайностью сам-60, а также пшеницу, кукурузу, ячмень, вывозится много шафрана, ну и известные кашмирские шали и ткани — думаю, Сингх согласится выделить нам часть земель, чтобы удержать Кашмир и будет рад любой помощи — подавляющее большинство там — мусульмане, но они не являются единым монолитом — разные племена и народности, тем более что шейх Абдулла — глава влиятельной исламской кашмирской партии Национальная конференция — стремился к самостоятельности Кашмира даже от Пакистана (в РИ был за вступление Кашмира в Индийский союз). Так что можно поиграть на их противоречиях, и Сингх, может, и с нами поделится — там есть черный мрамор, железо, медь, свинец, графит, а мы ему — оружие, оборудование, машины, военную поддержку ... интерес должен получиться взаимовыгодным.

Впрочем, наши отряды уже начали спонтанное продвижение на юг от Ваханского коридора, лишь только там обустроились, то есть уже в сентябре 1943 года. Тогда к нам через горы перемахнули какие-то бандиты и напали на наш аэродром. Точнее — попытались напасть, но были тут же прижаты огнем — так у нас появились первые две сотни бесплатных работников. Ну а наши десантники недолго думая сели на квадроциклы, перемахнули через перевалы и накрыли бандитское гнездо. Так после этого местные жители стали даже просить, чтобы мы поставили у них гарнизоны. В результате уже через месяц наши отряды стояли в сотне километров к югу от коридора, а в городе Гилгит была установлена советская власть. А ведь это уже тот самый Балтистан — то есть мы зашли на территорию княжества Джамму и Кашмир. Еще двести километров на юг — и Ладакх, двадцать от самого Гилгита — Инд, а 270 на юго-запад — город Равалпинди (в будущем к северу от него построят столицу Пакистана Исламабад), еще 1100 километров на юго-запад — и все — Карачи — можно мыть сапоги в Индийском океане.

Впрочем, туда мы не собирались соваться — пройдем на юго-восток, вдоль Инда — он как раз заворачивает на юго-запад вблизи Гилгита. Ну, придется немного отрезать от Джамму и Кашмира, чтобы включить все северо-западное течение Инда, а через хребет на запад от долины Инда — в 150 километрах — находится город Шрингар (или Срингар), где мало того что находится субтропическая долина, но не настолько жаркая как южнее, так еще водно-болотистые угодья служат приютом множеств перелетных птиц. А из достопримечательностей — там якобы находится могила Иисуса Христа. Уж не знаю насколько это правда, но оставлять такое место индуистам и мусульманам как-то не хорошо. В принципе, в его времена тут были греческие царства, так что вполне мог. Единственная проблема — город находится уж слишком глубоко во владениях раджи и является летней столицей княжества — в этом плане могут быть проблемы. Ну да ладно — посмотрим как пойдет.

На тех же территориях, куда мы уже зашли, местные власти бурчали, но помалкивали — на шести средних транспортниках мы постоянно подбрасывали на юг все новые и новые взводы, и под их защитой местное население проводило выборы в Советы — по сути, их создание обеспечил всего батальон наших войск. Ну и четыре тысячи добровольцев из местных, кто вступил в нашу армию, да еще тысяч двадцать местного ополчения — два-три наших бойца на деревню было достаточно, чтобы вокруг них скучковались активисты — люди рассчитывали на избавление от гнета индуистских правителей, да и джадидизм — обновленческое течение в исламе — тут присутствовал, даже несмотря на то, что он перешел к местным шиитам-исмаилитам от суннитов-ханафитов — шииты, кстати, искали у нас защиты и от окружавших их суннитов. И этих активистов можно было обучить азам тактики и русского языка, а оружие у многих было свое и владеть они им умели, пусть зачастую это были кремневые и даже фитильные карамультуки, передававшиеся от поколения к поколению век, а то и два.

Больше проблем было с севером — с Таджикистаном. Мы ведь отбирали в наши среднеазиатские части людей из тех же местностей, славян в них было хорошо если половина. Так наши бойцы из местных просились на побывку домой, мы согласовали это с Большой Землей и отпускали их по графику на две недели — закидывали своими самолетами, обратно завозили топливо, продовольствие, а вскоре — и неожиданные пополнения — наши бойцы порассказали про установленные у нас порядки, и родственники захотели повоевать в наших рядах, а некоторые таджикские семьи, что проживали близко к границе, даже сдвинулись целиком через границу, благо что у многих там были родственники.

В общем, нежданно-негаданно у нас там образовался некий военно-туристический бизнес. И мы растекались в стороны от Ваханского коридора, причем не только на юг и юго-восток, в сторону Тибета, но и в другие стороны. Так, к юго-западу от Ваханского коридора находится афганская область Нуристан. Причем нуристанцы — тоже арии, но в отличие от пуштунов они столетиями противились исламизации, более того, набеги на мусульманские селения в долинах были одной из их забав, наряду с изготовлением вина. Из-за отказа от исламизации племена Афганистана называли Нуристан Кафиристаном — землей кафиров, то есть неверных. И лишь в конце 19го века, когда была проведена линия Дюранда, разграничившая владения Британской Индии и Афганистана, эти земли оказались как бы в Афганистане — это как с Ваханским коридором — российский царь и английский король — то есть два немца — прирезали земли независимых племен Афганистану, чтобы не толкаться больше лбами в Центральной Азии, так и нуристанцев включили в Афганистан, и эмир Афганистана тут же начал поход и насильственную исламизацию. Причем с шиитами-исмаилитами, жившими к северу от Нуристана, у местных жителей были довольно дружественные отношения — это с суннитами они воевали, и в суннитский ислам их же и обратили. Как будто специально, чтобы добавить отвращения к этой религии.

Вот с этими племенами мы и сконтачились — сначала через торговцев, затем — уже и непосредственно. И нуристанцы, которым уже до чертиков надоел и ислам, и пуштунские бюрократы, с удовольствием принимали наши отряды и создавали советскую власть — 'хуже чем под пуштунами точно не будет', тем более что еще в середине тридцатых один из европейских путешественников, побывавших в тех местах, отмечал 'Ни ислам, ни власть кабульского правительства не встали еще здесь на твердую ногу'.

Была только одна проблема — сами пуштуны. Не хотели они терять эти области, да и до Кабула там было менее двухсот километров. Так что уже к концу сентября у нас шли полноценные бои с афганскими пуштунским отрядами, и было непонятно — как на эти боестолкновения посмотрят наши временные союзники-попутчики — иранские пуштуны. Так что мы усиленно вооружали и обучали нуристанцев, строили укрепления и готовились защищать долины. Правда, побочным эффектом нашего появления в такой близости к Кабулу стало то, что пуштуны и басмачи снизили давление на южные границы Советского Союза — так-то северные племена Афганистана — арийские таджики, тюркские узбеки и туркмены — издревле враждовали с южными арийскими племенами — пуштунами. Жившие посередине Афганистана хазарейцы были монгольскими племенами — эти потомки воинов Монгольской Империи к тому же были шиитами, а не суннитами. В общем, Афганистан был той еще сборной солянкой, и пуштуны были в ней главной силой лишь потому, что и в самом Афганистане их было чуть менее половины от населения, да еще и в Британской Индии также было много пуштунов.

И вот теперь все эти силы вроде бы объединились для Северного Джихада, некоторые отряды даже доходили до Волги, где их и отлавливали — то есть тревожные звоночки уже были — но теперь коалиция начинала распадаться — пуштунам было важно вернуть 'свои' земли Нуристана, тогда как таджики, узбеки, туркмены — эти также собирались вернуть 'свои' земли, вот только были они на территории Советского Союза — тут и желание бежавших басмачей отыграться за поражение двадцатых-тридцатых годов, и желание ханов восстановить ханства и эмираты, завоеванные еще 'белым царем', да и желания простых людей воссоединиться со своими соплеменниками присутствовало — эти народы были разделены о итогам Большой Игры 19го века. Например, историческая область Бадахшан сейчас была разделена на Горно-Бадахшанскую АО Таджикской ССР и афганскую провинцию Бадахшан. А ведь и там и там — в основном таджики. Нехорошо. Надо бы людям помочь воссоединиться.

А к востоку от нуристанцев — уже на территории Британской Индии — жили калаши — народ, который и до сих пор оставался языческим, исповедовавшим ту же Гиндукушскую религию, что и нуристанцы — последние в массово порядке и рванули от войск афганского эмира именно к калашам, и сейчас так же массово возвращались обратно. Причем климат тут был на удивление приятный — мягкий и влажный, до 800 миллиметров осадков — больше чем в Минске или Москве. Соответственно, тут росло все что можно, и местные жители устраивали на горных склонах многочисленные террасы для выращивания пшеницы, винограда и прочих культур — как и китайцы, а на горных пастбищах пасли домашний скот. Калаши, оставшись под защитой англичан, не были исламизированы, да и окружающие народы исламизировались не в результате завоеваний — так, народ кхо, живший к востоку от калашей и к югу от Ваханского коридора, принимал ислам исмаилитского толка, то есть были также шиитами, причем 'тихими' — исмаилитская ветвь не пользовалась призывами к молитве, то есть имамы и прочие муэдзины и не залезали на минареты и не начинали на весь город призывать правоверных к молитвам — верующие исмаилиты и сами знали когда им надо молиться. По идее, и их надо бы взять под крыло, чтобы защищать от суннитов, да и вообще — если прибрать область между Нуристаном и Гилгитом, то получим полосу высотой в сотню километров с севера на юг, разве что для лучшей связности надо бы прихватить и часть афганской провинции Кунар, но там уже преобладают пуштуны — и тогда получим войну на их истребление ... С одной стороны — нехорошо, с другой — отомстить за 'афган' было бы неплохо, и неважно, что его тут еще не было и в восьмидесятых воевали против нас уже потомки тех, кто сейчас воевал против нас. Ладно, еще посмотрим, в принципе, можно перебираться и через перевалы между Нуристаном и землями калашей — высота перевалов там всего три тысячи метров — тоже неплохо будет. Тем более что калаши жили в княжестве Читрал — оно окончательно попало в зависимость от Британской Ииндии лишь в 1911 году (и в РИ Пакистан аннексировал его лишь в 1969 году !), так что если мы возьмем их под свой протекторат — думаю, они не откажутся. То есть придется откусить северный хвост будущего Пакистана (если он вообще тут образуется — постараемся помочь этого избежать).

В итоге, уже к октябрю 1943 года у нас в районе Ваханского коридора и в Нуристане действовало более двух тысяч только наших бойцов, еще десять тысяч — бойцов из местных жителей, что вступили в нашу армию, и еще тридцать тысяч — вооруженных ополченцев, которые были чем-то вроде отрядов самообороны. Это довольно большая сила, особенно для ведения оборонительных действий — горы сами по себе им способствуют, а с учетом нашего оружия — автоматического, снайперского, минометов, подствольников, гранатометов — огневое превосходство было подавляющим. А ведь помимо этого у нас там была сильная авиационная группировка. К концу сентября мы перегнали в этот район уже тридцать Аистов, которые, напомню, могли работать не только разведчиками и транспортниками, но и легкими штурмовиками. Так помимо этого были в нас там и настоящие штурмовики — целых двадцать пять аппаратов. И вся эта воздушная стая действовала к западу и юго-западу от Памира — как раз по тем районам, откуда шли пуштунские отряды. Причем этот периметр был менее тысячи километров, англичане в двадцатых справлялись с пуштунами так и вообще парой десятков 'этажерок', поэтому мы начали работать и на советской территории во взаимодействии с погранцами и РККА, которые воевали с басмачами — там также была разведка и штурмовка — конные отряды отлично стриглись нашими пулеметами, малокалиберными пушками и автоматическими гранатометами, установленными на самолетах, причем наша авиагруппа была даже сильнее действовавшей там же авиации РККА, так что помощь с нашей стороны была существенной, поэтому на авиатопливо наши северные 'соседи' не скупились. Тем не менее, нам пришлось перегнать в Ваханский коридор и один высотник — больше для разведки и отслеживания перемещения крупных сил, чтобы можно было вовремя подбросить подкрепления на угрожаемые участки, но и точечные удары мы тоже применяли — и по штабам пуштунских племен, и по мостовым сооружениям, и даже по горам, где можно было удачным обрушением закупорить дорогу — примерно так же мы 'огородили' территории иранских пуштунов от персов, немцев и поляков, заодно защищая и свои аэродромы подскока, которых у нас там было уже три штуки — мелкими группами просочиться можно, а крупные силы уже не протащишь. Удивительно, но обстановка в восточном Иране была гораздо спокойнее, чем в северном Афганистане, где было много басмачей — складывалось ощущение, что 'за речкой' таджиков и узбеков было больше, чем в советских республиках — там и так хватало этих народов, а тут еще беглецы с севера. Неудивительно, что правительство Афганистана очень условно контролировало эти территории. По сути, там сложилась та же обстановка, что и в конце 70х годов моей истории — местные жители уже готовы были отделиться от Афганистана и объявить о создании исламского государства. Поэтому — что в конце семидесятых, что сейчас — в сорок третьем — хошь-не-хошь, а военные операции надо проводить. Правда, тогда СССР действовал в поддержку центрального правительства, ну а мы сейчас — только чтобы снизить накал у южных границ Советского Союза и около наших новых территорий к югу от него — центральное правительство тоже по идее надо валить, а то Захир-шах вроде бы и объявил о нейтралитете с началом Великой Отечественной войны, но вместе с тем выделил средства на молебны о скорейшем падении СССР. Впрочем, там большинство его родственничков были такими же — они рассчитывали отторгнуть от СССР территории бывших Хивы и Бухары, а их планы подкреплялись реорганизацией афганской армии, которую обучали немецкие спецы. И это чувствовалось — когда против нас воевали не отряды пуштунских племен, а армейские подразделения, нам приходилось сложнее.

Гораздо спокойнее было на востоке — между Ваханским коридором и Синьцзяном. На востоке самого Синьцзяна уже вовсю действовала Восточно-Туркестанская Республика, расширяя свои территории дальше на восток, но и в пределах бывшей Британской Индии советизированные территории разрастались, уже с нашей помощью. Так, всего в пятидесяти километрах к востоку от Гилгита жила народность буриши, они же — хунза, причем внешне они очень походили на европейцев, врочем, как и калаши, и нуристанцы — много синеглазых, светловолосых и курносых — если бы не горы — точно подумал бы что нахожусь где-то под Рязанью или Курском, а сами хунзакуты считали себя потомками одного из отрядов, отколовшихся от армии Александра Македонского, впрочем, как и многие другие памирцы. И вот — в эту область, где сходятся три горные гряды — Гималаи, Гиндукуш и Каракорум (и пять из 14 восьмитысячников планеты также находятся здесь) — мы никак не могли не залезть, раз уж добрались досюда — тут ведь проходят пути из Китая в Индию, а находившиеся здесь ранее княжества Хунза и Нагар были взяты англичанами лишь в 1891 году, и тут хватало людей, помнивших доанглийский период, а до того буриши, или, как их называли в Индии — 'хунзакутские бандиты' — стригли проходившие тут караваны в одиночку — караванам, собственно, и пройти-то было больше негде как только здесь. Так что место было стратегическим, 'надо брать'.

Тем более что в прошлом Хунза чуть не стала российской — в 1888 году наши географы в погонах установили с эмиром ханства контакт, тут появились русские товары, оружие, а во дворце эмира висел парадный портрет Александра III (ну куда ж без этого эмиру !!!) В 1891 году эмир отправил царю прошение принять его земли в русское подданство, но ответа дождаться не успел (по другим сведениям — пришел отрицательный ответ) — подошли англичане и подмяли царство под себя, причем англичанами командовал тот же Френсис Янгхазбенд, который затем возглавлял и поход на Тибет в 1903-04 годах, и помер этот 'молодой муж' совсем недавно — в 1942 году. Так что пора было восстановить историческую справедливость, благо что местность была интересная не только с точки зрения контроля транспортных коммуникаций. На многочисленных террасах тут выращивают картофель, овощи и коноплю, которую используют в том числе в качестве приправы к пище (а в РИ в 70е сюда за ней же повадились ездить 'хиппи волосатые', место было популярным настолько, что урюк (высушенные абрикосы с косточками (а курага — без косточек)) в англоязычных странах называют 'hunza apricot'), выращивают тут и море абрикосов. Причем средняя продолжительность местных жителей — 120 лет, женщины в 65 еще способны к деторождению, полное отсутствие раковых заболеваний (в РИ данные от 1963 года брала французская медицинская экспедиция) — дело в том, что раньше зимой тут было два-четыре голодных месяца, во время которых люди только пили отвар из урюка или кураги, ну и в остальное время питание было в основном вегетарианским, с небольшим употреблением сыра — за долгие века это вошло в привычку местных жителей, поэтому-то они и отличаются таким здоровьем, тогда как их соседи, хотя тоже живущие в высокогорье, этим не блещут. Ну и — трудоспособность, выносливость — пройти 100 километров — это как совершить легкую прогулку, жизнерадостность, спокойное отношение к любым невзгодам (впрочем, при наличии конопли ...). А может, тут просто не умеют считать года (в 1984 году один хунзакут предъявил паспорт с датой рождения 1823 год — то есть ему якобы было 160 лет, и он прекрасно помнил события начиная с 1850 года) — надо будет еще разбираться, как и с особенностями их организма — может, что буришам хорошо, то русскому смерть.

Так что — земли к востоку и юго-востоку от ваханского коридора мы тоже заняли, заодно зашли и начали обустраивать пост на Хунджерабском перевале — дальше уже начинались земли Синьцзяна. В итоге уже к середине октября 1943 года мы и в самом деле прокинули наземную связь между Тибетом и Советским Союзом — Ваханский коридор, Нуристан, северная часть Читрала, Гилгит, Хунзакут и южнее него Нагар — эти области прошли вдоль выступающей на юг границы Таджикской ССР полосой в сотню километров с севера на юг и четыреста километров с запада на восток, и что делать с этой землей было пока непонятно — советы-то мы там создавали, военизированные подразделения тоже, а что дальше — неясно — напрашивалось что-то типа Памирской ССР с пятью автономными республиками или областями, но мы еще думали. Ну и дальше на юго-восток шла полоса шириной сто пятьдесят километров — между хребтами и как раз захватывая Инд — Ладакх скорее всего будет отдельной ССР, даже несмотря на то, что там жили уже тибетцы, а не памирцы, как севернее — эти тибетцы не горели желанием снова попасть под власть Лхасы — уже привыкли жить своим умом. Ну и дальше начиналась уже Тибетская Республика. То есть мы отхватили немного Афганистана, северный кусок будущего в моем времени Пакистана и северо-восточный кусок размером сто на двести километров Индии моего же времени. Ну и синьцзянский Аксайчин — где-то двести на двести километров. И там от текущих границ Тибета еще тысяча километров на юго-восток — и уже Ханой, а девятьсот километров на юго-запад — Бенгальский залив Индийского океана. Впрочем, границы эти были текущими только на данный момент — еще предстояло кое-что перекроить для восстановления исторической справедливости.

ГЛАВА 19.

Так, на юге Тибета часть тибетской земли была прирезана к Британской Индии в 1914 году, когда Китай в результате революции фактически распался на ряд протогосударств и центральным властям было пофиг на внешнюю границу Тибета — в итоге в результате Симлской конвенции Южный Тибет вошел в провинцию Ассам Британской Индии, затем стал Исключенными районами провинции Ассам. В начале 1944 мы наконец добрались до этих земель и включили их обратно в Тибетскую Республику в качестве автономного района (в РИ — это индийский штат Аруначал-Прадеш). Провинция Ассам, расположенная вдоль Брахмапутры, когда она вытекает из Тибета и поворачивает на юго-восток, стал частью Британской Индии по результатам первой англо-бирманской войны 1824-26 годов, а незадолго до того — в 1817 году — бирманцы захватили бывший до того самостоятельным Ассам, и так как они не знали о возможностях и силе англичан, то смело поперли и на Британского Льва, ну и огребли, заодно вернув независимость нескольким княжествам, завоеванным совсем недавно — по сути, англичане подсекли экспансию бирманцев на самом ее взлете.

В последующем с периодичностью в двадцать лет — как только подрастали новые поколения — прошло еще две англо-бирманские войны, и в результате третьей Бирма окончательно потеряла независимость, войдя в состав Британской Индии в 1886 году. Так что сейчас — в 1942-43 годах — бирманцы по сути воевали за свою независимость, пусть и под протекторатом Японии. Вот только жители окружающих провинций были этому не рады — все они помнили, как бирманцы в начале 19го века завоевывали их земли, вырезая и угоняя в рабство целые селения. Сейчас, правда, все было сравнительно мягче, но гнет оккупантов уже становился нетерпимым — работать надо много, еды мало — а потому повсюду возникали партизанские отряды, которые мы и объединяли в течение всего 1944 года.

Так, партизаны ассамцев были объединены в Объединенный фронт освобождения Ассама (в РИ эта организация появилась в 1979 году и боролась за выход Ассама из состава Индии — организация существует до сих пор), кроме того, там же мы организовали Национально-демократический фронт Бодоланда (в РИ появилась в 1986 году) — организация народности бодо, также проживавшей в Ассаме между Брахмапутрой и Тибетом — бодо были в основном христианами, тогда как ассамцы — индуистами, а потому хотели независимости. К югу от Брахмапутры — на границе с Бирмой — был образован Национальный социалистический совет Нагаленда (в РИ — в 1980 году) — это была организация народности нага, также в основном христианской. Южнее действовали партизаны провинции Манипур — хотя более половины народности манипури — индуисты, но более трети — христиане, к тому же они издревле жили в обособленном государстве — Манипурская долина была труднодосягаема, а потому княжество попало под власть англичан только в 1891 году, и освободительная борьба там не прекращалась (в РИ длится до сих пор, только уже против индийцев). К югу от Манипура — Мизорам — мизорамцы в основном христиане. Западнее Мизорама, в сторону Бенгальского залива, находится княжество Трипура — трипурцы — снова индуисты, но находятся как бы на отшибе и окружены христианами, буддистами и мусульманами. И, замыкая круг, к югу от народности бодо, через Брахмапутру, в провинции Мегхалайя живут снова христианские народности — гаро, кхаси и джинтийя. Причем все эти народности — бодо, нага, манипури, мизорамцы, гаро, кхаси и джинтийя — принадлежат к тибетско-бирманской языковой группе, и живут в горных местностях, как бы окружая огромную ассамскую долину, раскинувшуюся по обоим берегам Брахмапутры на 720 километров вдоль реки и на 80-120 в стороны, тогда как ассамцы живут в непосредственно в этой долине, и ассамский — это уже индоарийский язык, к которому принадлежит и бенгальский.

Бенгальцы были покорены англичанами в течение 18го века, а по религии делились примерно поровну на индуистов и мусульман (в РИ их так и разделили в 1947 году — индуисты — в Индию, мусульмане — в Восточный Пакистан, который потом стал Бангладеш). Причем бенгальцев было очень много — уже в конце 19го века население Бенгалии было свыше 150 миллионов человек, которые проживали на территории всего полтора миллиона квадратных километров (почти три Франции), и даже с учетом того, что в это число входили и народы провинции Ассам, последних было процентов десять-пятнадцать — бенгальцев все-равно было подавляющее большинство. Они-то и стали нашей основной головной болью, прежде всего — мусульмане — японские захватчики делали основную ставку на них, тогда как индуистов они считали союзниками англичан, хотя на самом деле среди бенгальских индуистов были как нигде сильны позиции коммунистов. Но и без индуистов мусульман-бенгальцев было под сто миллионов человек. В общем, если они ломанутся, то подомнут всех вокруг. Так что мы действовали очень осторожно, тихой сапой. Партизанские отряды Ассама и окружающих княжеств действовали только против японцев, бенгальцам мы лишь показали как можем штурмовать с воздуха и сделали предложение не мешать друг другу. Пока они согласились — люди обустраивали свое полунезависимое государство и были для японцев скорее попутчиками — проблемы шерифа индейцев не волнуют.

Сложнее было с бирманцами — они серьезно впряглись за японцев и нам пришлось бы тяжело, если бы не бирманские же коммунисты — Коммунистическая партия Бирмы была образована в 1939 году и к нашему тут появлению в 1944 году имела несколько баз в труднодоступных районах, а численность бойцов в их партизанских отрядах достигала сорока тысяч человек (и в РИ коммунистические партизаны до сих пор ведут войну против центрального правительства Бирмы, которая теперь Мьянма). К нашему счастью, японцы уже успели тут себя 'зарекомендовать', поэтому местные элиты и население уже начинали мягко говоря тяготиться таким союзом. Ну а что ? Независимость от англичан получена и японцы уже особо не нужны. Но они — жрут, вывозят продовольствие, сырье, заставляют трудиться на полях и в шахтах за гроши, да и просто мозолят глаза. Поэтому налеты наших партизанских отрядов на коммуникации и гарнизоны в основном отражались только самими японцами и совсем небольшой частью бирманской армии — а в основном армейцы лишь занимались имитацией бурной деятельности, благо что уже начиная с 1942 года коммунисты устанавливали контакты с командирами и частями Армии независимости Бирмы. К тому же летом 1944 года мы организовали тут Антифашистскую лигу народной свободы (в РИ была создана коммунистами без нашей помощи) — организацию, в которую вошли не только коммунисты, но и представители других демократических движений, да и множество простых людей содействовало этой организации. В итоге начиная с осени 1944 года японцы начали демобилизацию бирманской армии, но это привело лишь к усилению коммунистических отрядов. Всего же к лету 1944 года только в провинциях бывшего Ассама у нас было под ружьем более двухсот тысяч человек. Причем на самом деле 'под ружьем' — мы перебросили в тот район три 'партизанских' линии по производству СКС и патронов, поэтому все эти бойцы были мало того что вооружены, так еще и обучены. И бенгальские мусульмане были уже не так опасны — да, они могли выставить армию и в десять, и в двадцать миллионов человек, вот только вооружения у них было в лучшем случае на миллион, к тому же это были винтовки с ручным перезаряжанием, что против наших самозарядных карабинов, да в горно-лесистой местности — ну совершенно не прокатывало, и были опасны только гранаты — ну так у наших бойцов были подствольные гранатометы.

К тому же всех бенгальцев, кого японцы смогли мобилизовать и вооружить, они отправили в начале 1944 года на западное побережье Индии — выбивать англичан из их морских баз. В конце 1943 года мы закупорили Суэцкий канал — наши аэродромы тогда уже достаточно приблизились, чтобы высотники могли вылетать не только на разведку, но и нести мощные управляемые бомбы — ими-то мы и притопили в суэцэ три итальянские лоханки — линкор и два крейсера. Так что английский флот под прикрытием береговой авиации чувствовал себя в прибрежных водах вполне сносно и оказывал осажденным городам существенную поддержку — у немцев в Белуджистане было слишком мало авиации, чтобы потопить все английские корабли, хотя несколько корыт удалось серьезно повредить. Вот японцы и направили туда единственную силу, которая еще пылала ненавистью к англичанам — бенгальцы хотели отомстить бывшим белым хозяевам за голод, устроенный в 1942-43 годах в Бенгалии — Великий Бенгальский Голод. По пути бенгальцы немного повоевали с Хайдарабадским княжеством, расположенным прямо посредине индийского субконтинента, но потом разошлись с миром. Бенгальцы-индуисты так просто пропустили своих соплеменников через свои земли — ладно хоть сами массово не пошли вместе с ними — удержали коммунисты.

Так что остались японцы на востоке Индии один-на-один с нашими отрядами, а при неразвитой дорожной сети и сложном горном рельефе это означало фактическую блокаду японских войск в западной части юго-восточной Азии, да их там и было-то тысяч сто, не больше — многие были выведены на восток после того, как Британская Индия повалилась как карточный домик. Правда, японцы вышли из ситуации — начали снабжать свои войска морем, через Бенгальский залив, да и французы из своих индийских колониальных владений им помогали — галлы рассчитывали что японский флот поможет удержать города на побережье от индусов. Ну а мы — под предлогом перехвата морского снабжения — зашли и в область Читтатонга — Читтатонгский горный район, находившийся к западу от Мизорама, и так был населен тибетско-бирманскими племенами, да и было их там тысяч двести, не больше, но мы зашли и в прибрежные районы вокруг Читтатонга — города на западном побережье Бенгальского залива — еще со времен завоевания этих земель англичанами в 1760 году город был крупным промышленным центром и важным портом, поэтому, если нам удастся удержать на этих землях советскую власть, мы получим наземный коридор от Тибета через восточные районы Ассама прямо в Бенгальский залив — там и оставалось-то чуть более шестисот километров, и большинство пути пройдет уже по равнинным участкам, пусть и между горами.

С бирманскими коммунистами мы уже тоже договорились о присоединении части земель бывшей Бирмы с компактным проживанием малых народностей к новым республикам этих самых народностей — причем не только вдоль границы с Ассамом, но и на севере Бирмы — там проживала народность качин — преимущественно христианская (в РИ первое восстание против бирманского правительства качины подняли уже в 1949 году — протестовали против насаждения буддизма), да и к югу христиан и не-бирманцев хватало (в РИ народности шан, ва в конце 20го века образовали там свои государства — непризнанные, но имеющие правительства и армию — эти территории не контролируются бирманским правительством, а народность мон, проживающая на юге Бирмы, включилась в гражданскую войну с целью поквитаться с бирманцами за свое поражение в монско-бирманских войнах аж 15-18го веков), а местные коммунисты вполне были согласны с правом наций на самоопределение, а больше того — рассчитывали на нашу помощь в захвате власти в самой Бирме (в РИ гражданская война между коммунистами и социалистами (!!!) началась в 1948 году и до начала 70х ситуация была патовой, затем после аграрных реформ поддержка коммунистов ослабела, но бои продолжались до конца 80х, когда прошли либеральные реформы — после этого накал боев снизился, но бои не прекращались — они ведутся и до сих пор, не только с коммунистами, но и с нацменьшинствами — в итоге бирманская армия непрерывно воюет уже 70 лет (sic!), а в 50-60х годах на стороне правительственных войск воевали и гоминьдановские части, вытесненные китайскими коммунистами в Бирму).

Получалось, что под наши советские территории от Бирмы отходит полоса длиной тысячу и шириной в сотню километров вдоль северо-западной границы Бирмы с Индией отходила в новые республики, ну а заодно — и кусок побережья провинции Рокхайн, где проживает народность рохинджа — они хотя и мусульмане, но не бенгальцы — то есть тоже по сути малочисленные чужаки.

Выходит, я планировал создать ряд советских республик на территориях Золотого Треугольника и побережья Бенгальского залива. Всего же к будущему Содружеству Советских Социалистических Республик Бенгальского Залива отходила территория размером шестьсот на семьсот километров — северо-восточный угол Индии и северный угол Бирмы. Побережье даст выход к морю, а горы Золотого Треугольника — укрытие на случай агрессии. Понятное дело, что мы не собирались там производить десятки тонн опия, но, раз местные жители десятилетиями занимались этим делом и никто не мог им помешать (и партизанские движения там не затихали также десятилетиями), то и мы, наверное, сможем там удержаться — с нашими-то технологиями. И в горах климат для европейца вполне сносный — не так жарко и душно, как внизу. А местное население в основном принадлежит к этническим меньшинствам, так что мы станем для них отличным прикрытием от окружающих 'больших' народов — бирманцев, китайцев, вьетнамцев, кхмеров, а они для нас — дополнительной защитой от Больших держав. И обмен будет не только в виде взаимной защиты — мы ведь сможем организовать там и образование, и медобслуживание, и промышленность — в горах много полезных ископаемых ! — да и сельское хозяйство выведем на новый уровень — это сейчас (да и в будущем) местные крестьяне зачастую голодали, а мы сможем обеспечить и улучшение сортов сельхозкультур, и производство удобрений, и малую механизацию — на больших тракторах тут не везде развернешься, а небольшими тракторами, а то и мотоблоками с пукалками на пять лошадок — самое то. Правда, непонятно что тогда делать с Тибетом — по сути, если мы перемещаемся в Золотой Треугольник, то Тибет остается без защиты. Надо будет что-то придумать — но уж больно там для нас высоко.

Впрочем, в течение 1944 года мои опасения насчет судьбы Тибета изрядно подугасли — количество обученных бойцов из местных весь этот год росло очень быстро. Во многом тут сработала наша методика быстрого просева людских потоков — в зачаточном виде мы ее применяли еще в июле 1941, продолжали применять и дальше, заодно обогащая новыми приемами. Хотя основа оставалась все та же — объяснить человеку какой-нибудь мелкий прием, дать попробовать его применить, разобрать ошибки, дать попробовать его повторить — и если стало получаться лучше — он становился кандидатом для первой волны обучения, ну а если не получалось — ставился в резерв — обучаться он все-равно обучался, но поначалу — с меньшей интенсивностью (хотя скучать не приходилось — в армии, тем более воюющей, дел хватит всем и всегда — командиры на то и поставлены чтобы боец не скучал гы-гы), за него всерьез принимались уже позднее, когда первая волна самых толковых была более-менее обучена и могла действовать под руководством опытных людей. Таким образом мы снимали сливки, не тратя поначалу много времени на обучение всех — в первые периоды было достаточно и небольшого количества обученных к действиям, но их надо было получить как можно быстрее, чтобы успеть закрепиться. А остальных доучим потом. Наша статистика показывала, что таких самых толковых было порядка пяти процентов везде — в любом обществе и местности. Да, базовый уровень различался — кто-то даже мог не уметь писать и даже читать, но и наши задачи были не биномом Ньютона.

Собственно, универсальной проверкой пригодности для боевых действий у нас стало простое упражнение — 'залечь'. Сделал его человек быстро и четко — уже хорошо, если при этом догадался прикрыться бугорком — вообще отлично, понимает, что самое важное в боевой обстановке. А если даже после разбора ошибок он такую простую команду выполнял медленно, копался — значит, пока не готов, его придется тренировать дольше, поэтому на первое время — только физзарядка и НВП — все-равно с таким навыком подстрелят если не в первом, то во втором бою — и потом тащи его в тыл, отвлекайся от выполнения поставленной задачи — данунафиг.

Впрочем, чуть немногим позднее мы перешли на более сложный отбор по группам — да, пять процентов были годными для обучения почти что сразу, но двадцать процентов — тоже вполне ничего — пусть тестовые испытания они проходили медленнее, но не сказать чтобы сильно критично. Такие становились второй волной обучения, причем если первые пять процентов сразу же ставились в ряды наших подразделений и проходили обучение что называется 'без отрыва от производства', то есть участвовали в активных действиях, пусть и не на первых ролях, как правило — принеси-подай под приглядом более опытных товарищей — а то еще потеряют голову от приступа страха и попрутся в лобовую атаку, то вторые двадцать процентов были пригодны для несения караульной и гарнизонной службы, а также для руководства следующими волнами. Ну и дальше деление так и шло — по волнам — пятьдесят процентов поначалу в основном осваивали навыки обустройства местности вообще и оборонительных сооружений в частности — что называется, 'копать-колотить', потом еще двадцать процентов, пригодных для ведения хозработ, а заодно чтобы привыкали к армейской жизни, ну и последние пять процентов — и в самом деле 'последние', которые ну ни в какую не могли нормально выполнить даже самые простейшие действия — но такие становились уже объектом пристального внимания наших психологов и медиков — как правило там были либо огроменные тараканы в голове, либо отклонения в биохимии (хотя зачастую одно было следствием другого) — вот наши специалисты и разбирались — тут и увеличение практики, и наращивание базы знаний, ну и человеку при случае не грех помочь.

Так мы действовали и в Тибете. Конечно, поначалу людей к нам шло немного, но они все-равно делились в той самой пропорции, и мы никого прочь не гнали — было немало случаев, когда человек просто терялся поначалу, а потом все-таки выбирался на свой уровень, так что мы постоянно смотрели — вдруг кто-то из вторых и далее волн начнет творить чудеса — ну он и поднимался быстрее — там было больше плюшек и в виде денежных поощрений, и в виде карьерного роста — не только, скажем, звания, но и возможность самому стать инструктором либо освоить техническую специальность — пулеметчик, радист, минометчик, артиллерист, водитель — много их. А это снова и дополнительные деньги, и цацки в виде нашивок и звездочек на погоны.

К лету 1944 года военной подготовкой было охвачено все мужское население в возрасте от 15 до 50 лет в тех районах Тибета, которые нами контролировались либо были союзными — просто невраждебные мы пока старались не развивать — мало ли как потом повернет. Впрочем, пацанва тоже проходила уроки НВП в школах — они были вместо физкультуры, хотя футбольных мячей мы тоже завезли — командный дух, выносливость, координация движений и все такое что там еще напридумывали спортивные умники. Да и женское население также участвовало — и не только в качестве санитарок и поварих, появлялись и радистки, и даже снайпера — Тибет готовился воевать с Китаем, ну а заодно помогал нам освобождать соседние народы от японской оккупации и английской колонизации, а также устанавливать социализм, пусть и с не к ночи будь помянутым человеческим лицом — без сплошного околхоживания, национализации и обобществления последнего тапка на левой ноге.

Уже к началу 1944 года те пять процентов из первых новобранцев не только прошли неплохой курс подготовки, но еще помотались в походах и рейдах, а иногда даже поучаствовали в пострелушках с врагами а то и просто непойми с кем, многие уже стали даже сержантами, и чем дальше тем больше именно эти люди — кто зарекомендовал себя отличником боевой и политической подготовки — становились инструкторами и начинали обучать следующие волны. Собственно, это было стандартным для нас шагом — наши инструктора сначала обучают, затем они обучают обучать, затем контролируют как их ученики обучают других (а заодно и сами все глубже понимают предмет). И это не только в армии — в промышленности, медицине, науке были такие же порядки. И за счет кооптации местных кадров в процесс обучения проблема языкового барьера снималась очень быстро.

Быстро росла и численность тибетских бойцов, и они немало нам помогли в продвижении на юг. Так, к весне 1944 года их бойцы составляли девяносто пять процентов наших частей в том регионе, и, хотя много частей еще оставалось в Тибете, в походе на юг участвовала почти стотысячная группировка, в которой наши бойцы были уже лишь командирами или состояли в спецподразделениях, и именно тибетцы вынесли основную тяжесть боев за Ассам, особенно за нефтяные месторождения Дигбой — оно стало известно еще с конца 19го века — в 1867 году английский инженер обратил внимание, что ноги одного слона покрыты маслянистой жидкостью с характерным запахом нефти, и в 1889 году нефть наконец нашли, причем неглубоко — всего 178 футов, то есть 60 метров. Вскоре там образовался поселок Дигбой (Dig, boy !), в 1901 году заработал НПЗ, и в начале 40х там добывали уже семь тысяч баррелей нефти в день — это почти тысяча тонн, из которой получалось около двухсот тонн вполне приличного бензина, ну и еще керосин, масла. Ежедневно. Пятьсот заправок минимум, а на близкие расстояния — и вся тысяча. Именно эта нефть и производимое из нее топливо позволили японской авиации господствовать на востоке Индии почти два года, пока там не заявились мы, и уже мы стали хозяевами неба, особенно когда нам удалось отжать у японцев крупный аэродром и заполучить в свое распоряжение более сотни истребителей — ну не умели япошки действовать против спецназа с ПНВ. Да и никто тогда не умел.

Эта авиация стала надежным прикрытием наших наземных операций, а скорость самих наземных операций обеспечивалась в том числе и транспортной авиацией — японцы организовали вдоль фронта цепь укрепленных постов с изолированными гарнизонами численностью от отделения до взвода, а в глубине держали части силой от батальона до полка на случай наступления крупных сил (в РИ сил было гораздо больше — Индия оставалась английским бастионом). Да, эта система отлично работала против китайцев или англичан — последние бились об эту стену в 1942 году при попытке отбить Аркам — северное побережье Бирмы. Впрочем, тогда англичане сделали много косяков — начиная с того, что в Читральской долине вдруг 'не обнаружилось' ни одной дороги, проходимой для грузовиков — и это при том, что англичане хозяйничали в том районе уже с сотню лет. Ну а потом генерал Ирвин — 'солдафон старой закалки' — приказал английским войскам штурмовать японские позиции в лоб (в РИ эта операция шла с осени 1942 по весну 1943 и также окончилась ничем). Англичане получили свою мясорубку — не то чтобы Верден, но с учетом соотношения сил им и этого хватило, существенно ослабив их войска. А то, что в английских частях значительный процент составляли индийцы, лишь усилило ненависть индийского народа к колонизаторам, так что последующее стремительное обрушение индийского фронта было неудивительным (АИ; в РИ там у японцев было меньше сил — много отнимал Тихий океан).

И при такой английской тактике живых волн японцы малость расслабились, так что когда мы стали действовать диверсионными группами, их оборона и посыпалась — сначала день-другой мы наблюдали за опорниками в бинокли, телескопы, через ПНВ и ИК-приборы, затем к месту предполагаемого прорыва на трех Аистах и двух однотонниках прилетала огневая спецгруппа, вооруженная нашими новыми снайперскими винтовками калибра 12,7 миллиметра — мы наконец смогли решить проблему разбалтывания оптических прицелов — первые версии держали не более десятка выстрелов, после чего разбалтывались от сильной отдачи и их приходилось снова выверять. Новые же винтовки, на подвижном лафете, да на станке, могли вести огонь сериями до сотни выстрелов, а с дульным тормозом — и того больше. Так что снайпера начинали давить японские опорники — пробивали брустверы, разваливали каменные стенки, корежили пулеметы и орудия — остававшиеся в живых японские солдаты потом рассказывали, что как только стены их укреплений начинали влетать внутрь огромными кусками, все просто ложились на пол и ныкались кто как мог. В принципе, основными препятствиями при взятии опорников для нас стали ряды колючей проволоки и минные поля — вот их приходилось расстреливать из минометов, гранатометов, а где удавалось подтянуть захваченную у японцев артиллерию — и из орудий — ведь ползать по склонам, резать проволоку и разминировать — это было опасно, поэтому мы и пошли на размен — затратить больше боеприпасов, зато сохранить жизни. Для надежности потом еще подрывали на минных полях длинные заряды.

С подходящими к месту атаки японскими резервами разбирались тоже просто — как правило, делали налет полусотней самолетов на маршевые колонны — тут отлично зарекомендовали себя захваченные японские истребители — японцы принимали их за свои самолеты, поэтому первые два захода были особенно эффективными — сначала ведь решат что вышла ошибка, поэтому далеко не разбегаются, ну а потом марширующая часть прекращала существование как организованная боевая сила. Либо устраивали пулеметно-минометные засады в узостях — в упор, с тотальной стрижкой не только японцев, но и всей растительности.

В итоге, эти полтора десятка крупнокалиберных снайперских винтовок позволили нам за две недели вскрыть японскую оборону, разорвать ее на куски и проникнуть в Бирму — с остальными опорниками мы разбирались уже по мере необходимости — как правило японцы сами снимались с насиженных мест, как только сжирали все припасы, и сразу же попадали в лапы поджидавших их партизан.

ГЛАВА 20.

В самой же Бирме мы решали прежде всего вопросы снабжения, ну и создания советов. Японцы даровали независимость Бирме в самом начале 1943 года (РИ), поэтому как таковых японских войск там было немного — пара дивизий (АИ, в РИ было больше — несли охрану на случай высадки англичан). И первое что мы сделали, это броском по железке добрались до нефтяных месторождений в Енанджауне (центр страны), выбили оттуда японскую охрану, взяли нефтянку под свой контроль и начали вывоз топливных запасов на север по той же железке — понятно, что потерю источника топлива японцы просто так не оставят, и как там все обернется — было еще неясно, а топливо — оно всегда пригодится.

Да и как сложится с текущим бирманским правительством — ставленниками японцев — тоже было пока неясно. Обе стороны присматривались друг к другу, но на рожон пока не лезли — мы еще не обрели достаточную силу, но и бирманское правительство не знало что мы за зверь и, более того — не имело достаточно сил, чтобы противостоять тем, кто смог одолеть японцев — полиция и несколько тысяч солдат в армейских подразделениях тут были, но это и все — японцы одновременно с дарованием независимости строго ограничили вооруженные силы страны. К тому же в наших рядах было много англичан, американцев, австралийцев, новозеландцев, голландцев — мы освободили несколько тысяч только белых пленных, и несколько десятков тысяч бирманцев, индийцев, китайцев — и если индийцев вместе с англичанами бирманское правительство даже опасалось как давних соперников и угнетателей, то американцы были как бы гарантом, что Бирму возьмут под крыло Соединенные Штаты.

Ну, мы их не разубеждали, а наоборот везде выставляли на показ именно этих янкесов, даже нашили им на рукава их матрасы со звездами, благо что многие 'наши' американцы надели на себя тогу миротворцев и официальных представителей властей США, тогда как сами уже были если и не прожженными коммунистами, то как минимум шли в том направлении — 'миссионерская' работа наших коммунистических агитаторов и пропагандистов была уже поставлена на поток — сначала будущие адепты соглашались с тем, что в их капиталистическом обществе есть отдельные нелицеприятные моменты, а потом — капля за каплей — и становились коммунистами. А пленным американцам, особенно с Филиппин, было еще проще — они помнили, как Макартур бросил свою армию на съедение японцам. Саму методику я взял из рассказов о том, как китайцы превращали американских военнопленных в коммунистов в годы корейской войны, наши психологи развили идею до конкретных приемов работы с разными психотипами, ну а политработники из тех кто потолковее все это освоили. В некоторых вопросах даже перестарались — вскоре наши американские коммунисты начали перекрашивать звезды в красный цвет, а поверх полос прилепили серп и молот. На мой взгляд, красные звезды на синем фоне смотрелись отвратительно, некоторые из американцев думали так же, поэтому вскоре синий прямоугольник заменился красным, звезды стали снова белыми либо желтыми, так более того — такие модифицированные флаги самых разных расцветок делали себе и подразделения, набранные исключительно из американцев — и вот когда эти фотографии попали в международную прессу, разразился скандал — все-таки это издевательства над флагом союзной страны, вкупе с какими-то намеками на зловещие планы коммунистов. Молотов и Сталин в резкой форме высказались через советскую и американскую прессу о недопустимости таких действий, в не менее резкой форме отдали нам команду прекратить безобразия, мы так же резко взяли под козырек и забили на это дело — к тому времени хватало других проблем — не только и даже не столько в Бирме, но и в ней тоже.

Там для нас самым важным вопросом помимо советизации, создания своих вооруженных сил и сбора топлива была продовольственная проблема. Английские колонизаторы превратили Бирму в рисовую житницу — страна кормила рисом чуть ли не всю Британскую империю, в 1940 году из Бирмы было экспортировано три миллиона тонн риса, причем большинство риса 'на экспорт' выращивалось в дельте реки Иравади — обширной илистой долине — да что там 'обширной' ? огромной ! — при площади от 30 до 50 тысяч (тысяч !) квадратных километров, она начиналась за 300 километров от устья и раскинулась на 240 километров вдоль побережья. Вот все это громадное пространство англичане окультурили, тогда как до колониального периода дельта считалась непригодной для сельского хозяйства. Взамен вывозимого риса бирманцы получали промтовары и предметы роскоши — да, был перекос, но в целом система была отлажена. И вот с приходом японцев она оказалась разрушена, а взамен ничего не появилось — японцам столько риса просто не надо, да и вывозить его очень сложно, поэтому бирманские крестьяне уже в 1942 году стали сокращать посевы риса — и это несмотря на то, что земли у них стало гораздо больше — много земли стало доступно после бегства индийских помещиков, которых англичане завозили сюда в массовом количестве чтобы создать поддержку в виде чужеродной основному населению, но массовой группы. В результате уже к концу 1942 года наблюдалась странная картина — риса в стране много, но в городах — голод. А все потому, что вывезти его из отдаленных районов сложно, а в неотдаленных его уже не сажают в больших количествах — только чтобы прокормить себя, и все.

А ведь до войны в Бирме проживало почти семнадцать миллионов человек. Два миллиона сбежало от японцев в Индию — в основном индийцев и белых, причем на перевалах между Бирмой и Индией погибло несколько сотен тысяч человек — мы сами видели груды костей, лежавших на склонах и в ущельях — ослабленные люди, в местности без еды и при недостатке воды, да при отсутствии всякой медицины — гибли сотнями каждый час. А уж южнее — на перевалах через хребет Рокхайн, который протянулся с севера на юг вдоль центральной части страны и разделил долину Иравади и побережье Индийского океана — там все было просто усеяно костями — индийцы, жившие на юге страны, сначала бежали на север по железной дороге, реке, а то и просто пешком, но когда японцы перерезали пути на севере, вся эта масса ломанулась на запад — к побережью, чтобы спастись морем.

И спасаться было от кого — прежде всего от бирманцев, которые ненавидели индийцев и китайцев, занявших самые хлебные места и поддерживавших колониальные власти. И если бирманцы еще массово не убивали убегавших индийцев, то только потому, что рядом еще оставались английские войска. Но проклятий, а то и просто злорадных взглядов, индийцы на своем скорбном пути получили с лихвой. Да, помогать давить народ — это потом всегда аукается. И путь в сто пятьдесят километров через горные перевалы был еще тяжелее — отсутствие воды и продовольствия на такой дистанции мог выдержать далеко не каждый. Да еще английское командование пропускало по дорогам не более нескольких тысяч беженцев в день — англичане опасались, что беженцы просто забьют дороги и войска не смогут по ним пройти. В результате в лагерях перед перевалами скапливалось до ста тысяч человек, и в условиях духоты, антисанитарии развивались болезни, в день умирало до полутысячи человек. Мрак.

Но и помимо этого исхода еще несколько десятков тысяч бирманцев погибло во время боевых действий, а они велись по всей территории, а не как в других странах — в основном вдоль железных дорог. К тому же японцы массово бомбили города, например, Мандалай после бомбардировки 3го апреля 1942 года был мало того что существенно разрушен, так его по всей площади охватили пожары.

Но и оставалось еще как минимум четырнадцать миллионов человек, которых надо было кормить. Точнее — надо было кормить городское население, пусть оно сильно поредело — в колониальный период в городах жили в основном завезенные сюда англичанами индийцы, которые бежали от японцев, но хватало и тех кто остался, да и бирманцы в городах присутствовали уже в заметных количествах.

Причем сокращению посевов риса поспособствовали и сами японцы — им нужны были прежде всего технические культуры — хлопок, земляной орех на масло. Впрочем, японцы пытались перестраивать сельское хозяйство под свои нужды и в других захваченных землях. Так, на Филиппинах они попытались заменить плантации сахарного тростника на хлопчатник — в результате производство тростника упало, а хлопчатник в достаточных количествах так и не стали выращивать. С каучуком была примерно такая же история. Японцы захватили 98% мирового производства каучука — а это 1660 тысяч тонн. Самой Японии требовалось всего 100 тысяч тонн, и на остальное сырье просто не было спроса — старые рынки были недоступны, новых не было. Пытались внедрять нетрадиционное использование каучука — его пускали на покрытие крыш, даже мостили тротуары и дороги — но не пошло — если покупать, то материал все-таки дороговат для такого применения, а задешево никто не продаст — невыгодно уже самим крестьянам. Поэтому тысячи гектаров каучуконосов в лучшем случае зарастали сорняком, а то и вырубались и пускались на топливо. В Индонезии выкорчевали половину кофейных плантаций, было уничтожено 16 тысяч гектаров чайного куста, а количество чайных фабрик сократилось с 220 до 50. Раньше все эти товары находили спрос на западных рынках, сейчас эти рынки были недоступны из-за войны, а в других местах столько этих товаров не требуется — вот японцы и пытались перетасовать сельское хозяйство завоеванных регионов. Понятное дело, когда мы начали скупать эти товары, многие были в восторге.

То же было и с зерном — когда мы на всю страну объявили что скупим весь рис какой только продадут и будем платить золотом и серебром, а не японскими оккупационными бумажками (впрочем, эти бумажки были даже полезны — многие крестьяне выплатили ими свои долги либо арендную плату — оккупационные деньги быстро обесценивались, соответственно, со временем их становилось все больше, но курс оставался прежним, и не принять их помещики и ростовщики не могли — это расценивалось как бунт против японцев, вот и принимали оплату старых — полноценных — долгов новыми обесценившимися бумажками (в РИ из-за этого после войны пытались судиться, но не выгорело)). И, надо сказать, это сработало — уже в конце 1944 года мы стали основными держателями зерна в регионе, я даже начинал опасаться, что захваченных и конфискованных ценностей не хватит. Но истинная ценность — это еда, в данных условиях только в обмен на нее можно получить лояльность и рабочие руки. Так что мы не скупились, и рис тек к нам рекой, даже несмотря на то, что мы установили цены в три раза ниже довоенных — других предложений на рынке просто не было, а крестьяне все-равно надеялись что на полученное золото и серебро они потом, когда все наладится, что-то да прикупят — золото есть не просит, а спрятать легко.

Впрочем, часть спроса на промтовары уже удовлетворяли наши тибетские и ассамские заводики и фабрики — ткани да стальные изделия всегда нужны. Реквизировали (а частично и купили) мы и полтора миллиона тонн риса, скопившегося на складах Таиланда (в РИ этот рис получили англичане в качестве репараций — Таиланд был в состоянии войны с Англией и США) — союзника Японии, причем настолько важного (лишь бы не тратить время на его завоевание !), что японцы передали Таиланду в 1944 (в РИ — 1943, после поражений на Тихом океане) восточные области Бирмы — пару шанских княжеств, да и от Малаий к Таиланду прирезали четыре северомалайских штата. После этого таиландцы почувствовали неладное, вплоть до того, что премьер-министр Таиланда сказал адъютанту — 'Хорошо бы узнать, кто проиграет эту войну. Это и будут наши враги'. Именно с таиландцами нам пришлось немного повоевать — после сиамской революции 1932 года там были сильны пантаистские настроения — 'Таиланд для таиландцев !' (а под Таиландом понимались в том числе территории Лаоса и Камбоджи, отторгнутые от Сиама французами в конце 19го века).

Эта наша торговля заодно подорвала позиции многочисленных японских торговцев, что хлынули сюда после завоевания Бирмы. Они старались урвать как можно больше — скот, зерно, сырье — за все платили мало, и в основном японскими оккупационными бумажками. А за вывоз оставшегося на складах сырья и оборудования фабрик так вообще не платили — большинство предприятий принадлежало сбежавшим англичанам и индийцам, поэтому японцы считали все это своей законной добычей. Соответственно, мы тоже не церемонились, а спокойно занимались экспроприацией экспроприаторов экспроприаторов, так как станки требуются и нам самим.

Понятное дело, что для крестьян мы на фоне японцев смотрелись гораздо выигрышнее, так что вскоре японская администрация в городах стала получать множество жалоб — и с этими жалобами японские чиновники шли либо в наши советы, либо в администрацию бирманского правительства. Мы их просто посылали, а правительственные органы обещали принять меры и в крайнем случае были посылаемы опять же нами, а зачастую они просто забивали на претензии японцев в том, что мы мешаем грабить страну и ее жителей. За счет арестованных нами японских торговцев даже удалось наладить обмен — японцы в обмен на коммунистов из тюрем — так что какая-то польза все-таки была.

Вообще, примерно полгода в стране было фактически троевластие — во многих местах появились наши органы власти, но при этом оставались и бирманские, и японские — война-войной, а хозяйство и экономику надо удерживать на плаву — Бирма и так серьезно пострадала в ходе боев 1942 года. Так что порой бывали ситуации, когда в центре города проходит заседание городского совета с участием трех сторон, а на окраине советские и японские части ведут перестрелку. Баланс сил нам пока не позволял выбить японцев со всей территории Бирмы — японские части быстро создали сильные укрепления, и штурмовать их у нас не было никакого желания, да и необходимости — сами уйдут, тогда и добьем. Японцы тоже не имели достаточно сил чтобы противостоять нам — в предыдущие полгода из Бирмы было выведено на север три японские дивизии — дожимать китайцев и готовиться к нападению на Советский Союз. Ну а бирманское правительство просто не успело создать значимые вооруженные силы — сначала им это не давали сделать японцы, а потом пришли мы и стали создавать Бирманскую Красную Гвардию, перетягивая на свою сторону много людей, в том числе и из бирманцев, а не только из национальных меньшинств.

Так что вскоре территория поделилась на красные, синие — японские — и белые — правительственные — зоны, причем правительство-то было в основном левым, социалистическим (как и у нас в Гражданскую белые были в основном социалистами и воевали с коммунистами) — еще до войны бирманские социалисты поняли, что смогут получить помощь с освобождением от англичан только у японцев, и потому наладили с ними связи, так что к приходу сюда японцев у последних уже были готовые руководящие кадры из местных. Коммунисты, конечно, не вписывались в эту схему — для японцев, состоявших в Антикоминтерновском пакте, было бы странно с ними сотрудничать — ну так бирманские коммунисты и стали уже нашей опорой — а больше им крышу никто не предоставит, англичане рассчитывали на правую часть местных политиков, на возврат индийских помещиков, ну и на нацменьшинства (в РИ социалисты вскоре после окончания войны начали гонения на коммунистов — последние призывали ограничить гнет помещиков и ростовщиков, перераспределить землю в пользу бедняков, тогда как социалисты были против этого (уж такие социалисты — одно название) — и разразилась гражданская война).

И на зоны делилась не только сельская местность, но и города — так, в Рангуне — столице Бирмы — нашими были только северные кварталы города и часть кварталов, построенных англичанами в колониальный период. В центре города находились правительственные силы, а вокруг порта — японцы. Причем последние попытались было выбить нас из города корабельной артиллерией, но мы заявили, что еще один снаряд — и вырежем всех японцев нахер а их лоханки потопим авиацией. Сделать это у нас не было возможности, но про то знали только мы — уж слишком быстро мы прошли через всю Бирму, пусть и без полного освобождения ее территории. Так что ореол победителей позволял нам пока гнуть пальцы. Ну и авиацией мы посветили неподалеку — пустили несколько раз по кругу полсотни самолетов, и уж не знаю — каких фитилей и куда японское командование в Бирме вставило морякам, но больше снаряды к нам не залетали.

Но так было в долине реки Иравади, протянувшейся с юга на север почти на тысячу километров. Тут было много и бирманцев — основного населения Бирмы, хватало и японцев. Мы же пока больше окучивали окраины, где проживали в основном национальные меньшинства. В течение 12-19 веков они были завоеваны бирманцами, вышедшими с востока Тибета. Соответственно, затем жители нацокраин стали главной опорой англичан, так что противоречий между народностями хватало. И, хотя из четырнадцати миллионов населения страны две трети были бирманцами, но треть приходилась на другие народности, а по территориям — так и вообще более половины страны. Вот и была идея развести эти народы по разным государственным образованиям (в РИ сепаратистские движения в Бирме действуют до сих пор).

Например, на юге Бирмы, длинной полосой — почти тысяча километров (при общей 'высоте' Бирмы в две тысячи километров) — вдоль бирманско-таиландской границы жили карены. Именно им помогал Джон Рэмбо в 'Рэмбо-4' — полуторачасовой рекламе крупнокалиберных пулеметов. В годы английского владычества они активно поддерживали англичан, так как до того много настрадались от бирманцев. Соответственно, с началом японской оккупации Армия независимости Бирмы, созданная под патронажем японцев и в основном из бирманцев, начала против карен боевые действия — бирманцы мстили за поддержку англичан, да с таким усердием что пришлось вмешаться японскому командованию и придерживать своих союзников. Впрочем, и сами японцы порой устраивали карательные походы на каренские деревни. С нашим появлением карены почувствовали, что кроме нас от японцев и бирманцев их никто не защитит, а потому наше предложение о создании Каренской Республики, пусть даже Советской и Социалистической, было воспринято ими с огромным энтузиазмом.

Но и по ту сторону границы — в Таиланде — карены проживали вдоль границы такой же полосой. А воссоединение разделенного народа — дело святое, к тому же Таиланд сейчас был союзником Японии и находился в состоянии войны с США и Англией — японцы вторглись в Таиланд чтобы создать плацдарм для захвата Бирмы и Малайи, таиландский диктатор велел армии прекратить боевые действия и заключил с японцами перемирие, после этого англичане и американцы бомбили Бангкок — ну тогда Таиланд и объявил им войну.

А вот Советскому Союзу он войну так и не объявил, несмотря на давление со стороны Японии. Так что был тут щекотливый момент, но тем не менее я дал санкцию на включение западных территорий Таиланда в состав КССР — больше из-за моих воспоминаний о том, что Таиланд был союзником США в том регионе после войны. Так сказать, мстил за еще не состоявшееся будущее. Ну и каренов кидать тоже было нехорошо. Да и про нас не забыл — в начале 1945 перешеек Кра Малаккского полуострова был оформлен суверенной подмандатной территорией под нашим управлением — там я планировал создать судоходный канал, который срежет путь вокруг Малакки, благо что максимальная высота перешейка — всего 75 метров — даже меньше, чем в Панаме, а идеи о создании такого канала витали в воздухе еще с 17го века, когда король Таиланда попросил французского инженера составить проект канала. Ну а чтобы обезопасить южное направление, на территориях Таиланда, расположенных на Малаккском полуострове южнее перешейка, еще позднее была организована Малайская ССР, благо что эти земли хотя и были завоеваны тайцами в давние времена, там по прежнему проживало много малазийцев.

Впрочем, из 15 миллионов населения Таиланда собственно тайцами были процентов семьдесят — как и в Бирме, остальные были нацменьшинствами — те же карены, малайцы, моны, шаны, лао, кхмеры, китайцы. И большинство из этих народностей жили опять же по окраинам государства, разве что китайцы расселились по всему Таиланду и держали в руках торговлю, а также давали интеллигенцию и квалифицированных рабочих, тогда как тайцы давали в основном аристократию, монахов и крестьян. Такое расселение повелось еще с древних времен, когда тайцы, изначально проживавшие на территории нынешней китайской провинции Юннань (юго-запад Китая) под давлением китайцев в 7 веке начали сдвигаться на юг, раздвигая и завоевывая местное население. К середине 19го века тайское государство Сиам занимало не только территорию Таиланда, но и территории Лаоса и Кампучии — последние были отжаты у тайцев французами лишь в конце 19го века, и как только Франция пала, тайцы сразу же попытались отобрать у вишистов 'свои' земли, несмотря на то, что там проживали совсем другие народности. Частично им это удалось, но теперь все эти народности стремились воссоединиться со своими соплеменниками, пусть они и проживали на территории французского ИндоКитая, который находился фактически в японской оккупации, хотя там и сохранялись французские органы власти.

Да и сами тайцы были неоднородны — кто-то поддерживал военную диктатуру, кто-то регента и малолетнего короля, кто-то коммунистов — компартия Сиама была образована местными китайцами в 1930 году, выделившись из Компартии Южных Морей, а в 1942 году была переименована в компартию Таиланда, хотя в ней состояло всего несколько сотен человек (в РИ в 1948 было не более трех тысяч человек, к середине 70х — около миллиона сторонников, численность боевых отрядов — 8 тысяч), и лишь с нашим приходом ее численность начала быстро расти, хотя еще долгое время националистически настроенные реакционеры утверждали, что именно китайцы пытаются захватить власть в стране, а русские и тибетцы им в этом помогают.

Но вот в чем были едины наши противники, так это в вопросах сохранения статус-кво. Тайская верхушка получила много от сотрудничества с Японией — ей были переданы концессии и предприятия, которым раньше владели англичане и представители других западных стран — так, до войны Англия контролировала три четверти таиландского флота, три из шести банков, добычу и производство олова, каучука, вырубку леса. Правда, к началу 1944 года ситуация уже существенно ухудшилась — японцам не нужно было столько товаров, а искусственно введенный курс таиландского бата и японской иены приводил к инфляции — японцы продавали в Таиланд свои промтовары втридорога, и тайцам приходилось печатать все больше денег — за три года количество наличности увеличилось уже в шесть раз по сравнению с довоенными временами. Естественно, все это перекладывалось на плечи простого народа. Страдал он и от природных бедствий — в 1942 году из-за наводнения погибло 30% урожая, и цены на зерно взлетели в дополнение к их росту из-за печатного станка. Поэтому население катастрофически недоедало, и вместе с тем на складах помещиков и торговцев его скапливалось все больше и больше.

Так что, когда мы зашли в Таиланд и начали выдачу зерна крестьянам, за нами пошла основная часть населения. Да, мы выдавали зерно в обмен на работу и службу, но крестьяне и предложить-то больше ничего не могли, а платили мы в несколько раз больше чем японцы, в чем местные вскоре убедились — после завоевания стран Южных Морей многие местные жители с удовольствием шли к японцам на работу — в условиях развала экономики и растущей безработицы для многих это была единственная возможность получить пропитание и одежду. Потом, конечно, народ раскусил в чем тут подвох — работать надо на убой, а кормят впроголодь, вплоть до того, что японцам приходилось устраивать облавы чтобы набрать новых работников. Этим японцы подложили нам свинью — поначалу и к нашим призывам относились с подозрением.

Хотя, зачастую именно мы воспользовались результатами работ, на которых умирали тысячи людей. Так, в 1942 году японцы начали строительство железной дороги от таиландского Бангкока до бирманского Рангуна, чтобы перебрасывать грузы по суше, а не морем в обход Малакки. Дорогу длиной более четырехсот километров прозвали 'дорогой смерти' — условия строительства были просто адские — горы, джунгли, дожди — рабочие умирали тысячами. И на этих работах были задействованы не только военнопленные — так, туда было согнано более 150 тысяч таиландцев, а в Бирме из 800 тысяч насильно мобилизованных в трудовые отряды много людей также строили эту дорогу. Так что предложения появившейся тут новой силы поработать сначала воспринимались местными с трудом. Но со временем ситуация выправлялась — поначалу у нас были большие запасы зерна, которые мы могли щедро выделять оголодавшим людям, а потом и наши колхозные и кооперативные поля стали давать неплохие урожаи, ну и на рынке мы тоже закупались у независимых крестьян. Так что народ к нам шел с удовольствием — тайцы — просто за еду и лучшую жизнь, а нацменьшинства — еще и за независимостью либо воссоединением со своими соплеменниками — так, в 1945 году Верховный Совет Таиландской Монархической ССР проголосовал за передачу юго-восточных территорий Кампучии, северо-восточных — Лаосу, ну и по созданию республик на пограничных территориях — Монской, Каренской, Шанской, Малайской — проголосовали 'за'. Собственно, все эти республики образовывались из пограничных земель Бирмы и Таиланда, а экс-государствообразующим народам — бирманцам и тайцам — оставались центральные земли, как правило — равнинные.

ГЛАВА 21.

Правда, многие оспаривали легитимность Верховного Совета вообще и этого голосования в частности, причем промеж себя-то мы понимали справедливость этих сомнений — в выборах участвовала хорошо если треть населения страны, то есть в основном — нацменьшинства, хотя те же лао, хотя и были близкородственны к тайцам, тем не менее считались отдельным народом, но в Таиланде их проживало в три раза больше, чем в Лаосе, так что тут уж как считать. Мы считали, понятное дело, в свою пользу. И в Совете существенное большинство составляли либо представители нацокраин, либо коммунисты — так-то в стране параллельно с антияпонской шла еще и гражданская война. А ну и ладно — пусть мы и мухлевали, но видимость законности все-таки была соблюдена — выбранный орган проголосовал за решение — и республики стали создаваться — видимо, мы сами того не планируя стали придерживаться жесткого курса права наций на самоопределение — а иначе и не получалось бы создать союзнические силы — главные нации бывших государств желали и дальше эксплуатировать подмятое их предками местное население, не давая ничего взамен. Ну, как минимум верхушка, а если говорить о Таиланде, то там хватало представителей и среднего класса, и даже крестьян, которые желали оставаться главной нацией в едином государстве — все-таки страна всегда была независимой, и тайцы получали некоторые преимущества от своего положения.

И так как люди помнили поражения от французских колониалистов, то и нас воспринимали так же. Ну, как минимум верхушка — аристократия, военные, помещики. Но на их счет я и не волновался — они вроде бы и в мое время были проамериканскими. Вот основная масса тайцев — среди них хватало и тех, кто нас поддерживал — люди видели как мы обустраиваем жизнь прежде всего простого народа, в отличие от их элиты, которая желала оставить все как есть, и если что-то и делала, то прежде всего для себя, а простому народу если что и перепадало от нововведений, то не в таких объемах как могло бы быть — простому человеку не нужна позолота в дворцах знати или шикарная машина с бриллиантами — ему бы прикупить коврик в прихожую да доски чтобы сделать нормальный лежак. Мы предлагали 'коврики и доски', тогда как аристократия — позолоту в своих домах.

Да, монархические тенденции в народе были сильны, ну так мы и назвали ССР Монархической — какая, в принципе, разница ? Тем более что в результате революции 1932 года Сиам и так стал конституционной монархией — ну а мы теперь продвигали идею Социалистической Монархии — всего-то и делов было в замене парламента на верховный совет народных депутатов, в остальном все так и оставалось без изменений. Мы даже оставили положения существовавшей конституции о том, что лишь половина Верховного Совета выбирается народом, зато вторая половина — назначается королем, как было и с Национальным Собранием — таиландским парламентом. Король не клюнул. Ну — сам себе Злобный Буратино.

В результате основная борьба шла между Советом и Собранием. Это Национальное Собрание появилось после то ли переворота, то ли революции 1932 года, которую устроили члены Народной Партии. Ее образовали в конце двадцатых годов военные, обучавшиеся во Франции. К началу тридцатых они уже вернулись обратно в Сиам и их назначили на ключевые посты в вооруженных силах страны — все-таки и отправляли их на учебу с этой целью. В это время Великая Депрессия ударила и по Таиланду, экономическая ситуация все ухудшалась — доходы от экспорта падали, многие крестьяне и промышленники разорялись, король справиться с ситуацией не мог. Военные и чиновники решили — 'пора !' — и устроили переворот, благо что армия была под их контролем. В результате эта группа людей отодвинула от власти тайскую высшую аристократию, король остался номинальным правителем, а высшие посты заняли 'революционеры'.

Вскоре между ними явственно проявились разногласия о дальнейшем пути — левое крыло Народной Партии хотело строить чуть ли не социализм — национализировать землю и предприятия, переведя их в госсобственность, перевести всех сиамцев в разряд госслужащих, начать индустриализацию. То есть предлагалось развитие страны по мобилизационному плану, когда все ресурсы направляются на строительство инфраструктуры и заводов, закупку оборудования, обучение народа — вместо закупки шмоток, жратвы и брюликов. И если Советский Союз смог, то Таиланд на этой развилке вместо того, чтобы со временем стать мощным Азиатским Тигром, как Южная Корея или Тайвань, выбрал стезю клоаки секс-туризма, свернув к роли подстилки для не самых лучших представителей Земного шара — пришедшие к власти консерваторы, и так владевшие землей и предприятиями либо получившие их после революции в ходе экспроприации западных капиталов, не хотели никакой национализации, собственные 'свечные заводики' им были важнее развития страны. Поэтому премьер распустил парламент, ограничил некоторые положения конституции, принял 'Закон против коммунистической деятельности' и ввел чрезвычайное положение. Ну почти что Керенский. 'Большевиками' стали младший и средний комсостав вооруженных сил — в июне они провели успешный переворот и сместили верхушку, пришедшую к власти всего год назад. Правда, это были не настоящие большевики — успешно проведя переворот, они не стали проводить никаких социалистических реформ — просто прошла замена шила на мыло и даже хуже — левые силы были загнаны в подполье. В стране установился военный режим с некоторыми признаками конституционной монархии. В октябре того же года один из принцев устроил неудачный мятеж, в 1939 году мятеж устроил один из организаторов переворота 1932 года — также неудачно, а мелкие восстания и столкновения можно и не считать — бурления шли постоянно и непрерывно, даже несмотря на то, что военная хунта посадила в тюрьму многих коммунистов и даже либералов.

И все время до начала войны обстановка в стране оставалась нестабильной, демократия так же была не ахти. Так, в 1933 году в выборах в парламент приняли участие всего 1,7 миллиона человек (да и среди них явка составила чуть более сорока процентов), то есть чуть более десяти процентов населения. В 1937 году — 2,5 миллиона при почти такой же явке, в 1938 — 2,2 миллиона при явке вообще в 30% — то есть большинство населения в выборах не участвовало не только из-за пассивности, оно было просто ограничено в избирательных правах. Так что наши выборы в Верховный Совет смотрелись на этом фоне вполне прилично, о чем мы и не преминули раструбить в ответ на обвинения в отсутствии кворума и демократичности.

Разбили мы и обвинения по части национального вопроса. Ведь чем оказалась революция 1932 года ? Военные и чиновники сместили аристократию. Но не только. Среди победивших внезапно оказалось много тайцев китайского происхождения. Первый премьер-министр — Манопхакон Нититхада — китаец. Пхахон Пхахаюсена — второй премьер-министр, правивший с 1933 по 1938 годы — был сыном китайца и тайки, Пибунг Сонгкрам — третий премьер, правивший с 1938 года — также сын китайского иммигранта ! (в РИ правил до 1944 и затем после пары переворотов — с 1948 по 1957 годы). А его 'карманный Геббельс' — министр культуры и иностранных дел, который и пропагандировал пантаистскую политику Сонгкрама о возвращении 'исконно тайских' Лаоса и Камбоджи — тоже был из китайцев, причем на свою голову он всячески пытался отмазаться от своих китайских корней — собственно, с его криков в прессе и на митингах о своей тру-тайскости мы и начали копать эту тему. Националисты они такие — нужен глаз да глаз за их собственным происхождением.

Получалось, что таиландские китайцы сбросили собственно тайцев с высших постов. И, одновременно, получалось, что китайские же националисты, стоявшие во главе Таиланда, пытались очернить нетайским происхождением китайских же коммунистов, стоявших во главе Компартии Таиланда. Во заворотики ! Когда мы все это раскопали да вывалили на всеобщее обозрение, поддержка предыдущего правительства стала существенно снижаться, а с учетом того, что мы накачивали КПТ тайцами — вскоре вообще сошла на нет. Более того — мы позволили вернуться из ссылки князьям, которых изгнали их страны после переворота 1932 года — естественно, с условием чтобы они даже не пытались поднимать какие-то бучи. Правительство Таиланда тоже пыталось делать ответные шаги. Так, в 1944 году ставший уже совсем непопулярным Сонгкрам был отправлен в отставку, и пост премьер-министра занял Куанг Апайвонг (РИ) — якобы либерал. Но и тут вышла промашка — он оказался кхмером, и национальная карта консерваторов снова была бита.

Мы же подыскивали короля на Советскую Монархию. Текущий — Рама Восьмой — был поставлен на должность короля китайскими путчистами и, похоже, собирался оставаться с ними до конца (в РИ найден застреленным в 1946 году). Его младший брат в настоящее время находился в Швейцарии, к тому же он был сыном принца и простолюдинки, что накладывало ограничения на занятие им трона. Впрочем, после переворота 1932 года 'возможно все !' (в РИ он правил с 1946 по 2016 год). Нас же больше чем происхождение смущала его западническая направленность (в РИ был последовательным сторонником США, но вполне приличным королем — развивал промышленность и сельское хозяйство, на собственные средства (путь и украденные у народа) создал более трех тысяч проектов, провел масштабный проект по мелиорации и даже создал технологию 'Королевский дождь' — искусственный вызов осадков, что было очень важно для сельского хозяйства Таиланда, страдавшего от засух ничуть не меньше, чем от наводнений; впрочем, судя по развитому сектору секс-туризма, все получилось не очень хорошо). Так что еще будем смотреть из других принцев — кто нам больше подходит из тех, кто вернется. Нам ведь король на нашем троне нужен прежде всего с внутриполитической точки зрения, чтобы как-то примирить простых людей, которые привыкли к тому, что над ними, на самом верху, есть монарх. Ну так и не будем проводить кардинальных изменений — получат они своего монарха.

В принципе, нам некуда спешить, и время работало на нас, так что троевластие, аналогичное бирманскому, установилось и в Таиланде. И это еще что ! В Лаосе, Камбодже и Вьетнаме было вообще четырехвластие — там ведь оставалась еще и французская администрация — и даже после окончания войны, когда вишистская администрация была сменена не менее националистической голлистской (хотя люди были одни и те же), французский фактор еще долго оставался значимым в той местности — голлисты, как 'победители' в войне, пользовались поддержкой западных стран, а по части колоний были еще непримиримей вишистов — все должно остаться под пятой галльского петуха !

Но это было еще позднее, а в начале 1945 по нашим прикидкам у нас еще было время как минимум в два года, чтобы укрепить местных коммунистов — это в моей истории на Тихом океане хозяйничали американцы, а в Индийском — англичане, так что Индокитай был в надежных клещах англо-саксонского империализма. Сейчас же — в 1943-44 — их тут просто не было — англичан отбросили, американцы все никак не могли преодолеть Гавайский рубеж, так что наше проникновение на юг происходило в условиях фактически силового вакуума — никакой значимой силы тут просто не было. Ну не считать же за таковую японцев — их все в лучшем случае терпели, в основном же ненавидели. А местные силы не могли самостоятельно справиться с накопившимися противоречиями. И если англо-саксы в моей истории все эти противоречия задавили силой и обрекли на многолетние страдания, заставив нацменьшинства подчиниться центральным правительствам Бирмы и Таиланда, да и в Малайзии, Индонезии — сильно помогли в подавлении коммунистического движения, не говоря уж о Вьетнаме, то сейчас мы перекраивали карту Юго-Восточной Азии по справедливому, как нам казалось, принципу — исходя из ленинского права наций на самоопределение.

А укреплять коммунистов надо было еще долго и упорно — уже в 1944 мы предвидели что малой кровью дело не обойдется. Например, с объявлением Таиландом войны США тайский посол в США открыто выступил против такого решения своего правительства и создал организацию 'Свободный Таиланд'. Правительство США тут же арестовало все таиландские счета и передало эти средства новой организации, и вскоре под ее крылом в одних только США было уже пятьдесят тысяч бойцов — тут и обучавшиеся в западных странах студенты, и эмигранты, пожелавшие освободить свою родину от японских оккупантов. И всех их обучали спецы из УСС — Управления Стратегических Служб, предтечи ЦРУ моего мира. С другими народностями была примерно такая же ситуация — американцы готовили из них боевые отряды. Повоевать с японцами эти люди скорее всего не успеют, а вот коммунистическим правительствам крови попортить могут изрядно — пока было непонятно, куда эта сила повернет — то ли примет преобразования в своих странах, то ли станет отрабатывать потраченные на них средства.

Но это — дело еще неблизкое, а в более близком будущем — в 1944-45 годах — меня больше волновали китайцы. За прошедшие века, а особенно начиная с середины 19го века, они сотнями тысяч выплескивались из Поднебесной в южные страны, создавая там мощные диаспоры, прежде всего в городах, Сингапур так вообще был китайско-индийским городом (причем китайцев там было три четверти населения). И во всех странах китайцы подминали прежде всего торговлю, занимались ростовщичеством, контрабандой, подпольным игорным бизнесом, содержали подпольные бордели и опиекурильни, хотя не гнушались и банковским делом, промышленностью, сельским хозяйством, занимались откупом налогов и торговлей опиумом. Впрочем, было много рабочих и носильщиков, инженеров, писателей и ученых. Но они редко заправляли жизнью китайских общин — вся власть была в руках воротил. Неудивительно, что и компартии в этих странах создавались прежде всего китайцами — не только в Таиланде, но и в Малайзии, да и в других странах тоже. Поэтому так же неудивительно, что местные жители, поддерживая коммунистические идеи, не стремились поддерживать коммунистические партии своих стран, так как они создавались прежде всего местными китайцами. Как будто нутром чуяли, что до добра это не доведет — бороться против своего правительства, пусть и компрадорского феодально-капиталистического, находившегося под управлением колонизаторов, зато из своих, лишь для того, чтобы отдать власть чужакам, от которых, как показывала историческая память, добра не жди — на это не каждый пойдет.

Причем китайцы несмотря на то, что проживали на территориях этих стран столетиями, так и оставались чужаками — они не интегрировались в местное общество, жили закрытыми общинами, связанными между собой тесными кровными и деловыми узами, всегда были готовы прикрыть друг друга, брали под крыло вновь прибывших китайцев, оказывали им помощь и помогали обустроиться, за что те платили верной и преданной службой. Так что китайские общины были единой сплоченной силой. И несмотря на то, что между ними и внутри них порой вспыхивали конфликты, но насчет эксплуатации местного населения или защиты от наездов они выступали единым фронтом. Действовать более жестко по сравнению с местными им позволял и 'принцип крови', по которому любой, родившийся от китайца, автоматически считался китайцем. Китайские эмигранты столетиями помнили, из какой провинции вышли их предки, и возвращение в родную провинцию воспринималось местными как возвращение давно уехавшего сына. То есть китайские диаспоры всегда знали, что они могут вернуться в Китай и их там примут, окажут поддержку (в РИ двойное гражданство зарубежных китайцев было усложнено в КНР только в конце 60х годов — до этого времени китайцы могли приезжать в КНР вообще без виз, так как считались гражданами Китая, в 1975 году зарубежные китайцы лишились права иметь своих представителей во Всекитайском Собрании Народных Представителей (то есть до этого момента зарубежные китайцы могли выбирать депутатов в высший орган КНР !), а окончательно двойное гражданство зарубежных китайцев отменено в 1980 году — но только ради налаживания отношений с соседними странами — те воспринимали своих граждан со вторым гражданством КНР как китайских агентов, и вполне справедливо). Это также было немаловажным фактором в их порой безбашенном поведении в чужих землях — отморозки из китайцев всегда знали, что смогут найти укрытие в Китае, где их не достанут мстители. А добраться туда им помогут свои же из диаспор. Собственно, везде диаспоры и 'правозащитники' с двойным гражданством оттого и смелые — есть куда сбежать.

В моей истории наиболее трагично это проявилось в Камбодже, где власть захватили красные кхмеры, в руководстве которых большинство составляли этнические китайцы — именно они и устроили массовый геноцид камбоджийцам (впрочем, сколько пришлось на самих красных кхмеров, а сколько им приписали постфактум чтобы обелить других черных кобелей — еще вопрос — к моменту их прихода к власти в стране уже пять лет шла гражданская война — собственно, красные кхмеры и пришли к власти через пять лет после переворота, устроенного военными, которые свергли короля Нарадона Сианука — то есть именно путчисты расчистили путь Пол Поту и его клике (да и сам псевдоним как бы на мекает — POLitique POTentiale — 'политика возможного' — действительно его власть стала возможной только после этого переворота), а сколько еще погибло от ковровых бомбардировок американцев и их вторжения в Камбоджу в ходе Вьетнамской войны — тоже вопрос — в соседнем Лаосе американцы сбросили на страну по тонне бомб на каждого жителя. Так что сколько погибло непосредственно от бомбардировок, сколько из-за разрушенной инфраструктуры, от гражданской войны, просто сбежало, а сколько уничтожили красные кхмеры — вопрос открытый).

И меня тоже напрягал перевес в сторону китайцев в местных компартиях — по своей истории я помнил, как все эти партии переметнулись на сторону КПК и начали выступать против Советского Союза. Такого бы не хотелось, поэтому где только можно мы старались набирать в компартии прежде всего местное население. Этим приемом мы старались подготовиться к будущим битвам. Битвы против империалистов будут — это к бабке не ходи, но и с китайцами было непонятно. Пока Китай представлял набор независимых государств, но как там повернется в дальнейшем — был непонятно, поэтому мы готовились и к войне с будущим объединенным Китаем, если таковой возникнет. Да, соотношение сил было не в нашу пользу — более трехсот миллионов китайцев против примерно 60 миллионов Индо-Китая — 14 в Бирме, 15 в Таиланде, 5 миллионов во французском Лаосе, 3 — во французской Камбодже, 25 миллионов во всех трех частях французского же Вьетнама — французского протектората Тонкин на севере, протектората Аннам, находившегося под формальным управлением вьетнамской королевской династии в центре Вьетнама и французской полноценной колонии Кохинхина на юге. Причем из этих 60 миллионов минимум десять процентов составляли этнические китайцы, и за кого они будут в возможной войне — было непонятно. Да и среди оставшихся хватало наших противников, но тут была надежда, что они все-таки объединятся с нами в борьбе с внешним врагом — ведь китайцы веками были главной угрозой для местных жителей. К тому же я помнил, что в 1979 году Китай показал себя не с лучшей стороны в китайско-вьетнамской войне — Первой Социалистической -первой войне между социалистическими государствами. Правда, со стороны Вьетнама там воевала армия, которая провела в боях тридцать лет — против японцев, французов, американцев. Сейчас боевой опыт у местных жителей был гораздо меньше, но и Китай не был той мощной державой, которой он становился к концу 70х годов моего времени. (в РИ Китай до и после китайско-вьетнамской войны 1979 года массово тренировал вьетнамских китайцев в своих лагерях, создавал из них диверсионные отряды, организовывал подпольные фабрики по изготовлению фальшивых документов и денег — фактически китайская диаспора численностью более миллиона человек была пятой колонной КНР во Вьетнаме)

Так что пока из 60 миллионов мы могли рассчитывать примерно на половину населения, что при нормальной мобилизации даст три миллиона бойцов, а при тотальной — пятнадцать. Из них-то два года — 1944 и 1945 — мы и ковали вооруженные силы социалистических республик Индо-Китая. И тут работали все те же пропорции и наши методики просева людей — сначала снять сливки, и лишь затем подтягивать остальных. В итоге уже к концу 1944 года у нас тут под ружьем был почти миллион человек, а к концу 1945 — уже пять миллионов. А это дофига. Причем это была по сути единая армия, с общим командованием, и лишь на уровне дивизий уже шли разграничения по конкретным республикам. А так — методики обучения, снабжение, вооружение, пополнение и обеспечение тыловой службы и боевой работы — все это делалось централизованно. Заодно таким образом мы рассчитывали избежать возможных столкновений между новоиспеченными советскими республиками.

Этому же способствовало и деление войск по их назначению и уровню подготовки. Так, еще к осени 1944 у нас тут было пятнадцать тысяч бойцов в наших частях быстрого реагирования. Причем в этих частях бок о бок служили люди разных национальностей — получался эдакий французский Иностранный легион, спаянный принадлежностью к части, а не к своим национальностям. Ну а мы еще дополняли эту идеологию положениями коммунизма.

Вскоре эти части разрослись настолько, что из них были выделены части спецназначения в том же количестве, а остальные сто тысяч остались частями быстрого реагирования, которые опять же подчинялись Председателю Президиума Объединенного Верховного Совета Народных Депутатов Индо-Китая — мы создали этот надгосударственный орган в начале 1945 года для координации социалистического строительства в местных республиках. Эти части могли вводиться в бой без объявления каких-либо боевых действий — только на основе приказа этого Президиума, чтобы была возможность быстро отреагировать на вторжение либо восстание в любой из республик — под это объединенным штабом составлялись десятки планов. И, в отличие от спецназа, части быстрого реагирования имели на вооружении и бронетехнику, и артиллерию, и авиацию — что удалось отжать у японцев, французов и местных властей — это были почти что полноценные общевойсковые соединения, находившиеся в постоянной боеготовности. И если спецназ предназначался для ведения разведки и нанесения точечных ударов, то ЧБР были утюгом, который мог расплющить супостата. Ну а если супостат был могуч и велик — тут уж Президиум (коллегиально, а не один председатель ! еще сохранена скорость реакции, но уже затруднено самоуправство одного лица) должен был объявлять массовую мобилизацию, когда подготовленные бойцы пополняли кадрированные дивизии и начинали всеобщее месилово. Так-то резервисты, пройдя полугодовой курс военной подготовки и поучаствовав три-шесть месяцев в боевых действиях, возвращались к мирному труду, хотя многие числились в Народной Дружине, которая занималась охраной городов и деревень от бандитов и прочих контрреволюционеров. И к 1945 у нас под ружьем было пять миллионов таких резервистов и еще около двадцати миллионов проходили военное обучение и тоже по идее уже могли вести боевые действия, пусть и в обороне — к тому времени поддержка нас среди местного населения была уже довольно широкой, приближаясь к восьмидесяти процентам, то есть выше, чем была в наших расчетах середины 1944 года — проводимые нами преобразования давали свои плоды.

Конечно, на первом этапе — в середине 1944 года — нашей основной силой были тибетские части — собственно наших людей в Юго-Восточной Азии действовало немного — до двадцати тысяч, а в среднем — десять тысяч, причем военных — не более трети, остальные — учителя, инженеры, медики, ветеринары, экономисты. К осени 1944 года к тибетцам добавились освобожденные из японского плена англосаксы, прошедшие идеологическую обработку — из них мы сформировали три дивизии численностью в двадцать тысяч человек. Правда, позднее, при возвращении на родину, всех этих людей госорганы США, Новой Зеландии, Австралии, Англии попытались было начать прессовать как зараженных коммунистической заразой. Но я-то помнил про 'охоту на ведьм' — кампанию против коммунистически настроенных людей, развернувшуюся в 'демократических' США после окончания войны, поэтому нами заранее были созданы в этих странах юридические фирмы и диверсионные группы, которые и занялись защитой и поддержкой наших бойцов, ну а если их из-за политических взглядов не принимали на работу, они всегда могли устроиться в наши компании. Своих не бросаем. Хватало и малайцев — японцы завезли из Малайзии на строительство 'дороги смерти' 60 тысяч человек (в РИ обратно вернулось только 20 тысяч) — и как минимум половина из них еще оставалась в этих местах. Еще три дивизии. С учетом лучшего вооружения и подготовки, эти силы и стали тем костяком, на котором нарастала масса уже из местных жителей.

Вот с оружием были большие проблемы. За два года мы завезли в регион уже шестнадцать 'партизанских' линий по производству СКС и патронов, так что смогли наштамповать почти два миллиона самозарядных карабинов — со временем это оружие стало символом свободы многих стран мира. Еще примерно три миллиона винтовок было изъято со складов правительств и колонизаторов, отобрано у японцев — эти винтовки были уже с ручным перезаряжанием, но и существующие и предполагаемые противники имели сходное вооружение (в РИ много вооружения оставили японцы после капитуляции — например, Вьетминь был вооружен японским оружием, более того, у вьетнамцев в качестве инструкторов осталось шестьсот японцев). Так что если боевые части первой линии имели постоянное личное оружие, то остальные получали его на время обучения либо несения службы. Работы был еще непочатый край, и мы все завозили и завозили сюда станки и прочее оборудование — с моей легкой руки эту помощь назвали 'Северный ветер'.

ГЛАВА 22.

Помимо формирования единой армии и переформатирования компартий мы занимались также переформатированием экономики. И китайцы попали тут под раздачу 'заодно', под соусом национализации капиталов и средств производства феодальной и капиталистической верхушки. Причем эта тема принималась населением благосклонно, а уж отжать предприятия у китайцев так и вообще стало богоугодным делом, которое местные воспринимали с одобрением, пусть отжатие и происходило не совсем в их пользу — предприятия становились социалистическими. Благо что традиции китайских погромов существовали здесь издревле. Так, в 1740 году случилась инспирированная голландцами так называемая 'резня в Батавии', когда было убито не менее 70% китайцев в Батавии (ныне — Джакарта), впрочем, тогда проживавшие в округе китайцы не остались в долгу, массово убивая голландцев, руководивших сахарными заводами и плантациями тростника, а также перебили голландцев в нескольких городах. Но без китайцев было никак — не лазать же самим по джунглям, собирая налоги и скупая товары, поэтому через два года китайцы были амнистированы и продолжили заниматься нужными колонизаторам делами. В последующем также было немало погромов, благо что китайцы выполняли роль компрадоров, активно сотрудничая с колонизаторами еще с 16го века, когда тут появились португальцы и голландцы — совместно с последними китайцы активно эксплуатировали местное население — колонизаторы отдавали на откуп китайцам целые деревни, которые должны были сбывать свои продукты только 'хозяину', причем он же и устанавливал скупочные цены, понятное дело, наваривая на хлебном месте по несколько сотен процентов годовых. Накопление первичного капитала. По сути, китайцы с подачи колонизаторов превратились в феодалов. Из-за этого местное население и относилось к китайцам мягко говоря плохо. К тому же колонизаторы всячески поднимали китайцев над местными — китайцы имели больше прав, в торговле так вообще приравнивались к европейцам, в Индонезии в созданном в 1918 году Фольксрааде (Народном совете) один депутат выбирался от 8 тысяч голландцев, 250 тысяч китайцев и лишь от 4 миллионов мусульман. Понятно, кто важнее.

Так что народ ни разу не собирался вступаться за них. Впрочем, большинство предприятий было торговыми — то есть не очень полезными, гораздо больше пользы было от национализации рудников, плантаций — это шло под флагом экспроприации экспроприаторов (чем собственно и являлось), а также отжатия лавок менял и банков — китайские банки стали для нас неплохим источником капиталов, как и бордели, опиекурильни — понятное дело, сами заведения мы закрывали, их работников и работниц не выкидывали на улицу, а трудоустраивали (пусть порой и в трудовые лагеря, на перевоспитание, чтобы привить навык к труду), а вот владельцев обдирали как липку, судили и отправляли на принудительные работы лет на пять — также для трудового перевоспитания. То же было и с крупными торговцами — по каждому можно было найти много темных делишек, за которые не грех и посадить, а их капиталы шли в сберкассы — с помощью металлоискателей находились даже самые искусно спрятанные клады, полиграфы давали информацию о связах и кладах, спрятанных вне дома торговца, да и слуги охотно рассказывали о делишках их хозяев. И капиталы были немаленькими. Так, если в Индонезии китайцам принадлежало всего 10% капитала, то в Таиланде — 50%, во Французском Индокитае — то есть в Лаосе, Камбодже и Вьетнаме — 17%, причем на юге Вьетнама — в Кохинхине — они контролировали 70% местной экономики. В английских колониях на Малаккском полуострове — четырех клочках земли под общим названием Стрейтс-Сеттлмент — китайцы контролировали 30% экономики, в федерированных и нефедерированных государствах Малайского полуострова — по четыре штуки каждого вида — еще больше. И, шутки-шутками, но это — миллиарды долларов еще в тех ценах.

(в РИ в конце 90х в Индонезии китайская диаспора составляла всего 3,5 процента, но она контролировала 80 процентов из 300 крупных компаний, 14 из 15 крупнейших компаний были китайскими. В Малайзии четверть населения — выходцы из Китая. В 2014 году предприятия китайцев производили в Малайзии треть цемента, 40% тяжелой техники, 80% сахара, 40% муки, большинство микроэлектроники, китайцам принадлежит 32 из 37 банков Малайзии, 12 из 15 богатейших семейств Малайзии также китайские. На Филиппинах китайцы составляют всего 1% населения, но они контролировали 60% частного сектора экономики и с ними было связано 70% наркопреступлений. В начале 21 века суммарное состояние китайской диаспоры в юго-восточной Азии составляло 1,5 триллиона долларов США, в 2012 — уже 4 триллиона (ВВП США в 2000 году — 10 триллионов, в 2012 — 16), этнические китайцы контролируют 70% богатства Юго-Восточной Азии при доле в населении 6% (30 миллионов человек при общей численности диаспоры в мире в 40 миллионов (русская диаспора — 25 миллионов, с учетом русскоязычных — 30), польская — 21, еврейская — 8 миллионов), зарубежные китайцы во многом способствовали росту экономики КНР — так, с 1990 по 2002 годы только провинция Фуцзянь получила 30 миллиардов инвестиций от зарубежных китайцев, а всего за тот же период КНР получила от Таиланда, Малайзии, Сингапура, Индонезии и Филиппин (ну прямо богатейшие страны где нет своих проблем ! разве что Сингапур ...) 90 миллиардов долларов инвестиций, в основном — от китайцев. Правительство КНР создает особые индустриальные зоны специально для зарубежных китайцев)

Так, даже в Индонезии капиталовложения китайской диаспоры составляли полмиллиарда гульденов — это где-то двести миллионов долларов. При этом капиталы голландцев — почти четыре миллиарда гульденов, других европейцев — еще два миллиарда. А капитал местных предпринимателей — всего сорок миллионов — слой буржуазии из местных жителей был исчезающе мал и не имел достаточной силы — все хлебные места были заняты белыми и китайцами. То есть при нищенской жизни основного населения денег в странах было дофига, вот только проходили они мимо большинства — сразу в руки китайцев и колонизаторов. Так, в двадцатых годах тонна натурального каучука стоила более двух тысяч золотых рублей. К тридцатым годам из-за начала производства синтетического каучука в СССР, США, Германии, цены начали снижаться, поэтому в 1934 году капстраны — Англия, Франция, Голландия, которые владели основными плантациями каучука, заключили межправительственное соглашение об ограничении производства каучука. По сути, они установили монополию на рынке натурального каучука. И этой монополии должны были подчиняться и независимые хозяйства — соглашением было установлено, что каучук у крестьян закупается по пониженным ценам, кроме того, были запрещены посадки новых плантаций — и крестьянам приходилось подчиняться так как эти компании этих стран монополизировали внешнюю торговлю колоний.

То есть экспроприация ценностей и имущества колонизаторов и коллаборационистов из китайцев и местных давала нам громадные суммы — миллиарды долларов. Да, две трети представляли собой предприятия и товарные запасы, но и ценностей мы набрали более чем на миллиард — валюта разных стран, драгметаллы и драгоценности. К тому же часть ценностей уже была реквизирована японцами, но еще не вывезена — 'было ваше — стало наше'. Причем если валюта и ценности имели для нас краткосрочный эффект, то национализация предприятий была вкладом в будущее.

Прежде всего — цветные металлы и каучук. Да, в своей республике мы производили тысячи тонн своего натурального каучука из кок-сагыза — как я отмечал ранее, еще до войны в Советском Союзе были проведены огромные работы по поиску натуральных каучуконосов из местных растений, таковых было обнаружено 609 видов (позднее список разросся до 993 видов !), и кок-сагыз стал одним из тех, что начали массово высаживаться по стране, благо что он мог расти от Архангельска и южнее. В БССР до войны было несколько колхозов, специализировавшихся именно на выращивании кок-сагыза. Это травянистое растение — родственник одуванчика — содержало в своих корнях от 10 до 15 процентов каучука по массе сухого корня, и с гектара можно было получить до двухсот килограммов каучука, а с подкормкой сульфатом цинка — еще больше. Причем его молекулярная масса была выше, чем у каучука гевеи, то есть он был более качественным — сопротивление разрыву уступало процентов на десять, зато относительное удлинение разрыва, коэффициент старения — по этим показателям каучук из кок-сагыза превосходил каучук из гевеи процентов на десять-двадцать. Но — два центнера с гектара ... маловато (в РИ в СССР после войны стали получать триста, четыреста, на опытных полях — пятьсот килограммов каучука с гектара посевов).

Хотя мы и засевали им уже пятнадцать тысяч гектаров, увеличив довоенные площади посевов в три раза, но все-равно получали только две с половиной тысячи тонн в год. Впрочем, нам этого хватало — натуральный каучук и нужен-то был для некоторых резинотехнических изделий и для зимних шин — в качестве добавки к синтетическому — синтетический отлично держал высокие температуры, а вот при отрицательных он начинал сыпаться, а натуральный — наоборот — плохо выдерживал высокие, зато при морозе работал нормально. И добавка десяти-пятнадцати процентов натурального каучука к синтетическому решала вопрос зимних шин, а летние у нас были уже исключительно на синтетическом — мы его подтянули к натуральному, а то поначалу по прочности на разрыв он был хуже более чем в два раза. Шины автомобиля типа УАЗ весили 20-25 килограммов, Камазов — 50, заднее колесо трактора типа Беларусь — 100 — мы по моей памяти производили технику похожих типоразмеров, а шины местной техники — что советской, что европейской — были меньше (у полуторки — 35 — ее шины были такого же диаметра но на треть уже). И процентов 10-20 от веса шины приходится на корд, так что можно прикинуть и доступные нам объемы производства. Всего же на один автомобиль требовалось сто-двести килограммов каучука, на танк — двести-пятьсот килограммов, на самолет — триста. Много требовалось и для транспортерных лент — за счет того, что мы старались ввести повальную механизацию, нам удавалось высвободить множество рабочих рук.

Впрочем, и Германия, и остальной Советский поступали так же, а к нам от обеих сторон поступали технологии производства 'синтетики' — из Москвы — в рамках научно-технического обмена, из Германии — по линии разведки, от родственников немецких солдат, что побывали в нашем плену и затем были выменяны на советских и зарубежных граждан, либо так и остались у нас. И до сих пор основная ставка при получении натурального каучука была именно на ког-сагыз — до войны его даже называли 'царь полей' (видимо, хрущевская 'царица полей' пошла в пару к кок-сагызу, так-то это название переводится как 'зеленая жвачка' — жители Тянь-Шаня, где изначально и произрастало растение, любили пожевать его корешки, из которых выделялись сладковатые мягкие упругие комочки). В СССР была задействована мощная пропаганда выращивания этого растения, в 1941 году даже поставили музыкальную комедию 'Кок-сагыз', причем на белорусском языке, а одна из хоровых партий называлась 'Кок-сагызный марш'. Но советская пропаганда не знала удержу — сочинили даже оперетту 'Зарэчны Барок' — о колхозе, в котором выращивали кок-сагыз, но перепутали и по той же технологии начали растить кур. Шутники.

Но технология получения каучука из кок-сагыза — ну о-о-о-о-чень трудоемкая. Корешки, в которых и содержится каучук — мелкие, крепко сидят в земле. Семена — как и одуванчиков — белые парашютики. Фиг соберешь — до войны этим занимались дети. И чуть зазеваешься с прополкой — появляются сорняки, прежде всего — родственник кок-сагыза — одуванчик, который тоже, в принципе, каучуконос, но только еще более худший. Впрочем, с потерей основных источников каучука в США тоже занялись разведением кок-сагыза — семена и технологии были переданы туда в начале 1942 года и под посевы там отвели уже тысячи гектаров — в Америке кок-сагыз назвали 'русский одуванчик' (СССР также передал американцам и технологию производства морозостойкой резины — а то с их самолетами и автомобилями, предаваемыми в СССР по ленд-лизу была просто беда — резина сыпалась). Правда, по урожайности американцы пока не дотягивали до советских показателей, получая до сотни килограммов каучука с гектара (сейчас в США на экспериментальных полях и с генно-модифицированными сортами получают до полутора тонн каучука с гектара ког-сагыза). Хотя те же американцы провели сравнительные испытания шин, сделанных из разных каучков — так шины на каучуке из мексиканской гваюлы пробежали 8 тысяч миль, из гевеи — 18 тысяч, а из кок-сагыза — аж 23 тысячи миль (то есть почти весь экватор !), причем эксперимент был остановлен, когда шины были еще вполне работоспособные.

Англия, Германия, Италия — все эти страны также подумывали о выращивании кок-сагыза или уже делали это. Впрочем, с пробитием коридора на восток Италия и Германия снова получили доступ к натуральному каучуку, а то до этого они получали его только на так называемых 'прорывателях блокады' — быстроходных судах, которые могли увернуться от англо-американских судов и подводных лодок. Хотя порой становились жертвами собственных — эти прорыватели шли под нейтральными флагами, меняли контуры надстроек, перекрашивали названия своих судов — все в попытках обмануть англо-саксов. Но при этом также обманывали и своих, немецких подводников. Тем не менее, с 1940 по 1942 год немцы стабильно ввозили в среднем по 25 тысяч тонн каучука — и это несмотря на то, что шла война (до лета 1941 года в основном ввоз был через территорию СССР). Да, это не сравнить с 90 тысячами довоенных тонн, но немцы быстро наращивали производство синтетического каучука — с 5 тысяч тонн в 1938 до 67 в 1942 (в РИ к 1944 подняли производство до 94 тысяч тонн, обогнав даже Советский Союз — как сказал 'великий' Эдисон — получить 'синтетический каучук невозможно, поэтому сообщения из Страны Советов — очередная ложь'. Корифеи они такие... Впрочем, 'сам' Эйнштейн выступал против квантовой механики, так что нужен глаз да глаз — где-то знатоки правы, а где-то лучше их не слушать). Да еще в оккупированных странах немцы захватили более десяти тысяч тонн каучука. Так что несмотря на боевые действия на море товары шли. А после захвата Ближнего Востока они пошли еще активнее (в РИ в 1943 смогли завезти всего 5 тысяч тонн, в 1944 — только две, всего до апреля 1943 было завезено 30 тысяч тонн и потеряно 93 тысячи — после этого от надводных прорывателей блокады решили отказаться, всего же 18ю прорвавшимися надводными кораблями было доставлено более ста тысяч тонн грузов, причем начиная с конца 1940 года действовало всего 12 судов).

И из этого каучука немцы производили сто тысяч шин для грузовиков ежемесячно. Ну и еще по 20-30 тысяч шин для легковушек, для самолетов и для легких грузовиков, десять — для мотоциклов, и еще где-то треть от этих объемов получали восстановлением изношенных. Большие объемы. В Советском Союзе Ярославский завод до войны выпускал 12 тысяч покрышек в сутки (в РИ за войну выпустили 8,3 миллиона покрышек, по ленд-лизу получили 3,6 миллиона). Нам же такие показатели и не снились — только в середине 1943 года мы вышли на показатели в пять тысяч покрышек в сутки, хотя и начали мы шинное производство зимой 1941 года — сначала занимались только восстановлением шин, затем установили и наладили оборудование по производству шин, что было завезено в Барановичи перед войной, затем восстановили такое же производство на Бобруйском химзаводе. Впрочем, мы много времени потратили на отработку технологии односкатных — как более проходимых — колес с развитыми грунтозацепами. Да и металлический корд потребовал много опытно-конструкторских работ. Зато наши шины были минимум в два раза долговечнее советских, не говоря уж о немецких.

Под эти-то производства мы и увеличивали посевы кок-сагыза, тем более что заодно развивали механизацию. Посадка выполнялась строго рядами, что облегчало и дальнейшую прополку, и уборку. Сбор семян — навешенными на трактора пылесосами, сбор корешков — пахотным способом с просеиванием земли на прицепных решетах. Все это снизило трудоемкость работ на порядок, если не больше, при увеличении потерь и снижении урожайности процентов на десять по сравнению с полностью ручной обработкой — вполне неплохой размен. Мы даже поставили несколько десятков комплектов прицепных и навесных устройств на восток, а то Советский Союз как получил в 1941 году 38 тысяч тонн каучука от Англии — так и все — лавочка накрылась (в РИ всего получил 108 тысяч тонн), вплоть до того, что в 1942 году тридцатьчетверки стали выпускаться без резинового бандажа на колесах — только внутренние втулки — а это плохо сказывается на подвеске. Да и полуторки выходили только с одной шиной на каждом заднем колесе вместо двух шин. И это несмотря на то, что каучуконосы выращивались не только в БССР — Казахстан, Башкирия, центральная Россия — везде существовали посадки кок-сагыза. Впрочем, в снижении выпуска еще играла роль эвакуация Воронежского завода синтетического каучука — так-то с предвоенными сорока тысячами тонн СССР был на первом месте в мире по производству синтетики. Но все-равно — даже с такой механизацией было муторно. Так же муторно было потом и извлекать каучук. Сначала надо избавиться от древесины корней — сбраживанием либо выщелачиванием, примерно как при производстве бумаги. Затем из этой массы надо отделить каучук на центрифуге, промыть, очистить от смол нагреванием в воде. Ну и еще получаем инулина — аж 45 процентов от сухой массы — то есть в три раза больше по весу, чем каучука. А инулин — это сырье для получения фруктозы и спирта, подходит и как кормовая добавка для скота. Тоже полезный продукт. Но возни ...

То ли дело гевея. На гектаре высаживают порядка четырех сотен деревьев, и уже начиная со второго-третьего года их начинают понемногу 'доить', и примерно с семилетнего возраста каждое дерево дает в год от двух до шести тонн латекса, постепенно снижая продуктивность до тонны — это случается в двадцать пять лет, когда дерево выкорчевывают и сажают новое. Затем из этого латекса — водной взвести каучука, которого в ней всего треть — выделяют каучук коагуляцией — в течение двенадцати часов обрабатывают латекс какой-нибудь органической кислотой — муравьиной или уксусной — и затем кладут в печи, на просушку. То есть с гектара посадок можно получать от семисот до двух тысяч килограммов каучука в год. Гораздо выгоднее, чем с кок-сагызом. И мороки меньше — работники ходят по плантации, подновляют надрезы на коре или делают новые, и затем, через пять-шесть часов собирают натекший в чашечки — как правило половинку скорлупы кокоса — сок в ведро — по 40-60 грамм с одного дерева. Колонизаторы установили норму выработки более двух гектаров на человека в день — девятьсот деревьев — и пятнадцать часов 'пролетают' незаметно. Мы, понятное дело, эти нормы сразу же сократили, подняли оплату, но и все-равно производить каучук из гевеи было выгоднее, чем из кок-сагыза. Думаю, мы оставим получение натурального каучука и у себя, но не в таких количествах — больше для исследований и сохранения навыков, а то мало ли что, но основную часть натурального каучука будем получать из Юго-Восточной Азии — надо же им будет как-то расплачиваться за наши товары и услуги. А мы снизим нагрузку на землю и людей.

Уже в конце 1944 года мы восстановили 70% производства каучука, то есть почти миллион тонн. Причем в основном это были плантации голландских и английских фирм — Гаррисон энд Кроссфилд, Гутри, Скиннер, Томас Барлоу, Данлоп — в совокупности они владели сотнями тысяч гектаров плантаций. А за этими фирмами стояли английские банки — Барклайз, Ллойдс, Вестминстерс. Так эти деятели уже послали нам весточку 'вы там поосторожнее с нашими плантациями и как следует считайте что и куда вывозите, чтобы после войны нам все оплатить'. Не, ну наглецы ! И голландцы от них не отставали. Но тут сказалась борьба монополий капиталистического мира — до войны владельцы плантаций из Англии, Голландии, Франции — вели торговые войны с американцами, создавая картели и ограничивая предложение на рынке каучука. Поэтому, когда мы предложили американцам большие партии каучука, они были совсем не против. Нам ведь тоже не нравилось работать на склады — на север, в Советский Союз, много пока не пропихнешь — двести тысяч тонн в год максимум — тоже неплохо, но много и остается. Поэтому, чтобы не забивать склады, мы организовали конвои в США — несколько десятков захваченных в портах Юго-Восточной Азии транспортных судов стали грузовыми лошадками, а семь эсминцев и восемнадцать сторожевиков заделались сторожевыми псами, и количество своры постепенно возрастало — тут и захват трофеев, и покупка за золото у местных князьков, если к их берегам прибивались какие-нибудь посудины, которые удавалось спрятать от японцев, и подъем затонувших кораблей, и даже покупка трофеев у нечистых на руку японских чиновников. Что-то купили и у французов — как в Индо-Китае, так и в Индии. С миру по нитке — русским военно-торговый флот !

Эти конвои мы решили организовать, когда огляделись и поняли, что большинство японских морских и воздушных сил находятся на периметре 'Зоны сопроцветания' — либо на востоке, либо на севере. Поэтому, раз уж немцы могли прорываться через англо-саксов, то и мы сможем прорваться через менее технически вооруженных японцев. Авантюра, конечно, но и куш обещал быть большим. Тем более что мы отправляли все-таки не одиночные корабли, а конвои, причем неплохо вооруженные. Так, на все эти корабли мы установили двуствольные зенитки калибра 23 миллиметра с пристрелочным 12,7 такой же баллистики, новые двухствольные 12,7 миллиметровые пулеметы, которые работали по схеме Гаста — она хотя и не позволяла достичь скорострельности систем Гатлинга, но и 1200 выстрелов в минуту из двух стволов — вполне неплохо — работая по очереди, они изнашивались не сильнее обычных пехотных, а частично используя общие механизмы для двух стволов — были лишь на треть тяжелее, тем более что мы вместо пружин в тормозе отката применили газовые поршни. Установили мы и ЗРК с визуальным наведением — отлаженные на суше, они прекрасно работали и на море, разве что потребовалась защита от соленых брызг.

В результате наши конвои получили защитный зонтик на дистанциях в два километра — ни о каком прицельном бомбометании и пуске торпед с самолетов речи уже не шло, и более сотни огневых точек в каждом конвое надежно закрывали от нападений с воздуха — на конвой могут одновременно заходить не более двадцати самолетов — больше просто не позволят размеры каравана (а если больше — то даже и лучше — групповая цель — наша любимая !). Поэтому по каждому может вести огонь пять точек — вполне достаточно если и не сбить, то как минимум спугнуть. От нападений из-под воды мы защитились гидроакустическими локаторами с обработкой сигналов на ЭВМ и управляемыми торпедами — бомбардировка по площадям была признана нами неэффективным расходованием средств, а одна-две управляемые по проводам торпедки калибром в тридцать сантиметров и длиной в четыре метра могли на дистанциях до пяти километров догнать подводную лодку любого противника, затем веером — чтобы наверняка — выбросить вперед небольшие снаряды, которые прожигали кумулятивной струей внешний и внутренний корпус любой подлодки и затем грохнуть основным зарядом, чтобы вогнать внутрь корпуса его отперфорированную стенку. Попавшие под раздачу этих снарядов американцы возмущались этим оружием, но мы посоветовали обучить их моряков, что трогать суда под неяпонским флагом не надо, даже если просто всплываешь на перископную глубину чтобы посмотреть кто это там чапает со скоростью торговцев. Для защиты же от надводных судов мы установили на корабли противокорабельные беспилотники — боевая часть от тех же торпед, только аппараты имели воздушный мотор, крылья и запускались с направляющих, установленных на палубах — при дальности полета в тридцать километров — то есть с запасом — они могли потопить сторожевой катер и нанести повреждения даже линкору, если попасть в мостик или башню. На больших дистанциях это было сделать проблематично — у нас было только пятнадцать подготовленных операторов и двадцать стажеров, зато аппарат был малозаметным — уж если самолеты можно разглядеть с дистанций километр, ну с трех если присматриваться, то эти двухметровые штуки, да еще в камуфляжной раскраске, становились заметны только когда начинали падать на цель — времени чтобы развернуть зенитки и открыть огонь почти не оставалось. Та что три аппарата обеспечивали вероятность поражения цели в девяносто процентов, при этом на ошибки оператора отводилось две трети вероятности и лишь треть — на то, что собьют — все-таки положить аппарат вертикально в цель на дистанциях в десять и более километров — сложно, а телекамер у нас еще не хватало.

Но для разведки и превентивных ударов управляемыми бомбами нам пришлось перегнать в Лаос сначала три, а затем еще шесть высотников. Это дало нам воздушное прикрытие от надводных кораблей на две с половиной тысячи километров — в Южно-Китайском море и чуть заходя на восток от Филиппин. Но остальные десять тысяч километров до восточного побережья США оставались неприкрытыми. Непорядок.

ГЛАВА 23.

Поэтому мы решили продвинуться чуть дальше на восток. Остров Хайнань — крупный, 1840 квадратных километров — был захвачен японцами в 1939 году, коммунисты сразу же подняли восстание среди народа ли — таиязычных аборигенов острова. И, несмотря на гибель трети мужского населения, борьба продолжалась и по сей день. У нас как раз в начале 1945 года установилось перемирие с Чан Кайши (о боях с ним — чуть позже), поэтому мы предложили ему сдать нам в аренду остров сроком на 99 лет, а он согласился — остров все-равно он пока освободить не мог, что там будет дальше — неизвестно, а деньги — вот они. И нам это обошлось задешево — всего десять тонн золота, чуть более одиннадцати миллионов долларов — и все законно, так как Чан Кайши по прежнему рассматривался всеми странами как законный глава Китайской Республики. Видимо, диктатор сколачивал себе личный капиталец на черный день. Ну и отлично. Для нас же остров был важен тем, что с него мы могли контролировать северную половину Южно-Китайского моря и Филиппины. Первое что мы сделали, это за две недели выбомбили японские аэродромы и портовую инфраструктуру на севере и востоке Филиппин — именно оттуда японцы делали налеты на наши конвои. Причем наш аэродром на Хайнани начал действовать даже несмотря на то, что на острове еще шли бои с остатками японского гарнизона — до острова было менее четырехсот километров от вьетнамского побережья, так что грузы на него мы таскали не только самолетами, но и кораблями, стараясь проскочить в темное время суток, чтобы не нарываться лишний раз на японцев.

Следующий прыжок на 1200 километров на восток мы сделали на север Филиппин, чтобы обезопасить свои конвои в Лусонском проливе между Филиппинами и Тайванем. Между ними, правда, было 350 километров водного пространства с цепью островов, так что можно было проскользнуть и так, особенно ночью. Но нас больше всего волновали именно острова архипелага Бабуян, расположенного к северу от Филиппин — на островах площадью от 50 до 200 квадратных километров японцы развернули цепь постов с аэродромами и стоянками катеров — последние-то и требовалось уничтожить, так как они представляли больше всего проблем — маленькие и юркие, своими торпедами они потопили один наш транспорт и два повредили.

Впрочем, и на самих Филиппинах нам вскоре пришлось вступаться за местных патриотов. Еще в марте 1942 года коммунисты создали Хукбалахап — Народную антияпонскую армию, в которую помимо коммунистов вошли социалисты, профсоюзы, крестьянские союзы и многие другие объединения. При недостатке оружия эта армия тем не менее наносила ощутимый урон японским оккупантам и их приспешникам из филиппинцев — крупным землевладельцам, чиновникам, отрядам партии 'Националиста' и даже партизанам, действовавшим под руководством американцев или националистов, когда те нападали на коммунистические отряды.

Как и в Китае, красные партизаны — 'хуки' — создавали целые освобожденные районы, в которых проводилась земельная реформа — земли помещиков передавались крестьянам, и несмотря на частые критические ситуации, филиппинцы продолжали сражаться (в РИ половина японских оккупационных войск была истреблена именно этими партизанами). При численности партизанских отрядов более ста тысяч человек (и еще 150 тысяч в обеспечении и резерве (есть оценки об участии миллиона филиппинцев в Сопротивлении), при общем населении Филиппин в 17 миллионов; в 2015 — 103 миллиона) хуки контролировали половину страны (в РИ к концу войны японцы контролировали лишь 12 из 48 провинций, и первое, что сделали американцы после освобождения Филиппин — начали разоружать отряды хуков), и наша помощь в основном заключалась в снабжении их оружием, боеприпасами и медикаментами, также мы оставили там сотню инструкторов и три диверсионных взвода, которые взламывали японскую оборону и уже затем хуки проникали внутрь городов и начинали резать японцев и коллаборационистов — почти вся филиппинская элита осталась на своих местах и при японцах, так что целей хватало (в РИ американцы так же опирались на эту верхушку — для вида было возбуждено 5600 дел против крупнейших коллаборационистов, но в итоге сел лишь один).

Освободили мы там и военнопленных — в основном филиппинцы, но и более пяти тысяч американцев, кто дожил из тех 80 тысяч взятых в плен в 1942 году японцами, пережил 'Батаанский марш смерти', лагеря и не был вывезен в другие страны — а это порядка двадцати тысяч. Конечно, их придется еще откармливать, но желание поквитаться с японцами у них было велико. Да и Макартуру они хотели бы припомнить и его поведение, и поведение других командующих — в ноябре 1941 года начальник Генштаба Маршалл хвастливо заявлял, что 'На Филиппинах сосредоточено самое крупное в мире соединение тяжелых бомбардировщиков. Они не только защитят острова, но и сожгут бумажные города Японии'. В результате же японцы устроили несколько налетов на американские аэродромы, где и сожгли большинство этих самолетов, красиво выстроенных по линеечке и даже не то чтобы растащенных в укрытия — так даже не замаскированных (военные мирного времени везде одинаковы что ли ?). Под это дело с Филиппин был отведен флот — 'чтобы японцы не потопили', в результате сухопутные войска остались и без прикрытия с моря, и без снабжения, и без возможности эвакуации. В общем, большинство из этих освобожденных были уже готовыми коммунистами — оставалось откормить и дать в руки винтовку. Понятное дело, что американцы просто так Филиппины не отдадут — перед войной их инвестиции составили 460 миллионов долларов, в стране добывалось один миллион тонн только железной руды, а еще золото, олово, выращивался каучук, сахар — и все это текло в США, на долю которых приходилось три четверти экспорта и импорта Филиппин — не зря американцы завоевывали страну в начале 20го века. Так что придется побороться, плохо еще, что американцы вывезли 'законное' правительство Филиппин, поэтому зачистка коллаборационистов станет тут первейшим делом, что тоже непросто — многие рассматривали японскую оккупацию как первый шаг к освобождению от американского гнета. Но это было делом будущего, мы же пошли еще дальше.

А дальше был Сайпан — еще 2500 километров на восток. Сайпан был одним из островов Марианского архипелага, протянувшимся с севера на юг почти на тысячу километров. Дырки в этом 'заборе', конечно, были, но нашим кораблям доставалось и там — японцы успевали совершить как минимум три налета, прежде чем наши корабли выходили из зоны действия береговой авиации, и лишь малое количество японских самолетов — все-таки глубокий тыл ! — помогали пока прорываться без особых потерь. Так что своя база не помешает — японцы ведь не позволят нам шастать там просто так, наверняка нарастят свои силы, благо что береговая авиация — это не корабельная, подготовка летчиков менее важна. И технология захвата была той же — вместе с конвоем отправлялись десантные суда с войсками и два грузовых корабля, переделанные под авиатранспорты — взлететь с пороховыми ускорителями можно, сесть уже нельзя. Десантники заранее высаживались под покровом ночи либо дымовой завесы, просачивались через японские посты и начинали партизанить, внося в тылы противника хаос и неразбериху. На Сайпане к тому же были береговые батареи, которые нам удалось захватить еще в ночное время — ПНВ и снайпера с бесшумками не оставили японцам никаких шансов. Бои на острове также продолжались еще больше месяца, но база была создана — нам главное было отогнать японцев от аэродромов, чтобы работать с них по окружающему пространству.

То есть к весне 1945 года мы прикрыли уже половину пути до побережья США. Но это было сравнительно просто — японцы рассматривали эти территории как глубокий тыл, а потому войск и тем более авиации там было мало — это собственно и способствовало нашим успехам. А вот дальше на запад уже шли ожесточенные бои, особенно вокруг Гавайев. От Сайпана до них было 5500 километров, и самый опасный участок начинался километров за пятьсот до островов. Пару раз мы там проскочили — американцы как раз устраивали пятый и шестой штурм островов — у них это было уже чем-то вроде конвейера — подгонят пятнадцать-двадцать авианосцев и начинают пытаться выбомбить японцев. А так как у последних самолетов на островах в три раза больше, чем американцы могут подтащить на своих корытах, а немецкие и уже собственные РЛС предупреждают о приближении американских самолетов заранее, то и исход становится понятным. Это в моей истории — Соломоновы, Маршалловы, да и Марианские острова — они ведь небольшие по размерам, много авиации там не разместишь, поэтому американцы со своих авианосцев ее всю быстро выбамбливали и выбивали в воздухе — все-таки тысяча-полторы самолетов, прилетающих с моря — это много. Гавайи же позволяли оборудовать множество аэродромов и укрытий, так что эти острова вскоре сами превратились а стоячие авианосцы, причем гораздо менее уязвимые чем 'плавучие острова' американцев. Последние попытались было проделать тот же финт, что и в моей истории — пройтись южнее — вдоль Соломоновых островов — и отрезать Гавайи. Но в результате сами американцы и оказались отрезаны — японцы обосновались и на островах Самоа, находившихся в четырех тысячах километрах к югу от Гавайев, поэтому могли контролировать подходы к Соломоновым островам — и, отследив перемещение авианосной группировки, они подтянули к этим островам свою флотилию, дополнительно перекинули туда береговую авиацию — и зажали американцев, так что тем пришлось бросать свой десант и спешно отчаливать обратно. В общем, нам приходилось огибать Гавайи по широкой дуге — мимо острова Минамитори и дальше на север — там не было значительных островов, на которых можно было бы разместить крупные силы, поэтому была опасность встречи только с надводными судами конвоев и подлодками, а авианосцы только из-за нас японцы в море держать не будут. Например, сам Минамитори был небольшим — полтора квадратных километра — островком, так что мы пока просто повредили его ВПП, разбили самолеты и оставили в покое, хотя сам островок я присмотрел для себя, вспомнив мимолетом, что там были найдены залежи редкоземельных металлов — иттрия, тербия и так далее, с запасами на сотни лет.

Таким образом мы оставляли к югу и Уэйк, и Мидуэй — собственно, пройдя последний мы и меняли курс с норд-веста на вест — уж там вероятность встретить противника была еще меньше — если уж в реальной истории авианосные соединения японцев и американцев знали, что враг рядом, и при этом днями искали друг друга, то что уж говорить про наши караваны, про которые изначально ничего неизвестно, заранее их никто не ищет и если и найдут, то случайно, а значит крупных сил поблизости может и не оказаться. И хотя это добавляло нам тысячу лишних километров — менее суток хода, зато избавляло от многих хлопот. А южный маршрут мы вообще не рассматривали — многочисленные острова Микронезии и Полинезии были слишком удобными базами, и мало ли кто там на них сидит.

Так что с середины осени 1944 года мы устроили настоящий Каучуковый экспресс к берегам США (правда, потом это назвали Каучуковой аферой) — между западным и восточным берегами Тихого океана сновало шесть конвоев, делая оборот за полтора месяца. И наши товары — прежде всего каучук — были встречены на ура. Ведь каждый караван привозил тридцать тысяч тонн каучука — восемь-десять грузовых судов из тех что побыстроходнее, вплоть до загрузки военных кораблей, если разведка предрекала спокойный рейс, когда крупные силы японцев были слишком заняты вдалеке от предполагаемого маршрута конвоя.

Перед войной килограмм натурального каучука стоил примерно полдоллара — английские владельцы каучуковых плантаций приложили много усилий, чтобы обеспечить такую стоимость — сразу после Первой мировой килограмм каучука упал до шестнадцати центов, англичане, владевшие 75% плантаций, сократили предложение и к 1922 году монопольно подняли цены до почти трех долларов за килограмм, тогда американские промышленники стали устраивать собственные плантации — Файрстоун — в Либерии, Форд — в Бразилии, третьи полезли в Малайю и на Суматру — в результате к 1928 году цены снова упали до сорока центов, но в тридцатых случилась Великая Депрессия, грибок в Бразилии, картельное антиамериканское соглашение между Англией, Голландией и Францией — и цены снова поднялись (в США считали, что англичане наваривают на каучуке 300% (триста процентов)). А потом 'случились' японцы и захватили почти все производство натурального каучука.

У нас его брали за пятерку — до войны США импортировали в среднем 450 тысяч тонн каучука в год, и, несмотря на накопленные запасы в один миллион тонн каучука, потребности на время войны были определены в 600 тысяч тонн при практически отсутствующем производстве синтетического каучука. Причем американцам не нравилась зависимость от натурального каучука, и в преддверии войны с Японией несколько фирм запустили в 1940 году опытные заводики по производству синтетики — порядка ста фунтов в день. Причем работы основывались на открытиях двух русских эмигрантов — Александра Максимова и Ивана Остромысленского (впрочем, как и в Германии). В том же году Рузвельт организовал Rubber Reserve Company, которой ставилась задача накопить запасы и вообще найти способы решения каучуковой проблемы (среди решений было и ограничение скорости автотранспорта до 30 миль в час — чтобы меньше изнашивались шины). В 1941 в США производилось лишь 2,7 тысячи тонн синтетического каучука в год. Сразу же после начала войны под эгидой этой компании между ведущими химическими компаниями было подписано соглашение об обмене патентами, началась широкая программа исследований в области производства синтетического каучука — не только этими компаниями, но и множеством университетов США. На программу сразу же отвалили 650 миллионов долларов.

Исследований проводилось масса, но с производством было не очень — мешали разногласия и споры между компаниями, в том числе — из чего именно производить каучук — из спирта как более отработанной технологии или из нефти как технологии, у которой более мощные лоббисты (из 650 миллионов нефтяникам отвалили 500 миллионов, резинщикам досталось остальное). Потому в августе 1942 года правительство США поняло, что от капиталистов ничего не дождешься, собрало комиссию, на которой определили потребность в 51 заводе по производству сырья и самой синтетической резины — естественно, из нефти (не сознаваться же, что зря туда вбухали столько бабла). Заодно создали центральный орган, который и будет руководить строительством и дальнейшим производством. Капиталисты не чурались социализма (впрочем, это касалось не только каучука — авиапромышленность была выстроена на госсредства, всего же за счет государства было построено три тысячи заводов — то есть они строились и предавались капиталистам в управление — не, война — очень выгодное дело). Намеченные к строительству заводы закладывались в конце 1942 и в течении 1943 года, так что в 1944 году в США произвели уже 200 тысяч тонн — уже неплохо, но еще мало (отставание от РИ из-за больших потерь на западном побережье США и необходимости больше сил отвлекать на строительство нового флота — 'нефтяные' технологии также требуют больших стальных емкостей; в РИ в 1945 выпустили 920 тысяч тонн).

Так что понятна та жадность, с которой американские военные и промышленники набросились на наш каучук. И несмотря на то, что в США активно развивали производство синтетического каучука, много его уходило в Германию через подставные фирмы, так что не хватало даже американской армии (это было и в РИ). Собственно, производство синтетического каучука и началось в США в начале двадцатых после того, как они вывезли из поверженной Германии техническую документацию. Но все-равно что-то не получалось, вплоть до того, что в начале тридцатых — еще до прихода Гитлера к власти — группа Рокфеллера, владевшая к тому моменту патентами на многие технологии синтетики, заключила соглашение с немецкой ИГ Фарбениндустри о развитии производства синтетического каучука в Германии и, наоборот, всячески тормозила такое производство в США — владея патентами, сделать это было несложно. Да и не требовалось — цены на каучук скакали вверх-вниз и был в общем терпимы, тем более что добавки натурального каучука все-равно требовались во многих ответственных изделиях, так что одной синтетикой не обойтись. А немцы на этом сотрудничестве отстроили свое производство.

Поэтому каждый рейс только на каучуке давал нам сто пятьдесят миллионов долларов США. С учетом привозимого олова, шелка и других товаров — двести миллионов. Двести. Миллионов. Огромный куш, ради которого стоило рискнуть. Не ради самих денег, а ради того, что они давали. Конечно, эта куча бабла нам доставалась не за красивые глаза. Для создания благородного имиджа флот ходил с экипажами, в которых были голландцы, американцы, англичане, австралийцы, новозеландцы, французы — всех понемногу. Это были уже наши люди, но для всех это были люди, 'освободившие от японских оккупантов исконные колониальные владения белых людей' и сейчас 'собирающие средства на дальнейшую борьбу'. А потому ну как тут не помочь борющимся в окружении соплеменникам — под это дело мы даже организовали подписку средств, и каждый месяц нам приносил еще двадцать миллионов. А попытки правительств — английского, американского, и даже голландского — наложить лапу на этот флот отбивались тем, что флот — интернациональный — 'в нем собрались представители всего свободного мира ! так поможем же соплеменникам, показавшим как надо бороться с оккупантами !!!' — ну и так далее. А наложить лапу на привозимый каучук мешало то, что нельзя было точно установить — на чьих именно плантациях он был собран. А мы не рассказывали. Русских же в экипажах было не более тысячи — в основном операторы РЛС и ЗРК, что тренировались и оттачивали мастерство еще на Балтике и были перекинуты нами в регион как раз для проводки конвоев. Но мы их особо не светили — чтобы ни у кого не было повода говорить что 'отдаем деньги коммунистам'.

Так что прикрытие в прессе было нормальным — общественное мнение поддерживало эти государственные закупки, и Генри Уоллес, ставший президентом после смерти Рузвельта (АИ), всегда мог опереться на это мнение, когда его начинали критиковать за разбазаривание народных олигархических средств. Но не только общественное мнение работало на нас. Наши люди в военных ведомствах, а то и просто желавшие урвать немного от этого денежного потока — многие ответственные за закупки работали на эти сделки. Тем более что мы не вываливали все эти тысячи тонн на пирсы — типа налетай кто может ! Нет, небольшие — по несколько десятков тонн — партии расходились по разным адресатам, проходили по разным ведомостям, а значит и общей цифры долго нигде не было. Это после войны наши противники в США смогли свести концы с концами, да и то не полностью, и когда вывели цифры в несколько миллиардов — поднялся скандал, доведший до Сенатских слушаний по этому делу. Но и эти слушания привели лишь к тому, что было принято решение о продаже излишков, скопившихся на складах — а это более миллиона тонн каучука к 1947 году. Причем из-за финансового кризиса, устроенного не без нашей помощи, излишки продавались по бросовым ценам, и только тем фирмам, которые не были замешаны в продаже каучука военному ведомству по завышенным ценам. Хитрость была в том, что и эти фирмы были нашими. Ведь источников натурального и при этом качественного каучука тогда в заметных количествах практически не было, и взяться ему помимо как от нас было неоткуда. Но вот 'находились' 'честные и принципиальные' бизнесмены, которые 'выискивали возможности' не набить свой карман, а приблизить победу над японским и немецким фашизмом и тоталитаризмом. Ну, это со слов наших же газет и журналов, хотя и не контролируемые нами не смогли найти какого-то компромата — каучук действительно этими фирмами поставлялся и поставлялся действительно по ценам даже ниже довоенных. И пусть это было всего пять процентов от общих поставок — факт был налицо — честные люди среди бизнесменов нашлись. Нашлись они и среди закупщиков, причем это были не все наши люди — часть 'справедливых' сделок мы действительно проводили через неподконтрольных нам чиновников — чтобы запрятать среди них и наших людей.

Деньги выводились так же — не загружались на наши корабли вагонами, а в крайнем случае мелкими партиями, для поддержания наших валют в том регионе. В основном же они оставались в США. Так, много средств мы потратили на скупку акций химического концерна Дюпон и других концернов, освоивших производство синтетического каучука. Причем мы вытащили на поверхность их шашни с нацистской Германией — это надо додуматься ?!? — продавать каучук стране, с которой воюют США !!! (РИ) Гнев американской общественности был страшен, мы лишь чуть посильнее его разожгли — публикациями в сотнях газет и газетенок, что мы контролировали к весне 1945 года, а также многочисленными демонстрациями — к контролировавшимся нами профсоюзам с удовольствием подключались те, кто нами не контролировался а то и был враждебен — главное развести по разные стороны красные и звездно-полосатые полотнища и лозунги — а выглядит как будто все силы заодно — наши фотокорреспонденты и операторы специально подбирали такие ракурсы. И уж властные лица в различных ведомствах — 'совсем наши', 'под нашим влиянием' или 'совсем не наши', но сыгранные втемную на их собственных интересах — уже они довершали дело. Скандал усугубился тем, что полсотни заводов синтетического каучука были построены правительством США, то есть на деньги налогоплательщиков (ну, в нашей интерпретации) и переданы промышленникам в эксплуатацию — то есть получалось, что простые американцы обеспечивали каучуком врага (а вывернуть так в статьях можно легко).

Так что лишь после первого кризиса на бирже мы стали владельцами трети акций химических компаний Америки. Это миллиарды, доставшиеся нам за сотни миллионов. А если считать доставшиеся нам патенты — скупкой, влезанием в сейфы за счет контрольного пакета или просто за счет своего человека, так это и еще миллионы сэкономленных долларов и несколько лет исследований. Второй и третий кризисы мы организовывали уже сами, биржевыми качелями, когда за массовой скупкой следовала резкая продажа и последующая скупка 'на дне'. Химические концерны — точнее, государство — избавились от своих производств синтетического каучука еще после первого кризиса — понятное дело, не без помощи нужных людей заводы по цене металлолома достались нам — мы вывозили их в Юго-Восточную Азию и в Советский Союз весь сорок шестой и сорок седьмой года. Тогда же начали вывоз и оборудования некоторых шинных заводов — ввиду ликвидации производства синтетического каучука цены на натуральный каучук были под нашим контролем и то резко взлетали, то падали, так что магнаты не смогли конкурировать с нашими шинными производствами. Так соцстраны Индо-Китая получили собственное производство важной продукции и за счет него — средства на строительство инфраструктуры и других производств. Понятное дело, что без нас не обошлось, более того — именно Банк Реконструкции и Развития (да, с названиями у меня напряженка — никакой фантазии), находившийся под нашим фактическим управлением, и стал владельцем всех этих производств. Но нашей целью не было максимальное выкачивание прибылей, местное население республик получало немалую долю от этих производств, пусть в основном и в виде инфраструктуры — дорог, школ, больниц, заводов — поэтому малейшие крики о необходимости национализации этих производств (ну то есть их передачи во власть самих кричащих) тут же объявлялись контрреволюционным заговором с соответствующими последствиями.

ГЛАВА 24.

Для развития этих республик, помимо обычного банка, мы также создавали сырьевые и продовольственные банки. Впрочем, 'создавали' — это громко сказано. Мы просто подобрали и восстановили те структуры, которые создали колонизаторы — сбор, учет, хранение и переправку сырья. Да, что-то оказалось разрушено, где-то люди разбежались, но в основном все оставались на местах либо были поблизости — куда им идти-то ? Так что нам оставалось лишь заново все собрать и начать приводить к общему знаменателю, так как бизнес-процессы у разных компаний были все-таки свои — в общем схожи, но хватало и деталей. Вот на утрясание этих структур у нас и ушло два года.

Конечно, мы не просто их восстановили, мы наполнили их новым смыслом. Если раньше смысл был — собрать сырье и обобрать крестьян и батраков, то теперь смысл был в учебе — все — начиная от, например, сборщика латекса и заканчивая кладовщиком на приемном пункте — все 'учились настоящим образом' своему делу. И собирали сведения. И обменивались ими. И анализировали и выдавали рекомендации. И проверяли. И снова изменяли. Например — продуктивность гевеи и состав сока зависят от конкретного дерева. Что же влияет на него ? И шел сбор информации — крестьянин фиксировал продуктивность каждого дерева по часам сбора и датам, химики брали анализы почвы, биологи изучали строение клеток, метеорологи давали сводку погоды — и все эти данные собирались в лабораториях для анализа. ЭВМ мы, правда, пока не применяли, но данные уже накапливали и даже переводили их в цифровую форму — пока на перфокартах, благо что аппаратуры IBM здесь хватало. И затем, исходя из анализа данных, начинали подбирать посадки под конкретную местность — какие образцы саженцев будут лучше расти конкретно на этой почве, с ее уникальным биохимическим и структурным составом, с дождями и температурным режимом именно данной местности. До ГМО-гевей мы еще, конечно, не дошли и дойдем, думаю, не скоро, хотя наши ученые уже 'открыли' ДНК (и пусть только попробуют не дать нам нобелевку) и три команды начали прорабатывать способы их секвенирования — по пять-шесть ученых и десять-пятнадцать компьютерщиков — про CRISPR я им рассказал все что запомнил из пары-тройки прочитанных по диагонали статей, а дальше пусть сами разбираются — перспективы повышения урожайности и излечения болезней я им описал, так что люди были заряжены по полной, постепенно зарядим и ресурсами. Но и без ЭВМ данные шли потоком — первые год-два — больше 'вверх', с полей, но потом переработанная информация пошла и вниз, и вскоре появилась отдача — в виде увеличивающихся урожаев, хотя для меня пока важнее был если и не отлаженный, то хотя бы запущенный процесс широких научных исследований — это ведь не только сами по себе данные и знания, это еще и большой политический момент — люди видят перспективы и развитие.

Среди сырьевых самым важным стал Каучуковый банк, так как каучук был очень важной статьей доходов региона, точнее — тех, кто владел каучуковыми плантациями и каналами сбыта. До войны это были английские, голландские и — в меньшем количестве — французские компании и банки. Причем решающую роль играли именно англичане. До войны они с помощью британского правительства заключили ряд картельных соглашений с другими странами, согласно которым ограничивались добыча и производство ряда сырья и материалов и за счет этого цены на рынке росли, что увеличивало прибыли компаний при одновременной экономии на затратах (то есть снова увеличивало прибыли) — добывать и производить теперь надо меньше, а значит и затраты меньше. Так, по каучуку была достигнута договоренность ограничить производство в 60% от объемов 1921 года.

По олову было то же самое — английские тресты держали в своих руках 70% мировой добычи олова, поэтому могли надавить на другие страны и создать картель, который контролировал уже 90% добычи — в картель помимо Британии входили Британская Малайя, Индонезия, Боливия, Нигерия, позднее в него вошли Бельгийское Конго, Индо-Китай, Португалия. Только за 1931-35 года добыча была урезана на 40%, и чистая прибыль оловянных компаний повысилась в 7,5 раза. Неплохой приварок, и плевать на производителей и потребителей — 'невидимая рука рынка' все расставила по местам. С начала войны американцы пытались сломать эту руку и заменить ее на свою. И, так как Юго-Восточная Азия была потеряна, американцам это удалось — в 1942 году был создан Объединенный комитет по сырью, который занимался распределением сырья по странам — олова, каучука, меди и других товаров. Естественно, американцы продолжали подгребать под себя все что только можно. Так, в том же году они построили оловоплавильный завод — до войны 70% олова производилось в Англии, в основном из привозимого концентрата, и было невыгодно строить новые заводы где-либо еще. А тут представилась возможность и американцы этим воспользовались. Правда, сейчас руда к ним поступала только из Боливии, так как африканские страны — прежде всего Конго — были отрезаны беспорядками и партизанскими отрядами пронемецкой или просто антиколониальной направленности (АИ), поэтому сырья для этого комбината и не хватало — комбинат простаивал.

Так что наше олово пришлось как нельзя кстати. Правда, получить его оказалось не так уж и просто, поэтому поначалу мы везли в США только концентрат, который начали вырабатывать на вновь запущенных предприятиях в Юго-Восточной Азии. Причем почти сразу мы стали завозить, а потом и производить на месте обогатительное оборудование, чтобы заменить ручное обогащение, при котором руду дробят молотками (если коренная) или просто просеивают (тут хватало богатых россыпей, поэтому с коренными породами мы в первое время не заморачивались), затем промывают в лотках, удаляют магнитные примеси постоянными магнитами — десятки и сотни раз водят магнитом в деревянном тазике и постоянно ссыпают на землю то что налипло. И вот таким ручным способом первоначальную руду с содержанием 1-3% олова доводили до концентрата с содержанием олова 40-70%. Представляете насколько мало получали рабочие, если при таком непродуктивном способе обогащения западные компании имели колоссальные прибыли ?!?

И так как у нас уже были разработаны обогатительные агрегаты под разные методы обогащения (зачастую — просто воспроизведены советские образцы), то мы и стали их использовать в ЮВА, благо что у нас объемы добычи были небольшие, а потому и агрегаты в разобранном виде помещались в два-три самолета. Но и такие сравнительно небольшие агрегаты повышали производительность в сотни раз. Конечно, люди при этом не теряли работу — мы установили рабочий день всего в два часа, остальные десять часов (да, мы — эксплуататоры !) они сидели за партами, проходили военную подготовку, работали на строительстве и хозработах — деньги мы все-равно получали те же и даже больше, и, раз люди стали тратить на это меньше времени — эту экономию можно потратить на обучение рабочих (а не уволить их, как сделали бы капиталисты). И, хотя оплату мы оставили прежней — то есть нищенской — зато дополнили ее кормежкой, в том числе и семьи работника, благо что люди семьями и работали, включая детей, да и оплата росла по мере овладевания навыками. И при всем этом условия, скажем честно, были просто райскими — за них местные жители готовы были порвать кого угодно. Более того — сарафанное радио вскоре привлекло на наши заводы и фабрики десятки тысяч людей, так что недостатка в кадрах у нас не было. И, хотя их знания зачастую были близки к нулю, но желание осваивать новые специальности (и заодно накормить семью) просто зашкаливало, так что малую производительность наших агрегатов и недостаток в квалификации мы компенсировали количеством рабочих. Впрочем, вскоре у нас набралось достаточно и грамотных людей — все-таки среди местных были как совершенно неграмотные, так и закончившие ВУЗы, ВТУЗы и ПТУ Франции, Англии, Германии, США, да и на местах люди понемногу учились без отрыва от производства. Так что вскоре прослойка с высшим образованием была занята только выискиванием техпроцессов в книгах, 'середняки' занимались ликбезом своих неграмотных соотечественников и ими же и руководили, осваивая техпроцессы на лету, по составленным для них инструкциям. Ну и все — учили русский. А заодно и французский с английским, так как вскоре 'выяснилось', что подавляющее количество технических книг, что мы тут нашли — они на этих языках да на немецком (хотя хватило и первых двух, благо что много народа их и так знало, требовалось только подтянуть 'технический' язык). Так что первые два года местные типографии и фабрики по производству бумаги на девяносто процентов работали только на учебный процесс (и на 10% — на агитацию и пропаганду). Да и в дальнейшем этот процент снижался только благодаря строительству новых фабрик.

Потом чем дальше тем все больше мы начали переходить непосредственно на производство олова. Сначала освоили очистку концентратов от примесей — обжигом и выщелачиванием. Затем — восстановительную плавку, в результате которой из концентрата оксида получалось так называемое черное — грязное — олово. Ну и затем освоили и рафинирование. И в США мы последовательно везли продукт все более высокой степени переработки. Американцы, понятное дело, были недовольны, но и не взять не могли — олово и так-то было дефицитом, а тут еще были опасения, что если не возьмут они — возьмут другие (опасались прежде всего насчет Советского Союза, так как с Англией транспортной связи не было). И если эти продукты возьмут другие, то Америка потеряет возможность распределять металл, а эта возможность была для американцев очень важной — свободная рука рынка хороша только тогда, когда она своя. Так что ворчали, все время пытались сбить цену из-за якобы несоответствия их техническим условиям (иногда приходилось и снижать), но брали — даже если часть собственных мощностей у них будет простаивать, то хотя бы какие-то агрегаты все-равно будут загружены работой.

И нам было за что побороться. В 1939 олово продавалось по доллару за килограмм. Миллион за тысячу тонн. Благодаря методам военного коммунизма — собрать и распределить — американцы сохранили ту же цену и во время войны. А тут — мы:

— Хотим три доллара.

— Вы с ума сошли ? Доллар !

— Доллар — это за концентрат. А за олово — три.

— Доллар !

— Советский Союз, наверное, купит и за полдоллара ... к нему не надо добираться через кишащий японцами океан. А уж он перепродаст англичанам и канадцам ...

— Черт с вами ... везите.

— Только у нас пока есть лишь концентрат. Мы вам сначала его повезем, а потом — продукты все более глубокой очистки. Идет ?

— Наши процессы рассчитаны только на концентрат. Везите концентрат !

— Так перестроить-то недолго — там всего и надо что менять температуру и компоненты. А мы подтянемся.

— Нет. Везите концентрат !

— Советский Союз, наверное ...

— Черт с вами ! Везите что есть !

В общем, за три месяца договорились. Зря что ли американцы взращивали германскую промышленность и военщину, чтобы потом выпускать из своих рук контроль над ресурсами из-за каких-то выскочек ? И мы могли пугать Советским Союзом, потому что американцы не знали, какие у нас транспортные возможности — так-то, может, и не клюнули бы — по суше мы такие объемы все-равно пока доставить не сможем — тысяч десять тонн за год — максимум, надо ведь и другие грузы везти.

(в РИ СССР произвел за войну 13 тысяч тонн олова и получил по ленд-лизу 29 тысяч, причем основные поставки были до 1944 — видимо, переборщили с объемами — брали что дают (это не значит что не мог бы произвести больше — просто с ленд-лизом можно было перебросить ресурсы на что-то более нужное) — оловорудные месторождения были открыты в 1934 году в Читинской области и затем — в Казахстане, в 1937 — коренные породы на Колыме — именно там и стали добывать большую часть олова — добыча возросла с 357 тонн в 1938 до 3200 тонн в 1941, когда там было уже 12 оловянных приисков и рудников, 4000 в 1942 (в 1943 — небольшой спад — слишком много завезли, затем снова подъем))

Тем более что мы и не могли сразу освоить весь техпроцесс получения уже чистого олова. Так, обжиг концентратов служит для удаления прежде всего мышьяка и серы. Сначала мы использовали советский способ, когда концентрат вываливался на под отражательной печи и там обжигался. Но такой метод не позволял повышать температуру выше 850 градусов — иначе концентрат начинал спекаться. Но такая температура дает очистку по мышьяку не выше 80%, по сере — до 90%. Понятное дело что маловато, и американцы снижали за это цену до пятидесяти процентов. А это — наш прямой убыток.

Поэтому вскоре мы перешли на вращающиеся барабанные печи — постоянное вращение не давало концентрату слипнуться и потому можно было повысить температуру до 1000 градусов и даже выше. Более того — такие высокие температуры уже начинали выгонять из концентрата даже менее летучие свинец и висмут. Сначала мы опробовали эту технологию на вращающейся печи местного цементного заводика, нам понравилось — и мы стали строить уже специальные печи с бочками длиной сначала пять, а затем и пятнадцать метров и диаметром в метр, благо что листового металлолома от кораблей хватало — вырезай нужные куски, сворачивай да снова сваривай, ну а футеровку местные научились делать еще при колонизаторах — на цементных заводах. Получалось кривенько, но работало.

Но и старые — подовые — печи мы, как оказалось, строили не зря — вскоре мы начали их переделывать в печи с кипящим слоем, когда через концентрат продувается воздух, температура там была поменьше чем во вращающихся, но за счет ее лучшего распределения в массиве концентрата результат был еще лучше чем во вращающихся, особенно если в него примешивать уголь — теплоэффективность повышалась еще больше. Больше была и производительность — если в подовых печах на квадратном метре можно был обработать до трехсот килограммов в сутки, то в печах с кипящим слоем — до двадцати пяти тонн. Колоссальное повышение эффективности, которое сдерживалось только дефицитом воздуходувок — мы, конечно, дербанили силовые установки затонувших или просто сильно поврежденных кораблей, но это было делом небыстрым — как в 1941 паровозы стали источником агрегатов и листового металла в нашей республике, так в 1944 и далее корабли были таким источником в республиках Юго-Восточной Азии.

Восстановление олова было простым и знакомым делом — это то же самое восстановление железной руды углем, только при более низких температурах, и с квадратного метра печи можно получать до семи тонн черного олова в сутки. А вот рафинирование — это отдельная песня. После восстановления олово содержит железо, мышьяк, свинец, серу, медь, висмут — до десятка примесей общим объемом примерно пять процентов. Грязно. И если обогащение, обжиг и восстановление мы освоили примерно за полгода — как раз к началу 1945го, то на полноценное рафинирование затратили более года, осваивая этап за этапом.

Ведь каждую примесь надо удалять собственным техпроцессом — создать из примеси — чистого вещества или соединения с оловом — какое-то соединение с плотностью меньше чем у олова, чтобы это новое соединение всплыло на поверхность, где его можно было бы просто удалить. Поэтому для каждой примеси — свое вещество, которое с ней соединится, и своя температура, чтобы это соединение не разложилось. От железа избавляются обработкой расплавленного олова серой и углем (ну а как избавиться от серы — мы уже знаем )) ) — железо переводится в сульфид, всплывает в виде шлака, а уголь помогает этому шлаку всплыть и собраться в комки. Мышьяк удаляется алюминием (заодно удаляется еще немного железа, а также частично медь и сурьма), остающийся после этого алюминий — хлористым аммонием. Медь удаляют серой, но при более низкой температуре — при высоких сульфиды меди просто разлагаются и медь остается в сплаве, а не выходит на поверхность в виде шлака, который менее плотный чем олово и потому всплывает. То есть сначала серой удаляют железо, затем охлаждают и алюминием удаляют мышьяк, затем еще немного охлаждают и снова серой удаляют теперь уже медь. Сурьма — как и мышьяк — удаляется алюминием, но также при более низкой температуре. Висмут — натрием и магнием (одновременно удаляются остатки сурьмы), а их остатки — тем же хлористым аммонием. Свинец — хлором.

То есть очистка восстановленного олова требует нагрева, ввода реагентов, снятия всплывших на поверхность продуктов реакции, которые содержат примеси, понижения температуры для нового техпроцесса, ввода других реагентов — и так далее. Вот мы и осваивали все эти процессы. Поначалу, конечно, у нас не было каких-то реагентов, мы не умели как следует держать температуру, поэтому американцы, даже получив наш 'рафинад', все-равно проводили все этапы процессов, ну а мы соглашались на оплату олова как неочищенного — нам главное было научиться этому процессу, ну и заодно сверить наши химические исследования с результатами американцев. И чем дальше, тем все чище получалось наше олово, так что американцы уже начинали пропускать какой-то этап — рафинирование ведется в одном котле, и потому для пропуска этапа достаточно не нагревать олово до нужной этому этапу температуры (ну или охладить 'через этап', хотя так не получалось — все-равно надо было проводить этапы последовательно — мы их так и осваивали).

Так мы и двигались — ступенями. Причем у нас было сразу несколько параллельных 'лестниц'. Так, уже с первой партией концентрата, очищенного еще вручную, мы привезли в Америку и продукт механического обогащения — сразу почти треть от объема. В следующий рейс мы привезли уже концентрат, полностью сделанный на механических агрегатах — 'лестница' ручной очистки закончилась. И одновременно в том же рейсе мы привезли и несколько десятков тонн уже обожженного олова и пять тонн восстановленного — эти две 'лестницы' появились почти одновременно, благо что процессы — не бог весть какие сложные. Причем десять тонн обожженного концентрата были сделаны уже во вращающейся печи — то есть со следующей ступени лестницы 'обжиг'. А вот дальше пошла 'лестница' рафинирования — по ее ступеням мы двигались, повторю, более года (хотя и начали все исследования одновременно — уж для исследований материалов хватало). И в каждом рейсе присутствовали партии олова, очищенные до разной степени — сначала просто немного очистки от железа, в следующей — от железа очищена уже половина восстановленного олова, и несколько тонн — от мышьяка — и так далее.

Так же наращивались и объемы разных ступеней. От ручного труда по обогащению мы избавились где-то за полгода, причем начинали с механизированных линий производительностью в 10 тонн концентрата в сутки и поначалу просто добавляли новые в параллель существующим. Лишь через год мы поставили новую линию уже на сто тонн и в дальнейшем разрабатывали все более производительные линии. Причем мы оказались чуть ли не первопроходцами в механизированном обогащении оловянной руды. Так, первые установки по обогащению касситерита были установлены в Англии на шахте Poldice Mine лишь в 1927 году, причем они выдавали обогащение всего в 35%, хотя и 127 тонн в сутки. Впрочем, это не помогло — шахта закрылась в 1930 году. Другая английская шахта — Wheal Kitty — также в Корнуолле — начала эксплуатацию обогатительного оборудования как раз в 1930 и обогащала концентрат уже до 67%. И тоже закрылась в том же году. Кризис ... Австралийцы начали опыты по обогащению в середине тридцатых, в 1938 даже что-то запустили на одной из шахт, но в общем дело двигалось ни шатко ни валко и было прервано войной (в РИ опыты продолжались до середины 40х, но первые по-настоящему мощные обогатительные агрегаты заработали в конце 60х — до того капитализм позволял с прибылью использовать практически рабский труд местных жителей; недавно (март 2019) видел докфильм про шахтеров Конго, которые и в 2019 году обогащают касситерит ручными способами — промывкой в лотке и 'ручным' магнитом — потом отвозят мешки на мотоцикле в пункт приема. Оттуда концентрат отправляют самолетом а-ля кукурузник — и при таких трудозатратах этот концентрат находит спрос !). На этом оборудовании мы вскоре и превысили довоенные объемы выпуска (то есть сниженные картелями относительно возможной добычи) — все-таки война, она все проглотит и можно не ограничивать выпуск продукции, а рубить бабло пока такая конь-як-дура.

Подовые печи для обжига мы пекли как пирожки — при площади пода в четыре квадратных метра мы за три месяца построили почти сотню таких печей, и они выдавали нам более тонны обработанного концентрата в сутки каждая — декада — и очередная тысяча тонн обожженного концентрата готова к отправке. Ну а что ? Рабочая сила — почти даром, сложность печей — на уровне каменного века, от нас в общем-то и требовалось собрать бригады, сказать что и где строить, и затем свозить продукцию для отправки через океан. Затем мы построили шесть вращающихся печей, которые заменили тридцать две подовые, ну а затем пришел черед печей на кипящем слое — сотня тонн концентрата в сутки с каждой позволили нам повысить выработку до тысячи тонн, но уже в те же сутки.

Печи для восстановления выдавали до двух тонн металла в сутки с квадратного метра пода. Так что поначалу мы даже не успевали переплавить весь концентрат — первые семь, а затем десять печей с подом площадью те же четыре метра (технология строительства-то отработанная !) могли переработать не более ста тонн концентрата, выдавая всего 80 тонн металла в сутки (впрочем, за декаду — время набора и груза отправки очередного конвоя — это было уже 800 тонн). Поэтому нам просто приходилось гнать концентрат. Через полгода печей было уже сто — мы не пытались увеличивать объем печей, так как народ только-только освоил строительство и работу именно на таких малышах. Некоторыми усовершенствованиями — температурный режим, флюсы, подготовка топлива, изменение формы свода — удалось поднять выработку до трех тонн с квадратного метра, так что в сутки мы вырабатывали уже тысячу тонн металла, то есть смогли переплавлять весь добываемый концентрат. А когда мы начали строить электропечи с использованием корабельных агрегатов — движков и электрогенераторов — то начали снимать и пять, а затем семь тонн с квадратного метра — и то не всегда успевали переработать увеличивающуюся добычу. В дальнейшем мы направили усилия на увеличение размера печей — ведь чем больше печь, тем меньше расходуется топлива на единицу продукции и тем меньше требуется людей для ее обслуживания. Но — тем сложнее и процессы — проклятие объема !

ГЛАВА 25.

С рафинированием было сложнее всего — и это помимо сложности отработки самой технологии. В нормальных производствах его проводят в чугунных или стальных котлах емкостью 5-45 тонн металла — то есть объемом от одного до семи кубометров. Мы, понятное дело, начинали с обычных бытовых котлов где-то на три литра, то есть на двадцать килограммов олова, и лишь потом наращивали объемы, но все-равно за два года дошли только до кубометра — то есть до семи тонн олова, хотя самих котлов было уже три десятка.

С учетом того, что цикл очистки длится восемьдесят часов, поначалу дело двигалось медленно, так что первые партии олова мы даже не везли в США, а использовали сами — прежде всего для машин по литью листового стекла — там как раз расплавленная стекломасса стекает в ванну с расплавленным оловом и свободно растекается по поверхности металла. Подобные технологии мы уже использовали у себя, поэтому, само собой, стали их применять и здесь.

А больше их никто еще не использовал, хотя идеи появлялись уже давно. Так, еще 1848 году Генри Бессемер запатентовал основные этапы получения стекла на расплавленном металле, но детали, в которых и кроется дьявол, не прорабатывал — насколько я понял, проблемы были прежде всего с окислением, то есть Бессемер отливал стекломассу не в защитной атмосфере, а на воздухе — понятное дело, что появлялся оксид олова, который налипал на стекло и портил его. В последующие годы ряд изобретателей пытались довести процесс до конца, PPG в начале 20х пыталась отливать стекло на поверхность расплавленной сурьмы, что вообще-то странно — это я просто помнил что надо отливать на олово, но эта-то фирма, занимавшаяся стеклом не один десяток лет, должна была знать его физические свойства. И конечно сурьма со своей температурой плавления в 900 градусов не подходила — слишком горячо, тогда как олово с его 231 градусом позволяло держать любую температуру, необходимую для постепенного остывания стекломассы. (в РИ до такой идеи додумался только молодой (28 лет, учеба прерывалась войной) выпускник Кембриджа — стекло вытекало на олово при температуре в 1000 градусов и постепенно остывало до 600 — при такой температуре его уже можно было снимать механически без повреждения поверхности, которая разравнивалась под действием силы тяжести, пока стекло еще было текучим. Просто и гениально. Процесс отлаживали лет десять — были проблемы со слишком грязным оловом (для ГГ очистка — один из пунктиков), в первых образцах агрегатов выпускное устье было погружено в расплав олова (зачем вообще так делать ?) из-за чего оно корродировало (а делать из платины ?) и загрязняло нижнюю поверхность стекла — все-равно приходилось полировать, хотя и гораздо меньше (на устранение этой причины ушло чуть ли не пять лет — что непонятно — не делали химического анализа полученного стекла и его слоев ? это сразу же дало бы причину дефектов (стандартная практика для производств ГГ)))

Конечно, ширина наших первых листов была небольшой — тридцать-пятьдесят сантиметров, зато это было стекло с практически идеально ровной поверхностью, в отличие от стекол других производителей, которые вытягивали стеклянные полотна из расплава механическим способом, из-за чего на поверхности появлялись волнистые линии, и чтобы получить ровное стекло, его требовалось отшлифовать и отполировать. А это затратные операции — так, для автомобилей требовалось идеально ровное стекло, чтобы оптические искажения не мешали водить машину — ведь если из-за волн на поверхности стекла неправильно определишь где именно начинается поворот — можно попасть в аварию. Поэтому автопроизводители требовали от стекольщиков стекол с идеально ровной поверхностью либо сами налаживали производство нужных им стекол. Так, на заводах Форда каждое стекло обрабатывали более сорока шлифовочных головок — 29 с песком и 14 с гранатом в качестве абразива, и еще 35 полировочных головок с разными составами полировки, при этом стачивалось треть стекла — затраты оборудования, производственных площадей, труда, времени и энергии были огромными, 80% энергии при производстве стекла уходило именно на эти операции. А с середины тридцатых чтобы ускорить шлифовку — в 4-5 раз -так вообще стали применять абразивы на основе церия, в том числе и радиоактивный монацит — сотни тонн этого песка (привет здоровью ! Мы отлично использовали этот факт для подрыва репутации американских стекольщиков и автопроизводителей — пресса, акции, профсоюзы — все отреагировали на эти разоблачения). Так что даже за счет отсутствия этих операций наше стекло будет дешевле. Причем сразу сейчас — на фордовских машинах применялось стекло шириной всего 36 сантиметров. А потом подберемся и к витринному стеклу.

Правда, все-равно предстоит серьезная борьба — новые производительные механизмы по механическому вытягиванию стекла внедрялись на протяжении двадцатых годов, и они были дорогими, поэтому к началу тридцатых в производстве плоских стекол прошла заметная концентрация производства, и если раньше в стране было множество мелких производителей, которые делали стекла выдуванием пузырей и последующей раскаткой и разглаживанием, то сейчас доминировали четыре компании, с которыми нам и предстояло вступить в борьбу. Правда, у меня был еще один козырь — стеклопакеты — я планировал начать производство не просто оконных стекол, а сразу готовых оконных конструкций, и за счет заводских методов их производства их полная стоимость для строителей — с учетом установки — может быть значительно снижена, а за счет снижения теплопотерь уменьшатся и расходы на отопление, благо что у нас были практически неограниченные ресурсы каучука и можно было не экономить на прокладках. Так что Америку ждала оконная революция. Да и большие и притом более дешевые зеркала многим придутся по вкусу. Если все удастся, конечно — слишком уж крупные киты стояли на пути.

Например, PPG — Pittsburgh Plate Glass Company — владела широкой сетью офисов (чего не делала ни одна другая компания), а, кроме того, построила вертикальное производство — начиная от добычи сырья для производства стекла, подготовки сырья и даже добычи газа для питания своих печей. Более того — отталкиваясь от своего опыта по подготовке стекольного сырья, компания начала производство красок, в двадцатых купила еще одну компанию той же направленности, и к концу двадцатых предлагала автопроизводителям целую радугу красок. Более того — эта ее 'красочная', то есть химическая, деятельность позволила с началом Второй Мировой подключиться к правительственной программе производства синтетического каучука, так что мы с ними вообще-то уже вступили в конфликт — пока по каучуку, планируем — по стеклу, да и по краскам тоже придется — большие запасы минералов, того же оксида титана — просто заставляли нас влезать и на этот рынок, раз уж все-равно будем воевать с PPG.

Впрочем, прецеденты падения царя горы тут бывали не раз. Так, American Window Glass Company, выпускавшая в начале 20го века 75% оконного стекла в США, в течение 20х годов сдала свои позиции как раз из-за новых технологий — компания по-прежнему использовала старый процесс производства стекла — выдувала на машинах огромные — диаметром от 80 до 120 сантиметров и длиной до 12 метров — стеклянные цилиндры и затем разрезала, раскатывала, разглаживала в печи и полировала (собственно, за счет механизации выдува она и получила преимущества в начале века).

Другие же компании переходили уже на непрерывные процессы. Так, та же PPG изобрела новый непрерывный процесс — механический, Оуэн-Иллинойс — другой, и уже в 1926 доля Оуэн-Иллинойс стала 29%, а у AWG опустилась до 59% и продолжала падать, причем компания начала техническое переоснащение своих заводов, но все переоснастить не смогла — часть заводов дешевле было просто закрыть (часть таких заводов и зданий выкупали по дешевке и мы). В 1935 объединением нескольких небольших компаний появился еще один крупный игрок — они купили европейский патент на машины Фурко и стали еще одним ведущим игроком — и до сих пор эти четыре компании выпускали подавляющую часть стекла, каждая имея долю рынка в 20-30% (кстати — изобретатели процессов непрерывного производства листового стекла — Фурко, Колбурн — так и не дожили до коммерческого использования своих изобретений — ими воспользовались уже другие). Вот сюда мы (я) и планировали влезть пятым игроком с претензией на первое место — рынок-то был немалым — сотни миллионов долларов в год, имело смысл побороться, пока есть (точнее — будет) технологическое преимущество. Да и по объемам. Каждая машина конкурентов могла выдавать до миллиона квадратных метров стекла в год, но — с дефектами поверхности. Наши же машины с шириной ленты в полтора метра и ванной расплавленного олова длиной десять метров — смогут выдавать полмиллиона квадратных метров. Но — сразу же с полированной поверхностью. Каждый дополнительный метр ширины и десять метров длины ванны добавят по полмиллиона метров в год, и сложности тут будут только в подборе температурных режимов остывания стекла и их контроля, тогда как конкурентам так просто нарастить объемы не получится. Мне кажется, мы будем вне конкуренции.

Ну да — наши конкуренты производили много чего еще, Оуэнс так вообще владела станками по изготовлению бутылок — аж 240 штук в минуту — Майкл Оуэнс сконструировал их еще в начале 20го века. Но и мы планировали поработать на этой ниве — машина Оуэнса весила 70 тонн, стоила 80 тысяч долларов, имела диаметр 5 метров и выпускала сто тысяч бутылок в сутки. Мало кому требуются такие объемы производства. Мы же сконструировали машину диаметром всего два метра с производительностью 20 тысяч бутылок в сутки и, что самое важное — она могла одновременно выпускать до восьми типов бутылок или других стеклянных емкостей — достаточно лишь поменять формы и задать для них нужный объем подачи стекломассы из дозатора, силу вакуумирования и наддува, температурный режим на позициях для каждой из типов форм (то есть степень охлаждения или нагрева) — и вперед. Вообще, как-то освоившись с проектированием механизмов и поточных линий для массового производства однотипных изделий, мы чем дальше, тем все больше уделяли внимания возможности перенастраивания производств под другие изделия или хотя бы вариации существующих — чтобы повысить разнообразие продукции. Так что сейчас конструировались машины с возможностью замены форм и перенастройки на ходу, а также с подачей разных стекломасс — может, кому-то потребуются не светлые, а зеленые бутылки или еще что — ну так на новых агрегатах их можно будет выпускать одновременно. Мы даже добавляли сортировку на выходе по разным вибро-ручьям с раскладкой в ящики — сейчас все бутылки выпускались в общий поток и их требовалось дополнительно рассортировывать и затем ставить в свою тару. Правда, в этих машинах применялись цифровые схемы — пусть и простенькие, но мы не хотели их пока светить, тем более что шли работы по автоматизации выходного контроля — на сколы и прочие дефекты, где 'цифра' использовалась еще более широко. Поэтому скорее всего будем оказывать услуги по выпуску небольших партий — попробуем подгрести этот сегмент рынка, хотя и на большие объемы тоже вполне можем замахиваться. Впрочем, в производстве таких машин — рассчитанных на меньшие партии — тут хватало конкурентов, так что демпинг и балансирование на грани себестоимости а то и ныряние ниже нее — это тоже никто не отменял, нам главное закрепиться и отхватить заметную долю рынка. А если закрепиться на нескольких рынках — скажем, сотне, или трех ... — то можно выстраивать эффективную систему дистрибуции и торговли — за счет объемов пусть и разнотипных, но наших товаров мы сможем существенно сэкономить ... Эх, мечты, мечты ... С управлением логистикой с помощью ЭВМ, со своими транспортными компаниями — эдак мы сможем обслуживать не только свои заводы и магазины, мы сможем подключить к этой сети и независимых производителей — у крупных-то налажены свои сети, а мелким это сделать практически невозможно. Получится эдакий Амазон, только пока для оптовиков, благо что у себя мы уже в середине 1943 года начали писать и отлаживать логистические алгоритмы.

А логистика — это грузоперевозки, с которыми пока была проблема — железные дороги контролировались правительством, ну то есть олигархатом, к тому же сказались существенно возросшие военные перевозки, разрушения дорог на западе японцами, мобилизация железнодорожников, снижение производства и ремонта подвижного состава — простым людям типа нас пробиться туда было сложновато. Вместе с тем, по своему времени я помнил, что железные дороги проиграли автомобильному транспорту, ну если и не проиграли, то уступили ему существенную долю грузоперевозок, хотя я и не до конца понимал механизм этого явления — всегда считал что железная дорога выгодна, разве что там сложнее составить расписание — впихнуть груз в набирающийся состав, да и доставка до станции и со станции тоже требует времени и трудозатрат на перегрузку — возможно, поэтому. Плюс — в США автодороги обходились автовладельцам практически бесплатно, тогда как железнодорожные компании должны были платить налоги — и железнодорожникам такая несправедливость не нравилась, но они ничего не могли поделать против автомобильных и нефтяных лобби — для последних — чем больше людей пересядет на автомобиль — тем лучше. К тому же свои субсидии железнодорожники уже получили, когда сами строили дороги в 19м веке — за каждую милю правительство выплачивало им от 16 до 48 тысяч долларов (то есть от 10 до 30 тысяч долларов за километр — еще бы не строить дороги !), естественно, дельцы не преминули нагреть на этом деле свои ручонки и постарались максимально удлинить пути, делая их извилистыми сверх меры. Так что потом получали деньги еще и на спрямление. Вымогали они деньги и у муниципалитетов и графств — 'а не то отключим газ !' — то есть проведем железную дорогу мимо вашего захудалого городишки и он таким и останется, теперь уже навсегда. Бизьнесь. В конце 19го века проявляется поворот в обратную сторону — регулирование тарифов, который действовал и в 1944-45 годах (в РИ регулирование было ослаблено только в 80х годах), запрет государства участвовать в строительстве железных дорог — из-за высочайшей коррупции. К 1925 году длина железных дорог достигает 420 тысяч километров и с тех пор начинает только снижаться — к 1944 она стала уже меньше 400 тысяч, а грузооборот вырос почти в два раза — не протолкнуться. Да, в равномерной доставке больших грузов на дальние расстояния — тут железная дорога выигрывает, а вот в развозке по клиентам небольших партий товаров — уже нет — ни по стоимости, ни по времени. Так что мы активно присматривались к автомобильному транспорту. А он зависел от дорог.

А дороги в США, особенно на западе, тогда были не то чтобы очень. Как правило, они прокладывались по рельефу, повторяя все его изгибы и спуски-подъемы — выглядит красиво, но для передвижения неудобно — приходилось постоянно снижать скорость, переключать передачи — а это сильно сказывалось и на скорости перемещения, и на расходе топлива. Да и просто опасно — углы наклонов были до девяти, и даже до двенадцати градусов, и после дождя, снега, при гололеде — это могло привести и приводило к многочисленным авариям и жертвам. Вот на аварии и жертвы мы и напирали, когда начали продвигать проект строительства автострад — только в 1940 году на дорогах США погибло тридцать тысяч человек, и мы еще раздули эту цифру, включив туда пешеходов и порой просто погибших недалеко от дорог, так как зачастую было неясно, из-за чего именно случилась авария — то ли из-за обледенения на спуске, то ли из-за мешавшего дерева — но в любом случае — 'из-за плохой дороги'. Поэтому наши чиновники и лоббисты смело входили в кабинеты, выступали на митингах и публиковали статьи в прессе. Ну, поначалу это были действительно только 'наши', но вскоре подключились и другие, желая урвать голосов избирателей на вдруг ставшей громкой теме. А мы еще подливали масла в огонь, напирая на уязвимость железных дорог. Правда, последние бомбардировки японцами были в начале сорок третьего, но и в сорок пятом их еще помнили — если основные мосты восстановили уже в сорок четвертом, то второстепенные еще продолжали отстраивать, так как пропускной способности все-равно не хватало — Калифорнию надо было практически отстраивать заново, а ведь через нее еще шел поток грузов на Тихий океан.

Так что наша идея сквозных дорог нашла понимание во многих кабинетах и среди простых граждан, так как это была давняя больная тема. Несмотря на то, что уже к 1914 году в США было 2,4 миллиона миль дорог, только сто тысяч имело более-менее приличное гравийное покрытие и только три тысячи — твердое, из асфальта. Начало Первой Мировой, а больше всего вступление США в войну в 1917 году выявило недостаточную пропускную способность железных дорог, поэтому много грузов стали перевозить на автотранспорте, чем вконец раздолбали американские дороги, что вскоре и было показано со всей очевидностью.

В 1919 году армия США решила ударить по бездорожью и разгильдяйству и организовала тестовый конвой из Нью-Йорка в Сан-Франциско по шоссе Линкольна — лучшей на тот момент дороге. Это была поистине войсковая операция — на день-два впереди основной колонны двигался разведотряд для определения состояния пути, на день позади — отряд, подбиравший отставших, перед основной колонной дополнительно двигались мотоциклисты — разведывали непосредственную дорожную обстановку. Основная колонна состояла из 81 машины грузоподъемностью от одной до пяти тонн. Но и то — расстояние в 5230 километров они преодолели за 56 дней, при этом окончательно вышло из строя 9 грузовиков, не считая сотен мелких поломок. Отряд только в штате Вайоминг сломал и починил 14 деревянных мостов, и хотя максимальная скорость достигала 51 километра в час, средняя не превышала десяти километров — помимо плохого состояния дорог в продвижение вмешивались многочисленные перекрестки, разъезды, пересечения с железнодорожными путями и даже стадами коров. И все это — на лучшей автостраде страны.

И по результатам этого и других автопробегов американцы принимают программу строительства дорог, причем взялись за дело по американски — то есть масштабно и кто больше хапнет — в итоге при каждом штате, графстве и даже муниципалитете образовывались дорожно-строительные компании 'из своих', которые строили кто во что горазд — дороги фирм штатов и муниципалитетов дублировали друг друга, пересекались под всевозможными углами, закон о федеральной помощи в строительстве дорог немного помог, но не сильно — несмотря на то, что к 1941 году было построено аж 960 тысяч километров дорог (в СССР на 1940 — 143 тысячи километров дорог с твердым покрытием), на что было затрачено 3,17 миллиарда федерального бюджета и 2,14 миллиарда денег штатов (во кормушка-то !), но воз и ныне там, поэтому правительство США из года в год рассматривало планы по строительству нормальных дорог, по которым можно ехать быстро и непрерывно — в 1939 году Рузвельт передал конгрессу план строительства межрегиональной магистральной системы, в апреле 1941 он же создал Комитет по межрегиональным магистралям, который начал готовить план строительства таких магистралей. В итоге комитет создал план по строительству 63 тысячи километров дорог стоимостью в 23 миллиарда долларов. Но шла война, 'денег нет'.

А тут — мы — частная компания (точнее — "консорциум патриотически настроенных граждан"), дали этой идее новый толчок, а заодно добавили плюшек, чтобы легче шло. Платность 'дорог повышенной комфортности' — это непременное условие, причем конечно же 'это временная мера', более того — мы планировали делиться как с федеральным правительством (чтобы было кому продвигать идею в верхах), так и с правительствами штатов (чтобы были толкачи и там, да и с выделением участков проблем возникнет поменьше). Главными же козырями стали невероятная дешевизна строительства и возможность избежать массового привлечения к строительству белых — они все были либо в армии либо на сложных производствах, и потому из этого источника мы все-равно практически ничего бы не получили, а без обеспечения рабочей силой весь проект становился нереальным, а значит под него ничего нельзя будет получить — в условиях жесточайшей экономии бюджета подставляться никто из политиков не захочет.

А так мы сказали — 'у нас полно мексиканцев!' — и сразу стала понятна и реальность проекта, и его дешевизна — так, если первую из сравнительно длинных платную дорогу в Пенсильвании длиной 261 километр построили в 1940 году за 70 миллионов долларов, то мы такие же участки поначалу собирались строить за двадцать миллионов — то есть по миллиону за каждые 13 километров. Но наши консультанты-лоббисты сказали, что такая небольшая стоимость будет выглядеть подозрительно и стоимость надо поднять — хотя бы миллион за десять километров. Но круглые цифры выглядят еще подозрительнее, потому мы обозначили стоимость в 128 тысяч долларов за километр (хотя для меня и эта цифра была круглой — все-таки два в седьмой степени) — типа посчитано довольно точно, благо что мы получили доступ к нескольким десяткам подобных расчетов, которые проводились аж с конца Первой Мировой и так и не были реализованы, и подкорректировали в них стоимость работ с учетом 'более дешевой рабочей силы' и 'масштаба работ'.

При протяженности США примерно 4000 километров с запада на восток и 2000 километров с севера на юг по нашему плану предполагалось построить 50 000 километров таких дорог, причем три года отводилось на подготовительные и изыскательские работы, и пять лет — на строительство (в РИ строительство автострад началось в 1956 году — на строительство 66 тысяч километров дорог предполагалось затратить 25 миллиардов и 12 лет, в итоге ушло 114 миллиардов и 35 лет). То есть мы предполагали срубить более шести миллиардов долларов.

На самом деле — больше — после начала имитации работ мы предполагали выпустить облигации под само строительство, выпустить акции строительных фирм, что будут вести строительство (естественно, наших), акции банка, через который будут идти расчеты — мы специально создали под это дело банк — точнее, купили один из провинциальных и повысили его статус до федерального, посадили в его правление кучу детей лоббистов и нужных политиков — сделали им кормушку. Пару лет можно 'вести изыскательские работы', 'проводить выкуп участков', 'начинать строить первые отрезки и путепроводы', 'вести организационные работы по обеспечению материалами', за это время мы успеем как следует прорекламировать эту программу, получить от правительства как минимум миллиард из тех шести что заложены в федеральном бюджете, еще миллиард — из бюджетов штатов, и, самое главное — выпустить эти самые акции и облигации. Простым людям они, понятное дело, будут недоступны — мало у кого сейчас есть столько денег, а вот промышленникам — вполне — они подняли миллиарды долларов на военных заказах — на эти деньги мы и нацелились. Конечно, получим их не все, но миллиардов на десять можем рассчитывать. И это по минимуму. А сами на эти средства и под залог наших же облигаций будем еще брать кредиты и скупать, скупать, скупать — не в США, а в Америке и в Африке — до чего только сможем дотянуться — главным образом земля и рудники — больше там особо ничего и нет. Так что когда в США наша пирамида рухнет, нам будет где пересидеть и проблема будет только одна — отбиться от американской армии.

В общем, когда я излагал план, мои соратники смотрели на меня как не то чтобы как на уголовника, но подозрительно. А мне, пожившему в наших девяностых, все это было вполне не то чтобы естественно — нет, просто привычно. Впрочем, и в этой истории я накопал несколько примеров — начиная от Панамы — так что вскоре такие действия выглядели уже не столь экстраординарно и поражал лишь их масштаб, а более того — кого именно мы собирались кинуть. Но тут мы пытались блюсти берега — более тысячи аналитиков — прежде всего из американских граждан коммунистической направленности — копали информацию о конкретных промышленниках и банкирах — кто и как нам может отомстить. И уже на основе этой информации мы пытались составить план противодействия пока не сбежим. Это если вообще придется сбегать — мы слоили прикрытия как только могли.

И с развалом пирамиды дело не закончится. Ведь правительство и штаты вбухают много денег, чтобы просто так бросать стройку, так что придется им подхватывать пошатнувшееся знамя, то есть снова скидываться. И снова — нам ! Эта наша строительная организация ведь задолжает прорву денег своим подрядчикам — тоже нашим фирмам. Которые выглядят как независимые и потому несправедливо пострадавшие. И так как стройка будет вестись под гарантии правительства, то ему и придется выплачивать эти деньги. Как и кинутым руководством фирмы рабочим, и они же скорее всего и продолжат строительство — пересобрать и заново запустить стройку будет гораздо сложнее. Ну и выкуп обрушившихся акций и облигаций тоже должен принести немало денег. Планы, планы, планы ...

ГЛАВА 26.

Но 'что-то пошло не так'. Снова появились люди, которых нельзя бросать 'если что' — то есть те, кто нам поверил. Именно в это время — 1944-45 годы — было распущено несколько федеральных агентств (РИ), которые как раз занимались массовым строительством — у Рузвельта и его спонсоров хватало людей с амбициями, которым требовалось предоставить высокие и хлебные места за государственный счет, поэтому было создано несколько агентств, занимавшихся строительством — ну и что что они будут конкурировать за ресурсы и технику, зато нужные люди пристроены. Эти агентства были созданы в период Великой Депрессии в рамках рузвельтовского Нового Курса и к середине сороковых надобность в них отпала вообще — безработных практически не было — все были либо в армии, либо на производствах, строить внутри США также больше ничего пока не планировали — большое военное строительство, развернувшееся с 1941 года, уже подходило к концу — американская промышленность наконец почти перестроилась на военные рельсы (замедление относительно РИ связано с разгромом Калифорнии, Тихоокеанского флота и Панамского канала).

А ведь в этих агентствах работали люди, которые организовывали строительство, знали все ходы-выходы — и с кем контактировать в конкретных штатах и графствах, и где источники строительного сырья, и какие есть производства стройматериалов, и как оформлять документы на строительство с учетом федерального законодательства и законодательств конкретных штатов. И вот сейчас все эти люди стали вдруг ненужными — их знания уже не требовались. Тоскливо. Вот мы и начали подбирать их в свои структуры.

Так, Public Works Administration занималась крупным, общенациональным строительством — дамбы, мосты, крупные госпитали, школы. Federal Works Agency — занималось тем же, но в более мелких масштабах, на уровне штатов. Ну и самое для нас интересное агентство — Works Progress Administration. Именно оно занималось строительством дорог, ну и заодно парков, скверов — под его контролем было построено более миллиона километров дорог и улиц, десять тысяч мостов, множество аэропортов и зданий, за десять лет существования через это агентство нашли работу 8,5 миллиона человек, с пиком в 3 миллиона в 1938 году — это даже не трудармия, это трудгосударство, годовой бюджет которого стабильно превышал миллиард долларов. Агентство построило 40 тысяч зданий, в том числе 5900 школ, тысячу библиотек, две тысячи стадионов, три тысячи спортивных полей, десять тысяч теннисных кортов, 805 бассейнов, тысячу ледовых арен и множество других общественных зданий, а также модернизировало 85 тысяч. И ведь все это надо сорганизовать и обеспечить техникой, стройматериалами, людьми — объемы и опыт просто потрясающий.

И так как все эти агентства — по сути социалистические предприятия, то и работали там в основном коммунисты, социалисты, в худшем случае либералы — 'все ж наши!'. Имею в виду тех, кто реально работал, а не руками водил. Вот таких людей мы и начали выдирать в свой проект. А то многие работали в лучшем случае бухгалтерами или учетчиками, а то и вообще были в армии — так как программа была государственной, то мы протолкнули закон по которому нужные люди должны были быть уволены из вооруженных сил и призваны в наше предприятие — многих это избавило от мясорубок последних лет Войны. Более того — это агентство также занималось трудоустройством артистов, певцов, корреспондентов, ученых — им было устроено 225 тысяч только представлений, а также проведены масштабные исторические исследования, которые сильно продвинули знания об истории Америки — как до прихода белых, так и после. Ну значит и мы почерпнули там много интересного — с нашими технологиями кодирования и поиска информации эти знания были очень полезны. Так что множество творческой интеллигенции также влилось в наши ряды — помимо роста количества и качества нашей голливудской продукции были ускорены и проекты по обучению рабочей силы — к концу 1945 года в одной только Мексике на курсах ликбеза или повышения квалификации мы обучали десятки тысяч человек.

Но раз мы собирались действительно что-то строить, требовалось менять цену, то есть передоговариваться. И, выждав когда пойдут первые транши — чтобы наши контрагенты в правительстве увязли — мы начали переобуваться на лету. Так, 'согласно расчетам наших инженеров', 'такие высоконагруженные и скоростные дороги' требовалось строить из бетона, а не асфальта — если асфальт служил 8-10 лет, то бетон — 25. 'Это же какая экономия в долгосрочной перспективе !'. Правда, с бетоном будет подороже.

В начале века тонна асфальта стоила от 27 до 36 долларов, тогда его ввозили в США с Тринидада — еще в 1595 году там обнаружили огромное — десятки гектаров площади и десятки метров глубины — асфальтовое озеро, из которого и начали черпать битум сначала для осмолки кораблей, а затем и для покрытия дорог. И несмотря на то, что оттуда вычерпали уже миллионы тонн асфальта, он и не думал заканчиваться — из разлома, находящегося прямо под озером, снизу постоянно поступала новая нефть, которая и обновляла тяжелые фракции. Перед войной были открыты или просто начали разрабатываться и другие месторождения, в том числе в Калифорнии и других местностях США, и до 1938 года асфальт стоил года уже 12 долларов за тонну, затем цена упала вообще до 6, с началом войны подскочила до 9,5 в 1943 — до 11. А цемент — как стоил 3-4 доллара за тонну в начале века — так и продолжал стоить столько же до самой войны. Но его не применяли поначалу из-за качества — в начале века цемент выдерживал сжатие только до 9 мегапаскалей (и это — уже при годовой выдержке, через месяц после укладки было вообще только 1,4 МПа), а затем — из-за уже отлаженной технологии асфальтовых покрытий.

Цемент в дорожном строительстве все-таки использовался, но далеко не повсеместно. Так, еще в 1910 году его предполагали использовать лишь в качестве подушки для каменных мостовых — для них он смешивался с песком и гравием в соотношении 1:4:7. В 1920 цемент уже эпизодически применяли и для верхнего слоя покрытия дорог — там его замешивали уже в соотношении 1:2:3 и толщина таких покрытий составляла от 125 до 230 миллиметров, то есть при толщине слоя в 20 сантиметров одного кубометра цемента хватало на 30 квадратных метров дорожного полотна, или на пять погонных метров двухполосной дороги, соответственно на километр требовалось 200 кубометров цемента — 600 тонн. Первым наиболее масштабным применением цемента стала Пенсильванская дорога в конце тридцатых — там на километр двухполосного шоссе, но в обе стороны, уходило под тысячу тонн. А с 1941 года много цемента пошло на строительство военных заводов и портовой инфраструктуры, потом — на восстановление Панамского канала и Калифорнии, и его стоимость уже приблизилась к стоимости асфальта, а в 1944 и обогнала (в РИ — не дотянула) — слишком много людей было призвано в армию, так что многие шахты по добыче угля позакрывались — а нет топлива — нет и цемента. На эти мощности мы и нацелились.

Сложности с выкупом, увеличение стоимости покрытия дорожного полотна — не только из-за большей стоимости материалов, но и большей трудоемкости, увеличение трудозатрат на производство самих материалов, 'на обучение мексиканских рабочих' — мы нашли много причин поднять стоимость работ, и при всем при этом мы подняли ее с шести до всего-лишь семи с половиной миллиардов долларов — 'Ведь мы — настоящие патриоты Америки !' — вещали наши 'говорящие головы' — те, кто и светился в качестве организаторов и владельцев данного предприятия. То есть стоимость одного километра поднималась со 128 до примерно 150 тысяч долларов, тогда как та же Пенсильванская дорога обошлась в 230 тысяч долларов за километр. Зато за такое 'бережливое отношение к государственным средствам' мы сразу же выторговали и повышение объемов выпуска облигаций, и увеличение их сроков погашения, и сжатие сроков их выпуска — 'ведь потребуется привлечь больше средств'. А в качестве плюшки — растянули платежи из бюджета до пятнадцати лет, но зато немного поменялся график выплат — в первый год мы получали на полмиллиарда долларов больше. Нормальный такой торг — 'ты мне, я тебе'.

Проблема была в том, что все сходилось только по нашим расчетам для рекламных буклетов. А по факту образовывались кассовые разрывы, причем сразу в нескольких периодах. Конечно, мы могли бы их покрыть за счет 'каучуковых' денег, но им бы нашлось и другое применение. Хотелось бы обойтись своими силами, то есть силами только данного проекта. Поэтому пришлось более активно тащить в Соединенные Штаты нашу механизацию.

С механизацией тут было неоднозначно. Например, выяснилось, что по механизации добычи угля Советский Союз превосходил не только Германию (в РИ немцы вывозили с Донецкого бассейна наши угледобывающие комбайны), но и США. Взять те же загрузчики угля. До начала двадцатых уголь грузили в вагонетки по простому — совковой лопатой. Дешево и сердито. Но не всем это нравилось. Так, простой шахтерский парень Джо Джой работал над идеей механического погрузчика еще в начале 20го века, когда был подростком и много ползал по штольням в качестве рабочего. Причем это был человек-кремень — начиная с самых низов, он экстерном закончил по почте курсы инженеров-машиностроителей, и в 1921 году наконец сделал первую модель. Но они были без накопителей, а потому часто простаивали, да и хорошие материалы были недоступны из-за недостатка средств, так что приходилось ставить обычное железо, которое быстро изнашивалось. В итоге через два года эксплуатации шахта, куда он продал свои загрузчики, отказалась от них. Джо оказался на мели, в поисках финансирования он фактически продал свою компанию, которая и продолжила проектирование средств механизации, а самого Джо на четыре года занесло в СССР, где он был начальником механизации Донецкого Бассейна и даже познакомился там с Хрущевым, вернулся, организовал новую компанию, через четыре года продал из-за долгов, четыре года работал по найму — и все это время проектировал довольно интересные механизмы по механизации добычи угля — сам с них ничего не имел, но денежные тузы начали неплохо наживаться — в США из шахтеров не так-то просто выбиться наверх. С 1940 по 1944 год Джо работал на армию США, затем вернулся домой — ему было уже 61 — и через год появились мы и купили и самого Джо, назначив ему пожизненную пенсию в тысячу долларов, и 190 его патентов, и фирму по производству средств механизации добычи полезных ископаемых Joy Manufacturing Company, которая хотя и носила имя Джо, но была связана с ним только некоторыми патентами да эпизодическими консультациями — мы перехватили ее из-под носа у другой компании-производителя средств механизации — Sullivan Machinery Company (в РИ они купили Joy Manufacturing в 1945 году), причем по дешевке — и из-за 'стратегически важного проекта', и из-за антимонопольных хитростей, ну и нашим диверсантам пришлось устроить несколько проблем конкурентам. На базе этой компании мы и развернули производство нашей шахтной техники. Прежде всего — подземных комбайнов, которых в США еще не было (в РИ появились в конце 40х), да и много тут еще не было — так, даже несмотря на наличие машин для бурения шурпов, еще и в 1939 году только треть бурилась ими, остальные пробивались по старинке, вручную.

С управлением на шахтах тоже было не в порядке — его было слишком много. Еще в 1924 году журнал Coal Age опубликовал статью 'Сколько у тебя начальников ?' (How Many Sub-Bosses Have You ?), в которой отмечал, что над одним рабочим надзирают несколько менеджеров, так что стране не видать дешевого угля (и эти же люди ругают социализм ...). Тогда же начались поиски в направлении научной организации труда, которые привели к выводам, что часть работ можно делать гораздо быстрее (когда не самим, ага), часть — поручить более дешевым работникам. Эффективный менеджмент 'справился' с задачей. А заодно — так уж и быть — механизировать работу. Но и к началу сороковых еще треть угля загружалась вручную, лопатами — установка механизированного загрузчика заменяла работу двадцати человек, которых тут же просто увольняли, поэтому свободных рук хватало, даже без учета депрессии начала тридцатых и кризиса конца их же, так что ставить механические погрузчики было не особо выгодно. Причем менеджеры и супервайзеры так и остались на своих местах — как отмечал один из операторов загрузочной машины — 'он просто садился в стороне, доставал старые однодолларовые часы и посекундно замерял все мои действия. Если я замедлю загрузку хотя бы на минуту — все, я безработный'. Так что неудивительно, что с началом войны рабочих рук вдруг стало не хватать и небольшие шахты начали закрываться. Их-то мы и стали выкупать, расконсервировать и загонять вглубь нашу технику, благо что Аппалачский угольный бассейн переживал не лучшие времена, да и на антрацит мы не претендовали — нам был нужен именно длиннопламенный — битумозный уголь, так что с военными и сталелитейщиками разошлись по-братски. С транспортниками — тоже — многие уже перешли на паровозы с нефтяным отоплением либо вообще на дизельные тепловозы (причем профсоюзы выкрутили руки владельцам и на дизелях также осталась должность кочегара)

Собирались мы экономить и на самом топливе при производстве цемента. Сейчас наиболее распространенным был мокрый процесс, когда размолотое и растертое сырье для цемента смешивалось с водой и эта жижа тщательно перемешивалась и уже затем шла на обжиг. Добавлять воду, чтобы затем ее выпаривать — это требовало дополнительного расхода топлива и увеличивало длину трубы для обжига — как правило в ее приподнятом — самом холодном — конце к внутренним стенкам приваривали цепи, которые помогали топочным газам быстрее выпарить влагу. Когда цепь при вращении барабана поднималась вверх, она начинала свисать со ставшей верхом стенки барабана и вбирала в себя жар проходящих из глубины барабана продуктов горения. Барабан постепенно проворачивался, цепь становилась все ближе к стенке пока окончательно не ложилась на нее, а затем и вовсе покрывалась влажной жижей, которая от контакта с нагревшейся цепью нагревалась быстрее и вода испарялась интенсивнее. Так жижа постепенно теряла воду, под действием вращения барабана из-за его наклона спускалась вдоль него все ближе к горячему концу и дальше все сильнее нагревалась — где-то с 400 градусов начинали выделяться молекулы воды из гидридов — прежде всего глины, с 900 известняк начинал распадаться на углекислый газ и окислы кальция — собственно известь, и при 1500 все это спекалось в клинкер. На некоторых производствах были предварительные выпариватели — отдельные агрегаты, и даже вакуумные выпариватели, но большинство цементных заводов, делавших цемент по мокрому процессу, работало именно с цепями — дешево и сердито.

Ну, относительно дешево — барабаны обжига имели отношение длины к диаметру от 15:1 до 40:1, и если печи сухого процесса были ближе к первой величине, то печи мокрого — ко второй, достигая длины в 200 метров. Точнее, мокрый процесс можно было применять и на коротких барабанах, только надо было делать их наклон меньше, чтобы сырье медленнее смещалось вниз, к горячему концу — оно должно было потерять всю воду. Мы-то в доставшихся нам по дешевке коротких печах вообще убрали сушку из барабана — поставили отдельные сушилки, в которых и выпаривалась лишняя влага — это бывшие владельцы не могли себе позволить раскошелиться на дополнительное оборудование, нас же ничто не ограничивало. Ну а уж где мы ввели сухой процесс — было еще проще — там тепло расходовалось уже не столько на выпаривание воды, сколько на предварительный нагрев сырья, которое входило в барабан уже при температурах до трехсот градусов, так что наклон можно было увеличить, а следовательно увеличить и производительность печи. Конечно, какое-то предварительное выпаривание все-равно было — ведь сырье поступало с карьеров с влажностью от одного до пятидесяти процентов, более того — не везде сырье было достаточно чистым, и его приходилось отмучивать от песка и магнезитов, которые не особо и нужны в цементе — ну так там мы и оставляли мокрый процесс — все-равно мочить, разве что добавляли предварительную просушку — получался эдакий полусухой процесс, когда сырье все-равно поступает в барабан почти без влаги. А где глина и известняк были высокой чистоты — там уж точно все шло насухо.

Проблемой сухого процесса были сложности с тщательным смешиванием компонентов — в воде это делается гораздо легче, так как она за счет своей вязкости сама эффективно закручивает частички смеси, а также транспортировка — жидкую грязь можно эффективно перекачивать по трубам, тогда как сыпучие материалы по трубам в лучшем случае можно продувать. Первую проблему мы решили дополнительными смесителями — механическими, усиленными продувкой воздухом — вместо воды частицы пыли перемешивал воздух, а вторую — конвейерами, благо что резины а следовательно конвейерной ленты у нас было много и по самой дешевой цене (ну, для нас — в официальную бухгалтерию все шло по высшему разряду). Количество смесительного оборудования несколько увеличивалось, зато сухой процесс был существенно эффективнее и в плане меньшей дины печей, и в плане лучшего использования тепла — теперь его не требовалось тратить на испарение воды, которую добавляли для лучшего смешивания — теперь оно расходовалось на дополнительный прогрев поступающей в печь смеси, более того — тепло, еще остававшееся в газах после этого предварительного прогрева смеси, шло еще и на высушивание размолотого и даже поступающего на размол сырья, чего не делалось при мокром процессе (зачем сушить если потом все-равно добавлять воды ?).

Более того, так как вращающаяся печь была 'горячей' на всем своем протяжении, в нее можно было засыпать горячие материалы. А это значит, что например известь можно было предварительно обжигать в отдельных печах, то есть мало того что процесс распараллеливался, так еще для этого обжига можно было использовать менее качественное или некондиционное топливо, чем то, что применялось для вращающейся печи — а это снова — экономия. Раздельные аппараты помогали лучше контролировать и качество конечного продукта. Так, если в известняке было слишком много натрия или калия, то при мокром процессе эти металлы выделялись в горячей зоне, достигали холодной и там оседали в нагревающуюся пульпу, в итоге эти металлы просто невозможно было вообще вывести из цемента, а ведь их избыток сильно ускорял схватывание, так что было сложно работать, да и в дальнейшем ионы натрия могли соединиться с кремнием, выдрать его из кристаллов бетона и тем самым мало того что ослабляли бетон, так и создавали в нем поры, через которые внутрь массива бетонного камня просачивалась вода, а вода — это не только жизнь, но и электролиты, которые начинали еще сильнее разъедать бетон. Впрочем, 'жизни' внутри бетона тоже надо бы поменьше — грибки и бактерии также выделяют кислоты.

С раздельным же обжигом кальция эти щелочные металлы удалялись гораздо проще — электрофильтрами — и уже не попадали в зону обжига. Точнее — попадали, но в контролируемых количествах — только чтобы увеличить гидрофобность (до определенного предела они действуют именно так) и твердость. Более того — предварительный обжиг известняка в вертикальных шахтах позволял полнее использовать отходящее из печи тепло — горячие продукты сгорания проходили через объем известняка, тогда как в печи лишь омывали его поверхность, пускай она и менялась при вращении барабана. Это приводило напрямую к экономии размеров печи — так, с предварительным обжигом для производства 25 тонн цемента в час — 600 тонн цемента в сутки (то есть на полкилометра четырехполоски) требовалась печь диаметром в 4 метра и длиной всего 56 метров, тогда как без такого обжига требовалась труба длиной уже 145 метров — а это существенно более сложное строительство и обслуживание (а 'мокрая' труба длиной 50 метров выдаст всего 4 тонны в час — 100 тонн в сутки если округленно, в шесть раз менее производительна; сухая печь длиной 95 и диаметром 6,4 метра может выдавать 3000 тонн в сутки). Плюс — для предварительного обжига можно было молоть известняк на более грубые фракции — скажем, не два, а восемь сантиметров — при обжиге известняк распадался самостоятельно. Плюс — углекислый газ выделялся из известняка не в печи, а в отдельном объеме — тут и сам распад известняка не отнимал температуру из внутреннего объема барабана, и выделяющийся углекислый газ не создавал дополнительное давление, что позволяло прокачивать воздух с меньшими усилиями. Сплошные плюсы.

Наличие многих точек установки оборудования позволило нам делать его почти что конвейерными методами, когда уже можно потратиться на стенды для кантования, спецприспособления для зажима деталей в нужной взаимной ориентации, раз настроить и дальше не менять установки сварочных аппаратов, так чтобы они постоянно работали только на один шов — все это удешевляло производство, а унификация корпусов, крепежных деталей, применяемых двигателей — удешевляло его еще больше. Собственно, тут мы просто повторяли нашу линейку агрегатов, поэтому массово использовали и напыление металло-керамических покрытий на рабочие поверхности, чем компенсировали повышенный износ жерновов и мельниц, который был свойственен сухому процессу. Пришлось больше вложиться и в пылеулавливатели, да и электричества для перетирания сухих материалов требовалось больше — то есть сухой процесс тоже был неидеален, но на круг выходила экономия как минимум на треть, а по срокам строительства — и в три раза — более короткие вращающиеся трубы проще и строить, и налаживать, а разнесение процессов по отдельным агрегатам позволяет запараллелить строительство комплексов.

Поначалу-то, понятное дело, мы начали работать на том, что удавалось приобрести и желательно за бесценок — то есть простаивающие цементные производства разорившихся собственников или производства, находившиеся на грани банкротств — их мы подбирали и начинали модернизировать, одновременно получая и вполне обученный персонал. И параллельно начинали строить новые комплексы — если существующие можно было модернизировать месяца за три, ну максимум за шесть, то новый цементный завод — это минимум полгода, и только одна линия — остальные достраивали уже позднее, да и то если на местных карьерах было достаточно подходящего сырья — то есть без большого количества примесей, так что после очистки ничего и не останется — один песок да магнезит — такого нам не надо.

Впрочем, не везде мы применяли уголь. Так, в Техасе мы создали компанию Texas Industries (в РИ создана в 1946), так там мы использовали нефть, мазут, сланцы — последние особенно хорошо подошли для производства керамзита — сам керамзит был изобретен еще в 1917 году, так что этот новый материал (тут он назывался Хайдит — Haydite — в честь его изобретателя Стивена Хайда) даже успел поучаствовать в американской программе строительства железобетонных кораблей — тогда возник дефицит стали, и в апреле 1918 Вудро Вильсон подписал программу строительства 24 кораблей водоизмещением 6-8 тысяч тонн, но до конца войны успели заложить лишь 12, часть достраивали уже позднее. И керамзит использовался в некоторых конструкциях, не требовавших особой прочности. Мы же собирались активно использовать его для строительства — прежде всего для производства легких блоков керамзитобетона, а также в качестве самостоятельного материала — для утепления крыш, укрепления склонов и для чего там еще его можно использовать. Причем опыт применения керамзита тут был и в многоэтажном строительстве — так, в 1928 году было построено очередное офисное здание компании Белл Телефон, и применение керамзитобетона в стенах позволило построить его высотой в 14 этажей, а не 8, которые позволили бы стены из обычного бетона.

В общем, вращающиеся печи мы предполагали использовать не только для производства цемента, и топливом они были обеспечены. Сами вращающиеся печи для обжига изобрел англичанин Фредерик Рансом в 1873, но распространяться они начали в США с 1891 года, тогда как в Европе в то время цемент получали еще обжигом в вертикальных печах — сверху закидывали брикеты для обжига и топливо, снизу вынимали клинкер. В США же в начале века печи были диаметром около двух метров и длиной 20-25 метров, а более длинные — до 40 метров — делали составными — две-три бочки вращались своими механизмами, имели свои опоры и не были связаны жесткой механической связью — только изоляцией сочленений от окружающей среды. На таких печах производилось по 200-300 баррелей (то есть бочек — стандартной тары) цемента в сутки (почти 200 килограммов) — 200 — на 20-метровых и 300 — на 25. Сначала эти печи питались нефтью, но затем она стала дорожать — тогда и перешли на битумозный уголь, дававший нужный жар. Причем вертикальные — стационарные — печи были гораздо эффективнее — на производство одного барреля цемента они расходовали от 25 до 45 килограммов угля, тогда как вращающиеся — 50 килограммов для сухого процесса и 120 — для влажного (то есть соответственно 250 и 600 килограммов на тонну цемента) — вертикальные печи пропускали весь жар через исходные материалы, тогда как во вращающихся жар проходил поверху. И дальнейшие усилия инженеров были направлены именно на повышение эффективности — тут и удлинение печей, чтобы жар дольше воздействовал на материалы, и подогрев воздуха для печи отходящими газами, и предварительное подсушивание материалов — насколько позволит жаростойкость загрузочных устройств. В итоге расход угля снизился до 120 килограммов на тонну для сухого и до 200 — для мокрого способов, последнее значение, правда, для длинных — 175 метров и больше — печей, тогда как для печей длиной, скажем, 125 метров, этот показатель возрастет минимум на 20 процентов — тогда уж точно лучше раскошелиться на дополнительные выпариватели (в России первые вращающиеся печи появились в 1909 году — сначала длиной 56 метров, а в 1913 — уже и 75 метров с производительностью 1300 бочек цемента в сутки).

ГЛАВА 27.

Мы еще сильнее снизили эти показатели, в том числе введением управления на АВМ — они отслеживали параметры и подкручивали регулирующие устройства — например, если в дробилку попадал особо большой кусок, то он проходил через нее медленнее — значит, через пять секунд — время за которое эта порция материала доберется до мельницы — надо будет уменьшить скорость ее вращения, а затем и в последующих агрегатах потребуется уменьшить скорости вращения — более сотни рукояток на четырех пультах управления задавали эти параметры задержки, так что нам удавалось либо вообще обходиться без промежуточных накопителей, либо сделать их настолько небольшими, что можно было поднять над землей и обойтись без подъемных конвейеров и уж тем более без перегрузки из куч в бункера, что мы часто наблюдали в других компаниях. То же и с контролем температуры во всем конвейере — снизилась температура выходящих из печи газов — уменьшай подачу сырья в сушилки, иначе не успеет просохнуть, а заодно увеличивай подачу угольной пыли в топку. Американцы 'из наших', кто видел эти наши системы, смотрели на всю эту автоматику как на чудо. Да, у них уже начинали внедряться подобные системы, но кусочно, тогда как у нас был автоматизирован весь цикл — мы ведь все отлаживали у себя — и на производстве цемента, и на обжиге руд. Понятное дело, что мы автоматизировали только самые большие печи, где автоматизация управления будет особо выгодна и хоть как-то перевесит риск засветить наши возможности раньше времени — но там и работали только наши сотрудники и проверенные кадры из других стран, прежде всего из Юго-Восточной Азии, а все оборудование было подготовлено к уничтожению — это помимо стандартной маскировки под разные электрощиты и радиоприемники — несмотря на вроде как принятое решение все-таки заниматься нормальным строительством дорог, мы не оставляли и план Большого Кидка и работали по обоим направлениям.

А то Большие Дяди все сильнее присматривались к мелким юрким фирмочкам, которые выросли как грибы и как-то слишком активно действовали во многих сегментах американской экономики. Например, до Депрессии в США производили 30 миллионов тонн цемента в год, к 1933 году производство упало до 11, к 1940 докарабкалось до 22, и затем с началом военной строительной программы пошло в гору, в 1942 достигнув аж 28 миллионов тонн (в РИ — 31, 5), а затем — после реализации строительной программы, снова начало падать — 23 в 1943, 15 в 1944, ну а в 1945 уже появились мы, замутили строительство автострад и прикупили цементных мощностей аж на 5 миллионов тонн цемента в год, благо что они простаивали. Эти мощности позволяли нам крыть по 5 тысяч километров шоссе в год, то есть задуманные 55 тысяч километров дорог мы бы построили за 11 лет. Но надо бы побыстрее — мало ли как изменится обстановка, вдруг возникнут препятствия к строительству или выделению участков, а если дорога уже построена, то отнять ее будет сложнее — все-таки право частной собственности тут священно пока невыгодно обратное, а мы собирались загнать дороги в такие кредиты, что отжимать их было невыгодно ни в какую — на такое я насмотрелся в мое время, когда 'иностранные инвестиции' были на самом деле деньгами самих собственников, только выведенных из-под юрисдикции чиновников, чтобы не отняли. А потому было необходимо успеть построить как можно больше, вот мы и продолжали покупать существующие заводы, и стали закладывать новые, если не удавалось договориться с собственниками, даже залезли в цементную промышленность Мексики, скупив там мощностей почти на миллион тонн.

Вот американские дельцы и интересовались — с чего это вдруг так участился переход цементных заводов и карьеров строительного сырья из рук в руки. К счастью, пока эти вопросы были скорее риторическими, неприцельными — американские магнаты занимались военными заказами и переделом капиталов, который начался почти сразу после разгрома японцами Калифорнии. В Америке этот разгром уже назвали 'Второй Перл-Харбор'. Ведь только в заливе Сан-Франциско японцы уничтожили 30 судостроительных верфей (в РИ за годы войны они построили 45 процентов грузового тоннажа и 20 процентов военного). И к 1945 восстановили хорошо если половину — адмирал Ямамото отлично понимал с кем ему придется воевать и работал на совесть — доки и пристани разносились в пыль многотонными зарядами, оборудование не просто корежилось в неразбираемые завалы — все дополнительно минировалось, так что только на разминирование и разбор завалов ушло более двух лет — набеги японского флота и палубной авиации постоянно мешали работам — помимо непосредственно бомбежек они сбрасывали новые мины, да и диверсанты работали не покладая рук.

Так что, например, промышленник Генри Кайзер, потерявший в Калифорнии несколько верфей, вплоть до 1943 года больше пытался доказать что его оставшиеся судоверфи в Ванкувере и на Род-Айленде вполне смогут строить грузовые Либерти и под его руководством, несмотря на финансовые проблемы, и эти верфи не надо передавать кому-либо еще — желающих хватало, но и он был не лыком шит, начав строительство кораблей даже до заключения контрактов — в итоге верфи остались под его управлением, он получил кредиты, хотя ни о каких рекордах типа строительства одного Либерти за четверо суток, как было в моей истории, он тут не поставил, да и об эскортных авианосцах Касабланка я тоже не слышал — тут строили только эскортные авианосцы класса Bogue, разработанные по проекту ВМФ США (при одинаковой длине последние имели на треть большее водоизмещение и при том 20-24 самолета вместо 28, использовали паровые турбины, что ограничивало производство кораблей производством турбин, тогда как на Касабланках использовались поршневые паровые двигатели, которые изготавливались гораздо проще). А потому особое внимание уделялось ударным авианосцам — хотя сроки их строительства и сократились с довоенных 38 месяцев до 20, но все-равно это было долго (Касабланки Кайзер строил за 90 дней).

В Калифорнии же Кайзер потерял огромный завод по производству стального проката Kaizer Steel, да и его цементный завод Permanent Quarry был разрушен, и при том при всем когда мы хотели его прикупить, Кайзер дал нам отворот поворот. Мы — точнее, наши агенты — обиделись и пообещали властям штата достроить дамбу у горы Шаста. Этот проект начался еще до войны и был призван контролировать сток реки Сакраменто. Причем сама дамба планировалась немаленькой — километр длиной, 240 метров высотой, 170 метров шириной в основании и 9 метров — поверху. Большая стройка, для которой 12 мелких строительных компаний объединились в компанию Pacific Constructors Inc. До войны успели построить где-то треть, а тут налетели японцы и все разбомбили. Ну, само-то тело дамбы осталось, но было разрушено здание электростанции, разрушен мост, построенный на высоте 250 метров — сам пилон остался, а пролеты рухнули. Был разрушен и 15-километровый конвейер, по которому к дамбе транспортировались сыпучие материалы — я когда упомянул весной 1943 года что строительство завода по производству большегрузных самосвалов — конечно же Белазов ! — пока отложим на неопределенный срок и будем работать в карьерах конвейерным транспортом, так на меня так взъелись ! И действительно — сыпучие материалы так перемещать можно, ну камень если некрупный, а все что больше — просто не выдержит сама лента, так что без транспорта с жестким дном, способным выдержать падение крупных обломков из ковша экскаватора — без такого никак. Я еще заикнулся что можно ведь и прокладывать железные дороги, на что мне сказали что да, можно, но и Белазы нужны — и все — начались работы. А тут люди транспортировали этим конвейером более тысячи тонн камней в час — это же гораздо выгоднее самосвалов !

Этим меня этот проект конечно заинтересовал — после того как мы поругались на наших слишком ретивых сотрудников. Ну да — так мы подорвем цементный бизнес Кайзера (в РИ он поставил за время строительства дамбы 3 миллиона тонн цемента), заодно получим зацепки в правительстве Калифорнии, он ведь нам придется доводить стройку до конца ! А это — отвлечение ресурсов, и так небезграничных (в РИ стройка продолжалась всю войну, хотя и меньшими темпами, и высота плотины была снижена до 180 метров — Калифорнии требовались вода и электроэнергия; в АИ промышленность Калифорнии разрушена и еще восстанавливается, поэтому потребности гораздо меньше и стройка не так важна).

Так что с Кайзером мы уже схлестнулись, придется схлестнутся и, скажем, с Bank of America — этот банк хотя и был родом из Калифорнии, но имел сотни отделений по всей стране, владел многими предприятиями. Я-то помнил его по карточкам Visa — именно он запустил эту платежную систему в 60х годах, а у нас как раз отрабатывались конструкции подачи бумаги — не только для принтеров, но и для банкоматов. Но и сам по себе банк был значимой величиной, и владел долями в авиапромышленности, которая, кстати, тоже пострадала — в Калифорнии было сосредоточено 44 процента авиастроительной промышленности ('Второй Перл-Харбор' !). Японцы разрушили и авиазаводы фирм Douglas (в Лонг-Бич), где собирали Б-17, и Lockheed (в Бербанке) — там в конце 1941 как раз начали выпускать P-38 Лайтнинг, и в Инглвуде, где собирали Б-25, в Лос-Анжелесе разрушили завод фирмы North American по производству P-51 Мустанг — всего пострадало с десяток названий только фирм, которые я слышал, причем у многих фирм это были единственные производства, и о восстановлении именно компаний я не слышал — сотрудников раскидали по заводам других фирм. Добирались японцы и до авиазаводов в Канзасе, Техасе, впрочем, пострадали и заводы Боинг в Сиэтле — американскую авиапромышленность подрезали на взлете, тогда как в предыдущие годы она удваивала производство каждый год — если в 1939 году она произвела всего 6 тысяч самолетов всех типов, то в 1940 — уже 12, в 1941 — 24 тысячи, и в 1942, после разгрома — снова 12 тысяч (в РИ — 49 тысяч), но уже за счет экстренных мер по восстановлению заводов в глубине страны — калифорнийские даже не думали восстанавливать. Неудивительно, что японцы чувствовали себя как дома даже на Тихоокеанском побережье США — американцы смогли более-менее надежно защитить свой дом только к началу 1943 года. И далее производство самолетов только нарастало — в 1943 — 28 тысяч (в РИ — 86 тысяч), в 1944 — уже 60 тысяч, наконец обогнав Советский Союз с его 40 тысячами, не говоря уж о нас.

А с дамбой, хотя поначалу мы немного и поругались, вышло в результате совсем неплохо. Не в плане строительства — тут мы не знали как подступиться и пока 'знакомились с документацией', 'оценивали объемы' и собирали сотрудников компаний, которые занимались строительством — нет, тут были политические выгоды — нам был дан фактически зеленый свет на скупку в Калифорнии всего что только сможем — настолько был важен проект для штата. Так что к концу 1945 года Калифорния была уже наполовину наша. После разрухи, учиненной там японцами в начале 1942, а затем и бандами, земля стоила изумительно дешево, да и сады еще не успели прийти в негодность, а потому мы скупали там все, до чего удавалось дотянуться. Удавалось многое — не только земля, даже с садами — мы скупили несколько десятков нефтяных полей, в основном у мелких добытчиков, которым не хватало средств на их восстановление, а уж оборудование заводов так вообще скупали по цене металлолома — магнаты и заводовладельцы получили большие страховые выплаты, дополнительно пробили госфинансирование по модернизации их производств, а потому избавлялись от ненужного оборудования целыми заводами. Ну а мы их скупали, вывозили в соседнюю Мексику, восстанавливали и начинали обучать на них рабочих и уже постепенно и эксплуатировать. Благо что во власть штата удалось продвинуть своих людей и те обеспечили беспошлинный ввоз 'стратегических' — ну то есть наших — товаров и вывоз 'несущественных для обороны' — ну то есть опять же наших.

А с Мексикой все было непросто — населения для наших потребностей, на самом деле, там было недостаточно. Мало того что его было немного — на 1940 год — всего 20 миллионов (в 2018 — 133 миллиона), так оно было в основном трудоустроено. В 1910-17 годах тут отгремела Мексиканская революция, в которой погибло до двух миллионов человек из пятнадцати миллионов населения. Диктатура генерала Диаса была свергнута еще в 1911 году, и далее относительно мирные периоды чередовались с восстаниями и свержениями очередных революционных правительств, которые не выполняли обещанного, а в последний год даже отражали интервенцию США, которые пытались вернуть под свой контроль полезные ископаемые Мексики, которые они заполучили во время правления Диаса. А лидеры крестьян — Панчо Вилья и Эмиль Сапата — продолжали борьбу до 1920 года, пока не были убиты, и в том же 1920 другой революционный лидер устроил переворот а потом стал и президентом — установились полудиктатуры с революционной риторикой — равенство всех классов, хотя опорой стали мелкие и средние буржуи — собственно, они да крестьяне и скинули крупных латифундистов и иностранных эксплуататоров и уже сами буржуи стали эксплуатировать население.

Правда, кое-какие обещания все-таки выполнялись — был введен 8-часовой рабочий день, разрешались профсоюзы, природные богатства объявлялись собственностью государства, а самое главное — наконец-то — через десять лет после начала революции — начались аграрные реформы. Во время правления Диаса 97% сельского населения не имела земли вообще — 54 миллиона гектаров, или 27% — были сосредоточены в руках латифундистов, десятки миллионов принадлежали иностранцам — прежде всего американцам и англичанам, большие земельные наделы имела церковь. Поначалу раздали всего миллион гектаров, причем только треть — в постоянное пользование. Еще три миллиона раздало уже второе правительство, но начиная с 1927 года земельная реформа снова начала замедляться, а тут еще терки с церковью совсем уж дошли до ручки. Еще в 1917 году была принята конституция, по которой церковь отделялась от государства, упразднялись монастыри, запрещалось религиозное обучение, священникам запрещалось появляться в церковной одежде в общественных местах — то есть взялись за церковь круто, и это — в католической стране. Ну ладно — как и в России, в Мексике церковные чинуши тоже не проявляли заботы о народе и потому за них никто особо не заступился, хотя ритуалы продолжали соблюдать. А тут — в 1926 году — очередное революционное правительство вдруг решило закрутить гайки и приняло закон, по которому вводились суровые наказания за нарушение конституции в плане ограничений церкви — до этого закон-законом, а монастыри продолжали действовать, религиозное обучение велось — пусть и в меньших масштабах, и скрытно — но система продолжала работать. И вдруг за это начали и в самом деле наказывать. Священники тут же прекратили исполнение служебных обязанностей — перестали венчать, отпевать, крестить — и что им там еще положено по должности. Тут уже народ начал роптать — все-таки все привыкли что важные события в жизни отмечены нужными действиями, а тут этих действий нет. И в начале 1927 года вспыхнуло восстание против правительства — типа 'верните попов !' — его так и назвали — Восстание Кристерос — то есть восстание христиан. К 1929 году правительству удалось как-то договориться с духовенством и оно снова кинуло своих прихожан — они-то вписались за своих 'духовных наставников' в том числе и из-за замедления земельной реформы. Поэтому стычки продолжались еще два года, и крестьяне продолжали борьбу, уже без попов.

Впрочем, те, кто поверил правительству, также проиграли — было расстреляно 500 лидеров и 5000 рядовых участников — это в дополнение к 30 тысячам кристерос, погибших в ходе боев. Правда, правительственные войска понесли вдвое большие потери, и борьба продолжалась в течение всех тридцатых годов, да и церковь понесла потери — на 15 миллионов жителей Мексики осталось всего 334 священника из 4,5 тысяч — некоторые были убиты, большинство бежало из страны. Причем, несмотря на примирение, гонения на церковь продолжались вплоть до 1940 года, хотя и не очень сильно — как сказал один из генералов — 'Они (церковь) нарушают Конституцию, но немножко. Мы притворяемся дураками, но тоже немножко'. А в 1940 году президентом был избран Мануэль Камачо — первый за прошедшие двадцать лет президент, который исповедовал католицизм, тогда как все предыдущие президенты были социалистами и атеистами, и тем или иным способом притесняли церковь.

Поэтому к социалистам тут было двоякое отношение — за церковь вроде бы было обидно, но с 1934 года президент Ласаро Карденас наконец-таки начал нормальную земельную реформу, ради которой в 1910 году народ и пошел за революционерами — крестьянским общинам было передано почти 19 миллионов гектаров земли. А с 1936 года в стране проводилась национализация, прежде всего имущества, принадлежащего иностранным компаниям — сначала в госсобственность перешли железные дороги, а в начале 1938 года были экспроприированы нефтяные компании и создана мексиканская нефтяная госкомпания Пемекс, Мексика стала пятым по величине экспортером нефти, при общей добыче в 6,5 миллионов тонн нефти, хотя она и была высокосернистой — по этому показателю она превосходила даже башкирскую нефть.

Англичане и американцы сильно обиделись на мексиканцев, англичане даже разорвали дипломатические отношения. Но мексиканцам было плевать — они строили социализм. Были созданы многочисленные школы и училища, в 1939 приютили много испанских коммунистов, а мексиканские коммунисты были снова легализованы еще в 1936 году. Но у коммунистов был и противовес — банды кристерос в тридцатых годах организовали движение Текос — ультраправое и антикоммунистическое, ну заодно и антисоциалистическое, а значит революционное, так как они выступали против диктатуры левых. Дополнительной пикантности движению придавало то, что оно зародилось в стенах Гвадалахарского университета — обычно университеты были рассадником левой заразы, а тут стали рассадником правой, что неудивительно — университет был основан предпринимателем Антонио Кастильо, который возглавлял в том числе католические организации мирян, объединенные в движении 'Католическое действие' — это движение было распространено по многим странам, а Текос, да и другие антикоммунистические организации, начали активно сотрудничать с франкистами, фашистами и нацистами — именно они обеспечили японские самолеты топливом и посадочными площадками в начале 1942 года, когда те бомбили нефтяные поля, авиазаводы и судоверфи Техаса.

Главенствующей же была Партия Мексиканской Революции — фактически правящая в стране партия — она была самой многочисленной — на 1940 год в ней было 4 миллиона человек — 20% населения страны. На словах партия готовила переход от капитализма к социализму. Но для многих чиновников это было лишь привычной риторикой — по сути, партия понемногу превратилась в позднюю КПСС, и чем дальше, тем все больше реформы тормозились, так что уже сквозь пальцы смотрели на саботирование крупными землевладельцами законов о передаче земли крестьянам, более того — латифундистам начали выплачивать компенсации за переданные общинникам земли. Следом за ней шла Партия национального действия, в которой собрались все реакционные силы — там и католики, и помещики, и капиталисты, думаю, туда бы переметнулись и многие деятели из ПМР, не потеряй они при этом своих кресел в госструктурах. Ну и совсем на задворках были коммунисты — несколько тысяч человек — много их сторонников оттянула на себя та же ПМР, вплоть до того, что марксисты занимали высокие посты именно в ПМР, а не в компартии Мексики. Еще до начала войны были восстановлены дружественные отношения с США, летом 1942 года Мексика вступила в войну против стран Оси, а в конце 1942 восстановила дипотношения с Советским Союзом, которые были разрушены ледорубом.

И, несмотря на войну, в Мексике, как и в США, постоянно вспыхивали стачки — железнодорожники, текстильщики, нефтяники — люди десятками тысяч требовали повышения заработной платы, в 1944 году прошло уже 877 стачек, в которых участвовало 165 тысяч человек. На селе усиливалось расслоение — получившие землю жили неплохо, а вот те, кому не досталось из-за фактического сворачивания земельной реформы — им приходилось все туже и туже. Правда, многие вопросы временно снял найм мексиканцев на работу на американских предприятиях и фермах — к 1945 году там трудилось почти три миллиона мексиканцев и еще миллион других латиноамериканцев. Именно поэтому американцы, привыкшие к этим рабочим, нормально восприняли и наши планы по найму мексиканцев на строительство автострад — всем казалось, что Мексика — неисчерпаемый источник дешевой рабочей силы, хотя это было не так — наделенные землей крестьяне никуда не рвались, обделенные уже нашли работу в США — страна была пустой. Да, мы переманили более высокими зарплатами несколько тысяч рабочих на свои предприятия, но они и были нужны на этих предприятиях, которые к тому же еще надо было строить и оборудовать.

Мы обосновывались в мексиканском штате Сонора, который находился на севере страны и граничил с американскими Калифорнией и Аризоной, а на западе — с мексиканской Северной Калифорнией, что находилась на полуострове Калифорния (калифорний в том углу хватало — на юге полуострова был еще мексиканский штат Южная Калифорния). Причем мы обосновывались в горах Западная Сьерра-Мадре на востоке штата — там было и попрохладнее — на высотах 1-2 тысячи метров средняя температура 16-20 градусов, и больше воды — влажные массы с Тихого океана пролетают над пустыней и задерживаются как раз на склонах гор, выдавая до 600 миллиметров осадков в год, отчего там хватает и лесов. Есть и полезные ископаемые — железо, медь, цинк, уголь, вольфрам, ну и золото с серебром. Неплохое местечко. Сейчас Мексика выплавляла 200 тысяч тонн чугуна и столько же стали, так мы с нашими технологиями вполне можем удесятерить это производство. К тому же в горах можно выстроить эффективную оборону, благо что местные индейцы — яки, майо, апачи — не раз поднимали восстания против колонизаторов и затем центрального правительства — последние партизанские отряды индейцев были подавлены уже в 1927 году, да и наркокартели в начале 2000х держали целые районы.

Издавна местные плодородные земли привлекали переселенцев — не только мексиканцев, но и немцев, итальянцев, русских, сирийцев и ливанцев — тут был настоящий интернационал, даже китайцы, которые держали множество мелких лавочек, за что им не раз устраивали погромы, а в 1925 и вовсе заставили переселяться в гетто, так что к 1940 число китайцев снизилось до 4,5 тысяч человек на всю Мексику, а в Соноре осталось всего 92 китайца из более шести тысяч в пике, пришедшемся на 1919 год. Причем Сонора была мало того что интернациональным, так еще и поистине революционным штатом, дав стране аж четырех президентов. Поэтому неудивительно, что с начавшимся в сороковых откатом назад штат снова занял антиправительственную позицию, а так как население штата было менее трехсот тысяч, то появление новой силы, способной оказать поддержку, было воспринято на ура, благо что мы подписались на ряд инфраструктурных проектов по орошению земель и даже построить мост через реку Колорадо — дамбы и каналы тут строились и раньше, с 1940 года шла расчистка долины реки Майо для организации полей, так что наши планы по строительству автострад в США хорошо ложились на планы руководства штата, да и население получало выгоды — не только в виде потенциального обустройства земель, но и в виде реальной работы уже прямо сейчас — перестройка существующих производств и строительство новых требовало много рабочих рук. Которых, повторю, не было — в самом штате мы смогли завербовать всего двадцать тысяч человек, да с остальной Мексики понемногу прибывал народ — не слишком медленно, тогда как с севера по многочисленным шоссейным и железным дорогам, что проложили тут американцы, когда выкачивали из недр богатства страны, прибывал многочисленный 'металлолом', который был по сути станками, генераторами и прочим оборудованием. Так что мы начали залезать и в штат к западу от Соноры — Чиуауа — там также горы, а еще много степей, где можно выращивать пшеницу, и населения больше — под шестьсот тысяч, причем минимум половина — потомки белых — испанцев, французов, немцев, голландцев. Но все-равно — народа для наших планов не хватало — все вытягивала эта чертова война.

И дело усугублялось внутренним противостоянием левых с ультраправыми. Так, многочисленные католические организации очень скоро стали нам вредить — поначалу лишь не пуская к нам на работу людей. Дальше — больше — их боевые организации начали устраивать нападения на наши базы, этим же начали заниматься и католические подпольщики — то есть самые упоротые. К католикам подключились антикоммунисты из промышленников и плантаторов со своей клиентеллой, а студенческие отряды днем устраивали демонстрации, а ночью обстреливали наши КПП и стройки — на базе студенческих спортивных команд почти в открытую создавались боевые группы. Да и члены Университетского антикоммунистического фронта не отставали. Понятное дело, что не обошлось без золоторубашечников, которых тихой сапой реабилитировали после их помощи японцам. Всего за три месяца с момента нашего сюда прибытия дела закрутились настолько плотно, что мы уже начали подумывать обосноваться с США — там и климат получше — в том же Сан-Франциско круглый год средняя температура зимой 15 градусов, летом — 18. Красота же ! Но, блин, снова та же проблема — мы успели обрасти людьми. Индейцам, правда, не привыкать — они только-только начали возвращаться из США после столкновений двадцатых годов, да и с юга, куда их выселяло правительство для работы на шахтах и хлопковых полях, также много вернулось. Да и мы уже плотно тут вложились — так, американцы за годы войны вложили в экономику Мексики всего 60 миллионов долларов, доведя совокупные вложения до 420 миллионов. А мы только за три месяца вбухали двести миллионов — тут и скупка заводов и шахт, и начало строительства производственных зданий и жилья для рабочих, и прокладка дорог, и плотины для сбора воды, да и просто покупка земельных участков — много всего. И это также жалко было бросать.

Конец Книга 3.Перелом.Часть 5.