-Останови.
Рэтерн затормозила. Дина стукнула кулаком по приборной панели.
-Глупо! Как всё глупо! Дурдом просто какой-то! Ничего я не смогла сделать! Ничего! Как же всё глупо! Бессмысленность!
Рэтерн молчит. У неё свои представления о том, как следует встречать поражения. Проигрывать тоже надо уметь. И это надо делать молча, как бы не тяжело тебе не было. Она родилась в том социальном слое, который просто обязан воевать. Он для этого и существовал. Но она даже в теории не хотела нести смерть. Она не верила в красивые фразы о долге перед родиной и о необходимости её защиты. На Кэртерцев никогда никто не нападал. Нападали они. И как правило, на тех, кто слабее. Ей не хотелось жить как все вокруг. Может, это было возрастным, и останься Рэтерн в этой среде, то со временем бы прошло. Но судьба распорядилась иначе...
Ей не нравился социальный слой, к которому она принадлежала, но помимо своей воли, ещё в детстве впитала слишком многие понятия и представления этого слоя. И не худшие понятия.
Она только понаслышке знала, какую жизнь ведут М. С. и Дина. И жизнь эта была страшная. Но никогда не носила Рэтерн розовых очков. И понимала она так: именно благодаря тому, что люди, подобные М. С. и Дине живут так, а не иначе, могут жить в мире и покое люди подобные Рэтерн, и благодаря таким, как М. С. и Дина и она, и её дети не увидят всех тех ужасов, которые видят они сами.
Этот бой она просто должна была дать. А выиграть... Но она сама бы себе потом не простила бы, если его не дала. Ибо это был просто её долг. Долг перед своим единственным другом. Она обязана была за неё отомстить. Слишком много для кэртерца значило это понятие — месть.
Слишком много тёплых и хороших воспоминаний у неё связано с Мариной.
Она была... Просто слишком хороша для этого мира. А тот кто, лишил её этого мира, и одновременно лишил мир её света, в любом случае не заслуживал жизни. Ни на миг. В этом мире и так слишком мало светлого, и поэтому никто не имел права лишать мир этого сияния. Его и так слишком мало, светлого в этом мире.
Что же, бой проигран. Единственный бой, который она должна была дать. И при поражении надо отступать молча. Стиснув зубы для следующего боя. Пусть, сама Рэтерн слишком слабый боец. Она предпочтёт ждать, что скажет М. С. или Дина. И она поддержит их во всём, что бы они не решили. Если только понадобиться им её поддержка.
Маленькая черноволосая девочка. Пусть хоть она не увидит того, что пришлось пережить той, в память о которой её назвали. Но жизнь идёт здесь и сейчас, и она пока не знает о многом, что ей ещё предстоит узнать. Может, к ней судьба будет и добрей.
Дина вдруг разрыдалась и откинулась на плечо Рэтерн. Страшная Чёрная Дина может плакать. Глаза Рэтерн оставались сухими.
А Дину буквально трясло. У неё жуткая истерика. Значит, и так может реагировать человек на поражение.
Рэтерн помогла Дине выбраться из машины. Похоже, без поддержки она вообще бы не могла сейчас ходить. Офицеры охраны помогли ей буквально дотащить Дину до спальни. С неё стащили сапоги, оба ремня, жилет, в который мастерски вшиты две кобуры и уложили её на кровать. Рэтерн хотела уйти. С точки зрения кэртерца, если человек попадал в подобное состояние, его следовало оставить одного — и пусть хоть головой о стенку бьётся. Следить надо только чтобы с собой чего — либо не сделал. Хотя самоубийства кэртерская мораль в определённых ситуациях вполне допускает. Но Рэтерн знает, она уже давно не вполне кэртерка. Она уже почти двадцать лет живёт в этом мире. И ей ещё никто не помянул её расу. Хотя сами по себе кэртерцы были всё-таки расистами. Правда, для их чувства превосходства над всеми и вся имелись некоторые основания. Рэтерн этого не понимала, да и смысла уже не было пытаться понять давно уже ставший чужим для неё мир. А в этом мире был человек, переживший страшную психическую травму. И этого человека Рэтерн считает своей родной сестрой. И человек думает о ней тоже самое. Человеку надо помочь, только Рэтерн не знает как. Но она попытается.
-Не уходи .— очень тихо попросила Дина.
Та пододвинула стул к кровати.
-Не уходи. Эрти. — повторила Дина.
Эрти. Лицо Рэтерн изменилось. Уменьшительная детская форма её имени. Так её, наверное, называла мать, которой она не помнила. Её в принципе, так мог называть муж, но он её так не называл. Всё-таки он довольно суховатый человек. И плоховато знает кэртерский. И мало способен на нежные чувства. Да и она сама почти такая же.
Они почти все такие, те кого зовут боевые кэртерцы. Её вообще никто Эрти не называл, и она думала, что Дина весьма поверхностно знает кэртерский, ибо не разведчик, и на кэртерку вовсе не похожа. И не предполагала, что Дина может знать эту форму её имени. Эрти. Так могли называть любимого ребёнка. И так говорит Чёрная Дина. А Рэтерн уже давным-давно не говорит на своём языке. И детям её он неизвестен. А Дина... Оказывается, многого Рэтерн о ней не знает. Хотя помнит Дину совсем маленькой. А Рэтерн впервые услышала Эрти от человека, которого она считала почти бессердечным. Значит, что-то скрывалось за бронёй Дины. Только вот что? Она способна на жалость. Она способна даже на нежность, эта Чёрная Дина. Только нерастраченной останется весь запас её нежности. И многих других её хороших качеств. Она хоть к кому-нибудь хотела испытывать привязанность. А сейчас она просто нуждалась в участии и сочувствии. И единственный человек, к которому Дина привязана, сама при смерти. Поняла уже Рэтерн, что наврала ей Дина о состоянии М. С.. Поняла в тот момент, когда Дина вытащила поддельное удостоверение, и даже наверное, чуть раньше. Слишком уж странно себя Дина вела. А Дине очень тяжело было врать о состоянии М. С.. Не хотела ранить Рэтерн ещё и этим. Что же, она на её месте поступила бы так же.
Рэтерн села и коснулась её руки.
-Я никуда не уйду. Выспись. Может, станет легче.
''Хотя это-то вряд ли'' — подумала она про себя. Ибо она до какой-то степени могла понять, насколько сейчас муторно и тяжело на душе у Дины. Ибо прекрасно теперь Рэтерн знала, что вовсе не настолько Дина бесчувственна, какой её считали слишком многие. Да и она сама до сегодняшнего дня. Всё-таки люди видимо, способны к более тонким чувствам, чем они. И наверное поэтому, они и живут намного меньше. И так часто гибнут молодыми! Почему же за бронёй так сложно разглядеть истинное лицо человека. И иногда мы этого не успеваем сделать. А человек уходит. И зачастую навсегда. А мы слишком поздно понимаем, каким он был.
Ночь прошла тяжело. Дина то засыпает, то просыпается вновь, то мечется во сне, больше похожем на бред, иногда её буквально колотит. Казалось, она не понимает где находится, и что с ней происходит. Она ругается во сне и выкрикивает какие-то имена. Она говорит, она командует. И вновь летят по степи джипы. И падают мертвецы. И видно что-то горящее. Она снова была в тех местах, где пылает земля. Тяжело её слушать. Очень тяжело. Но Рэтерн её только слушала. А сама Дина вновь и вновь видит это перед собой. Коснувшись лба, Рэтерн обнаружила, что у неё сильный жар. Путалась разбудить. Бесполезно.
Она вызвала медиков, Дине сделали какие-то уколы, а она так и не просыпалась. Жар вроде стал спадать, но она мечется по-прежнему. Только не кричит больше.
Это нервы. Устала душа. И она сейчас очень сильно страдает. Ей очень, очень плохо. Она не смогла отомстить за Марину. Не смогла сдержать ту свою клятву. И поклялась она той, которая в настоящий момент умирает. Той самой М. С.. И матери Марины одновременно, женщине, потерявшей своего единственного ребёнка.
А Рэтерн казалось, что и она словно виновата в чём-то перед ними. Она помнит добро. И просто не смогла отплатить им тем же. Пусть платой и должна была быть смерть. Всё равно.
Она помнит Дину ребёнка. Озорную, живую и очень быструю. Этакий живой огонек. Сколько лет с той поры минуло и сколько всего произошло! Тогда Дина её откровенно недолюбливала и ревновала к М. С..
К утру её пробил холодный пот. Рэтерн так и не уснула.
Мельком взглянув в коридоре в зеркало, кэртерка не узнала себя. Недешево и ей далась эта ночь.
Утром позвонил Кэрт. Сказал, что состояние М. С. стабилизировалось, и опасности для жизни нет. И похоже, на этот раз говорит правду. Рэтерн промолчала о болезни Дины. Он ведь в любом случае не психотерапевт. Да и вряд ли бы ей кто-либо смог помочь сейчас.
Она никогда не считала себя сильной, но вдруг оказалась сильнее такого человека, как Дина. А её-то звали не только Чёрной, но изредка, ещё и железной. И ей очень нравилось, когда её так называли. Ибо М. С. -то железной звали все. Рэтерн держалась там, где свалилась Дина. Но Дина-то пережила гораздо больше Рэтерн, хотя и моложе. Но дело тут вовсе не в годах.
А что толку быть сильнее, если ты не знаешь как поддержать того, кто оказался слабее?
-Мне всё известно — он склонился к лежащей М. С. и прошептал — его перевели в госпиталь в казармах гвардейцев императора. Дина тоже промазала. А многие медики там — мои люди. Только скажи — и мы что-нибудь такое ему дадим. Мы это сумеем.
Сначала он подумал, что она не слышит. И вообще без сознания. Но глаза у неё вдруг открылись. Взгляд затуманенный, но вполне осмысленный. Она слышала всё, что он говорил. И размышляла. И приняла решение.
Заговорила с трудом.
-Это мое дело... Ты не лезь... Приказываю...
Приказ есть приказ. Хотя в сложившихся обстоятельствах именно Кэрту проще всего убить Линка. Ибо лично он считает, что за смерть Марины стоит отомстить. И за это не жалко заплатить любую цену.
К ней приехала М. С. . Она ещё не слишком хорошо ходит, и лицо перекошено в левую сторону так, что она почти не может открыть глаз. И словно полугримаса или полуоскал на лице. Но это она, и она снова прежняя. А из госпиталя попросту удрала.
Дина сидит у большого окна в коридоре. В позолоченном кресле, очень напоминающие те, которые стояли когда-то в Загородном дворце. Она словно спит, опершись щекой на кулак правой руки. На Дине длинное светлое платье довольно простого покроя, хотя и из неплохой материи. Раньше М. С. у неё такого не видела. Она хотела подойти тихо, на сразу поняла, что это не получится, слишком уж сильно хромает.
Но Дина никак не отреагировала на её появление.
Подойдя, М. С. коснулась её плеча. Дина не сразу открыла глаза, и повернула голову в её сторону. Буквально смертельно усталой выглядит Дина. И словно больной. ''Мне шестой десяток, а ведь выгляжу здоровее её'' — подумала М. С.. Дина довольно долго на неё смотрит. Никогда раньше не видела у дочери Софи-Елизаветы М. С. подобного взгляда. И светлого, и печального одновременно. И грустью какой-то переполненного. И это-то у вечно неунывающей Дины такой взгляд! Да она в жизни ни о чём не грустила! Молчит она довольно долго. Потом неожиданно сказала.
-Мы дети большой и кровавой эпохи
Враги смертные брат и сестра
Это было словно пророчество. Про нас всех. И лично про неё. Одно из последних стихотворений. Оттуда эта фраза. Ты читала?
-Нет... Я не разбирала бумаг. Хотела издать, то что она мне показывала, но как-то не до того потом было.
-А я вот всё разобрала. И тот сборник дополнила. Нашла ещё одно. Юношеское. Словно из того мира. Не знаю, сколько ей было тогда. Семнадцать... Шестнадцать... Называется Осенний Петербург.
Осень сыпала листья в туман
Время мчалось сквозь рамки веков
Этот город мечта и обман,
Этот город весь соткан из снов.
Я люблю свежий холод Невы,
Серый камень её берегов.
Помнят прошлое сфинксы и львы,
Помнят волны обрывки стихов.
В мутной дымке тонул Петербург,
Осень плакала серым дождем,
И лиловые сумерки вдруг
Растворились причудливо в нём.
Над водой изогнулись мосты
Словно вечный решая вопрос.
А из мглы и ночной темноты
Ветер листья опавшие нес...
А другое назвала Посвящается Петербургу Достоевского
Сумерки ложатся над Невою,
В забытье дома погружены...
Серый снег кружится над тобою,
Оживают все твои герои,
Оживают призраки и сны.
Этот <<город полусумасшедших>>
Мир дворцов-колодцев и углов.
Мир людей, событий, лет ушедших,
И протянутых из века в век мостов.
Гонит в непогоду ветер резкий
Тени бедных и больных людей,
Здесь порою бродит Достоевский,
А над черною водою невской
Слышен шепот уходящих дней
(Автор стихов — Елизавета Ведерникова)
И тоже издать хотела. Не успела... Я ведь много её стихотворений нашла. Последних самых... Всё тут лежало. И никто, кроме неё их не видел. Грустно... Кое-что она читала... Когда ей было семнадцать лет. Может, их ещё Эрти слышала, а может только я. Только не поняла ничего. Семнадцать лет, и такая грустная она была. Грустила о чем-то невероятно прекрасном и уже безвозвратно ушедшем. Словно весенний цветок распустившейся поздней осенью. Неестественно яркий среди грязи и пожухлых листьев...
А я думала... Завтра будет лучше, чем вчера! Так и летела. Словно комета... Кометы возвращаются. Всегда! И может ещё и будет новая Дина. Но никогда уже не будет Марины-Елизаветы. В семнадцать лет писала про город. Я не понимала её...
-Ты застала Город разрушенным. Но не застала кошмарным.
-Может, да. А может, и нет. Она запомнила эти камни все-таки прекрасными. Грезы, мечты... Немного наивные, но как же тяжело жить не имея их! Она грустила о добрых и прекрасных временах. Из будущего, из прошлого ли. Не знаю.
''Вот значит как ты ещё раз напомнила о себе, Софи-Елизавета. Что-то ещё вложила в этот живой огонек
-Думаешь, лучше будет, если люди их, наконец, увидят?
-Да. Лучше. Она ведь для людей творила, и пусть они, наконец, увидят созданное ей. Ей бы понравилось это.
-Пусть...
Они обе молчали довольно долго. Потом М. С. спросила:
-Сама-то ты как?
Дочь Софи-Елизаветы как-то скучно ответила.
-Поправляюсь. Скоро в норме буду. Но ещё месяц думаю побуду здесь.
''Зачем ты врёшь?'' — подумала М. С..
-Клятва. Та клятва... Мир переменится, когда Чёрный Еггт не сдержит клятву. А миру и наплевать. Он каким был, таким и останется. Ему всё равно. А мне — нет.
-Та клятва... Будь свободна от неё. Это говорю тебе Я, Младший Еггт.
-Последний истинный Еггт. Они всегда знали, ради чего живут. Пылают сами, и сжигают других. И думала я, что сама такова.
Она замолчала, глядя в никуда.
-А сейчас?
-А сейчас не знаю. Всё сгорело, всё лопнуло и обрушилось. И погребло меня под собой. Моя прежняя жизнь... Ради чего была? Годы, наполненные смертями... Кому, и что я доказывала? Ради чего? Тех пуль прошедших мимо? Детей, убитых его людьми, тех кого я не смогла спасти. Боролась со злом. Но и причиняла не меньшее. Они... Ну, по крайней мере он сражались за то, во что искренне верили. Как и я. А вера не совпала.
-Его обманывали. Жестоко обманывали с самого детства.
-Так ведь так же обманывать могли бы и меня... Тогда. Давно. В столице. Я помню, хотя и была маленькой. Солдат хотел бросить меня. Лишний груз. А кругом ночь, и огонь. А я вцепилась в ремни у него на груди. И он не смог меня отодрать. Так и бежал... Он ведь только за ремни не удержался... Могла бы я. Или оба...
