Волчица и пряности. Том 19

— Ты сама сказала это давным-давно. Расскажи прекрасную историю своего странствия со мной.

Я чувствовала, что однажды, в самом деле, сказала это. Именно так давние легенды передавались будущим поколениям.

— Но рот может поведать лишь ограниченное число слов. Только взгляни на эту кучу разрешений. Мир полон того, что не поместится в голове одного человека.

Хотя мы вместе побывали во многих местах, оказалось так много незримых правил, с которыми мы ни разу не столкнулись. И здесь была выложена лишь малая их часть.

— Повседневная жизнь такая же. Если ты присмотришься, между похожими днями есть небольшие различия, и иногда эти мелочи могут быть действительно приятными. Например, когда эта пиявка прилипла к твоему запястью.

Он показал рукой, я почему-то смутилась и прикрыла это место ладонью.

— Я подумал, было бы неплохо всё это записать. Помнишь, сколько подобного этому ты прочла в книгах Эльзы, в её церкви, в деревне, поклонявшейся богу-змее?

И я тогда вспомнила. Я это делала в той деревне. Чтобы выяснить, где искать Йойтсу, чтобы найти своих старых друзей, я прочитала бессчётное число старых рассказов в затхлом подземелье церкви. Эти рассказы кто-то записал, чтобы поведать о событиях минувших лет.

— Я хотел написать как можно детальней. Что-то другим, кто это прочтёт, останется непонятным, но это понравится тебе единственной. И тогда ты сможешь оглянуться назад и увидеть, что вчера и сегодня, прошлый год и этот — действительно были разные, верно?

— М-мм... В самом... деле... — кивнула я, и мой партнёр, довольный, ответил тем же.

Но потом некоторое смущение отобразилось на его лице.

— Но это значит, что я бы писал понемногу, когда находил бы время, но... э-э... всё, о чём я могу писать, — это торговля, а как родилась Миюри, всё, о чём я могу писать, — это истории о ней.

Я поняла, куда он клонит.

— А, так вот, что ты писал время от времени?! Это не жалобы или недовольство?! — изумлённо спросила я, и он криво улыбнулся.

— Это горсточка заботы о Миюри... Но там не жалобы. Даже наши доводы заставляют меня смеяться, когда я перечитываю.

Наконец, поняв, я была готова провалиться сквозь землю. Он точно записывал время от времени события минувшего дня, словно закрепляя их. Он даже записывал наши ссоры, и я подумала, что он готовится к следующей стычке. Какой бесхребетный самец — думала я про него!

— Но у нас не хватит денег на обработку всех этих бумаг, и совсем нет времени что-то записывать, когда приезжают гости.

Казалось, разговор совершил полный круг, вернувшись к пергаменту на столе.

— Значит, ты копишь на это?

— Да. Обычно знать нанимает монахов записывать события прошлого. Но и тогда лишь самые крупные города пишут ежегодные хроники для собственной значимости. Однако эту работу с пергаментами нам принесли как раз люди из монастырей.

Я смотрела на своего радостно рассказывающего партнёра, и вспоминала те моменты, как мы вместе ехали в повозке, и у него был именно такой глупый вид. "Дай я расскажу тебе, как мы сможем заработать на этом деньги, и на этот раз я уверен, что мы заработаем много, не угодив в беду!" Я была счастлива тому, что мне показалось, будто ничего не изменилось с того времени, и в то же время в моей груди всё сжалось.

— И?

— Во-первых, монастыри имеют дело с бумагой. Заслужив их благодарность, мы сможем добыть её чуть ли не даром.

Я немного раздражённо кивнула — какой же он прямолинейный!

— Но есть и ещё особая причина заслужить благодарность монастырских людей. И это... — он перевёл взгляд на стол и вытащил какой-то лист, это было не разрешение, а записи, что я делала для самой себя. — Вот это. Почерк.

— Почерк?..

— Ты всё ещё не очень хорошо пишешь, сколько бы времени ни проходило.

Это уже слишком! Будто на хвост мне наступил. Я резко выпрямилась и схватила его за бороду.

— Ой, ой, не сер... не сердись!

— Ты, дурень! Я, может, и не слишком хороша в этом, но это вовсе не неразборчиво!

Пусть мой партнёр был всё тот же, но я искренне не понимала достоинств письменного языка людей. Да, я не слишком хорошо пишу и этого не отрицаю. Просто это так, не могу хорошо писать. Могу предположить, что у меня такие человеческие конечности, и моё возмущение, когда он указал на мою неспособность, не было притворным. Я ведь ничего не могла с этим поделать.

— Эй, постой, погоди. Сначала я думал, ты просто не привыкла читать и писать. Но ты на удивление ловкая в других случаях. Поэтому, когда я увидел, как пишет госпожа Селим, у меня возникла мысль.

— Селим? — меня удивило, что он назвал это имя.

— Почерк госпожи Селим, он в общем... плохой.

— Она тоже медленно читает, нет?

— Да. И ещё все эти ошибки, что она делает.

Выбрать не тот шнур, перепутать коробки со свечами, спотыкаться, падать, ронять вещи — что всё связывает? И как всё может зависеть от благосклонности монастыря? Они, что, помолятся за неё?

Но что тогда?

— У вас обеих не очень хорошее зрение.

— А? — воскликнула я, застигнутая врасплох, такое никоим образом не могло быть возможным. — Та-такого просто не может быть. Я прекрасно вижу. И я двигаюсь совершенно свободно в тёмном лесу.

— Тогда напиши эту букву, — и он показал какую. — Так, как ты её видишь, хорошо?

Эту я хорошо знала и легко могла написать. Быстрый овал, потом линия направо, а в конце быстрый изгиб вниз и влево. Я полагала, что сделала всё довольно хорошо.

— Ты действительно написала букву, как видишь?

— Мм.

Его плечи сдвинулись вверх и вниз вместе со вздохом.

— Буква, которую ты переписала, написана госпожой Селим, и она немного отличается.

— Что?..

— Ты пишешь не так уж плохо. Вот почему я сначала сомневался. Но госпожа Селим — там действительно плохо. Я думаю, именно поэтому она всё время ошибается. В последнее время она справляется лучше, но, вероятно, потому, что она запомнила сейчас, где что. Или, может быть, по запаху.

Когда он упомянул запах, я вспомнила тёмный лес. Точно. Я всегда полагалась на свой нос и уши, двигаясь в своей волчьей форме. Затем моё удивление утихло и стало тоскливо. Ведь я, получается, так и не смогла хорошо разглядеть лицо своего партнёра. А с другой стороны, было очевидным и то, что я никогда не чувствовала, что моё зрение доставляет неудобства. Я испытала смятение, переходившее в ярость и требовавшее ответа, но мой разум быстро рассудил так: поскольку я знала, как выглядит мир только благодаря этим глазам, я попросту полагала нормальным то, что видела. Но что теперь делать с этим?

— И что теперь? Я должна молиться Богу, как малыш Коул, чтобы мои глаза стали лучше?

— Нет. Это то, почему мы пойдём в монастырь, — он свёл указательный и большой пальцы кольцом и поднёс его к глазу. — Очки.

— Очки?

— Разве я как-нибудь не показывал их тебе во время нашего странствия? Если ты дашь капле воды упасть на лист, она расплывётся в эту неописуемую форму, верно? Они в монастыре придают стеклу эту форму и хорошо полируют. И тогда буквы станут для тебя крупнее и разборчивее. В богатых монастырях очки должны быть прекрасными и их должно быть у них много.

Я не смогла достаточно хорошо это себе представить, но не было похоже, чтобы он лгал. И я кивнула, успокоенная тем, что что-то подобное существует, а мой партнёр приложил кольцо из пальцев к моему глазу.

— Как я слышал, ты вот так надеваешь их на лицо. Они говорят, что цена высокая, потому что им надо делать стекло побольше, и его трудно полировать, зато ты сможешь увидеть все мелкие вещи в мире.

Я бы потом смогла перенести всё, что видела, всё, что не могла прежде видеть, на бумагу. Как ледник хранит лёд, как белка зарывает орех. По ту сторону от кольца из пальцев партнёра я увидела, как он улыбнулся. Он почему-то показался ближе, чем обычно.

— Мы, возможно, не сможем добыть очки сразу, ведь им предстоит занять место на твоём лице, но мы, пожалуй, можем найти что-то для увеличения слов, что-то, что можно держать в руке. А потом ещё много бумаги. Как только у нас всё будет, и ты снова попрактикуешься в написании, ты сможешь записывать всё, что захочешь.

Это будет не ожидание крупного происшествия, которое я никогда не забуду, а собирание мелочей, случавшихся каждый день. Что я, конечно, просто не могла запомнить, и вовсе не потому, что ненавидела повседневную жизнь в купальне. Я любила всё, что происходило в течение дня. Просто все эти воспоминания рассеялись бы, как только я бы выпустила их, я бы лишь намочила бы живот, если бы легла в них, как в ту прохладную лужу. Записав, я могла бы согреть их.

— Я буду работать так усердно, как смогу, чтобы купить бумагу и чернила, поэтому тебе просто нужно будет написать так много, что ты не сможешь прочесть это всё. Тебе не будет скучно, если ты напишешь так много, что забудешь начало, когда достигнешь конца, верно?

Я не знала, насколько это было сказано в шутку, а насколько всерьёз. Я не знала, насколько это оправдается на самом деле, но это было тем, над чем он так усердно думал, и что сделало меня такой счастливой, что хотелось расплакаться от этого.

— Но... Если я потрачу всё время на написание, не пропущу ли я то, что хотела бы записать?

— Если честно, меня стало больше беспокоить, будешь ли ты делать это каждый день или нет, с тех пор, как ты стала легко поддаваться скуке.

Я надула губки и уставилась на него, но он воспринял это со спокойной улыбкой.

— Но у тебя будут чернила и бумага. У тебя будут очки. И, сумев записать, ты бы была в порядке, верно? Если тебе тревожно, сделайте эти орудия своим оружием. Соскобли пером туманную мглу прошлого и вытри её бумагой.

Всё это время знал ли он о колодце тьмы внутри меня?

Мой партнёр немного постарел с нашей первой встречи, он заговорил с более зрелым выражением на лице, чем когда-либо:

— Монах из древних времён однажды сказал: "Дай человеку рыбу и накормишь его на весь день. Но научи его ловить рыбу и накормишь его на всю жизнь".

Я выразила своё уважение отчаянному человеку, пытавшемуся учить мудрую волчицу, тем, что усмехнулась, обнажив клыки.

— Да, я хочу рыбы. И от персиков в меду не откажусь.

— Я знаю. И поэтому я буду занят каждый день.

И тогда настал момент, когда я, не в силах больше себя сдерживать, бросилась к нему и неожиданно для себя врезалась правой стороной лба ему в скулу. Удар получился достаточно сильный, мой партнёр охнул, но я была не против этой боли. Потому что, без сомнения, моему сердцу было куда больнее.

— Ты дурень.

Слова, появившиеся из глубины сердца.

— Ты дурень... — повторила я, и мой хвост прошелестел в воздухе.

Теперь моё сердце разрывалось от счастья и любви к своему партнёру, я почти сказала, что мне не нужны ни очки, ни что-то подобное, но кое-чему я научилась. Как и времена года, отношение к вещам меняется. Пока у меня было оружие, выбранное им для меня, я могла отбивать атаки тьмы, просачивавшейся время от времени.

— Да, я хочу очки. Но мне не нужно ничего слишком большого.

— Мм... А? Но в любом случае у тебя они должны быть, верно? И госпожа Селим тоже сможет пользоваться ими.

В прежние времена, давным-давно я бы сразу обнажила свои клыки и зарычала, если бы он упомянул имя другой женщины в такой ситуации, но не теперь. Я сейчас в его объятьях, и он пристально смотрит на меня.

— Ей надо пользоваться ими. Мне они не нужны, — сказала я.

Его лицо чуть вытянулось от разочарования, но это наверняка из-за его доброты. Он учитывал многое, например, то, что я лучше вижу картину в целом.

Но ведь я была такой сотни лет. Мой мир был ничем, если не тем, что я видела сейчас.

— Сказать тебе, почему?

Я подняла голову, наши лица оказались рядом.

— Скажи, мне на будущее.

Я улыбнулась — хороший самец.

— Если бы я могла хорошо видеть, вдруг я бы заметила, что мне не нравится твоё лицо? Я бы предпочла не разочаровываться так после всего этого времени.

Его лицо недовольно нахмурилось. Достаточно было просто знать это.

— Однако я нашла тебя в этом мире безо всяких очков.

Его глаза широко раскрылись, над ним опять взяли верх, раздражение проявилось на его лице.

— Это правда, я не уверен, что мне понравится, если ты станешь ещё зорче.

Он был всё ещё милым мальчиком, если мог говорить такое даже сейчас, хотя и злился.

— Тогда я дам что-то госпоже Селим для чтения, и это могут оказаться дорогие очки, так что не выходи из себя, ладно?

— Это в зависимости от.

— Знаешь...

Его раздражённое лицо было таким милым, что я не могла не улыбнуться.

— Честно... Только для работы. Если я дам госпоже Селим очки, она сможет стать лучше в чтении и письме, кажется, она стремится учиться. Она терпелива, поэтому я мог бы поручить ей делать всё, что делал Коул, например, составлять отчёты по покупкам и расходам, писать письма гостям и даже писать в город по делам. Мне станет намного легче.

— Меня спрашивать не будешь?

Я и так умела читать и писать. Хорошо, я знала, почему он, конечно, не мне, а Селим поручит выполнить эту работу. Но я всё равно спросила — по одной причине. Я должна знать всё, что лежит на этом столе. Были записи соглашений, которые мы ещё не видели. Если я смогу чувствовать нити, связывавшие нас с партнёром, когда потеряюсь, мне не о чем будет беспокоиться.

Он посмотрел на меня и устало вздохнул. Возможно, он действительно уже был измотан.

А моя причина...

— Нет смысла мне быть свободной, если ты занят.

Потому что мой партнёр любил меня и всегда работал изо всех сил.

— Хех, — засмеялась я собственной избалованности и продолжала смеяться, испытывая странное, ужасное облегчение. — Хи-хи-хи, ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха!.. Дурень, какой же ты дурень.

— Конечно, кто же ещё?

Он тоже рассмеялся, и какое-то время мы ничего не делали, только смеялись. А отсмеявшись, наконец, хором вздохнули.

Это было странное время — без повседневности и скуки.

— Теперь ладно, нам надо покончить с тем, что осталось? — решительно сказал он, будто закруглял этот этап.

— Мм, давай проясним это всё.

У меня было ощущение, что мы уже говорили друг другу одно и то же тысячу раз. Но теперь я больше не боялась не суметь различать эти повторы.

— А, вот ещё, — сказала я, беря перо в руку.

— Хм?

— Малыш Коул много говорил об этом. Книгам и всему такому нужны названия. Должны ли мы дать название этому после тебя?

Некоторое время он смотрел на меня, потом на его лице появилась лёгкая улыбка.

— Какое название носит этот дом?

— Хмм? Действительно, это было бы лучше всего.

Воспоминания о моём времени с партнёром. Воспоминания, которые я никогда не могла бы забыть. Я наполнила бы свою книгу как можно большим количеством воспоминаний.

Том, переполненный счастьем, подобным цветению жизни и бурлящим водам нашего дома — "Хроника купальни".

Он мог стать чем-то, на что любой мог бы посмотреть с сухой улыбкой и раздражённо пожать плечами.