В живых осталось трое французов. У нас ранены двое егерей и Кречетов. Достаточно легко, правда. Но возвращаться придётся — стационарное лечение требуется. Я штопать раны иглой и нитками без наркоза не умею. Да и с наркозом тоже.

На дороге Егорка и один из подчинённых хорунжего уже держали за шкварник 'содержимое кареты' — явно штаб-офицер, а может и генерал даже.

Опрокидон транспортного средства для пациента даром не прошёл, но, как я убедился парой секунд позже, навыков этот гад не утратил:

— Ваше высокоблагородие, — подошёл ко мне один из минёров, который был отправлен вместе с Гаврилычем в 'устье' данного участка, — он Василия Гаврилыча... Из пистолета...

Только сейчас заметил, что моя 'правая рука', мой унтер, мой Гаврилыч, лежит без движения на обочине.

И подходить нечего — видно, что всё. Не поймёт ведь и не сообразит этот лягушатник, что если бы убил какого-нибудь командира бригады, то большего бы вреда русской армии не нанёс... Где же я теперь такого...

— Вы, люди, лишённые чести! — заквакал за моей спиной пленник.. — Варвары! Животные!..

Дико захотелось немедленно задушить гадёныша собственными руками. Мой французский находился всё ещё на достаточно скромном уровне, но всё, что выгадил данный офицеришка, понять было несложно.

— Он, — я указал на безжизненное тело своего унтера, — не собирался вас убивать. Данное сражение вы проиграли полностью. Зачем было стрелять, понимая, что это ничего не изменит?

— Это не сражение, это нападение из-за угла, — заверещал француз. — Вы, русские, никогда не принимаете боя лицом к лицу...

— Вас били русские 'лицом к лицу' неоднократно.

— Но не сейчас!

— И сегодня тоже. Наша засада только частично уравняла счёт, а потом мы вырезали и пленили охраняющих вас кавалеристов, несмотря на то, что их оставалось больше.

Блин! Он ведь сейчас прямо из рейтуз выпрыгнет!

— Ложь! Наглая и подлая ложь!

— Разве? — прекрасно понимаю, что спокойствие в подобной ситуации значительно эффективнее ярко выраженных эмоций. — Посчитайте моих людей — они все перед вами. Вспомните, сколько всадников имелось у вас.

— Всё равно — подло. И вы никогда не посмеете выйти лицом к лицу. Способны только бить исподтишка. В этом вся Россия...

— Ваше высокоблагородие, — попытался остановить меня Самойлов, — ведь он пленный, да и пусть себе брешет...

— Шпагу ему!

Ну нет, сука, ты мне заплатишь за каждое мерзкое слово, что против моей родины выблевал... Я выхватил свою, отцепил ножны, отбросил их, и присел в стойку:

— Вы сейчас сказали немало гадких слов. И поэтому умрёте.

— Неужели среди русских есть те, в ком течёт кровь рыцарей? — француз принял из рук Тихона свою шпагу встал в позицию.

— Нет, просто чести и благородства в России побольше, чем во всей Европе...

Ага, щапрям — так я и дал тебе дотянуться до своей груди прямым выпадом. Да — да, с переводом, а то как же!

К тому же он с выпада ушёл и закрылся только через секунду. Это уже хамство и полное неуважение к противнику. Вероятно, хотел зафиксировать эпическую картинку 'Просвещённый француз пронзает варвара-московита'

Я, наверное, сразу же мог устроить этому чванливому интервенту множественную перфорацию организма, но торопиться не стал — противника нужно изучить, это вам не спортивный поединок, где допустимо пропустить первые пару уколов, чтобы потом добрать всё необходимое.

Фехтовальщиком клиент оказался средненьким, но даже такой способен на дурочку засадить мне сталь в туловище. А этого категорически не хотелось. Любого противника нужно воспринимать всерьёз и не расслабляться ни в коем случае. Терпеть, держать дистанцию и ждать.

А клиент, кажется, почувствовал, что влип. Его клинок не только до меня дотянуться не мог, но и тронуть шпагу против моей воли не получалось — все батманы приходились в пустоту.

— Что у вас за трусливая манера фехтования? — наконец не выдержал француз. — Русские офицеры боятся звона стали?

Я ответил 'лучезарной' улыбкой, сопровождаемой соответствующим взглядом. Кажется, по выражению моего лица соперник понял, что 'приплыл'.

Ну что же, 'поугнетаем' нахала, раз так напрашивается.

Для начала сымитировал атаку (типа поддался на провокацию), а потом, когда этот франк купился, и всерьёз подумал, что отразил мою попытку, атаку продолжил. Уже от души, по взрослому. Остриё не только распороло щёку, но и зацепило кости черепа. Наверняка малоприятные ощущения. А ты чего ждал?

Кстати: получить такую рану — не пальчик порезать. И больно наверняка, и чувствуешь, как из тебя льёт... Причём, льёт не водичка... Хорошо, хоть глаза не заливает.

А мне, именно в такой ситуации расслабляться категорически противопоказано — запросто может теперь невооружённой рукой за клинок цапнуть, и вогнать мне прямо в пузо своё железо. Ему теперь терять нечего.

Аккуратненько, но настойчиво, стал шлёпать по клинку противника, демонстрируя потенциальную агрессию, готовящуюся очередную атаку. Сработало — клиент не стал дожидаться, и сделал два выпада подряд. Вернее собирался сделать два: на первом же влетел в конкретную 'четвёрку', а на продолжении, я уже не успевал задеть его клинком, но со всей славянской непосредственностью врезал по морде гардой. Получилось прямо по ране. Кувыркнулся, разумеется, пациент, да так удачно, что я не отказал себе в удовольствии отвесить этому надутому петуху полновесный рабочее-крестьянский поджопник. Убийца Гаврилыча пропахал по дорожной пыли ещё с полметра, выронил шпагу, перевернулся на спину и заблеял:

— Можете убить меня, но издеваться над военнопленным не смеете даже вы!

Ах ты, сука!

— Я над тобой, гнида, не только издеваться могу, я тебя могу ломтями настругать и в ближайший нужник ошмётки вывалить. Это и будет твоя могила...

Выпалил это я уже по— русски, но основную суть, благодаря присутствующим эмоциям, гадёныш, кажется, понял. Тем более, что я не поленился сляпать примитивный перевод своих слов на язык Вольтера.

Вера француза в скифскую дикость, выражение моего лица, стекающая по лицу кровь, да и все последние впечатления и ощущения, не давали повода усомниться в реальности обрисованной перспективки. На физиономии офицера нарисовался нескрываемый ужас.

— Вяжи его, — кивнул я ближайшему казаку.

Тот споро принялся выполнять приказ.

— Вадим Фёдорович, — лицо Самойлова выражало нешуточное удивление, — вы серьёзно решили этого гада...

— Лукич, мне что, сапоги снять и показать, что нет у меня раздвоенных копыт? Разумеется, никто его резать не будет. Отвезём в штаб, небось, знает этот галльский петушок немало. Почта какая-нибудь при нём была?

Вернее... Извини, Лукич, ты отвезёшь.

Сам понимать должен — до командующего далеко, а этот... Ведь наверняка что-то важное вёз. Причём на запад. И в Полоцке должны об этом узнать первыми...

Так что с почтой?

— А я знаю? Одновременно с вами сюда вышел... Кузьмичёв! В карете смотрели?

— Так точно! — подскочивший казак протянул связку пакетов. — Ещё ларец. Не открывали пока.

— И не будем, пусть в штабе со всем этим разбираются, — я решил не терять зря времени. — Карету в лес, лошадей, что можно поймать — поймать и быстро расходимся.

Не сердишься, хорунжий?

— Да понимаю. Обидно, конечно, но сделаю. Доставим этого обормота в лучшем виде — отъехали от Полоцка недалеко.

На том и простились.

И вот нашли большое поле...

— Здравия желаю вашему высокопревосходительству!

— Рад вас видеть, Вадим Фёдорович, — дружелюбно улыбнулся военный министр. — Заждались уже. Думал, что не успеете. Присаживайтесь.

Надо сказать, что едва услышав мою фамилию, всевозможные адъютанты и им подобные, немедленно обеспечивали 'зелёный свет' моему следованию в кабинет Барклая — здорово я ему, видать, занадобился.

— Генералы Остерман и Дохтуров весьма лестно отзывались о ваших минных заграждениях на местах данных ими сражений.

Ого! Дохтуров и 'лестно'?..Хотя... Ведь именно он меня к майорскому чину представил.

Значит, понял, что моей вины в срыве той гадской ракеты нет.

— Ожидается генеральное сражение, — продолжал Михаил Богданович. — Здесь. Вы показали себя мастером минной войны в поле, поэтому я посчитал необходимым срочно вызвать вас сюда. Времени практически нет. Сутки. Максимум — двое суток. Поручики Храповицкий и Соков уже действуют со своими людьми, но я очень надеюсь именно на вас.

— Гальванические батареи...

— Уже следуют сюда. Прибудут в течение нескольких часов. Всё остальное, что упоминалось в письме, которое привёз ваш казак, тоже доставлено.

Дальше мы колдовали над картой (примитивненькой, надо сказать) поля будущего сражения.

— Каким временем я располагаю, ваше высо...

— Без чинов. По сведеньям разведки, основные силы императора в дневном переходе от наших передовых позиций. Позиции слабые, силы их защищающие незначительны. Задача арьергарда именно в том, чтобы дать нам возможность возвести укрепления. Ну и вам поработать на поле перед ними.

— Сколько людей будет в моём распоряжении?

— Рота Гвардейского экипажа и два взвода Первого пионерного полка, один минёрный, один сапёрный.

Больше, чем я ожидал. Уже неплохо.

— Мне нужно осмотреть позиции и подумать...

— Подумать имелось время в дороге — знали ведь, с какой целью вас вызвали, — в голосе Барклая почувствовалось нескрываемое раздражение. Понятно, что через несколько секунд он поймёт несостоятельность своего 'наезда', но нужно понять нервозное состояние генерала.

— Я думал. И именно поэтому отправил вперед казака с письмом. Но ведь для того, чтобы понять, где и сколько мин и всего прочего устанавливать, нужно осмотреть само поле предполагаемого сражения. Я не прав?

Извиняться министр не стал, только хмуро кивнул в ответ.

— И ещё: если есть такая возможность, мне бы хотелось предварительно переговорить с полковником Засядько. Насколько помню, он служит в корпусе генерала Дохтурова.

Михаил Богданович не стал даже задавать вопроса вслух, просто обозначил на лице желание выслушать пояснения. Получив таковые, он немедленно отправил адъютанта за Александром Дмитриевичем. И меня отправил:

— Можете пока осмотреть позиции и подумать, что и как там устроить по своей части. Засядько найдёт вас там. А сейчас — извините, у меня ещё много дел...

Работы на будущем поле боя кипели вовсю. Возводились батареи, флеши и тому подобное. Правый фланг я даже не стал осматривать — он и так 'укреплён' самой матушкой-Природой. И наименее 'атакоопасен'. Хоть там и работал Лёшка, которого до жути хотелось увидеть, но сейчас важно как можно скорее осмотреть центр и фланг левый.

В первую очередь меня интересовало предполье предстоящего сражения: где и как можно нанести французам максимальный вред ещё до вступления в непосредственный контакт с нашими войсками, то есть на расстоянии несколько меньшем, чем пушечный выстрел от наших позиций. Да и заметен я там был, поэтому полковник нашёл меня без труда.

— Счастлив вас приветствовать, Вадим Фёдорович!

— И я очень рад встрече, Александр Дмитриевич. Прошу прощения, что пришлось вас побеспокоить.

— Пустое. Наверняка для этого имеются веские причины, раз сам Барклай направляет меня к вам.

— Возможно эти самые веские причины обрадуют вас меньше, чем встреча со старым знакомым... Сколько ракетных установок у вас имеется?

— Двенадцать четырёхтрубных, — лицо Засядько слегка напряглось.

— Вынужден слегка ограбить. Как минимум на три штуки. Извините.

Мои объяснения, да и, наверняка имевшийся, приказ министра, позволили обойтись без препирательств в данном вопросе. Хотя своё 'Фе' полковник высказать не преминул:

— Всё-таки считаю, что мои установки принесли бы больше пользы, оставаясь на батареях.

— Не надо меня в этом убеждать, Александр Дмитриевич, прекрасно понимаю, что многократно используя станки с батарей, вы уничтожите значительно больше врагов, чем я надеюсь при данном разовом применении. Но представьте моральный эффект их действия. И последствия для хода сражения.

— Понимаю, что вряд ли вы предложили бы что-то, не обдумав последствий. Станки и ракеты доставят на указанные места завтра утром.

— Благодарю. За понимание — тем более, — я обозначил поклон. — И ещё: давно у меня не было достойного противника в поединке. Если не возражаете, то после сражения скрестим клинки?

— С огромным удовольствием, Вадим Фёдорович, — рассмеялся полковник, — за мной должок — постараюсь вам его вернуть. Если останемся живы в бою, разумеется.

— Бог не без милости и, надеюсь, он на нашей стороне.

Расстались вполне дружелюбно, и я отправился к своим. Там перекусил и тут же завалился спать — нечего корячить из себя в сосиску озабоченного и всю ночь сидеть и думать о том как и где ещё что можно сделать. А потом весь следующий день соображать с трудом и еле ноги таскать...

Первыми утром прибыли гвардейские моряки. Командовавший ротой капитан-лейтенант Григорий Калинович Горемыкин, казалось, хотел компенсировать запрет на ношение усов бакенбардами, что, как я узнал позже, являлось 'фишкой' для военных моряков вообще.

Оказался вполне приятным в общении молодым человеком, без гвардейского гонора и всего такого прочего. Как только разобрался в поставленной задаче — немедленно отправился со своими подчинёнными рыть ямы и канавы там, где указано.

А вот минёрный и инженерный взводы прибыли без офицеров, под командованием унтеров. Пришлось полагаться на них.

Пока мы рыли землю перед позициями, на передовых уже развязалась бойня. Прикрывающая наши работы. Генерал Горчаков, имеющий ничтожные силы под своей командой, пережигал их в бою, чтобы мы и наши коллеги, возводившие укрепления, смогли выполнить свою задачу.

А выполнять её было ой как невесело. Причём я даже не про ковыряние земли лопатами — в любой момент могли прорваться какие-нибудь уланы, и тогда бы нам ой как кисло пришлось в чистом поле без прикрытия.

Но там пока держались. Киевские драгуны и Ахтырские гусары впоне исправно рубились со своими визави. Пехота тоже держалась. А под вечер туда же проследовала и Вторая кирасирская дивизия.

Но мы уже закончили. Всё, что можно. Как говорится' 'Кто способен сделать лучше...'.

Завтрашнее утро покажет ради чего погибли те тысячи у Шевардино.

Хмурое утро. Так октябрь всё-таки, не начало сентября, как было в реале. Дождя, правда, нет, но туман в наличии. И небо затянуто серым. Прохладненько, мягко говоря, ну да это только на пользу.

Уже четвёртое серьёзное сражение, в котором участвую в этой войне, и впервые не среди генералов на холме. Что, в данной ситуации и понятно — у меня свой 'командный пункт'... Только бы пошли куда надо... Только бы сработало...

Масляная краска на проводах, конечно, изоляция архиненадёжная, но неужели на суточки её не хватит...

Понеслось! Забабахали пушки, полетели гранаты, завизжали осколки. Артиллерия действительно 'Бог Войны'. Именно 'бог', жестокий и равнодушный. Самое большое количество жизней на поле сражения забирают не ружейные выстрелы, не штыки, не сабли или пики кавалерии. Ты, как правило, вообще не видишь не только лицо человека, который тебя убивает, но и даже силуэт этого человека. А он за версту отсюда просто зарядил пушку, просто поднёс пальник...