— Да нет знаю. Я человек. От природы.
— Но ты не знаешь кто такие люди. Ты и не ведаешь, к чему относишься по цвету шкуры. Люди это ужасные животные. Даже не животные, а полуживотные. Даже животными вас назвать нельзя. Ведь животные находят себе место в этом мире, умеют жить в гармонии хотя бы с окружающей средой, с природой. А люди все разрушают, не умеют жить в гармонии ни с собой, ни с природой. Они несут с собой лишь хаос и опустошение. Ты сам убедился в том, что люди настолько жуткие твари, что им проще превратить другого себе подобного в кусок испражнений, лишить его всех прав, свободы, сделать рабом, лишь бы не работать самим. Здесь в мире людей в то время как некоторые бесконечно отдыхают, занимаются только собой, сидят в саунах, развлекаются игрой в настольные игры и суют себе перо в горло, чтобы все съеденное вывалилось из них и они могли больше сожрать на очередной пирушке... Какая мерзость, — скривился Ортопс от собственных слов. — Другие не ведают что такое отдых, умирают из-за рабского труда на износ или голодают. Добавь к этому антисанитарию, вонь, бесконечные болезни и войны — постоянная угроза смерти от меча какого-нибудь варвара. Жизнь людей — это ад, но этот ад они творят сами. Знаешь, что оказавшись в безвыходной ситуации, например на необитаемом острове, начав голодать один человек не задумываясь, сожрет другого. Как животные. Этим вы и занимаетесь — пожираете друг друга. Всю жизнь вы все опустошаете, обезвоживайте, включая друг друга, все ради самого себя любимого. Человек человеку и ни друг и ни волк, а средство восполнения собственных потребностей. Рабовладельческое общество, в котором одни люди это вещи других есть наглядная тому демонстрация. И что самое страшное — здесь нет святых и невинных, есть только те, кто сегодня жертвы. Даже сочувствовать некому. Каждая из тварей, которых ты видишь здесь вокруг, заслужила свои мучения. Людям наплевать друг друга. Их логика: пусть происходит все что угодно, но только не со мной. Рабовладельческое общество это зеркало, показывающее собой сущность человечества. Люди это самолюбивые эгоистичные разрушительные твари. Ты согласен? — пряча лицо под капюшоном Ортопс, не сводил с собеседника взгляд.
Несмотря на пережитое внутренне Рэвула коробило от слов Ортопса, он чувствовал резкое несогласие с этим чудовищем. Что-то светлое возникшее на подсознательном уровне не давало ему права во всем разочароваться. Будто где-то в глубине, на уровне подсознания он понимал, что происходящее вокруг ошибка, последствия жуткой катастрофы человечество постигшей. Человечество почему-то предстало в его глазах жертвой каких-то неописуемых темных сил, 'почему?' он даже сам себе объяснить не мог. В его душе валуном, препятствующим грязевому потоку, встало необъяснимое несогласие, будто глядя в глубину себя и по себе судя, он знал что под внешним жутким слоем человечество (частью которого он является) может больше. Ему хотелось что-то возразить, неважно, что, но лишь бы не соглашаться с Ортопсом. В его жизни в последнее время и так много темноты, он в ней живет, но пока он вроде держится, цепляется за какой-то островок света, пытается быть человеком (как бы это глупо не звучало в нынешней ситуации). Тем более Тьма поселилась в его тени и жаждет полностью затянуть его в свои объятия. Сейчас ему было необходимо сохранить в себе человечность, остаться собой. А слова Ортопса размывали в его душе последнюю надежду. Он понимал, что если согласится с ними, то полностью соскользнет в темноту. А ведь на осознанном уровне согласиться так хотелось, после пережитого, этого чудовищного знакомства с человечеством, ему было сложно заставить себя видеть что-то светлое в людях.
— Да люди ужасны, но ведь не все они чудовища.
— Ой, опять! Началось! Вечно только один аргумент: 'Но ведь не все'; 'Но ведь не все же люди плохие!'. Вечно одно и то же. Хорошо! Человеческое общество — куча фекалий. И есть в этой куче, огромной куче пара светлых моментов. Вопрос. Оправдывает ли горстка адекватных людей целую огромную кучу фекалий?
— Знаешь... Я сам тот еще кусок этих твоих... За свою жизнь я не сделал ничего хорошего. Только наоборот морально разлагался, совершал ошибки, бесконечно пьянствовал. Но я постоянно стремился быть лучше... Ладно это перебор. Старался ну или думал о том, как не совершать ошибок дальше. Во всяком случае, я понимал, что моя жизнь неправильная и думал о переменах.
— Специально злишь меня?
— И совершая ошибку, всегда сожалел, переживал об этом. И не было раза, чтобы не переживал.
— Да замолчи ты уже, наконец...
— Да я ужасная тварь, но я пытался быть лучше. Хоть это никогда не получалось но я все равно всегда пытался. Всегда сожалел по поводу ошибок. Думаю что тоже и с людьми в целом. Мы несовершенны, в нас много ошибок и изъянов, фекалий этих твоих, но мы стремимся стать лучше. Также и этот кошмар, из которого ты меня вытащил — это ошибка, которую стремящиеся к совершенству люди со временем исправят.
— Ты чертов дикарь, который не пробовал пива. Откуда ты знаешь столько умных слов? Или ты не тот дикарь Рэвул из Страны Волка, о котором я слышал?
— Сам не знаю что со мной, — рассуждал на ходу Рэвул. — Эти знания... мысли. Они наполняют мою голову, просто наполняют. Откуда они взялись, не знаю. Не только знания, но и воспоминания, мысли чужих людей откуда-то осели во мне. Мне кажется это как-то связано с чудовищем. Я будто впитал в себя жизни убитых им. Я расхожусь на другие личности...
— Что-то с тобой совсем неладное, — Ортопс всерьез задумался над происходящим с Рэвулом.
— Я никогда не соглашусь с тобой. Просто не смогу. Ты пытаешься все разрушить окончательно. Тянешь меня в какую-то бездну... из которой сам выполз.
— Не поздно ли корчить из себя святого? Оглянись вокруг, твоя жизнь разрушена. Тебе не за что даже зацепиться!
— Наоборот. Попытаться спасти хотя бы душу — все, что я могу. Попытаться стать лучше никогда не поздно. Даже на руинах. Тем более на руинах.
— Ты врешь сам себе. Внутри ты такой же, как и я. Пустой. Нет в тебе добра. А пустота всегда заполняется безумием.
— Человек сам вершит свою судьбу, — Рэвул серьезно рассмешил Ортопса. Мерзкий, срывающийся кашлем, хрипящий смех, сначала было непонятно, то ли он плачет, то ли смеется. Смеясь, он не мог остановиться.
— А по-моему люди слабы и немощны, всегда зажаты среди обстоятельств. Они придумали слово судьба — неизбежность. Этот мир делает вас такими, какими захочет, — просмеялся Ортопс. — Ну, хорошо внезапно поумневший ты мой дикарь! Предположим рабство это какая-то ошибка, которую люди изживают со временем в процессе своего развития. Не спорю человечество на многое способно. В нормальных мирах, подчиненных законам физической реальности люди создают величайшие цивилизации, они покидают пределы отведенных им миров и странствуют среди звезд. И нет такого предела, до которого люди не смогли бы дойти. Это понятно, с этим никто и не спорит. Но что мы имеем в итоге. Вначале пути люди чудовища дикари, для которых нет ничего святого, дальше, если повезет, люди способны вырастать в великих существ, строить великие цивилизации. То есть рабовладельческое общество со всеми его ужасами это основа, первая базовая стадия человеческого существования. А порой и единственная. Вопрос только в том, где люди настоящие? У истоков, в своей дикости и безумии на первой стадии, которая есть всегда, во всех мирах, или же в последующих стадиях своего развития которых может и не быть? Наш мир подтверждение тому, что люди могут вечно сидеть в грязи.
— Почему. А как же артэоны? Они ведь те же люди, просто их эволюция была совершена искусственно, — допив свое пиво Рэвул, пододвинул к себе нетронутую кружку Ортопса.
— Артэоны это не люди. Уже давно не люди! — резко возразил Ортопс. — Это уже совсем иные существа, живущие совсем другими вершинами. Артэоны играют в людей, а не являются ими. Вы номаки и не люди и не артэоны, самый бессмысленный эксперимент когда-либо поставленный над человечеством. Вас номаков вообще быть недолжно, вы пережиток прошлого, выбросьте сами себя из головы. И возвращаясь к нашему вопросу. Так, где люди настоящие? В своем неизбежном начале, которое мы видим вокруг или призрачном будущем? Где явление бесспорно, в своем начале, в своей основе или же в процессе развития? Ответ очевиден. Люди могут хоть, сколько развиваться, но от своей кошмарной сущности им не сбежать и стоит их миру лишь немного пошатнуться, как они сразу скатятся к своему началу и, как и прежде начнут жрать друг друга.
— И все-таки артэоны это люди. У меня был... или есть... друг. Он был принят в мир артэонов. Он удостоился любви одной из этих прекрасных существ, лучших из людей. И в его рассказах я не видел каких-то прекрасных иных созданий. Рассказывая об артэонах, он всегда говорил 'люди'. Артэоны это люди они также... любят...
— То есть ты не можешь умереть и пользуешься этим! Смотри, я же ведь могу причинить тебе боль, — Ортопс приведенный словами Рэвула в бешенство перешел к угрозам.
— Артэоны также чувствуют, живут. Это простые люди, в которых развито все лучшее. Все лучшее, что есть в людях.
— Я не могу тебя убедить. Ты не хочешь слушать. Ты просто уперся. Следовательно, наш спор идет в никуда. Пойдем, пройдемся, немного развеемся.
Они вышли из забегаловки, и пошли просто гулять по улицам. Ортопс скрывшийся под черным плащом как слуга какого-то темного мага и Рэвул гремящий кандалами не спеша брели, куда глядели глаза. Рэвулу вспомнился день, когда он также с наручниками на руках следом за смешной девчонкой гулял по миру артэонов. Действительно там даже воздух пах чем-то прекрасным, все вокруг просто тонуло в эстетической гармоничной красоте сдавливающей сердце. А здесь воздух был пропитан запахом помоев и отходов человеческой жизнедеятельности. Там во всем ощущалась легкость и простота, здесь все источало тяжесть и зловоние. Но больше всего воняли сами люди, одетые как попало, серые и невзрачные.
— Значит, я ошибался, когда решил что у нас много общего, — заговорил Ортопс. — Я думал твое чудовище также как и мое приходит, чтобы защитить тебя, пробуждается, когда тебе больно.
— Нет, эта зверюга самостоятельная, приходит, когда ей вздумается. Голосами призраков Тьма призывала меня слиться с чудовищем, разозлиться и, желая разнести все в пух и прах осознанно обратиться монстром и остаться им навсегда. Но я в последний момент сумел одуматься. Нет, мое чудовище и я это разные вещи, никогда я не допущу своего слияния с монстром.
— Все-таки у нас есть что-то общее, — выслушав Рэвула, признал Ортопс. — Ведь они также хотели, чтобы я сросся, стал единым целым со злом, что они вырастили во мне. Но я сумел устоять, и это зло осело во мне чем-то сторонним. Оно пробуждается только чтобы защитить меня. Выходит, выкупив тебя из рабства, я спас тебя из плена Тьмы, которая желает захватить твою душу? Я спас тебя, сделал хорошее дело, вот идиот, — разгневался на себя Ортопс.
Они находились не в центре, но и не на окраине, это была середина города, можно сказать один из здешних спальных районов в стороне от рынков и мастерских. Здешние дома не казались шалашами, но и до роскоши домов из центра они тоже недотягивали. Каменные двухэтажные домики с крышами укрытыми черепицей были кучно навалены друг на друга, оставляя меж собой небольшие улочки. 'Осторожно!' — крикнул Ортопс, Рэвул едва успел увернуться от содержимого ночного горшка, выплеснутого на улицу из окна ближайшего дома.
— Вот взгляни, — на одном из перекрестков Ортопс указал на тощего едва живого старика, который, опустив глаза, просил милостыню. — Социальное расслоение. Нищета. Одни люди живут в достатке и могут многое себе позволить, — он указал на открытое окно одного из домов, по всей видимости, окно кухни, из которого доносились запахи приготовленного обеда. — Другие подыхают от голода, — он вернулся к старику, просящему милостыню. — И это снова нормально для мира людей. Это очередная демонстрация природы человека. Люди это ужасные твари, ты все еще с этим не согласен? — спрашивал он у идущего рядом Рэвула.
На этот раз Рэвулу возразить было нечего. На лбу умирающего с голоду у всех на глазах старика, он увидел знакомую метку. 'Он раб?' — спрашивал он у своего проводника.
— Да, скорее всего, — ответил Ортопс. — Старый, скорее всего больной раб. Он стал ненужным хозяину и его просто выбросили, как мусор, оставили умирать. — Ортопс остановился напротив старика. — Тяжелая жизнь полная мучений и после смерть где-то на задворках в полной никому ненужности. И никто даже хорошего слова не скажет. Окружающие только рявкнут и отгонят подальше, как прокаженного. Вполне естественная закономерность для мира людей. Кому-то все, а кому-то нечего, — рассуждал он глядя на старика.
— Какая закономерность. Ты бредишь что ли?! — резко не согласился Рэвул, подойдя к старику. — Вставайте, пойдем, — сказал он старику, поднимая его с колен. Старик смотрел на Рэвула, не понимая, чего от него хотят, почти беззубый, он только что-то беспомощно мычал. — Идемте отсюда куда-нибудь, вам нельзя здесь оставаться, — старик жутко вонял, но Рэвул продолжал пытаться поднять его с земли. Его Страну Волка сложно было назвать цивилизованным обществом. Да в ней было много изъянов, не все было гладко, но все ее жители, несмотря на ссоры, различия, распри, кровную вражду между родами все равно все были единым обществом, подобием волчьей стаи. Когда наступали суровые времена, все забывали о разногласиях и совместно решали проблемы, все были едины. Люди Волка никогда не оставили бы одного из своих вот так умирать у всех на глазах. Тем более старика. К старым людям у племени Рэвула было особое, уважительное отношение. Поэтому нынешняя картина абсолютно нормальная для большого города людей вызвала в нем резкое несогласие.
— Что ты делаешь безумец? — смеялся Ортопс над Рэвул взвалившим на себя старика.
— Нельзя это так оставлять!
— Потащишь 'это' с собой! И ты сможешь помочь ему?! Как? Не забывай, что дремлет в тебе. Ведь он неизбежно проснется и что тогда? Ах да я понял. В этом суть твоего плана. Ты хочешь даровать этому старикашке высшую свободу. Я не спорю для таких жалких тварей как люди смерть — единственное спасение. И поэтому ты решил прикончить этого старика, отдать его на съедение своему оборотню? Не забывай, кто ты теперь и куда идешь. Не забывай, что ты несешь в себе. Ты ни чем не сможешь помочь этому несчастному. Ты сам себе не принадлежишь, — с улыбкой Ортопс смотрел на застывшего Рэвула. Старик вонял так дико, что Рэвула вытошнило бы, если бы он был на это способен. Сначала старик казался изможденным, едва живым, его сухие губы бездвижно застыли, будто умирая, он бездвижно повис на руках Рэвула. Но затем Рэвул среди вони почувствовал запах перегара, старик был не при смерти, он был до потери пульса пьян. Это заставило Рэвула остановиться. — Ну, так чего застыл? Если не можешь помочь то и не пытайся, брось этот мусор, — не успокаивался Ортопс.
— Нет. Так нельзя, — уперся Рэвул. Он чувствовал, что не может бросить этого несчастного вопреки всему. Ему казалось: если бросит то станет таким как Ортопс, уподобится злу.
