Эдна умерла. Всеми забытая, обобранная в беспамятстве, брошенная. Никогда никем не замечаемая, некрасивая, незамужняя и бездетная тридцатипятилетняя Эдна.
— Никто не узнает, какой хорошей матерью ты была, — прошептала шаария, разглаживая пальцами ранние морщинки на лбу умершей.
— Вот она, цена привязанности, — старуха покачала головой. — Ах, Сади, Сади!
Вот и Эдна выбрала привязанность, хотя она сожгла, уничтожила её неопытную одинокую душу.
* * *
Едва только стражи исчезли из виду, Кондор утратил всю свою воинственность. На него навалилась такая тяжесть, что он вынужден был остановиться и присесть. Так, сидя в течение почти получаса на одном месте и почти не шевелясь, он переживал происшедшее.
Ребята остались без воды, без руководства. На Эдну слабая надежда. Что с ними сделают из-за него? Он боялся думать об этом. Впервые Кондор боялся смотреть в глаза правде.
Его не выпустят отсюда — в этом он был совершенно уверен. Остаётся Маркус. Если он не совершенный подлец, то должен позаботиться о студентах. Что там говорила ему старуха таким странным способом? Что у ребят есть вода? Или будет вода? И что это ему должен был передать Маркус.
"А ведь передал", — вспомнил Кондор. Но, все эти мысли не принесли ему ни малейшего облегчения. Раз он не видел исполнения обещанного воочию, то этого как бы не произошло.
Мариуш шёл по длинной кишке пещеры, неся канистру с водой. Если бы у него был повод не делать этого, он бы немедленно воспользовался им. Бессмысленность собственных действий просто убивала его.
Фонарь выхватывал из темноты небольшой кусок пути, а впереди и позади была кромешная тьма. Время от времени Мариуш светил на стены и потолок — чтобы убедиться, что он ещё в реальном пространстве, а не в преисподней.
Временами слух обманывал его — слышались вздохи, стоны, шуршание. Тогда профессор останавливался и звал: кто тут?! Прислушивался, но темнота молчала. Он светил вокруг и с замиранием сердца боялся обнаружить притаившегося монстра. Но, всё было пусто, он был единственным живым существом в этой каменной ловушке. Только тихий ветер непрерывно тянул из глубины.
И вот настал момент, когда фонарик замигал. Наверно, Кондор уже многие часы спускается по этому бесконечно длящемуся подземелью. А, может, не часы, а дни. Когда свет иссяк, профессор испытал приступ паники, которая сопровождалась удушьем. Он сел у стены и начал глубоко дышать. Тьма давила, лишала мужества.
"Кому нужно тут моё мужество?" — подумал он. Кто смотрит на него? Мучительно хотелось закричать — так, чтобы отозвались стены. Кататься по полу и биться головой. Но он стыдился сам себя. Да, Мариуш Кондор не должен терять самообладания даже в полной изоляции от всего живого.
Он не заметил как заснул. Усталость, отчаяние, тьма и обречённость сморили Кондора. Пластиковая канистра с водой пригодилась вместо подушки.
Очнулся он спустя невесть сколько времени от жажды. Где канистра?! Ах, вот она — немного в стороне. Наверно, он во сне оттолкнул её руками. Постойте, а как он видит?! Ведь фонарик давно погас — Кондор выкинул его!
Это было очень странно: в норе не было темно. Стены где-то в метре от пола давали слабый свет. Высокий потолок прохода тоже слегка сиял. Наверно, это колонии неизвестной науке плесени. Свет был ровным, перламутрово-голубым — и позволял видеть достаточно.
Кондор полюбопытствовал и заглянул в ту часть прохода, которую уже миновал. Ошибиться невозможно, ведь его путь всё время идёт вниз. Да, там было свечение, но слабое — оно постепенно иссякало вдалеке. А вот то, что впереди, освещалось, словно голубыми неоновыми лампами. Как интересно: когда Мариуш засыпал, то было совершенно темно, а когда проснулся — как будто именно для него устроили иллюминацию.
"Всему есть причина, — ответил на эти крамольные мысли рассудок. — Возможно, эта плесень реагирует на изменение магнитного поля".
Такое объяснение было ничуть не хуже прочих. Кондор поднялся, взял свою канистру и направился дальше вниз. Теперь идти было не в пример легче, поскольку в мертвенно-голубом свете плесени был виден каждый камешек и выбоинка. Занять мысли было нечем.
Спуск всё не кончался, утратилось ощущение времени. Бессмысленность действия породила душевное окоченение, несвойственное обычно такому энергичному профессору.
Перешагивая с камня на камень, он поднял глаза и обречённо остановился. Вот и всё. Он достиг дна. Длинная кишка спуска закончилась тупиком. Это то место, куда они отправили его умирать. Можно было и не тратить силы на шараханье. Профессор уселся на пол и прислонился спиной к прохладному камню.
Если бы он умел подавлять в себе сознание! Но против воли мысли так и копошились в голове. Старуха сказала, что ему понадобится вода. Зачем? Чтобы подольше протянуть, сидя на каменном полу и глядя на цветущую плесень?
Это наказание. За то, что он посягнул на самое святое в этом гиблом месте. На воду. Туземцы тут живут невесть сколько веков. И всё это при постоянной нехватке воды. За столетия они выработали строгий устав пользования скудными благами природы. У них незыблемые правила. Они имеют даже некоторый кодекс чести, никогда не посягая на чужое. А его экспедиция — это просто туристы. Припёрлись по каким-то своим, нисколько не нужным жителям Стамуэна, делам. И вообразили, что кто-то теперь должен вникать в их проблемы. А он взял да и решил эти проблемы с собственной точки зрения на справедливость. И очень обозлился, когда эта его справедливость пришлась им не по вкусу. Что же он должен был делать в такой ситуации? В самом деле, ведь одними рассуждениями не проживёшь.
Он устал сидеть, сцепив руки. Очень хотелось пить, но Кондор никак не мог заставить себя выпить из канистры. Какая-то нравственная заноза продолжала торчать в его сознании, заставляя его, сидящего в одиночестве глубоко под землёй, лишать себя глотка воды.
Кондор встал и от нечего делать подошёл к стене и провёл ладонью по её прохладной, чуть влажной поверхности. Его ладонь засветилась голубым светом.
Мариуш обтёр руку о шорты. Теперь и на шортах был голубой свет. Пристрастие к симметрии побудило его сделать то же самое и левой ладонью.
От нечего делать Мариуш творил глупости. Он намазал неубывающим светом обе руки от кончиков ногтей до коротких рукавов. Через неделю здесь будет лежать труп со светящимися руками. Как это возмутительно — светящиеся руки!
Кондор засмеялся и тщательно намазал ноги вместе с кроссовками. Может, эта плесень ядовитая? Очень хорошо, покончим побыстрее с этим.
Светящиеся конечности по сравнению с одеждой выглядели просто вызывающе. И Кондор продолжил своё бессмысленное занятие. Он вымазался весь спереди. Представил свой сияющий труп. Ему стало смешно. Тогда он начал отираться и спиной, время от времени похохатывая.
Плесень на стене уже не выглядела такой красивой. Он испортил картинку — везде проплешины, везде мазня. Но дурацкое веселье уже захватило его, и Кондор решил непременно довести дело до конца. Он вымазал лицо и шею, даже уши. Эх, жаль, зеркала нет! Это безумие. Он сошёл с ума. Почему так быстро?
Кондор представил себе, как выглядит, и со смешком исполнил несколько движений брейка. Потом подумал и скрутил свои пышные пряди в пылающие холодным светом жгутики. И снова сплясал со смехом. Его никто не видит. Всё можно!
Всё ещё посмеиваясь, он подошёл к тупиковой стене, которая почему-то была свободна от плесени, и с размаху ударил по ней ладонями. Руки не встретили сопротивления. То, что выглядело как монолит, беспрепятственно пропустило человека. Он буквально нырнул в камень.
Спустя полминуты из стены вышел человек, забрал канистру и ушёл сквозь стену обратно.
ГЛАВА 26. Песчаная ловушка
Идущие по пустыне молчали, стараясь не тратить зря силы. Оба понимали, что предприятие, затеянное ими, совершенно провальное. Но продолжали мерно передвигать ноги, ставя подошвы на лёгкий, текучий песок. При каждом шаге ноги утопали, и приходилось с некоторым усилием вытаскивать их из горячих объятий песка. Всё это — шаг за шагом — выматывало путников. Но они упрямо двигались, чтобы как можно дальше отойти от ненавистного Стамуэна, под стенами которого так необъяснимо сгинула экспедиция.
Пот перестал проступать на их лбах уже давно. Глаза слепил яркий свет, а очки остались в лагере. Надо же — именно очки остались в лагере. И эти двое с равнодушием доведённых до крайности людей молчали. Они мерно двигались, стараясь ни на сантиметр не опередить друг друга. Почему-то это стало важным для обоих.
Вилли и Джед уже много часов находились в пути. Во все стороны, куда ни глянь, расстилались бескрайние барханы. Только тени, волочащиеся сзади по горячим пескам, указывали, что путники пока ещё не сбились с пути. Давно скрылся за сыпучими горами Стамуэн, но его мертвенное дыхание словно преследовало беглецов. Их движения приобрели некоторую зыбкость, присущую людям, закружившимся в однообразии среды.
Когда солнце пошло на убыль, и жара оставила землю, они немного оживились. Движения потеряли ту размеренность и машинальность, что свойственна людям, двигающимся бессознательно. Один поднял голову и огляделся.
— Вилли, — сказал он, прокашлявшись, — может, отдохнём?
— Давай идти, пока ещё светло, — тускло отозвался тот.
Смысла в этом не было, но оба путника продолжали двигаться. С каждым шагом они оставляли позади себя миллионы крохотных, абсолютно одинаковых песчинок. Такое впечатление, как будто само время утекало из-под их подошв. Оба отуплены и ослепены. Боль в спине и смертельная усталость — это их ощущения. Так почему же они никак не могут остановиться, словно через десяток шагов их ждёт спасение?
Джед молча бросил на остывающий песок свой рюкзак и спальник. Вилли последовал его примеру. Они раскатали свои постели прямо тут же — ни на шаг в сторону. Оба достали свои бутылки с водой. Пили не спеша. От сухих пайков воротило с души. Некоторое время они лежали на своих спальниках, испытывая боли в ногах и ломоту в спине. Но, ночной холод наступает быстро, и спустя некоторое время оба запрятались в мешки.
— Спокойной ночи, Вилли, — ровным голосом сказал Фальконе.
— Спокойной ночи, Джед, — бесцветно отозвался Валентай.
Наступило молчание. Спустя некоторое время задул ночной ветер. Первая ночь в пустыне, в одиночестве.
Если повезёт, и они придут к людям, то расскажут, что экспедиция погибла. Вся, кроме них. Вилли и Джеда почему-то пощадили.
* * *
Вилли ждал. Ночные голоса в прошлую ночь не разговаривали с ним. Не звала она. Не соблазнял он. Может, помешала суета, которая царила в лагере в последние дни?
Сон всё не шёл, и Валентай лежал, глядя в небо, густо, словно мукой, усыпанное звёздами. Присущая ему радость жизни оставила его. И началось это с того момента, когда случилась внезапная смерть Маркуса. Мгновенно живой человек, полный своих забот, с какими-то планами на будущее, превратился в недвижимую, мёртвую плоть. Умерла целая вселенная, а мир не рухнул.
Всё, что происходило с ним до сих пор, словно выцвело и отошло на далёкий задний план. Казалось, и нет ничего за пределами этого печального песчаного мира. И зря они сбивают ноги, стремясь бежать от Стамуэна. Можно идти недели, месяцы и годы, а впереди будет всё та же равнодушная пустыня. Стамуэн поглотил весь мир.
Он даже перестал ощущать себя как личность — в душе с мертвенным звуком пересыпался всё тот же песок. Можно подумать, что и не было за земле такого человека как Вилли... как его там? Валентай.
Видения, приходящие ночами, стали частью его. И эта часть всё больше разрасталась, а маленький мирок, что остался за пределами пустыни — усох и обесцветел. Поэтому Вилли и не стремился достигнуть гор Ахаггара. Там его найдёт обычная человеческая суета — крикливая, дотошная, бессмысленная. Он понял и увидел нечто большее, ему было неинтересно возвращаться обратно — в мелкую лужицу цивилизации.
Что-то ожидало его в пути, и это было нечто, что не приблизилось бы и не удалилось оттого, идут они медленно или быстро. Иногда приходилось отвечать на краткие и ненавязчивые вопросы Джеда, тогда Вилли немного отвлекался от своего состояния. Он не пошёл бы в этот безнадёжный переход, если точно не знал, что встреча произойдёт в пути. Поэтому терпеливо переставлял ноги, зная, что нет иного способа протянуть время.
Глаза Вилли медленно затянуло забвение, и веки смежились. Сначала перед зрачками ходили только песчаные волны, а потом незаметно приплыл любимый сон из детства. Подсознание отстранённо приняло его и прониклось им — сном, который впервые посетил Вилли в то раннее утро, когда произошёл кризис в его болезни.
Он был восьми лет и лежал в больнице, угорая от внезапно одолевшего его тяжёлого гриппа. И вот на рассвете, когда жар оставил его, наступило облегчение. И Вилли медленно вплыл в странное видение, которое запомнил и которое время от времени возвращалось к нему, особенно в тяжёлых обстоятельствах.
Где-то услышанная чудная мелодия, обрывки незнакомых стихов... Сон, едва колышась своими размытыми красками, запел ему сладкую песню и развернул изумительную картину-фантазию. Мальчик поддался этому таинственному зову и согласился вступить в волнующиеся разноцветные травы своей босой ногой. Он сошёл с постели как был — в пижамке — и вплыл, очарованный и несказанно счастливый, в этот необычный сон.
Травы волшебно запели, принимая его к себе в объятия. И он, улыбаясь, поднял руки и закружился, едва касаясь земли. Тогда течение длинных, гладких, шёлковых волн подхватило и понесло ребёнка. Он поворачивал голову, восторженно осматривался и радовался неясным, расплывчатым силуэтам далёких-далёких прозрачных замков, вырастающих, словно бесплотные цветы.
Земля пела, травы пели, воздух пел.
...говорят, что солнце там ночует...
...говорят, что ветры там живут...
Очень далеко — у самого горизонта — сгущался, собираясь, мерцающий туман, принимал неясные, постоянно меняющиеся очертания. Иногда озаряясь идущим изнутри светом, иногда выпуская клубящиеся лёгкие облака-щупальца.
...о тебе давно не помнят люди...
...о тебе не плачут, не поют...
Вырастали и таяли невесомые башенки, колыхались и растекались купола. Медленно, очень медленно взлетали брызги искр и опадали, рождая кружевные, прозрачные, воздушные мосты.
...твой волшебный дворец...
Сон понёс Вилли к недостижимой мечте. К миражу на горизонте. Фата-Моргана. Это некогда услышанное слово маленький Вилли спрятал в глубине своей памяти, как драгоценность.
Теперь этот сладкий сон из детства снова посетил Вилли. Он вздохнул счастливо, тело его расслабилось, душа успокоилась. Ночной ветер был чудесен.
Волшебный дворец, сладкий сон из детства.
* * *
Едва занялся рассвет, они быстро поднялись. Кое-как заставили себя поесть. Молча всё собрали, надели рюкзаки, нагрузили спальники и двинулись в путь.
