Срочно требуется царь (одним файлом)

* * *

Утром, едва первые лучи холодного солнца коснулись ржавых крыш Постола, четыре отряда охотников — разодетых по последней моде пятидесятилетней давности и вооруженных до зубов, ушей и макушек всем, что хотя бы теоретически могло нанести вред несокрушимому и легендарному кабану — собрались у городской управы за полчаса до назначенного срока.

Возбужденно храпели кони, псы хрипло рычали на натянутых, словно нервы претендентов, сворках, охотники гарцевали на скалящих зубы почище псов скакунах, перебрасываясь отрывистыми сухими фразами... Вдруг откуда-то издалека и слева вдруг гулко и раскатисто громыхнул то ли ранний воз, то ли запоздалый гром.

Дворяне притихли на мгновение, кони выгнули шеи, собаки потянули носами, и все с любопытством уставились туда, откуда донесся неожиданный звук.

— А я недавно... читал... — осторожно выговорил малознакомое слово барон Бугемод, — что в некоторых частях света бывает поздняя осенняя гроза... практически зимняя...

Конкуренты заинтересовались и навострили уши, хоть и не подали виду.

— Аборигены Суверенных островов... или Суеверных?.. верят, что это — особо важная примета, — припоминая прочитанное два дня назад перед первым испытанием, медленно проговорил барон, наслаждаясь всеобщим вниманием и уважением. — Знамение свыше, так сказать... Считают, что оно предрекает великие события. И кто первый его услышит — может загадывать желание. И оно обязательно сбудется.

— И что, действительно сбываются? — недоверчиво прищурился граф.

— Смотря какое желание загадаешь, — тонко усмехнулся новоявленный знаток обычаев дальних стран. — Но, думаю, всем понятно, какое желание загадаю сейчас я...

— При чем тут ты, Жермон? Гром услышал первым я, — с самодовольной ухмылкой сообщил всем вокруг Дрягва. — Мне и желание загадывать.

— Почему это тебе? — неприязненно нахмурился под волчьим малахаем с пучком фазаньих перьев Карбуран. — Я первый повернул в сторону грома голову!

— А, по-моему... — раздраженный, что такая важная информация, как стопроцентное исполнение желаний прошла мимо него, начал брюзжать Брендель, но осекся.

Потому что в проеме арки, покрытой замысловатой лепниной на общественно-политические темы, за квартал от томившихся в ожидании отмашки на старт охотников, медленно перебирая копытами, показалась упряжка из пары измученных белых лошадей, утомленно влекущая за собой старую облупленную карету. А за ней, устало перебирая тяжелыми копытами — четверка гнедых тяжеловозов, запряженная в самый большой арбалет на колесах, который только можно было вообразить на трезвую голову.

— Что это?.. — передумал ворчать, а вместо этого неожиданно для всех, и для себя в том числе, совершенно искренне удивился граф.

Жермон, окрыленный внезапно обрушившейся на него, как гром с пресловутого зимнего неба, репутацией всезнайки и завзятого книгочея, важно прищурился, разглядывая загадочное явление, продумывая веский и авторитетный ответ...

Но в этот самый момент раскидистое осадное орудие, влекомое гнедыми, зацепилось своим краем за край арки и встало намертво.

Утомленные тяжеловозы, не желая искать другого повода для отдыха, мгновенно переглянулись, не исключено, что перемигнулись, пожали могучими плечами и сдались, понурив хитрые морды.

Возница на передке лафета покачнулся, встрепенулся от полусонного ступора, спешно продрал мутные очи и защелкал в воздухе кнутом над склоненными конскими головами, изрыгая страшные эпитеты. Его помощник отчего-то принял их на свой счет[108], моментально скатился с лафета, подхватил утреннюю песню шефа и, не забывая вплетать в нее новые куплеты, кинулся к самовольно занявшему оборонительную позицию орудию. Не придумав ничего иного, он принялся раскачивать тяжелую станину вправо-влево, то ли намереваясь расшатать арку, то ли надеясь, что арбалет, упрямо переживший дорогу, развалится хоть здесь, и тогда проблема устранится сама по себе.

Понаблюдав за борьбой человека с машиной еще с полминуты, возница решил, наконец, к какой из сторон присоединиться, неуклюже сполз с козел и, зябко похлопывая себя по плечам и бокам, направился к полю боя: не вытащу, так хоть согреюсь.

Процессом извлечения/протискивания/доламывания арбалета сбежались любоваться все восемьдесят дворян, столько же коней и сорок собак.

Арка содрогалась и крошилась на головы ретивой команде штукатуркой, раствором и обломками камней[109], но не сдавалась.

Костеи — благородные и не слишком — первые полминуты упивались действом молча, но потом их прорвало. Добрые и не очень советы, пожелания и комментарии, один другого заковыристей, так и сыпались на незадачливых артиллеристов, и те не знали, продолжать ли им сражаться с непокорным орудием, или бросить всё и сбежать от стыда подальше.

Но, увлекшись нежданным развлечением, никто, кроме одного-двух[110] человек не заметил, что облезлая карета с неопознанным полустершимся животным на дверцах остановилась недалеко от них. И на серый утренний свет, не дожидаясь помощи съежившегося и, скорее всего, окоченевшего на запятках бородатого лакея, выплыла непотопляемым дредноутом леди двухметрового роста и веса ему под стать. На глове ее красовалась потрясающая воображение и устои мировой моды широкополая шляпа из черного соболя с белыми меховыми цветами, оранжевыми меховыми же фруктами и чучелом настоящего тетерева.

Единственным, кто углядел и опознал прекрасную незнакомку, стал барон Бугемод.

— Ба!.. — только и сумел обреченно выдавить сразу съежившийся и уменьшившийся в габаритах и напыщенности Жермон. — Ба...

— Здравствуй, Мотик, — проговорила дама звучным мелодичным голосом, привыкшим повелевать и способным, наверное, перекрыть любой грохот на поле боя, где застрявшее чудо инженерной техники могло когда-то употребляться. — Не ожидал, наверное, увидеть здесь и в такую рань бабушку Удава, мой мальчуган?[111]

— Ба...бушка?.. Зачем ты здесь? — округлив глаза, страшным шепотом, разносящимся по всей улице, лихорадочно затараторил барон с высоты своего коня. — Претенденты на престол сейчас отправляются на охоту за гигантским кабаном, и...

— И любимая ба Мотика привезла ему то, без чего это ваше мероприятие превратится в охоту гигантского кабана за претендентами на престол, — с величавым достоинством прогудела старушка и довольно ткнула в сторону подарка черным веером из крашеных павлиньих перьев.

— ЭТО?!.. — челюсть Жермона медленно отвисла, очи выкатились, руки опустились, выронив поводья. — Это... ты... мне?!..

— Тебе, малыш, — нежно прокурлыкала вдовствующая баронесса, неофициальный, но общепризнанный матриарх рода Жермонов, любовно окидывая увлажнившимся взором героическую фигуру Бугемода. — Как я счастлива, что успела к тебе вовремя, что мы нигде не сломались и не застряли!

Жермон нервно подскочил в седле и бросил людоедский взгляд на безуспешно бьющихся вокруг арбалета, словно мухи об лед, слуг бабушки Удава.

— Но, ба!.. бушка... Мне вовсе не... — начал было робко он, но тут же осекся, потому что вдруг осознал, что теперь семьдесят девять пар заинтересованных глаз были устремлены на него: рейтинг сентиментального шоу встречи бабушки и внука молниеносно побил даже такой невиданный аттракцион, как застрявшее посреди столицы в арке Искусств осадное орудие.

Первым нужные слова нашел Брендель.

— Нам чего-то не сказали, любезнейший барон? Мы вместо охоты отправляемся на войну? — невинно похлопав глазками, кивнул он в сторону военного монстра, накрепко застрявшего в проеме неуступчивого архитектурного сооружения.

— И теперь вы пытаетесь прихватить с собой еще и осадную башню? — ехидно поддержал Бренделя Дрягва.

— А где будете делать подкоп под кабана, уже решили? — надул щеки и фыркнул Карбуран.

— Нет, он будет брать его штурмом, лестницы идут со следующим обозом! А из арбалета он будет бить уток! — предположил граф и залился мелким дребезжащим смешком, словно подавая сигнал остальным.

И три четверти охотников демонстративно, но от души расхохотались в адрес медленно заливающегося багровой краской Жермона.

Еще четверть искренне жалела, что такая роскошь им не доступна.

Баронесса выдвинула вперед нижнюю челюсть, распахнула веер и обвела предающуюся веселию братию взглядом наводчика пресловутого арбалета за оптическим прицелом. После этого разящий наповал взор был переведен на внучка.

— Мотик? — музыкальным сопрано проинтонировала бабушка, вскинув домиком выщипанные и подведенные угольком брови, и барон понял, что мосты к отступлению только что были не просто сожжены, но смешаны с органическими удобрениями и разбросаны по дальним полям и огородам.

— Смейтесь, смейтесь, милейшие, — презрительно задрал нос и оттопырил нижнюю губу барон. — Хорошо смеется тот, кто стреляет последним. Спасибо, мадам, вы прибыли очень вовремя! Замечательный экземпляр! Кому, как не нашему роду, знать, как надо избавляться от назойливых вредителей!

И, довольный своей многозначительной отповедью таким назойливым вредителям, барон Бугемод обратил высочайшее внимание на возчиков, все еще пытающихся протиснуть арбалет пятьдесят шестого размера сквозь арку сорок четвертого:

— Эй вы, болваны, прекратите! Да объедьте вы ее по другой улице, раздери вас верява, вы же его сломаете! Сомик, проводи их!

Оруженосец барона торопливо согнал с лица ухмылку, едва не приведшую к летальному исходу[112], кивнул и поскакал к обвисшим в изнеможении на орудии горе-артиллеристам.

— Разворачивайтесь, деревенщины, верява вас раздери!..

Убедившись, что семейная реликвия передана в надежные руки, старушка извлекла из складок собольей шубы резную коробочку красного дерева с инкрустацией из слоновой кости, нажала длинным крашеным ногтем скрытую защелку и откинула крышечку.

После этого на свет из того же кармана появилась длинная, изящно изогнутая ореховая трубка.

Не обращая внимания на окружающих, баронесса с удовольствием набила чашечку курительной смесью. Лакей с тлеющим трутом подскочил незамедлительно, и через полминуты бабушка Удава уже задымляла атмосферу с выражением отрешенного блаженства на морщинистом лике.

Графа Бренделя, судя по ехидному выражению его хитрой мордочки, происходящее только что вдохновило на еще один потрясающе остроумный комментарий, но лишь он собрался его сделать достоянием общественности, как двери управы распахнулись, и в морозное утро дружным, хоть и не совсем стройным отрядом высыпало жюри под предводительством лукоморской четы.

Серафима раздавала избранным наблюдателям последние указания, Иван — сухие пайки.

— ...на запад иду я, Барсюк и Воробейник, на юг — Кондрат с Коротчей и Медьведкой, на север — Спиридон, Комяк и Хвилин...

— А что делают в жюри эти... э-э-э... военные?

— Они не в жюри. Они рядом. Страхование от несчастных случаев на охоте, я бы сказала...

— ...тут хлеб и вареное мясо, а здесь мяса не хватило, и положили рыбу... вяленую... и хотели еще по луковице положить, но лук тоже кончился... а вчера днем из Стеллы хурму привезли... задешево... и вот мы тут посовещались и я решил... только она не совсем зрелая... так сказать... но зато по пять штук!..

Скрученные бумажки с названиями сторон света были извлечены из иванова кармана и на глазах претендентов брошены в шапку Спиридона. Тот старательно свел края своего малахая вместе, яростно затряс его, словно рассчитывал растрясти бумажные трубочки на молекулы, но через минуту — то ли передумал, то ли решил, что цель достигнута — снова раскрыл. Четыре бумажки, прижавшись друг к другу, жалкой кучкой лежали на дне шапки.

— Прошу тянуть жребий, — торжественно пригласил Иванушка.

Четыре руки как четыре голодные кобры метнулись к малахаю, столкнулись над целью, и дошло бы дело до рукоприкладства, если бы не Сенька.

— В алфавитном порядке, господа претенденты, в алфавитном берем!

Руки и их обладатели замерли, впав в ступор.

В алфавитном?..

Это как?

Если бы не один из самых просвещенных людей царства Костей того времени, граф Брендель[113], такое необдуманное заявление могло отложить отбытие охотников на неопределенное время, но он справился, и всего через пять минут претенденты на трон страны Костей узнали, что Брендель идет на восток, Карбуран отправляется на запад, Дрягве достался юг, а Жермон при поддержке затерявшейся пока на соседних улицах артиллерии ищет удачи на севере.

Иванушка, смутно чувствуя, что от него моментом требуется нечто большее, нежели бутерброды с зеленой хурмой, взобрался на коня и произнес небольшую, но запутанную речь, призванную вдохновить участников на охотничьи подвиги.

Закончил он ее традиционным пожеланием:

— ...И, как говорится, ни пуха вам, ни пера!..

Но тут же, подобно кабану из засады, выскочила и обезоружила его одна, но предельно логичная мысль.

Они же на кабана идут охотиться, при чем тут перья?..

Тут же, непрошено, автоматически и мгновенно, всплыл и сорвался с языка запасной вариант:

— В смысле, я хотел сказать, ни хвоста, ни чешуи...

Какая чешуя?!.. Это же кабан!!!

А что у них, у кабанов, там бывает?..

Хм...

— То есть, конечно, ни уха, ни рыла!..

На такой мажорной ноте закончилась официальная часть проводов удалых охотников, и остающиеся в городе члены жюри дали отмашку стартовать.

Время пошло.

Спящий город разбудили и заставили вздрогнуть и перевернуться в своих и чужих постелях голоса четырех серебряных рогов, и охота на исполинского вепря началась.

Четвертый час отряд барона Бугемода продирался сквозь редколесье и кустарник северного склона Кукушкиной горы.

Там, где отряды остальных дворян проскакали бы на полном ходу и не заметили преград, фамильное осадное орудие Жермонов не могло равнодушно пройти мимо ни одного дерева.

Чтобы его охотничья партия продвигалась по лесу хоть со сколько-нибудь значительной скоростью, впереди нужно было бы пустить семь-десять артелей лесорубов-стахановцев. Но лесорубов не было и, яростно скрипя зубами и проклиная все горы, деревья и кусты вместе взятые и каждый по отдельности[114], благо времени у него для этого было предостаточно, барон с тоской окидывал блуждающим взором открывающуюся перед ним картину.

Может, в другое время и при других обстоятельствах ноябрьский лес, припорошенный еще не начавшей таять под бледным дневным солнцем хрусткой морозной крупкой, и вызвал бы у него иные чувства, но только не сейчас, когда один и тот же вид нагло и назойливо мозолили ему глаза на протяжении несколько часов, а окружающие его сосны и осины он уже начал узнавать в лицо.

Еще немного, чувствовал барон, и я начну с ними здороваться.

Или, что самое ужасное, они со мной.

В сорока метрах за его спиной уже почти невидимая[115] лежала дорога. Впереди — вся Кукушкина гора, вообще-то больше похожая на перевернутое блюдце, но для него сейчас — высокая и неприступная, как самый несговорчивый пик самой удаленной горной страны.

С мыслями и чувствами человека, почти законный престол которого со скоростью сорок метров в полдня уплывает у него из-под носа, Жермон наблюдал за отчаянной, но безрезультатной возней расчета с бабушкиным подарком. Если бы сейчас выражение его лица увидел кабан, то тут же скончался бы от разрыва сердца. Но, к несчастью для барона и к счастью для кабана, встреча их откладывалась на неопределенное время, и злополучному Бугемоду оставалось только свирепо оглядывать окрестности и бессильно кипятиться в собственной желчи.

Кони в упряжке орудия рыли копытами землю, пытаясь дать задний ход и выпутаться из зарослей шиповника, возникших перед ними будто из-под земли. Егеря, переквалифицировавшиеся в артиллеристов, безнадежно сыпали проклятьями, уже почти не стесняясь присутствия хозяина. Собаки на одной сворке, оставив всякую надежду на хоть какое-нибудь продолжение так замечательно начинавшейся охоты, сбились в кучу под сухой сосной и оттуда сверлили укоризненными взорами хозяев. Остальные охотники свиты, не смея покинуть своего господина надолго, шагом катались вокруг и старательно делали вид, будто так оно и должно быть, и что если бы охота проходила по-иному, то они бы страшно удивились.

Короче, время неумолимо приближалось к обеду.

Устав слушать уханье и недовольное бурчание пустых со вчерашнего дня желудков, члены жюри обменялись понимающими взглядами и, решив, что даже если охотничья партия совершит героический прорыв и продвинется за час еще на пять метров, то догнать их все равно будет несложно, развели костерок.

С сомнением и неоднократно осмотрев со всех доступных сторон и обнюхав доставшийся им сухой паек, они насадили на прутики и пристроили над огнем черствый черный хлеб вперемежку с глазастой вяленой рыбой и бледно-оранжевыми кусочками твердокаменной хурмы. Каждое их движение сопровождалось косыми завистливыми взглядами команды Жермона.

Были ли томные взоры в адрес чужой трапезы перехвачены бароном Бугемодом, созрела ли вдруг стратегия, настаивавшаяся всё утро, или бурным течением отпущенного времени размыло и унесло благоговение перед несгибаемым матриархом рода, но Жермон хлопнул в ладоши, энергично потер руки — перчатка о перчатку — и торжественно, во всеуслышание объявил:

— Скоро обед...

Поднявшийся оживленный гомон, впрочем, умер через секунду, когда последовало продолжение речи:

— ...а, кроме меня, его еще никто не заработал. Сборище бездельников и дармоедов, ничего не смыслящих в охоте — вот кто меня окружает.

— Но, ваше превосходительство...

— Молчи, Выдрень, и слушай, — сурово сдвинул кустистые брови барон. — Сейчас вы разобьетесь на три отряда, поделите собак и отправитесь искать след. Возчики займутся приготовлением еды на всех. Через два часа я жду вас на этом месте с докладами. Вопросы есть? Нет? Так проваливайте, раздери вас верява, не стойте, как пни!!!

Пять минут спустя вокруг упрямого арбалета не осталось никого, кроме барона, его оруженосца Сомика, орудийного расчета — возчика и двух лохматых парней глуповатого вида, и нетерпеливо поглядывающих на неспешно поджаривающийся обед членов жюри.

По распоряжению Бугемода оруженосец и возчик тоже развели костер, подвесили над огнем двадцатилитровый котел, извлекли из дорожных мешков бурдюки с водой, почищенные овощи, порезанной мясо и занялись приготовлением охотничьего рагу[116]. Сам же барон, натура деятельная и праздности не переносившая в принципе, спешился, встал рядом, скрестил руки на груди и принялся руководить процессом.

Учитывая его настроение, бедным поварам не удалось сделать правильно ни одного движения. Дрова в костре были не той породы, не того размера и степени сухости. Котел был подвешен то криво, то косо, то высоко, то низко, то вверх ногами. Воды в него было налито то слишком мало, то слишком много. Овощи крошились то слишком крупно, то слишком мелко. Картошку бросили вперед морковки. Мясо положили слишком рано. Посолили слишком поздно. Упустили в котел ложку. Половник. Шапку. Уронили в рагу целую луковицу. Просыпали на землю приправы. Собрали их вместе с травой, листьями и землей. Встали не тем боком не с той стороны...

Когда затравленные кашевары, истерично вздрагивающие при каждом баронском вдохе, уже всерьез обдумывали, прыгнуть им в этот котел самим, или сунуть туда его превосходительство, энергичному барону пришла в голову новая мысль, и он вдруг и сразу потерял к ним всякий интерес.

Разве приготовление какой-то еды — достойное занятие для будущего правителя целой страны? Настоящего царя, каким, без сомнения, он собирался стать через полторы недели, должны волновать настоящие дела государственной важности: охота, маневры, войны и... и...

И слегка расфокусированный взор предавшегося мечтаниям барона упал на то, чего старательно и целенаправленно избегал последние несколько часов.

Охота, маневры и война. Охота и война...

Жермон застыл с задумчиво-озадаченной физиономией, чувствуя, что идея притаилась где-то рядом, и не желая спугнуть нечастую гостью в незнакомом помещении... И тут его озарило понимание всей провидческой гениальности вдовствующей баронессы.

Охота как война!!!

За гигантским кабаном не надо гоняться как за простой свиньей! Найти его — даже не половина дела, а всего лишь десятая часть. Главное — убить, а если слухи о его размерах правдивы, простой рогатиной это будет сделать невозможно. Значит, его надо найти и загнать под выстрел арбалета! Вот каков был план бабушки Удава!

Но не был ли он испорчен за время, проведенное в пути? Не расшатались ли крепления? Не ослабли ли канаты? Не заклинивает ли лебедку? А в городе?.. Его же едва не сломали в этой дурацкой арке!

Действовать надо было немедленно.

— Эй, вы! — властно уперев левую руку в бок, правой он махнул артиллеристам, предусмотрительно спрятавшимся от высочайшего неудовольствия под елочкой и самодовольно наблюдавшими за суровыми испытаниями кашеваров. — Ваша машина исправна?

— Исправна, ваше превосходительство, — обреченно вздохнув, выбрались они из укрытия и склонили головы.

— Проверьте и покажите, — распорядился Жермон.

— Прямо здесь? Так ведь лес кругом, — недальновидно попытался образумить хозяина один из парней.

Не исключено, что если бы вся баронская свита думала день и ночь, без перерыва на обед и сон, они и смогли бы придумать что-нибудь, что разъярило бы Бугемода быстрее и сильнее. Но вряд ли.

— Болваны!!! Остолопы!!! Безмозглые чурбаны!!! Тупицы!!! — возопил Жермон, обращаясь к равнодушно сереющему сквозь кроны деревьев небу. — А где, по-вашему, мы будем стрелять в кабана?! В Постолке?! В городе?! У тебя в огороде?!..

Под безостановочным градом язвительнейших вопросов и предположений касательно всех аспектов их рождения, жизни и умственных способностей, артиллеристы вскочили и кинулись готовить арбалет к залпу с такой скоростью, будто кабан уже несся на них сквозь кусты и подлесок.

Жюри перестало отплевываться от горячей, вяжущей рот хурмы с запахом подгоревшей вяленой рыбы и, как один, принялись следить за суетой вокруг осадного деревянного чудовища.

— ...Крути, крути давай, на полную, не лодырничай, раздери тебя верява! — не терпящим возражений басом командовал барон расчетом.

Оба парня, пыхтя и обливаясь не по сезону потом, как заведенные вертели рукоятку лебедки, натягивающую канат-тетиву. В направляющем желобе уже покоилась, уставившись в небо, стрела — толстенный кол, обожженный для твердости с острого конца: отпускай защелку и стреляй. Арбалет, несмотря на возраст, отсутствие боевых заслуг и дальнюю дорогу находился в полной готовности к чему угодно.

Удовлетворенный проверкой Жермон облегченно выдохнул, с утомленным, но счастливым видом откусил от зажатого в кулаке охотничьего расстегая половину[117] и отошел на шаг, первый раз за день со спокойной душой любуясь подаренным дальновидной бабушкой супероружием.

Хвилин, Комяк и Спиридон, еще десять минут назад ускоренно дожевавшие из своего обеда то, что было съедобно и медленно — то, что съедобно не было[118], сплоченным гуртом подошли к машине и теперь с видом ведущих экспертов оборонно-нападательной промышленности ходили вокруг, разглядывая простой надежный механизм, простукивая дубовые балки и попинывая массивные колеса.

— А что, завалит такая кабана? — степенно поинтересовался мнением приятелей Комяк и, задумчиво прищурившись, пощелкал ногтем по басовито загудевшему канату.

— По-моему, завалит, — сделав еще один круг и заглянув зачем-то под лафет, уверенно вынес вердикт Хвилин.

— А, по-моему, нет, — неожиданно прищурился, склонил голову набок и стал делать руками загадочные жесты Спиридон.

— Это почему еще?! — закашлялся барон, чуть не подавившись охотничьим осетринным заливным, и с неприязнью и подозрением уставился на солдата.

— Да потому, — снисходительно пожал могучими плечами гвардеец. — Стрела у вашего баронства вот так торчит, торчмя, и стало быть, полетит она вот такочки, горкой...

Поискав глазами, где бы воплотить свои мысли во что-нибудь материальное, он повозил ногой пятьдесят шестого размера по земле, расчищая площадку соответственных габаритов, подобрал рядом палочку и принялся чертить.

— Вот, глядите. Вот это арбалет....

В замороженной пыли появилось не сравнимое ни с чем[119] изображение.

— Вот стрела на этой штукуёвине лежит. Если тетива натянута до отказа, как сейчас, и ее отпустить, то она полетит где-то вот так...

— Ну? — нетерпеливо нахмурился Жермон и раздраженно оглянулся. — И кто мне там в ухо пыхтит?

— Простите, ваше превосходительство!.. — испуганно отпрыгнул возчик, которому места в первом ряду вокруг импровизированного планшета не хватило.

— ...а вот это — кабан... — бессовестно соврал Спиридон, продолжая рисовать.

На самом деле больше всего существо, возникшее на земле, походило на дыню-мутанта на четырех огурцах.

— ...Наши, кто его видел, говорят, что в холке он метра три будет...

— У страха глаза велики! — отважно хмыкнул из-за спины барона Сомик, не выдержав искушения и оставив неспешно закипающий обед без присмотра.

— Я погляжу, какие у тебя, парень, глаза станут после того, как он тебе под зад пятаком наподдаст, — сурово вступился за друзей Спиря. — А сейчас я не про это вам талдычу, а про то, что ежели кабан будет стоять здесь, а стрела полетит так... то ему подпрыгнуть надо будет, чтобы под острие попасть!

— Хм... — сжал квадратный подбородок в пятерне барон. — Хм. Хм. Хм... Да кто мне там ояпть в ухо пыхтит!..

Дальше события развивались сумбурно, но энергично.

Все оставшиеся на прогалине приняли живейшее участие в регулировке арбалета, обсуждении углов, траекторий, скоростей и особенностей сопротивления материалов и диких вепрей. Барон, оруженосец, трое членов жюри, двое артиллеристов и возчик ошалело, с горящими неземным огнем рационализаторства и изобретательства очами носились от орудия к росшей не по минутам, а по секундам проплешине со схемами и, уже почти не взирая на чины и ранги, орали друг на друга:

— ...так она у тебя мимо пойдет!..

— ...выше, выше поднимай!..

— ...кто мне пыхтит в ухо?!..

— ...а ежели он бегом помчится?..

— ...а коли свернет?..

— ...угол положе надо, тебе говорят, дубина стоеросовая!..

— ...сам стоеросовая!..

— ...да кто мне там всё время в ухо пыхтит, а?!..

— ...навесом, навесом надо попробовать!..

— ...крути, крути ту штукуёвину, мало еще!..

— ...если он отсюда, скажем, приближаться станет, то надо поправку взять...

— ...ага, на ветер!..

— ...нет, на дурака...

— ...да какой идиот мне опять пыхтит в ухо?!.. Меня это бесит!..

Едва не стукаясь склоненными головами, люди склонились над новым чертежом в мерзлой пыли.

— ... да кто там опять пыхтит в ухо?!.. Еще раз кто хоть рядом дыхнет — получит в зубы!..

— ...совсем прямо нельзя — в дерево попадет!..

— ...калидор искать надо, калидор!..

— ...на метку выводи, вон та эту...

— ...на эту?..

— ...на какую, на какую?..

— ...отвянь, потом покажем...

— ...ага, давай, расстояние вроде подходящее...

— ... в ухо не пыхти, дубина, последний раз говорю!..

— ...а если натяжение ослабить?..

— ...куда еще — и так прямая наводка!..

— ...на метку?..

— ...да на нее, на нее...

— ...на какую, на какую?..

— ...да отвянь, говорю...

— ...а если приподнять еще?..

— ...вскользь пойдет...

— ...не пойдет так, пошли, нарисую, как надо!..

— ...ерунда, не так надо...

— ...чешуя!..

— ...опять пыхтишь, болван?! Да сколько можно!.. Ох, предупреждал я, раздери тебя верява!!!..

Раздраженно, словно его оторвали от самого важно на Белом Свете занятия, Жермон сжал кулак, размахнулся и, не глядя, ударил тупоумного пыхтельщика, несмотря на все предупреждения, снова нахально расположившегося у него за левым плечом.

Кулак скользнул по чему-то мокрому и горячему, застрял вдруг, и вся рука взорвалась острой раздирающей болью. Барон охнул и гневно обернулся, готовый рвать и метать — естественно, клочки своего зарвавшегося обидчика... И застыл.

Он обещал дать в зубы тому, кто будет у него пыхтеть под ухом — и сдержал свое обещание.

Прямо перед его носом его же руку держали, медленно сжимая, самые огромные зубы, которые он когда-либо в своей жизни видел или воображал. И принадлежали они колоссальному бурому, с грязной тусклой свалявшейся шерстью, медведю.

Мутные, полубезумные, наливающиеся кровью глаза вперились сверху вниз в побелевшую, как снег, физиономию Жермона, смрадное дыхание облаком пара ударило в нос подобно ковшу золотаря, а над постаравшейся вдавиться в плечи буйной баронской головой многозначительно зависла когтистая лапа размером с бревно,.

— Развери... тебя... дерява... — только и смог выдавить остолбеневший барон Бугемод перед тем, как совершил деяние, настоящего охотника — ни за престолом, ни за кабаном — не достойное.

Он лишился чувств[120].

Группа баллистической экспертизы, отвлеченная от тонких расчетов неожиданно накрывшим их телом барона, недовольно подняла головы, и...

— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!..

...бросилась врассыпную с низкого старта с такой скоростью, что медведь опешил, ошалело моргнул и, не выпуская руки Жермона из пасти, сел.

Порыв шального ветерка налетел вдруг со стороны дороги, в ноздри задремавшим было лошадям ударил запах зверя, и обуянные первобытным ужасом, кони взвыли, взвились на дыбы и рванули, что было сил.

Иноходцы барона и его оруженосца скрылись из виду почти мгновенно, побив личным примером теорию, что живое существо не может развить скорость от нуля до трехсот километров в час за две секунды. Ездовым лошадям потребовалось на тот же самый подвиг на две секунды больше — постромки, всё-таки, были новые, из моченой бегемотовой кожи.

Внезапный треск, визг и топот толчком вывели медведя из ступора — и прямиком в ярость. Проревев сквозь сомкнутые зубы что-то похожее на "деряваразвери", он поднялся на задние лапы, свирепо ударил передними воздух, будто незримого врага, покачнулся, потерял равновесие, опустился на четвереньки и, неистово рыча, принялся топтаться на месте и исступленно мотать мохнатой башкой.

Забыв при этом выпустить барона.

Обмякшее двухсоткилограммовое тело злосчастного претендента на костейскую корону летало вправо-влево, словно тряпичная кукла, изредка задевая деревья, а лесное чудовище с каждым взмахом огромной головы все свирепело и свирепело, и безумный хриплый рев, казалось, уже заполнил до отказа лес, и громадными, сдирающими кожу волнами начал стекаться и заливать город.

Еще несколько секунд — и бедному барону конец... Но тут из-под откоса, без кровинки в лице, но с мечом в сжатом до судороги кулаке выскочил Спиридон и с отчаянным воем, почти заглушившим медвежьи рулады, бросился на гигантского зверя. Опешив от такой наглости, тот подавился собственным рычанием, попятился, отступая на несколько шагов, остановился, упрямо мотнул бароном...

Почти двухметровая фигура Жермона в краткую секунду промелькнула мимо острия стрелы. Сталь замкá вспыхнула ослепительным зеленым огнем, разлетаясь на куски, и кол — прямой наводкой — точно ударил в ту самую загадочную метку, куда так тщательно нацеливали его несколько минут назад артиллеристы.

Разбрасывая горящие ветки и уголья.

Двадцатилитровый котел с медленно подгорающим рагу, подброшенный вонзившимся в кострище бревном, подлетел, кувыркаясь, и смачно плюхнулся под задние лапы остервеневшего монстра, щедро выплеснув ему в тыл то содержимое, которое еще не успело прилипнуть к стенкам.

Чудище взвыло дурным голосом, и, выплюнув недогрызенную жертву, очертя башку ринулось в лес, ломая, сметая и круша всё на своем пути.