Срочно требуется царь (одним файлом)

* * *

Никто не верил в понятие "солнечный ноябрьский день" до такой степени, что к вечеру тот перестал верить в самого себя.

Часа в три пополудни поднялся ветер, невесть откуда набежавшие тучи за полчаса замазали фиолетовой синевой голубое еще недавно небо, подступил легкий морозец, и повалил редкий, как крылья слона[166], снег. А на душе у Сеньки было светло и радостно, и хотелось ей петь, танцевать и колотить медведеобразного Спиридона по спине кулаками[167], потому что полчаса назад громадный, лохматый грубиян Спиря признался ей в любви.

В любви к одной очень достойной девушке по имени Ластонька, которая живет недалеко от управы, работает в пекарне под руководством самого министра хлебобулочной промышленности Хруща, и на которой он хочет жениться сразу, как только эта суматоха с выборами монарха уляжется.

Не то, чтобы он выдал это признание добровольно — сначала гвардеец попытался исподтишка улизнуть из-под опеки царевны, и только будучи пойманным в десяти метрах от отведенной ему в управе комнаты, припертым к стенке, взятым за пуговицу на животе и почти утащенным по месту постоянной прописки, был вынужден рассказать всё.

Неизвестно, какой реакции он ожидал, но буйный и абсолютно искренний восторг Сеньки ошеломили его до такой степени, что он согласился пойти к своей суженой в ее сопровождении.

О чем сейчас, постепенно придя в себя под порывами ветра и снега, начинал потихоньку жалеть.

— ...А я говорю, вашвысочество... Серафима... что там было какое-то недоразумение. Чокнутые какие-то собрались, слова сказать не дали — сразу набросились, — упрямо бубнил Спиридон, неловко втянув перевязанную чистой тряпицей голову в воротник и сконфуженно озираясь по сторонам, словно опасаясь увидеть на лицах прохожих издевательские насмешки над своим нелепым положением охраняемого девицей. — И не надо за мной следить никому. Тем более, вам... тебе, то есть... Тоже мне — девку на выданье нашли!.. Разве что в нужник за ручку не водят! Шагу одному ступить не дают! В комнату Макарчу на какой-то крендель подселили, а он храпит, как лошадь!.. И так башка трещит, ребра ноют, руку тянет, ключицу от этого кирпича ломит, так еще от его рулад последнего сну лишился! И перед Ластонькой мне же стеснительно: что я, инвалид какой — ходить со мной везде?!

— А кирпич с крыши на тебя тоже просто так упал?

— В смысле? — споткнулся и остановился от неожиданности постановки вопроса Спиридон.

— В смысле, почему он на Кондрата не упал, или на Ивана, или на Прохора?

— Так он же это... кирпич... ему до потолка на кого падать!

— Вот и упал бы на них. Почему на тебя?

— Так рассуждать, вашвысочество, так можно сказать, что и лошадь специально понесла, чтобы меня зашибить!

— Лошадь? — забеспокоилась Сенька. — Какая лошадь?

— Да вчера днем, когда я из управы шел, на Незваном спуске лошадь с телегой понесла, едва за подоконник уцепить успел, подпрыгнул — то снесла бы, окаянн...на...я... А что ты... вы... ты... на меня так смотришь? Скажешь, ее тоже дворяне науськали?

— Четыре, — тихо проговорила Серафима. — Раз, два, три, четыре.

— Чего — четыре? — настал черед Спиридона беспокоиться.

— Четыре раза. За пять дней.

— Да перестань ты выду...

— Спиря, — сурово свела брови царевна. — Сколько раз за то время, пока не прибыли эти стервятники, на тебя падали кирпичи, наезжали лошади и наваливались в темноте полудурки с кистенями или ножами?

— Н-ну... Это... Как бы... Н-не помню... но...

— Вот я говорю, Спирь, что, во-первых, не было это никакой случайностью, во-вторых, что на тебя в самом деле готовились покушения, и, в-третьих, не надо так озираться — поверь мне на слово, что я смогу защитить тебя ничуть не хуже Макара или Ивана.

— Защитить!.. Меня!.. — задетый за больное, Спиридон снова встал посреди тротуара и страдальчески воздел здоровую руку к серому низкому — потянись и достанешь — небу. — Да про то же я вам... тебе... уже второй день толкую!!! На кой пень меня защищать!!! Кому я нужен, чтобы на меня покушаться!!! Кто я такой?!

— Некоторые думают, что ты — последний настоящий наследник престола, — спокойно сообщила Сенька, со скрещенными на груди руками невозмутимо пережидая очередной — десятый за день, не меньше — всплеск эмоций бедного, готового взвыть от самоотверженной товарищеской заботы гвардейца. — И, слушай, Спирь, тебе не кажется, что из тебя бы вышел лучший царь, чем из сливок местного общества?

— Сливки — то, что слили... что на поверхности плавало... — сумрачно пробормотал гвардеец и серьезно глянул на своего сопровождающего. — Нет. Из них, не спорю, цари получатся — не конфетки, но из меня еще хуже.

— А, может, нет? — хитро прищурилась в ответ Сенька. — Может, в тебе скрыт кладезь премудрости и предприимчивости, который только и ждет момента, чтобы пролиться на жаждущих верноподданных благословенным дождем?

Спиридон опешил, и едва не поскользнулся.

— Что... во мне скрыто?..

— Я говорю, может, ты умнее, чем кажешься, — ворчливо повторила комплимент царевна, и солдат вздохнул с облегчением.

— Нет. Я не умнее. Вернее, я умен ровно настолько, чтобы понять, к чему твое высочество опять клонит, и я всё еще говорю нет. Плохим царем я быть не хочу. А хорошего из меня не выйдет. Вот как ты думаешь, почему, скажем, дед Голуб пошел в артисты, а не в кавалеристы, предположим? Правильно. Потому что знал, что если он пойдет в кавалеристы, то получится у него полная эта... э-э-э... обратная сторона живота. А вот артист из него вышел замечательный, если вечер бренделевской пьянки вспомнить. Полезный. А я в государственных делах даже не ноль. Я — два ноля. И я не только не могу — я не хочу. Так что, извини, Серафима Батьковна, прости, родной народ, но никудышных правителей и без меня хватает. Я лучше справным солдатом останусь. Ведь то, что твоя образина смахивает на кого-то другого, еще не значит, что ты этим самым другим можешь стать.

— Человек, если постарается, может всё!

— Да не могу я этим вашим Мечеславом быть, не могу, я же нутром чую!..

— Ерунда. Если ты согласишься, мы за два счета всё вверх ногами перевернем, и свидетелей тебе организуем, которые у колыбели твоей стояли и в лицо тебя запомнили! И пропади оно всё пропадом! Соглашайся!

— Нет!.. Ну не моё это! И всё остальное — дурацкое совпадение, то бишь, случайность! И не говори при мне больше этого слова!..

— Какого из них? — уточнила Серафима.

— На букву "ц", — хмуро буркнул Спиридон.

Но Сенька, раз уж такой разговор зашел, так легко отпускать его не собиралась, и попробовала пробить брешь в обороне противника с другого фланга.

— Ты картину с дельфином, который акула, видел?

— Ну и что? — хмыкнул Спиря. — Карасич, вон, на матушку Гусю похож, так что теперь?

— Он ее внучатый племянник, я спрашивала, — довольно заявила царевна. — А ты не просто мордой лица на тот портрет смахиваешь — там еще и родинки твои одна к одной прописаны! Не бывает таких случайностей, Спиря, не бывает!!!

— Так что моему царскому величеству теперь делать прикажете?!..

— Перестать махать руками, подобрать шапку и идти дальше — на нас, вон, уже люди таращатся — думаю, поди, цирк приехал, и клоуны сбежали. Тебя, между прочим, невеста ждет. Потом договорим. Если надумаешь. Насильно царем не будешь, это даже я понимаю.

Смущенный Спиридон прикусил губу, быстро подхватил с мостовой шапку, незаметно слетевшую с увеличившейся в размерах перебинтованной головы, и стыдливо, искоса глянул на быстро собиравшуюся впереди, на углу Иноземной и Сахарного проулка, толпу.

К своему облегчению, быстро сменившемуся удивлением, а потом и тревогой, он обнаружил, что взбудоражено переговаривающиеся горожане смотрели не только и не столько в его сторону, сколько...

— ...в Сахарный!..

— Там!..

— Не может быть!..

— Глаз вырву — там он, чесслово! Вот такенный!

— Врешь, поди.

— Сходить бы, поглядеть?..

— Жутко... чевой-то... Душу тянет...Сам иди.

— Нашел дурака!

— Надо этих позвать... охотников... или гвардейцев... или солдат баронских-графских...

— Нельзя же так вот так просто так посреди бела дня... темной ночи... зверье лесное посередь города разводить!..

— Ох, страсти-то, страсти-то какие...

Неладное теперь почувствовала и Серафима.

Бросив своего подопечного на полпути, быстрым решительным шагом приблизилась она к неуверенно переминающейся с ноги на ногу в сгущающихся сумерках толпе[168].

— Что случилось? Что за митинг? — не давая опомниться, начала она опрос разволновавшихся не на шутку свидетелей.

— Ваше высочество!!! Царевна-матушка!!! — обрадовано посрывали шапки опрашиваемые. — Вы как раз вовремя пришлися!!! Там, в Сахарном, медведь сидит!!!

— Кто?.. — опешила матушка-царевна.

— Ведьмедь, глаз вырву, ведьмедь настоящий! — высунулся из-за спины женщины в полосатом тулупчике мальчишка лет девяти. — Я сам видел! Вот такенный, говорю! А никто не верит! А он меня в пять раз, наверно, выше! Или в десять! Или даже в двадцать!.. В подворотне прячется! И орет!

— Что орет? — уточнила Серафима, предварительно добросовестно убедившись, что лесной хозяин двадцати пяти метров росту не маячит над крышами домов Сахарного проулка.

— Воет, то бишь, вашвысочество, — слегка заикаясь — то ли от природы, то ли от нервов, перевела мальчишкина мать, сурово заталкивая своего не в меру говорливого отпрыска обратно за спину — от греха подальше.

— Медведи не воют, — с сомнением покачал головой Сенька. — Может, это собака была?

— Да ведьмедь же, тетенька царевна! — высунулся уже из-за другого бока матери и чуть не плача, сорвал шапку и прижал ее к груди мальчишка. — Ей-же ей, ведмедь! Глаз вырву, сам виде...

И тут, словно в подтверждение слов малолетнего свидетеля, откуда-то из невидимых переходов и проходных дворов Сахарного пахнуло холодным, пронизывающим насквозь беспричинным ужасом, и до содрогнувшейся в унисон толпы донеслось тяжелое низкое ворчание, закончившееся хриплым раскатом рыка.

Пацаненок захлопнул непроизвольно распахнувшийся рот обоими ладошками и моментально нырнул в самое надежное убежище — за мамкину спину.

— Сейчас посмотрим, пацан, что там за ведьмедь у вас завелся, — заговорщицки подмигнув на ходу вытаращившей испуганно очи матери, мимо сдавленно ахнувших горожан, с мечом в руке в переулок устремился Спиридон.

И при виде него такое банальное явление, как громадный медведь в центре города, мгновенно было забыто.

Толпа разом вскипела.

— Это он!

— Он!

— Глаз вырву — царь всамделишный!!!

— Тот самый!

— Царевич Спиридон!!!

— Самолично!!!

— Он с медведем-то с тойным чичас разберется!

— А кабыть задерет его ведмедь?!

— Не боись! Медведь — зверь царский, его не тронет, предание такое, мне бабка сказывала!

— А кабыть таки тронет, тадыть чего?

— Да не тронет, тебе говорят!

— А ну кабыть?..

— Да вот заладил, долдон — кабыть да кабыть!..

— Кабыть тронет — примета плохая, вот чего...

— Стало быть, царь-то наш Спиридон — ненастоящий!..

— И весь род их и впрямь проклят...

— Как граф с баронами талдычат?

— Ага...

— И верно тогда нового царя нам надо, из ихней породы...

— Спиря, стой!!! Медвежатник, ёшкин трёш!!! Стой, кому говорят!!!.. — отчаянно выкрикнула Серафима, выхватила меч, выудила на бегу из-за голенища сапога метательный нож и, что было сил, рванула за охраняемым объектом по булыжнику, скользкому от слежавшегося и начинающего подмерзать мокрого снега.

Как только Иноземная осталась за спиной, на переулок, вопреки всем законам погоды, откуда ни возьмись, стал быстро опускаться рваными клочьями промозглый туман, словно выпотрошили старую перепрелую перину водяного.

Возбужденно-испуганный гомон толпы позади мгновенно пропал, исчезли быстрые уверенные шаги Спиридона впереди, и только странный булькающий рык всепроникающим горным потоком раскатывался между гладких каменных стен, отражаясь от карнизов и выступов и угрожающе усиливаясь по мере приближения к его источнику. Усиливалось с проклятым туманом и беспричинное[169], но отупляющее, ослепляющее и позорно сковывающее первоначальную прыть царевны вязкое чувство страха.

Смахнув рукавом тулупчика со лба то ли липкую прядь тумана, то ли холодный пот, Серафима мельком успела подумать, что коварный мальчишка злонамеренно преуменьшил размеры затаившегося в проходном дворе зверя, как белесая муть внезапно закончилась.

И царевна оказалась носом к спине замершего в нелепой позе и подозрительно молчаливым Спиридона.

А уж его нос располагался в непосредственной близости к носу исполинского медведя.

Если бы он поднялся на задние лапы и оказался раза в три выше самой высокой крыши Сахарного, Сенька бы не удивилась.

Непонятная апатия вкрадчиво, но быстро окружила и охватила ее, исподтишка вползла во все чувства и мысли и растворила их, словно сахар в кислоте. Воинственно поднятая рука медленно и как-то сама собой опустилась, пальцы безвольно разжались, меч упал на мостовую, обледеневшую под внезапным приступом жгучего, пронизывающего холода, и глухо звякнул о валяющийся под ногами меч гвардейца.

Такого не убить... От такого не сбежать... Это конец нам всем...

Но этот запах!

Косматое чудовище перестало рычать, прищурилось, будто прицеливаясь, и сделало шаг вперед, потом назад, потом еще два шага, глубоко врезаясь стальными двадцатисантиметровыми когтями в мягкий серый булыжник.

Ну и когтищи... Махнет — и голова с плеч долой... Пойдут клочки по проулочку...

Но как же от него воняет-то, ёшкин трёш!

Медведь остановился, словно удовлетворенный образовавшейся дистанцией и многообещающе оскалил пасть размером с устье лукоморской печки, с садистским удовольствием демонстрируя невероятные клыки, каждый размером с ее меч.

Пополам перекусит — и не заметит... Хорошо... Мучаться меньше... Раз — и готово...

Ну, и несет же от него всё-таки! И ведь чем-то родным тянет-то, самое-то главное! До тошноты знакомым! До рвотного рефлекса, практически!

Монстр, оставив дальнейшие попытки впечатлить или запугать своих противников[170], неуклюже поднял лапу с жутчайшего вида когтями и неловко махнул ею в сторону гвардейца, застывшего, как изгнанное из музея изваяние.

Послышался влажный треск раздираемой, словно бумага, овчины Спиридонового тулупчика, слабый вздох самого солдата, и раздраженное ворчание медведя: целился он явно не в руку.

Ничего... Следующий мах будет куда надо... А потом придет и моя очередь...

Кошка сдохла — хвост облез, унесли ее в подъезд, привязали к потолку, и...

КОШКА!!!

ПОДЪЕЗД!!!!!

От него же несет нашими лукоморскими подъездами!!!

От неожиданности Сенька вздрогнула, покачнулась, поскользнулась на ледяной корке и автоматически ухватилась за целый еще рукав отрешенно взирающего на второй замах чудища Спиридона. Выкрикнув отчаянное "Ё!!!..", она попыталась было извернуться, устоять...

Но слишком поздно.

Голова ее сквозь шапку смачно встретилась с булыжником, спина точно накрыла расположившиеся аккуратной кучкой мечи, а ноги в идеальной подсечке выбили опору из-под неподвижного Спири, покорно таращившегося на неотвратимо приближающиеся к его лицу когти.

И гвардеец так же безропотно и смиренно, как стоял, солдатиком грохнулся на мостовую.

Медведь тоже не успел ничего ни понять, ни изменить.

Огромная лапа, не встретив на описываемой траектории ожидаемого сопротивления в виде головы жертвы, разрывным снарядом пролетела поверху, ударила хозяина по плечу и вдруг сбила его со всех остававшихся не задействованными трех ног сразу.

Нет, конечно, ноги задние, имевшие более надежную опору, чем передняя часть зверя, попытались сохранить статус-кво, но битва их с выведенной из равновесия грудью и башкой была короткой и неравной. И уже через секунду вся громадная медвежья туша валялась на льду, уморительно-неподражаемо дрыгая всеми четырьмя... нет, шестью... восемью!!!.. лапами и так выражаясь на вполне человеческом языке, что если бы Серафиме больше нечем было сейчас заняться, то она бы попробовала покраснеть.

А в подворотне, за спиной поверженного медведя, стал четко виден прижавшийся левым плечом к стенке человек вполне обычной наружности[171]. Крепко зажмурив глаза, он что-то горячо нашептывал, не сводя глаз с зажатого в пальцах темного томика, едва заметно кивая при этом головой и чуть притопывая в такт. И что-то торопливо подсказывало Сеньке, что бормотал он явно не сонеты.

Чувство благородного возмущения взорвалось в Серафиминой душе жаждой глубокого морального удовлетворения, или хотя бы мести и крови и, не раздумывая более ни мгновения, она вскинула руку с так и не выпущенным из пальцев ножом[172].

Через долю секунды застигнутый врасплох колдун вскрикнул и выпустил из рук книжечку, вдруг разлетевшуюся на десятки хрупких пергаментных страниц прямо перед сосредоточенным лицом.

Остатки страха, холода, безразличия и обреченности, оставшись без поддержки, неуверенно замерли, дрогнули, отшатнулись, смешались в одно изумленно-сконфуженное чувство и испарились, как мороженое на сковородке. А маг, оставшийся вдруг с дрожащими пустыми руками, одним шальным взглядом правильно оценил оперативную обстановку, оттолкнулся от стены, развернулся и со всех ног бросился прочь, подскакивая и подпрыгивая на бегу, как испуганная курица[173].

— Стой, гад!!! — проревела царевна не хуже любого медведя и лихорадочно забарахталась на льду, пытаясь подняться.

Через несколько мгновений, когда, наконец-то, ей это удалось[174], узкая спина обладателя распущенного на листочки фолианта уже мелькала почти в конце арки проходного двора, длинной, как голенище модельного ботфорта.

— Врешь, не уйдешь!!! Шкуру спущу!!! Уши отрежу!!! — громко пообещала вслед ускоренно удаляющемуся труженику оккультный наук Серафима, выхватила из рукава еще один метательный нож и кинулась в погоню.

Неожиданный шум схватки за спиной заставил ее затормозить и остановиться в десяти метрах от только что покинутой неведомой зверюшки[175].

Издалека ей показалось, что таинственное животное так же таинственно пропало, как и возникло, а вместо него появились два человека, которые теперь пытались то ли задушить, то ли запинать третьего. Третий энергично против этого возражал, но силы были явно неравны.

Сенька взвыла от обиды, что их со Спирей обидчика сегодня поймать не придется, наугад запустила в скользящую, падающую, но неуклонно удаляющуюся законную добычу ножом, услышала, как тот зазвенел по камням мостовой далеко впереди удачливой мишени, плюнула с досадой в ту же сторону[176], и кинулась назад.

— У-у-у-у-у-у!!!.. Убью-у-у-у-у-у!!!.. — неистово проревела царевна, и от вызванного эффекта сама едва не споткнулась и не прикусила язык.

То ли акустика в переходе была почище, чем в Большом Лукоморском театре, то ли еще не до конца рассеялось остаточное действие заклинания неведомого мага, но шальной Сенькин вопль, пойманный в арке, усилился, умножился и разросся до размеров пресловутого медведя в считанные мгновения, сбивая с ног, срывая штукатурку с лепнины и циркулярной пилой разрезая барабанные перепонки.

— А-а-а-а!!!!!!.. А-а-а-а-а-а!!!!!!.. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!.. — и две фигуры в проулке, словно подпружиненные, вскочили и рванули вперед и прочь, так, словно под ногами у них была не обледеневшая корка, а олимпийская гаревая дорожка.

— Стой!.. Стой!.. Стой!.. — отчаянно пытаясь приподняться на колено, рычал третий человек и тянул им вслед руки — но тщетно.

— Ну-ка, иди сюда!.. — яростно стиснув зубы и подхваченный с мостовой наугад меч, Серафима бросилась к оставшемуся, полагая, что это один из нападавших на них злодеев, но сегодняшний вечер в ее гороскопе явно был расписан как "полный разочарований".

С тротуара на нее глянула насупленная недовольная физиономия Спиридона.

— Я же их обоих поймал!.. — отчаянно морщась и безуспешно пытаясь подняться, горько пожаловался он. — Надо ж тебе...вам... твоему высочеству... было так орать!.. Они ж в один секунд от ума стали! Рванулись, как оглашенные! Где ж тут с одной рукой удержать!

— А со второй что? — моментально позабыла про засаду и встревожилась по новому поводу Сенька. — Ключица? Бок? Вывих?

— Да...

— Что — да? — с напором врача-реаниматора со "скорой помощи" уточнила царевна.

— Всё — да... — неохотно признался Спиридон. — И локоть теперь еще... который медведь когтями задел...— болезненно кривясь и морщась, опустил очи долу и нехотя признался гвардеец. — Кстати, куда он подевался?

— Кто? Медведь? — спохватилась Сенька. — Вон валяется. Вернее, всё, что он него осталось.

Спиридон приподнялся неловко на здоровом локте, вытянул шею, вытаращил глаза и художественно присвистнул:

— С дуба падали листья ясеня...

В ответ на непонимающий взгляд царевны он слегка смутился, похлопал ресницами и сконфуженно промямлил продолжение:

— Ничего себе, ничего себе...

Но Серафима на его смущение внимания не обратила.

— Ты почему не встаешь? — встревоженно нахмурилась она и уставилась на гвардейца, неуклюже, но изо всех сил пытающегося скрыть факт, что встать-то он и не может.

— Да... нога еще... зачем-то болит... — как можно беззаботнее проговорил он, и даже попробовал легкомысленно махнуть разодранной рукой.

— А точнее? Нога — понятие растяжимое, — взволнованно уставилась на Спиридонов сапог, словно человек-рентген, Сенька.

— Вот и растянул... надеюсь...

— Погоди, не шевелись, я сейчас позову на помощь, носилки...

Но помощь уже даже не шла — бежала сама.

Колдовской туман рассеялся уже по всему переулку, словно его и не было, и вся толпа — увеличившаяся в размерах раза в три за время их короткой схватки с ряжеными и неизвестным чародеем — оскальзываясь и толкаясь, помчалась к месту предполагаемого упокоения отпрысков двух царских домов.

— Вашвысочества?..

— Тетенька царевна?..

— Спиридон-батюшка?..

— Вы живые там?..

— Вон они, вон, вижу, вижу!!!..

— Точно, они!!!..

— А ведьмедь где?

— Где медведь?!..

— Так я и спрашиваю, где! Нету ведьмедя-то! Не видать!

— И верно, нету!

— Сбёг, что ли?!

— Да куда ему тут сбечь-то?

— Улятел, наверноть!

— Я ж говорил тебе — не заломает его медведь! Медведь — царев зверь! А ты — "кабыть" да "кабыть"!..

— Дак кабыть бы заломал, тадыть бы и вышлось... А так-то ничевось!

— А мы вам чего баяли, чудаки гороховые!

— От гороховых слышу!..

— Ой! Царевич-то ранетый!..

— Носилки надоть!..

— Носилки!..

Носилок у добрых горожан, разумеется, не обнаружилось, но зато тут же нашлось немало надежный рук и спин, и его недоказанное величество Спиридон Первый был оттранспортирован в управу на растерзание деду Щеглику и его помощникам — торжественно, со всеми почестями, как и положено царской особе инкогнито.

А Серафима, позаимствовав у одного из зевак факел, осталась на месте короткой, но бурной баталии, чтобы попробовать разобрать и распутать еще не затоптанные восторженными монархистами следы нападавших. И, естественно, первое, на что она обратила внимание, была шкура, оставленная беглым медведем на поле проигранного боя.

Она лежала жалкой бесформенной кучей у стены дома и действительно источала запах типичного лукоморского подъезда — неповторимый и устойчивый аромат кипучей жизнедеятельности множества невоздержанных кошек.

Причина сего загадочного явления природы выяснилась скоро и совершено случайно: глянув на внутреннюю сторону шкуры, в неверном свете тихо шкворчащего смолой факела она увидела бирку: "Щкура мед вед истинный кращеный соединенный из щкура кош ка помоечный. Гокти литье из сталь. Зуб литье белий метал. Сделано в Вамаяси".

Недалеко валялась искореженная конструкция из реек и ремней — каркас, придававший двум людям, накрытым шкурой кошкомедведя помоечного, очертания медведя истинного, крашеного.

Тихо вздохнув в память десятков безвестных вамаяссьских мусек, пожертвовавших свои шкуры на этот дурацкий маскарад, она, не отрывая глаз от мостовой, переместилась к тому месту, где видела колдуна за работой.

На жестком черном льду, подгоревшей кофейной глазурью покрывающем округлые серые булыжники, не оказалось никаких следов, кроме царапин от когтей медведя-самозванца, да разлетевшейся по переулку на листики книги. Заклинания ли это были, или простой сборник мудрых мыслей, разбираться на месте она не стала. Старательно собрав всё пергаментно-бумажное, местами изрядно потоптанное изобилие под ногами и в дальних углах, она перешла ко второму оставшемуся недоделанным делу.

Где-то в глубине арки или в проходном дворе должен был валяться ее парадно-выходной метательный нож. А, как известно, хорошие метательные ножи на дорогах не валяются. По-крайней мере, долго.

Надев на палец кольцо-кошку, она незамедлительно двинулась на поиски маленькой, но очень полезной вещички, милой сердцу каждой нормальной девушки.

Где-то там, где-то там, где-то там, где-то тут, где-то тут, где-то здесь, уже почти вот на этом ме... ме... ме...

Чтобы найти это, волшебное кольцо было ни к чему.

Ибо, загораживая выход из арки, распластавшись на спине и неуклюже раскинув руки и ноги, словно потерянная марионетка, лежал очень хорошо заметный в темноте беглый колдун. Правда, сейчас он никуда не стремился убежать, потому что с бегом, равно как и с другой деятельностью на Белом Свете, для него было покончено навсегда.

Голова его безмятежно покоилась на нижней ступеньке дворницкой.

А метрах в пяти от ног, посредине безлюдной Кривоносовской улицы, валялся Сенькин нож.

Не может быть, чтобы я его так далеко забро... си... ла.

О.

Чу.

Меть.

Он наступил на него, поскользнулся и грохнулся затылком об лесенку?!..

М-да... Бывает еще в жизни справедливость...

Хотя про разгадку покушений на Спирю теперь, похоже, придется забыть.

Покрутив головой, она, к разочарованию своему, не обнаружила на безлюдных темных улицах ни души. А это значит, что и помочь ей оттранспортировать бренные останки в управу[177] было некому. Поэтому ее высочеству ничего не оставалось, как только мысленно сделать отместку на карте города и поспешить к любимому мужу — рассказать об удивительном покушении, его окончании и, если останется время, полистать колдовскую книженцию. Конечно, найти на форзаце надпись вроде "Любимому чернокнижнику А. от многоуважаемого злодея Б." рассчитывать не слишком приходилось, но питать иллюзии-то еще никто не запрещал...

Как и ожидалось, Иван отыскался у постели Спиридона, мужественно и молча страдающего ранами, старыми и новыми.

Находка, случайно встретив на первом этаже разноголосую процессию, несущую неподвижное, уставшее от бесплодных попыток вырваться тело старого приятеля, не доверила его ни деду Щеглику, ни его аспирантуре, а сразу направила возбужденно гомонящих и несущих какую-то чушь про колдовство и медведей в городе спиридононосцев к себе в комнатушку.

Указав добрым горожанам сперва на кушетку, а потом на дверь[178], октябришна занялась делом, ставшим чересчур привычным за последние несколько дней.

Тщательный осмотр показал скоропостижную кончину еще одного тулупчика и рубахи, а также ряд нелетальных травм на самом герое-медведеборце: трещину в запястье, сломанную ногу и шишку размером с кедровую в месте встречи затылка с мостовой.

Наказав Макару прихватить кого-нибудь из толпившихся в коридоре зевак и сбегать за покойным злоумышленником, Серафима с благодарностями прогнала по домам остальных и присоединилась к ученице убыр, Малахаю, супругу и закованному в бинты и гипс и медленно засыпающему на почти родной кушетке Спиридону.

— Ну, как он? — взволнованным шепотом вопросила Сенька Находку, указывая взглядом, во избежание недоразумений, на раненого.

— Могло быть хуже, — честно ответила оптимистка-октябришна, смахивая рыжий локон с лица покрытыми засыхающим гипсом пальцами. — Конечно, я не знаю, что случится скорее: кончатся у меня бинты или у него места для перевязки и наложения гипса, но я бы на его месте, пока всё не заживет, на улицу носа не казала.

— А вот на-ко им... подавятся пусть... — сонным голосом пробормотал Спиридон, и неуклюже попытался сопроводить свои слова соответствующим жестом, но с коротким охом быстро отказался от этой идеи.

И поэтому просто добавил:

— Они думают... запугали меня.... а не дождутся... мне до потолка... их корона... их трон... и сами они... как ходил... куда хочу... туда и буду... так и буду... ходить... тогда и буду... когда хочу... бу... ду... хо... чу... хо... дить...

— Тс-с-с-с!!! — сделала Находка страшное лицо и замахала на царевну руками. — Пусть спит! Ему спать сейчас надо! Ишь, распетушился...

— Молчу! — беззвучно прошевелила губами Серафима и сделал страшное лицо не раскрывавшему пока рта Ивану: — Тс-с-с-с!!!

Тот удивился, но пожал плечами, покорно опустился на стул у шкафа и безмолвно, хоть и с явным осуждением потыкал пальцем в зажатую подмышкой супруги книгу — растрепанную, топорщащуюся страницами и разнообразными бумажками и клочками пергамента.

Сенька покосилась на Спиридона, потом на Находку.

— Спит? — также беззвучно спросила она.

Октябришна на цыпочках подошла к своему пациенту, склонилась, прислушалась к дыханию, и кивнула.

— Тогда рассказываю, — выложила на стол трофей царевна и пустилась в повествование.

Сенькино изложение событий вечера вогнало в сон только Малахая: остальная публика слушала, раскрыв рты и иногда забывая дышать.

Рассказывать то, что было и то, чего не было, Серафима любила, но в этот раз действительность в приукрашивании не нуждалась даже по мнению царевны.

Дослушав историю, Находка квадратными от ужаса глазами воззрилась на черный кожаный кирпич фолианта, а Иванушка отер рукавом перепачканную грязью корочку с неприкрытой опаской и глянул на название.

— "Самые запретные и ужасные заклинания, когда-либо изобретенные магами Белого Света. Перед прочтением сжечь."

— Хм, — сообщила всем заинтересованным лицам, что она впечатлена, Серафима.

Иван согласно кивнул, и принялся бережно и аккуратно раскладывать покинувшие свои места листики и возвращать их в книгу согласно нумерации издателя. Колдовская или нет, книга для него всегда оставалась книгой и требовала соответствующего обращения.

— ...Сто семнадцатая... двести сорок девятая... триста третья... девяносто вторая... восемьдесят первая... — сосредоточенным шепотом перечислял он зачем-то номера вкладываемых страниц, в основном из середины или ближе к концу. — Двести четвертая... сто тридцать восьмая... тринадцатая...

— Ой, глядите, там картинка есть! — любопытство пересилило страх, и Находка нетерпеливо вытянула шею и попыталась разглядеть, что же в зловещей и ужасной книге могло быть такого нарисовано.

— Ну-ка, ну-ка...

Царевич обтер о штанину слегка чумазую страницу, и все увидели изображение пухлой руки, торчащей из широкого рукава. Пальцы ее были замысловато изогнуты, и соединялись, как паутиной, многочисленными стрелочками, дугами и полудугами. Под картинкой красовалась надпись красным шрифтом: "Положение кисти правой руки при выполнении упражнения 8. Обратите внимание вашего ребенка, что расстояние между первой фалангой указательного пальца и первой фалангой большого пальца во второй фазе не превышает трех с половиною сантиметров".

— Ну и детки у них!.. — ошарашенно покачала головой ученица убыр. — Чему ж они их учат-то, а?!..

Кто такие в ее понимании были эти "они", она не уточнила, но по лицу ее было видно, что, встреться она с "ними", различия в педагогических мировоззрениях обсуждались бы долго, упорно и болезненно.

— А, может, это страница из другой книжки? — предположила Сенька, повернула фолиант к себе, и стала проворно листать.

— Да нет, вроде, всё совпадает... — пожал плечами Иван. — И шрифт, и иллюстрации, и...

— "Занимательная магия"?!.. "Наши руки не для скуки"?.. — добралась до форзаца и фыркнула Серафима.

— Что?.. Где? — потянул на себя учебник Иванушка, не убедившись при этом, что супруга выпустила его из своих цепких рук.

Раздался треск раздираемой окончательно книги, и в пальцах у испуганно ахнувшего царевича оказалась обложка, а у недоуменно застывшей Сеньки... еще одна.

— Книжка-змея!.. — вытаращила глаза октябришна.

— Где? — глаза Ивана мгновенно приняли аналогичную форму и загнанной мышью заметались по комнате.

— Вот, — ткнула пальцем в том на столе Находка. — Шкуру скинула.

— А-а... — успокоился Иванушка и принялся пытливо разглядывать старую и прятавшуюся под ней новую обложку.

— Вот теперь всё совпадает, — удовлетворенно сравнила царевна надписи на корочке и внутри книги. — А то...

— Гляди, тут что-то написано! — воскликнул Иван и оживленно ткнул пальцем в правый нижний угол обложки.

Серафима присмотрелась, и тоже увидела надпись выцветшими от времени зелеными чернилами на веселенькой голубой коже переплета: "Сия книга принадлежит великому волшебнику по имени Сорокопут. Кто возьмет ее без спроса, тот останется без носа."

— Сорокопут! — с горящим взором вскочил царевич с места. — Теперь мы знаем имя того, кто хотел убить Спирю!

— А, может, это не его книжка? — охладила его пыл Сенька.

— М-может... — неохотно признался Иван и осторожно, чтобы не стукнуть стулом и не потревожить тихо посапывающего на кушетке Спиридона и тихо похрапывающего под кушеткой Малахая, опустился назад.

— А если даже это и его "Магия"... что нам это дает? — ворчливо уточнила царевна и принялась за вторую часть досмотра: тщательное разглаживание и изучение всех закладок усопшего чародея. — Ну, знаем мы его имя... И что?.. Будем теперь ходить и спрашивать всех и каждого... не знаком ли он с колдуном по имени Сорокопут?.. И не в курсе ли они, почему тот невзлюбил нашего Спирю? Ёш-шкин трёш... Нет ничего. Одни его выписки из книжки, некоторые по два раза... для особо сообразительных, наверное... или вовсе чистые обрывки... Обидно. Такая удача — и всё зря...

— Ну давай подумаем, кем бы он мог быть, — предложил Иванушка, тоже принимаясь за просмотр отложенных супругой закладок, и тоже ничего не обнаруживая.

— Не думается у меня что-то ничего, — хмуро буркнула Сенька, и сердито оттолкнула "Занимательную магию" на край стола. — Тупость какая-то во всей голове... Наверное, спать охота. Ты не поверишь: с некоторых пор хронический недосып — мое естественное состояние. Всё. Ты как хочешь, Вань, можешь эти писульки хоть наизусть выучить, а я...

— Ваше высочество!.. Ваши высочества!.. — с грохотом дверь распахнулась, и в комнату влетел, запыхавшийся и покрасневший, канцлер управы. — Покойник!!!..

— Ожил?! — подскочили сразу все трое[179], и даже Спиридон тревожно заворочался и заворчал в зачарованном сне.

— Нет! Тьфу-тьфу-тьфу вам на язык! Еще не хватало! — возмущенно затряс взлохмаченной головой Макар. — Но я узнал его! Это тот самый мужик, который позвал меня в вечер, когда напали в коридоре на Спирю!

— Да?!..

Серафима тупо уставилась на Макара, Иванушка же по очереди сначала на нее, потом на Находку, потом на Спиридона, словно тот мог под его ошарашенным взором очнуться и подсказать разгадку сей тайны.

— И зачем? — проговорил, наконец, царевич.

Что "зачем", пояснять никому не пришлось.

Зачем он спасал его два дня назад, чтобы попытаться убить сегодня?

— Погодите, это всё как-то неправильно... — опустилась на свою табуретку царевна, легла грудью на стол, положила голову на сложенные руки, как на подушку, и бессильно закрыла глаза — то ли чтобы уснуть, то ли сосредоточиться. — Где-то тут есть что-то очевидное, а мы его в упор не замечаем...

— Давайте привлечем на помощь логистику, — предложил Макар, уселся рядом с царевной и последовал своему совету. — Если колдун сначала спасал Спирю, а потом захотел его убить, это значит, что он передумал.

— Логистично, — согласилась Сенька и даже попыталась кивнуть.

Но куда кивать в такой позе она сразу не сообразила, и поэтому после первой неудачной попытки повторов решила не делать, дабы число Находкиных пациентов без нужды не увеличивать.

— Этим вечером колдун пытался изобразить, что убил Спирю медведь, — продолжил умозаключения друга Иван.

— А-гра-мадный медведь, позволь тебя поправить, — не дожидаясь запрошенного позволения, всё же поправила мужа царевна.

— Аграмадный, — послушно согласился Иванушка и продолжил: — А это наводит на мысль... наводит на мысль... что он был недоволен слухами, что Спиря может быть наследником рода Медведей!

— Недоволен медведь? — серьезно уточнила Находка.

— Колдун, — не менее серьезно ответил Иван.

— А какое его колдовское дело, наследник наш Спиря царский или псарский? — всё еще в недоумении, нахмурилась и скрестила руки на груди октябришна.

— А вот тут мы подходим к самому главному, — пробубнила царевна из своего полусонного положения. — Что колдуну-то и в самом деле на это с полатей накашлять. А значит надо искать того, кому это родство и впрямь спать не дает.

— А чего их искать-то? — хмыкнул Макар. — Я вам хоть прямо сходу четыре фамилии назову — глазом не моргну.

— Называй, — милостиво разрешила Сенька и приоткрыла один глаз.

— Жермон, — стал загибать пальцы солдат.

— Выбыл самый первый, — тут же отмела кандидатуру царевна.

— Карбуран, — подсказала Находка.

— Уехал или был похищен — что одно и то же.

— Не могли его похитить, — решительно возразила октябришна.

— Почему ты так думаешь? — удивилась царевна до такой степени, что приоткрыла второй глаз.

— Н-ну... — замялась Находка, придирчиво изучая ставшую вдруг безумно интересной столешницу.

— А конкретней? — терпеливо уточнила Серафима.

— Клятва, — обреченно вздохнула ученица убыр с таким видом, словно одно слово объясняло всё, и покраснела.

Но одно слово всё не объясняло, по крайней мере, не лукоморцам и не канцлеру.

— Ты ж сама говорила, что эта клятва, и фокус с плитой — только для запугивания, и толку от них?.. — недоуменно начала Серафима, и Находка сдалась.

— Я с горничной баронессы Жермон намедни познакомилась случайно на базаре... ну, разговорились мы... про то, про се... про четырех царей... И она рассказала мне, что позавчера у них собирались все дворяне, что в цари местные метят... и барон Дрягва поссорился с бароном Карбураном... да ка-а-ак даст ему в скулу кулаком! У Карбурана — синяк сразу! Чуть не с ладошку! Так вот, у Дрягвы тут же точно такой же синяк появился, и на том же месте!

— Не может быть!!!.. — пораженно вытаращили глаза следователи[180].

— Вот и я также сказала... — беспомощно развела руками ученица убыр. — А она ответила, что своими глазами видела, и вторую горничную тут же подозвала — она в соседнем ряду веники покупала, и та поклялась, что видела одинаковые синяки тоже!

— А ты уверена, что это не твои наговоры сработали? — уточнил Иванушка.

— Не мои, — снова вздохнув — на этот раз с сожалением — честно призналась Находка. — Мне такого в жизнь не сделать...

— Это всё корона, не иначе... — задумчиво пробормотала царевна и снова закрыла глаза. — Неспроста она там пыхала, значит, не спроста... Ну, что ж... Тем проще и лучше для нас. И спокойнее, самое главное.

— Спокойнее? — не понял Макар.

— Ну, я имею в виду, что хоть друг на друга они покушаться после этих синяков не станут.

— И это радует... — кисло сообщил гвардеец.

— А, кстати, я ведь действительно на скуле у Дрягвы что-то такое заметил сегодня утром... запудренное... — припомнил Иванушка.

— Значит, не врут служанки, — подытожила Серафима, потом подумала, подумала, и нехотя приняла сидячее положение, хоть и глаз не открыла. — О чем это мы вообще?

— О том, мог ли Карбуран сегодня науськать колдуна на Спирю, — быстро напомнила Находка.

— Ответ — нет. Так?

— Так, — были вынуждены согласиться все.

— Дальше, у нас есть... Дрягва...— вспомнил свежие события на западной дороге Макар и передернул плечами. — Бедняга...

— Но он ведь пострадал не меньше барона Жермона, и, поди, в постели проведет не меньше того, — сочувственно покачала головой Находка.

— Это он сейчас в постели, — дотошно не согласилась царевна. — Но мог организовать убийство ненужного Медведя пока был еще в здравом уме. Да хоть за пять минут до отъезда!

— Верно, — подумала и согласилась группа экспертов.

— И еще у нас есть Брендель, — завершил перечень подозреваемых гвардеец, решительно загнув указательный палец и воззрившись на Сеньку в ожидании комментариев.

— Есть... — неохотно приоткрыла глаза и признала она. — Здоровый, энергичный и счастливый, хотя сам пока не подозревает об этом.

— Итак, подозреваемых двое, — подытожил Иванушка.

— Двое, — согласилась царевна. — И это только предположения. Пойти и конкретно начистить физиономию за нашего Спирю тому или другому оснований всё равно нет.

— А, может, можно без оснований? — с несмелой надеждой заглянул в глаза Серафиме Макар.

— Нельзя, — скрепя сердце ответила она.

Гвардеец пожал плечами и покорился. Пока.

Рассуждать больше было не о чем.

Друзья переглянулись, посмотрели в окно, и одновременно пришли к одному и тому же выводу: что время позднее, что всё, что их полусонные усталые головы способны были придумать, они уже придумали, и что не лучше ли будет использовать оставшиеся до завтра скудные ночные часы по прямому назначению.

— Спокойной ночи, — пожелали они друг другу, прикрывая ладонями раздираемые зевками рты и тихонько, на цыпочках, направились к выходу.

— А куда ты этого Жулана-то на ночь дел, Макар? — спохватилась вдруг Находка.

— Жулана?!

— Какого Жулана?!

— Где Жулан?!

— Как где? — опешила октябришна под неожиданным напором такого бурного потока изумления и настороженности. — Ты ж, Макар, сказал, что принесли его?.. Или я чего не то услышала?

— Принес...— недоуменно начал было Макар, и вдруг лицо его просветлело в неожиданном понимании. — Да ты перепутала, Находочка! Его же Сорокопутом звали!

— Так ведь, какая разница, Сорокопут или Жулан, — не уступила ученица убыр. — Всем известно, что это такая птичка есть — сорокопут-жулан. Стало быть, что Сорокопут, что Жулан — одно и то же!

— И что это за птичка?.. — полюбопытствовала Серафима уже на бегу к будке охранника при воротах, отданную до утра в распоряжение чародея.

— Обыкновенная... — пожала невидимыми в темноте плечами Находка, резво перескакивая со ступеньки на ступеньку. — Певчая... Но ест мышек... ящерок... насекомость крупную... А еще запасы делает... что сейчас есть не хочет... на сучки накалывает...

— Птичка — что надо... — усмехнулась царевна и прибавила ходу.

Не то, чтобы она слишком торопилась убедиться в почти верной догадке октябришны, а просто надеялась проделать это по-быстрому и успеть добраться до кровати до того времени, когда надо будет уже вставать.

Хоть и программа-максимум на сегодняшнюю ночь была Сенькой выполнена, спалось ей плохо, чтобы не сказать, что не спалось совсем.

Иван тихо посапывал, повернувшись к ней спиной и прижавшись впалой щекой к свернутой в виде подушки шторе — бесконечному источнику самого разнообразного постельного белья в управе, а царевне после изобилия дневных событий было не до сна.

Незачем было и в будку бежать как оглашенной, сердито подумала она после первых двух часов, незаметно пролетевших в бесплодных попытках уснуть. Три раза чуть не грохнулась на обледеневшем булыжнике, как дура, и один раз — без "чуть не". Стоило оно того...

Вторые два часа, проведенные в верчении вокруг собственной оси и закончившиеся сталкиванием так ничего и не почувствовавшего супруга на пол, также особой плодоносностью похвастать не могли.

Ее сон, похоже, сегодня то ли взял отгул, то ли ошибся адресом. Зато вопросы неугомонно лезли в голову со всех сторон, было их отчего-то гораздо больше, чем ответов, и размножались, они, казалось, в геометрической прогрессии.

Зачем Сорокопут, Жулан, или как там его еще, отвел Ивана, не претендующего на костейский трон, в Проклятую деревню? Он же не мог не знать, что оттуда никто не возвращался уже пятьдесят лет?

Может, поскольку договаривался он со Спирей, он подумал, что Спиря и пойдет? А когда выяснилось, что пойдет не он, постеснялся отказаться?

С одной стороны, скромность и обязательность украшают человека... Но, с другой, всё становится еще непонятней.

Зачем ему сначала стараться погубить Спиридона, затем спасать его, а потом снова убивать?

А если сам лично он против Спири ничего не имел, а его действительно науськивал кто-то из претендентов?

То бишь, получается, что этот разжигатель хотел сначала убить Спиридона, потом передумал, а сегодня передумал еще раз? А отчего?

Что-то после первой попытки изменилось, а потом изменилось еще раз, в другую сторону? Но что?..

И все ли покушения были организованы этим Сорокопутанным Жуланом? В смысле, его хозяином? Или желавших видеть Спирю в гробу и белых лаптях было несколько? И кто?

А кто у нас там вообще есть?..

Жермон... Карбуран... Брендель... Кабанан... Нет, еще кто-то...

Давай снова...

Жермон... Карбаран...Кабуран...Бредель...Брендель...

И... и... и кто-то еще...

Спать... Спать... Спать...

Проклятый колдун... Проклятый его хозяин...

Проклятая человеческая натура, когда нельзя просто сказать "я очень хочу быть царем, а вон тот мужик очень не хочет, хоть и имеет право, а значит, ну его, путь живет" и успокоиться...

Я становлюсь похожей на Ваньшу...

Ваньша... Разбудить его на полу, или пусть там досыпает? Он с тулупом упал?

Ему не холодно?

Не жестко?

Ну, значит, путь дальше спит...

Мне бы его проблемы...

Спать... Спать... Спать...

Спать?

Ха!..