Срочно требуется царь (одним файлом)

* * *

— ...Ну, а дальше? Что было дальше? — Серафима и Иванушка, переглянувшись напряженно, с одинаковыми мыслями в голове, в один голос поторопили Спиридона с окончанием рассказа об охоте, так катастрофически завершившейся для барона.

Потрясающую весть о случае на охоте лукоморцы, жюри и конкуренты Жермона узнали только когда вернулись в город вчера вечером, после двух дней бесплодных попыток отыскать в окрестных лесах под дождем, изредка прекращающимся, чтобы смениться снегом, хоть какие-нибудь следы злонравного свина.

Раненого барона в тот же день привезли в город и устроили в его особняке под присмотром бьющейся в истерике бабушки[121], придворных знахарей, придворных шепталок, придворных травников, придворных аптекарей, придворных костоправов и просто придворных придворных. Запеленатый в гипс, как куколка очень большой и очень уродливой нелетающей бабочки, барон Бугемод лежал в беспамятстве, и все подробности позавчерашнего происшествия были известны широкой публике исключительно со слов разбежавшейся в самый кульминационный момент свиты и членов жюри.

Окончание же истории знал только один человек[122], которого и интервьюировали сейчас в бывшем кабинете градоначальника в городской управе.

— Дальше?.. — задумчиво и хмуро, словно еще раз переживая обрушившиеся на их головы события двухдневной давности, повторил гвардеец. — Преследовать мы, естественно, медведя не стали. Как вы, наверное, уже догадались. Оруженосца сняли с елки и в город за каретой послали. Не на руках же бедолагу тащить. Потом вернулись бароновы охотники... Тоже картина еще та была. Одной стороной морды лица изображают героизм, а другая счастьем светится от того, что их в тот момент с нами не было. Потом, когда карета прибыла, погрузили его лакеи со знахарем придворным тихонечко и поехали легонечко. Вот и весь сказ.

— А арбалет? Почему он выстрелил? — вскинул на друга озабоченный взгляд Кондрат.

— А верява его знает... — попытался поднять плечи выше ушей и скроил недоуменную мину Спиря. — Замóк я отыскал потом, всю поляну обползал, куски собирал, пока карету ждали. Так вот: он не просто сломался. Как мечом его разрубило. Ивановым, конечно, не каким попало. Там же сталь была — о-го-го! Хвилин, министр наш плавок, или как там его Серафима обозвала, объяснил, что это — усталость металла. Явление природы такое металлургическое. Может, он и верно устал? Вон, в какую даль орудие-то таскали: от зàмка у верявы на задворках до города, потом туда... Да и, раз умный человек такое говорит, значит, наверное, так оно и есть?..

— А ты сам-то как мыслишь? — Макар с любопытством патологоанатома поднял глаза от заполняемого на лету событиями последних двух дней дневника.

— Сам-то? — переспросил Спиридон, подумал с пару секунд, хмыкнул и махнул рукой. — Чешуя это всё — устал, надоело, голова болит... На десять кусков ведь сразу разнесло! На десять, мужики!.. И бабы... то есть, ваше высочество... конечно... я хотел сказать... Как Находка ручку приложила, вот о чем я!

— Ее не там было, — моментально встал на защиту октябришны Кондрат. — Она деду Щеглику в больничном крыле помогала — в городе эпидемия простудная.

— Да нет, ты чего, я ничего!.. — немедля сдался и принялся оправдываться Спиридон. — Просто говорю, что... А, вообще-то, между нами, какая разница, почему его разорвало? Главное ведь, что если бы арбалет не выстрелил, то и барону пришел бы конец, и мне до кучи. Если бы не драпанул вовремя.

— М-да... — глубокомысленно изрекла Серафима, подведя итог утреннего заседания городского совета в зауженном составе[123]. — Уж да уж... Куда уж... нам уж... уж... А медведь-то, кстати говоря, и впрямь большой был?

Спиридон честно задумался над вопросом, сосредоточенно сведя брови к переносице и подперев щеку ладошкой размером с обеденную тарелку и, наконец, промолвил:

— Конечно, я вашего кабана живьем не видывал... Но если то, что вы расписали, хоть в половину правда, то мой медведь вашему подсвинку как раз под стать. И, если уж на то дело пошло, то вы точно уверены, что тогда именно на кабана напоролись?.. А то, как говорится, у страха...

Но, при виде мгновенной и стремительно выходящей из-под контроля цепной реакции Кондрата и Сеньки, со всеми соответствующими разрушительными и членовредительными последствиями, гвардеец прикусил язык, нервно сглотнул и пошел на попятную вместе со стулом, уперся спиной в шкаф и поторопился оправдаться, пока волна народного гнева не накрыла его сим предметом мебели и не сплясала на месте его упокоения джигу:

— Да нет, нет, вы чего, ребята, ребята, не надо, я же пошутил! Просто я имел в виду, что не может же такое совпадение быть, чтобы два гиганта одновременно в наших лесах объявились! Это ж неспроста, вот что я имел в виду! Может, это тоже какая-нибудь примета, как дед Голуб про свинью говорил! Ребята, ребята!.. Только не ногами! Только не по голове!

— Проницательный ты наш... — слегка удовлетворенная демаршем, но всё еще не успокоившись, царевна отложила трехкилограммовую чугунную чернильницу и нехотя отобрала у Кондрата стул. — С дедом мы про трудности перевода потом поговорим. А сейчас у нас на повестке дня еще два похода.

— Какие? — встревожился Иванушка.

— К ложу болящего барона и в Неумойную, конечно.

— Чур, я в деревню! — подскочил царевич.

Сенька, с языка которой те же самые слова запоздали сорваться всего на пару секунд, скорчила кислую мину, вздохнула и грустно кивнула.

— Ладно... Договорились... Если совесть тебе позволяет... Остается узнать, где это благословенная обитель пчеловодов находится, и — вперед...

— Ну, это просто! — легкомысленно махнул рукой Макар. — В шкафу я видел карту центральной части страны Костей!

После двадцатиминутного и всестороннего[124] изучения произведения картографического искусства размером три на четыре метра задача уже не казалась совету такой простой.

— Ну что, нашел?.. — то и дело, не отрывая глаз от коричнево-зеленых просторов, спрашивали они друг у друга, и с завидной и тревожащей регулярностью получали один и тот же ответ:

— Не-а...

Первым не выдержал Спиридон.

— Да сколько можно эту Неумойную искать! — рассерженно грохнул он кулаками по столу, и все подскочили. — Нет ее тут! Нету, и весь сказ!

— Может, призрак твой чего напутал? — с сомнением покосился Макар на царевну.

Сеньке оставалось только пожать плечами.

— Да что он, не знает, в какой деревне жил?..

— А, может, это карта неполная? — поднимаясь на ноги и отряхивая коленки, предположил Иванушка. — Вот ты, Сеня, тогда про мужиков из Соломенников рассказывала. А этой деревни я тоже здесь, между прочим, не видел.

— А, может, они потому на карте не отмечены, что маленькие слишком? — здраво предположил Кондрат, с кряхтением выбираясь из-под стола.

— И что теперь?..

Совет почесал в затылках и погрузился в раздумья.

Первая дельная мысль пришла в голову Спиридону.

— Ну, это просто! — торжествующе повторил он жест Макара. — Посылаем кого-нибудь на улицу, берем за шкворник любого местного, и он всё нам ясно и четко объясняет! Как оно?

— Действуй, — сладко улыбнулась Серафима не ожидавшему такого поворота гвардейцу, и тому ничего не оставалось, как с сомнением ухмыльнуться в ответ и отправиться претворять свою идею в жизнь.

Откровенно говоря, по дороге от стула к двери Спиридон на ходу внес поправки в свой гениальный план. Зачем далеко ходить, мокнуть, мерзнуть и поскальзываться, если с недавних пор в коридорах управы абсолютно непуганых местных было гораздо больше, чем на улице? И поэтому с первым шагом за порог глаза его цепко забегали вокруг, выглядывая будущего проводника.

Много усердствовать им не пришлось. Потому что первое, на что упал его взгляд, была распростертая на затоптанном полу прямо перед их дверью тощая патлатая фигура[125].

Аккуратно прикрыв за собой оружие против шпионажа, Спиридон приблизился к барахтающемуся на спине длинноносому незнакомцу, бережно сгреб его за грудки и придал вертикальное положение.

Ноги того при этом зависли в полуметре от пола.

— Подслушиваем? — с обворожительной улыбкой пещерного льва перед началом обеда поинтересовался он у искомого аборигена.

— Я?.. Н-нет, н-нет, ч-что вы!.. — не особо убедительно соврал тот, прижимая обеими руками к груди увесистый кожаный мешочек и безуспешно пытаясь сдуть с лица портьерой завесившие его волосы.

— Значит, подглядываем, — пришел к логическому выводу гвардеец, потому что "принюхиваемся", "ощупываем" и "облизываем" отпадало по определению.

Патлатый понял всю тщету возможного отрицания очевидного, по крайней мере, пока его ноги и пол не встретятся снова, и пристыженно кивнул.

— Я т-тут... это... п-проходил... з-значит... — неуверенно начал оправдываться он. — Я т-тут... б-больницу и-ищу... Мне т-там... э...

— Отнести? — предложил Спиря и нежно встряхнул аборигена так, что у него клацнули зубы, откусив, к счастью, только конец предложения. — Что-нибудь отпилить, отрезать, оторвать?

— Нет!.. — панически встрепенулся исцеленный чудесным образом от заикания длинноносый. — Я уже передумал!.. Мне пора!..

— Куда это тебе пора?

— Я тороплюсь!.. Честное слово!..

— Ну, раз торопишься... — с насмешливым сожалением пожал могучими плечами гвардеец и разжал пальцы.

Патлатый с глухим стуком обрушился на пол.

Смахнув, наконец-то, пряди волос с красной, как помидор, физиономии, он сердито вскинул глаза на своего собеседника и обмер, потеряв заодно и дар речи.

— Ну, что ж ты такой неустойчивый-то? — с укоризной попенял ему Спиря, подхватил его одной рукой за шкирку и поставил на ноги. — Видать, точно тебе в больницу надо, раз ты...

— Нет!!! — вдруг нашел и язык, и слова патлатый. — Не надо! Уже не надо! Всё отпало!

— Что отпало?! — испуганно бросился оглядывать пол вокруг аборигена Спиридон.

— Необходимость, — пряча за спину нервно задрожавшие руки, пробормотал он. — А ты чего спросить хотел, что ли, служивый? Так спрашивай, спрашивай! Я тебе всё расскажу!

Спиридон при виде такой резкой смены настроения недоуменно повел плечом, но возражать не стал.

— Слушай, мужик. Ты знаешь, где у вас тут расположена деревня под гордым названием "Неумойная"?

— Что?!.. — выкатил глаза длинноносый, будто солдат только что спросил, в курсе ли он, что у него на голове начало расти дерево.

— Ну, вот... И этот не знает... — разочарованно вздохнул и отвел взгляд великан.

И не заметил, как глаза патлатого мстительно вспыхнули на мгновение и тут же закрылись, чтобы не выдать хозяина.

— Нет, ну почему же, знаю, — быстро взяв себя в руки, вкрадчиво проговорил он. — Как же не знать-то? А тебе зачем, служивый?

— Да съездить туда надо. По делам.

— А ты не ведаешь, где она, и тебя надо проводить, — быстро догадался длинноносый.

— Можно сказать, что и так, — уклончиво ответил гвардеец.

Абориген опустил очи долу и тонко улыбнулся.

— Ну, что ж. Изволь, провожу.

Спиря, неожиданно для самого себя, отчего-то вдруг решил не злоупотреблять любезностью аборигена.

— Да ладно уж, не надо провожать-то, — скромно двинул покатым плечом он. — Объясни на пальцах, да и достаточно.

Но патлатый не сдавался.

— Да нет уж, провожу, провожу. Во-первых, я все равно в ту сторону собирался. А во-вторых, без меня тебе ее не найти.

— Это что за деревня такая, что туда дороги нет? — изумился солдат.

— Да есть туда дорога, — поспешил успокоить собеседника патлатый. — Есть. Только она с другой стороны к ней идет, не от города. И чтобы от Постола туда попасть, надо по лесу идти.

— Долго? — забеспокоился Спиридон.

— Да нет, часа три... четыре... Да и смотря каким ведь шагом, — развел руками, не выпуская мешка, длинноносый, но тут же ровно спохватился. — Да ты не волнуйся, служивый, это же по нашим меркам совсем рядом! Оглянуться не успеешь, как на месте окажемся! За полдня обернемся! Ужинать уже в городе будешь!

— Понятно, — кивнул гвардеец. — Уговорил.

— Так когда выходим, служивый? — елейно улыбнулся и сощурил глазки в приторной угодливости абориген.

— Выхóдите когда? — задумчиво переспросил на свой лад Спиря. — А вот сейчас с Иваном его высочеством поговорю. Как он готов будет, так и выхóдите сразу.

— С Иваном?!..

Попытки завести по дороге светскую беседу с проводником, представившимся Жуланом, закончились для Иванушки провалом.

На личные вопросы тот отвечал неохотно и односложно. А все разговоры умудрялся свести к одному: зачем такому именитому человеку, как наследник лукоморской короны, идти самолично в какую-то мухами засиженную деревню по холодному, грязному, кишащему диким зверьем лесу, и не лучше ли было бы послать по такому пустяковому поводу какого-нибудь тупого солдафона, каких в дюжине двенадцать, вроде вон того здоровенного лба сзади них, бездельника и дармоеда, которого, наверняка, проще отравить, чем прокормить.

Царевич на провокации не поддавался, и возвращаться или посылать вместо себя куда-либо других вежливо, но без объяснения причин не соглашался. Зато не слишком вежливые слова, но с детальными объяснениями причин, а также следствий, выводов, результатов и обстоятельств, реальных и вероятных, то и дело доносились со стороны бездельника и дармоеда. Но Жулан, пораженный, очевидно, острым приступом избирательной глухоты, не реагировал на них никак, и лишь упорно продолжал гнуть свою непонятную линию перед лукоморцем[126].

Так, в дискуссиях, размышлениях и комментариях, аккурат к тому времени, когда Иван в семнадцатый раз отказался отправить вместо себя "ну хотя бы вон этого громилу", а Спиридон покончил с обсуждением вслух добродетелей третьего колена родни Жулана и перешел к четвертому, маленький отряд отъехал километра на три от города и остановился у ничем не примечательного поворота.

— Отсюда до Неумойной ближе всего, — хмуро заявил Жулан, неуклюже, как собака с забора, слезая с предоставленного напрокат коня на покрытую мягкой бурой листвой землю.

Иванушка тоже спешился.

Абориген смахнул с лица длинную, давно не мытую прядь, задрал голову, прищурился, хоть солнце и было надежно укрыто толстенным слоем спутанных, скомканных серо-синих туч, если вообще было там, и придирчиво осмотрел небосвод, насколько хватило глаз и шеи.

— Снег скоро пойдет, как пить дать, — угрюмо сообщил он, снова переводя взгляд на царевича и потирая ладонью почти вывихнутую шею. — Метель, говорю, намечается. Собаку хозяин не выгонит, не то, что приличному человеку по буеракам таскаться. Пусть захребетники бы вон толстомордые шли, а вашему высочеству...

— Жулан, — с упреком прервал его Иван. — Конечно, мы благодарны вам за то, что вы вызвались проводить меня до Неумойной... Но эти непрекращающиеся намеки на... э-э-э... нестандартную фигуру Спиридона...

— Завистник, — мстительно пробасил из-за Иванова плеча[127] солдат, обретя, наконец, поддержку лукоморца. — Недомерок. Не в коня корм.

— ...Вы ведь его совершенно не знаете! — не обращая внимания на ремарку подзащитного, с праведным жаром продолжал лукоморец. — А о человеке нельзя судить только по его внешности! Если бы вы познакомились поближе, я уверен, вы бы изменили о нем мнение!

Костей в ответ на такую нотацию вспыхнул и торопливо опустил очи долу, пробурчав что-то себе под нос, а торжествующее хмыканье гвардейца было прервано укоризненным "это касается и тебя, Спиря".

Восстановив, таким образом, справедливость, Иванушка вручил поводья своего и костеева коней Спиридону, наказал ему передать Серафиме, что все идет замечательно и по плану, ободряюще глянул на проводника и первым шагнул под жидкую сень разоблачившихся на зиму тощих веток.

То ли раздетый озябший лес подействовал на аборигена угнетающе, то ли небо, медленно, но неумолимо меняющее над их головами цвет с серо-синего на темно-фиолетовый, но, едва из виду скрылась дорога, Жулан недовольно насупился, нахохлился и замолк окончательно.

Откровенно говоря, ни природа, ни погода, ни ее перспективы разговорчивости не прибавляли и Ивану. Ледяной пронизывающий ветер с острым запахом снега раздраженно подталкивал их в спины, а заодно навевал мысли о том, как приятно будет идти обратно, особенно если к ветру решит присоединиться и мокрый снежок. Обледеневшие хрупкие листья тоненько похрустывали под ногами. Утрешняя изморось, дождавшись своего часа, ласково осыпалась за поднятый воротник. Ссутулившаяся узкая спина костея, обтянутая черным козьим тулупом — единственный реальный объект в отстраненно-печальном лесу — назойливо маячила в метре от Иванова носа.

Шел третий час пути.

— А смотрите-ка, ваше высочество! — остановился вдруг прямо перед ним Жулан и почти торжествующе ткнул пальцем в вязаной перчатке в сторону какого-то дерева слева от себя. — Смотрите, какой ужас!

— Где ужас? — живо заинтересовался Иванушка.

После двух часов пути по съежившемуся перед неминучей метелью хмурому лесу даже неизвестный ужас представлялся не более чем приятным разнообразием.

— Эта ольха! — с готовностью пояснил проводник. — Поглядите, как похож ее ствол на искаженное в неземных муках человеческое лицо!

— Да?.. — осторожно поинтересовался лукоморец, склоняя голову то так, то этак в стремлении увидеть хоть что-нибудь, кроме обыкновенной корявой коры и разветвленных ветвей, каких был полон этот лес, да еще с полсотни соседних.

— Да! — горячо подтвердил Жулан. — Да! Вот видите? Эта ветка будто нос. Те сучки — глаза вытаращенные. Дупло — распахнутый в крике отчаянном перекошенный рот. Вот морщины коры, ровно его слезы. А ветви — словно руки, воздетые в мольбе о пощаде к небу! Как на куски его заживо режут! Ну? Ну? Ну?..

— А-а-а... а-а-а... Ага!!! — обрадовался царевич. — Вижу, вижу!!!

— А вон еще одно! Ровно старик безутешно рыдает! Эдак его перекосило! Уж не просто так, поди! Поди, были, были причины! Пришла беда, откуда не ждали! — с театральными подвываниями предположил Жулан. — Ну, как, похоже? Похоже?

— Где?.. — тревожно уставился на дерево Иванушка.

— Вот, вот, Вот так и вот так! А это — пальцы, в муке скрюченные! — с непонятным мрачным удовольствием показал сходство проводник. — Терпит он, наверное, страдания небывалые, не иначе!

— А-а, отсюда смотришь, так и верно, похоже! — обрадовался Иван. — Замечательно! Восхитительно!

Абориген кинул на него странный взгляд и перебежал к следующему экспонату.

— А вот тут снова — как чудище неведомое пасть щерит на жертву невинную, и лапы тянет — сейчас сцапает и сожрет! — зловеще оскалив редкие зубы и протянув к Ивану тощие ручки, Жулан энергично проиллюстрировал сказанное.

— Точно! — восторженно заулыбался Иванушка. — Точно! Как есть похоже! А еще?..

— Что — еще? — тупо уставился на него проводник.

— Еще что на что тут похоже? — нетерпеливо пояснил лукоморец. — Вон та осина, к примеру, на что может быть похожа?

— Да при чем тут осина!.. — возмущенно отмахнулся костей, но от Ивана просто так было уже не избавиться.

— Хм-м... Так зайти... так поглядеть...отсюда присмотреться... ветки... ветки... Нет... ветки, как ветки...

— Я это говорю к тому, что...

— ...А ствол? Ствол... ствол... нет... не получается... даже сучков нет... Ну, так не интересно.

— Я имею в виду, что это место...

— ...Нет, не выходит... Ну-ка, а вон та береза на что похожа?..

— Ну при чем тут береза?!.. Я это к тому говорю, что это — нехоро...

Но Иван, с головой погруженный в новую забавную игру, его не слышал и не слушал.

— Нашел, нашел, нашел!!! Смотрите, вон та береза на толстую бабку в сарафане смахивает! И с коромыслом!.. Вон у ней голова, вон руки...

— Что я хочу сказать...

— ...а трещина в коре — словно рот улыбающийся!..

— ...это очень дурное...

— А вон та сосна... похожа на скомороха пляшущего! С погремушками! И в колпаке шутовском!..

— А, по-моему, эта сосна больше смахивает на убегающего в страхе охотника! — перестал пытаться что-то втолковать не обращающему на него внимания Ивану и обиделся вдруг Жулан. — И не колпак это, а волосы его стоят дыбом, оттого что он узрел нечто...

— Нет, что вы, что вы, на скомороха похоже больше! А вот, глядите, та осина — словно девочка птичек с руки кормит! А изморось на ветках — как ленточки в косах!..

— Нет, это отвратительное чудовище тянет свои щупальца к...

— А вот та кривая елка напоминает парусную лодку!..

— Притаившегося монстра!..

— А то дерево — мужика с удочкой!

— Нет, собаку на задних... тьфу ты! Это — чудище лесное кровожадное, человекоядное!..

— А вон там... вон там... на что же это похоже?.. На коня гарцующего! А если вот с этой стороны зайти...

— Отвратительный демон рвет на части невинного...

— А вон те деревья — видите, слева четыре — будто танцующие придворные раскланиваются! Кавалер рукой вот так делает, приглашает!.. А второй словно шляпу уронил!.. — и, не зная удержу, царевич весело побежал вперед.

— Нет, это извивающиеся от жутких мук люди! А много подобных деревьев в одном месте — чрезвычайно зловещее предзна... — слабо полетело ему вослед, но не долетело и упало метрах в трех от царевича, упоенно несущегося к очередному косоствольному и кривоветочному лесному обитателю.

— Дурная примета, отвратительное место, удачи три года не будет!.. — сделал еще одну попытку костей.

Иванушка остановил свой восторженный бег, обернулся на раздраженно нахмуренного проводника — запыхавшийся, довольный и розовощекий, и с легким укором проговорил:

— Жулан, ну как так можно, всегда видеть во всем только самое мрачное и плохое? Ваша система ценностей нуждается в принципиальной переоценке, пока вы окончательно не превратились в мизантропа, социопата и пессимиста!

— В кого?.. — беззвучно открыл рот и потрясенно вытаращил глаза проводник, насмерть пораженный в самые лучшие свои намерения.

Ах, вот твое лукоморское высочество кем нашего брата считает?! Анизотропом с лопатой[128]! Песьей миской! Да в приличном обществе таких слов, поди, даже в голове не думают, не то, что вслух не произносят! А он!.. Мало того, что ему мои личные ценности покоя не дают, так он еще и обзывается как попало последними словами! Думает, я деревня, темнота, не пойму, чего он имел в виду! И это за все, что я ему хорошего сделал!..

Ну, или хотел сделать.

Но это, практически, одно и тоже!

Ну, всё. Терпение моё кончилось. Не хочет понимать добрых намерений — как хочет.

И костей, разгневанно фыркнув, побежал догонять лукоморца.

— Послушайте, ваше высочество, — нетерпеливо дернул он за рукав царевича, разглядывающего с пылом творчества в восхищенных очах корявую осину с многообещающе раздвоенным стволом. — Тут мы с вами и распрощаемся.

— П... почему? — мгновенно потерял нарождающийся образ и растерянно заморгал царевич.

— Так мы пришли уже, почитайте, — пожал узкими плечами Жулан. — Идите сейчас всё прямо, не сворачивая, во-он туда, и дальше, дальше, — указательным пальцем проиллюстрировал инструкцию проводник, — и наткнетесь на вашу деревню. Если уж вам ее, не жить — не быть, посетить приспичило.

— А вы?

— А я... у меня с деревенскими... недавно... э-э-э... размолвка вышла... так сказать... И зарекся я туда ходить.

— Но скоро метель начнется, — нерешительно напомнил Иван, кивнув вверх, в направлении неспешно набухающего синевой небосвода.

— Тем более мне спешить надо, — усмехнулся Жулан. — А на обратном пути о вас местные позаботятся. Вы не беспокойтесь на этот счет. Они в этом отношении... так сказать... безотказные. Еще никого просто так не отпускали.

— Да? Ну, тогда спасибо вам, Жулан! И счастливого пути! — благодарно улыбнулся Иванушка, повернулся и заспешил к утерянной в лесах деревушке с чумазым названием — золотому ключику к тайне, фамилии и домашнему адресу пропавшего наследника.

Метель обрушилась на лукоморца, словно кирпич с ясного неба. Одну секунду следов атмосферных осадков какого-либо рода не было и в помине, а в другую, словно, перешагивая через корягу, он зацепил невидимую сигнальную нить, радостно взвыл поджидавший его в засаде ветер и высыпал на него со скоростью курьерской тройки несколько десятков кубометров[129] мокрого жалящего снега. И не успел Иван ни опомниться, ни отмахнуться, ни сказать "ничего себе!", как вокруг все закружило, запуржило, закрутилось, засвистело, и Белый Свет, не сказав последнего "прости", пропал из залепленных пригоршнями снега глаз Иванушки.

Опыта лесных переходов в сложных погодных условиях у царевича не было, поэтому стратегию, тактику и прочие ухищрения приходилось вырабатывать на ходу.

А, точнее, стоя, уткнувшись лбом в дерево неизвестной породы, прикрывшись одной рукой от вездесущей и всепроникающей пурги, а другой отыскивая под слоем налипшего снега глаза, рот и нос.

Пункт первый проблемы — кто виноват — Иван пропустил не раздумывая. Погодные катаклизмы и атмосферные явления во всех их проявлениях никогда не были его коньком. Поэтому он сразу перешел к пункту второму: что делать.

Вариантов у него было несколько. Первый — остаться на месте и переждать. Второй — идти вперед, к деревне, раз уж до нее, по словам Жулана, осталось совсем немного. И, наконец, третий — вернуться, как бы ни было обидно и досадно.

Первые минут двадцать царевич склонялся к идее номер раз. Но после того как в пятый раз пришлось откапывать себя из растущего как на дрожжах сугроба, мнение его несколько изменилось, и он стал всерьез обдумывать вариант второй. По зрелому размышлению, он стал казаться ему беспроигрышным, но при одном условии.

Если бы он знал, где это "вперед" конкретно находилось.

Поэтому, уныло вздохнув пригоршней любезно подброшенного ему под нос бураном снега, он принял к исполнению единственный оставшийся пораженческий вариант.

Тщательно развернувшись на сто восемьдесят градусов, он закрыл лицо обеими рукавами от ледяной круговерти и бесславно побрел сквозь волглые сугробы туда, откуда пришел.

Долго ли, коротко, когда Иванушка уже на полном серьезе начинал гадать, избрали ли уже где-то там, на Большой Земле, костеи царя, сменилась ли зима весной и вышла ли замуж его разлюбезная Серафима второй раз, отгоревав по сгинувшему без следа супругу положенный год, голова его уперлась во что-то твердое и, судя по глухому стуку, деревянное.

После непродолжительного озадаченного ощупывания версия "дерево" отпала, как сухая ветка: таких плоских, широких и ровных деревьев в природе не существовало, это было известно даже Ивану.

Когда вся важность этого открытия дошла до царевича, изнемогающего от бесконечного блуждания среди снега, ветра и коварно выпрыгивающих прямо перед его носом деревьев, он радостно ахнул, заглотив при этом еще пару пригоршен снегопада, и лихорадочно зашарил руками по остановившей его доске в поисках щели[130]. Усилия его были вознаграждены сторицей: под дрожащей от возбуждения рукой, откуда ни возьмись, возникла холодная железная загогулина.

Ручка!!! Это ворота!!! А если там злая собака?

Но обессиленный Иванушка, даже не остановившись на этой мысли, тут же отмахнулся от нее: чтобы в такую метель найти его, собаке потребуется времени не меньше, чем ему на поиск этого дома. Если она вообще согласится покинуть сейчас свою конуру ради такого пустяка, как банальное покусание заблудшего гостя.

Пошевелив выгнутую волной ручку, лукоморец обнаружил два очень важных факта. Первый — что это не просто ворота, а калитка. Второй — что кроме этой ручки, встречного ветра и сугробов в закрытом состоянии ее не удерживало ничто.

Впрочем, одного последнего фактора вполне бы хватило, чтобы остановить вторжение какого угодно незваного гостя, грустно понял Иван после десяти минут попыток сдвинуть весь собравшийся во дворе снег своим отнюдь не богатырским плечом.

Виновато вздохнув и попросив прощения у хозяина этого дома, он вытянул из ножен меч, и через минуту проход во двор был свободен.

Проваливаясь выше колена в тяжелые мокрые снежные завалы, лукоморец на ощупь, по дерзкому принципу, что хоть куда-нибудь, да приду, стал пробираться вперед. К его удивлению, принцип сработал на сто процентов, и спустя несколько минут голова его с новым деревянным "бумом" нашла дверь в дом.

Поразмыслив несколько секунд, можно ли считать этот "бум" стуком, Иванушка, на всякий случай, собрал волю и пальцы в кулак и, перед тем, как ворваться в самое волшебное место на земле, где не было ни снега, ни холода, ни ветра, быстро стукнул три раза в косяк.

Волшебное место непосвященными именовалось сенями.

Уронив что-то деревянное, жестяное, железное, керамическое и стеклянное с оглушительным грохотом и звоном, Иванушка резво развернулся, захлопнул дверь перед носом сунувшегося было за ним ветродуя, и очутился в темноте, блаженной темноте без единого дуновения, где единственным источником снега оказался он сам.

Что теперь?

Если хозяева и не обратили внимание на его троекратный стук в дверь, то пятнадцатикратный гром и бряк в сенях услышал бы и спящий вечным сном, не говоря уже о просто спящем, или даже глухом. Конечно, они решат, что в дом забрались воры, или дикий зверь, или еще что-нибудь столь же неприятное и далекое от истины...

Пугать невинных людей царевичу отнюдь не хотелось. И он, набрав в легкие побольше воздуха, что было сил прокричал самое вежливое, что смогло прийти ему в ветром продутую и снегом занесенную голову:

— Приятных сновидений! Ничего, что я без стука? Я тут ваши ворота разрубил!

Молчание было ему ответом. Испугались? Упали в обморок? Спрятались? Вооружаются? Или просто нет никого дома?

Подождав еще с полминуты, он извлек из кармана жестяную восьмерку, сжал в кулаке три раза, и яркий свет озарил широкие мрачные сени.

Если бы не видел своими глазами, Иванушка ни за что бы не поверил, что один человек, не сходя с места и единственным ловким движением руки может произвести такой роскошный разгром.

Медленно заливаясь краской стыда, он сделал попытку запихнуть самые вопиющие свидетельства и улики под лавку, припавшую на две подломившиеся посредине ножки[131], стряхнул остатки метели с одежды и шапки, постучал сапогом об сапог, сбивая налипший снег, и нерешительно потянулся к скобе двери, ведущей в жилую часть дома.

— Не бойтесь, это я, — не слишком убедительно попросил он тишину в доме, но ответа не дождался.

Ну, что ж. Не стоять же ему тут до утра...

И он, снедаемый целой стаей оживших и разыгравшихся вдали от метели предчувствий, позабыв и про долгую дорогу в сугробах, и про маленькую неожиданность в сенях, взялся за отполированную корягу забавной формы, исполняющую обязанности дверной ручки.

Интересно, кто здесь живет? Крестьянин? Охотник? Лесоруб? А, может, хозяин этого дома — какой-нибудь благообразный и мудрый долгожитель, отличавшийся в молодости любопытством и сохранивший хорошую память до сих пор? Тот самый необходимый свидетель, который расскажет, что случилось полвека назад в их лесу и — кто его знает! — укажет на Спиридона как на пропавшего царевича? Ведь бывают же на свете чудеса! Вот было бы замечательно, если бы наш Спиря вдруг оказался братом царя! Всё сразу бы встало на свои места! И все. Не будем тыкать пальцем, как любит выражаться Сеня. Хотя, скорее всего, я слишком мало знаю местное дворянство, и моя вина, что не сумел пока разглядеть в них ничего доброго, искреннего[132], достойного уважения...Конечно, оно в них есть! Это есть в каждом человеке! Наверное... По идее... Кхм.

Ну, да ладно. Чего это я — всё о грустном, да о грустном... Сейчас самое главное, что я, наконец, добрался до этой Неумойной. И что все тайны скоро раскроются.

И он, преисполненный великих надежд и ожиданий, потянул на себя дверь.

— Хозяева?.. Добрый день?.. Можно войти?..

Взору его предстала небольшая, едва ли раза в полтора больше сеней горница. У противоположенной стены стояла заправленная домотканым покрывалом кровать с выводком подушек-погодок, взгромоздившихся друг на друга и притаившихся под вышитой накидкой. Рядом — широкая лавка, обеденный стол, семейство табуреток под полками с домашней утварью, и окованный наискось железными полосками синий сундук. Почти у самого входа прилепилась приземистая беленая кухонная плита...

— Сюда, сюда, все сюда... Живой... Живой пришел...

Призрачный беззвучный зов пыльным шелестом облетел всех в один миг.

— ...живой...

— ...живой...

— ...наконец-то...

— ...хорошо...

— ...давно не было...

— ...свежих душ...

Несыти грязными рваными тенями заскользили по неподвижному ночному воздуху к крайней избе, откуда донесся слышный только им черный, дрожащий от радостного возбуждения шепот.

Сколько листьев опало и выросло, сколько талой воды утекло, сколько морозов протрещало с тех пор, как к ним приходил последний живой...Если бы они сами были живыми, они бы вспомнили такое чувство, как голод, но у несыти нет рта, нет желудка, нет тела.

И поэтому чужая кровь и плоть им не нужна.

— ...что...

— ...что...

— ...что он делает?..

— ...где он?..

— ...идет, идет...

— ...подходит...

— ...подходит...

— ...скоро он?..

— ...скоро уже?..

— ...скоро?..

— Скоро.

У живого не было ни единого шанса. Никто еще не уходил из их деревни, с тех пор, как... Ни один глупый грибник, ни один любопытный охотник, ни один заблудившийся дровосек, а сколько их было поначалу, пока не научились они осторожности, какая жалость... Все они приходили, чтобы скоротать ночь, а оставались до конца жизни.

Переступив невидимую границу, обратной дороги они лишались. Теперь, куда бы злосчастный путник ни пошел, ждало его одно. Весна ли, лето ли, осень, утро ли, день ли стояли на дворе — в сотне метров от деревни незваного, но долгожданного гостя всегда встречали внезапная метель, сугробы и темнота.

Блуждания... Холод... Усталость... Дом... Растопленная печь и сон.

Долгий сон. Последний сон. Для всех.

До рассвета продержаться не удавалось еще никому.

И этот живой ни чем не отличается от других.

Растопить старую плиту и заснуть в ее блаженном тепле — вот всё, что мог теперь он сделать. Всё, что ему сделать оставалось, чтобы попасть в горячие нетерпеливые объятия их, несытей.