Лишь одна Звезда

Пришло новолуние. Месяц сжался до девичьего ноготка, Звезду скрыла дождевая туча. Пора.

После полуночи войско Эрвина покинуло лагерь. Оставив шатры и припасы, в полном молчании двинулось вверх по реке — к роще, где ждали плоты. Шесть тысяч человек и двадцать сотен коней... Тишина — наивная мечта. Притопывают копыта, шуршат шаги, то звякнет кольчуга, то всхрапнет лошадь. Слышишь? — тихо мурлычет тревога. — Я слышу, и те, на дальнем берегу, слышат. Полагаю, в Фаунтерре тоже слышат: девицы тревожатся, младенцы плачут спросонья. Как ты планировал, родной мой, незаметно передвинуть целое войско?!

— Я и не планировал, — ответил ей Эрвин и подозвал лорда Молота: — Разверните ваш батальон. Остальные идут к роще, мы с вами — назад, к броду.

Тем временем в покинутом лагере у брода возникло движение. Триста человек, затаившихся в шатрах, теперь поднялись и вооружились, оседлали коней. Держа наготове щиты, вошли в воду. Путевские стрелки услышали плеск. Нещадно напрягая зрение, различили всадников на броде, дали залп, и второй, и третий... Но их была всего сотня: дозор, выставленный для наблюдения, не рассчитанный на серьезную битву. Лазутчики Роберта Ориджина обрушились на них с фланга, всадники Деймона — с фронта. Когда кайры вышли на берег, стрелки прекратили бой. Обезоруженные и связанные, они смотрели, как целый батальон северян переходит брод.

Большинство путевцев ушло к роще, вслед за "неслышимыми" батальонами Эрвина. Выбрали удобные позиции для стрельбы, затаились, с предвкушением ждали, когда на воде появятся плоты — такие удобные мишени. Плоты появились: греи спустили их на воду, оттолкнули от берега. Командиры путевцев шипели:

— Не стрелять, ждать!.. Пусть отойдут от берега, тогда накроем — не сбегут!..

Плоты двигались медленно, все толклись у рощи, едва видимые в темени. Вот тронулись, сплывая вниз по течению и ползком, будто нехотя выбираясь на середину реки. Как чувствовали.

— Залп! Залп! Залп!..

Путевцы успели выпустить двадцать тысяч стрел и всадить в каждый плот примерно полсотни, прежде чем поняли свою ошибку. На плотах не было ни души. Некоторые несли на себе куклы — соломенные чучела. Другие — вовсе пусты.

— Назад, к броду!.. Живо!..

На полпути к броду их встретили. Батальон Молота и всадники Деймона уже были на путевском берегу. Численное превосходство все еще оставалось за путевцами, но кроме того — неразбериха спешного марша и отвратная позиция в чистом поле. И — ужас. Кромешной ночью, внезапно, без подготовки наткнуться на тысячу кайров!.. Путевские рыцари сражались с тем мужеством, какое придает человеку отчаяние. Пятьдесят кайров погибли от их рук, больше сотни получили ранения. Но лучники не принесли никакой пользы: едва рыцари были разбиты, стрелки бросили оружие.

Две сотни путевских дворян и три тысячи наемных стрелков оказались в плену у герцога Ориджина. Сколько-то счастливцев бежали на юг, к Лабелину.

Стоит ли быть великодушным с противником?

Этот вопрос не допускает сомнений. Разбитый враг заслуживает милосердия при любых обстоятельствах. Как только меч врага лег на землю, наш должен быть убран в ножны.

Щадя пленников, не показываем ли мы слабость? Не лучше ли безжалостно истреблять их ради устрашения врага? Сама постановка такого вопроса пятнает честь воина. Однако дадим ответ: никоим образом. Зная, что мы милостивы с пленниками, враг охотнее сдастся в плен и преумножит наши трофеи. Зная, что пощады ждать нечего, враг станет биться насмерть и увеличит наши потери.

— Милорды и сиры, мой истинный враг — Адриан Ингрид Элизабет, что пока еще именует себя императором. Вам я не желаю смерти, потому предложил возможность уйти без боя. Вы отказались — и вот вы в моей власти. Я дам новый шанс: оплатите выкуп и будьте свободны. Цена такова: триста золотых эфесов за голову рыцаря, тысячу — за барона.

— Побойтесь богов, милорд!.. Это же несуразно! Грабеж, разбой!.. Вы хотите вдвое больше, чем принято!..

— Никакого торга о выкупе не будет. Отступая, вы опустошили собственные земли. Ваши бывшие подданные, что теперь оказались на моем попечении, обречены на голодную смерть. Мне придется кормить их за собственный счет. Вы согласитесь на мою цену — либо окажетесь в темнице Первой Зимы.

— Но где же нам... Откуда взять... Ведь бешеные деньжищи!

— Выпрашивайте у Лабелина, занимайте, крадите, продавайте имущество. Берите, где угодно. Вы получите перо, бумагу и две недели сроку. Это все.

Эрвин перешел к лучникам.

— Судари, как я понимаю, вы служили за деньги, а не по клятве. Впереди зима и война — голодное время. Деньги нужны всякому. Так есть ли разница между монетой северянина и монетой путевца?

— Зовете на вашу сторону, милорд?..

Стрелки, прежде подавленные и напуганные, живо осмелели. Всем известно, что войско Ориджина сильно мечниками и слабо лучниками. Три тысячи опытных стрелков ох как пригодятся герцогу.

— Пять елен за месяц, милорд, и мы с вами... шесть елен!

— Путевцы платили не больше трех.

— Но ведь мы нужны вам, милорд. В вашем-то войске стрелков недочет...

— По чести, судари, я не могу перебить вас, да и кормить тысячи узников тоже накладно. Но что могу сделать, так это следующее. Я отниму луки и всю амуницию, оставлю при вас лишь голые ягодицы, которыми вы столь охотно сверкали. В таком виде отпущу на свободу, и вы попробуете наняться на службу к кому-то еще. Доблестные воины, что истыкали стрелами пустые плоты, убили целых полдюжины северян и ушли с поля боя в чем мать родила. Полагаете, много найдется нанимателей? Три елены, судари. Крайнее слово.

Над войском властвовала эйфория. Вскрывались бочки вина и орджа, полыхали костры, гремели песни. От криков, гогота, дребезжания струн, подвывания рогов тревога перепугалась и исчезла куда-то, не вернулась даже с приходом темноты. Что тревога — самому Эрвину было страшновато ходить среди своих подданных. Сколько ни старался он привыкнуть к бурным выражениям радости, все попытки потерпели неудачу. Когда солдаты, завидев его, вскакивали, громыхали мечами о щиты и ревели пьяным басом: "Слава Ориджину! Слава герцогу!.." — Эрвину хотелось раствориться в воздухе. Созерцание чужой радости отняло столько сил, что он уселся за лордский стол едва живой и мечтал только об одном: уснуть.

— Тьма сожри, кузен, я тебя обожаю! — хохотал Деймон, расплескивая вино. — Неженка, неженка, неженка... так и думал, что все врут! Не может Ориджин быть неженкой, правда, Берти?

— Ага, — кивал Роберт и довольно потирал бороду. — Хитер, как лис. Потерь — меньше сотни, а прибыли выйдет... дайте прикинуть... полста тысяч, не меньше! Благодарствие Светлой Агате. Любит она тебя, кузен!

— И дорога на Лабелин открыта, — добавил Майн Молот. — Десять дней марша — и мы у стен! А коль учесть, что стен в Лабелине нету, то возьмем город налетом, прямо с марша.

— Ага! Выпьем за это, милорды.

— На Лабелин, кузен! Отсечем путевцам голову!

— На Лабелин! На Лабелин!

Эрвин чувствовал дикую усталость и не имел никаких сил на споры, потому коротко бросил:

— Нет.

— Что?.. Кузен, ты о чем?

— Нет, мы не пойдем на Лабелин, — произнес медленно, чтобы не пришлось повторять вновь. — Я с Робертом и Деймоном отправлюсь на восток, в Уиндли. Граф Майн, вы останетесь здесь, укрепитесь и будете держать брод, пока мы не вернемся.

— Но, черт возьми, почему?.. Уиндли — большой порт, мечта наших дедов, это ясно... Но дорога-то открыта! Стрелою долетим до Лабелина, возьмем свеженьким! Жирный Дельфин даже войско собрать не успеет!

— Зачем тогда брод штурмовали?.. Зачем реку переходили? Чтобы теперь свернуть в другую сторону?..

Эрвин тихо постучал кубком по столу.

— Милорды, разве я просил совета? Граф Майн, вы держите брод. Кузены, мы идем на Уиндли. Это все.

* * *

Где находиться полководцу при сражении?

Для верного решения данного вопроса нужно учесть характер предстоящего боя.

Если бой обещает быть долгим, с многочисленными маневрами, тактическими отступлениями и контратаками; если враг располагает большими резервами, которые может внезапно ввести в дело, — при таком бое полководцу следует находиться в тылу и с расстояния управлять войсками. Оказавшись в первой линии, как велит гордыня, полководец утратит широту кругозора и контроль над ситуацией, войско лишится управления и не сможет вовремя среагировать на маневры врага. Ради успешного командования сражением полководец обязан поступиться личной гордостью и остаться в тылу.

Иное дело — скоротечный и решительный бой, к примеру, кавалерийская атака на превосходящие силы врага. В этом случае командование из тыла окажется слишком медленным и безуспешным. Присутствие же полководца в первых рядах войска придаст бойцам веры в победу. Пред лицом своего лорда рыцари проявят больше отваги и решимости, каковые и определят победоносный исход сражения.

Кайры втолкнули женщину в шатер и принудили встать на колени перед Эрвином.

— Милорд, согласно вашему приказу доставили. Ведьма как есть.

— Где нашли?

— Хутор в четырех милях отсюда, милорд. Все сбежали — она осталась.

— А как узнали?

— По окрестным деревням молва ходит. Чернь боится ее, милорд.

Годами знахарка равнялась с эрвиновой матерью. Внешностью преобычна: коренаста, узловата — мужичка. Эрвин позволил ей встать. Поднялась, скрестила руки на груди.

— Как твое имя?

Обращенье на "ты" к женщине вдвое старше себя с трудом давалось Эрвину. Знал, однако, что "вы", "сударей" и прочих вежливостей из лордских уст крестьяне не приемлют и побаиваются.

— Так что же, как зовешься?

— Зови знахаркой, не обижусь.

— Отчего не сбежала вместе со всеми?

— А тебе какая забота, северянин? Позвал же не разговоры беседовать, а просьбу просить. Вот о ней и веди.

Кайр замахнулся, чтобы вышибить дух из хамки. Эрвин резким взмахом руки остановил.

— Просьба такая. Есть на свете растение... Встречал в Запределье, называется змей-травою. Раненые звери едят, чтобы исцелиться.

— Угу, знамо.

— Мне нужен сок змей-травы. Сможешь достать?

— Тебе зачем?

— А тебе зачем знать?

Знахарка пожевала губу.

— Сок змей-травы — яд. Выпьешь сверх меры — помрешь.

— Знамо, — ухмыльнулся Эрвин.

Женщина прицокнула языком, искривила рот.

— А на отраву-то не сгодится. Больно вкус резкий. С одного глотка всполошатся и пить не станут.

— Знамо, — кивнул Эрвин.

— Ладно, принесу. К завтрему вечеру. Но плату возьму.

— Сколько?

Пожевала губу.

— Не деньгами. Другой монетой.

— Что же ты хочешь, знахарка?

Она сказала. Эрвин поднял бровь, переспросил:

— Моей крови?

— Угу. Три наперстка.

— Зачем тебе моя кровь? Для ворожбы?

Эрвин всю жизнь смеялся над ворожбою, колдовством, приворотами, сглазами и тому подобными мужицкими суевериями. Но тут сделалось как-то... прохладно.

— Не боись, — ответила знахарка. — Пока ты жив, творить не стану — мало проку с твоей крови. А вот помрешь на плахе — тогда другое дело. Кровь казненного обретает силу.

Незримая альтесса расхохоталась под ухом Эрвина. Он и сам не выдержал, усмехнулся.

— Да ты еще и провидица!.. Ступай, принеси что нужно. Будут тебе три наперстка.

То было еще на Мудрой реке, неделю назад. А теперь Эрвин стоял посреди Стихийного тракта, сжимая в ладони пузырек сока. По левую руку — Деймон Ориджин, по правую — Снежный Граф Лиллидей, за спиною — две с половиной тысячи всадников. Впереди, приземистой стенкой преграждая тракт, — фаланга копейщиков, и еще одна, и холм, обсиженный лучниками, будто мухами. По краям, на флангах, кавалерийские отряды.

— Рыцарей — около пятисот копий, — прикинул Лиллидей. — Пехоты и лучников — тысяч десять. Не считая резервов, а они вполне возможны.

— Обойдем?.. — Деймон поглядел по сторонам, кривя губы.

Нет, не обойдем. Левый фланг путевцев упирается в болотце, правый — в озеро. Потому и дорогу проложили через холм: низина непроходима.

— Дождемся подкреплений, милорд? — спросил Снежный Граф.

Дождаться можно... Следом за кавалерией, отставая на два дня, идут девять тысяч пехоты и лучников. С такою силой взять холм не составит труда. Но за холмом — Уиндли, огромный торговый порт. Множество купцов и вельмож прямо сейчас грузят на корабли свое золото и товары, спешат отплыть на юг, оставив Эрвину пустые дома. А Эрвину нужен флот на Восточном море. И деньги нужны — трижды распроклятые деньги! Потому он и бросился вперед кавалерийским маршем, оставив пехоту глотать пыль: именно для того, чтобы захватить Уиндли до отбытия судов.

Эрвин выдернул пробку из пузырька. Вдохнул. Нечто шевельнулось в груди. Сердце заколотилось чаще... Открыл рот, уронил на язык несколько капель. Глоток огня опалил небо и хлынул в горло. Вспышка свела внутренности. Вместе с болью проснулось и другое: мощное, яростное, забытое. Похожее на кинжал под ключицей, на Перст Вильгельма, на слово "вопреки". Развернуло плечи, выпустило когти...

— Кузен, ты в порядке? Смотришься так, будто призрака увидал!

Эрвин оскалился в ухмылке:

— Ищу союзников.

Бывшая противница, нынешняя союзница встала за плечом Эрвина во весь костлявый рост, дыхнула холодным жаром. Путевские полки вдруг стиснулись, скукожились, притерлись к земле. Сделались мизерны, едва значимы — ничто в сравнении с землянкой, дождевыми червями, лужами на полу... Даже не хочется сказать: "Я выживу ради...". Разумеется, выживу! Какие к черту варианты?!

— Тебе понравится, — подмигнул Эрвин кузену. — Идем в лобовую атаку. Прямо сейчас. Мы с тобой — впереди.

Эрвин скачет плеч-о-плеч с Деймоном. Следом несется поток, захлестывая тракт и поля. Рев, грохот, лязг. Земля — ковер, из которого выбивают пыль. Кажется, Эрвин не ведет войско, а бежит от лавины. Она преследует его, наступая на пятки; грозит поглотить и перемолоть. Вороной Дождь гремит копытами, свирепеет от вида врага, набирает ход.

Впереди широким частоколом — путевские копья. Умом Эрвин знает, что их много: вчетверо больше против его конницы. Но чувство — не азарт, а жалость. Человечки... Ничтожная преграда перед мощью лавины.

Внезапно дорога исчезает. Дождь зарывается копытами в грязь, теряет скорость, сбивается на рысь. Эрвин цепляется за луку седла.

— Дорогу срыли!.. — кричит Деймон.

И Эрвин орет, вторя ему:

— Берегись! Лучники!..

Стрелки с холма дают залп. "Воздух дрогнул от стрел..." — споют менестрели. Ничто не дрожит, и свиста не слышно: гул копыт перекрывает все. Лишь краем глаза Эрвин видит, как соседние всадники летят в грязь. Потом стрела бьет его в грудь. Удар и лязг, сильный толчок назад. Никакой боли — доспех выдержал.

— Вперед! Ходу! Герцог с нами!.. — орет кузен.

Эрвин обнажает клинок. Копья нет — не с опытом неженки браться за длинное рыцарское копье. Есть старый добрый меч, да еще широкая грудь Дождя, покрытая броней, — главное оружие Эрвина. К эфесу меча привязана длинная серебристая лента, такая же — на гребне шлема, чтобы герцога было видно издали. Эрвин выбрасывает клинок вперед, ленты полощутся по ветру.