Лишь одна Звезда

— За мною, Север! За мной! Ради Агаты!

Второй залп. Снова кто-то падает, кто-то кричит, шарахается конь без седока. Эрвин забывает об этом, когда вылетает из грязи. Встав копытами на твердую землю, Дождь рвет в галоп. Навстречу несутся копья, перекошенные лица. Десять шагов, пять... Бедняга Дождь! Только бы выжил! — успевает подумать Эрвин. И таранит фалангу конской грудью.

Треск. Щепки. Комья. Лязг железа. Хруст.

На миг он глохнет. Звуки, лица, копья смешиваются в кашу. Эрвин опускает меч, не целясь. Клинок тут же бьется в преграду, чуть не выпадает из руки. Кто-то вопит, исчезает из виду. Дождь проминает шеренги, крушит копытами. Сразу два копья тычутся в доспех, Эрвин рубит наотмашь. Куски, брызги. Он бьет, не разбирая, но всякий раз клинок врезается в плоть. Слишком густа человеческая каша — не промахнешься.

Слева, справа рубятся кайры. Вонзаются в месиво, таранят, теряют скорость. Увязают в фаланге, как топор в полене. В этот раз Эрвин успевает заметить стрелы и закричать:

— Лучники! Щиты!..

Воины со щитами (Эрвин к ним не принадлежит) прячут головы и плечи. Залп падает с неба железным градом. Кайры, лошади, пехотинцы — наземь, вперемешку. Пехотинцев гораздо больше. Кайров спасают доспехи и щиты; спины копейщиков беззащитны для стрел. Но те, на холме, бьют снова и снова. Плевать на гибель своих. Лишь бы остановить северян!

Остатки фаланги бегут, охваченные смертным ужасом. Преграда тает.

— Вперед, Север! В атаку!

Дождь бросается вскачь, вынося Эрвина из-под града стрел. Под ним — спины врагов, макушки, плечи... При взгляде сверху пехотинцы до жути похожи на грибы: опускай меч и руби шляпки. Вторая фаланга стоит выше по склону, сверкает копьями, ждет атаки. Смотрит...

Маркиз Уиндли — полководец врага — допустил фатальную ошибку: позволил пехотинцам второй фаланги увидеть то, что случилось с первой. Мечи северян, копыта коней, стрелы своих же лучников. Месиво из грязи, крови и костей... Не стоило копейщикам смотреть на это. Когда кайры втоптали в землю остатки авангарда и двинулись вверх по склону, вторая фаланга бросилась наутек. А затем и лучники, лишившиеся прикрытия.

Убивать бегущих, оказывается, очень просто. Держи меч на нужной высоте и не вырони — остальное сделает скорость коня. В груди становится горячо. Сердце жадно колотится, будто чужая кровь переполняет его. Сочувствие, тревога, усталость — ничего нет. Жар — и меч! Все прочее — лишнее. Меч снова, снова бьется о преграды. Жар волнами врывается в грудь.

Чувство — как в Тот Самый Миг. Почти.

"Это плохо", — сказал кто-то. Деймон или Иона, или Светлая Агата — не разобрать... Эрвин просто услышал: "Это плохо. Очень скверно".

Натянул поводья. Дождь нехотя сбавил ход, загарцевал, не в силах стоять на месте. Эрвин вскинул меч к небу, закричал во все горло:

— Север, стой! Стоооой!

Деймон дважды повторил приказ, гул копыт стал утихать.

— Юг, если хочешь жить, — на колени!

Эрвин хотел крикнуть: "Бросай оружие", — но копья и так остались лежать далеко позади.

— На колени, Юг! Сохранишь жизнь!

Солдаты Южного Пути останавливались, глядели на Эрвина, от ужаса неспособные понять ни слова. Ловили воздух ртами, пытались отдышаться, скидывали лишний груз — шлемы, кинжалы. Вдруг снова бежать...

— Да что с вами, путевцы?! — заорал Эрвин. — Сдавайтесь — и будете жить! Слово герцога!..

Тогда один за другим они стали падать на колени.

Искра

Начало октября 1774г. от Сошествия

Озеро Дымная Даль; Уэймар (графство Шейланд)

Круглобокая озерная шхуна шла через Дымную Даль на север — прямиком в туман, за пеленою которого скрывался город Уэймар. Вдали от устий многочисленных рек, питающих Дымную Даль, вода была спокойна, и судно скользило гладко, будто сани по свежему снегу. На носу шхуны стояли двое: девушка и мужчина.

Девушка, не слишком худая, имела на плечах серую шерстяную накидку с капюшоном. Цветом и покроем, а особенно — капюшоном, накидка напоминала кольчужный доспех, чем придавала девушке вид суровой угрюмости. Темно-каштановые волосы девицы потсрижены коротко, по-мальчишески. Знающий человек мог заметить в ней черты рода Янмэй: широкое лицо, упрямый подбородок, чуть раскосые глаза. При улыбке, возможно, на ее щеках проступили бы ямочки и подтвердили догадку. Однако девушка не спешила улыбаться.

Мужчине с равным успехом можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Он имел настолько приметные, пышные, на концах завитые усища, что прочие черты его лица мигом терялись из виду. Одежду мужчины составляли бриджи и видавший виды камзол, надетый прямо поверх войлочной ночной сорочки. Оружия при нем не было, если не считать короткого ножа, который ни один рыцарь не назвал бы клинком. Так, порезать мясо, подправить бороду, расщепить на лучины веточку... Более внушительное оружие, впрочем, и не подошло бы мужчине, поскольку не был он ни статен, ни плечист.

Он поднес ладонь ко лбу козырьком, и манжет сполз. Стали видны четыре давних рубца на запястье, напоминающих букву W. Мужчина сказал:

— Берег уже близко — миль десять осталось. Точно тебе говорю. Хочешь знать, как я понял?

Девушка с любопытством приподняла бровь.

— Воон там видишь — чайки. Да вон же они!..

Она пригляделась и не без труда рассмотрела россыпь черных точек среди туманной мороси.

— То-то же, — подмигнул мужчина. — Ведь ты впервые попадешь в Уэймар, кроха? Ах, точно, не впервые — напутал. Когда-то неделю пробыла... Неделю, дорогуша моя, — это все равно, что не бывала. За неделю к этому городу никак не привыкнешь. Вот что я тебе расскажу. Как попал я впервые в Уэймар, так сразу и запил. Ей-ей. Утром выйдешь на улицу — туман. Днем сунешь нос — опять туман. Вечером глянешь — уже сумерки. Уж и не знаешь, где солнце над землею бродит, но только не над Уэймаром. И тоска такая находит, что хоть вешайся.

— Понимаю вас, сударь, — вежливо ответила девица.

Мужчина бросил в рот щепотку табака.

— Ну, вешаться-то я не стал, а вот к винцу пристрастился — это было. Выпьешь чарку — светлее станет. Понятно, выпьешь снова. А одному-то чего пить? Идешь в кабак. И вот какую штуку я приметил. Коли один в тоске, да второй в тоске — то вместе им еще хуже. Но вот если третьего найдут — то непременно все трое развеселятся. Есть у тоски такое свойство: она больше двух не складывается. Когда хочешь ее побороть, иди туда, где люди. И непременно чтоб было трое, а лучше — больше. Ты слушай меня, кроха. Ты — девица смурная, тебе пригодится в жизни.

— Внимательно слушаю, сударь, — сказала дворяночка.

— Ну, а кабаки в Уэймаре — это самое людное место. По улице пройдешь — пустота. На улице только грязь да слякоть, делать там нечего. И дома уэймарцы не сидят: что ни вечер, идут в кабак. У каждого имеется свое излюбленное местечко, там все друг друга знают. Заходишь — сразу жизнь, шум, компания. Кто смеется, кто в кости, кто в карты, кто на столе пляшет. И девицы повсюду. Веришь: в Уэймаре все барышни по кабакам развлекаются наравне с мужиками! Так у них принято. Правда, девицы там — одна другой страшнее...

Тут он скосил глаз на дворяночку и скептически оглядел с головы до ног.

— Тебе оно и лучше. По тамошним меркам ты первой красавицей станешь.

— Благодарю вас.

— Так вот, к чему я веду. Ты не робей и не стесняйся, а как тоска нахлынет — иди в кабак. Не думай, что это, мол, не к лицу... Все к лицу! Девушки что ж, хуже мужиков? Отчего бы им тоже не развлечься? Вот иди и первым делом выпей, а там оглянуться не успеешь, как у тебя друзья найдутся. Даром, что ты — вся такая молчунья. Растормошат тебя, плясать начнешь! В Уэймаре кабак — это не грязный притон, а самый центр светской жизни. Будто в Фаунтерре дворец какой-нибудь или театр.

— Как любопытно, — кивнула дворяночка, глядя в туман. Начал моросить дождь, первые капельки легли ей на ресницы.

— Послушай-ка, малютка... Может, оно тебе против шерсти, что я все время "тыкаю"? Может, тебе лучше "сударыня" да "миледи"?.. Но пойми: ты мне почти что во внучки годишься. Да плюс из такой дырищи вытянул, куда свет сто лет не заглядывает. Ты мне сделалась как родная. Как-то не с руки теперь важничать... давай мы лучше по-простому, так оно душевнее.

— Как угодно, сударь, — согласилась девушка.

— А ты совсем не болтушка, да?

Она лишь пожала плечами.

— И к лучшему, скажу я тебе. Молчаливая женщина — это редкая жемчужина. Вот моя первая жена такою была. Языком не трепала, почем зря, но зато...

Он принялся рассказывать о жене — надо заметить, далеко не впервые. Три дня пути через Альмеру, шесть дней плаванья по Дымной Дали... и всякий раз, будучи рядом с девушкой, усатый мужчина непременно что-нибудь рассказывал. Не мог без этого: слишком уж благодарной слушательницей была дворяночка. Всю историю его жизни она прослушала уже раза три кратко да раз-другой в подробностях, и ни разу не изъявила протеста.

Звался мужчина Инжи Прайс. Родился в Леонгарде — третьем по величине городе Надежды. Отцом его был часовщик, но рано помер, не успел передать мастерство сыну. Оттого Инжи подался в обучение к другому часовщику и семь лет проходил в подмастерьях. Отцовское дело тем временем пришло в негодность: слуги разбежались, горожане позабыли. Пришлось начинать все сызнова и пять лет работать за бесценок, лишь бы заслужить добрую славу. Но потом началась счастливая жизнь: работа уважаемая, непыльная, прибыльная. Вспоминая то время, он хлопал дворяночку по плечу и восклицал: "Можешь себе представить: случались такие недели, что я целый эфес зарабатывал! Неделя прошла — золотой в карман! У тебя хоть когда-то случался цельный золотой в кармане?.. А часы-то какие делал! Иногда такой шедевр выходил, что аж продавать жалко!" В часах девушка не разбиралась, и мужчина подробно пояснял, какие они бывают, как устроены и чем друг от друга отличаются.

При таких-то деньгах у Инжи не возникло трудностей с женитьбой. Невест было несколько на примете, и он выбрал вон ту, скромницу. Понятливая была, с полувзгляда все угадывала, чего мужу хотелось. И заботливая, и трудяга — Инжи с нею горя не знал. "Да что там горе!.. Не припомню такого утра, чтобы проснулся без счастливой улыбки на лице. Не веришь? Ты вот никогда не улыбаешься. А я был счастливый — ну, как сельский дурачок, право слово!"

Потом скромница сбежала с кавалерийским офицером. Инжи Прайс был в таком расстройстве чувств, что закрыл дело, распустил подмастерьев, распродал добро и хотел свести счеты с жизнью. Вспорол себе вены, но соседи явились не вовремя — спасли. Со стыда он не мог показаться на люди, а повторить затею тоже было как-то глупо. Тогда Инжи уехал из Леонгарда. Много где скитался, не помня себя от горя. И в Дарквотере бывал, и в Литленде, и в Короне. Как стали кончаться деньги, нанялся на стройку — тогда возводили Третий Его Императорского Величества искровый цех на Ханае. (Тут он подробно информировал девушку о том, как устроена искродельная машина. Дворяночка вежливо слушала.)

Как закончили цех, на другую стройку он не пошел — тоска. Привык скитаться по миру, на месте уже не сиделось. Нанялся в почтовую службу, стал курьером. Лет пять отколесил по городам и весям (большинство из которых живо описал слушательнице). Затем попал в Уэймар, и его милость граф Шейланд попросил Инжи выполнить одно особое порученьице. Инжи взялся и дорогою попал в переделку. Еле выкрутился. "Доложу я тебе, пришлось повертеться! Вот как змея на сковородке, или как пес, которому хвост подпалили, — сама выбери сравненье по душе. Но и награда вышла: его милость меня лучшими словами похвалил и предложил службу. Ты, мол, Инжи Прайс, — мастак и знаток. Не желаешь ли у меня остаться? Заплачу втрое против имперской почты. Ну, я и остался. Кто же графу отказывает?.." С тех пор Инжи на службе у Виттора Шейланда, делает для графа разные дела. Характер этих самых дел — единственная часть биографии, которую он укрыл от спутницы. Ну, разные дела... всяческие.

— Благодарю вас, сударь, это так любопытно.

Кто бы видел, с каким безукоризненно вежливым вниманием слушает дворяночка усатого спутника, тот глубоко посочувствовал бы ей. Будь на ее месте простая торговка, давно уже сказала бы: "Отлепись, болтун старый! Не язык, а помело!" А эта — нет, терпит. Воспитание, манеры... эх, бедняжка.

И тот, кто подумал так, сильно ошибся бы.

Три дня в Альмере и шесть на Дымной Дали девушка разгадывала загадки. Инжи Прайс был одною из них. Она внимательно слушала все, сказанное им, и не задавала вопросов, будучи уверена: в ответ он солгал бы. Ровно так же, как лжет во всех рассказах о себе.

Девушка смотрела, слушала и делала выводы. О, нет, она не скучала.

Некоторые свои истории Инжи Прайс повторил дважды. Повторил одинаково, в точности воспроизвел мельчайшие детали. Девушка знала: она не сумела бы дважды рассказать одно и то же одинаковыми словами. Точней, сумела бы в единственном случае: если это — вымысел, заученный наизусть, как стихотворение.

Инжи Прайс если и работал часовщиком, то лишь пару лет. Те чайки в тумане — дворянка едва сумела рассмотреть их. Глаза Инжи были глазами моряка, а не часовщика.

На запястье усача, действительно, имелись четыре шрама. Но оставил их не нож самоубийцы — слишком широки и рельефны для ножа. Если приглядеться, поймешь: это не надрезы, а ожоги. Таким знаком клеймят заключенных на каторжных работах: в рудниках и на галерах. По виду клейма можно определить, за какое злодейство человек отбывал наказание и где именно. Девушка не знала тонкостей, но даже сам факт каторги уже о многом говорил.

Не верилось, что такой человек, как Инжи, мог попасть на галеру за мелкое преступление. Кажется, на галеры вообще не отправляют за мелочи... К тому же, Инжи слишком уверен в себе, самолюбив и лукав, слишком легко и находчиво лжет. Не похож на мелкого воришку. За что бы ни судили его, это было нечто серьезное. Должен был он провести на галере лет десять, и если бы сошел на берег живым, то — глубоко больным, дряхлым, сломленным. Однако же, он отнюдь не таков, из чего следовал новый вывод: Инжи бежал с галеры. Или из рудника, что ничуть не проще. Выходит, это — решительный, отчаянный, дерзкий человек. По крайней мере, был таким в молодости.

Далее. Его служба курьером — новая ложь. Имперские почтовые курьеры — прекрасные бойцы и всадники. Не всякая лесная банда захочет связаться с одним-единственным имперским посыльным. Оружие курьера — полуторный меч, а друг и соратник — конь. У Инжи, меж тем, слишком узкие плечи для мечника и слишком ровные ноги для конника. Однако по свету он поездил — это правда. Очень уж яркими и точными были картинки городов: девушка могла сверить, когда Инжи описывал Лабелин и Фаунтерру. Дворянка предполагала: он начал скитания после побега, подался на Север, и в Уэймаре, действительно, попал на службу к Виттору Шейланду. Каким образом? Проявил себя, выполнив поручение? Вряд ли: граф не стал бы связываться с каторжником. Способ один: Инжи записался в графский наемничий отряд. Девушка не знала, что Виттор Шейланд — ее сюзерен — собирает отряды наемников, но приходилось допустить это. Уже там, в наемном войске, Инжи Прайс выслужился и привлек внимание офицера, а затем и графа. Кем он служил? Не мечником и не всадником. Лучник? Возможно: глаз зорок, пальцы крепки. Но обычный стрелок вряд ли далеко продвинется по службе, слишком уж мало зависит от одного лучника. Сейчас, на шхуне, Инжи носил только нож, и пару раз девушка видела, с каким удовольствием он вертит его в руках, прежде чем протереть и сунуть в ножны.