Зенитчик-2

— Не все. Помоги-ка...

Евстифеев тянет сверху, я берусь за ноги, и мы вытаскиваем труп из окопчика. Черт, с виду маленький, а такой тяжелый. Или это я с голодухи ослабел?

— Куда его?

— Тащи на обратный скат. Фрицев выкинем, а наших в их окопе сложим.

Прежде, чем опустить Витька на дно бывшего пулеметного гнезда, обшариваю его карманы в поисках документов. Ничего, кроме обычных солдатских мелочей. Красноармейской книжки у парня нет. Зато находится смертный медальон. Внутри пластмассового футляра лежит чистая, незаполненная бумажка. Карандашом пишу имя: Виктор. Все, ни фамилии, ни года рождения, ни адреса. Возвращаю медальон обратно владельцу и осторожно, как будто он может что-то почувствовать, опускаю его вниз. Рядом, а потом и сверху ложатся другие погибшие, всего шесть человек. Пули и осколки собрали свой урожай. Я направляюсь обратно к окопу, но меня перехватывает ротный.

— Мины еще есть?

— Нет, все выпустил, до последней железки.

— Что дальше делать думаешь?

— Окапываться.

— Это правильно, — одобряет мое намерение Евстифеев, — но есть другое дело — раненых нужно вынести.

— Я же не саниструктор.

— Санинструктора у нас уже неделю нет. Ты пойми, там ходячих нет, а я никого больше послать не могу, каждый боец на счету. Ты мужик здоровый, по одному постепенно утащишь.

Перед высоткой лежит десятка три трупов, почти сливающихся с серой грязью поля. Только по каскам и можно их пересчитать. Еще дальше замер один из бронетранспортеров, второй успел уползти.

— Где раненые?

— Пошли, покажу.

Раненых оказывается трое, все тяжелые. У одного голова обмотана окровавленными бинтами, пытаюсь нащупать у него пульс, не получается. У второго пулей разворочено плечо, похоже, задет сустав. Третий...

— Осколок скулу срезал, — поясняет Евстифеев.

Кого выносить первым?

— Финогенова бери, — видя мое сомнение, ротный указывает на третьего.

Логично. Раненый в голову — непонятно жив или мертв, второй останется инвалидом, это даже мне очевидно. А у третьего еще есть шанс встать в строй. А лицо... В конце концов, люди со всякими лицами живут, а после войны еще и завидным женихом считаться будет. Вешаю автомат на спину.

— Ну, давай!

Закидываю левую руку раненого себе на шею, прихватываю своей левой, правой беру его за талию и встаю вместе с ним. Финогенов стонет от боли.

— Потерпи, солдат. Давай: левой, правой, левой, правой.

Стараюсь всю его тяжесть принять на себя, но мы еле двигаемся. Нет, так дело не пойдет.

— Подожди.

Перевешиваю автомат на шею и беру раненого на "мельницу". Встаю.

— Терпимо?

Тот что-то мычит, но вроде как терпимо. По крайней мере, от боли на каждом шагу не стонет. Интересно, парень-то явно крупнее Витька будет, но того мы вместе с ротным еле тащили, а Финогенова я один пру, и ничего. Или это чисто субъективное — труп всегда тяжелее кажется, чем живой человек?

Однако через пару сотен метров я в этом уже не был так уверен. В Финогенове верных семьдесят килограммов будет, а дорожка еще та. Хоть и стараюсь я в грязь не лезть, выбирать места посуше, но не всегда это удается. Грязь липнет к сапогам, уменьшая и без того невеликую скорость. ППШ качается на шее и на каждом шагу стукает диском по груди. Вроде и не сильно, но так раздражает. Раз, два, левой, правой. Вспомнив начало своей трудовой карьеры, стараюсь не думать о давящей на плечи тяжести и втянуться в монотонный ритм шагов. Раз, два, левой, правой. Вроде, помогает.

А вот и берег. Нахожу спуск, по которому съезжали на лед реки повозки. Берег истоптан и заезжен множеством следов, убитых нигде не видно, значит прошли. Только бы не упасть, только бы не поскользнуться. Осторожно балансируя, спускаюсь на лед. Сверху он уже подтаял, под ногами хлюпает вода, а снизу лед. Скользко. Расставляю ноги пошире и иду мелкими шагами. С левого берега мне уже спешит помощь.

— Отпускай.

Тяжесть сваливается с моих плеч, раненого за моей спиной принимают двое пехотинцев.

Вдоль берега вырыта траншея. Глубокая, даже мне достаточно лишь немного пригнуться, чтобы полностью скрыться в ней, местные могут ходить не пригибаясь. Здесь нас встречает местное начальство.

— Кто такой?

Я протягиваю молоденькому младшему лейтенанту свою изрядно замусоленную красноармейскую книжку.

— Ротный меня послал раненого вынести. У вас санинструктор есть?

— Нет санинструктора. У меня на почти полкилометра двадцать активных штыков есть. Неси на сборный пункт.

— Помощника дадите?

— Дам. Он и дорогу знает.

Сборный пункт в виде большой брезентовой палатки с красным крестом в белом круге расположился в неглубокой балке. Пехотинец исчезает, едва мы опускаем Финогенова на землю у входа.

— Есть кто живой?

Только я сунул нос внутрь, как тут же отпрянул обратно — лучше на свежем воздухе, чем такой атмосферой дышать. На мой крик из палатки выбрался невысокий субъект в некогда белом халате поверх шинели.

— Чего тебе?

— Раненого принимай.

— Откуда? — засуетился субъект.

— С того берега.

— Не наш, стало быть.

— Как это не наш? — удивился я.

— Не из нашей части, — объяснил медик. — Фамилия?

— Финогенов.

— Какой полк?

Хоть бы спросил, куда ранен.

— Откуда я знаю? Документы посмотри. Ладно, пошел я, меня другие раненые ждут.

— Стой. Оружие давай.

— Какое оружие?

— Его оружие. Раненых положено с оружием выносить.

Об этом я как-то не подумал.

— Второго принесу вместе с двумя винтовками.

— Без оружия раненого не могу принять, — уперся этот мелкий хрен в халате.

Вот гад!

— Что, так здесь и бросишь?

Мелкий пожимает плечами.

— Без оружия принять не могу. У меня приказ.

Вот заладил. А ведь может и бросить, у него приказ. Не нравится он мне. Решение приходит само собой — я стягиваю с шеи автомат. Не то, чтобы жаба душит — на фильтре все равно отберут, но как-то привык я к его не очень удобной тяжести. А сейчас мне еще придется идти назад с пустыми руками.

— На, подавись. Второго принесу с винтовками — вернешь.

Хмырь цапнул автомат.

— Помоги занести.

Внутри — местный филиал ада. Дышал только ртом и по сторонам старался не смотреть. Упаси Господи сюда попасть! Наружу выскочил, чистого воздуха глотнул и побрел обратно. Пока иду надо хоть немного отдохнуть, иначе второго за один заход не донесу.

Навстречу мне идут люди, заросшие, изможденные — окруженцы. Теперь становится понятно, зачем рота до сих пор сидит на той высотке — держит коридор. На типа в трофейной блузе, зачем-то идущего без оружия на правый берег, только бросают подозрительные взгляды, остановить никто не пытается. Вскарабкиваюсь по скользкому спуску на правый берег и пытаюсь оценить обстановку. Слева вяло постреливают, а справа, куда мне надо, пока тишина, вот и хорошо.

На прежнем месте меня ждет только один раненый, тот, который в плечо. Видимо, второй умер, и его уже унесли. А вот и их оружие — три винтовки лежат совсем рядом, да я в первый раз просто не обратил на них внимания, раззява.

— Ну ты как, жив?

Парень в сознании и, похоже, ему очень больно, но ничего обезболивающего я ему предложить не могу.

— Потерпи еще немного, сейчас пойдем.

Две винтовки вешаю себе на шею и поднимаю раненого себе на плечи тем же приемом. Он вскрикивает и замолкает, наверное, сознание потерял.

— Держись, скоро придем.

Скоро — это я для самоуспокоения. Ну, поехали, раз, два, левой, правой. Возросший груз оружия на шее несколько компенсируется меньшей массой раненого на плечах. А если еще и ППШ на себя навесить? Черт с ним, главное — дойти. Раз, два, левой, правой. Каждый шаг сопровождается деревянно-металлическим соприкосновением висящих на шее винтовок. Тяжело, однако, а прошел-то всего метров полтораста, двести, в лучшем случае.

Ба-бах! Воздушная волна толкает меня в спину. Перелет. Бах, бах, бах. Осторожно оборачиваюсь. Над высоткой опадает земля, поднятая последним взрывом — начался второй акт. Калибр солидный, видимо, сто пять мэмэ. Танковых моторов слышно не было, но при такой поддержке и пехота справится. Раз, два, левой, правой, пытаюсь увеличить скорость, но липкая грязь под сапогами делает тщетными мои потуги. Пару раз чуть не навернулся, едва удержался на ногах.

За моей спиной раздается десятка три взрывов, затем резко вспыхивает ружейно-пулеметная перестрелка. Еще минуты через три, начинают хлопать гранаты. А я иду. Медленно, очень медленно приближается спасительный берег. На переправе никого не видно — кто мог, ушел на левый берег. Звуки боя за моей спиной стихают. Быстрее надо, еще быстрее. Вот-вот, фрицы перевалят через гребень, и окажусь перед ними как на ладони. Между лопатками начинает чесаться, неужели в ожидании пули? Раз, два, левой, правой.

С правого берега открывает огонь наша дивизионная артиллерия — калибр не такой солидный, как у немцев и стреляют реже, боеприпасы экономят. Не выдержав, оглядываюсь. Снаряды рвутся на скате, обращенном к нашим позициям. Неужели все? Нет, не все. Замечаю, что несколько человек выскользнули из-под обстрела и, пригибаясь, перебежками, двигаются в мою сторону. Падают, поднимаются и снова бегут. Мне тоже пора, только бежать, в отличие от них, я не могу. Раз, два, левой, правой.

Они догнали меня у самого спуска на речной лед. Всего трое. Мне казалось, что с высотки успело отступить больше, до берега добрались не все.

— Помогите...

Двое пехотинцев принимают раненого с моих плеч. Третий ранен сам и в этом действии не участвует. Прежде чем спуститься, оглядываюсь в последний раз. Нас не преследуют, разрывы снарядов по-прежнему пятнают склон, выбрасывая вверх фонтаны земли и черные шапки сгоревшей взрывчатки.

Перебравшись по льду на левый берег, взбираемся по откосу и оказываемся в уже знакомой мне траншее. Здесь наша компания уменьшается на одного человека — уцелевшего на правом берегу пехотинца младший лейтенант явочным порядком зачисляет в свою роту. А наш путь опять лежит дальше — на сборный пункт. Тяжелораненого несем на импровизированных носилках, сделанных из двух винтовок — пригодились — таки, и шинели. Я иду первым, поскольку уже знаю дорогу. Носилки получились короткие, раненый на них полусидит, опираясь на мою спину. Пока мы его тащили, он потерял сознание. Второй носильщик тоже ранен, к счастью, легко — голова его обмотана уже успевшим испачкаться бинтом, сквозь который проступает алое пятно свежей крови. Замыкает процессию третий раненый. Ему, судя по замотанной бинтом руке, досталось серьезнее, постепенно он отстает.

Обстановка в знакомом овраге кардинально изменилась — около палатки стоят три повозки, запряженные лошадьми. Ездовые выносят из палатки раненых и укладывают на подстеленную в телеги солому. Руководит этим процессом невысокий командир с тонким, почти женским голосом.

— Принимайте еще троих.

Мы осторожно опускаем наши эрзац-носилки на землю, отставший раненый тоже спускается в овраг. Командир оборачивается к нам, и я понимаю, что это действительно женщина. В петлицах два кубаря и "хитер как змий и выпить не дурак".

— Откуда?

— Все оттуда же.

Военфельдшер не стала продолжать расспросы, а приказала ездовым положить нашего раненого на одну из телег. Я же начал вытаскивать винтовки из рукавов шинели. Винтовки пытаются зацепиться мушками за шинельное сукно и подкладку, приходится повозиться. Наконец, я выпрямляюсь, держа в каждой руке по стволу. Пришедших со мной уже увели внутрь палатки, да и обоз с ранеными вот-вот тронется в путь. Хмыря, забравшего мой автомат, что-то не видно.

— Ирина Семеновна, Ирина Семеновна, там еще один без оружия...

Легок на помине. Прежде, чем женщина успевает ответить, я делаю шаг вперед.

— Вот его винтовка. И автомат мой верни, я вторую принес.

— Так я его уже оприходовал...

Нет, ну мало меня кидали? Одним разом больше, одним меньше — какая разница? Надо бы плюнуть этому гаду в рожу и пойти дальше, но от столь наглого и бесцеремонного развода я зверею.

— Верни оружие, сволочь!

Я делаю шаг вперед и пытаюсь схватить мелкого за ворот шинели, но он уворачивается и успевает юркнуть за свое начальство.

— В чем дело? — удивляется начальница.

— Я раненого принес без оружия, так этот хмырь отказался его принимать. Я ему свой автомат оставил, сказал, что винтовку потом принесу, а он мне пэпэша вернет.

— Объедков, верни автомат, — принимает решение начальство.

На мой взгляд, вполне справедливое.

— Я же его оприходовал!

Объедков, дали же предки фамилию, продолжает ерепениться. Зря он так. Щелк! Затвор выбрасывает в грязь стреляную гильзу. Убедившись, что в магазине есть еще один патрон, толкаю рукоятку вперед до упора и поворачиваю вправо.

— Сейчас я тебя самого оприходую!

Хмырь, взвизгнув, опять прячется за свое начальство. Я пытаюсь обойти женщину сбоку, но длинный ствол винтовки не позволяет сделать это достаточно быстро и он опять ускользает.

— Прекратите! — голос женщины срывается. — Объедков...

Вот это да! Нет, слыхал я матерщину и похлеще, но чтобы такое срывалось с губ вполне интеллигентной с виду женщины, военного медика... Санитар, или кто он там, срывается с места, как спринтер на чемпионате мира, гнев начальства пугает его сильнее моей пули. Нырнув в палатку, он буквально через три секунды выскакивает обратно с автоматом в руках.

— Давай сюда.

Убедившись, что это действительно тот автомат, сую в руки Объедкову винтовку.

— Разрядить не забудь. Вторая — вон лежит, подбери.

Прихватив обе трехлинейки, хмырь скрывается в палатке, обоз трогается с места. Мне тоже пора. Поправив на плече привычную тяжесть и сделав два шага, я замираю. А куда, собственно, идти?

Глава 8.

— Старшиной батареи пойдешь?

— Нет, товарищ старший лейтенант, не пойду.

— Ну и дурак.

Сам знаю, что дурак. Был бы умным — сидел бы в генеральном штабе, а не в этой дыре. Или вообще в эту историю не вляпался.

На фильтре меня недолго мариновали — таких, как я, туда прибывали каждый день десятки и сотни. Многие без оружия, а некоторые и без документов, с ними разбирались основательнее. Моя красноармейская книжка, даже без фотографии, никаких подозрений не вызвала, и уже через неделю я оказался в таком же зенапе, только гвардейского танкового корпуса. Гвардейцам повезло чуть больше — они хоть и вышли из окружения почти без техники, но более или менее организованно. А мои прежние сослуживцы, насколько мне известно, еще ходили где-то по немецким тылам — в фильтрационном лагере никого из нашего корпуса я не встретил. А автомат все-таки отобрали.

Дела наши на фронте шли неважно. Левый берег Донца удалось удержать, но Харьков скоро должен пасть, а там, насколько помню, и до Белгорода дойдет. Но знал я и другое: это контрнаступление — лебединая песня панцерваффе. У них еще будут Курская дуга, Житомир, Арденны и Балатон, но больше ни разу им не удастся сотворить еще один котел, подобный тому, из которого только что выбрался.