Зенитчик-2

— Товарищи, от лица воинов-зенитчиков хочу заверить вас, что все свои знания, весь свой опыт мы передадим прибывшему пополнению и в предстоящих боевых действиях не позволим фашистским стервятникам безнаказанно бомбить части нашего корпуса на марше и в бою.

Краем глаза замечаю, что полковник, сидящий в президиуме ближе всех ко мне началом моего выступления доволен, а некоторые из танкистов передо мной скрывают иронические усмешки — в последних боях они от вражеской авиации получили по полной программе, поэтому скептицизм их мне вполне понятен. Пора переходить к основной части.

— Однако, товарищи, в обучении молодежи есть ряд трудностей и в их решении нам хотелось бы получить помощь от вышестоящего командования.

Ловлю на себе вопросительный взгляд полковника, но останавливаться уже поздно.

— Вот, например, по нормативу на замену ствола отводится сорок пять секунд и менять его должны два человека, а мы втроем в норматив уложиться никак не можем. А почему? Да потому что пополнение нынешнее — мальчишки. Последние два года почти никто из них досыта не ел, у них просто сил не хватает. Их бы сейчас подкормить надо, но служба ПФС внимания этому не уделяет, местные ресурсы для этого не использует, ждет только — что к ней с корпусных складов поступит. Я понимаю, что третья тыловая норма, но почему в котле то суп пересоленный, то каша подгорелая? Ведь больших усилий исправление этих недостатков не требует. Или вот такой случай. Выезжает батарея на учения за пределы расположения полка, и все, считай без обеда остались — кухня батарею найти не может, а ведь мы всего-то на три-четыре километра уехали. Или посылают людей за каким-нибудь имуществом, пока до станции доедут, очереди своей дождутся, погрузят-разгрузят, назад приедут — день прошел. И все опять голодные, сухой паек у пэфээсников не допросишься.

Полковник что-то интенсивно строчит в своем блокноте. Зато мои слова вызывают негромкий одобрительный гул среди сидящих, видимо, не только у нас такие проблемы. Но пора закругляться, и так уже лишнего наговорил.

— Вот я и прошу командование корпуса оказать помощь в исправлении этих недостатков. Спасибо за внимание, товарищи.

Как только я плюхаюсь обратно на свое место, тут же получаю одобрительный тычок от незнакомого артиллериста, сидящего справа от меня.

— Молодец, правильно сказал, теперь, может, хоть немного почешутся. Видел, как замполит в своей книжке черкал? Как из пулемета строчил.

— Это он новый начальник политодела?

— А ты не знал?

— Да откуда? Мы из своего угла, считай не вылазим.

Замечаю у соседа на левом рукаве ромбовидную черную нашивку с красной окантовкой и перекрещенными пушечными стволами.

— А ты — противотанкист? "Прощай Родина"?

— Противотанкист, — подтверждает сосед. — Только зря ты так, "прощай Родина", "длинный ствол — короткая жизнь", чего только про нас не придумали! А мы себя смертниками не считаем. Нет, текучесть кадров у нас, конечно, большая, но это только во время боев. А так, ведь танковые атаки не каждый день бывают — перерывы между боями месяц-два, а то и больше, неделями на передовой не сидим. Поэтому в стрелковой роте потери, в среднем, как бы, не больше будут

Ну вот, обидел человека. Не хотел, но все равно обидел. Собрание вскоре закончилось, и нас отвезли обратно. Какие действия совершил начальник политотдела, я так и не узнал, но кормить стали лучше буквально со следующего дня.

В конце мая корпусу вручили гвардейское знамя. На вручение прилетел какой-то важный генерал из Москвы, три дня драили технику и приводили в порядок форму — вдруг и к нам заглянет. Не заглянул. Ну и ладно. Полк тоже получил гвардейское знамя. Как ни готовились, а строй получился довольно разношерстным — кто-то уже получил новую форму, кто-то пришил погоны к гимнастерке старого образца, споров петлицы. Офицеры — кто в пилотках, а кто в довоенных фуражках, новых фуражек еще в глаза никто не видел.

Ровно в двенадцать часов прозвучала команда:

— Под Знамя, смирно!

Строй замер. Вынесли знамя и зачитали приказ о преобразовании полка в гвардейский. Во время зачитывания, легкий ветерок подхватил тяжелое алое полотнище, знамя развернулось. В левом углу красная звезда с серпом и молотом, правее надпись "Смерть немецким захватчикам", а внизу новый гвардейский номер полка. Командир полка преклонил колено и поцеловал край знамени, короткая команда и на колено опускается весь полк, звучат слова гвардейской клятвы.

— Получая это гвардейское Знамя, поклянемся, товарищи...

— Клянемся! — разносится по поляне ответ полка.

Даже меня — старого циника, что называется, пробрало. Помнится на присяге, которую я приносил, как гражданин уже не существующей там, и еще существующей здесь страны, волновался меньше. А тут засвербило где-то в переносице и вместе со всеми я повторяю.

— Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Потом было прохождение полка торжественным маршем и построения в батареях с вручением правительственных наград. Наград было много. Все "старики" получили медали "За оборону Сталинграда", хотя в самой-то обороне они и не участвовали, а боевые действия начали только 19 ноября. Сладкова наградили орденом Красной Звезды за достоверно сбитый взводом "юнкерс". К моему удивлению, таким же орденом наградили Ложкина, одновременно присвоив ему младшего сержанта. Мне объявили благодарность за отличную подготовку расчета за столь короткий срок. Не то, чтобы завидно, я вообще по натуре не завистлив, но все же, все же, все же, все же... Даже гвардейские значки новичкам не дали — сказали, что сначала надо подтвердить звание гвардейца в бою.

Затем был праздничный обед с наваристым борщом и макаронами по-флотски. И концерт! Настоящий концерт с приезжими артистами! У двух "шевроле" откинули один боковой и задние борта, подогнали вплотную задом друг к другу на ровной площадке — вот и вся сцена. В качестве занавеса использовали обычные армейские плащ-палатки на шестах. По поляне расставили пустые укупорочные ящики из-под снарядов и растащили бревна, оставшиеся после строительства землянок. Зрители собирались заранее, стараясь занять места получше.

Тут нам не повезло — все приличные места оказались уже заняты. Снарядные ящики первого ряда никто не занимал, они предназначались для полкового начальства. Пришлось пристраиваться справа от импровизированной сцены и располагаться прямо на земле. Слева от меня пристроился командир второго орудия сержант Помогайло, еще дальше разместились наши расчеты. Ложкин, уже со второй лычкой на погонах, как всегда, устроился подальше от меня.

— Лейтенант идет, — замечает кто-то из наших взводных дедов. — С барышней.

Взвод дружно крутит головами в поисках невиданного раньше зрелища. Я тоже нахожу взглядом. Сладков в новенькой форме с погонами, слева на груди поблескивает рубиновыми лучами свежеполученный орден и серебрится медаль. Рядом, действительно, барышня — связистка из штаба полка. Идут рядом, даже за руки не держатся, но любому сразу понятно, что вместе.

— Давайте к нам, товарищ лейтенант, — приподнимается со своего места Помогайло.

Лейтенант как-то неопределенно машет рукой и проходит со своей пассией дальше. Понятно, сейчас ему хочется побыть "наедине" со своей девушкой, если так можно сказать про почти весь полк, собравшийся на этом поле в ожидании приезда артистов.

Наконец, появились офицеры с рельсами на погонах — комполка, замполит, начальник штаба, и их замы, значит, ждать осталось недолго. Примета не подвела, не прошло и пяти минут, как подвывая изношенным мотором и нещадно дымя выхлопом, приполз раздолбанный автобус. Судя по разлапистым крыльям и решетке радиатора, довоенное изделие завода имени Сталина. Первыми из дверей автобуса выпорхнули две девушки. Первая чуть постарше, лет двадцати пяти, вторая около двадцати. Симпатичные. В красивых, видимо, концертных платьях. Девушки были моментально окружены местными ухажерами и потерялись из виду в этой толпе. Но вот группа двинулась к грузовикам и из автобуса вылезли двое мужчин. Один высокий шатен в светло-сером костюме, второй ниже среднего роста брюнет, похоже, кавказец. Следом за ними осторожно вылез еще один мужчина, лет сорока, с футляром аккордеона на плече — аккомпаниатор.

Артисты исчезли за плащ-палатками, замполит разогнал по местам добровольных помощников и через несколько минут концерт начался. Аккордеонист играл, обе девушки и высокий шатен пели, чернявый кавказец оказался чтецом-декламатором. Музыкальный репертуар был мне хорошо знаком: "Синий платочек", "Давай закурим", "Жди меня", "Катюша", "Землянка" и, конечно, "Три танкиста". В перерывах между песнями чтец читал стихи Симонова, Суркова, Твардовского. Вел концерт наш полковой комсорг.

Не могу сказать, что люблю стихи, скорее, наоборот. Песни слушал с удовольствием, а еще на певиц глазел. Хороши, а в своих, подчеркивающих фигуру, платьях, они казались мне, да и не мне одному, существами уж если не с другой планеты, то из другого времени точно. Но вот, в очередной комсорг объявил чтеца с армянской фамилией. Провожая взглядом уходящих со сцены певиц, я прохлопал начало его выступления. И вдруг.

...прожорливых отвергни

И не давай им сладостей своих!

Насильников, осмелившихся дерзко

Тебя, родная почва, попирать,

Встречай везде ты жгучею крапивой.

Было в этих стихах что-то знакомое, но автора я никак не мог узнать. Не выдержав, пихнул локтем Помогайло.

— Чьи стихи?

— Якись Шекспир, — ответил потомок запорожских казаков.

Точно Шекспир! Но откуда эти строки? Я не великий знаток творчества Шекспира, но некоторые его вещи слышал, в переводе, конечно. А чтец между тем продолжал.

Когда ж они нагнутся, чтоб сорвать

С груди твоей цветок, то умоляю,

Спрячь под цветком ты лютую змею,

И пусть она врагов нам ненавистных

Уничтожает смертоносным ядом!

Строки хорошо ложились на всеобщее настроение, а голос продолжал нестись над притихшими людьми.

Да, земляки, деремся молодцами,

Но не окончен бой,

И держатся еще враги на поле...

Я аплодировал вместе со всеми, не жалея ладоней. Декламатор долго раскланивался, потом комсорг объявил об окончании концерта. Автобус с артистами уехал, праздник закончился, а нас ждали сначала тыловые будни, а потом... Но думать об этом не хотелось, казалось, что до этого еще далеко. Казалось, что у меня еще есть время.

Из резерва ставки корпус был передан в состав Степного фронта. Пришлось покинуть насиженное место под Миллерово и в очередной раз разрушать налаженный солдатский быт. При подготовке к маршу я увидел, как наши водители заправляют машины из двухсотлитровых бочек. Подгоняют полуторку со стоящими в кузове металлическими бочками. Откроют бочку, дольют туда какую-то дурно пахнущую жидкость, размешают. Затем опускают в бочку шланг, подсосут и другой конец шланга в бак "шевроле". Вообще-то положено перекачивать топливо ручным насосом, но где его взять? А атмосферное давление всегда под рукой.

Заинтересовала меня жидкость, которую водители в бензин добавляли.

— Присадка для повышения октанового числа, — важно ответили мне, — тоже из Америки присылают.

Действительно, октановое число советского бензина не превышало шестидесяти шести. Американский же мотор имеет повышенную степень сжатия и требует октанового числа не ниже семидесяти, а еще лучше семьдесят два. Вот и повышают его дополнительными присадками.

— А раньше чего не лили?

— Раньше с армейского склада специальный бензин получали — этилированный, а в этот раз нам обычный дали вместе с присадкой и сказали сколько лить.

— И что это за гадость? — интересуюсь. — Уж больно вонь от нее противная.

— А хрен ее знает, — отвечают. — Что дали, то и льем. Иди, не мешай. Видишь — заняты.

Я перестал приставать с вопросами к нашей шоферне и пошел по своим делам, как до меня дошло — да это же тетраэтилсвинец! Да, да, тот самый тетраэтилсвинец, который у нас лет десять, как окончательно запретили, так как любой катализатор свинцовая эта гадость за считаные часы приканчивала. Я про него уже и забывать стал. Стоп! Это же яд сильнейший, а они его в рот тащат! При подсосе, бывало, часть бензина попадала шоферу в рот, и он потом долго отплевывался. Подумав, я вернулся обратно — предупредить решил.

— Слышь, мужики, вы бы с этим бензином этилированным поосторожнее. Присадка эта очень ядовитая, отравиться запросто можно.

Моя забота об их здоровье только развеселила этих рыцарей "кривого стартера".

— Я уже двенадцать лет за баранкой, и еще ни разу не слышал, чтобы от этого кто-то помер, — лихо отбрил меня, под дружный смех остальных, самый уважаемый водила.

Похоже, мой авторитет среди этой братии, слегка приподнявшийся после перегона "шевроле" от станции, стремительно покатился к нулевой отметке. Вон, даже Копытов, за рулем без году неделя, в передачах едва разобраться успел, право и лево до сих пор путает, деревня, а туда же — ржет вместе со всеми. Обидно. Ну я и врезал им ниже пояса.

— Вот придете после войны домой, на жен своих залезете и...

Тут я взял паузу.

— Что "и"? — не выдержал самый молодой — Копытов.

— И все. Вот тогда и вспомните мои слова, и то, что не хрен всякую отраву в рот тащить, а химию эту лучше в противогазе разливать и перчатками резиновыми пользоваться.

Старший водитель громче всех вопил, что по мужской части у него все в порядке, и детей у него трое, и жена довольна была. И не только жена. Но я уже не слушал, гордо удаляясь к своему расчету. Еще один случай прищемить нос местным "шумахерам" выпал на следующий день. Если наше орудие возил новый "шевроле", то второе орудие взвода — ветеран, прошедший с батареей все перипетии прошедшей зимы. Естественно, аккумулятор на нем сдох. Плотность упала, заряд не держит. После некоторых мытарств аккумулятор для него добыли, наш, советский. Старый, еще американский, аккумулятор сняли, а дальше стоп. Дело в том, что на наших машинах плюс батареи шел на массу, а минус в цепь. У американских же все было наоборот: минус на массу, плюс в цепь. Водилы собрали консилиум. Я тоже не выдержал, присоединился, и выслушал мнения собравшихся. Мне эта проблема показалась надуманной.

— Да какая разница, чей аккумулятор? Направление тока для внешней цепи важно. Ставьте так, как у американцев стояло.

За свое столь категоричное высказывание я был с позором изгнан, хоть и был в своем мнении не одинок. Через пару часов Копытов вернулся в расположение расчета.

— Поставили?

— Поставили.

— И что?

— Да-а. Ничего.

— Стартер спалили или аккумулятор?

— Аккумулятор.

Раздолбаи. Однако к новому месту дислокации полк прибыл быстро и в полном составе. Без мелких происшествий, вроде этого, естественно, не обошлось, но в целом, марш прошел на удивление гладко. За пару месяцев водители опыта набрались, дороги подсохли, да и организация марша была на гораздо более высоком уровне.

Степной фронт — это еще не настоящий фронт, но уже фронтовой тыл. Над нами начали появляться немецкие самолеты-разведчики. И не только разведчики. У нового командира корпуса выявилась "самолетобоязнь". Судя по рассказам бойцов, принимавших участие в февральско-мартовском наступлении, асы Геринга тогда здорово порезвились над боевыми порядками и тылами корпуса и во время наступления, и во время отхода. Фрицы тогда летали с бетонированных аэродромов Запорожья и Днепропетровска, а наша авиация осталась далеко в тылу на раскисших весной грунтовых полосах. Да и зенитная артиллерия сидела на голодном пайке. Память о прежних боях выразилась в приказе: одну из батарей выделять для прикрытия штаба корпуса.