Зенитчик-2

— Прыгай!

Обычно, процесс покидания кабины "шевроле" занимает у меня довольно приличное время, габариты больше среднестатистических, да и возраст уже не тот. Но в этот раз я катапультировался за секунду. После прыжка на ногах не удержался и кубарем полетел в кювет. На втором перевороте меня догнала ударная волна: ударила по ушам, дыхнула раскаленным. Докатившись до конца, я тут же подхватился. Кабина грузовика пылала, тент горел, вот-вот займутся ящики в кузове. Благо сам кузов стальной.

— Андрюха! Копытов!

А в ответ только треск пламени. Не повезло сегодня парню. Дальше лежать у горящей машины смысла не было, скоро начнут хлопать патроны в ящиках, трассеры полетят куда попало. Я огляделся, кругом чистое поле, ни сбежать, ни укрыться. Тогда, стараясь не высовываться, я на четвереньках рванул по кювету обратно. Успел таким образом преодолеть полторы сотни метров, когда передо мной на дорогу выбрался немецкий танк.

Из люка торчала голова танкиста в черной пилотке, перехваченной большими наушниками. Он не мог не заметить меня, с его места кювет никакого укрытия не давал. Я замер. От танка не убежишь, да и гоняться никто не станет, срежут одной короткой очередью. Танк взревел мотором, скрежетнул гусеницами и проехал мимо, обдав вонью выхлопа. Немец скользнул по мне равнодушным взглядом. Он посмотрел на меня как на насекомое, которое можно походя раздавить, но незачем, к тому же лень делать лишнее движение. Чуть дальше на дорогу выполз еще один танк. Еще один танкист, взглянув на меня, мы даже встретились с ним взглядом, проехал мимо. Где-то в груди заныло, неужели пронесет?

Рано радовался. Как только вслед за танками на дорогу выполз гробообразный бронетранспортер, сердце тут же сжалось — это за мной. Так и оказалось. Съехав на обочину, бронетранспортер замер напротив моей лежки. Поверх борта на меня скалились фрицевские рожи. Так близко я их видел только мертвых или пленных, а эти живые, здоровые и, в отличие от меня, с оружием. Лежать дальше показалось мне бессмысленным. Я встал и выбрался на дорогу, где меня уже ждали четверо в касках и камуфляжных блузах.

Один, видимо, офицер, что-то приказал второму. Второй щелкнул каблуками, ткнул стволом своего МП в направлении моего живота и что-то гавкнул. Ремень требует снять, дошло до меня. На, подавись. Ремень с флягой и подсумками забрал третий фриц с маузеровским карабином. Второй, еще раз ткнул в меня стволом и забрал снятую мной командирскую сумку. Сумку он передал офицеру. Тот сунул в нее нос, ничего интересного не нашел и что-то напомнил второму. Тот вернулся ко мне и вытащил из нагрудного кармана документы, проверил остальные карманы. Офицер заглянул в них, полистал, сунул в сумку. Достав карандаш и блокнот, он начал что-то писать, остальные ждали. Только один, четвертый, самый молодой из всех, не спускал с меня глаз и черного дула своего маузера.

Дописав, офицер подозвал к себе четвертого фрица, что-то ему сказал, тот вытянулся, щелкнув каблуками. Офицер передал ему мою сумку и вырванный из блокнота листок, третий, протянул мой ремень со всем содержимым. После чего, эта троица погрузилась в бронетранспортер и уехала, а мы вдвоем остались.

Все произошло настолько быстро и в тоже время буднично, что до меня только сейчас стало доходить — я в плену! Я даже рук не поднимал, но это ничего не меняет. Бежать, надо бежать, как можно быстрее!

— Форвертс!

Ствол карабина дернулся, указывая мне направление на юго-запад. Немец еще зеленый, видимо, в панцергренадеры попал сразу после их фрицевской учебки. Добраться бы только до него, да, видно, не получиться. Солдатик держится настороженно, соблюдает дистанцию, ствол постоянно смотрит на меня, палец на спусковом крючке.

— Форвертс!

Еще громче и требовательней. А ведь может и пальнуть. Хрен с тобой, пошли. Но только дай мне шанс: отвлекись, отвернись, расслабься.

То ли фриц мне попался плохо внушаемый, то ли из меня экстрасенс хреновый, но за всю дорогу он бдительности не потерял, а шли мы больше часа. Несколько раз я оглядывался, и опять встречался с настороженным взглядом и черным зрачком маузеровского дула. Фриц начинал нервничать, гавкать что-то угрожающее, я отворачивался и шел дальше. В одном месте, где кустарник близко подступал к дороге, я уже совсем было решился сигануть через кювет и рвануть под прикрытием веток, да черт принес встречную автоколонну. Фриц согнал меня на обочину, а когда колонна прошла, утроил бдительность. Нет, не мой сегодня день, не мой. А вскоре показалась деревня — цель нашего похода.

Деревенька носила следы недавнего ожесточенного боя. Похоже, наши оставили ее совсем недавно. На окраине нас остановили немцы в серых, мышастых мундирах. Мой конвоир предъявил свою бумажку и нас отвели к одной из немногих уцелевших изб. Меня продержали во дворе минут десять, потом на крыльцо вышел мордатый унтер.

— Ком.

И я оказался в небольшой комнате с низким потолком перед двумя офицерами, сидящими за столом из струганых досок. Тот, что помладше, лейтенант, держал в руках мою красноармейскую книжку. На столе был разложен мой хабар, в котором уже основательно успели покопаться. Однако краткое описание 37-мм автоматической зенитной пушки обр. 1939 г. и пара старых карточек огня интереса у них не вызвали. Других бумаг в сумке не было.

— Фамилия, звание, должность, номер полка.

Вопросы задавал тот, что постарше, капитан. А лейтенант переводил их с немецкого на ломаный русский. Но, в общем, я его понимал. Не мог, и до сих пор не могу понять, почему все допрашивающие любят задавать вопросы, ответы на которые есть в лежащих перед ними документах? На нестыковках ловят? Чтобы, если кто-то забудет год своего рождения, радостно закричать: "Попался, шпион недобитый". Ну так я своей принадлежности к Красной армии и не скрывал. Закончив с анкетными данными, капитан перешел к главному.

— Где находится твоя батарея?

— Не знаю. Нас за снарядами послали, а когда мы вернулись, батареи на прежнем месте уже не было. Мы попытались найти ее самостоятельно, но напоролись на ваши танки.

Возникла пауза, пока лейтенант переводил мой ответ капитану. Дослушав до конца, капитан еле заметно кивнул и мордатый унтер хорошо отработанным движением дал мне в ухо. Хорошо дал. Не удержавшись на ногах, я загремел в угол.

— Ауфштейн!

Я поднялся, голова гудела.

— Где находится твоя батарея?

— Мы за снарядами ездили, а когда вернулись...

На этот раз я улетел в тот же угол еще до того, как капитан дослушал перевод. Пока выбирался, капитан расспрашивал моего конвоира. Тот вытянувшись отвечал. Капитан удовлетворенно кивнул и опять задал вопрос лейтенанту, тот перевел.

— Почему на тебе офицерская гимнастерка?

Дофорсился, идиот!

— Такую выдали, да и документы в ней носить удоб...

На ногах я удержался, но во рту появился привкус крови. Осторожно провел языком по зубам, вроде, все на месте.

— Врешь! Ты — офицер! Скажи свое звание!

— У вас же документы в руках и погоны у меня сержантские. Когда бы я их сменить успел?

Как только я ввернул про погоны, мордатый унтер, повинуясь жесту лейтенанта, сорвал их с меня и швырнул куда-то в угол. Офицеры о чем-то посовещались, еще немного помурыжили меня, но уже без азарта и больше не били. Наконец прозвучало.

— Энтфанен.

Унтер обратился к капитану, тот, подумав пару секунд, кивнул. Унтер взял со стола мою фляжку, а также круглую жестяную коробку с зубным порошком и мыло, вытащенные из сумки. Сунул все это добро мне и толкнул к выходу.

— Коммен.

Во дворе меня отвели к бревенчатому сараю. Стоявший у входа часовой открыл дверь. В вечерних сумерках я успел заметить, что в сарае было еще несколько наших пленных. Унтер втолкнул меня внутрь, дверь со скрипом закрылась. Наступила почти полная тьма, свет пробивался только в щель над дверью. Встретила меня полная тишина и тогда я поздоровался.

— Здорово, мужики.

— Вода есть? — вместо приветствия поинтересовался справа снизу хриплый бас.

— Есть.

Угадав в темноте протянутую руку, я сунул в нее флягу. Бас отвинтил крышку, забулькал, потом пустил флягу по кругу.

— С полудня без воды здесь сидим, — пояснил бас. — А ты кто такой?

— Сержант, зенитчик.

— Откуда?

Я назвал номер корпуса.

— А сюда как попал?

— За снарядами поехали, на обратном пути на немецкие танки нарвались. Я успел выпрыгнуть, а шофер нет.

— Повезло, — констатировал бас. — Допрашивали?

— Было.

— Сильно били?

Гул в голове почти прошел, но левое ухо болело сильно, зубы, вроде, не шатались.

— Почти не били. Так, для порядка.

— Садись, — предложил бас и когда я сел, опершись спиной на бревенчатую стену, представился, — ефрейтор Хватов, триста тридцать шестой стрелковый полк.

Я тоже назвался. Глаза понемногу привыкли к темноте и я смог различить, что в небольшом помещении кроме меня и Хватова находилось еще двое, но они почему-то в разговоре участия не принимали. Ефрейтор вернул мне почти пустую флягу и я вылил в горло остатки воды.

— Ты здесь надолго обосноваться собрался или как? — спросил Хватов.

— Не, не нравится мне у Гитлера на харчах, — признался я.

— Как уходить собираешься?

— Пока не знаю. Если бы я из плена по три раза на день бегал, то знал. А так как я здесь впервые, то надо подумать.

Я пощупал дощатый пол под собой.

— Пол разобрать не пробовали?

— Пробовал уже — бесполезно. Прибит на совесть, без инструмента не справится. И часовой услышать может.

— А потолок?

— То же самое.

Да-а, ситуация. Снаружи дверь заперта на щеколду, изнутри не открыть, да и часовой клювом щелкать вряд ли будет. Дождаться, когда утром принесут пожрать, если принесут, и напасть на часового? Из области фантастики. И фрицев во дворе днем будет немало. Остается только одно.

— Уходить надо, когда дальше погонят. Выбрать момент, и в кусты.

— Да нет здесь кустов, — высказался ефрейтор, — одни поля вокруг.

— Да это я уже заметил, — насупился я. — Были бы хоть какие кусты, я бы сейчас в своей батарее кашу лопал, а не в этом сарае с вами загорал. Кстати, а они, почему молчат?

— Да они из Средней Азии, по-русски ни бельмеса.

Вот и попробуй сбеги в такой компании. Хотя ефрейтор, вроде, нормальный парень.

— Ладно, утро вечера мудренее. Может, наши вернутся. Фрицев немного прорвалось: танков десятка полтора, панцергренадеров батальон, да и тот явно не полный, скорее на пару рот потянет. Наш корпус этим не остановить.

— Твои бы слова да... Ладно, завтра увидим. А пока давай спать, завтра силы могут понадобиться.

Я с ефрейтором Хватовым мысленно согласился, сполз по стене ниже, пристроил голову на бревне нижнего венца и под голодное урчание в животе постарался заснуть. Самый длинный день в моей жизни закончился. Я потерял товарищей, свободу, пусть относительную. Немцы сорвали с меня погоны и набили морду. Остались только кусок мыла, жестянка с зубным порошком, пустая фляга и надежда. Она, как известно, умирает последней. И она всегда будет со мной, пока я жив.

Глава 11.

Фрицы открыли дверь в сарай и выгнали нас на улицу еще затемно. Во дворе происходила какая-то нездоровая суета. Вчерашний мордатый унтер приказал встать возле стены сарая и приставил к нам второго часового. Наблюдая за бегающими по двору фрицами, я вдруг понял — да они же драпать собираются! Видимо, удержать эту деревеньку они не наделись или по каким-то своим тактическим соображениям не считали нужным. Негромко прошипел стоящему рядом ефрейтору.

— Пока темно, можно попытаться.

Тот еле заметно кивнул. Прозвучала гортанная команда, суета начала стихать, на улице формировалась колонна. Опять появился унтер-офицер, и часовые погнали нас в хвост колонны. Особенно доставалось обоим азиатам, мне даже жалко их стало. Они готовы были выполнять команды немцев, но никак не могли понять, чего от них хотят. Охранники злились и пускали в ход приклады карабинов.

Наконец, построились и пошли. Из деревни вышли, когда небо на востоке уже начинало светлеть. Я поймал вопросительный взгляд Хватова, огляделся, оценивая обстановку, и отрицательно качнул головой. Впереди около батальона фрицев, позади еще где-то взвод, по бокам двое бдительных охранников. Слишком много лишних глаз и стволов. Тут даже темнота не станет спасением, да и темнота уже весьма относительная, скорее, рассветные сумерки.

Когда мы прошли несколько километров, колонна остановилась, а нас четверых погнали дальше. Конвоировали двое солдат и унтер-офицер. К своим конвойным обязанностям они относились не просто добросовестно, а еще и проявляли служебное рвение, даже попытки перекинуться парой слов пресекали своим лаем, сволочи, а когда я не внял, получил по спине прикладом тяжеленного маузера. Хорошо хоть хребет успел убрать, но теперь каждое движение правой рукой причиняло боль, и я заткнулся.

Километров через пятнадцать, мы оказались на территории какой-то тыловой немецкой части. Здесь посадили в машину, и опель-блитц довез нас до лагеря военнопленных. Высадили перед опутанными колючей проволокой воротами. Одна створка ворот распахнулась, и мы оказались внутри. Здесь конвой передал нас лагерной охране. Нас еще раз обыскали, отобрали все личные вещи, хотя отбирать уже было практически нечего, все найденные при нас бумаги тут же сожгли. Пройдя процедуру регистрации, я уже знал, что мы находимся на территории так называемого дулага — лагеря для временного содержания военнопленных, где происходила первичная сортировка: офицеров, отделяли от солдат и сержантов, больных от здоровых. Впрочем, тяжелораненые и те, кто не мог самостоятельно передвигаться, сюда просто не попадали. Первичный отстрел по этому признаку производился солдатами передовых частей вермахта при взятии в плен и конвоирами во время пеших маршей.

Оказавшись, наконец, на территории лагеря мы осмотрелись и Хватов высказал наше общее мнение.

— Вот это влипли.

Лагерь небольшой, примерно на полтысячи человек. Колючая проволока в два ряда, по углам вышки с прожекторами и пулеметами. В центре бывший скотный двор, превращенный в барак для военнопленных, у ворот П-образное сооружение с обрывками веревок. Охрану несут десятка три местных полицаев и немного немцев. Но и такая охрана для лагеря была избыточна, он был практически пуст. Видимо, немцы очистили лагеря, в ожидании притока пленных после окружения наших войск под Курском. Но с окружением, как и с пленными, вышел у них большой облом и сегодня, вместо сотенных колонн, ворота лагеря пропустили жалкую группу из четырех человек, даже вторую створку открывать было незачем.

Кроме нас по лагерю бродили еще около полусотни обросших, грязных и голодных людей. А над всем этим витала атмосфера страха, безнадеги и человеческих испражнений. Страх был обоюдным, пустота лагеря говорила сама за себя. И пусть сюда еще не доносился грохот фронтовой канонады, но даже тем, кто не имел мозгов, а только глаза и уши, уже было понятно: падение Орла — вопрос двух-трех недель. Полицаи, охранявшие лагерь тряслись, что немцы бросят их здесь, пленные понимали, что если их вовремя не вывезут, то живыми Красной армии тоже не сдадут.