Зенитчик-2

К унтер-офицеру прибежал солдат, остававшийся в бараке. Там у немцев стоял телефон, по которому с ними связывалось лагерное начальство. Фриц что-то докладывал унтеру, тот недовольно морщился. В конце концов, он принял какое-то решение и солдат, козырнув, рысью рванул обратно в барак. На этот разговор я почти не обратил внимания, но во время перекура ко мне подсел Саратовский.

— Унтер с вахманом о тебе говорили.

— Что говорили? — насторожился я.

— Приказано немедленно доставить тебя в лагерь.

Сирена моей внутренней тревоги истошно взвыла. В любом случае, возвращение обратно не сулило мне ничего хорошего.

— Унтер, хотел отложить до завтра, — продолжил Саратовский, — но солдат сказал, что приказано именно немедленно. Поезд в нужном направлении будет вечером, после окончания работы.

И ушел. Все это я тут же вывалил Хватову.

— Что делать будешь?

— Уходить. Прямо сейчас, как только представится возможность.

А возможность все не представлялась. Военный эшелон ушел только когда мастер, посмотрев на часы, достал свисток, сигнализирующий о конце работы. Гастарбайтеры начали собирать инструмент, а вахманы сгонять нас в колонну.

— Я их отвлеку, действуй, — шепнул мне ефрейтор.

Колонна уже двинулась, но тут сзади раздался какой-то шум и тут же немецкая ругань. Я обернулся — Хватов упал и сделал вид, что не может быстро подняться. Строй смешался, и вахман начал поднимать упавшего пинками. В этот момент по стоявшему справа эшелону прокатился железный лязг, вагоны дернулись и колеса начали свое пока еще медленное вращение. Взгляд вперед — идущий впереди вахман не обратил на происшествие внимания и сейчас был обращен ко мне спиной. Десяток метров пролетел еще до того, как я осознал, что именно делаю. Шестым чувством понял — это мой единственный шанс. На треть секунды задержался и нырнул между двумя скатами. Грохот колес на стыках оглушил меня, но сквозь него я все-таки услышал, как бахнул выстрел и дзинькнула по металлу пуля. Этот звук придал мне дополнительной прыти и я вылетел с другой стороны состава.

Тут же нырнул под состав, стоящий на следующем пути. Еще один. К моему счастью, ни одного воинского эшелона среди них не оказалось. Четвертый состав также начал набирать ход и шел с уже довольно приличной скоростью. Я рванул параллельно ему, стараясь уравнять скорости. Страх и жажда свободы придали мне сил. Какой-то пожилой фриц в черной форме едва успел убраться с моей дороги, мне сейчас было не до него. Левой рукой удалось зацепиться за поручень тормозной площадки, но скорость была уже очень велика. В каком-то отчаянном прыжке удалось добросить до поручня правую руку, и я повис на нем, поджав ноги. Каменистая насыпь проносилась в каких-то сантиметрах от подошв моих сапог.

Долго провисеть в таком положении мне не удастся — руки начинали быстро слабеть. Пришлось рискнуть, оттолкнуться от насыпи ногами. Ноги сильно рвануло влево, но я был к этому готов, успел закинуть правую руку сантиметров на двадцать выше, подтянул левую, потом засучил ногами и сумел закинуть правую на нижнюю ступеньку. Минуты три повисел, отдыхая в таком положении, затем, опираясь на ногу, подтянулся по поручню выше, утвердился на ступеньке обеими ногами и полностью выполз, наконец, на тормозную площадку, где мне удалось упасть и отдышаться.

Свобода! Весьма условная, полная опасностей, но свобода! Ближайшие минуты мне не грозили пуля вахмана или зубы конвойной собаки. А дальше? Дальше будет видно. Сорвал с шеи и вышвырнул прямоугольную табличку с лагерным номером — возвращаться назад я не собирался при любом исходе. Хорошо, что на паровозе нет рации, а до мобильных телефонов еще полвека впереди. Но немецкий железнодорожник видел в какой поезд я влез и на следующей станции состав остановят и обыщут, поэтому долго кататься нельзя. Надо прыгать. А куда? Судя по солнцу, эшелон идет на запад, во Францию. Значит, мне налево и дальше на юг к озеру Бодензее. Знать бы еще, где оно находится.

Спрыгнул я хорошо, ободранные ладони — мелочь, главное, что руки и ноги целые, даже двигаются. Ну я и двинул. Хотел пройти по руслу попавшегося на пути ручья, но он оказался неожиданно глубоким, да еще и с неровным дном. Вымок, воды в сапоги набрал, а ушел недалеко. Пришлось выбираться на берег, выливать воду из сапог, отжимать мокрые штаны. Только время потерял, а вода в сапогах продолжала хлюпать.

Уже в сумерках я наткнулся на немецкие огороды. Все-таки август — самый благоприятный месяц для побегов: ночи еще достаточно теплые, урожай созревает, зеленая листва дает укрытие от посторонних глаз. Правда, в моем "камуфляже" даже среди сине-зеленых водорослей не скрыться, зато с питанием проблем не предвидится, даже выбор есть. Я сходу отверг все корнеплоды, помыть негде, почистить нечем, а я еще не настолько оголодал, чтобы лопать их вместе с землей. С бобовыми возиться тоже было не с руки. Что оставалось? Огурцы или помидоры найти не удалось, но капусты было... Выбрал четыре кочана, самые большие. Срезать было нечем, пришлось выдергивать. Снял куртку, положил на нее добычу, застегнул пуговицы, завязал рукава, получилась вполне приличная торба.

Наследил, конечно, а что делать? Голод оказался сильнее. Пиршество устроил в ближайшем лесу. Ободрал верхние листья и захрумкал теми, что были ниже. Кочерыжка твердая, зараза! Выбросил. Слопал еще один, больше не влезло. Передохнул, взял два оставшихся кочана, нашел на небе Полярную звезду и отправился в противоположную сторону, по крайней мере, мне казалось, что я иду именно на юг. Вообще-то я планировал идти всю ночь, но тяжелый рабочий день и последующие события измотали меня. Через час-полтора я начал спотыкаться, и один раз чуть не выколол себе глаз каким-то сучком. Решив, что с утра наверстаю упущенное, я свернулся под кустом, накрылся кителем и провалился в сон без сновидений.

Следующим утром меня разбудил собачий лай. Лай! Собаки! Мысли о том, что это не за мной или охотники дикого кабана гоняют, мою голову даже не посетили. Бросив ворованную капусту, я стремительно рванул в сторону, противоположную от приближающейся погони. Только сейчас я понял, что "холодное дыхание смерти" это не только образное выражение. Несмотря на теплое солнечное утро, по моей спине струями стекал холодный пот, а остатки волос на голове стояли дыбом. Плюнув на запутывание следов, я ломился по благоустроенному немецкому лесу, стараясь оторваться от погони. Страх безостановочно гнал меня вперед, придавая дополнительные силы, когда, казалось, что следующий шаг станет последним. Неизвестно, чего я боялся больше: карабинов охранников или клыков конвойных собак. На первых порах, мне удавалось удерживать дистанцию до погони, но уже через полчаса собачий лай начал приближаться. Все-таки охранники находились в лучшей физической форме, да и возраст мой к участию в марафонских забегах не располагал. А собачки, встав на свежий след, заливались вовсю. Именно собаки, как минимум две, а то и больше.

Впереди между деревьев показался просвет. Выскочив на большую поляну, я наддал из последних сил, плюнув на рвущиеся легкие и колющую боль в правом боку. Там за спиной смерть, а я жить хочу! Жить! Жить! Жить! Земля встретила меня мягкой травой и давно забытым летним запахом. И птички поют. И совсем все было хорошо, если бы не заливистый собачий лай. Жадно хватая ртом воздух, я приподнялся на руках, но ноги отказались повиноваться окончательно и я рухнул обратно лицом в траву.

Крохотный черный муравей деловито карабкался по зеленой травинке, и плевать ему было на мои проблемы. То, что сейчас меня будут долго и мучительно убивать, его абсолютно не интересовало. Мне вдруг захотелось стать вот этой маленькой черной букашкой, деловито спешащей по своим насекомьим делам. И пусть заскулят потерявшие след собаки, пусть в поисках моих исчезнувших следов роют носом землю их проводники. Пусть бесцельно прочесывают свой немецкий лес вахманы. А я буду тихо сидеть на своей травинке, маленький, черный, безмозглый.

Нет, у муравья тоже хватает врагов, и век его неизмеримо короче людского, но никому в голову не придет травить его собаками, расстреливать, травить газом, затягивать на шее петлю. Да у него и шеи-то нет. И вообще, людям он не интересен. Как и я. Все, мне кранты. Как говорится, финита ля комеди. Я поставил свою жизнь на этот рывок и проиграл, пришла пора платить по счетам. Представляю, что может сделать с обессилившим человеком одна немецкая овчарка, а тут их, как минимум, две. Пришло почти физическое ощущение, как собачьи зубы сжимаются на моей плоти, прикрытой тоненьким слоем драного хэбэ. Некоторые из тех, кому удалось бежать из плена, оставили потомкам свои воспоминания. Те, чей побег закончился неудачей, мемуаров, естественно, не написали. Мне, видно, тоже уже не суждено. Но я ни о чем не жалел — лучше так, чем медленно загибаться на лагерной пайке, вкалывая на благо третьего рейха.

Я лег на левый бок, свернулся "калачиком", голову прижал к коленям, а предплечьем правой руки прикрыл шею. Интересно, то, что останется после собачек, на месте пристрелят или притащат обратно в лагерь, и там повесят в назидание остальным?

Глава 12

Время шло, секунды текли, собачий лай приближался, приближался и неожиданно приближаться перестал. Было слышно, как проводники удерживают своих подопечных и стараются их успокоить. Где-то через полминуты я рискнул выглянуть из-за своих коленей. Собак действительно было две, одна черная, другая с рыжиной. Некрупные, но очень злобные овчарки продолжали рваться с поводков и лаять. Один из двух проводников в обычной мышастой форме даже стегнул своего подопечного концом поводка. Собака взвизгнула, обиженно взглянула на хозяина, лаять не перестала, но прыти поубавила.

Но меня больше поразили другие персонажи. Человек десять, все лет двадцати-двадцати пяти, здоровые, мордатые, в ранее никогда мной не виданном мешковатом камуфляже. Все стояли метрах в пяти от меня, оружие в руках, но ни один ствол на меня направлен не был. Да и незачем им на меня оружие направлять, видно было: опытные, уверенные в себе вояки. Даже один на один и без оружия я бы не рискнул против них выйти. Но больше всего меня удивило, что они стояли молча. Просто стояли, переминались с ноги на ногу, но кроме собачьего лая не было никаких звуков. Не хватали меня, не тащили, молча стояли и чего-то ждали. И ожидание это затягивалось.

Поняв, что на растерзание собакам меня немедленно отдавать не будут, я рискнул сесть. Овчарки тут же громко запротестовали, а "камуфляжные" на мои действия никак не отреагировали, даже не шелохнулись. Киборги какие-то. У одного я заметил торчащую из-за спины антенну радиостанции. Одна из собак пошла на хитрость: сделала вид, что успокоилась и рваться перестала. Но стоило проводнику расслабиться — тут же рванула ко мне, проводник дернул поводок, собачьи зубы не дотянулись до меня где-то на метр. Один из "камуфляжных" взглянул на проводника и тот, что-то пробормотав, оттащил овчарку подальше, то же самое сделал второй.

С одной стороны, задержка давала мне лишние минуты жизни, с другой, эта неопределенность начинала угнетать. Но вот оживился радист, даже наушники левой рукой прижал к уху. Поднес ко рту гарнитуру, которую держал в правой и рявкнул.

— Яволь!

Что-то доложил старшему из "камуфляжных". Тот выслушал, кивнул и отдал короткую команду. "Камуфляжные" задвигались, подтянулись, изобразили на лицах служебное рвение. Нет все-таки не роботы, а солдаты, пусть и покруче обычных. Однако их поведение указывало на скорое прибытие неведомого начальства. И оно прибыло. Сначала послышался шум мотора. Где-то за деревьями проходила невидимая с этой поляны дорога. Затем с этой стороны на поляну вышли трое.

Передний, лет тридцати. Черная с серебряным форма, фуражка с высокой тульей, надраенные до зеркального блеска сапоги. Воплощенные воля и подавление. По траве печатает шаг как по брусчатке Унтер ден Линден. Вот только росточка бы ему добавить, сантиметров десять-пятнадцать. Как той белокурой бестии, почтительно отстающей на полшага справа от своего высокого по должности, но низкорослого начальства. На бестии такая же камуфляжная форма, как и на догнавших меня солдатах. Третий шел сзади и я никак не мог разглядеть его. Только когда они приблизились на полсотни метров, я увидел, что третий это благообразный седой джентльмен лет пятидесяти в элегантном сером костюме.

Когда троица приблизилась, старший из "камуфляжных", он один был вооружен только пистолетом, завопил "Хайль Гитлер!" и вскинул правую руку в нацистком приветствии. Остальные замерли навытяжку. С другой стороны белокурая бестия также замер и вытянул руку. Черномундирный приветствовал собравшихся неторопливым взмахом правой полусогнутой руки. Прервав доклад подчиненного, он шагнул ко мне, окинул презрительным взглядом, как ушатом ледяной воды окатил и повернулся к подошедшему джентльмену, тот едва заметно кивнул, узнал, таки. Я не знал, что мне делать: то ли продолжать сидеть, то ли кинуться на черномундирного, в надежде, что подчиненные в страхе за своего начальника просто пристрелят меня. Эсэсовец что-то скомандовал.

— Яволь, герр штандартенфюрер! — вытянулся белокурая бестия и продублировал приказ "камуфляжным".

Те подхватили меня под руки и потащили к дороге. Я попытался дернуться, да куда там! Троица двинулась за нами, к ним на почтительном расстоянии пристроились остальные, проводники с собачками успели куда-то исчезнуть — они больше не требовались. Машин оказалось две. Одна легковая, я не смог определить ее марку, и грузовик с трехлучевой звездой. Эсэсовцы запихнули меня и сами забрались в кузов. Весь путь я проделал с завязанными глазами. Ехали долго, но вот машина, сбросив скорость, запетляла по улицам населенного пункта. Остановилась, тронулась, опять остановилась, сдала задом, пискнула тормозами. Меня вытащили из кузова, ввели в здание, пахнущее хлоркой и еще какой-то медициной. Провели по коридору и втолкнули в какое-то помещение. Здесь повязку сняли.

Помещение оказалось душевой. Вместе со мной в душевую ввалились двое охранников с оружием. Один из эсэсовцев начал что-то говорить мне, но я больше ориентировался на жесты: мне приказывали снять одежду и вымыться. Нигде не встречал, чтобы душ входил в обязательную процедуру перед расстрелом, могли бы и вообще не возиться, а просто отправить в лагерь. Но раз хотят видеть меня чистым, значит, я зачем-то им нужен, значит, еще поживем. Но что это будет за жизнь? Вещи я хотел повесить на крючок, но эсэсовец указал в угол — кидай туда. Неприятно, когда на тебя голого пристально пялятся два мужика. Понимаю, они не по своей инициативе, у них приказ, но все равно противно. А тут еще нарисовалась средних лет немка в сером платье с белым передником — принесла полотенце и белье, подчеркнуто смотрела только перед собой, сквозь присутствующих.

Вымывшись и вытеревшись, я натянул принесенное белье. Новое, немецкое. Дальше по коридору. В коридоре никого, только стук солдатских ботинок по дощатому полу. Лестница на второй этаж, опять коридор, дверь, ничем не выделяющаяся на фоне остальных. За дверью меня уже ждали.