Зенитчик-2

Вообще-то мне уже наливали из предыдущего чайника, но так приятно согреть озябшие пальцы об эмалированную кружку, а потом размять ими задубевшие уши. Когда вода немного остынет, ее можно выпить, кайфуя от ощущения катящейся вниз организма теплой волны. В узелке оказалось несколько картофелин, сваренных "в мундире", и луковица. Картофелины я чистил, и некоторое время держал над кружкой с кипятком. Они становились мокрыми от конденсата, но немного согревались.

К вечеру температура снаружи упала еще на пяток градусов. Иванов сидит на нарах в глубине вагона. Мерзнет, но к обсевшим буржуйку призывникам не присоединяется, держит с подчиненными дистанцию. Вместе с тем, я вижу, что он тоже прислушивается к тем фронтовым байкам, которые я травлю раскрывшим рот пацанам.

— Пока танк едет — он не очень опасен. На ходу у наводчика поле зрения трясется так, что он ни хрена не видит. Из пушки стрелять он на ходу не будет, все равно не попадет. Курсовой и башенный пулеметы в белый свет палят, как в копейку. Да и вообще, из танка мало что видно. Но когда он прямо на тебя прет, то выглядит все страшно: гусеницы лязгают, пулеметы строчат, и он все ближе, ближе, ближе... Бывают не выдерживают, бегут. Только от танка все равно не убежишь.

Я сделал небольшую паузу, чтобы слушатели прониклись. Ишь замерли, ушки топориками. Ну слушайте, слушайте, авось когда-нибудь и пригодится.

— Вот когда танк короткую остановку сделал, тогда смотри в оба. Если ты круглый ствол видишь — ныряй в окоп, особенно, если рядом с тобой наш пулемет расположен. Танк в него целится и тебе тоже достаться может.

Я еще хотел поведать благодарным слушателям, как надо во время отражения атаки вражескую пехоту от танков отсекать, хотя сам об этом только понаслышке знаю, но тут меня прервал Иванов.

— Отставить р-разговорчики! Скоро в Рязань прибудем, там на продовольственном пункте организовано питание личного состава, следующего в эшелонах. Порядок приема пищи следующий...

Приятно все-таки, когда о тебе заботятся, даже когда забота ограничивается черпаком жиденького супчика из горохового концентрата, скудной порцией синюшной перловки и горячей, чуть сладковатой бурдой в эмалированной кружке, именуемой чаем. А что вы хотите? Здравствуй, третья тыловая норма довольствия. От деревянных столов пованивает хлоркой, призывники подчищают алюминиевые тарелки, звеня по ним алюминиевыми ложками, на гражданке сейчас тоже голодно. Говорят, есть шестая летная норма, по которой в день положено чуть ли не полкилограмма мяса. Эту норму получает только командный состав ВВС, да и то не весь, а по специальному списку. Но так ли это, никто достоверно не знает, норма секретная, и ни самой нормы, ни списка лично никто не видел.

Ночью прибываем в Москву. На какой-то сортировочной станции наш вагон прицепляют к другому эшелону, и он, к нашему удивлению, отправляется на восток. За стенами теплушки проплывают знакомые еще по той жизни двойные названия. Павловский Посад, Орехово-Зуево, и я догадываюсь, куда направляется наша сборная команда. Во Владимире нас еще раз накормили, а вечером следующего дня мы выгрузились на станции до боли знакомого города. Всего-то год прошел, даже чуть меньше, с той поры, как мы в такой же темноте стащили с платформы нашу пушку, а где сейчас Епифанов? А Петрович? Живы или нет? Будем надеяться, что живы.

— Станови-ись!

Младший лейтенант Иванов проходит вдоль строя, еще раз пересчитывая призывников.

— Напра-во! Шаго-ом марш!

Приблизительно через час за нашей неровной колонной закрылись стальные ворота с красными звездами на створках. Иванов хотел пройти на территорию части с шиком, и как только колонна начала втягиваться в ворота, подал команду "Смирно!". Зачем он это сделал? Кроме наряда по КПП оценить его старания было некому. Однако он не учел полное отсутствие строевой подготовки у призывников и снег под ногами. Кто-то, неправильно поняв команду, застыл, на него наткнулся задний... В результате строй смешался, и в ворота мы проскочили, по сути, толпой.

Запасной зенап располагался в тех же казармах, поэтому буквально через пять минут после прощания с командой призывников я уже предстал перед дежурным по полку старлеем. Все начальство и канцелярия уже убыли, разбираться со мной было некому, и дежурный, повертев в руках мое предписание, пристроил меня на ночь в казарму хозроты.

— Подъем!

Как только я разлепил глаза и осознал, где нахожусь, мне стало муторно. Вставать не хотелось, но и дальше валяться было невозможно. Едва я успел натянуть гимнастерку, как пришел моих габаритов мужик с четырьмя треугольниками в петлицах и матюгами выгнал личный состав на зарядку. Впрочем, не всех, некоторые его мат проигнорировали. Ничего удивительного — здесь были личные водители комполка и начштаба, штабные писари и прочая шушера, над которой власть старшины была весьма условной.

После руко— и ногомашества на небольшом морозце, оправки и приборки рота строем убыла в столовую, а я остался — на довольствие меня еще не поставили. Переждав утреннее построение в казарме под бодрое урчание в животе, я прибыл в штаб полка и предстал перед нестроевого вида капитаном из строевого отдела. Посмотрев мои документы, он даже удивился.

— Второй раз к нам?

— Второй.

— А в постоянном составе остаться не хотите? Будете призывников учить. А то ведь возраст у вас уже...

Нормальный у меня возраст для конца сорок второго года, скоро все мои одногодки в армии окажутся. А капитанское предложение очень даже заманчивое. Есть, конечно, минусы в виде тыловой нормы, строевой подготовки и стен военного городка, но все они искупались отсутствием свиста немецких снарядов над головой.

— Я согласен, товарищ капитан.

— Вот и отлично. Направляю вас в батарею капитана Гаврилова.

Капитан как-то пристально посмотрел на меня, будто ожидая моего согласия или, наоборот, возражений. Даже если бы он действительно поинтересовался моим мнением, то мне было все равно. В прошлый раз, как уже подготовленный кадр, я быстро попал в батарею, сформированную для отправки на фронт, учебные дела меня не касались, и о командирах учебных батарей я ничего не знал, а фамилию своего нового комбата слышал впервые. Есть у меня такая особенность — пропускать мимо ушей и глаз то, что меня и ближайшего окружения не касается. Выждав несколько секунд, капитан макнул перо в чернильницу и начал заполнять бумаги.

— Дежурный по батарее на выход!

Мое появление в казарме не осталось незамеченным. "На тумбочке" замер лопоухий курносый дневальный, двухэтажные деревянные нары, в проходах грубо сколоченные табуреты, вымазанные зеленой краской, все выровнено — чувствуется порядок. Кроме наряда в казарме ни души, пирамиды для винтовок и вешалки для шинелей пустуют — личный состав на занятиях.

— Постоянно к нам? Это хорошо, сержантов у нас не хватает, из наряда в наряд только и летаем. Теперь полегче будет. А комбат у себя, вон дверь в его каморку.

Дежурный по батарее указал на дверь, выкрашенную в салатовый цвет, такой же, как и стены. Я еще успел удивиться тому, что в учебной батарее нехватка сержантов. Младших командиров готовят здесь же, в полковой школе, поэтому всегда есть возможность отобрать самые лучшие кадры. Или кто-то по залету на фронт загремел? Я взялся за ручку двери.

— Разрешите войти, товарищ капитан!

Гаврилов мне понравился с первого взгляда. Для своего звания, пожалуй, даже слишком молод или просто молодо выглядит. Лицо открытое, располагающее, взгляд прямой, как у человека, которому нечего скрывать. Сам чуть ниже среднего роста, в талии перетянут командирским ремнем так, что кобура с пистолетом практически не отвисает. В капитанской каморке кроме стола и табурета есть еще узкий, жесткий даже на вид топчан, застеленный синим одеялом. На время беседы комбат предложил мне табурет, сам сел на топчан. Расспрашивал меня долго, обстоятельно, особенно интересовался участием в боевых действиях, припомнил и стрельбу по разведчику без команды.

— Правильно тогда Дронникова поперли!

Комбат рубанул воздух ладонью правой руки.

— Заряжающих готовить сможете?

Это он, видимо, мои габариты оценил, но возраст его смущает. Все-таки восемнадцатикилограммовые снаряды мне предстоит ворочать.

— Смогу, товарищ капитан.

Гаврилов что-то начал писать карандашом на листке, вырванном из блокнота. Закончив, встал, давая понять, что разговор окончен, и протянул записку мне.

— Второе орудие, второй взвод. Ступайте к старшине, получите зимнее обмундирование, на довольствие вас с обеда поставим, а после обеда приступайте к своим обязанностям.

— Есть, товарищ капитан.

Поворот кругом с поднятой к виску ладонью я постарался сделать как можно четче — надо же произвести на новое начальство хорошее впечатление. На вопрос где найти старшину, дежурный указал в конец казармы.

— Там, в каптерке, — и, понизив голос так, чтобы не слышал дневальный, добавил, — ты поосторожнее с ним.

Я промолчал, ожидая продолжения, но его не последовало. Ладно, примем к сведению.

— Шинелька у тебя хорошая, а водку пьешь?

Старшина Остапчук мне сразу не понравился. Мой ровесник, может, чуть моложе, не богатырь, брюшко солидное. На свою должность явно попал с гражданки, не чувствуется в нем сверхсрочник. Мне почему-то сразу захотелось назвать его завмагом, а он еще и знакомство с новым подчиненным начал с такого вопроса.

— Нет, товарищ старшина.

Старшина развалившись сидел на стуле. На стуле! А комбату самодельный табурет подсунул. И как только этого кадра Гаврилов терпит? Но порядок в казарме он поддерживать умеет, да и в каптерке все на своих местах, все по линеечке.

— Тю-ю-ю, — разочаровано протянул Остапчук. — Как же ты у нас служить будешь?

— Так по тыловой норме водка только по праздникам.

Старшина сочувственно посмотрел на меня как на полного идиота.

— Ладно, давай тебе обмундирование подберем. Пятьдесят шестой?

— Пятьдесят шестой, — подтвердил я.

— И где я его тебе найду?

Нашел. Нагрузив меня новой гимнастеркой, шароварами, шапкой, рукавицами, новыми зимними портянками и массой других очень нужных красноармейцу вещей, он подвел меня к нарам у прохода.

— Вот твое место. В тринадцать ноль-ноль — построение. Шоб был как штык, форма — с иголочки.

— Есть!

— Не есть, а за винтовкой пошли.

На складе мне вручили длинную, тяжелую трехлинейку с четырехгранным штыком уже без заводской смазки.

— Пристреляна?

— А как же.

Оружейник и мысли не допускал, что может быть по-другому, хотя за пристрелку личного оружия он по должности не отвечает. И он, и я расписались, где надо. Не миновала и меня эта чаша, придется поучить "стебель, гребень, рукоятка". Заметив мою гримасу, Остапчук поинтересовался.

— Что не так?

— У меня до этого СВТ была.

— Интеллехенция, — одним словом старшина высказал все свое презрение к чуждому классу, — ничего, научишься.

Да научусь, конечно, не сложнее АКМа будет. Трехлинейку я и раньше в руках держал, но только держал, стрелять не приходилось. Пристроив винтовку в пирамиду на указанное старшиной место, я занялся обмундированием. Закончил как раз к обеду, старье сдал старшине на ветошь и второй срок.

Стуча сапогами и гремя оружием, розовощекая от легкого мороза и попадания в теплое помещение, в казарму ворвалась вернувшаяся с занятий батарея.

— Оружие в пирамиды! Построение через десять минут!

Надрывался кто-то из взводных лейтенантов. Десять минут на оправку всей батарее, строго у них тут! Ловя на себе частью удивленные, частью настороженные взгляды, я тоже начал надевать шинель. Мои будущие подчиненные тоже где-то здесь, они догадываются, что нового сержанта прислали на место их прежнего командира. Нам еще предстоит знакомство и притирка друг к другу, а пока они смотрят, изучают и пытаются догадаться, чего им от меня ждать. Я тоже присматриваюсь к людям. На здешнем пайке живот не нарастишь, но и доходяг тоже не видно, хотя запавшие глаза, обострившиеся носы и выпирающие скулы почти у всех. А вот просто пышущий здоровьем розовощекий сержантик. Интересно, на каких харчах он такую ряшку наел?

— Станови-ись!

Грохот сапог по доскам пола, суета. В конце строя я нахожу семерку красноармейцев с "чистыми" петлицами.

— Подвинься.

Мосластый парень сдвигает своего соседа вправо, тот своего и так далее. Я встаю на освободившееся место.

— Р-равняйсь! Смирно!

О, сам комбат пожаловал.

— Товарищ капитан...

Приняв доклад, Гаврилов вызвал меня из строя и представил батарее. Так расписал, что орден можно давать не глядя. Они меня теперь знают, а я их еще нет. Очень неуютно стоять под расстрелом семи десятков пар глаз. Хорошо хоть, правый фланг строя с моего места видно неважно. Наконец, представление заканчивается.

— Встать в строй!

— Есть встать в строй!

— Батарея, напра-во! На выход бего-ом марш!

Вместе со всеми я стучу сапогами по каменным ступеням, ведущим на выход из казармы. Теперь все по распорядку, все бегом. А что ты хотел? Ты теперь в армии, папаша!

— Коротким — коли!

Штыком, раз! Штыком, два! Прикладом, н-на! Надо пробежать полсотни метров, ткнуть штыком два чучела и треснуть прикладом по третьему. При этом нужно что-нибудь орать. И не просто орать, а с выражением, со злостью. Еще два десятка метров с криком "Ура!", и финиш. Просто? В общем, да. Но за каждым твоим движением бдительно следят — чуть что не так и...

— Выпад резче, локоть выше! На исходную!

И так до тех пор, пока въедливый лейтенант не признает твои выполнение упражнения удовлетворительным. Чучела сделаны из толстых прутьев или досок — штык может запросто застрять. Прикладом нужно бить так, чтобы дерево трещало. А вокруг еще три десятка гавриков бегают, орут, штыками размахивают, падают, повторяют все сначала. И так два часа в день, то строевая, то рукопашный бой. Ну на кой зенитчикам такая подготовка? Лучше бы матчасть зенитной артиллерии учили.

Трёхлинейная винтовка Мосина образца 1891/1930 года. Вес 4,5 кг, длина — 166 см, в том числе штык — 43 см. Начальная скорость пули — 870 метров в секунду, скорострельность — 10 выстрелов в минуту. Это я уже наизусть вызубрил. А винтовочка мне досталась новая, выпуска 1942 года. От довоенной она отличается паршивой лакировкой деревянных частей, это даже на глаз хорошо видно. Оно и понятно — с завода оружие попадет прямо в бой, а не на склад, поэтому возиться с тройной лакировкой и сушкой между ними никто не станет. Зато ствол без дефектов, что более важно. Кстати, я из винтовки еще ни разу не стрелял, что способствует минимизации усилий при ежедневной чистке оружия. Вечерняя чистка — это один из немногих моментов, когда можно посидеть, отдохнуть и расслабиться. Вынул затвор, прошелся по и без того зеркально чистому стволу слегка смоченным в масле ершиком, протер тряпочкой затвор и сиди, делай вид, что чисткой занят.

— Локоть, локоть выше!

Это взводный орет мне, что-то я размечтался. Штыком, раз! Прикладом, хренак!