С болью, какой не помнил за всю свою жизнь, Эртхиа поверил в то, что уже увидели его глаза: волосы золотисто-белы, пальцы намного смуглее, чем все тело, — это мог быть только брат Акамие.
Нет, нельзя было приходить сюда, понял Эртхиа. Разве обрадуется Акамие тому, что брат увидел его — таким?
И Эртхиа решил, что не станет звать брата, а неслышно уйдет и вернется обратно на свой страх и риск. И все стоял, прижавшись ртом к резной раме, и все не мог уйти.
Акамие встрепенулся, обвел комнату тревожным взглядом. Эртхиа присел, отодвигаясь от окна — и как раз угодил в розовый куст. Резко выпрямившись, он услышал треск рвущейся ткани и понял, что кафтан стал добычей хищных шипов. Затаив дыхание, он поднял глаза.
Надежда его не оправдалась: Акамие, высунувшись из окна, вглядывался в нарушителя ночного покоя. Испуг на его лице сменился удивлением, а удивление — еще большим испугом.
— Брат Эртхиа...
— Прости меня, брат, — Эртхиа смущенно отвел взгляд. Провалиться бы на этом месте — так стыдно было ему.
Лучше бы стража поймала его по дороге сюда, чем видеть, как дрожат губы Акамие и как он прижимает к груди руки, будто хочет спрятать покрывающие ее украшения.
— Хочешь, я уйду?
— Ты не найдешь дороги.
— Хочешь, я буду сидеть в беседке, пока евнух не придет за мной?
Акамие покачал головой.
— Войди.
Акамие надел поверх украшений парчовый халат с большими кистями.
— До рассвета я не должен снимать это, — объяснил он, проведя пальцами по ожерельям и подвесками.
Эртхиа дергал и мял бахрому из шелковых шнурков, которой была обшита подушка, предложенная ему в качестве сиденья.
Акамие сел напротив.
— Я рад тебя видеть, — сказал он, глядя в сторону.
Эртхиа удрученно вздохнул. Все не так, совсем не так, как он придумывал, складывая в бархатный мешочек алые лепестки. Хотел принести брату радость, а принес стыд. Эртхиа нащупал под кафтаном бархатный уголок. Выдернул наружу за витой шнур.
— Здесь твоя роза.
— Это с того куста, который поймал тебя, — вдруг улыбнулся Акамие.
— Я расплатился с ним лоскутами моего кафтана! — воскликнул Эртхиа, и оба рассмеялись.
— Послушай, — несмело начал Акамие, — ты пришел... Будь моим гостем? Ко мне никто не приходил в гости, никогда!
Эртхиа закивал, улыбаясь.
Акамие поманил его за круглый серебряный столик, уставленный плоскими тарелочками с ломтиками вяленой дыни, сушеным виноградом, синим и белым, колотым миндалем и фисташками, арахисом, сладким и соленым, засахаренными фруктами, кувшинчиками с разведенным лимонным соком с мятой и подслащенной розовой водой. Тихой тенью мелькнув туда и обратно, принес из второй комнаты кувшин и таз для омовения рук. Поклонился гостю.
Эртхиа отвечал на его поклоны, с важностью кивая головой.
— Извини, дорогой гость, ты пришел неожиданно. Мне больше нечем угостить тебя. Я не могу позвать рабов...
После пиршества у матушки Эртхиа потребовалось все его мужество и преданность другу, чтобы принять еще одно приглашение в гости.
— Что ты, что ты! — замахал он руками и уверил Акамие, что этого угощения вполне достаточно, ибо вечерняя еда не должна быть обильной и тяжелой для желудка.
Омыв руки и обменявшись пожеланиями удовольствия и насыщения, они приступили к трапезе. Акамие с улыбкой и поклоном предлагал своему гостю попробовать того и этого. Эртхиа с поклоном принимал угощение и ел неторопливо, наслаждаясь ароматом и вкусом. Он хотел быть настоящим гостем.
Вслед за угощением настал его черед развлечь хозяина занимательным рассказом.
— Ходил ли ты сегодня к учителю, брат? И о чем он рассказывал тебе? — спросил Акамие.
Эртхиа замялся. Посидев немного с наморщенным лбом, он признался честно:
— Видишь ли, я больше думал о том, как передать тебе свитки, которые он заставляет меня читать. Но если хочешь, я буду слушать очень внимательно и запоминать, а когда приду в следующий раз...
— Ты придешь... — просиял Акамие.
Эртхиа звонко хлопнул себя ладонью по лбу.
— Я ведь принес тебе подарок!
Он снова полез за пазуху и вынул оттуда увесистый сверток. Это были три глиняные таблицы, каждая — в две ладони величиной, покрытые забавными значками, похожими на птичьи следы.
— Когда грузили на повозки свитки и сшитые книги из аттанского дворца, это оставили на ступенях — я подобрал, чтобы не растоптали. И сохранил... для тебя.
Акамие благодарно улыбнулся. Эртхиа привык и уже не замечал краски на его лице, только искренние глаза под высокими, будто удивленными бровями.
Акамие взвесил таблицы на ладони, потрогал пальцами испещренную значками поверхность.
— Это древние письмена. Мне их не прочесть. Но — спасибо тебе. Это очень ценная вещь.
— Так ты доволен? Я рад, ведь я обещал тебе подарок из моей добычи, но...
Эртхиа смутился и загрустил.
— Твои подарки всегда радуют меня, брат. Как поживает Шан?
— Его стойло рядом со стойлом Веселого, они дружат, честное слово, как мы, — серьезно сказал Эртхиа. — Я сам каждый день осматриваю и чищу его. Он готов пуститься в путь в любую минуту...
Акамие вздохнул.
— Куда мне бежать? И разве где-нибудь я буду в безопасности?
Они согласно помолчали. Бежать Акамие было некуда: земли, подвластные повелителю Хайра, были столь обширны, а лазутчики его столь бдительны и ловки, что не оставалось надежды скрыться незамеченным.
— Смотри, — сказал Акамие, вертя в руках первую попавшуюся безделушку. — Говорят, аттанские владыки пользовались этим, чтобы не пачкать рук во время еды.
— Да, — с облегчением подхватил Эртхиа, — у меня тоже есть такие. Я пробовал, но мне это показалось неудобным. Еще мясо — куда ни шло, но фул ею не зачерпнешь, и лепешку с нее откусывать неловко.
— Все удивительно в Аттане... — вздохнул Акамие. — Как жаль, что мне удалось узнать так мало. Этот поток света, обливающий золотую колесницу — среди ночи!
— Наверно, повелитель узнал этот секрет, если смог воспользоваться им.
Акамие нахмурился, пытаясь уловить мысль, но она не далась, укрылась за другую:
— А помнишь того юношу по имени Ханис, наследника аттанских владык?
— Того бесстрашного, который говорил с повелителем не как пленник, а как царь?
— Да, Эртхиа. Я не могу забыть. Он словно рожден для того сильного, ровного света и сам кажется созданным из него.
— Вот уж кто наверняка знает все секреты дворца! — усмехнулся Эртхиа.
— Но его уже нет в живых...
— Как? Почему? — Эртхиа вскочил с подушки. — Я ничего не знаю об этом.
— Думаю, он нашел возможность умереть. У них плен, видимо, считается большим позором, чем самоубийство.
Недоверие и отвращение отразились на лице Эртхиа.
— Как такое может быть?
— Повелитель говорил мне, что из рода владык Аттана один только Ханис живым попал в плен.
— Да, я слышал об этом, но... Умереть, чтобы не попасть в плен! Так поступают только лазутчики, но у них свои счеты с Судьбой. И правда ведь: нет других пленников царского рода. В таком ужасном дворце в самом деле могли жить люди, способные уклониться от исполнения Судьбы!
— Как я хотел бы поговорить с кем-нибудь из них... Жаль, что это невозможно.
— Почему невозможно? Дворцовая стража и тюремщики не ходили в поход — и они не откажутся от пары перстней с изумрудами и рубинами. Чужое богатство сделало их алчными.
— Что ты говоришь? Так он жив?
— Живехонек! Он в Башне Заточения — я сам видел, как его закрыли в верхней темнице. Мой отряд лучников охранял его всю дорогу до Аз-Захры.
— Сколько радости ты принес мне, брат!
Эртхиа потупился.
Расстались они на рассвете, сговорившись о новой встрече и о том, что Эртхиа попытается подкупить стражу в Башне Заточения. Ему самому не меньше, чем Акамие, хотелось познакомиться с Ханисом. Знакомство с бесстрашным и гордым помогает человеку обрести эти качества в своей душе.
Евнух получил свой браслет, когда вывел Эртхиа с ночной половины. Низко кланяясь, он сказал:
— Если удовольствие, которое получил почтенный, велико, а иначе и быть не может, ибо Акамие — истинная и несравненная услада..
— Ты-то откуда знаешь? — зарычал Эртхиа, хватая его за пучок на голове.
Евнух часто заморгал.
— Я только хотел сказать... Не добавит ли почтенный еще немного в уплату за то, что не имеет цены?
— В следующий раз, — отрезал Эртхиа, краснея от злости и стыда.
О замышляющем недоброе
Царевич Эртхаана разгладил пальцами лоскут, поданный ему черным рабом.
— Где ты, говоришь, нашел его?
— На подносе с драгоценностями, господин. Он спрятал записку под грудой колец и браслетов, которые каждый день присылает ему повелитель...
— А это? — Эртхаана ткнул пальцем в обрывки плотного алого шелка, из какого шьют кафтаны.
— Это — под его окном. Вечером, когда я пришел разбудить его, куст был весь зелен, а утром...
Эртхаана резко махнул рукой.
— Иди. И молчи об этом. Я щедро заплатил тебе — и еще заплачу. Сообщай обо всем мне — слышишь? — мне, и никому больше, хоть бы тебя спрашивал сам царь! Ты понял?
Раб бормотал что-то на своем неразборчивом языке, целуя ковер возле ног царевича.
— Поди, пока тебя здесь не застали...
Ведь у старших царевичей были свои покои в отцовском дворце, где они проводили некоторое время ежедневно, занимаясь делами в зависимости от того, что поручит им повелитель. Все, кроме младшего, имели свои дворцы, и ночные половины их не пустовали. Здесь же были комнаты, где они сидели с писцами и разбирали дела об управлениями царскими имениями и конюшнями, записки наместников, а также дела почтового ведомства, чтобы затем доложить царю свои мысли и выводы.
Так Эртхаана находился теперь в комнате, смежной с его кабинетом, во дворце повелителя.
Оставшись один, царевич расправил на ладонях записку. Алый шелк, взлетающие строки, рука к каламу непривычна... Вчера он видел алый кафтан на Эртхиа. Но может ли быть, чтобы юнец, подобный Эртхиа, зажегся страстью не к деве высокогрудой и грузной бедрами, а к усладе мужа опытного и искушенного в удовольствиях — мальчику тонконогому и изнеженному, благоухающему ночью подобно жасмину и спрятанному от солнца в сумраке опочивальни?
От горечи и досады Эртхаана впился зубами в лоскут. Как случилось, что младший стал первым? Да может ли быть? Чтобы невольник, знавший ласку повелителя, уступил юнцу и соблазнился неопытным, едва ли не равным себе по возрасту? Может ли быть?
Но пиши эту записку Лакхаараа — так ли писал бы он?
Если донести об открывшемся отцу, виновного найдут, и схватят, и предадут суду. Но тогда не получить Эртхаане желаемого, ведь раньше, чем найдут вора, палачу отдадут нежного, обликом подобного нарджису и жемчугу, чтобы снял с него кожу целиком вместе с волосами. И кожу его повесят во внутреннем саду, чтобы все обитатели ночной половины увидели, и устрашились, и остереглись. Нежному позволят умереть самому, и никто не сократит его мучений. Но не в этом дело, а в том, что Эртхаана останется ни с чем.
Следовало выжидать, пока обстоятельства сложатся иначе, а до той поры собирать и сохранять доказательства вины наложника.
Переведя дух, Эртхаана спрятал записку и лоскуты от кафтана в шкатулку из слоновой кости, оправленную в серебро, прижал крышку сухими от жара пальцами. Он сумеет дождаться.
Но кое-что следует предпринять немедленно.
К клочьям алой тафты пристали белые нити. Если подобные когтям шипы разорвали рубашку, не миновали и кожи...
Эртхаана вышел в комнату, где сидели писцы, и продиктовал приглашение всем братьям собраться этим же вечером в царской бане, где они смогут отдохнуть и развлечься. Запечатав послания перстнем, он приказал срочно доставить их царевичам.
О тайных встречах и разумных речах
Пары дней хватило предприимчивому Эртхиа, чтобы договориться с начальником стражи. И хотя царевич уже озабоченно прикидывал, надолго ли хватит его военной добычи, он был доволен: жизнь его наполнилась заботами более значимыми, чем охота да опостылевшие уроки учителя Дадуни. И то сказать, учитель уже не казался ему никчемным старым словоплетом. Он довольно толково разъяснял все, чего Эртхиа не удавалось понять с первого раза, — а это было очень важно, ведь понятное легче запомнить...
Во второй раз Эртхиа пришел к Акамие днем, когда уже спали все на ночной половине дворца. Один Акамие, которого не натирали сегодня соком травы дали, в нетерпении ожидал гостя.
Евнух провел их к дальней стене дворцового сада извилистым проходом между внутренних двориков.
— Если задержитесь — я не смогу вас дождаться, — предупредил он, запирая за ними калитку.
— Мы не задержимся, — заверил его Эртхиа, больше стремясь успокоить Акамие. — Жди к следующей страже.
Эртхиа знай ободряюще улыбался невидимому под покрывалами брату, а когда поднимались по обвившей Башню лестнице, пропустил его вперед и все сто девяносто девять ступеней заслонял вытянутой рукой от пустоты справа.
Стражник открыл им дверь на верхней площадке. Эртхиа вошел первым. Сначала синие пятна в ослепленных солнцем глазах вспыхнули между ним и зловонным мраком темницы. Только протянувшийся сверху косой жгут солнечного света указал ему на бледное лицо узника. Рядом с шорохом упало тяжелое покрывало, и Акамие, прикрыв лицо тонким платком, светлый и быстрый, уже опустился на колени рядом с лежащим. Тонкие косички упали на лицо и грудь Ханиса, когда Акамие наклонился послушать его дыхание.
Ханис открыл глаза.
Эртхиа подошел ближе. Разглядев, что узник совершенно наг, царевич взял одно из покрывал и прикрыл его.
— Кто ты? — выговорил Ханис.
Акамие растерянно приподнял брови. Тогда Ханис облизал потрескавшиеся губы и сказал на языке хайярдов:
— Ты — та девушка-воин, которую я видел среди завоевателей в моем дворце.
— Я не девушка, — прошептал Акамие.
Эртхиа положил руку ему на плечо и угрюмо пояснил:
— Это Акамие, мой брат. А я — Эртхиа, младший сын царя.
— И тебя я видел, — снова удивился Ханис. — Вы сидели рядом и были там единственными людьми среди... них.
Эртхиа нахмурился, Акамие виновато опустил глаза.
— Можем ли мы чем-нибудь помочь тебе?
Ханис скептически ухмыльнулся.
— Может быть, но едва ли вы это сделаете.
— Что, говори?.. — пылко воскликнул Эртхиа. — Ты доказал свою отвагу, одолев дюжину воинов и не побоявшись разговаривать с победителем, вольным решить твою судьбу, как равный с равным. Для такого человека, даже если он мой враг, я готов сделать все, что в моих силах! Таким врагом дорожить надо, как другом.
— Дай-ка мне нож, — попросил Ханис.
Эртхиа с готовностью потянул из ножен кинжал. Акамие быстрым движением остановил его руку.
— Он убьет себя!
Эртхиа сглотнул.
— Это правда? — строго спросил он у Ханиса.
