И я знаю, кто назвал мое имя и потребовал наказания и кто повторил свой донос перед судьями и в присутствии свидетелей. Но имени его не хочу называть в последние часы. Да не осквернится им пергамент, и калам, и чернила, и та, которой доверю мои записки.
И вышло так, что преступления мои сделались известными после сокрытия, что стал я предметом россказней, из-за которых наполнялись людьми собрания, и стало не скрыть того, что открылось всем. Я сам подтвердил все и не стал отрицать, только не назвал тех, кто был со мной. И если кто захочет узнать, в каких обстоятельствах я устоял и сохранил твердость, пусть осведомится у палачей. Ибо велико было в повелителе желание искоренить мерзость, и рвение судей, и сила их побуждения. И наказанию подлежат совершающий такое действие наравне с терпящим. Но в огонь пойду я один.
Единственное, о чем человек достойный может просить Судьбу, это чтобы она сделала прекрасными следы его жизни и приятными рассказы о нем. Но мне этого не суждено. О заслугах моих не мне говорить — а теперь и никто не скажет о них. Даже тот, кто был моим другом, отвел глаза и не захотел махнуть мне вслед рукой, когда меня увозили из Аз-Захры.
И скоро во дворе моего дома разожгут костер, и огонь будет последним, кто обнимет меня. И пепел мой будет развеян по ветру над ущельем, где покоится ключ от моей дарны.
Но если найдется человек верный и в любви и в дружбе, дай, Судьба, этот ключ в его руку. Больше мне не о чем просить Тебя."
Акамие выдержал положенную паузу. Потом поднялся и подошел к Айели, сел с ним рядом, обнял его. Послышались сдавленные рыдания. Акамие гладил его по голове, а сам смотрел на Дэнеша, и Дэнеш смотрел на него.
— Что же дальше было, что стало с ней... с дарной? — едва не задыхаясь, прошептал Эртхиа. Акамие словно очнулся. Он прикрыл глаза, ловя упущенный ритм, и в прежнем стиле закончил свое повествование.
— Мы поместили ее в комнате, где проводили большую часть времени, как почетную гостью, на лучших подушках, укрыв самым нарядным покрывалом, и с лихорадочным нетерпением ожидали прибытия каравана с моим имуществом, и когда он наконец прибыл, кинулись разбирать вещи и торопили помогавших нам евнухов с одной целью: скорее добраться до ларцов, в которых хранились струны и ключи. И едва нашли их, бросив все в беспорядке, поспешили в комнату, где хранили наше сокровище. Каково же было наше горе, когда мы обнаружили, что ни один из ключей не подходит к ее колкам.
И тогда я сказал: в этом — рука Судьбы и возможность отблагодарить брата моего Эртхиа за все подарки, которыми он радовал меня в тяжелые и горькие дни моей жизни. Если Судьба даст нам возможность когда-нибудь встретиться, я преподнесу ему эту дарну, и пусть он найдет мастера, — а если ничего не изменится в моих обстоятельствах, у него будет больше возможностей для этого, нежели у меня, — мастера, который выточит ключ к единственной и непревзойденной по своему совершенству дарне. И пусть мой брат будет тем, в чьих руках эта дарна вновь обретет свой голос.
— Но ты ведь не оставил ее в Кав-Араване? — запоздало испугался Эртхиа.
— Нет, — смущенно улыбнулся Акамие. — Она здесь, с нами.
И он дал знак Айели, чтобы тот вынул из сумы объемистый сверток.
Извлеченная из многих слоев мягкой ткани, явилась при свете костра дарна, чей корпус был продолговат и округл, подобно не до конца развернувшемуся лепестку розы. Как капли росы, заиграли блики по светлому лаку над тонкими разводами, подобными тем, какие составляют края лепестков, скрученных в тугой бутон. Стройный гриф был легок и прям, и без струн она казалась нагой.
Эртхиа вынул из-за пазухи ключ и не дыша примерил его к колку. Наклонился и поцеловал сухое звонкое тело дарны.
Все молчали — каждый о своем — слишком долго, и сон одолел, и усталость победила. Устроившись на тюках и сумах, накрывшись взятыми в Кав-Араване покрывалами, они уснули. Айели свернулся комочком, по настоянию Акамие приоткрыв покрывало над лицом. В темноте его никто не разглядел бы. И не стал бы даже смотреть в его сторону. Айели и сам это понимал, но так уж он был воспитан. Акамие мог бы приказать, но только ласково уговаривал, и Айели согласился. Теперь он спал, отвернувшись от костра в глубину пещеры, и его дыхания не было слышно. Рядом лежал, небрежно набросив покрывало, Акамие. Эртхиа, запрокинув голову, легонько похрапывал. Правая рука его покоилась на рукояти меча, а левая прижимала к груди немую дарну.
Не дело это, решил Дэнеш. Если все же нагрянут те, другие, Эртхиа вскочит, выхватывая меч из ножен, а дарна? Ее просто затопчут. Он аккуратно вынул гриф из обмякших пальцев и вытянул дарну из-под локтя спящего. Эртхиа нахмурил брови и причмокнул во сне. Мягко, неслышно ступая, Дэнеш собрал куски ткани и снова тщательно завернул в них дарну. Наклонившись, чтобы уложить ее в суму, он почувствовал спиной взгляд. Не оставляя своего занятия, Дэнеш переменил ритм дыхания и освободил тело. Потом беспечно выпрямился и обернулся, готовый мгновенно сорваться с места, закрыть собой тех, кто уснул, доверившись ему, и, если удастся...
Никого не надо было убивать.
Это только Акамие, откинув с головы покрывало, пристально смотрел на Дэнеша. Дэнеш шагнул, присел возле него на корточки. Акамие сделал знак: отойдем. Дэнеш помог ему подняться и повел к выходу из пещеры.
Там было холодней. Дэнеш раскрыл края плаща и запахнул их на Акамие. Руки лазутчика сомкнулись на его спине. Акамие уперся лбом в плечо Дэнеша и молчал.
— Я сказал глупо, — признал Дэнеш.
— Забудь уже.
— Нет, я не должен был.
— Правда. Но это не имеет значения. Ты не хотел меня унизить. Ты просто ревновал.
— Как ты это понял? — удивился Дэнеш. — Я и то понял не сразу.
— Я хорошо знаю ревность. Лучше, чем любовь.
— Я буду беречь тебя.
— Ты знаешь, о чем говоришь?
— Я сумею. От того, что снаружи, и от того, что внутри, я буду беречь тебя. Ты больше не увидишь ее лица.
Акамие поднял голову и посмотрел в глаза Дэнешу. И кивнул.
Дэнеш освободил руку и вынул из-за пазухи перстень с красным камнем.
— Ты заберешь его?
— Не хотел бы. Но память не сбросишь со скалы.
— Я возьму его.
Акамие не возразил. Спросил о другом:
— Ты опять идешь против царской воли. Теперь — против воли Лакхаараа. Ты не мог сделать это из-за меня. Только из-за меня.
— Теперь у меня есть оправдание. Эртхаана обманывает царя, и я раскрою этот обман. Когда я выезжал из Варин-Гидах, у меня оправдания не было. Думай что хочешь.
И Дэнеш отвернул лицо.
О смерти
Когда они вошли в царский покой, то увидели двоих. Повелитель Лакхаараа и советник его Эртхаана сидели на подушках с чашами в руках. Столик между ними был уставлен яствами, на ковре теснились подушки.
Увидев Эртхиа, Лакхаараа вскочил на ноги и кинулся к нему так стремительно, что полы его одежды разлетелись и взвились по бокам. Эртхиа, сияя улыбкой, поспешил ему навстречу, и они обнялись.
— Все-таки ты жив, малыш! — воскликнул Лакхаараа, оглушительно хлопая его по спине. — Вот радостный день, эту радость ничто не затмит. А это что? — Лакхаараа кивнул в сторону двух закутанных в плотные покрывала фигур, робко остановившихся у порога. — Еще царевны?
Эртхиа замялся, приготовленные фразы не шли на язык. Лакхаараа воспользовался его замешательством, чтобы, не снимая руки с его плеча, подвести к столу.
— Присядь, выпей с нами, пока — как брат. У нас еще будет время поговорить, как государь с государем. Эх, Шаутара-охотник вернется только завтра! Тогда и попируем.
Эртхаана поднялся навстречу брату. Лица его никто не видел, пока он не выпустил Эртхиа из церемонных объятий.
Подали еще чашу, Лакхаараа сам налил в нее вина из высокого кувшина. Они выпили.
— Брат, — решился Эртхиа, — отошли музыкантов и слуг. Дело, которое у меня к тебе, не терпит ни посторонних ушей, ни промедления.
Лакхаараа коротко взглянул на него, кивнул. Едва он поднял руку, смолкла музыка, слуги, кланяясь, попятились к выходу, огибая стоявших у порога — тех, что под покрывалом.
— Эй! — окликнул Лакхаараа, — этих двоих проводите в крайний покой, принесите им еды и вина, и пусть главный евнух пришлет рабов позаботиться о них. Ты не возражаешь?
Эртхиа покачал головой.
— Пусть останутся здесь. Это и есть дело, которое привело меня в Хайр.
Тогда один из тех, что под покрывалом, выступил вперед и медленно приблизился к сидящим. Пока он шел, по лицу Эртхааны тенью прошло понимание. Но он откинул голову и улыбнулся, почти не скрывая торжества.
Когда плотная ткань с шорохом опала, откинутая решительной рукой, Лакхаараа снова поднялся на ноги. На мгновение он смутился, но тут же его брови тесно сошлись, гневным пламенем плеснул его взгляд и голос пророкотал:
— Как ты посмел ослушаться?!
— Спроси брата Эртхаану, — невозмутимо ответил Акамие. Лакхаараа вздрогнул и обернулся.
Эртхаана спокойно встретил его взгляд, встал, улыбаясь, и сказал:
— Тебе поздно, брат Лакхаараа, задавать вопросы, ибо услышать ответы ты уже не успеешь.
Лакхаараа озадаченно поднял брови, посмотрел на чашу, которую все еще держал в руке, снова поднял глаза на Эртхаану. Он ничего не сказал, но кровь отхлынула от его лица. Он медленно поставил чашу на стол.
Эртхиа вскочил на ноги и схватился за рукоять меча, но Эртхаана только рассмеялся:
— Что ты этим поправишь? Нашему брату остались считанные минуты, а Шаутара-охотник наслаждается своей последней охотой, тебе же хватит аттанского трона, когда я освобожу его от Аттанца. Ты будешь править в Аттане, но будешь править так, как я скажу. Ибо день и ночь в твоей тени будет скрываться ашананшеди. Неверное слово станет твоим последним словом. Так будет от этой минуты. Оглянись.
Эртхиа оглянулся, как завороженный. За его спиной стоял, подняв слегка изогнутый клинок, ашананшеди с равнодушными глазами. Оцепенение, подобное тому, какое испытывает увидевший на своем теле скорпиона, сковало Эртхиа.
Эртхаана подошел к Акамие.
— Вот, ты сам приехал ко мне! — обернувшись к Эртхиа, он пояснил: — Этот раб, доставшийся мне по наследству, слишком возомнил о себе. Он плохо обучен. Я позабочусь о его воспитании. Он станет очень послушным рабом.
— Я — свободный, — сказал Акамие. — Ты дождешься скорее моей смерти, чем покорности.
— Да? — ласково улыбнулся Эртхаана. — А разве я стану спорить с моим рабом? Я просто возьму тебя силой — столько раз, сколько захочу. И твоя ненависть будет мне вином опьяняющим. А воспитанием можно заняться после.
Эртхаана обернулся и махнул рукой.
— Эй, Маэшти, уведи его!
Послышался шорох раздвигаемых ковров, и от стены отделился еще один в одежде ашананшеди. Но раньше, чем кто-нибудь успел разглядеть и понять, что его тело безжизненно валится, как от толчка, — тот, что стоял за спиной Эртхиа, выронил меч и схватился за лицо. Из пробитой глазницы торжествующе сверкнул тонкий черенок метательного ножа. Оба тела упали почти одновременно. Эртхиа рванул меч из ножен и шагнул к Эртхаане.
— Стой! — хрипло окликнул его Лакхаараа. — Это дело царя.
Он властно протянул руку. Эртхиа отдал ему меч. Лакхаараа взвесил его в руке, одобрительно кивнул.
— Это только ускорит твою смерть... — презрительно процедил Эртхаана.
— Ты царь, а не палач! — воскликнул Акамие. — Оставь свою честь незапятнанной... кровью брата.
Лакхаараа ничего не ответил.
— Давай, двигайся, Лакхаараа! — одобрил Эртхаана. — Чем быстрей бежит по жилам твоя кровь, тем быстрей она разносит яд. Мы с тобой умрем, а этот младший будет владеть им!
Эртхиа с криком кинулся на него, но не успел. Зеркально сверкнув, клинок описал широкую дугу. Акамие зажмурился и быстро отвернулся, зажав ладонью рот. Он слышал только глухой звук падения. Эртхиа, тяжело дыша, подошел и обнял его. И держал, пока Акамие не сумел справиться с крупной дрожью, сотрясавшей все тело.
— Вот и все, — удивленно сказал Лакхаараа. — Почему никто из нас не сделал этого раньше?
Лицо его осунулось, и было желто, как от кумина, и покрыто каплями пота. Одна за одной они скатывались по лицу, срывались с подбородка, а на их месте выступали новые.
— Может быть, тебе лучше лечь? — растерянно спросил Эртхиа. Лакхаараа не отвечал, он озирался, ища, обо что вытереть клинок. Шорох покрывал отвлек его.
От порога медленно приближался тот, о ком все забыли. Плотная ткань тянулась за ним по ковру, а впереди он лишь едва приподнял ее, так что даже кончика туфли было не разглядеть, пока он плавным шагом подходил к столику. Он наклонился, тонкая смуглая рука высунулась из складок, взяла чашу, не допитую Лакхаараа, и скрылась с ней. Потом вынырнула и аккуратно поставила пустую чашу на стол.
— Это ты, Айели? — спросил Лакхаараа.
— Я, господин.
Лакхаараа сдернул со стола скатерть и тщательно вытер клинок, прежде чем вернуть меч Эртхиа.
— Может быть, вы успеете спасти Шаутару. Я не надеюсь на это.
Он пошатнулся и оперся на плечо вставшего рядом Айели.
— Ты, мальчик... Позаботьтесь о том, чтобы никто не занял его места в моей гробнице. Теперь — оставьте нас.
По очереди Эртхиа и Акамие опустились на колени перед братом и поцеловали ему руку. Акамие первым, давясь слезами, кинулся прочь. Эртхиа вышел следом.
— И ты, Дэнеш, тоже... — прошептал Лакхаараа. — Твоя служба мне окончена.
Дэнеш выступил из тени и скользнул к двери. У порога он оглянулся, поклонился низко, так низко, как не кланялся никогда, и растаял в дверном проеме.
Шаутару они встретили на полдороге к Аз-Захре.
Акамие несколько раз оглянулся на мрачное лицо Дэнеша, пока молчаливая свита — конюхи, стремянные, псари, ловчие, загонщики, повара и музыканты — двигалась навстречу отряду дворцовой стражи и дюжине лучников, которую собрал предприимчивый Эртхиа. Их кони ступали медленно, и впереди — теперь и Акамие, и Эртхиа разглядели это — четверо пеших несли покрытые полосатой тканью носилки, а следом вели гнедого коня, которого Акамие сразу узнал: Шаутара ехал на нем, когда они вдвоем отправились на ту злосчастную охоту. Рядом с конем шел тот, что под покрывалом, или та, ведь под покрывалом не различишь.
— Мы должны были сообщить ему, что он теперь — царь и повелитель Хайра! — ужаснулся Акамие.
— А теперь нам остается проводить его до Аз-Захры... — уже и Эртхиа не скрывал слез. — В один день мы похороним троих братьев. Для этого я вернулся в Хайр?
Акамие подумал о тех, что уйдут с ними. Один из них последовал за своим господином добровольно, Акамие не знал, будет ли так в доме Шаутары, и сомневался, что найдется тот, кто по своей воле пойдет за Эртхааной. Но, так или иначе, их судьба уже совершилась.
Дэнеш, едва носилки приблизились, шепнул пару слов Эртхиа. Тот кивнул, и ашананшеди спрыгнул на землю. Подойдя к носилкам, он приоткинул ткань и тут же опустил ее.
— Проклятие Ашанана! Есть еще третий, — сообщил он царевичам. — Если мои господа позволят, я немедленно отправлюсь по его следу.
