— Что же не продал его прежде? У него вот-вот усы пробьются!
— Еще не завтра, благородный господин, еще успеешь насладиться его прелестью, — дробненько рассмеялся купец, — И что же, нет разве у тебя умелых банщиков и нужных снадобий? Время только остановить нельзя, а обмануть ненадолго — можно.
— Так может, другой изъян в нем?
— Никакого нет изъяна, просто отец мой жалел с ним расстаться из-за его красоты и кроткого нрава, и жалел тронуть, чтобы не снизить желаемую цену. А оставить себе не хотел, дабы не потерять такого богатства, какое ожидал за него получить...
— Хорошо. Я беру его. Составим бумаги. Сколько ты за него хочешь?
— Клянусь милостью Судьбы, я предлагаю его благородному господину ни за что — это для меня обязательно!
И тогда Лакхаараа повелел принести цену трех бахаресай, и принесли и отвесили купцу двенадцать тысяч хайри. Еще наследник пожаловал купцу роскошную одежду и кувшин драгоценного вина. И купец поцеловал руки наследника и ушел, благодаря за милость и благодеяние.
О царевне, забывшей стыд
В густом мраке слабо трепетал одинокий язычок пламени, удваиваясь в темных зрачках Атхафанамы. Царевна снимала с рук тяжелые браслеты, не торопясь, один за другим, улыбаясь робкому сиянию, выглядывавшему из глиняного горшочка, а Ханис...
А Ханис принимал из ее рук браслеты, один за другим, и складывал их вокруг горшочка со свечой. И любовался царевной.
А она уже сняла ожерелье из золотых пластин и протягивала ему. Все украшения снимала с себя царевна, чтобы не поранили белую кожу супруга, когда она будет обнимать его.
Этот обряд занимал изрядное время, но ни за что на свете, да поможет ей в том Судьба, не пришла бы царевна к возлюбленному мужу своему иначе как в полном блеске красоты и роскоши.
Брови ее двумя высокими дугами сходились у переносицы, оттеняя глаза, подведенные черным до самых висков. И маленькие родинки, одна другой желаннее, были подкрашены особой краской.
Ханис сначала пытался убедить царевну в том, что яркие краски и искусство ее рабынь ничего не могут прибавить к ее прелести, так же как не теряет ее красота силы и блеска и без тяжелых, варварски роскошных, на взгляд Ханиса, украшений. Но даже Ханис вынужден был отступить перед тысячелетней уверенностью женщины в том, что она делает.
И скоро, очень скоро Ханис понял, что прав был, уступая. Обряд освобождения царевны от подобных оковам украшений — завораживал.
Все тревоги отступали перед очарованной радостью.
Ханис выстраивал браслеты вокруг горшочка и в них, как в бочонки, ссыпал жемчужные ожерелья и длинные нити драгоценного бисера, выкладывал спирали из них. Когда же царевна поднимала руки к серьгам, оттянувшим мочки маленьких ушей, Ханис знал, что обряд подходит к концу, потому что серьги царевна снимала последними.
Вот наконец они тяжело и звонко стекли в ладонь. Ханис покачал их на кончиках пальцев и позволил перетечь в затененную пустоту внутри браслета.
Уверенно, неторопливо — уже ничто не задержит желанного — Ханис протянул руки к царевне, и она, с опущенными ресницами, вся подалась к нему.
О сватовстве Эртхиа
Ключ брякнул о скважину замка и лязгнул, поворачиваясь.
Ханис, быстро наклонившись, задул свечу. Царевна зашуршала покрывалом.
Дверь с натужным воем отошла от косяка, и раздался веселый шепот:
— Ханис, друг!
Атхафанама под покрывалом сдавленно охнула, на коленях отползая в дальний угол.
Ханис вскочил на ноги, кинулся навстречу ночному гостю, отвлекая его внимание от тайной своей жены.
— Эртхиа, ты?
— Да, друг, это я — и возможно ли обернуться быстрее?
Ханис не успел остановить друга. Эртхиа уже выпалил свою новость:
— Ахана передает тебе прядь волос и послание, которое я выучил наизусть.
— Она жива? — Ханис схватил его за руку. — Как это возможно?
— Меня спрашиваешь? Ты — бог, тебе виднее... Но жива. Горда, как царь, и прекрасна, как все его жены разом.
Горестный вздох послышался из угла. Эртхиа наклонил голову, прислушиваясь.
— Что же в послании?
— Да, сейчас. Вот только сяду.
И шагнул вперед, ногой нащупывая кошму.
Зернышки бисера жалобно хрустнули под каблуком, задребезжали, откатываясь, браслеты. Эртхиа замер. Наклонился, шаря по полу рукой, и коснулся горшочка, еще теплого.
Не видя другого достойного выхода, Ханис громко объявил:
— Здесь моя жена.
Эртхиа затаил дыхание.
— Как ты сказал?
— Здесь моя жена, — твердо повторил Ханис.
— Какая? — растерянно спросил Эртхиа, дивясь причуде Судьбы, позволяющей, чтобы один женился, не выходя из темницы, в то время как другой ради дружбы сбегает с собственной свадьбы.
— Атхафанама! — позвал Ханис.
Шорох приблизился, и Эртхиа разглядел, что темная фигура придвинулась и встала за плечом Ханиса.
— Ат-ат-атхафанама? — Эртхиа едва не потерял дар речи. — Моя сестра? Она? Атхафанама?
Царевна повалилась в ноги брату. Ханис рывком поднял ее за плечи.
— Царица Аттана ни перед кем не преклоняет колен, — строго промолвил он.
Эртхиа, совершенно онемев, шарил рукой по вдоль пояса. Но уверенности в том, что воспользуется кинжалом, он не чувствовал.
Да и что бы ему делать с кинжалом?
Намек на очень выгодный для Эртхиа возможный поворот событий смутной тенью скользнул в его уме...
— Я не царица! — вдруг разрыдалась девушка. Эртхиа с несомненностью узнал капризный голос своей сестры. — Разве ты не говорил, что у вас бывает только одна жена? Разве ты не говорил, что вы женитесь на своих сестрах? Если твоя сестра жива — значит, она твоя жена? И царица? А я — кто? А я... А я...
Ханис прижал царевну к своей груди, и рыдания немного затихли.
-Что передает мне моя сестра? — глухо спросил он.
Эртхиа вытащил из-за пазухи бархатный мешочек, почти наощупь вложил в ладони Ханиса прядки кудрявых волос, перевязанные крестом.
Ханис помял их в пальцах и издал растерянный возглас.
Эртхиа же напел ему послание царицы-воительницы.
Вот послание Ханнар:
"Брат мой уцелевший. Мы остались одни, и не время уличать меня, но время прийти на помощь и вернуть себе блеск и величие нашего царства. Жду тебя как твоя подданная и как невеста, потому что из нашего рода мы остались одни, ты и я, Ханнар".
Ханис крепче прижал к себе царевну. Мгновенная радость и отчаяние, пока он считал Ахану живой, отпустили. Права Аханы были бы бесспорны. Но Ханнар — другое дело. Если он жив после смерти Аханы, то, видимо, сам волен выбрать себе жену. Как Ханнар, так и любую другую. И, значит, никто и никогда не посмеет разлучить его с Атхафанамой.
Только вот Эртхиа... Не так должен бы встретить хайардский царевич известие о том, что его сестра...
— Ханис, — веско начал Эртхиа. — Теперь я исполнил все, что обещал тебе. Теперь я ничего тебе не должен. Так?
— Так, — спокойно ответил Ханис. — Теперь я твой должник, твой и твоей семьи. Что я должен за девушку твоего рода, которую я взял в жены, не спросив согласия ее отца? Какова цена невесты? И что я должен за честь твоего рода? Кровь? Жизнь?
Эртхиа внушительно помолчал.
— Твою сестру... Отдай ее за меня.
Ханис опешил. Потом осторожно спросил:
— Для этого ты поможешь добраться до Аттана... мне и моей жене?
— Клянусь! — воскликнул Эртхиа, прижав руки ко лбу и к груди.
— Дай руку, Атхафанама... Вот, Ханис, возьми эту женщину за руку — она твоя и больше не принадлежит моей семье и моему роду,— Эртхиа припоминал слова, произносившиеся на его свадьбе, забытое присочиняя на ходу, — Отныне ты ей хозяин и господин над ее телом, душой, жизнью и смертью. Выкупа за нее не беру, потому что отдаю тебе ее не без изъяна... Слушай! — вдруг загорелся Эртхиа, — не дело другу порченую невесту подсовывать. Зачем она тебе теперь? Ты за нее своей сестрой заплатишь, ну и ладно. А если хочешь со мной породниться, у моего дяди дочери есть незамужние, любую из них для тебя увезу, сегодня же.
Атхафанама затаила дыхание. Эртхиа прав. Она знала: любой из мужчин Хайра принял бы его предложение с радостью. Отдав сестру за Эртхиа, Ханис расплатился бы за урон, нанесенный чести рода. А невесту из своей семьи Эртхиа мог отдать другу и без выкупа.
Атхафанаме оставалось позавидовать последней рабыне, даже не носящей браслетов, в доме своего отца. В ответе Ханиса она не сомневалась. Если мужчины, имевшие столько жен, сколько могло поместиться в доме, так ценили невинность невесты, то что сказать о мужчине, выбирающем одну-единственную жену на всю жизнь!
А Ханис молчал.
Атхафанама схватила себя за косы — сколько поместилось в горсть — и впилась в них зубами. Что ее ждет, если отец выгонит ее из дома с позором? Даже если Эртхиа смолчит, жених вернет ее в дом отца на другое же утро. И поэтому Эртхиа не станет молчать, чтобы не увеличивать бесчестья семье и роду!
— Ты дал мне руку Атхафанамы, — Ханис старался быть вежливым. — Ты назвал меня ее господином. Я не знаю настолько ваших обычаев. Достаточно ли этого, чтобы она стала моей женой? Прошу тебя, закончи обряд. У сына Солнца может быть только одна жена, и у меня она уже есть.
Эртхиа не стал спорить. Сунув руку сестры обратно в руку Ханиса, он угрюмо закончил:
— Отдаю эту женщину тебе в жены без выкупа, потому что нечестна, а за честь ее ты отдашь мне в жены свою сестру.
Но он был еще недоволен: все равно, что обманул друга, хотя тот и знал, что берет. И опозоренная сестра Эртхиа будет у его друга единственной женой...
Единственной женой.
Эртхиа явственно услышал язвительный голос царицы Аханы: "Третьей женой? Или десятой?"
— А что, Ханис, — испугался Эртхиа, — твоя сестра тоже будет у меня единственной женой?
И раньше, чем Ханис успел ответить, нервный смех царевны Атхафанамы резко зазвенел в тишине.
О предсказании Судьбы
Вот как старик появился снова.
Акамие, удерживая скользящий шелк покрывал, уже встал от зеркала и, сделав несколько стремительных шагов к двери, откинул завесу, как вдруг...
... ощущение падения перехватило дыхание, лопнув пустотой в груди. В тот же миг погасли боязливые голоса рабов за спиной. Ощущая головокружение и пустоту под ногами, Акамие обернулся. Рабы застыли, подобно статуям. Акамие выпустил из пальцев занавес — он остался парить, не колыхнувшись.
Только языки огня лениво покачивались в светильниках, едва бросая свет на пыльный серый плащ старика и его сморщенное в доброжелательной ухмылке лицо.
— Приветствую тебя, Благоухание дома. Мир и дому твоему. Я слышал, ты любишь принимать гостей. Но часто ли навещают гости Окруженного бдительной стражей? Вот я и надумал утешить и развеселить твою душу. Что же ты стоишь столбом? Или в этой земле царевичи не умеют принимать гостей?
Смех Акамие так и взлетел в ответ. Он тут же испуганно прижал ладонь к губам.
— А царь?
— Миг ожидания пролетит для него незаметно. Или покажется вечностью. Но это будет лишь миг, равный взмаху ресниц или одному удару сердца, — и, скорчив непочтительную гримасу, старик проворчал в сторону двери:
— Пусть подождет.
Акамие расхохотался — теперь уже во весь голос. Сбросив на пол ворох покрывал, он прижал руки к груди и низко поклонился старику.
— Добро пожаловать в дом моего отца, почтенный странник.
Старик одобрительно кивнул.
— Вот это хорошо. Твоему отцу не прятать бы тебя, а сделать своим советником. Ну да всему свое время.
Они уселись перед столиком, и Акамие принялся угощать гостя, расхваливая лакомства и закуски. Оказав честь хозяину, старик вытер пальцы поданным ему вышитым платком. И внимательно посмотрел на Акамие.
— Совершенно случайно я вспомнил, — неожиданно скороговоркой пробормотал старик, — что у меня к тебе важнейшее дело. И вот чудо: сегодня, сейчас — тот самый миг, когда можно выбирать.
— Что? — растерялся Акамие.
— Судьбу.
— О... но как... Разве не Судьба выбирает?
Старик долго и убедительно кивал. Потом возразил, направив тощий палец на Акамие.
— Но ты — ее любимая игрушка. И кое-что она позволит выбрать тебе. Из любопытства. Выбирай, Сокровище желаний!
Акамие наклонил голову и сквозь упавшие вперед косички бросил на старика лукавый взгляд.
— О нет, не моих! — притворно вздохнул старик и захихикал.
— Но ты утешься, Утоляющий жажду, найдется, кому желать и жаждать, и давиться водой, как песком, глядя на тебя.
— Как это может быть? — изогнул бровь Акамие. — Кто увидит меня, кроме того, кому я принадлежу?
— Все узнаешь, нетерпеливый. Кому же и узнать, как не тебе? Разве не с тобой это произойдет?
Акамие потупил взор. Но улыбку не спрятал, и, улыбаясь, попросил:
— Предскажи что-нибудь.
Старик опять довольно захихикал.
— Понравилось?
Акамие закивал головой, рассыпав звонкие бубенцы смеха.
Старик неожиданно ловким движением придвинулся к нему.
— Страшно будет... — выдохнул прямо в лицо.
Акамие отшатнулся, побелев.
— А больно? Больно будет? — запинаясь, выговорил он.
— Ты сам это сказал. Ты сам это сказал, Играющий с Судьбой, — удовлетворенно закивал старик.
Акамие вскочил на ноги.
— Ты злой сегодня! — он стиснул кулаки, на глазах выступили слезы.
— Нет, — глядя в сторону, возразил старик. — Я не злой. Я только правдивый.
Акамие постоял недолго и снова опустился на подушку. Несмело коснулся руки старика вздрогнувшими пальцами. Старик, по-птичьи наклонив голову, скосил глаз на Акамие.
— А? Ты хочешь спросить?
— Нет, я хочу ответить. Ты ведь спросил, что я выберу?
— Да, Драгоценность Хайра. Именно это и есть самое важное: что ты выберешь?
— Но что мне выбирать, если все уже решено? Судьба сплела свою сеть — кто вырвется из нее? Будет страшно, будет больно, и все будет, как будет. Даже ты уже знаешь, что будет — а мне только предстоит узнать... Что я могу выбрать, если знаю меньше тебя? И что я могу выбрать, если все заранее решено и известно?
Теперь вскочил старик. Замахал руками, зашипел на Акамие:
— Что ты! Что ты! Ничего еще не решено и ничего не известно!
— Но ты уже все предсказал?.. — с обидой и слезами в голосе воскликнул Акамие.
— А главное? Главное-то? А?
— Что — главное? — расширил глаза Акамие.
Старик фыркнул. Что-то очень быстро и от этого неразличимо ворча, он уселся и расправил вокруг себя полы своего ветхого одеяния. Недовольно глядя на Акамие, терпеливо объяснил.
— Будет больно? Будет страшно, а? А тебе разве все равно, ради чего это будет? — и требовательно воззрился на Акамие.
Тот пожал плечами.
— Не знаю. А разве есть разница? Разве от этого страх станет нестрашным? или боль — небольной?
Старик пылко закивал.
— Да-да-да! Ну конечно! Это же и есть самое главное. Я бы на твоем месте не тянул и не сомневался. Выбирай. Не каждому дается такая возможность: уж коли тебе суждено страдать, самому выбирать, за что.