Акамие, или Любимая игрушка судьбы

На Эртхиа пахнуло ладаном и рутой. Кудрявые дымки вились над курильницами в углах комнаты, по стенам пестрели вышивкой дорогие ткани, а в середине, на уложенных в несколько слоев коврах, сидели три женщины в ярких платьях. Одна укачивала на руках дитя, а ее подружки, сидевшие спиной к Эртхиа, переговаривались шепотом, наклоняясь друг к другу. Эртхиа схватился рукой за косяк.

Та, что держала ребенка, подняла голову и округлила темные глаза. Другие, всполошившись, обернулись. С минуту Эртхиа молча смотрел на них, а они — на Эртхиа.

Первой опомнилась Атхафанама. Она вскочила, подбежала к брату и схватила его за руки.

— Дай мне скорее монетку! Заплати за радость, чтобы не сглазить!

Эртхиа сдернул пару перстней с пальцев, сунул ей в ладонь.

— Говори...

— У тебя сын, посмотри, — и она потащила его в комнату. Эртхиа пошел за ней с каменным лицом.

Рутэ поднялась, сияя, подала ему сына. Эртхиа неловко принял его на вытянутые руки. Ребенок тут же гневно заорал. Его лицо покраснело от натуги, он выворачивался из рук и выгибался, и бил ножками воздух. Эртхиа закусил губы, на лбу его выступил пот: он боялся выронить маленького, а взять покрепче не решался.

— Весь в отца! — довольно сообщила Атхафанама, ловко подхватив дитя из рук перепуганного Эртхиа.

Эртхиа опомнился, поймал пальцами маленькую ручку, подержал, улыбаясь. Повернулся к Рутэ, не зная, что сказать. Она припала к его груди и этим все решила: ему оставалось только обнять и благодарить. Когда же Рутэ сочла, что пока с нее довольно, Эртхиа оказался лицом к лицу с незнакомой красавицей, очень похожей на Атхафанаму, только ниже ростом и светлее лицом. Красавица поклонилась ему и смущенно потупила глаза, теребя переплетенные жемчугом косички.

— Что же ты, — шепнула неугомонная Атхафанама, — это же Дар-Ри-Джанакияра, дочь нашего дяди, твоя старшая жена.

— Хорошо... — медленно кивнул Эртхиа. — Это хорошо. Здравствуй, жена. А почему Ахана... Ханнар не с вами?

Дар-Ри-Джанакияра и Рутэ переглянулись, поджав губы, но уж Атхафанама не смолчала.

— Эта гордячка ведет себя так, словно она и ее отродье — не чета нам всем.

Эртхиа молниеносно развернулся и схватил ее за локти.

— Вот как? — прошептал он, глядя сестре в глаза. — Вот как! Пойдем-ка.

И он вытащил испуганную Атхафанаму за дверь и шикнул на рабов, чтобы убирались.

— Говори, ты-то что знаешь? — приступил Эртхиа к ней.

— Что я должна знать? — попыталась увильнуть Атхафанама, пряча глаза и стиснув пальцы.

— Не знала бы — не посмела бы назвать отродьем сына моей жены. Говори, а не то...

Атхафанама заплакала, закрыв лицо ладонями.

— Ненавижу, ненавижу ее. Она змея! Ханис не виноват — она сама пришла к нему в ту ночь, когда ты поехал за Рутэ. Не постыдилась даже того, что я спала в той же юрте! Знаешь, что она ему говорила? Что Аттану нужен наследник их солнечной крови, что Ханис должен это сделать, потому что у меня никогда не будет детей от него, а у нее самой — от тебя. Говорила даже, что пойдет за него, хоть и второй женой, все равно; раз у меня детей не будет, ее дети наследуют трон.

— Второй женой? За Ханиса? — почернел лицом Эртхиа. — А он?

Атхафанама замотала головой, замахала руками, в голос разрыдалась.

— Что мне до их трона! Мне бы Ханису сыночка родить, такого маленького, как у Рутэ... Только я тогда об этом не думала, глупая была. Мне бы тогда за косы ее из юрты выволочь, чтобы дорогу забыла... А я думала: пусть будет у Ханиса наследник, а тебе потом скажу, чтоб ты выгнал ее с позором, как распутную рабыню, чтобы камнями побил...

— Подожди! — оборвал ее Эртхиа. — Она за Ханиса собиралась. Что Ханис ей сказал?

— Да ты что, Ханиса не знаешь? — напустилась на него Атхафанама. — Чтобы он о таком хоть подумал... Он ночей не спит, мается, думает, я не знаю, а я все вижу. А этой — хоть бы что. Родила своего рыжего и ходит, подбородок задирает. Нас не подпускает, никому не показывает.

— Откуда ж ты знаешь, что рыжий?

Атхафанама всхлипнула, махнула рукой.

— Ханис сказал.

— Он знает, что ты знаешь?

Атхафанама закивала.

Эртхиа помял в пальцах край плаща.

— Веди меня к ней.

Он думал — убьет.

Ханнар сидела в кресле, покачиваясь, держала у груди младенца, и они были заняты извечным делом: младенец сосал, а Ханнар смотрела затуманенным взглядом.

И Эртхиа понял, почему Ханис устроил так, чтобы он сначала увидел своего сына. Ханис не просил пощады ни ей, ни своему ребенку. Но не сделать совсем ничего он не мог — и Эртхиа понял его. Теперь понял.

Ханнар подняла глаза и увидела хайарда. Она не ожидала, что Ханис позволит Эртхиа встретиться с ней наедине. Она и не верила в то, что он вернется. Ей стало страшно. Но она не пошевелилась, пока младенец не выпустил грудь.

Эртхиа увидел, что и с другой стороны на груди платье намокло от молока. Ему стало жалко ее, так жалко, что оставалось только повернуться и пройти по всем коридорам и залам обратно, между колонн, по ступеням, махнуть рукой Рушу и идти прочь из этого города.

Он потом заберет Рутэ и Дар-Ри-Джанакияру, он не может сейчас видеть женщин, он не может видеть детей. Только потому, что он и Ханис зачали детей в одну и ту же ночь, собственный сын не позволил Эртхиа отомстить. Но было выше его сил задержаться в этом городе еще хоть мгновение.

"Когда наденешь плащ, не снимай", — вспомнил он слова старика. Это был только поворот дороги? Ему — дальше? Эртхиа шел, потому что не мог остановиться, уходил, потому что не мог оставаться здесь. Где бы он мог остаться?

Куда теперь?

В Храм, сказать старику, что его пророчество не сбылось и хайард не станет царем в Аттане? Ради этого не стоило бы и коня седлать.

В Храм. Остаться в долине Аиберджит, как остался в ней царевич Кунрайо. Теперь Эртхиа понимал, почему у молодых жрецов такие скорбные лица. Он готов был стать одним из них. Плащ уже бился за его плечами, и он стремительными шагами, чуть не бегом, спускался по длинным ступенчатым улицам — прочь от дворца, прочь отсюда, прочь ото всех.

Один друг убил его, а другой в ту же ночь спал с его женой, и сестра его знала об этом и не сделала ничего, и все думали о своих великих и не очень чистых целях... И никто не думал об Эртхиа.

Его как будто уже тогда не было среди них.

Все правильно. Ему среди них и не место.

"Не отплачивал я и тем, кто был со мной жесток". Теперь Эртхиа знал, как это делается. Надо просто уйти. И он уходил.

Ханнар, сунув ребенка в руки оторопевшей Атхафанамы, бросилась следом.

Она пробежала по всем коридорам и залам, по всем ступеням, по которым прошел он, не обращая внимания, что люди изумленно оборачиваются и качают головой вслед — вслед ей, последней аттанской богине. Она запыхалась, но догнала его, на лету поймала край плаща. Эртхиа обернулся. Краска бросилась ему в лицо; не останавливаясь, он дернул плащ. Ханнар держала обеими руками. Тогда он рванулся так, что ткань затрещала; что-то щелкнуло, пряжка отскочила и зазвенела на ступенях. Плащ остался в руках Ханнар.

Она снова догнала, схватила за руку. Эртхиа выдернул руку. Но остановился. Тогда Ханнар взяла его руку и прижалась к ней щекой. Эртхиа посмотрел ей в глаза.

И жизнь вздохнула — и продолжилась.