На краю любви

НА КРАЮ ЛЮБВИ

повесть

Омерзительный был день. Дрянь. Паскудней дня Валерий с налёту припомнить не мог. Погода ни то, ни сё. Середина мая, а холодно. Не то чтобы уж прямой колотун. Дожди прошли тёплые. Сирень начала распускаться. Солнышко светило, лишь пару раз в день прячась в набегающие с севера лохмотья туч. Зато ветер дул пронзительный, пробирал до костей. Сегодня с утра выпить не удалось. Жена иззуделась, всю душу вымотала. Валерий погулял, погулял вокруг кухонной стойки, где хранилась початая бутылка лимонной, да махнул рукой. Чёрт с ними, со всеми. А выпить хотелось. Нутро горело. Всю ночь не спал по-человечески. Дочь сухо кашляла. Жена суетилась, сновала по квартире с микстурами, жжёным сахаром, хлопала дверцами полок, звенела ложечками, стаканами. Сын всхрапывал стоялому жеребцу подобно. Что за молодёжь пошла перекошенная? Дочь Танечка, колосочек хиленький, из простуд не вылезает. Сын Андрюха — аллергик. Чуть что — красные пятна по всей роже, по рукам. Только восемнадцать парню, но уже с гнильцой. Призыва в армию до трясучки боится. Теперь и храпеть начал, словно мужик в годах. Мало из ниоткуда взявшегося разочарования в детках, так ещё мысли всякие одолевают. Нехорошие, словно ломота зубная мысли. Привязались, шкворчат в голове. Так и не поспал нормально. Надо бы плюнуть на всё, махнуть стопку-другую. Проверенное средство. Мысли прячутся, пилёжка супруги — по барабану, душа сразу устаканивается. Короче, на нашей фабричке ни одной забастовочки. Так ведь нет, не выпьешь. Невместно. Очумел, скажут, совсем. Его помощь требуется, а он, глянь, с утра нализалс-си. Мать, за эти дни искисшая от слёз, вовсе белугой взвоет. Отец отвернётся хмуро, процедит сквозь зубы неодобрительно сколько-то слов, замолчит надолго. Родня за спиной шепотками, тихими пересудами до буйной ярости доведёт. Спрашивается, какого... им надо? И без них хреново. Хреновей не бывает.

Всю дорогу до кладбища Валерий мучился тоской душевной, мыслями о бабке, желанием напиться в лоскуты. Его бил озноб. Он удивлялся. Тепло, вроде, одет. Рубаху байковую взял. Тёмно-коричневую в клетку, чёрной не имелось. Прогладил как смог. Который год сам себе шмотьё гладит, так и не научился. Мятая, если приглядеться, рубаха. Под рубахой — старый вэдэвэшный тельник. Кожаную куртку накинул. Куртка тоже старая, хорошей толстой кожи. Немалые деньги в своё время за неё отдал. Сестра тогда увидела, ахнула: "Какой же ты у нас красавец, Лерка!". С лёгкой руки Марины его все Леркой звали. Поизносилась немного куртка, пообтёрлась, однако тепло держит. Отчего же озноб? Застегнуться что ли? Полно, братцы. Раньше в такую погоду в одном батнике фикстулял, девкам на смерть. И ничего. Даже жарко было. Куртку застёгивать не стал, устыдившись себя нынешнего. Что, в самом деле, до ручки дошёл? Накось, выкуси! Мы ещё о-го-го!

На кладбище показалось теплее. Самый центр, дома вокруг, высокая ограда из сплошных бетонных плит, деревья — настоящая роща, закрывают от ветра. Ишь, мачтовой высоты стволы на каждом шагу. Хорошо им, деревьям, на кладбищенской земле, питательно. Жируют, сволочи. Валерий злобно посматривал по сторонам, направляясь к домику, где окопалась администрация сего богоугодного заведения. Кто придумал, будто здесь на душу посетителей покой нисходит? Покой нам только снится. Валерий не помнил имени поэта, сочинившего гениальную строчку. Да и зачем? Главное, хорошо мужик сказал, точно. Покой стелился за железными оградами, между разномастных крестов и памятников. В душе Валерия плескалась злость. Для чего? Для чего нужно находиться здесь? Для чего она умерла? Ах, бабка, бабка. Бабушка...

Как давно он не называл её так — бабушка. В глаза говорил сокращённое "баб", за глаза, с родителями ли, с сестрой ли, знакомым:

— Бабка всех привечает. Всем сопли вытирает. И Тонька с третьего этажа к ней ходит, и тётки из соседнего дома, и продавщицы из ларька, и кто только не таскается. Вот есть мозги у нашей бабки или как?

— Третьего дня бабку трудовой зуд одолел. Не дождалась меня, сама мебель двигала.

При том забывал внучок, любовью балованный, сколько времени ждала бабка, пока он выполнит своё обещание мебель переставить. Теперь-то уж чего говорить. Виноват, не исправишь. Теперь-то язык не повернётся её бабкой назвать. Не бабка, бабушка, причитая, стягивала с него и с Ольги, сеструхи младшей, мокрые курточки, посыпала им сахаром макароны во время завтрака, гордилась ими, сдержанно хвалилась перед соседями. Сдержанно — на случай, вдруг позавидуют, сглазят. Не бабка, бабушка ходила на цыпочках мимо раскладушки, пока он, прогулявший полночи семнадцатилетний парень, отсыпался до полудня. Она и в военную часть несколько раз к нему ездила, когда его в армию забрили. В её-то годы!

Отец ждал возле аккуратного кирпичного домика администрации кладбища. Домик выглядел новостроем. Валерий его совсем не помнил. Раньше здесь какая-то развалюха сарайного типа помещалась. Давно. Тётю Клаву ещё хоронили, сестру бабушкину. После не заглядывал сюда. Да и зачем? К родным могилам по другой дорожке идти надо, в другой сектор. Что он, баба, в самом деле, по кладбищам шастать, свечки ставить, цветочки втыкать? Главное, своих покойников помнит, тётю Клаву, к примеру. Вспоминает редко, по случаю. Но ведь не забыл.

Отец увидел его, встрепенулся. Сделал несколько шагов навстречу. Не по возрасту статный, высокий. Однако же сыну до виска лишь доставал. Сразу как-то вдруг в глаза бросилось: голова у него почти полностью седая, брови только чёрные. Сдавать батя начал. Мать недавно по телефону жаловалась, головными болями он мучается, отдыха не знает. Вон, глаза покрасневшие, веки набрякли, чернота в подглазьях. Неровён час... И то, под семьдесят уже бате. Время летит, не заметишь. У самого давно виски седые, что про отца говорить.

Поздоровались за руку. Обниматься не стали. В заводе не было. Отец, потянув носом воздух, откашлявшись, сказал:

— Удержался с утреца, значит? Ну-ну, молодцом. Сейчас документы выправим, проследим, как могилу докопают, и назад, к бабушке.

— А назад зачем? Там мужиков не хватит гроб выносить?

— Мама с Виктором отпевание на дом заказали. Поп приедет, служки разные. Нас с тобой не след отпевание пропускать.

— О! — вспыхнул Валерий. — Здесь что ли нельзя отпеть было? Вон храм стоит, вон часовня.

— Да бабок старых к выносу много соберётся. Сюда им не добраться, силы не те.

Валерий закурил, зло прищурился.

— Ты, Валерка, не злись. Про бабушку вспомни, упокой Господь её душу. Мать делает всё, как бабушка хотела.

Марина вышла из метро. Вдохнула полной грудью пусть загазованный, но холодный, бодрящий воздух. После духоты, невообразимого смешения запахов — хорошо... Постояла немного, приходя в себя. Спешить всё равно некуда. Отпевание на два назначили, а сейчас только одиннадцать часов. Это тётя Варя просила её пораньше приехать. Помощь нужна. Деликатесы нарезать, салаты намешать, блинов напечь, всякое разное по хозяйству к поминкам устроить. Что ж, работы Марина никогда не боялась, в помощи никому не отказывала. Ко всему, предпочтительней раньше других приехать. Постоять у гроба тёти Пани не в толпе. Одной постоять. Попрощаться спокойно, достойно. Сказать напоследок то, что никогда бы не решилась при жизни тёти Пани озвучить. Потом, когда народ прибывать начнёт, можно в кухне спрятаться и больше не выходить до самого выноса. Не то начнут вопросами терзать: "А вы кто? Кем покойнице приходитесь?". Никем. Точнее, заменителем внучки.

Под коленками противно дрожало. Тряслись коленки-то. Невозможно оказалось сделать первый шаг на финишной прямой к дому, с которым столь многое было связано. И хорошего, и плохого.

Дом, который Марина в глубине души до сих пор считала родным, располагался недалеко от метро. Самое большее, десять минут потратишь. Это, если по-пластунски ползти. Нормальным шагом минуты за четыре дойти можно. У Марины в последние годы минимум четверть часа уходило, иногда и больше. Там постоять, сям притормозить, окунуться мысленно в реку времени и поплыть против течения. Не хочется вспоминать, не хочется, само вспоминается.

Выплывало из памяти каждый раз что-то новое. То как крепость снежную строили, то как на том же самом месте через несколько лет в первой вино пробовали. А ещё раньше — им с Ольгой, подругой лучшей, по тринадцать было, — они под кустом сирени пышные похороны воробью устроили. Всё, как у взрослых произвели. Гробик из плотного картона склеили с нарисованным на крышке крестом. Венки из зелени сплели. Из щепочек деревянный крест на могилку соорудили. Провожающих позвали, организовав настоящие поминки. На скамейке разложили бутерброды с сыром, с колбасой, соевые конфетные батончики, поставили бутылки с лимонадом. Странными они были в тринадцать лет. Обнаружили мёртвого воробья на дорожке, не прошли мимо, не передёргивались, отворачиваясь. Деловито поиграли. Ольгина идея была. Глупая, наверное, идея. Что могут знать отроковицы о смерти, что в ней понимать? Тётя Паня, помнится, отругала обеих, мокрой половой тряпкой по голым ногам отходила. Они с Ольгой обиделись жутко. Сейчас тот случай иначе видится. В свете последнего горького события тем паче.

Всего два месяца назад приезжала сюда Марина, шла мимо сирени, вспоминая, как с Ольгой под кустом куличики лепили и "секреты" в земле устраивали. Хм. Не собственной волей приезжала. Тётя Паня её звала. Не сама, конечно. Сама уже плохонькая была, полупарализованная, говорить не могла. Сноху свою, тётю Надю просила. Тётя Надя позвонила под вечер:

— Марин, мы день рождения мамин отмечать думаем. Девяносто три ей стукнет. Не будет никого. Свои только: Мы с Виктором, Варя с Володей да вы с Олей. Мама хочет, чтобы ты непременно приехала.

— А Лера с женой? — осторожно поинтересовалась Марина. И замерла, затаила дыхание.

— Не волнуйся, Лерик не приедет. У них с Никой вечно какие-то проблемы, дела неотложные. А и приехал бы, что тебе до него? Всё должно быльём порасти.

Легко со стороны говорить "должно". Должно, но не обязано. Не порастает быльём и всё тут. Хоть застрелись. Тётя Паня хорошо Марину понимала. Никогда не пыталась воздействовать, отговаривать. В последний свой день рождения сидела за столом, тяжело привалившись к спинке стула, смотрела добрыми глазами. Ей подносили ко рту блюдце с вином, из рюмки отпивать у неё не получалось. Тётя Паня делала глоточек вина, непослушными губами брала с вилки немного картофельного пюре, остро, проницательно взглядывала на Марину. Видимо, улыбалась в душе, довольная. На Ольгу, внучку, не смотрела. Потом уставшую тётю Паню переложили на диван. Она, казалось, задремала. Когда Ольга с Мариной, одетые, стояли в дверях, прощались, вдруг открыла глаза, заволновалась, занервничала, начала метаться. Подумали, внучку хочет увидеть напоследок. И ошиблись. Она к себе Марину требовала. Увидела, замычала что-то. Одна тётя Надя её хорошо понимала, перевела мычание свекрови в ясные слова:

— Мама хочет, чтобы ты на её похороны приехала. Обязательно чтоб. Пообещай.

Марина посмотрела тёте Пане прямо в глаза. Всегда раньше мудрые и спокойны, сейчас они блестели тревожно, вопросительно.

— Приеду, тёть Пань. Обещаю. Слово даю.

Тётя Паня с трудом двинула подбородком вниз, вроде как кивнула. Успокоено опустила опухшие морщинистые веки, задремала. Слову Марины она верила. Раз девочка пообещала — выполнит.

Это для тёти Пани Марина была девочкой, для остальных сорокадвухлетней женщиной, женой, матерью, тягловой лошадью, не достигшей особых высот в жизни.

Ольга на подругу обиделась: почему не внучку бабушка последней увидеть захотела. Почему, почему? Да потому. Годами Ольга с Леркой бабушку не навещали. Ну, Лерка — ладно, он мужик. Мужики все такие. Ольга же с холодной душой выросла. Только о себе, любимой, заботилась. Всё у неё дела да случаи, да бизнес свой. Невеликий бизнес, но время съедал полностью. У Марины же время для тёти Пани находилось. Два раза в год заезжала с визитом. Подарочки мелкие привозила, конфеты мягкие, зефир, мармелад в шоколаде. Посидят обычно часика два, чайку попьют. Марина о муже, о детях, о работе расскажет, тётя Паня своим поделится. Могла свежие новости про Валерика выложить, последние его фотографии показать. Знала, что гостье требуется. Хоть знала, а и не совсем. Без надежды услышать новости Марина бы к ней ездила. Привязалась незаметно к чужому вобщем-то человеку. Странная дружба у них образовалась. Вне зависимости от Ольги и Валерия. Странная, но настоящая. С двадцатилетним стажем. Лишь сначала Марине в первую очередь новости о Валерии хотелось услышать. Потом возникло желание просто общаться с тётей Паней. С ней все хотели общаться, все в её дом тянулись.

Марина тяжко вздохнула, подойдя к подъезду. Как всё переменилось. Без традиционных визитов будущее не представлялось. Словно один из опорных столбов, подпиравших душу, уничтожили, и на его месте возникла зияющая дыра — ничем не заполнишь. Сколько раз осталось подниматься по выщербленным ступеням из крапчатого камня? На девять дней, на сорок. Может, на годовщину. Или на годовщину неудобно? В самом деле, она — посторонний человек, не родственница.

— Маринка, это ты што ль? — в окно выглянула соседка тёти Пани.

— Я, Мария Степановна, здравствуйте.

— А чё так рано? Ты первая.

Марина неопределённо улыбнулась, повела плечом.

— А Олька что ж? Почему не вместе? — неуёмная Мария Степановна перевесилась через подоконник. Что значит, ничем неистребимая сила соседского любопытства. И холод, и пронзительный ветер, и опасность подцепить простуду в весьма солидном возрасте не страшны.

— Оля к отпеванию подъедет, раньше никак не сможет. Я здесь за себя и за неё постараюсь.

— Слышь, Маринк, ты Прасковье Никитишне вроде как главная внучка в остатнее время, так это... я соболезную... Во! И мои все.

— А вы разве не пойдёте на поминки? — удивилась Марина.

— Так это... придём, конечно... Только тебе ж там не до нас будет.

Будет не до соседей, справедливо замечено. Марина покивала скорбно. Поудобней перехватила тяжёлые сумки, букет из роз. Закусив губу, открыла разбухшую дверь и шагнула в узкий зев подъезда.

Отец сильно сдал. Не только физически. Стушевался вмиг перед хамоватой барышней, оформлявшей документы. На её резкие, отрывистые вопросы, на беспардонные комментарии отвечал с заминкой, спотыкаясь в словах. Валерий терпел недолго. Злость, скапливавшаяся в нём целое утро, требовала выхода. Он и выплеснулся на девицу. Размалевалась, шалава дискотечная, ногтищи смастрячила вампирьи, устроила из похоронной конторы балаган. Видно, забыла, где находится, кому услуги оказывает. За немалые, между прочим, деньги. Отодвинул отца в сторону, поговорил с этой Барби, лицом фирмы "Ритуал", в жёстком тоне, дал по мозгам. Сразу немного легче стало. Крошечку сделал для бабушки, начал долги выплачивать. Долгов, между тем, мно-о-ого накопилось. Бабушка второй матерью была. Или первой? Не разобрать. Сколько Валерий себя помнил, столько рядом бабушка маячила. Все каникулы и праздники, все выходные с вечера пятницы до утра понедельника они с Ольгой у бабушки проводили. Если болели, она дела бросала, мчалась к ним, выхаживала. Его дети и сеструхины в подобном режиме существовали, половину сознательной жизни у прабабушки в доме околачивались. Интересно, кому теперь квартира отойдёт? Ну, мать с тёткой, наверное, уже решили, поделили наследство.