На краю любви

— Что молчишь? О чём думаешь? — Ольга устала ждать ответной реакции. Надеялась уловить смятение в лице брата. Не увидела ничего. Валерий внешне остался спокоен. Нацепил маску непроницаемости. Кажется, сильно разочаровал сестру. Однако внутри у него кипело, бурлило. Для чего судьба подвела сегодня к Маринке? Показать, каким самовлюблённым, слепошарым дураком был? Может, наоборот, намекнуть, что не всё для Валерия потеряно? Без поллитры хрен разберёшься. Давно накатить пора. Для начала грамм сто пятьдесят. В голове сразу прояснеет. Дёрнуть для храбрости и подойти к Маринке, сказать, спросить... С дуба рухнул! О чём спросить? Помнишь ли ты? Как в забытой оперетке. Да о чём угодно спросить. О делах, о муже, о детях. Постоять рядом, голос её послушать, в глазах, выражаясь высоким штилем, утонуть, не барахтаясь. Попытаться распознать по мимике, по жестам, по голосу, счастлива ли с другим, есть ли на донышке хоть капелька чувства к Валерию.

— Лер, заснул или как? — Ольга в раздражении помахала рукой перед носом брата.

— Не заснул. Думаю, — буркнул Валерий. И действительно пытался придумать незаметный поворот в разговоре к интересующей его теме.

— Не о Маринке случаем? — насторожилась сестра, тряхнула светло-каштановой крашеной гривкой.

— О! Кстати, о Марине, раз уж ты подняла тему, — Валерий продолжал притворяться. — Помнишь, лет десять назад я приезжал к тебе? По осени. Помнишь? Один приезжал.

— Ну.

— Мы тогда выпили с тобой хорошо, поговорили душевно.

— Ну.

— И я у тебя просил телефон Марины, адрес. Ты мне сказала, что понятия не имеешь, что Маринка сама тебе звонит, когда захочет, а свои координаты не даёт. Помнишь?

— Ну.

— Ведь ты меня тогда обманула. Валенком прикинулась. Зачем?

— Затем, — Ольга снова закурила, зло прищурилась. — Во-первых, так не просят. Ты ведь не прямым текстом высказался. Намекал, ходил вокруг да около. Могла я не понять? Легко. А во-вторых, не нужно вам было встречаться. У неё семья, у тебя. Дети у обоих. Посчитай, сколько людей пострадали бы. И Ника. Неужели тебе Нику не жалко? Такая баба тебе досталась — чистой воды бриллиант. Она в сто тысяч раз лучше Маринки. Я не хотела твою семью рушить, не хотела Нике боль причинять.

— Ника сама меня вот-вот бросит. И потом... С чего ты взяла, что семьи разрушатся? Я только поговорить хотел с Маринкой, взглянуть на неё.

— Поговорить, ха! Знаю я вас, мужиков. Все единым миром мазаны. Вас с Маринкой подпусти ближе, так вы с ней сразу в постель прыгнете.

— Не понял... — Валерий оторопело смотрел на сестру. — Почему сразу в постель? Причём здесь постель? Для этого время нужно, чувства какие-то, Марина должна захотеть.

— Ой, а то она не хочет. Всю жизнь спит и видит.

— Ты по себе людей не меряй. Марина — она особенная.

— Нашёл особенную. Строит она из себя много. А сама ничуть не лучше других. Мне ли не знать?

— Подожди, подожди. Получается, она меня любит? И любила?

— А ты не знал? — скептически хмыкнула Ольга. — Бедненький! Проспал любовь великую. Тебе Лёха намекал, отец намекал, я намекала. Мать твоя вообще открытым текстом говорила. Ты слышать не хотел. И видеть. Взгляни ты внимательней на Маринку, сам бы давно всё понял. Она же с тебя глаз не сводила. До сих пор тобой интересуется. Её и бабка наша потому привечала. Ну? И что ты замолчал?

— Как жаль...

— Жаль? Чего?

Валерий пытался собрать мысли в кучку. Слишком значительное известие обрушила на его голову сестра, расставила точки над "и", навела резкость. Выходит, и впрямь проспал любовь. Не великую, конечно. Обычную. Но разве этого мало? Сам проворонил, никто не встревал. Ответил Ольге медленно, с трудом подбирая нужные слова:

— Жаль, что тогда, давно, мы с ней так и не смогли понять друг друга.

Наверху скрипнула дверь. Брат и сестра разом повернули головы, посмотреть, кого к ним несёт. Никто не вышел. Показалось, должно быть. Дверь с утра на замок не закрывали. Подъездные сквознячки, скорее всего, дверью балуются.

Ольга утомилась от беседы, поднялась в квартиру. Спешила к подаче горячего на стол, торопилась ещё стопку горячительного в себя опрокинуть. Слава те, в последнее время притормозила с неумеренным потреблением спиртного. А то, как брат, могла подойти к черте, за которой окончательно спиваются. Говорят, женский алкоголизм не лечится. Вовремя она спохватилась. Но совсем отказать себе в сомнительном удовольствии выпить не могла.

Валерий остался один, сокрушённо вздохнул вслед сестре. Не мог вспомнить, когда, в какой момент Ольга из домашней присмотренной девочки начала превращаться в оторву. С первого замужества? Нет, кажется, раньше. При поступлении в институт у девчонки крышу снесло. Напомнил ей сегодня свой десятилетней давности визит. Ведь он зачем тогда у Ольги появился? Не про Марину вызнать. Мать просила помочь, воздействовать на Ольгу, дурёху непутёвую. Пила Оля крепко. От второго мужа сбежала с его другом. Детей на мать кинула. Сама личную жизнь устраивала, обильно орошая дни пивом, вином, водочкой. Нормальную, чистую работу в КБ бросила. Платили мало. Пошла на рынок у армян овощами-фруктами торговать. С тяжёлым сердцем, помнится, прибыл, Валерий сестру вразумлять. Позвонил в дверь, с которой лохмотьями свисал дерматин, лезли на божий свет из-под драной обивки клочья ваты. Дождался щелчка замка, брезгливо, двумя пальцами потянул на себя заляпанную непонятного происхождения дрянью ручку двери и... отшатнулся. Вместо любимой сестры увидел голимую бомжуху. Как инфаркт на месте не словил, до сих пор осталось загадкой. Весь вечер в порядок Ольгу приводил. Погнал умываться, одеваться, причёсываться. Сам посуду помыл, пустые бутылки в два приёма на помойку вынес, полы подмёл. Ужин спроворил. Убираясь, случайно задел локтем стопку бумаг, лежавшую на подоконнике, рассыпал бумаги на пол. Стал подбирать и среди справок, счетов, старых открыток наткнулся на фотографию Маринки. В шубе, с малышом на руках. И замер, очарованный. Материнство красит любую женщину, любую в мадонну превращает, — так он потом объяснял себе шок, вызванный фотографией. Впрочем, без того Маринка иногда вспоминалась. Бледное лицо в ореоле рыжего меха. Удивительным образом вспоминалась. Сначала без видимой причины накатывало хорошее настроение, теплело на сердце, мир вокруг становился значительным, интересным, приветливым. Потом выплывали из глубинных слоёв памяти радостные минуты детства, юности. Среди этих ласковых картинок, наконец, неторопливо, медленно, почти как позитив фото в проявителе, ткался из света и тени образ Марины, незримо сопровождал. Тогда мерещилось, что и она одновременно его вспоминает. Словно протягивалась между ними незримая, но крепкая связующая нить. Валерий любил подобное состояние. Иногда пытался искусственно создать его. Искусственно не получалось. Естественного наката приходилось ждать подолгу. Так он называл про себя минуты гармонии с миром: накат, накатило. Силился понять, отчего ощущение полноты бытия, гармонии всегда сводилось к Марине, к воспоминаниям о ней. Придумывал самые дурацкие объяснения, ловил ухом чужие рассуждения на сходные темы, обмозговывал. Но никогда никому о накатах словом не обмолвился, не просил совета, объяснений. Даже лучшему другу в изрядном подпитии не решался сознаться. Увидев фотографию Маринки, обалдел. Сердце забилось тяжело, глухо, каждым ударом неся боль в межреберье. Карточку, само собой, в карман сунул, сестре не сказав. Мало того, не сумел сдержаться, сделал заходов пять, вызнавая у сеструхи координаты, по которым мог стопы направить к той, с фотографии, женщине. Издалека на неё хоть краешком глаза глянуть. Вдруг случай доведёт и парой слов перемолвиться? Рядом пять минут постоять счастьем помстилось. Обломала сеструха безжалостно. Теперь выясняется — сознательно лгала. Семьи, видите ли, рушить не хотела. О Нике беспокоилась. А то он без понятия. Тоже не пальцем делан, голова на плечах имеется. Силой воли природа не обидела. После визита к Ольге взял и вырвал из сердца колючку по имени Марина. Забыл, отгородился делами, благо, дел всегда через край набегало. Устраивал себе походы "налево" от Ники, плоть тешил. Попивать начал незаметно. Накаты прекратились. Остался один на один с конвейерными днями. Муторные будни кромсали, коверкали душу. Настоящей, интересной и достойной цели впереди не наблюдалось. От ненужности никому, самому себе в том числе, Валерий стал пить. Сначала потихонечку, полегонечку, потом всё чаще и больше. Выпил, лёг, уснул. День да ночь — сутки прочь. По крайней мере, не надо смотреть на то, от чего давно тошнит.

Валерий постоял на лестнице немного, решая, подняться в квартиру или пойти прошвырнуться по местам боевой славы детства. Детство у него было хорошее. И юность ничего себе. Кто бы что ни говорил сейчас о тех давних днях советской власти. Настоящие детство и юность, радостные. Есть о чём со светлой грустью вспомнить, есть чему улыбнуться мягко. Бывало, вместе с Лёхой и Генычем он до ночи пропадал на улице. И ведь не токсикоманили, не напивались, девок по подъездам не щупали. Всегда какое-нибудь увлекательное дело находилось, в своей моральной основе здоровое. Домой возвращался переполненный дневными впечатлениями. Слушал взрослых, в одно ухо впуская их долбёж, в другое выпуская. В башке сквозняки гуляли. Засыпал, раскинувшись на чистой постели, быстро, с ощущением не зря прожитого дня. Тело гудело от усталости. А утром открывал глаза, радуясь новому дню, неизвестности и предстоящим открытиям. Молодой, крепкий, полный сил и надежд на лучшее. Без причины радовался утру, бабушке, снующей по квартире, заспанной сеструхе. Сестра утром любила долго сидеть на кровати, свесив босые ноги, зевать, хлопая припухшими веками. Чистенькая русоволосая девочка в беленькой ночной рубашке ниже колен. Как они с Ольгой тогда верили в себя, в своё счастливое будущее. Как искренно радовались или негодовали, как остро воспринимали горе и радость. Оба давно погасли, остыли, соскучились, пройдя земной путь едва ли на две трети. Непонятно, что за чёрт позволяет некоторым особам до смертного порога сохранять в себе молодость, радость бытия, не соскучиться смертельно. Особый природный дар нужен. Редким счастливчикам выпадает.

Валерий взглянул на часы, покачал головой. Пора бы посторонним оставить стол с закусками, начать откланиваться. Не свадьба, в самом деле, не юбилей. Помянули и довольно, и по домам. Намекнуть кое-кому, что ли? Раз сами не понимают. Он поднялся по лестнице, бесшумно открыл дверь и... увидел Марину. Она явно нервничала, стараясь скрыть нервозность. Теребила бахрому шарфика, норовящего сползти с головы на плечи, с плеч на пол. Рядом стоял Лёха. С абсолютным безразличием на грубовато вылепленном лице. Глядя в стену, что-то нудно бубнил Маринке. Но за очевидной на первый взгляд невозмутимостью Лёхи почудилась такая страстная сила, что Валерий оторопел. Застыл на пороге, размышляя, кашлянуть, нарушая их тет-а-тет, не кашлянуть? Хотелось Маринку выручить из тягостно-неловкой ситуации. Ревность молчала, не в ней дело. Чисто человеческий добрый порыв. Возникло стремление и другу помощь оказать. Два взаимоисключающих желания. Это с одной стороны. С другой, нехорошо подслушивать, подсматривать, даже если люди особо не скрываются. Некрасиво, неправильно. Пока колебался в размышлениях, с кухни раздался громкий голос Кости:

— А где тут эта Мара-ханум кофе спрятала? Кофею хочу до невозможности!

Марина тихим голосом произнесла несколько слов, предназначенных Лёхе. Извинялась, скорее всего. Скользнула в кухню, оставив верного поклонника одного и в полном разочаровании. Валерий от души пожалел друга. Угораздило человека влюбиться без памяти, много лет маяться. Вообще, несправедливо мир устроен. Слишком мало взаимности в чувствах людям отпущено. На всех не хватает. То здесь, то там разные "треугольники" и "квадраты" встречаются, разные тяжёлые истории происходят. Непонимание, вот как у него с Мариной, тоже явление распространённое. Не смогли люди вовремя понять друг друга и разошлись в стороны, не прямыми дорогами, кривыми стёжками дни свои ведут дальше и дальше от действительно необходимого. Тьфу ты, ерундистика сплошная в голову лезет, бредни бабские. Часто приходилось Валерию слышать от Ольги, от Ники, от разных знакомых и незнакомых избитую сентенцию: ты либо сам любишь, либо позволяешь себя любить, третьего не дано. Настоящей взаимности нет и быть не может. Книги, фильмы, чужие рассказы не считаются, поскольку — враньё, выдача желаемого за действительное. Утверждения сии особо на веру не принимал, но и не спорил. Просто не задумывался. Делать больше нечего, как только вопросы любви обмозговывать, обсуждать при случае. Есть у тебя любовь — бери и пользуйся на здоровье. Нет? И без неё люди живут. Вокруг полно предметов куда интереснее. Однако, сегодня вдруг стукнуло, озарило пониманием — нельзя, наверное, без любви землю топтать. Неспроста о ней столько говорят. Столько её ищут. Сам подсознательно долгие годы искал, инстинктивно, безотчётно. Без неё, окаянной, идти предназначенной дорогой тяжко, тоскливо. Дни пасмурные, — солнца не замечаешь, — сливаются в серые недели, серые недели сплетаются в мрачные месяцы, месяцы — в унылые, потерянные годы. Уходят молодость, силы, здоровье на пустые хлопоты, на мелочную суету. Что остаётся? Надежды тают, во всём пакости различные мерещатся, люди вокруг циниками представляются. И сам себя циником ощущаешь. Иное дело влюблённый человек. Умудряется днём звёзды видеть, к музыке тянется, ко всему красивому, настроен легко и радостно, весь мир готов обнять, всем без исключения рад, со всеми хочет счастьем своим поделиться. Не идёт в толпе, летит над нею. Может, это прививку господь делает? От цинизма? От конвейерных дней? Одним делает прививку, других за непонятные провинности её лишает. Особо трусливые сами отказываются. Страшновато, вдруг взаимности не будет, вдруг страдать придётся? Достаточно на Лёху посмотреть. Он всю жизнь Маринку любит, однако радости в помине нет, муки одни душевные. Или это не любовь у него, страсть неудовлетворённая? Дала бы ему Маринка в молодости, глядишь, тяга к ней и кончилась. Ну, не с первого раза, так с пятого, с десятого. А-а-а... сам чёрт ногу сломит. Без поллитры не разберёшь. К лешему тонкие материи, они не для простых мужиков.

В большой комнате заговорили громче, задвигали стульями. Выбирался народ из-за стола, наконец. Валерий, опасаясь толкотни, прощальных поцелуев, повторных соболезнований, не совсем искренних вздохов и слёз, поспешил укрыться в маленькой комнате. Она к счастью пустовала. Захлопнул за собой дверь и неожиданно вспомнил кое-что. На третий или четвёртый год вполне тогда успешного брака случайно попал в весенний лес.

Где-то в районе при строительных работах перерубили кабель, и завод встал без электроэнергии. Начальник смены отпустил всех раньше. Валерий с дуриков домой не поехал. Проводил мужиков до станции "Серп и молот", посадил в электричку. Постоял немного на платформе, подымил сигаретой. Весна выдалась поздняя, с редкими погожими днями. Тот день был настоящим весенним. Охмурил. Неясное чувство, неоформившееся туманное стремление поманило вдаль, прочь от наезженной колеи. Весенняя прелесть тёплого и сырого воздуха околдовала, подтолкнула к необдуманным действиям. Он вскочил в подошедшую электричку. Куда его вёз поезд? Не всё ли равно. На душе стало легко, приятно. С улыбкой заплатил штраф контролёрам, с улыбкой пялился в окно на проплывающие мимо поля, перелески, деревеньки. Редкое чувство свободы посетило его. Свободы от всяческих обязательств. Охрененное состояние. Вышел на первой понравившейся станции. Совершенно не зная места. Поманил широко разлившийся водоём, за которым начинался лес. Туда Валерий и направился. И пропал. Сразу же за водоёмом, в густом подлеске обрушился на него шквал оголтелого птичьего пения. Валерий, человек по образу жизни городской, знал лишь теньканье синичек, воробьиное чириканье. Ну, там ещё галки, вороны, голуби. Сроду подобного могучего птичьего хора не слышал. Стоял оглушённый, очарованный, представлял себе сотню различного вида птиц, поющих только ему о весне, о свободе, о надеждах, о счастии впереди. Одного певца сумел разглядеть в нежной, прозрачной дымке зелени, окутывающей тонкие серые ветки. Маленькая, бурого цвета птичка сидела на кривой веточке, прикрывала глазки, тянула пульсирующую шейку, разевала жёлтый клювик, самозабвенно выводя пронзительной чистоты трельки. Век бы слушать. Увы, неудачное движение человека, хруст сушняка под ногой спугнули пернатого маэстро. В одно мгновение крохотный певец вспорхнул с насиженного места, улетел в гущу высокого кустарника, издавая крылышками странный шелест. Валерий двинулся было за ним, но остановился. Вокруг, совсем рядом заливалось ликующим пением множество других птиц. И он стоял, слушал, радуясь всему сразу. Жаль, что с непривычки быстро разболелась голова. Он поспешил выбраться на чистое от подлеска место, углубился в лес. Ходил меж елей и сосен, загребая ботинками рыжую прошлогоднюю хвою, футболя шишки, собирал и совал в рот лезущую из земли кислицу, любовался молоденькими синими первоцветами. Вспомнил, как их называл Геныч, старый приятель. Смешное латинское название для смелого весеннего цветка. Виола конина. Нарвал целый букетик этих лохматых виол, представляя, как вернётся домой и подарит букетик... Марине. На задворках сознания просигналил маячок, дескать, жене подарить, а в жёнах у него Ника, не Марина. Ха! Задворки — они и есть задворки. Слишком хорош был вечер, чтобы туда заглядывать. Валерий отмахнулся от сигнала, предпочёл мечтать дальше. На обратном пути в электричке всё ещё мечтал, в трамвае мечтал. Видел мысленно незнакомую уютную и чистую кухоньку, Марину в домашнем халатике, на столе из пластика в высоком бокале тонкого стекла свой лохматый букетик. Реальность догнала Валерия у самого дома, перетряхнула, прочистила глаза и мозги, спустила на грешную землю. Он с сожалением бросил подвядшие цветы на ближайший газон. В любом случае надо объяснять Нике своё сверхпозднее возвращение. Легче соврать, что задержался на работе из-за аварии. Бегство в лес от будничных тягот Ника не поймёт, не порадуется рассказу, обидится. У неё своя правда. А так хотелось поделиться с какой-нибудь близкой душой переполнявшими его восторгом, счастьем бытия, мечтами, да просто хорошим настроением. Пришлось спрятать эмоции подальше, застегнуться наглухо, дабы никто ничего не заметил, ни о чём не догадался. Долго потом Валерий вспоминал незапланированную экскурсию в оживающий после зимней спячки лес. Каждый год твёрдо обещал себе непременно опять устроить маленький побег, мучительно вспоминал название станции, вызывал из прошлого пленившие его когда-то картины. И никуда в результате не ехал. Дела мешали, случаи. То понос, то золотуха. Затем отяжелел, обленился душевно, напрягаться не хотелось. Вспоминать проще.