На краю любви

Угроза выглядела очень серьёзной. Отец слов на ветер никогда не бросал. В принципе, Марина могла пойти против его воли. При одном условии. Если есть ради чего уйти из родного дома в никуда, отказаться от добрых отношений с папой и мамой. Тогда бы тётя Паня её приютила. Но... Гарантий не было никаких, надежды самой крошечной — тоже. И Марина отказалась от приглашения тёти Вари. От первого, второго, десятого. Больше уже ни на что не рассчитывала для себя. Строила жизнь без мечты об одной на двоих дороге с Леркой. Как нелегко ей пришлось на свадьбе у Ольги. Вообще, дурацкая свадьба. Умудрилась подруга несравненная глупостей натворить. Она, студентка дневного отделения престижного вуза, сошлась с каким-то уголовных наклонностей пэтэушником, бр-р-р, спала с ним долгое время, дочку родила. Наконец ей приспичило оформить с сожителем отношения по закону. Бедный пэтэушник, хоть и неуравновешенный малый с тягой к блатной экзотике, сопротивляться не посмел. Вступил в законный брак, время от времени жалобно поглядывая на Марину. Во взоре его читалась беспомощность перед напором суженой и просьба о поддержке. Марине этот несчастный, дурно воспитанный, затурканный Ольгой представитель противоположного пола категорически не нравился. Однако сочувствовала ему, слишком хорошо зная подругу, мирила молодых, сглаживала противоречия, притворялась, сколько могла. Притворство давалось нелегко, отбирало силы. Да оно бы ничего. Но тут неожиданно явился на свадьбу Лерка.

Девчонки готовились к отбытию в ЗАГС. Заполошно метались по квартире, забывая сделать то одно, то другое. В разгар бестолковой суеты на пороге материализовался улыбающийся брат невесты, в парадной военной форме, с фибровым чемоданчиком в руке. И всё. Марина не могла больше сердиться на следующие вереницей дурные выходки Ольги, легко и весело покрикивать команды, гонять по мелким поручениям вспотевшего жениха. Прекратила легкомысленное порхание, захлопнула рот, одеревенела. В смущении, опутавшем её от ног до макушки, пропустила мимо сознания значительную часть праздника. Очнулась ближе к концу дня. Дядя Володя, отец Лерки, вдруг подсел к ней за столом и, грея в ладони рюмку водки, заговорщически подмигнул.

— Ну что, Марочка, скоро и тебя пропивать будем?

Марина удивлённо подняла брови. Дядя Володя ласково пояснил:

— А чего тянуть? Валерке по закону три месяца безделья положены. Отгуляет их, паспорт получит, на работу устроится. Как раз к осени. Там и вашу свадьбу сыграем. Осенью свадьба — правильно, по уму.

Степень растерянности Марины описанию не поддавалась. Девушка застыла с раскрытым ртом. Новые ветры подули? С чего вдруг? Дядя Володя отечески похлопал её по плечу, ну-ну, мол, девочка, всё нам понятно, всё известно. Переместил своё крупное тело в другой угол комнаты, поближе к супруге.

Отец Лерки Марине всегда нравился. Лёгкий человек, радостный, общаться с ним приятно. Может, он хотел подбодрить? Или впрямь настолько серьёзно ошибался в своей оценке происходящего? Что дядя Володя ошибается, Марина знала точно. Ещё больше уверилась позднее, когда молодёжь высыпала на улицу, побродить, потанцевать на свободе, поорать пьяными голосами песни. Во дворе постепенно и незаметно произошла разбивка на пары. Марине компанию составил Валерий. Они ходили по двору, с затруднением перебрасывались неловкими фразами. Возле асфальтовой дорожки, поднимавшейся в горку, Марина остановилась.

— Вот здесь я впервые обратила на тебя внимание. Помнишь, как-то зимой сбила тебя в сугроб?

— Нет, не помню, — почти враждебно откликнулся Лерка. Взглянул на неё неприязненно и поспешил под благовидным предлогом присоединиться к молодожёнам. Сбежал. Знак, многое проясняющий. Лерка всегда сбегал, стоило Марине проявить самую незначительную инициативу. Сказать девушке напрямик, мол, не старайся, не выйдет, боялся. Трус несчастный. Сбежать проще и легче. Что ж, пусть. Значит, в их отношениях изменений не предвидится. Потому Марина испытала настоящий шок, когда Лерка отправился её провожать. Жалко лепетала, не зная, о чём говорить с негаданным и непредсказуемым кавалером. Помнится, случайно набрела на нейтральную тему. Расспрашивала о службе в армии. С темы этой не слезала до самого прощания, подкидывала периодически наводящие вопросы. Споткнулась, оборвала себя на полуслове, замерла, почувствовав на плече руку Лерки. Тоскливо сжалась. Зачем? Выпил лишнего, без разницы с кем обниматься? О ней не подумал, чурбан бесчувственный. Со страхом ждала, вдруг целоваться полезет? Не полез, слава богу. Пожалел. Или не захотел, раздумал. Не та девушка под боком, не та, какая нужна. При первом удобном случае Марина свернула к своему подъезду, пожала кавалеру руку, ушла, вздохнув с горьким облегчением. Всё.

Блины удачно разместились в двух больших кастрюлях. Кастрюли Марина закутала сперва в большое количество газет, потом в стеганые жакеты тёти Пани, заложила подушками. Так точно до конца не остынут. Начала раскладывать по тарелкам салаты, закуски, кутью. Носила подготовленные блюда на столы. Делала небольшие перекуры. Ждала возвращения людей с кладбища, коротая время за чашкой кофе.

За так называемый первый стол Валерий не полез. Для своих будет стол последний. Кроме того, большую часть мест заняли старые мегеры. К бесам такую компанию. Вон, сестра с мужем полезли и пожалели. Кутью терпеть не можешь? А всё равно ешь. Больше трёх, положенных по обычаю рюмок выпить не смей. Сначала же старухи затеяли молиться. Всех с табуреток и стульев подняли. Сами стояли обгорелыми спичками. Тоненькими дребезжащими голосами пропели большую часть заупокойной службы. Полчаса возле тарелок со жратвой продержали без возможности проголодавшемуся человеку что-нибудь съестное в рот кинуть. И ведь не пикнешь у этих блюстительниц церковного порядка. Целый взвод их набежал. Заклюют.

Валерий молча пошёл на кухню. У Маринки из-под руки стащил немного нарезанной буженины, два ломтя хлеба. Она не заметила. Выслушивала толстую тётку, приходящуюся бабуле родственницей по мужу. Хорошо, что не заметила. Валерий имел возможность обшарить взглядом фигуру Маринки, затянутую в тугое платье, оценить ножки в чёрной лайкре. Ну и зараза же эта Маринка. И годы её не берут. Так-то выглядит моложе Ники, а со спины вовсе девчонка. Толковая хозяйка из неё вышла. Одна перекрутилась, приготовила, накрыла. Чуток сил осталось ерунду разную выслушивать.

Валерий с бутербродами в руках застрял подле кухни. На минутку. Хотелось понять, о чём женщины увлечённо базарят. Тётка-родственница страдала из-за лишнего веса, описывала диеты. Маринка сокрушалась, мол, тоже толстеет, живот выпирать стал. Живот выпирает? Валерий вытянул шею, дополнительно осмотрел Маринку и быстренько ретировался. Не ровён час, застукают на подсматривании-подслушивании. Одновременно удивлялся, в какой микроскоп Маринка у себя выпирающий живот разглядела. Ну, бабы... напридумывают себе чёрти что. На его вкус Маринке килограмма три мяска навесить надо. Смотреть приятней на худощавых, в руках лучше держать тело помягче, посдобней. Вот Ника, например. Как тесть говорит: берёшь в руки — маешь вещь. И не толстая при том, приятной пухлости баба. Впрочем, зажать в тёмном углу аккуратную Маринку, пощупать, где у ней живот выпирает — не самый плохой вариант. Есть, вероятно, за что подержаться. Тьфу ты, пропасть, сколь поганые мысли в голову лезут. У бабули-то на поминках. Вот сегодня на кладбище мать с церковным служкой разговаривала, вроде, совета спрашивала. Валерий в смысл не вникал. Уловил всего одну фразу облачённого в долгополую рясу служителя: "...грех прельстителен, устоять трудно, оттого соблазнов всячески избегать надо...". О! Маринка прельстительна — значит, грех. Какой вывод напрашивается? Правильно. Усиленно избегать Маринку.

Валерий поделился добытой едой с Лёхой, поговорил с ним четверть часа. Поболтался у матери в маленькой комнате, послонялся по коридору, перебрасываясь словами с непошедшими за стол родственниками, опять заглянул в кухню. Маринка мыла посуду, переговариваясь с тётей Надей. Тётка совала в мойку грязные миски, тарелки, принимала чистые, вытирала и складывала стопкой на кухонном столе. Разговор у женщин вертелся вокруг моющих средств. Все эти "Фэри" и "Прилы", "Комет-гели" и "Саниты" не стоили, по мнению Валерия, детального обсуждения. До чего мелочные интересы у баб. Скучища. Говори они о чём-нибудь серьёзном, тогда и ему в разговор не зазорно вступить. Обратить на себя внимание Маринки. Прельститься греховно. С другой стороны, а оно ему надо? Чем он перед Маринкой блеснуть может? Это Ника у него о-го-го! Сам же он прост, незатейлив, как гривенник. Карьеры не сделал, состояния нет, умением очаровывать не обзавёлся. Старый полуседой пень с явственными следами пристрастия к алкоголю на лице. Маринку сейчас иначе не назовёшь, как... это, ну как его... Фильм ещё был, "Тридцать первое июня" назывался... Вспомнил: чулки для Прекрасной Дамы. Прекрасная Дама, вот. Красивая, умная, образованная. Манеры хорошие. Жесты изящные. Кухонной прытью Валерия не проведёшь. Он нутром чуял — за видимой простотой Маринки глубокая пропасть таится. Равноценная сложнейшей вселенной. Подойдёшь ближе — затянет с потрохами, пиши — пропало. Как с Маринкой мужик её управляется? Наверное, на руках носит, пылинки сдувает, кофе в постель подаёт. А может, и не носит. Иначе бы не поражала своей хозяйственной оборотистостью. Всё умеет. Делает быстро, ловко. Тут богатый опыт нужен, повседневная многолетняя практика. Не чета Нике. Нет, жена, конечно, умеет дом обиходить, семью. Но как-то не так получается у неё, словно по тяжкой обязанности, из-под палки. Ту же еду сварганить — скучно выходит. Дети отцовские кулинарные упражнения предпочитают. Чёрт, что же так к Маринке тянет? Надо переключиться на другой предмет. Вон сеструха из-за стола вылезает. Никак на перекур? Славно. И ему бы покурить не мешало.

Вместе с сестрой выбрался на лестницу. Ух, хорошо. В доме от людского наплыва душно, жарко. На лестнице сквознячок. Обдувает приятственно.

— Ты чего бабку не пошёл поминать? — деловито осведомилась сестра. Прикусив сигарету зубами, она безуспешно чиркала разовой зажигалкой. Валерий достал своё огниво. Дал сестре прикурить.

— Да ну... Пусть эти сначала свалят. Набежало кликуш... вагон и маленькая тележка. Ты кого-нибудь из этих бабок знаешь?

— Двоих видела несколько раз. Про остальных без понятия.

— И я без понятия, — он прикурил сам. — Хочу только со своими бабулю помянуть.

— Скажи лучше, надраться хочешь до поросячьего визга, — Ольга, прищурившись, критически осмотрела брата. — Перед чужими стыдно.

— Хотел бы надраться, надрался бы с утра. Пока не алкоголик, свои хотения контролирую.

— Ну-ну, контролирует он. Моего колдуна работа. До самоконтроля тебе далеко.

— А что не так? — вскинулся Валерий. Раньше Ольга подобный тон по отношению к брату себе не позволяла. В последние годы брезгливое снисхождение неприкрыто сквозило в её словах и поступках.

— Всё у тебя не так.

— Что именно? — настаивал он, уже понимая бессмысленность препирательств.

— Посмотри на себя, на своё поведение.

— Можно подумать, твоё поведение радует, — огрызнулся Валерий, по-настоящему заводясь не столько от смысла произнесённых Ольгой слов, сколько от использованных ею интонаций. — Я вот не учу тебя жить. Взрослая девочка, сама разберёшься. Но и меня не долби.

— Я как лучше хочу.

— А ты знаешь как лучше? Сомневаюсь. Ты не на меня, ты сперва на себя посмотри. У тебя третий мужик по счёту. Первые два пили и морду тебе били. Этот тоже стал пить, драться.

— Он не пьёт сейчас. Почти год в завязке.

— Он у тебя периодически в завязке. Развяжется и опять за твою морду примется.

— Просто мне на мужиков не везёт, — Ольга горестно вздохнула. — Не там ищу, должно быть, не тех выбираю.

— Может, это у тебя морда не та? — зло съёрничал брат. И хотел бы не говорить гадостей, да удержаться не мог. Испортила Ольга негаданно посетившую его душевную тишину, взбаламутила одним тоном. Про смысл и думать не хотелось. Повозила фейсом об тейбл, макнула в грязь. Только Валерий себя живым, нормальным человеком почувствовал, только ласковый берег вдали замаячил, обещая солнечные дни. Так на тебе... Неудивительно, что муж Ольги в бутылку прячется. Кто угодно в штопор войдёт. Взять бы и стереть с лица у сестры наглую усмешку. Косметику вульгарную стереть. Заодно выкупать бабу в ванне с очищающей жидкостью. Пусть причёска и физиономия а ля Пугачёва без следа растворятся. Кофточку эту базарную, с огромными воланами, туго обтягивающую складчатые телеса, содрать к такой-то матери. Превратить сеструху в нормальную женщину. Нет, к сожалению, в природе волшебного очистительного средства. Всякая ржавчина жирным слоем налипает, не вдруг отскребёшь, да и отскакивать будет с кусками мяса, с кровью.

— Морда как морда, — между тем беззлобно отмахнулась Ольга. Единственно кого искренно, бескорыстно любила в подлунном мире, так это брата. Многое ему прощала. — Вон Лёха тоже свою жену поколачивает. Скажешь, и она личиком не вышла?

— Лёха? — Валерий нахмурился. — Лёха на жене злость вымещает. Не та, понимаешь ли жена, какую хотел.

— Ох, в каждом дому по кому. Куда нос ни сунь, везде одинаково.

— И у Маринки? — задал вопрос будто невзначай, замер, мысленно ругая себя за глупый прокол, за несдержанность. Отчего-то не хотелось посвящать сестру в свои тайные сердечные волнения и надежды.

— Не-е, у Маринки хорошо. Там такая любовь, завидки берут. От Маринки только и слышишь "мой Димочка, мой Димочка". Не ссорится с ним никогда. Представляешь? Тьфу, противно даже. Словно они и не люди вовсе, — Ольга сделала глубокую затяжку, с шумом выдохнула дым, продолжила, — Прикинь, поехала к ней на дачу два года назад. Или раньше? Точно, два года прошло. Нам с ней как раз по сороковнику тогда исполнилось... Она меня давно звала. Ну, мы с моим и поехали, чтоб не доставала больше. Приехали, значит. Ничего себе дачка, участочек ухоженный. Шашлыки-машлыки всякие. Погодка — блеск. Решили на улице пьянствовать, возле мангала. А мангал за домом расположен, дом обходить надо. С терраски пришлось жратву, посуду таскать. Бегу я с пивом подмышкой, с креветками в руках по дорожке, глянь, Димочка Маринку поймал возле яблони и давай целовать. Присосался как клещ.. И гости ему не помеха. Мой тоже увидел и спрашивает, дескать, как давно они поженились. Лет пятнадцать назад, — говорю. Мой офигел просто. В натуре в осадок выпал. Решил, они специально для гостей так себя вели. Ага... Если бы! Они и с детьми сверх всякой меры носятся. Ни разу не прикрикнули, подзатыльника не дали. Дурь, короче, сплошная.

Ольга рассказывала неторопливо, со вкусом, делая хорошие паузы. Сама внимательно и хитро отслеживала реакцию брата. Явно с определённой целью рассказывала про Маринкино семейное счастье. Валерий не понял её мотивов. Не до сестры оказалось с её интригами. По сердцу больно ударило, скрутило кишки известие: Маринка любит другого и любима. Что ж так сегодня возле него сомлела? И откуда возникло понимание без слов? И единение с ней треклятое? В бога, в душу, в мать. Сестра врёт, врёт всё. Назло ему. Если же не врёт, то... Все бабы хороши, все — стервы бессовестные. Пойти, наконец, надраться, что ли? Давно пора. Ведь хотел, да забыл совсем. Маринку увидел и забыл. Размяк, раскис, размечтался, козёл долбанный. Знает же, не про таких, как он, чистая радость уготована. Счастье... Что оно такое, это счастье? Поди, придумали люди про него. Со сказками легче по житейским колдобинам пробираться. Про любовь тоже насочиняли. Нет её, родимой. Или есть? Вот увидел сегодня Маринку, поверил в любовь. Столько лет ждал в тайне от самого себя, искал, надеялся. Аж устал. Получилось, рядом была, только руку протяни. Мимо прошёл, не оглянулся. Нет, оглянулся пару раз, были случаи. Но... издалека смотрел, не распознал. Или поленился?