На краю любви

Рабочие у могилы тоже дали Валерию повод пар малька выпустить. На метр глубиной яму выкопали. Дальше — баста... И так, мол, сойдёт. Отец уговаривал их по-хорошему. Объяснял, что через год гроб из земли торчать будет. Словно они сами того не знали. Куда там. Не их проблемы. Они своё дело сделали. Вымогатели хреновы. Валерий опять отца в сторонку отодвинул. Облаял рабочих матерно. Виртуозно закрутил, не в три, в сорок этажей. Работяги помоложе его лет на пятнадцать смотрелись. Благородное искусство материться художественно, заковыристо, к моменту их рождения исчезать начало. Впервой, поди, с настоящим умельцем столкнулись, половины слов не поняли, рты приоткрыли в восхищении, прониклись, значитца. Валерий удачным моментом воспользовался, пока в себя не пришли. Сказал жёстко:

— Вобщем так, мужики. За работу вам в контору заплачено. Сверху могу пять процентов накинуть. Не больше. И два "пузыря" вдогонку. Решайте. Нет? Вы тогда у меня зубами будете могилу углублять.

— Да ты чё, командир? За кого нас держишь? Мы же не "звери", понимаем.

Взяли лопаты, продолжили работу. Вот и славненько. А то у Валерия руки чесались морды им бить. Отец стоял ошарашенный. С опаской на сына поглядывал. Вдруг решился, спросил на ухо:

— А где ты водку сейчас найдёшь? На Проспект Мира побежишь?

Валерий взялся за полы куртки, развёл их в стороны. Справа и слева из глубоких внутренних карманов торчало по прозрачному узкому горлышку.

— Кхе-кхе, — заперхал отец, не сразу опомнившись. — С собой, выходит, взял. Запасся. Ты что, хотел на поминках надраться? Или по глотку в дороге прикладываться?

— Торопишься, батя, с выводами, — хмыкнул сын, тем не менее, обидевшись. — Хотел бы, ещё дома приложился. Сейчас иной раз, чтобы дело сделать, надо нужным людям "поляну" накрыть или в кабак их вести, пить там с ними до положения риз. А этим двух бутылок хватит.

— Дешёвая хоть водка?

— Я что, миллионер?

— Раньше тоже водкой расплачивались, — грустно заметил отец, — но как-то по иному это делалось.

— А с волками, батя, жить — по-волчьи выть.

— То-то я и гляжу, ты давно воешь. Ника говорит, ежедневно.

— Ну, понесло... — Валерий коротко махнул рукой. Отошёл в сторону, закурил. Только нотаций ему сегодня не хватало. Достали уже. Жена, мать, сестра, дети. Все пилят. Теперь и отец. Все его жизни учат. А то он сам не понимает, что к чему. Спросили бы лучше, отчего мужик пьёт.

Пить Валерий начал лет восемь назад. Когда понял, что жизнь не так идёт, по-скотски складывается. Что у него складывается не так, он бы не смог определить. Он лишь остро чувствовал это. Работа, дети, дом, работа. Конвейер чёртов. Ничего для души. Работал посменно. После смены отсыпался, убирался в доме, готовил еду, общался с детьми, ждал жену, Нику. Ники вечно не было дома. Сперва тёща попала в аварию, её следовало выходить. Больница, сидение у койки. Потом, когда тёщу выписали, и она оказалась не способна сама до туалета дойти, Ника прямо с работы неслась к матери, стирала там, убиралась, кухарила. Тесть в расчёте на помощь дочери баклуши бил. Возвращалась Ника поздно, кое-как перекусывала, да и то не всегда, случалось, с родителями ужинала. Падала в постель, засыпала, не донеся головы до подушки. Он, Валерий, нормальный мужик, без заскоков. Понимал, как ей тяжело. Домашние хлопоты, детей по большей части брал на себя. Потом, в начале 90-х, пошла вокруг ломка старого, привычного. Валерий с трудом новую работу нашёл. Не шибко денежную, однако на совсем скромную жизнь семье бы хватило. И тут у Ники появилась возможность поменять профессию, хорошую деньгу зашибать. Кто ж откажется? Курсы окончила. Английский язык потребовался? Ещё два года ухлопала. Год на автошколу потратила. Машину купили. Валерий духом воспрял. В новенькой кожаной куртке садился за руль подержанной иномарки, ощущая себя ЧЕЛОВЕКОМ. Недолго. Нику на работе повысили. Опять она задерживалась допоздна. Приносила в дом денег больше, чем муж. А он так же посменно работал, хлопотал по дому, обихаживал детей, злился в душе. Когда закончились воскресные семейные прогулки в Измайловском парке, не заметил. Когда обнаружил отсутствие любви между собой и Никой, не углядел. Да и была ли любовь? Очень хорошо он помнил день свадьбы, Нику, пополневшую, на четвёртом месяце беременности, с жадно-счастливыми глазами, нечестно наряженную в белое платье с фатой — символы чистоты, невинности. По-хорошему надо было, как другие в сходной ситуации, без фаты и не в белом под венец идти. В голубом, допустим. Не думал раньше об этом. Для него она чистой была. И до него — невинной. Помнил Валерий себя, смурного, раздражённого, и мысли, изнутри точившие его всё гулянье. Ему хотелось, чтобы поскорее закончился шумный праздничный бред, как закончилась в ЗАГСе нормальная жизнь, хотелось отдохнуть, остаться если не одному, то хоть с Никой. Впрочем, в Нику она превратилась позже. Нина. Ниночка. Ей очень хотелось, чтобы муж звал Никой. Валерий удивлялся. Не Вероника ведь. Чем Ниночка хуже? Ладно, Ника так Ника. За глаза всё равно звал Дюймовочкой. Очень она походила на Дюймовочку из старого, семидесятых годов отечественного мультфильма. Смертельно восхищала его голубыми глазами, золотистыми подкрученными локонами, узким бледным личиком. Невысокая, худенькая. О таких говорят: хрупкая. Полная противоположность Маринке. Выбрал себе жену с милой улыбкой, мягкую и покладистую. Ему завидовали: хорошенькая, женственная, мужу в глаза снизу вверх с обожанием заглядывает, любое слово восхищённо ловит. Обманывались на её счёт. Валерий первый обманывался. Или нет? Или впрямь потом изменилась? Когда Андрюха родился, Ника ещё прежней была. Бегала по квартире в запарке, смешно пищала, волновалась по пустякам. Танюшку-то не как Андрюху, не от большого желания на свет производили. По надобности. Завод, где Валерий тогда работал, квартиру давал на двух детей. Затем и Танюшка потребовалась. Квартиру быстро получили. Не положенную на разнополых деток трёхкомнатную, просторную двушку в новом доме, но получили. Вышло — дочка больше на сердце Валерию легла, чем Андрюха. Ника пока суетилась, смешно пищала. Держа на руках кружевной "конверт" с дочкой, вытягивала шейку, наблюдала, как муж розетки устанавливает, люстры вешает. Нелёгкие времена, если припомнить хорошенько. Классные времена, радостные, с надеждами. Радость, подобно болотному газу, улетучилась быстро. Надежды растаяли. Наступили конвейерные дни. От подлости тех дней Валерий сначала погуливать стал. Любви хотелось. Особенно, когда непонятным чёртом в памяти Маринка всплывала. И почему, спрашивается, не ходить налево, раз жену в постель не дозовёшься? Ника уже командовать стала, покрикивать уверенно. Смешной писк её навсегда в прошлом остался. Вроде, подросла даже, в росте прибавила. У Валерия зубы ломило от её начальственных замашек.

Мужики яму докопали. Отец работу принял, доволен остался. Сунув руки в карманы старого, но относительно тёплого двубортного пальто, поправив старую же фетровую шляпу, смотрел, как сын рассчитывается с работягами. Облегчённо проводил взглядом бутылки, перекочевавшие в клешнеобразные лапы могильщиков. Валерий хмыкнул про себя: волнуется батя, боится, нарежется сын до упора. Нарежется обязательно. Не сейчас, позже. Вот бабушку похоронят, и надерётся вусмерть. А что ему ещё осталось в этой жизни? Ни увлечений, ни привязанностей. Любовь не встретил, дело всей жизни не нашёл, счастье мимо прокатило, карьеры не получилось. В семье тоска одна болотная. Вилы, короче. Годы летят, не успеешь оглянуться, полтинник стукнет, о зелёной декорации пора будет думать. Жизнь проходит впустую. От пустоты жизни и пил Валерий почти не просыхая. Алкоголиком себя не числил. Алкоголик без "горючего" существовать не умеет. Вовремя дозу не принял — кукожится весь. Двух рюмок обычно алкашу уже довольно для ощущения полноты бытия. Валерий без спиртного обходиться мог. Считал: захочет завязать — завяжет с лёту. Пока же без надобности.

С кладбища уходили неторопливо. Присутствовать на отпевании, конечно, надо, последний долг отдать. Только выстоять молча и неподвижно всю службу непривычным к церковному действию людям невмоготу. Допустимо опоздать на четверть часика, минут на двадцать. Мало ли какие обстоятельства задержали на кладбище, в дороге.

— Ты мне вот что скажи, — отец по-стариковски шаркал ногами, прочёркивая асфальт подошвами. — Ведь это закрытое кладбище?

— Ну...

— А как же нам здесь хоронить разрешили?

— Бать, ну ты как вчера родился, — Валерий досадливо хмурился. — Во-первых, у нас здесь место есть, санитарная норма не превышена. Следовательно, по закону право имеем. На своём месте. Во-вторых, я им третьего дня на лапу хорошо дал.

— Откуда у тебя деньги?

— Оттуда! Думаешь, всё подчистую пропиваю? Ты Нику больше слушай. Она и не то на меня наговорит.

— Не обижай супругу. Она у тебя золотая.

— Не всё то золото, что блестит. Думаешь, она знает, что я бешеные деньги на похороны просадил? Ни хрена. Знала бы, отобрала на что-нибудь более по её мнению важное. Щаз-з-з. Это моя заначка. От неё прятал. Ты ей, батя, ничего не говори.

— Боишься, плешь проест?

— Ничего я не боюсь. Надоело просто. Она сейчас головой по сторонам вертит, ищет вариант поприличней своего алкаша.

— Не понял, — отец остановился, взглянул на сына растерянно.

— Чего непонятного? — Валерий тоже притормозил. — Хочет заново свою жизнь устроить. Баба она молодая, красивая, худо-бедно обеспеченная.

— Сколько ей сейчас? Сорок?

— Сорок два. Вполне успеет несколько раз по-новой замуж сходить.

— Брось. Пугает специально.

— Не-а...

— А дети?

— А что дети? Дети выросли. Она их против меня, знаешь, как настроила? Носы морщат, в спину фыркают. Или как мать — учат, учат.

— Может, ты сам виноват?

— Кто же ещё? У них только я и виноват, больше некому. А я, вроде, и не человек вовсе. Работай, давай, по хозяйству помогай, на окружающих вид приличный производи, жене соответствуй. Другого от меня ничего не нужно. Чего мне хочется, никого не интересует.

— Чего же тебе хочется? — усмехнулся отец. — Выпить и спать завалиться?

— Грибы я люблю собирать, рыбу ловить, у костра с гитарой посидеть. Нужным хочу себя чувствовать, батя, любимым. Ей же не интересно со мной, Нике. Ей высшее общество подавай, умные разговоры о культуре. И детям неинтересно.

— Никто тебе не мешает стать интересным человеком.

— А кто тебе сказал, что я человек неинтересный? Думаешь, со мной поговорить не о чем? Ко мне же никто не приглядывается. Двадцать с лишком лет я на Никины идеи вкалываю. Мои идеи её не волнуют, не стоят они на её вкус доброго слова. Но это мои идеи, батя! А она их по шару, по шару... Существуй, как она считает необходимым. Я и существую.

— Да-а-а... Не думал, что у вас настолько плохо.

— Плохо? — Валерий лицом дёрнулся. — Плохо — не то слово, хуже некуда. Она ведь реально нового мужа подыскивает. Сказала Оле, что хочет получше устроиться, пока не поздно, пока шанс остаётся.

— Эка ты её довёл.

— Вон даже как! Я её довёл. Не она меня?

— Да она всё сделала, в лепёшку расшиблась, только бы ты пить бросил, который год во все колокола звонит.

— Вот. Вот именно. В колокола звонит. Звонят, батя, языком. А она не сообщает, каким манером в лепёшку расшибается? Может, нарколога на дом вызывает? Чай мне покупает специальный? Некоторые своих мужиков по семейным психологам водят, по целителям. Ещё бывает, у бабок заговаривают, у экстрасенсов, свечки в церквях ставят. Моя мне только скандалы устраивает и знакомым жалуется.

— Так ты ведь не пойдёшь ни к бабке, ни к психологу.

— Не пойду. Не верю в них. Жульё. И случай не тот. Не алкоголик я. Суть в другом. Тебе Оля не говорила ничего?

— Что она должна была сказать? — встревожился отец.

— Значит, не говорила, — хмыкнул Валерий.— Она недавно какого-то целителя для меня нарыла. По фотографии от пьянства заговаривает. Берёт дорого. Десять тысяч. Но со стопроцентной гарантией. Позвонила сперва моей. Давай, говорит, Валерку спасать. Ника деньги пожалела, отказалась.

— Правильно сделала. Нечего с разными шарлатанами и проходимцами связываться.

— Твоя-то дочь связалась. От неё я меньше всего ждал. Отвезла этому хмырю моё фото и свои десять тысяч выложила, не пожалела. Потом мне отзвонилась, в известность поставила.

Отец молчал, обдумывая услышанное. Валерий зло ухмылялся. Поставил батю в тупик. С одной стороны, неизвестному шарлатану десять тысяч подарить — дурь бабская, несусветная. С другой, кто действительно в лепёшку расшибается, в отчаянии на последнее средство идёт, жена, во все колокола бьющая, или сестра, промолчавшая о диком своём поступке? Пусть, пусть батя помозгует. Всё у них с матерью Валерий виноват, Ника бедной-несчастной получается.

Отец разгадал замысел сына. Ответил, зайдя, правда, с другого конца:

— Ты, Лер, сам себе постель стелил. Не мы тебе Нику сватали. Думали, на Марине женишься. А ты с другой спать устроился. Привёл её к нам, беременную. Нате, мама с папой, невестку вам. Мы что ж? Мы приняли. Лишь бы сыну хорошо, лишь бы сыну счастье. И не верится мне, что Ника прям вся такая жёсткая. Помнишь, день рождения отмечали, тридцать лет тебе? Ника тост сказала. Хорошо сказала. Я запомнил. Встала, вся светится. Папа, говорит мне, так я вашего сына люблю, так люблю, больше жизни.

— Больше чьей жизни? Моей? — Валерий скосил на отца недобрый глаз. — То-то она обо мне печётся, рук не покладает. Сам на себя и стираю, и глажу. О детях, о тёще, о себе — да, не отнять, аки пчела рабочая. А муж ей давно пофиг.

— Не ёрничай, — оборвал его отец. — Кто как кого любит — годами проверяется. Ни ты, ни мы с мамой двадцать лет назад знать не могли, чем твоя семейная доля обернётся. Но, положа руку на сердце, Марина нам милее была. Её снохой хотели видеть.

— Что это ты вдруг Маринку вспомнил? Через двадцать лет, — буркнул Валерий, задетый за живое. Искренно взволновался от совпадения. Он и сам сегодня, совсем недавно, мельком о Марине подумал. Как будто кто специально память перетряхнул, душу поскрёб.

— Мы с мамой и не забывали её. Видим иногда. Видели... — поправился отец, — у бабушки. Не могла мать тебе не рассказывать.

— Ну, говорила что-то... — неохотно согласился Валерий. Продолжать не стал. Мать много в последний раз горького выдала. Разбередила, растревожила, обиды на мир добавила. Не делиться же теперь своим раскаянием. Душу наизнанку выворачивать мужику и перед отцом не след.

Отец не настаивал. Хлопал по карманам пальто, рылся в них, искал что-то. Или делал вид, будто ищет. Залез с маху в запретную зону, теперь неловкость испытывал. Не знал, стоит ли назад отыгрывать. Отыгрывай, не отыгрывай — прошлого не вернёшь. Сложившуюся судьбу не переделаешь.

Валерий легонько стукнул его ладонью по плечу, кивком головы показал на поворот к проспекту. Вдалеке, над плотным потоком машин двигались по направлению к ним задранные вверх тонкие "рога" троллейбуса. Надо шагу прибавить, успеть.