На краю любви

Валерий кивнул печально. Начал спускаться с очевидным намерением так молча и проскользнуть мимо Марины. Сбегает, — она горько усмехнулась про себя, — в очередной раз трусливо сбегает. Ну и ладно. Значит, так тому и быть. Она действительно не собиралась останавливать его, раскрывать рот. Без единого звука аналогично кивнула в ответ. И заметила, как в тёмных, обычно непроницаемых глазах Лерки зарябило смятение. Он ждал её слов, её действий. Не дождётся. Не будет она больше приходить на выручку. Он уже не маленький мальчик, чтобы инициативу на плечи другого человека перекладывать. Не объяснятся они сейчас меж собой — стало быть, не судьба. Не всегда же человеку выпадает шанс расставить в своей жизни необходимые точки, вообще нужные знаки. Иногда неизвестность предпочтительней. Можно вообразить себе взаимную любовь, но... нереализовавшуюся до конца. Оно куда приятней.

Лерка почти прошёл мимо. По его лицу Марина видела, что он мучительно ищет предлог остановиться, заговорить. И не находит. Но он вдруг сбился с шага, притормозил, развернулся. Несколько секунд помедлил, не зная, с чего лучше начать.

— Слушай, Марин, сколько лет мы не виделись?

— Много, — Марина с точностью до дня недели знала, сколько они не виделись. Сознаваться не хотела. И не хотела показать свою растерянность. С ума сойти, остановился таки, заговорил первым. На Тверской, верно, все медведи сдохли.

— Нет, правда?

— Ну... — она сделала вид, будто пытается в уме подсчитать прошедшие годы. — Не знаю, не считала. Лет двадцать, наверное. Или больше.

— С того момента, как я тебе цепочку чинил.

— Ты помнишь? — с деланным равнодушием спросила Марина. Стараясь, чтоб её слова звучали просто и ни к чему не обязывали.

— Я всё помню, — он многозначительно улыбнулся.

— И как мы в Царицынском парке берёзовый сок пили?

— Берёзовый сок? В парке? Это когда?

— А говоришь, всё помнишь. За две недели до того, как ты в армию ушёл.

— Про берёзовый сок не помню. Это ты перепутала.

— Ничего не перепутала. Мы большой компанией ходили. Ты тогда ещё песню хорошую спел. Я её с одного раза запомнила. Хорошая песня. Про Россию. Там слова были душевные: "...над бескрайними полями журавли летят, а под талыми снегами всё бойцы лежат", — Марина напомнила и тут же в досаде на себя прикусила язык. Для чего так раскрываться. Будет нехорошо, если Лерка поймёт, насколько бережно хранит она в памяти разные мелочи, связанные с ним.

— Не помню. В смысле, песню помню, берёзовый сок не вспоминается.

— А говоришь, всё помнишь, — повторила Марина, в долю секунды сообразив вдруг, что оба могут произносить любую чушь. Слова не важны. Главное заключалось не в них. Лерка неотрывно смотрел ей прямо в глаза. Основное говорилось взглядом. И так много говорилось! Дух захватывало. Как будто вернулась изрядно позабытая юность. Пропал сырой, с настенной росписью начала двадцать первого века, с неистребимым запахом кошек и алкоголиков подъезд. Вокруг засияла весна, вытянулись тонкие белые стволы молодых берёз. За плечом у Лерки, на дальней стороне пруда вздымали к небу корявые ветви старые липы и выглядывали изъеденные временем стены екатерининского дворца, в морщившейся от лёгкого ветерка поверхности воды отражались медлительные перламутровые облака. Время сделало стремительный скачок назад, остановилось на семнадцати Марининых годах, замерло. Момент истины. Нежданно-негаданно явились взаимопонимание и постижение обоими недосказанного или вовсе неозвученного. Как будто, вернувшись через много лет в места юности, Марина с Валерием нашли там всё абсолютно таким, каким помнили. Точное совпадение образа, созданного в душе, с образом реальным. Ей стало хорошо и спокойно. И возникло странное, непередаваемо замечательное ощущение, что вот именно сейчас всё правильно, всё так, как должно быть, но не случилось из-за нелепой ошибки судьбы.

Лерка продолжал вглядываться в Марину, радостно улыбаясь. Вспомнил вслух своё возвращение из армии прямо на свадьбу сестры. Марина поддакивала, вместе с ним сокрушалась, мол, обидно, ни разу не додумались собраться вместе, прежней компанией друзей-приятелей, вспомнить годы золотые.

Время стронулось с места, вернулось в нынешний день. Лерку ждала сестра. Или уже не ждала, уехала? С неё станется. Снова разлучаться не хотелось смертельно, но ведь упущенное не воротишь. И Марина осторожно напомнила:

— Тебе уезжать пора. Ольга ждёт.

— Да, надо, — Лерка смутился, начал разворот и спохватился, с надеждой спросил:

— А ты?

— А я чуть позже поеду. Мы с Костей договорились вместе отбыть.

— С Костей? — колебание его длилось пару мгновений. — С Костей — это дело. Мне с вами можно?

Было ясно, как день, что беспорядочный и вобщем-то беспредметный до сих пор разговор для него очень важен, необходим, только начался и... Туман в отношениях пока не рассеялся, жаль оставлять всё в прежнем состоянии, не сделав ни одной серьёзной попытки.

Марина удивилась. Раньше инициативу приходилось проявлять ей. Кивнула согласно, испытывая неловкость. Возникшая пауза затягивалась. Чем дольше она длилась, тем большую неловкость переживали оба. Казалось, Лерка последние силы потратил, напросившись в компанию к Марине с Костей. Забыв о своём недавнем решении, Марина, как всегда прежде, поспешила выручить его. Но, может, выпитое начинало сказываться?

— Я подмёрзла. Давай вернёмся?

Направилась к лестнице, стремительно обогнув Лерку. Боялась ляпнуть что-нибудь слишком откровенное и тем самым поставить обоих в дурацкое положение. Однако на подвиги тянуло. Она не удержалась. Посреди лестничного пролёта обернулась, облокотилась на перила, пародируя виденную ею несколько часов назад позу, и от чистого сердца призналась:

— Знаешь, Лер, а я тебя всё это время помнила, все эти годы. Каждый день помнила.

Он стоял на том же месте. Нарушая давнюю традицию, не испугался её слов, не убежал. Продолжал улыбаться. Но улыбка как-то посерьёзнела, построжала и одновременно стала более задушевной.

— И я, — он с ласковой нежностью смотрел Марине в глаза. — И я тебя помнил все эти годы.

Тут не Лерка, как ожидалось, спасовал. Струсила Марина. Испугалась себя. И того, что могла в начинавшемся опьянении наговорить куда больше всяких откровенных глупостей. Развернулась для побега, но успела подняться только на одну ступеньку. Он в два счёта догнал Марину. Совершенно неожиданно обнял её за плечи. Затем его рука легко скользнула по спине на талию. И всё. Жест был мимолётный, очень осторожный, но такой ласковый, такой от сердца... Марина сразу поняла его значение, поняла мельчайшие нюансы. Хорошо, что никто не видел. Задыхаясь от волнения и растерянности, она не заметила, как оказалась возле двери в квартиру. Лерка дышал над ухом глубоко, сильно, овевал щёку приятным теплом. На талии остался след касания его ладони. В том месте, под платьем, кожа горела, словно от ожога. Чёрт, это уже лишнее, кажется. Запросто глупостей наделаешь.

Ольга боялась опоздать к своим хлебовозкам, торопила мужа. Прицепилась банным листом к брату, твердила о необходимости ехать. Вот прямо сейчас и точка. Надеялась увезти Валерия побыстрей. От чего она так хотела оторвать брата, от возможности напиться до голубой воды, от Марины? Подспудно у Валерия создалось впечатление, что от Марины. В самом деле, с определённого момента выпивка перестала его увлекать. Принял ровно столько, сколько требовалось для хорошего самочувствия, для небольшого и приятного возбуждения, для храбрости в некоторых поступках. В меру, короче, принял, не больше других. Лёха и то капитальней остаканился. Ну, Лёху понять можно. У него важное событие — встреча с... Хрен его знает, как обозвать такую встречу. Больше мучений, наверное, чем радости. Но через часик, много через два, явится жена Лёхи, забирать перебравшего супруга домой. Вот тогда Лёхе небо с овчинку покажется. Почудится, будто стабильная, налаженная жизнь с любящей бабой — постылая, скудная. Всю накопившуюся горечь на своей бабе выместит. За что? За то, что Ленка его — не Маринка и даже не походит ни в чем, ни капельки. К завтрашнему дню Лёха проспится, одумается, прощения у Ленки просить будет, виниться, решения твёрдые принимать. Для себя Валерий подобного сценария, разумеется, не жаждал. Намерение Ольги побыстрее увезти брата от разлагающего влияния Маринки понимал, умом одобрял. Потому не сопротивлялся. Оделся почти бесшумно, не привлекая к себе внимания. С Лёхой прощаться не стал. Лёха уже с час на старого друга волком косился, зубами поскрипывал, ревновал Маринку. Мать с тёткой простят. Остальные перебьются. С Маринкой не проститься? Даже лучше. Исчез и точка. Судьба давно разрулила: Марине — направо, ему, Валерию, — налево.

Он неторопливо посмотрелся в зеркало. Вдруг нашёл себя сильно постаревшим. Неважного, отёчного вида, но, тем не менее, всё ещё интересным мужиком с элегантной сединой на висках. Ей должен нравиться. Выдержанное вино больше ценится.

Успокоившись таким образом, Валерий решительно шагнул за порог. И мгновенно решимость сменилась бессилием. Внутренний рубильник произвольно переключился, прекратив подачу "тока". Там, внизу, на площадке между лестничными маршами, у окна стояла она. Побледневшая от усталости, грустная, притягательная и далёкая. Ну, прямо-таки нестерпимо далёкая. Сразу захотелось уничтожить её отстранённость, её отдалённость. Захотелось громко и грубо сказать какую-нибудь гадость, лишь бы женщина у окна снова стала обыкновенной, земной, до которой не страшно дотронуться.

Валерий успешно задавил первый порыв. Не доверяя себе, попрощался с Мариной кивком. Получил тем же концом и по тому же месту. Ему нужно было сделать десяток шагов и оставить за спиной, в уходящем навсегда прошлом бледную женщину в чёрном платье, соблазн греховный. Не сумел. Без причины решился напоследок поговорить с Мариной. Хоть перед смертью и не надышишься. Подмывало спросить её прямо о... И не спросил ведь, заменжевался. Молол чушь. Для чего-то о цепочке напомнил. Важный эпизод в их отношениях, как ему прежде казалось. Нет, она не забыла последнюю встречу. Скупо среагировала, почти равнодушно, будто о пустяке речь шла. О берёзовом соке в Царицыно с восторгом заговорила. А он не помнил, никак не мог вспомнить ту посиделку в парке, хоть убей. Мелькали в голове неясные тени, вот-вот всплывут, станут ярче, отчётливей. Как назло, не всплывали, гады. Разные у Марины с ним воспоминания. Разные детали важными представляются и бережно в сердце хранятся. До чего порой трудно двум людям понять друг друга, договориться, найти общее среднеарифметическое.

У Валерия возникло желание плюнуть на доводы рассудка, коими всегда руководился, никуда не ехать, остаться с Мариной, прояснить ситуацию до конца, раз уж начали. И другое желание возникло, могучее, застилающее мозги — обладать. Протянуть руки, властно, с полным правом взять судьбой предназначенное, иметь долго, сильно, сладостно. Чтобы видеть запрокинутое бледное лицо с распахнутыми, бессмысленными от мощи древнего таинства глазами. Чтоб кричала она под ним, захлёбываясь от наслаждения. Чтоб бледная её кожа порозовела от жара, покрылась испариной. И чтоб обессилели оба одновременно. Валерий сбился на секунду в рассуждениях о встрече со старыми друзьями. Самого пот прошиб, в жар кинуло. Стоп, так нельзя. Он же не Лёха, в самом деле. Лёхе мигни — про всё забудет, скандинав недоделанный. А у Валерия за спиной семья. У Марины семья. Не тот человек Маринка, не станет до бульварного адюльтера опускаться. Ого, какие словечки рядом с ней на ум приходят! Не, "налево" она не пойдёт, комнатки для встреч подыскивать не будет. Сколько он её помнил, ей либо всё давай, либо ничего. Потому и сбегал всегда от Маринки. Боялся всего себя отдать.

Марина будто поняла происходящее с ним, будто испугалась, тихо напомнила:

— Тебе ехать пора. Ольга ждёт.

— Да, надо, — ответил Валерий, с усилием приходя в трезвое состояние, вытряхивая из сознания последние клочки чумного наваждения. — А ты?

Она, оказывается, сговорилась с Костей. Он, Валерий, поедет с недовольной, брюзгливой, пропиливающей бока сестрой, Марина же будет ловить кайф в обществе обаятельного и весёлого Кости. Несправедливо! Чей, в конце концов, Костя родственник? Хрен им обоим. Просто, без натуги, совсем не ожидая от себя, Валерий набился третьим.

— Мне с вами можно?

Ждал её испуга, дипломатических вывертов, но она согласилась. Согласилась! Радость охватила всё существо Валерия, заполнила каждую клеточку организма. Марина тоже хочет побыть рядом с ним подольше. Ей тоже важно поговорить, разобраться. Ведь пока сказали друг другу слишком мало для объяснения, запоздавшего на два десятка лет, слишком мало, чтобы до конца понять другого, простить и принять в новой жизни. Но всё впереди, всё впереди.

Давно Валерий не улыбался без принуждения, свободно, ясно. Сейчас заново открывал для себя прелесть чистой, незамутнённой рассуждениями о нужном и правильном радости. Просторно стало на душе. Просторно и празднично. Маринка испортила светлую минуту. Клацнула зубами.

— Я подмёрзла. Давай вернёмся?

Чёрт! Ну, вот зачем она?! Валерий мог до ночи стоять на площадке рядом с ней, улыбаться. Ведь никого рядом. Они вдвоём и впервые в полном согласии. Удивительное состояние. Нет, надо было ей замёрзнуть. Может, специально провоцирует? Вряд ли. Не врёт, к сожалению. У бедняжки аж на шее гусиная кожа выступила. Сейчас. Сейчас он Маринку согреет. Снимет куртку, накинет ей на плечи, обнимет. И отпадёт необходимость подниматься в квартиру. Не успел. Реакции отчего-то замедлились. Марина ужом обтекла его, оказалась на лестнице. Он только и смог повернуться вслед. Руки-ноги не слушались. Тонкими струйками в сознание опять просачивался страстный, чувственный бред. Валерий боролся с ним. И вдруг:

— Знаешь, Лер, а я тебя всё это время помнила, все эти годы. Каждый день помнила.

Глаза у неё — настежь, ни крошки лжи в них, один ликующий свет. Вот каким могло быть счастье Валерия. Сподобилась судьба носом ткнуть. Надо ответить Маринке. Но что? Как? А если одной неправильной фразой погасишь лучи её глаз, так и бьющие ему прямо в сердце?

— И я... И я тебя помнил все эти годы.

Вроде красиво соврал, достоверно. Порадовался своей умелой лжи. Восхитился вспышкой, озарившей лицо Марины, ставшее близким, родным, милым. И тут же понял, что не соврал, а чистосердечно сознался в глубоко раньше спрятанном. Больше себе сознался, чем ей. Он никогда не забывал её. Что бы ни делал, чем бы ни занимался, за горем его, за радостью всегда маячило бледное лицо в рыжем ореоле меха, всегда стояла она. Нет, он не думал о ней, она просто жила в его сердце. Скромно и незаметно занимала самый дальний и тёмный уголок.

Неодолимо потянуло завершить признание действием. Нельзя, неправильно. Однако... Догнал, положил руку ей на плечо. Притянуть ближе, крепко обнять? Нет, нельзя. Рука приказа не слушала, сама прошлась по спине Марины, задержалась на талии, двинулась ниже. Усилием воли Валерий отдёрнул свою лапу, норовившую огладить крутое бедро. Не удержись он, и дальше развернул бы Марину с излишней силой, впился бы в сухие потрескавшиеся губы — домкратом не отжать. Пухлые, яркие губы Ники никогда, ни единого раза не вызывали такого адского влечения. Именно неконтролируемый, первобытный характер рвавшегося наружу желания заставил Валерия укрепиться. Губу до крови прокусил, балансируя на грани готовой поглотить его тьмы. Напугаешь Марину, а дальше? Двадцать лет назад смело мог позволить себе, обязан был, но не теперь. Не теперь, когда настигла Валерия любовь. В любви не физическое влечение основа. Единение душ важно, хоть и физика не на последнем месте. Вообще, нормальный мужик должен уметь себя контролировать, властвовать над природными инстинктами. Пусть Марина поймёт его отказ от собственных эгоистичных удовольствий, пусть оценит и не подумает на него, что ему, как всем мужикам, одного надо. Ему взаимности надо, леший его задери, красоты и это... как его... гармонии. В первую очередь света в душе надо, детской радости, многие годы обходивших его стороной.