На краю любви

На набережной начала приходить в себя, подмёрзла немного. С Яузы тянуло влажным холодом. Периодически какие-то дебилы приставали в глупых попытках сделать знакомство. Она окидывала их пустым взглядом, и они моментально отставали, гася скорость, теряя желание шагать рядом. По закону бутерброда не отлип только один, самый непривлекательный субъект. Тщедушный и страшненький. Невысокий, в постоянно сползающих на кончик длинного носа тяжёлых очках, с унылым выражением некрасивого, по-лошадиному вытянутого лица. Он шёл рядом, поправлял выбивающиеся из-под кроличьего треуха пегие волосы и нудил:

— Девушка с такими глазами не должна оставаться одна. Я за вас беспокоюсь. Можно, провожу?

Отделаться от странного субчика не было никакой возможности. Марина пробовала разные способы, вплоть до посылания странного, липучего как репей, провожальщика далеко и надолго. Тот вежливо, с удивительной изобретательностью отметал в сторону оскорбительные намёки и пожелания. Продолжал занудливо бубнить о своей боязни неадекватных поступков расстроенной донельзя красивой девушки. Больной какой-то, — думала про себя Марина, не найдя физических сил прибавить шагу, побежать, отделаться от психа. Терпела назойливое жужжание, начиная постепенно прислушиваться, скупо отвечать. И, в конце концов, согласилась пойти в гости к этому уроду на чашку чая, лишь бы отвязался. А ей не всё ли теперь равно?

Урод, к полному обалдению Марины, не имел на неё никаких порочивших его видов, обитал возле Яузских ворот в старом доме с эркерами. В процессе посещения его забавной трёхкомнатной квартиры, больше похожей на веранду помещичьего дома из-за стеклянных дверей и перегородок, Марина познакомилась с мамой чудака Эллой Борисовной, с женой Таней. Самого чудака звали Львом.

— Понимаете, Марина, — тихо гундосил носитель императорского имени, — папа у меня от природы наделён гренадёрской статью. Когда я родился, то очень походил на папу. Потому меня наградили столь обязывающим именем. Увы, оно оказалось столь же неподходящим.

— А папа где, — бестактно поинтересовалась Марина, разглядывая самодельные полки, заваленные книгами. Лёва запнулся, обдумал ответ и уклончиво промолвил:

— Он давно умер.

— Извините, — смутилась девушка.

Впоследствии выяснилось, что Зингер-старший не умер, а три десятка лет назад нашёл способ уехать в ФРГ к своей немецко-еврейской родне, пообещав забрать семью чуть позже, после обустройства на новом месте. Не забрал. Марина в причины не вдавалась, само как-нибудь выяснится. Она впервые попала в семью коренных московских интеллигентов, пришлась там ко двору, сама очаровалась ими до предела и прикипела сердцем к новым знакомым. Подружилась с Татьяной, училась у неё стенографии и шитью. Вместе с Эллой Борисовной пыталась воздействовать на её непутёвого сына, иногда перегибавшего палку в свойственных ему чудачествах. На маленькой кухоньке за чашкой травяного чая оттягивалась душевно в неторопливых образовательных беседах.

Лёву никто не называл по имени. Многочисленные приятели дали ему кличку "Лимон" за вечно унылое, кислое настроение. Меж собой за глаза так и говорили: "Кислый". Напрямую использовали некое сочетание из имени и клички — Лёма. Получалось необидно, мило и настолько точно, что мать с женой незаметно перестроились, поддержали инициативу масс.

Про массы — не для красного словца. Через квартиру Зингеров шёл нескончаемый поток аномальных людей: всех мастей диссиденты, высококвалифицированно философствующие бомжи, непризнанные творцы искусства будущего, радиолюбители, спекулянты книгами и пластинками, поклонники малодоступной информационно-вычислительной техники, экстрасенсы, просто бедненькие разного сорта. Короче, уйма интересных персонажей, коих перечислять можно до бесконечности. Они, эти временно или перманентно неустроенные в жизни аномалии, квартировали у Лёмы неделями; диспутировали, закуривая трёхкомнатное помещение до слабой видимости крупных предметов; устраивали вечера творчества, выставки; ругались меж собой до хрипоты, уходили навсегда, громко хлопнув дверью, возвращались жалкие. Кто-то незаметно исчезал из поля зрения совсем, кто-то новый объявлялся. Свято место пусто не бывает. Элла Борисовна с Татьяной ничего поделать не могли. Устраивали скандалы Лёме, боролись с его богемой, терпели, вновь скандалили, выставляя на лестницу очередного убогого, непризнанного миром гения. Марина избрала другой путь. Приезжала и по-армейски "строила" всё общежитие. Начинались уборка, проветривание, стирка и поголовное мытьё, беготня по магазинам и приготовление нормальных обедов, ужинов. Хозяйкам напоминала золотое правило психологии: не можешь изменить ситуацию — приспособься к ней. Милые дамы постепенно приспособились. Элла Борисовна прощала приживалам все грехи скопом за обстоятельный разговор о творчестве Вагнера, Татьяна — за детальный политический анализ ситуации в стране и в мире. Обе, правда, постоянно жаловались Марине. Та отшучивалась:

— Сюда не зарастёт народная тропа.

Про себя дом на Яузе окрестила Ноевым ковчегом, о котором очень мало и крайне осторожно рассказывала родителям. В ковчеге этом сама постепенно оттаяла, согрелась душой, заново ощутила вкус и радость жизни, подковалась во многих вопросах, через пару лет познакомилась с будущим мужем. Она вообще много получила от Лёмы с его ковчегом, многому научилась, по-другому посмотрела на жизнь, на людей, на любовь.

Застолье тянулось невыносимо долго. Чуть не каждый присутствующий поднимался с полной рюмкой в руке, с чувством, толком и расстановкой вспоминая Прасковью Никитичну, перечисляя её добрые качества, рассказывая небольшие истории. Марина уже не пила, столько не влезет, делала вид, что пьёт. Поднимала рюмку, подносила ко рту, шевелила губами и ставила её на место. Есть тоже не могла, давно насытилась. С удовольствием выслушала только Костю. Он говорил недолго, но интересно, просто, с глубокой любовью. Его восприятие тёти Пани удивительным образом совпадало с представлениями Марины, с запомнившимся ей. На душе потеплело. Один свой человек в толпе — это немало. Но почти сразу похолодало. Поднялась Ольга. До сего момента не проронившая ни одной слезинки, заплакала вдруг, лепеча невнятно о бабушке, о бабуленьке. Бабуленька! Часа не прошло, как бабкой её называла, не иначе, как анекдоты травила, учила подругу жизни. От дешёвого, грубого спектакля Ольги Марину затрясло. Если не испытываешь искренней скорби, для чего притворяться? Гадость какая.

Костя оценил обстановку, хитро прищурился и едва заметным движением подбородка указал Марине на дверь. Вот, без дополнительных объяснений человек ситуацию просекает. Марина тихонечко, стараясь не привлекать внимания, выбралась из-за стола. От выпитого слегка шумело в голове, движения замедлились. Костя догнал её в коридоре.

— Что ты на Ольгу реагируешь? Можно подумать, не знаешь её.

— Да просто смотреть противно. И слушать.

— Противно? Не смотри. Думай о чём-нибудь своём.

— Не получается.

— Ну поди, перекури и забудь о плохом.

— Забудешь тут, как же. Кругом одни призраки.

— Эх, Мара-ханум, — Костя лукаво усмехнулся. — На твои призраки дунь, они и развеются.

— Знать бы ещё, как правильно дунуть, — буркнула Марина, немного повеселев. — Ты лучше мне скажи, почему раньше звал меня Мара-джан, а теперь Мара-ханум. Нельзя просто Мариной?

— Это я, Марочка, с детства в Баку болтаюсь. Сначала мамахен на лето к своим друзьям отправляла. Товарообмен. Их дети в Москву, а я туда. Потом сам во вкус вошёл, втянулся. Каждый год хоть на недельку да прокачусь в республику Закавказья. От некоторых привычек трудно избавиться.

— Но ханум-то почему?

— Пока ты молоденькая была, по-бакински тебе к имени приставка джан полагалась. Сейчас ты у нас взрослая женщина, почтенная мать семейства — ханум, значит.

— Ну, тебя, Кость. Вечно ты что-нибудь изобретёшь.

— А это плохо?

— Не знаю, — Марина двинула плечиком.

— Я тут опять кое-что изобрёл, — Костя ярко улыбнулся. — Ты цветы любишь?

— Люблю.

— Вот. И я люблю. Сейчас сбегаю за цветами для тебя, себя. Ещё кому-нито нарву. Я, когда сюда ехал, по дороге такую сирень видел — закачаешься. Кругом на кустах метёлки хилые, а возле хозяйственного магазина два кустика приткнулись на особинку. И не ободрал пока никто. Представляешь? Стоят, растопырились, распушились. Веток уйма. И на каждой махровая шапка. Ты ведь не уезжаешь пока?

— Честно говоря, собиралась.

— Полчасика подожди. Вместе поедем, — Костя снял с вешалки щегольское пальто хорошего сукна, подхватил на лету упавшую с крючка кепку, подмигнул Марине.

Дверь за Костей закрылась тихо. Удивительно, насколько легко он носил своё крупное тело, насколько свободно и плавно двигался. Доброе его отношение к миру поражало не меньше. Отчего некоторым дан такой свет душевный? Специально годами усердно вырабатывай, не получится. Подарок божий, не иначе. Марина слыхала, что у Кости жена больная, несколько лет в горизонтальной позе на кровати обретается. И в таких условиях человек не озлился, не оскотинился. Сам остаётся солнечным, тёплым и вокруг себя доброе тепло распространяет. Нате, люди, пользуйтесь, не жалко. Хотела бы и она так-то вот. Да разве сумеет?

Марина поёжилась, поправила перед зеркалом шарфик, отправилась курить. Не успела зажигалку из кармана выудить, дверь на лестницу отворилась. Вышли Ольга с мужем. В руках баулы, пустые лотки.

— Всё куришь? — Ольга не замаскировала в голосе лёгкую неприязнь. — Ну-ну. Смотри, никотин из одного места закапает.

— Не закапает, не пугай. А вы, собственно, куда? — поинтересовалась Марина больше из вежливости, чем от настоящего любопытства. Сегодня Ольга ей решительно не нравилась.

— А мы уезжаем.

— Совсем?

Муж Ольги, нелюдимый Валерик, окончания беседы ждать не собирался. Пошёл вниз, погромыхивая жестяными лотками. Сама Ольга задержалась на минутку.

— Разумеется. Нам сегодня работать. Бизнес ждать не будет. Кто не успел, тот опоздал.

— Но вы же обещали меня с собой прихватить, — растерялась Марина.

— Разве? Когда мы обещали? Кто тебе такое сказал? — Ольга хитро щурилась.

— Мама твоя сказала.

— Да? — холодно уронила Ольга. — Вот пусть она тебя и везёт. Прежде, чем обещать, могла бы сначала у меня поинтересоваться. У нас в машине места нет. На заднем сидении лотки, сумки. В багажник не положишь. Валерик по дороге сюда пару запасок прикупил, кое-каких деталей, масло. Короче, забил багаж до отказа. В салоне один угол свободный остался. Для брата. Так что, извиняй, подруга, но придётся тебе своими ножками домой двигать.

— Лерка тоже едет? Прямо сейчас? — ошеломлённая Марина пропустила мимо ушей грубую выходку подруги. Позже пострадает. Сейчас основное — Лерка уезжает, а они так и не поговорили, не выяснила для себя Марина ничего.

— Едет. Если поторопится, то едет. Больше пяти минут мы его ждать не будем, — Ольга повернулась и пошла вниз вслед за мужем, проговорила равнодушно, головы не повернув, — Звони иногда, не забывай.

Марина промолчала. Её начала душить обида. За что, спрашивается? Что плохого она сделала Ольге? Не ей ли приходилось, бросив дела, часами выслушивать по телефону все скандальные и трагические перипетии жизни подруги? Не она ли мчалась на помощь по первому зову? Не она ли терпеливо сносила дурные выходки? Был случай, когда заслонила собой Ольгу. Беременная, между прочим.

История та помнилась хорошо, несмотря на давность. Марина четвёртый год пребывала замужем. И четвёртый год аки смоква бесплодная. Возраст, близившийся к тридцатнику, заставлял нервничать. Они с мужем перепробовали все доступные по тем временам средства, постоянно проверялись, лечились. Отчаянно, вопреки прогнозам врачей, вопреки установленным диагнозам надеялись. Не зря, как выяснилось. Чудо свершилось. Радостью с подругой поделиться дело естественное, само собой разумеющееся. На радостях же Ольга позвала Марину с супругом к себе, отметить событие. Поехали вечером с предполагаемой ночёвкой. Из скудных средств купили хорошего вина, дорогой закуски, фруктов, сластей. Второй муж Ольги, Паша, шофёром работал. В тот день ему как раз ночная смена выпала. Но расчёт посидеть втроём, без тяжеловатого в общении таксиста, не оправдался. Паша, случайно узнав о гостях, договорился со сменщиком и вернулся домой, неся в охапке несколько бутылок водки. Гостей он любил, умел накормить до отвала, напоить вусмерть. Марину всегда особо выделял из толпы друзей. Она нередко за него перед Ольгой заступалась. Он в ответ испытывал неподдельную благодарность, радовался встречам. К несчастью, чужое заступничество не могло исправить ситуацию в его семье. Паша, всячески изводимый Ольгой, стал поддавать. Не слишком часто, но крепко. Могучее тело вмещало большой литраж горючего. В пьяном же виде Паша приохотился размахивать кулаками, на которые налетала жена. Первоначально Ольга его кулаков не боялась. Ей хотелось всегда оставлять за собой последнее слово. Едкое, причиняющее боль, уничтожающее морально. Последнее слово действительно оставалось за ней вместе с синяками то под глазом, то на скуле, то ещё где-нибудь. В тот раз выведенный из себя язвительными репликами Паша только замахнулся на Ольгу, а Марина, очень не одобряя подругу, уже встала между ними. Ну и словила удар в висок вместо Ольги. На ногах не удержалась, рухнула. Супруг любезный, Дима, охнуть не успел, так быстро всё произошло. Вскочил, поднял, бросился защищать, чудак. От кого? Во-первых, Паша сам оторопел, не этого добивался. Во-вторых, куда ему, тоненькому, хлипкому биологу против амбала Паши? Одного Пашу из трёх подобных Диме сложить до конца не получится, добавлять придётся. Однако, выстоял, обеих женщин защитил. Показалось, усмирил громилу. А это Паша затаился и в какой-то момент подловил Ольгу, достал кулаком. С одного удара расквасил ей нос и выбил два зуба. Они покидали квартиру Ольги втроём, среди ночи. Более получаса ловили машину возле магазина "Молодёжный", последние деньги ухнули. Дома Марина отмыла Ольгу, накормила пустым борщом, уложила на свою постель. Подруга заснула быстро, Марина не могла. Её долго и сильно рвало, буквально выворачивало наизнанку. Бедный супруг метался в панике, не зная, что предпринять, смертельно боясь выкидыша. Обошлось. Спали они остаток ночи на полу. Не спали, подрёмывали. Утром принимали у себя трезвого и смирного Пашу. Дебошир приехал мириться. Ольгу он любил. Как умел, конечно. Тогда Марина была для Ольги хороша, вполне устраивала. И чудной не казалась. Не то, что сейчас, когда у Ольги деньги неслабые завелись, дела наладились, быт устроился, любимый мужчина под боком. Сейчас с Марины поиметь нечего. Они с супругом голы, как соколы, полезными связями не обзавелись, общественного признания не добились. Кондовые обыватели с лёгким налётом интеллигентности. Обычная порядочность же ныне не в цене. Верность, отзывчивость, стремление помочь ближнему чудачеством кажутся. Странные времена настали.

Марина сделала глубокую затяжку. Соскользнув мыслями на сущность дружбы. По каким законам она возникает и существует, чем питается в трудные времена и отчего порой так долго и болезненно умирает, цепляясь фактически за воздух, ибо почвы у неё не осталось? Хлопнула дверь. По лестнице спускался Валерий. Одет, на запястье повисла барсетка. Уезжает. Не поговорили, не объяснились, остались оба с неопределённостью в отношениях. Досада какая. Впрочем, пусть. Может, оно и к лучшему.