На краю любви

Марина тёрла свёклу и сердилась на саму себя. Лучше бы взялась резать зелень. От свёклы пальцы до вечера будут в бордовых пятнах. Хорошо, если благодаря допотопной тёрке лак на ногтях не облупится. В принципе, она могла устроить передышку. Колбасу, буженину, грудинку, рыбу нарезала тонкими ломтиками. Две большие кастрюли заполнила оливье и салатом из крабовых палочек. Осталось добавить в кастрюли зелень, майонез и тщательно перемешать. Да, не забыв посолить. Сваренный для кутьи рис остывал на подоконнике. Нет же, дёрнул её чёрт вопрос тёте Варе задать:

— Дальше что делать?

— Ой, Марин, свёклы натри. Она вон в той кастрюльке с отбитым краешком. Блины позже печь начнём.

Три вот теперь свёклу, гваздайся. Приедет Лерка, а она с такими руками. Хоть в рукава прячь, будто мёрзнешь. Ведь он приедет? Не может не приехать. Не день рождения всё-таки, похороны.

Появления Лерки Марина ждала с нарастающим страхом. Внутренняя паника, вызванная мыслями, что постарела, подурнела, что, как всегда раньше, не сможет вести себя естественно, ширилась, заполняла сознание, душу. Ожидание бывает радостным, когда оно смешано с предвкушением чего-то хорошего. В таком случае от ожидания больше положительных эмоций, нежели от самого события. А если хорошего ждать не приходится? Если впереди подстерегают разочарование, стыд, неловкость, очередной пример собственной незначительности? Тогда ожидание утомительно, мучительно до крайности. Ты дёргаешься, нервничаешь, мысли мечутся перепуганными зверьками. У Марины давно слегка дрожало под коленками. Чем ближе маленькая стрелка старинных настенных часов подбиралась к цифре "два", тем больше тряслись руки. Она настолько погрузилась в свои мысли и переживания, механически выполняя хорошо знакомую работу, что вздрогнула от слов незаметно вошедшей в кухню тёти Вари:

— Чеснок вот здесь, Марин, в майонезной банке. Он готовый. Тебе только в свёклу его положить. И не соли свёклу, пожалуйста. Майонез взяли оливковый, достаточно солёный сам по себе.

— Хорошо, тёть Варь, — кивнула Марина, тут же решив про себя непременно тайком чуть-чуть посолить, вкуснее будет.

— Я тебе кофе приготовила, — тётя Варя уходить не собиралась, держала в руках большой бокал, от которого шёл парок. Она ещё пару часов назад перетащила с кухни в маленькую комнату электрочайник, чашки, чай, кофе, сахар, хлеб, кое-какие мелочи. Не хотела на кухне колготни.

— Со сгущёнкой кофе. Выпей, передохни немного. Скоро Татьяна подъедет, одна наша родственница, ты её не знаешь. Она поможет, она обещала.

Марина вздохнула. Она не любила горячий кофе. Кофе с молоком, тем более со сгущёнкой, терпеть не могла. Не нравились ей большие бокалы и кружки. Кофейные чашечки должны быть маленькими, изящными. Но промолчала. Отложила тёрку, сполоснула руки, села к столу, приняв от тёти Вари "лохань", как мысленно называла подобные ёмкости.

— Мариночка, — тётя Варя, смущаясь, отвела взгляд, пальцем потёрла застарелое жёлтое пятно на сером пластике столешницы. — Тут вот какое дело... Народу много собирается, особенно со стороны...

Марина встревожилась, видя нерешительность обычно уверенной в своих словах и поступках женщины. Приготовилась выслушать просьбу уехать сразу после отпевания, так и не встретившись с тем, с кем не виделась больше двадцати лет. Надо, значит, уедет, значит, опять не судьба.

— Ты кофе-то пей, пей, он хороший, сладкий. Оля всегда такой любила.

Любила. Господи, Ольга даже макароны сахаром посыпала. И хлеб с маслом. Этого Марина забыть не могла. Да и как забудешь? Они продолжали встречаться, перезваниваться. В основном не по Ольгиной инициативе. До сих пор считали себя лучшими подругами. По старой памяти, не более того. Собственно дружбы давно не существовало.

— К тебе непременно с вопросами полезут, — тётя Варя решилась таки сказать прямо, — пьёт ли Валера. Ты всем отвечай, что не пьёт. Он же и в самом деле не пьёт.

Марина поперхнулась несчастным кофе со сгущёнкой. Полезла в карман за сигаретами, передумала. После покурит. Уйдёт тётя Варя из кухни, тогда можно подымить в полное удовольствие, без занудливого "ты так много куришь, тебе бросать надо". Мать Лерки слишком многого от неё хотела. Обе прекрасно знают: Лерка пьёт как сапожник. Ольга каждый раз жаловалась подруге, что с братом сладу нет. Наверное, все признаки пьянства Валерия налицо. Точнее, у него на лице. Не зря же Ольга сокрушалась: "Такого любить?! Ты с ума сошла! Он ведь теперь "синяк" настоящий". Получается, тётя Варя просит её врать всем бессовестно. Врать Марина не умела никогда. Пробовала многократно — не получается.

— А выглядит плохо, — тётя Варя, словно мысли у собеседницы прочла, — потому что нездоров. С почками у него проблемы.

Хорошо, если с одними почками. С печенью, говорят, при алкоголизме так же неприятности случаются. И с сердцем. И с мозгами. Эх, Лерка...

Тётя Варя выжидательно, почти умоляюще смотрела на Марину. И та не выдержала, кивнула.

— Хорошо, тёть Варь, постараюсь.

Дождалась, пока удовлетворённая согласием Леркина маман покинет кухню, и полезла в карман кардигана настоящей козьей шерсти за сигаретами. Кардиган утром вместо пальто надела и до сих пор не сняла, подмерзала немного. Почему, спрашивается, куртку не взяла? Очень хотелось выглядеть красиво, модно. Для него. Или для себя? Глупая девчоночья мечта встретиться с Леркой и пусть увидит, какая она умная, красивая, со вкусом одетая, пусть пожалеет о своём выборе, глупая мечта эта задержалась в ней на целых двадцать лет. Судьба не давала шанса встретиться. Давно пора было смотреть вперёд, не назад, не питаться воспоминаниями, словно хлебом насущным. Ольга ей все бока пропилила. Подружка драгоценная знала в жизни толк. Двух супругов поменяла. В свободные периоды партнёров перебирала, пробуя на вкус, не хуже Клеопатры. Ныне третьего мужа изводила. Ей ли не знать, как себя вести правильно? Будет что на склоне дней вспомнить. Марина правильно себя вести не могла, не хотела. Ей доставало одного мужа и одной несостоявшейся любви. Почему, собственно, несостоявшейся? Невзаимной — это да. Без ответного чувства. Зато её собственная любовь состоялась полностью. С отказом от надежд, с ни чем неизмеримым счастьем редких встреч, с подвигом отречения от любимого.

Она не помнила точно, сколько ей было лет, когда, катаясь с горки на ящике из-под молочных бутылок, столкнулась с мальчиком старше себя года на два-на три. Не просто столкнулась, сбила мальчика с ног, опрокинула в сугроб. Он вынырнул из взбаламученной снежной перины, сердито глянул на неё. И Марина увидела два больших-пребольших чёрных глаза, переполненных праведным гневом. Увидела длинные, опушённые снежной пылью чёрные ресницы, чёрные же брови. Ничего больше. Зрелище поразило её. Куда-то пропала шумная ватага друзей-приятелей, задорно визжавшая, оравшая, швырявшаяся крепкими снежками, сталкивавшая свои ящики из-под бутылок, чтобы устроить гром, звон и кучу малу. Пропали дома, деревья в белых шубах и шапках, прохожие, неодобрительно оборачивавшиеся на детский гвалт. Пропал ясный морозный день с высоким, холодной синевы небом и бьющим в глаза солнцем. Только огромные чёрные глаза с длинными ресницами. На белом лице. Да над глазами узкими ровными ленточками чёрные брови. Чёрное на белом. Красиво до невозможности. Марина смотрела, смотрела...

— Умней ничего не придумала? — ворчливо буркнул мальчик, невольно разрушая очарование минуты. — Прежде, чем на ящик лезть, научись сначала.

Встал, отряхнулся небрежно. Пошёл наверх, в горку. Надо же, носом в снег не сунул, подзатыльник не отвесил. Марина заворожено смотрела ему вслед, продолжая сидеть рядом со своим ящиком. Она знала, что мальчика зовут Валерой, что он приходится внуком тёте Пане из 56-ой квартиры. Сколько раз они сталкивались в подъезде, на улице. Как же она раньше его не разглядела? Его младшая сестра Оля была ровесницей Марины, нередко просилась в игры и развлечения дворовой компании. Её не слишком жаловали. Когда примут в игру, когда — нет. По настроению. Больно домашней казалась девочка. Туда ей ходить нельзя, этого делать неположено. При словах "придурок", "уродина" Оля обмирала. Вовремя отправлялась обедать, никогда не пыталась канючить: "Бабуль, я ещё немного погуляю, ещё пять минут". Кому интересно с такой играть? С памятного на долгие годы морозного зимнего дня Марина взяла Ольгу под своё покровительство. И шёл им тогда десятый год. Или одиннадцатый?

Свёкла была слегка подсолена. Заранее. Чтоб потом тётя Варя с тётей Надей не заметили, как Марина портит продукт. Кофе, испоганенный сгущёнкой, благополучно вылит в раковину и "лохань" добросовестно вымыта.

Приехал батюшка со служками. Или как там, с причтом? Он басил в прихожей, что-то объясняя встречавшим. Звуки его голоса показались Марине густыми, тягучими. Значительность проскакивала в интонациях. Марина не удержала любопытства, выглянула. Смотрела поверх чьих-то голов в чёрных платках. Священник был молодым, интересным мужчиной. Русоголовый, с наивным детским выражением ясных глаз. Мягкий, интеллигентный. Это хорошо. А то такие "фрукты" среди них иногда встречаются — упаси, Господи!

Батюшка прошёл в ту комнату, где стоял гроб. На диване расстелил кусок тёмной ткани и начал на нём раскладывать разные принадлежности, названия которых Марина не знала, догадывалась только: кадильницу, требник, ещё что-то... Дальше посмотреть не удалось, потому что наконец объявились Ольга с мужем. Они сперва пошли к гробу — проститься, затем начали перетаскивать с улицы, из машины лотки с нарезанными уже хлебом, холодцом. Марина принимала лотки, на ходу отрывисто спрашивала:

— Ты чего так поздно?

— Сначала моя инспекторша позвонила, оказывается, мы в последний раз не все документы предоставили. Уволю бухгалтера к чёртовой матери.

— Бухгалтер-то чем провинился?

— А кто, по-твоему, должен за всеми бумажными изменениями следить? Я, что ли?

— Ладно, не бухти. А потом?

— Потом у этого козла машина гавкнулась.

— У какого козла? У твоего мужа?

— Не-е, Валерик не при делах.

По удивительному совпадению третьего мужа Ольги звали так же, как и её брата. Иногда возникало подозрение, что не по случайному совпадению, что Ольга подсознательно искала себе мужчину, хоть чем-то напоминающего любезного душе братца.

— А-а-а... — Марина понимающе кивнула, будучи немного в курсе бизнеса подруги. — Этот молдаванин. Гриша, кажется?

— Да нет. Мы ещё одну хлебовозку взяли. И ещё одного водилу, — Ольга села на табурет рядом с составленными на полу штабелем лотками. На подоконнике свободного места для лотков не оказалось. — Представляешь, он, сволочуга, запойный на самом деле. А божился нам, что капли в рот не берёт, тварь...

Марина промолчала. Пока Ольга делилась проблемами, возникшими из-за нового шофёра, прихохатывая, описывала свою воспитательную методу, Марина всё больше расстраивалась. Её коробила манера подруги подбирать наиболее грубые выражения, материться не к месту, употреблять жаргон бомжей и уголовников. Не верится прямо, что в детстве Оля от мало-мальски грубого слова в ступор впадала. Как из-под родительского крыла выпорхнула, так и понеслось... Будто с цепи сорвалась. Огорчало Марину и наплевательское отношение подруги к ближнему. Редкостной концентрации эгоизм у человека наблюдался. Для одного брата исключение всегда делала. Но сейчас... ведь умерла бабушка Ольги, в соседней комнате на столе лежит. Неужели возможно в такой день о бизнесе думать, прихохатывать, неужели ни одной слезинки не найдётся, ни одного словечка по скорбному поводу? Или же это нервное?

— Слушай, я тут клёвый анекдот подцепила. Сегодня ночью в преферанс дулись, ну, мы всегда по пятницам, ты знаешь. Так вот, один баклан рассказал.

Нет, вряд ли нервное. Ольга ночью в преферанс "дулась". Действительно, по пятницам у неё обычно знакомые собирались пулечку расписать. Не отменила сборище, поганка, по устоявшейся традиции в карты играла. Сама Марина в эту ночь тоже не спала. Маялась, с боку на бок ворочалась, о тёте Пане думала, её последний день рождения вспоминала. И просто вспоминала. Как однажды они с Ольгой, лет им по пятнадцать тогда было, уехали аж в Тимирязевский парк, побродить по тропинкам. Зачем, спрашивается, когда Царицыно в трёх шагах? А так, интереса ради. И погуляв, неожиданно набрали много грибов: сыроежек, лисичек, свинушек. Сколько удивлялись потом — надо же, в городском парке грибы! — сколько радовались. Тётя Паня из добычи им суп сварила, картошки с грибами нажарила. Картошки на раз получилось, а вот супчик они три дня ели. Марину специально к обеду звали. Она с собой какие-то продукты несла типа сыра, колбасы, котлет. Мать всучивала. Мол, неудобно с пустыми руками идти. Тётя Паня продукты не брала, назад возвращала. И те три дня кормила девчонок отдельно от Лерки. Он хмыкал, посмеивался. Но и завидовал слегка. Через неделю на запруде в рыбхозяйстве наловил с друзьями карпят зеркальных. Небольшой вышел улов на большую компанию. Запруда-то двумя сторожами охранялась. У сторожей, как заведено, ружья, солью заправленные. Но тогда пару дней Ольга с Мариной любовались, как мальчишки уху потребляют. Смешно получилось. Тётя Паня притворялась сердитой, ворчала, заставила парней рыбу чистить. А сама, Марине со стороны хорошо видно было, посмеивалась добро. Вот бы вернуться в те лёгкие, светлые, беззаботные времена.

— Прикинь, там старух набежало — до этой самой матери. Все в чёрном. Все вредные, все командуют, мать их. Туда не встань. С этой стороны не подходи. То не говори и то не делай, — Ольга поднялась, потянулась, зевнула сладко.

— Да тебе-то что? — удивилась Марина, выныривая из воспоминаний.

— Хорошо некоторым рассуждать. Ты можешь вообще нос из кухни не высовывать. А я возле бабки стоять должна, в первом ряду. Хотела с ней проститься по-людски. Не дали. Стань здесь, целуй сюда, перекрестись, отойди, подход не загораживай, — передразнила Ольга неведомых Марине старух нарочито скрежещущим голосом. — Пока они здесь, в доме и не покуришь.

— Да? — расстроилась Марина. — А я хотела...

— На лестницу иди, — посоветовала подруга. — Успеешь до отпевания. Потом у этих мегер хрен выйдешь. Загрызут. Если батюшка по полной программе отпевать будет, то не меньше часа, а то и больше стоять придётся.

— Сколько? — ужаснулась Марина. Никогда раньше ей не приходилось выстаивать церковную службу. Она думала вместе с Ольгой находиться в первом ряду. Имела право. Теперь желания переменились. Надо в дверях место застолбить. Вдруг выйти захочется?

— Иди, иди, поторапливайся, — подтолкнула Ольга.

Марина сняла фартук.

Отец ушёл вперёд. Нервничал. Боялся к службе неприлично опоздать. Чёрт ли в этом отпевании нормальным мужикам? Без попов бабуля в раю окажется. Всей своей каторжной жизнью заслужила. Почти век на этом свете горб ломала. Ну и опоздают они с отцом, не велика потеря. Валерий останавливался чуть не каждые десять шагов. Много лет здесь не был, но его узнавали. С одним старым приятелем надо поздороваться, перекинуться десятком фраз, с другим. Странные ощущения накатили. Точно в юность вернулся. В ту, доармейскую, когда ни тебе забот, ни хлопот. Лето перед призывом хорошее случилось и памятным осталось. Они с Лёхой и Генкой до глубокой ночи сидели у входа в подвал на большом протекторе. От КАМАЗа, кажется. Его мелкие где-то надыбали, прикатили во двор. Днём эта мелочь протектор вместо батута пыталась использовать, по вечерам место старшим уступала. Парни в нём как в гнезде устраивались. Генка обычно магнитофон таранил, переносной, "Электроника-302". Слушали роллингов, битлов, спорили о всякой всячине, девчонок обсуждали: Таньку, Наташку, Маринку ту же. После одиннадцати часов то и дело кто-нибудь из соседей высовывался в форточку, ругался на шум, грозил родителям настучать или участкового вызвать. Смех, да и только.