Лилия в янтаре (полная версия)

Бокка оттёр заливающие глаза струйки и откинул мокрые волосы назад. Необычный для такого лета дождь моросил с самого вчерашнего вечера. Воевать в такую погоду — то ещё удовольствие. Даже воинские тренировки на городской площади превращались в сущее мучение Господне, что ж сказать о настоящей войне, с длительными переходами, ночёвками в поле, холодной и мокрой одежде, разбухшей сыромятной коже перевязей и конской сбруи, а так же негодной пище, едва прогретой в дымных кострах?

— Да, это я, — перед ним стоял один из порученцев Капитана Войны. Бокка не был с ним знаком лично, но видел несколько раз в окружении одного из трёх первых лиц города. В воинских играх порученец участия не принимал. Видимо, и в самом сражении его участие тоже не планировалось.

— Идите за мной, с вами хочет поговорить мессер Капитан.

— Один момент, — вмешался Гано. — Мы с моим другом не закончили разговор, весьма важный. Мне надо сказать ему несколько слов. Вы позволите?

— Не задерживайтесь, — порученец дёрнул щекой, но настаивать не стал. — У мессера Капитана много других дел.

Поскольку отходить в сторонку или отворачиваться тот даже и не подумал, Гано за рукав оттащил Бокку на несколько шагов.

— Я надеюсь, ты не станешь выдавать меня? — прошептал он, требовательно глядя в глаза.

— Ты с ума сошёл! — тоже шёпотом ответил Бокка. — Мы друзья и я не предам тебя даже если мне будет грозить смерть.

— А то, о чём я тебе говорил? О мессере Фаринате?

— Клянусь, от меня никто не услышит ни слова! Я не согласен с тем, что вы задумали, но не буду предавать ни тебя, ни... никого.

Гано зло покосился в сторону порученца.

— Зачем он зовёт тебя?

— Сейчас схожу и узнаю.

— Не нравится мне это. Почему сейчас? Почему тебя? Ты кому-нибудь что нибудь говорил?

— Да нет конечно, Гано. Ты с ума сошёл!

— Я не сошёл с ума. Этим ты бы мог купить себе полную реабилитацию. Не каждый устоит перед таким соблазном.

— Такой же соблазн есть и у тебя.

— Э, нет. Я хочу большего!

— Я тоже.

— Ну, и?

— Но не ценой предательства.

— Тебе всё-таки придётся сделать выбор, с кем ты. Но да ладно. Поговорим ещё об этом.

Бокка покачал головой. Предать свой город? Немыслимо.

Капитан был в сопровождении двоих из двенадцати членов своего Совета. Все трое наблюдали за воинской игрой и негромко переговаривались.

— Бокка дельи Абати, мессер Капитан, — оповестил своего патрона порученец, вызвав у Бокки невольную гримасу. И ведь не чернь — тощие пополаны в окружение Капитана Войны не попадут никогда — и должен иметь уважение к славным фамилиям. Но — нет, специально показывает презрение, подлец. Члены Совета бросили на него небрежные взгляды и отвернулись, продолжая свой разговор, словно сговорившись настроить Бокку против себя ещё больше, кабы то было возможно. Взгляд Капитана тоже не грел приветливостью. Тем не менее Бокка обозначил учтивый поклон — не стоит уподобляться невежам.

— Рад вас видеть, — разлепил губы Капитан, солгав в первом же слове. — Вы, надо полагать, знаете меня, так что в представлении нет нужды, не так ли?

— Ваше имя и должность мне известны, мессер. — не удержался Бокка.

— Не стоит дерзить, — скривился Капитан. — Право слово, не стоит. Я вызвал вас по делу...

— Вызвал? — вспыхнул аристократ. — Прошу прощения? Вы полагаете меня своим вассалом?

— Это — Фиренца, — презрительно бросил Капитан. — И до тех пор, пока стоит республика, тут нет и не будет ни сюзеренов, ни вассалов, как бы вам ни хотелось обратного. И — да, я вас вызвал. Сказал бы, что пригласил, но приглашение, от которого нельзя отказаться всё же вернее назвать вызовом. Или вы считаете, что в вашем положении вы могли отказаться? Нет? Ну и то-то же. Впрочем, могу оказать вам такую честь: если хотите, можете убираться ко всем чертям... Что вы на меня так уставились? Вызвать меня на поединок вам не по чину, так что нечего тут меня глазами жечь. Я-то хотел с вами обсудить кое-какие детали предстоящей кампании, думал, это вам будет интересно... да и небесполезно. Ведь, насколько я знаю, ваша семья лишилась поместий и долей в мануфактурах, всех доходов, и сейчас крайне нуждается? В цех вы тоже не записаны, что уже незаконно. Да, я знаю, что вы обращались с прошениями, но они так и не были удовлетворены, что делает вас, де юре, преступником. Это можно было бы исправить. Да и о вашем прошлом было бы забыто. По крайней мере очередной залог за жену и дочку, который вам нечем платить, точно будет отсрочен, а то и вообще ваше имя из залоговых списков уберут. Вы можете обрести доброе имя и перестать быть ничтожеством, лишь из милосердия не вырванном из тела коммуны... Ну что, будете слушать, или пойдёте?

Никогда доныне Бокка не знал, и думал, что и в будущем не познает такого же унижения. Его никто никогда так не оскорблял, и вряд ли повторение такого же возможно. Никогда до сих пор, даже судью, приговорившего Винче к смерти, Бокка не хотел убить так страстно и в оставшиеся ему дни или годы той же силы желание не найдёт достаточного места в его душе. Но этому его желанию совершенно невозможно было осуществиться. И дело даже не в том, что поединки с городским должностным лицом запрещены даже по истечении срока его полномочий, а потому, что и нападение на Капитана, и даже просто отказ означали бы смерть не только ему, но и Кьяре с Нанеттой. В первом случае на плахе, во втором — от голода, или так же на плахе, если он не найдёт деньги на уплату залога.

— Прошу прощения, мессер Капитан, — выдавил он, склонив голову. — Я был неправ.

[Год 1260. Август, 13. Повечерие]

— Меня зовут Симоне, Симоне Латини, мессер Бокка. Но вы зовите меня просто Симоне. Я так привык, — невысокий человек, едва старше Бокки, присел на сундук, служивший в том числе и лавкой. Одет он был вполне обычно, в тёмно-синее сюркотто и тюрбан, недавно вошедший в Фиренце в моду. В основном тюрбаны были популярны у женщин, которые украшали их ещё и длинными, до земли шлейфами, но и мужчины тоже были не прочь в них покрасоваться. — Я — личный секретарь мессера Фаринаты. К вашим услугам.

— Рад вас видеть, мессер...

— Симоне, просто Симоне. Ну, или сер Симоне, если вам так будет угодно. Секретарю и этого вполне достаточно.

— Но... а, впрочем, это ваше дело, сер Симоне. — Бокка махнул рукой, садясь в единственное тут кресло. Он, будучи в положении хозяина, предложил его своему другу, но Гано, пребывая в возбуждённом состоянии, предпочёл остаться на ногах и расхаживал по комнате. — Вина?

— Благодарю вас, не стоит.

— Гано?

— А? Ах, оставь! Не до того! Мы тут не ради пустяков. Я положительно до сих пор не могу поверить!

— В самом деле, — заметил Симоне. — Не перейти ли нам прямо к делу? Становится поздно, и наш визит для вашей несравненной супруги может быть не столь приятен, сколь для нас. Вы не против?

— Да я-то не против, только вот даже не знаю, о каком деле речь.

— Ну как же! — воскликнул Гано, всплеснув руками. — О чём ещё, как не о том, что ты мне сообщил третьего дня?

— Третьего дня?

— Да, Бокка, чёрт тебя дери! Тогда ты был назначен командиром конной стражи кароччо!

— Ах, вон оно что... Не всей стражи, а трёх десятков. И не назначен. Капитан только предложил мне эту должность.

— Вы её приняли? — уточнил Симоне.

— Я... — Бокка смутился чему-то. — Я не отказался.

— Ага! — торжествующе вскричал Гано и радостно потёр руки. Симоне только удовлетворённо кивнул. Бокка с непониманием, перерастающим в раздражение перевёл взгляд с одного на другого.

— Я не сомневаюсь, — сказал он. — Что эта приятная новость обрадовала Гано, поскольку любые изменения в моём положении только к лучшему, а благородный Гано ди Маганца мой друг. Но я удивлён, что человек, никогда доселе не слышавший моего имени, принимает беды моей семьи столь же близко к сердцу. Впрочем, такое сердоболие свидетельствует в вашу пользу, мессер Симоне, как о примерном христианине.

— Я, конечно, стараюсь быть хорошим слугой Господа нашего, — Симоне перекрестился. — Но, признаюсь, не всегда это у меня получается, не всегда. И хотя при виде сирых и убогих сердце моё омывается слезами и взывает к моему рассудку, заставляя его опускать руку в кошель за подаянием, рассудок обычно берёт верх, увы. К чему скрывать? — не сердоболие меня сюда привело, мессер Бокка, не сердоболие.

— А что же?

— Поиск справедливости.

— Что? Поиск справедливости? Здесь? Вы шутите?

— Ничуть. Вот если бы я был сердобольным, я бы вспомнил о безвинно убиенном отроке, вашем сыне, и посочувствовал вашему горю. Посоветовал бы искать утешения у Господа. Ибо Авраам, будучи искушаем, принёс в жертву Исаака, сына своего единородного [К Евреям 11:17], и сказано также: много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь [Псалтирь 33:20]. Вы пребываете в нищете? Ваша дочь умрёт с голоду? Укрепите сердце своё, сказал бы я вам. Очи Его зрят, его вежды испытывают сынов человеческих. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его [Псалтирь 10:4-5]. Что ж ещё? Сердоболие не предлагает ничего, кроме утешения. Я предлагаю воздаяние.

— Месть... — Бокка растянул губы в кривой усмешке. — Столько слов из Святого Писания, и вдруг месть... А как же "мне отмщение и аз воздам"? [Рим. 12:19]

— Желаете богословский спор, мессер? Извольте. А кто неправо поступит, тот получит по своей неправде [К Колоссянам 3:25]. Или вот такое: да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. Какой кто сделает вред ближнему своему, тем должно отплатить ему [Втор. 13:11]. Вот только к чему эта теософия? Не у меня убили сына. Не у меня отобрали всё имущество. Не моя жена втайне подумывает продать своё тело, чтобы накормить дочь... Что вы так смотрите? Разве ваша дочь не голодает? Ну так уверяю вас, что мать ради спасения своего ребёнка пойдёт на всё, а другого выхода у неё скоро не будет. Тем более она уже потеряла одного. Честь тут уже вторична... Кстати о чести. Вы, хотите вы этого или нет, СЛУЖИТЕ тем, кто является виновниками всех этих бед.

— Довольно! — не выдержал Бокка. — Как вы смеете упрекать меня!

— Простите, — Симоне сбавил напор. — Простите. Я не думал вас ни в чём упрекнуть. Вам достаточно горя и без моих упрёков. Я, как уже и сказал, предлагаю возмездие.

— Что вы хотите?

— Победы, — вмешался Гано. — Победы и мести. И теперь мы...

— Кто это мы? — перебил Бокка.

— Гибеллины, разумеется, — объяснил Симоне. — Под началом моего синьора, мессера Фаринаты.

— Гибеллины... — Бокка вздохнул. — Гвельфы... Всё это стало пустым звуком для меня. Я — фирентиец. Гвельфы, гибеллины, сегодня одни, завтра другие, всё меняется, а Фиренца остаётся.

— Фиренца достойна достойных правителей, а не этого отребья. — возразил Гано.

— Достойных правителей... Каждый полагает себя более достойным, нежели соперник, а в результате всего лишь умирают другие, и более ничего. Как вы проникли в город? — обратился Бокка к секретарю.

— Это несложно, — пожал тот плечами. — Осады нет, под стенами не стоит неприятель, купцам не возбраняется входить и выходить за ворота. А я поставщик красок из Милана.

— Ну да, ну да... А благоразумно ли было приходить сюда?

— А что такого? Сюда меня привёл ваш друг, а то, что вы с Гано друзья знают все, кому это интересно.

— Ну, да...

— Конечно, есть вероятность, что они ловят на живца.

— Это как?

— Предположим, они подозревают Гано в симпатиях гибеллинам. Тогда они назначают вас в охрану кароччо, о чём вы, как друг, разумеется, тут же ему сообщаете. Они этого и ожидают. Что делает Гано? Он предсказуемо связывается с... ну, например, со мной. Теперь достаточно проследить за ним, чтобы схватить меня и раскрыть гибеллинский заговор. Ну, а от меня много чего можно узнать.

— Хм...

— Или же, что лучше, продолжать следить теперь уже за вами, поскольку если после этой встречи вы не побежали в Барджелло, значит вы стали участником этого заговора.

— О-о-о!..

— И тогда вас лучше брать накануне битвы. Остальные соучастники в этом случае ускользают, зато из вас можно выбить всё, что вы знаете и сорвать наши планы, не оставив нам никакого времени на исправление.

— Но...

— Но всё это вряд ли. У меня есть люди и в Приорате, и Синьории, и во всех Советах. Если бы кто-то где-то что-то подозревал, они бы узнали. Нет этого ничего. Да и заговора-то как такового и не было до сего дня.

— Я не участвую ни в каких заговорах!

— Так и не надо, мессер.

— Тогда какие у вас планы? Что вам от меня нужно?

— Я вот тут как раз подумал, — Гано действительно выглядел озабоченным. — Что-то это назначение как-то действительно подозрительно. Они же знают, что Бокка гибеллин, пусть бывший, и назначать его в охрану кароччо очень странно. Почему же они пошли на такой риск?

— Какой риск? Мессер Бокка три года не давал никаких поводов для беспокойства или подозрений, ведя жизнь законопослушного горожанина. Даже казнь сына не подвигла его ни на малейшее возмущение против существующей власти. Возможно, они и понаблюдали за ним вначале, но если бы были опасения, его бы казнили, как многих других, не дожидаясь осложнений. Нет. Они поняли, что мессер Бокка озабочен только одним: благополучием своей семьи и более ничто его не интересует. Отобрав у него всё, они оставили его в покое. Теперь же, накануне войны, ситуация несколько изменилась. Фиренца обладает внушительным войском, но это ополчение. Наём кондотьеров дорог, да и Фиренца традиционно не верит солдатам, полагаясь на свои силы. А какие силы? Значительная часть рыцарей и воинов — у нас. У Фиренцы остались ремесленники. Пополане хороши на стенах, обороняя свои дома, но в наступательной войне с сомнительным исходом — нет. Опытный воин знает, что пред лицом бегущего на тебя врага единственный шанс выжить — это стоять щитом к щиту до конца, изо всех сил удерживая оружие в руках. Красильщик или ткач не таковы. На поле боя, стоит лишь неприятелю начать наступать, ремесленник не встанет насмерть. Нет. Он бросит копьё и щит и побежит, как в уличной драке. Такова их привычка. Они и на поле боя побегут, забыв, что битва — не драка, и спастись, забежав за угол, тут невозможно. Это уже не говоря об их способности командовать в бою. Нет, ну, конечно, от желающих стать гонфалоньером отбоя не будет, уже сейчас между Советом подеста и Синьорией началась грызня похлеще будущей битвы, а вот на командиров десятков ставить почти некого, если не считать немногих оставшихся рыцарей и бывших нобилей. Более того, пять сотен хорошо вооружённых ветеранов-копейщиков у них для обороны вексилиума есть, а столь же надёжной кавалерии — нет.

— Как это нет? — не согласился Гано. — Уж пару тысяч-то наберётся, одни Буондельмонти...

— Поболее, чем пара тысяч, — уверил сер секретарь. — Не менее трёх, если уж всех посчитать. Это так, но кто будет противостоять не каким-нибудь красильщикам, а самим германским рыцарям Манфреда на поле? Так что решение усилить гвардию сотней латной конницы вполне предсказуемо, поставив десятниками и полусотниками наиболее лояльных, а вот уже сотником будет, конечно, человек Капитана.