Лилия в янтаре (полная версия)

ЗДОРОВЬЕ 1 ТП/10 ТП

Чёрт, я же умираю!!!

— Да, да, я уже встал на путь истинный!

Альфонсо со вздохом покачал головой.

— Не знаю, сын мой. Я не уверен. Скажи, ты работал с еретиком и отступником Джиованни Россини?

— Да!

— Кто ему платил?

О! Кажется, мы добираемся до настоящих вопросов.

— Уберти! Уберти!

— Значит ли это, что Фарината дельи Уберти был главой заговора, заказывающим и оплачивающим услуги богомерзкого каббалиста, чернокнижника, и еретика Джиованни Россини?

— Да! Да!!!

Хреновы братья довольно переглянулись и Бартоломео зачеркал пером.

— С какой целью Фарината дельи Уберти заказывал услуги означенного чернокнижника?

Ну точно под Уберти копают. Я, по ходу, просто под каток попал. Выдавят из меня "показания", да и пустят в расход, чтоб потом не отказался, не дай бог. Сам по себе такой исход уже не казался страшным, по сравнению с тем, на что сейчас похожи мои переломанные ступни и лодыжки, и что будет если они опять сожмут тиски. От боли и безысходности сводило живот. Даже если бы каким-то чудом я остался жив, ходить бы я уже никогда не смог. Но жить всё равно хотелось. Тем более, что мне опять одиннадцать и нет никакого рака...

— С целью... распространения ереси и... убить папу... святейшество.

У тебя счас из-под пера дым пойдёт, Бартоломео.

— Что именно делал Россини?

— Оружие.

— Какое именно?

— Да всякое. Баллисты, катапульты, самострелы... — тут я вспомнил, что ни мои попытки честно рассказать всё, что мне известно со слов Уберти, ни эта самая "истина", о которой так разорялся Альфонсо, им и на пуп не сдались. Им надо накопать компромата на Уберти, и пока они не услышат от меня всё, что хотят услышать, не успокоятся. Ну, уж простите, синьор Уберти. И Платон мне не друг, и на истину мне плевать. Бодайтесь с инквизицией сами. — Он на всё оружие знаки наносил. Тайные. Каббалистические. И талмуд в полночь читал. Ещё синьор Уберти и мастер Россини вызывали демона, чтобы продать душу и получить тайный яд, который действует только на католиков. От этого яда на лбу проступает красная звезда, а в той звезде — серп и молот. И по этому знаку будут узнавать настоящих сынов церкви и папы...

— Почему — звезда? — остановил мой словесный понос Бартоломео. — Символ нашей церкви — святой крест.

— Не обращайте внимания, брат мой, — пояснил Альфонсо. — Мальчик лжёт. Он хочет нас отвлечь, усыпить наше внимание, и сбить нас с толку, завалив ложными сведениями. Ещё он хочет выиграть время и отдохнуть от боли.

— Вот как! Так он больший грешник, чем казался!

— Ничуть, брат мой. Ничуть. Это естественное желание каждого испытуемого на первых допросах.

Альфонсо подошёл ко мне и погладил по голове.

— Сейчас он ненавидит нас. Ему кажется, что мы — плохие, злые люди, и именно в нас причина его бед и его боли. В его несовершенной душе бушует желание хоть как-то навредить нам, хотя бы перед смертью. Он ещё не понял, что причина — зло в его, а не в чьей-то другой душе. Но он это поймёт, брат Бартоломео. Боль и страдания очистят его душу, и он поймёт, что мы любим его, и тогда он возлюбит нас и будет благодарить за это очищение, и примет Бога в сердце своём. Всё это будет. Не надо спешить. Что такое единорог, Ружеро?

И где только таких уродов моральных производят... Ну, я тоже тебе психоанализ могу произвести: тебе в детстве папка палец дверью зажимал, и девочка дала не тебе, а тому, кто тебе по ушам настучал.

— Животное такое, — я всё же решил не нарываться лишний раз. — Лошадь с рогом. Сказочная. Девственниц любит, — говорить было тяжело. Я с удивлением обнаружил, что плачу и всхлипы позорно прерывают мою речь. Боль билась в горло криком, который было трудно сдерживать.

Альфонсо улыбнулся.

— Нам известно про зверя. Но ведь я тебя спросил про то тайное оружие, которое изготовлял Россини, и которое он прозвал "Единорогом". Только не лги и не придумывай ничего про баллисты с тайными знаками.

— Да, если не лгать, то я не знаю! Да вам же плевать! Вам же только признания интересны! Так ну и пишите, что вам надо, я же подтверждаю! А меня пытать бесполезно: я память потерял. Там что-то случилось в лабо... в мастерской. Меня по голове сильно ударило, я чуть не умер. Даже не говорил несколько дней, сегодня только речь и вернулась, хоть кого спросите.

— И спросим, — кивнул Альфонсо. — Конечно спросим. Но сейчас спрашиваем тебя.

— Нет, если опять пытать будете, я, конечно, много чего говорить начну. Да только как тогда вы узнаете, что правда, а что нет? Я со всем согласен буду. Но вот рассказать про то, чего не помню, всё равно не смогу. Так что если вам действительно нужна истина...

— Фарината дельи Уберти расспрашивал тебя об этом оружии?

Ёксель-моксель! Ну конечно расспрашивал! В чем я тут же сознался. Как и в том, что и сам Уберти ничего нового от меня не узнал.

— Он спрашивал тебя об алхимическом составе?

Ещё бы! Тут Альфонсо стал совсем ласковым.

— Тебе нужно вспомнить, — он почти шептал мне в ухо. — Обязательно вспомнить этот состав, Ружеро.

— Да как же я его вспомню, брат Альфонсо...

— Отец Альфонсо для тебя, сын мой, — поправил он меня.

— Да хоть дед... простите. Отец Альфонсо. Как же я его вспомню, коли я его и не знал, может никогда?

— А, может быть, всё же знал? — покачал он головой.

— Может, и знал. Да только откуда я знаю, знал или не знал, если я не помню про это ничего? Э, эй! Будете опять кости ломать, так я без остановки что-нибудь говорить буду, я боли не хочу, да только всё одно неправда всё будет, а вы поверить можете. Так я вам сразу говорю: всё что под пыткой скажу — совру. Оно вам надо? Вы ж не узнаете, пока не проверите, а как проверить-то? Вот и получается, что смысла меня пытать нету.

— Это только так кажется, Ружеро. — улыбнулся он моей наивной логической ловушке. — На третий, пятый, может десятый день, ты поймёшь это сам. Сейчас ты еще не полностью тут. Часть твоей души еще в том мире, где нет ни боли, ни страха. Эта часть еще живет надеждой, что вот-вот — и боль уйдет, все страшное кончится, и ты опять заживешь прежней жизнью. Ты еще не понял, что этого уже никогда не будет и ничего не вернется. Никто не придёт за тобой и не заберёт тебя отсюда. Никогда. И твои мучения не кончатся. Никогда. И вот когда ты окончательно потеряешь всякую надежду, когда всё на свете, кроме одной минуты, одной секунды без боли потеряет всякое значение, когда твоя душа освободится от всех и всяких обещаний, клятв, привязанностей, дружбы и любви, когда сами понятия чести, верности, и даже добра и зла утратят всякий смысл и превратятся в пустое сотрясение воздуха, когда ты возненавидишь своё собственное тело, приносящее столько мучений и начнёшь мечтать о смерти, пусть даже самой мучительной, вот тогда ты будешь готов сказать всю правду. Поверь мне, Ружеро, так и будет. Нам надо только подождать. Нам ведь некуда спешить. В нашем распоряжении — вся вечность, созданная Господом. А сейчас продолжим, брат Бартоломео. Испытуемый слишком долго отдыхал от боли. Так он может забыть о ней, а этого допускать нельзя.

Клик, хрусть, треск. Чёрная, пластилиновая боль взорвалась, брызнула раскалёнными стеклянными осколками, обернулась ярко-жёлтой змеёй и ударила изнутри в затылок, отчего глаза мои лопнули, как рыбьи пузыри, и потекли кислотным дождём, а язык стал радугой в в солёной и шершавой пустыне..

ЗДОРОВЬЕ: 0 ТП

iv.

[Год 1263. Август, 8. Вечер]

Ко мне Ты в милости явился,

Чтобы чрез смерть я возродился!

— Л. Дементьева

Раз — и боль прошла. Совсем. Темнота, но я в сознании. Под спиной — не твёрдый пыточный стол, а что-то более мягкое. Перед глазами проплыли малопонятные строчки.

ВНИМАНИЕ! ВЫ (?????????). В СВЯЗИ С ТЕМ, ЧТО ВЫ ПОТЕРЯЛИ ВСЁ ЗДОРОВЬЕ, ВЫ (????????).

(????????!!!)

(??? ????)

(????? ?? ???? ?????!!!)

(??? ????)

ВНИМАНИЕ! ОБНАРУЖЕНА КРИТИЧЕСКАЯ ОШИБКА. ФУНКЦИЯ АРХИВИРОВАНИЯ ДАННЫХ НЕДОСТУПНА. НЕВОЗМОЖНО ВЫПОЛНИТЬ ДЕЙСТВИЕ. АВАТАР ПЕРЕНЕСЁН НА ТОЧКУ ПРИВЯЗКИ.

И невидимая милашка с сексуальным голосом:

— Внимание, нет соединения с удалённым клиентом. Поиск соединения прекращён по требованию пользователя 17.157.628.433.999.212, дата и время запроса зафиксированы: 33.12.56.18.93. Поиск стартовой локации. Oшибка в стартовой локации. Локация обнаружена в зоне последней привязки. Обновление стартовой локации невозможно, критическая ошибка в считывании стандартных координат. Обновление невозможно. Невозможно выполнить протокол. Рекомендуется срочно обратиться к администратору. Ошибка обнуления. Обновление статистики. Выполнено с ошибками. Обновление логов. Выполнено с ошибками.

Альфонсо молчал, Бартоломео тоже, станок не скрипел, кости не трещали, в комнате кто-то ощущался... я рискнул открыть глаза...

— Он очнулся! Ружеро очнулся! — тонкий визг ударил по ушам. Бьянка пулей вылетела из комнаты, где я очухался в первый раз. — Мама, мама! Ружеро очнулся!

Если бы не мои глюки, я бы считал, что моё тело по-прежнему ломают три садиста на пыточном столе, в то время как я витаю в счастливом небытии и смотрю мультики, что, к сожалению, не будет продолжаться слишком долго и вот-вот я очнусь и всё начнётся по-новой. Да. Но глюки, парадоксальным образом, убеждали меня, что всё реально, что случилось какое-то чудо, и я перенёсся обратно в дом тётки Пеппины. И это случилось хрен его знает как. Терял я сознание, или нет? Кто-то может подумать, что уж такую-то вещь как потерю сознания не заметить нельзя. Тут я вам авторитетно скажу: хренушки. Ещё как можно. Тогда, если я терял сознание — всё в порядке. Люди Уберти нашли убитого пацана-слугу (а может наружка и не теряла нас из виду и сразу цаппу нажала), проверили дом Пеппины, не нашли меня, пришли к выводу: меня похитили. Кто? Тут, судя по всему, у Уберти не слишком много вариантов. Он в очень тёплых отношениях с инквизицией, а значит с церковью. Ибо та её передовой отряд. До того тёплых, что те не останавливаются перед убийством, чтобы нарыть на Уберти компру. Плюс их интересуют вполне практичные вещи, как то: тип и ТТХ новейшего оружия, разрабатывающегося в КБ Россини, а также формула другого, химического оружия номер два, либо же компонента оружия номер один, либо же топлива к чему-то ещё за номером три. Тогда спецура Уберти шерстит засвеченные окрестные точки, типа церквей, монастырей, и поповских хаз, где могут быть подвалы, внезапным массированным ударом выносит охрану, подавляет локальные остатки сопротивления, меня аккуратно упаковывают в лубки, на носилки — и домой. Финита ля комедия. Наши опять победили. Почему обо мне так заботятся, вплоть до вооруженного конфликта с такой серьёзной структурой, как инквизиция? Ну, во-первых, та сама начала конфликт и Уберти, по идее, уже нечего терять. Во-вторых, это не ради меня, а ради той информации, которой, по их мнению, я располагаю. Противники (с одной стороны церковь, с другой... фиг его знает) уже на пороге открытого столкновения и это оружие, по мнению обоих сторон, явно способно склонить победу на их сторону. Информация о нём настолько важна, что мне впору обделаться от страха, ибо то, что знал Ружеро — а все уверены что так оно и есть — мне абсолютно неизвестно, но поверить мне никто не поверит. Думаю, что и синьор Уберти вряд ли будет долго терпеть.

— Очнулся бездельник' вот ведь какое счастье, что этот дармоед не отдал свою никчемную душу Богу... Видно, и даже Создателю, святый Иисус, она не нужна...

Однако же в этой теории были серьёзные изъяны. Первое: меня в таком случае обязательно должны были доставить к Уберти или в любое другое тайное и/или безопасное место, но уж никак не назад к Пеппине, откуда меня опять с лёгкостью извлекут на счёт раз. Второе: пусть не из гуманных, пусть из самых меркантильных соображений, мне должны были оказывать первую мед помощь и рядом хоть кто-нибудь обязательно крутился бы, помимо Бьянки. Бьянка за первую помощь ну никак не сойдёт. В первый-то раз — ладно, все, в том числе Уберти, были уверены, что я уже не жилец и тайн не говорец. Но теперь-то! Думаю, Уберти бы сам не поленился убедиться, что со мной теперь всё в порядке. Наконец третье, и последнее: голова и левая сторона груди и рука стянуты повязками, как и первый раз, это да, но никаких лубков на ногах я не чувствовал и шевелились они свободно безо всякой боли!

Бьянка влетела обратно в комнату первой, за ней вошла Пеппина.

— Дай-кось гляну, — проворчала тётка, наклоняясь ко мне. — И вправду очухался, ишь как глазом зыркает. Голова-то небось, болит-то, а? Ну? Чего молчишь? Чего молчишь, говорю? Или онемел что-ль?

А вот это, по-моему, четвёртое. Ибо дежавю. И опять ничего не понять... Ну-ка, про себя:

— Открыть панель обмена... Настройки... Язык... Ну, давай этот тосканский....

— ВНИМАНИЕ! ПОКА ВАМ МОЖЕТ БЫТЬ ДОСТУПЕН ТОЛЬКО ОДИН АКТИВИРОВАННЫЙ ЯЗЫК. В СЛУЧАЕ СМЕНЫ ЯЗЫКА ПО УМОЛЧАНИЮ, ДАЛЬНЕЙШИЕ ИЗМЕНЕНИЯ БУДУТ НЕВОЗМОЖНЫ ДО ДОСТИЖЕНИЯ ЗНАЧЕНИЯ ИНТЕЛЛЕКТА 20. ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ ИЗМЕНИТЬ ЯЗЫК? ДА/НЕТ.

— Ружеро, не молчи! Ружеро, ну!

Вот те и раз! То есть, если итальянский выберу — русский забуду? Я, честно говоря, опять уже не уверен, что это просто глюки. Не знаю, что тут творится, но, на всякий случай приму правила как есть, а разбираться буду по ходу дела. Ну, и, конечно, родимым русским придётся пожертвовать. Вряд ли он мне тут скоро понадобится. Тем более, как было сказано, от него только шесть процентов осталось, каким-то макаром.

-Дa!

— Бьянка, не тряси его, вишь больно ему. Речь ему, видать, отшибло. Как бы память не потерял. Да и то — чудо, что жив остался. Мессер дель Гарбо, чудесник божий, а не врач, во всей Тоскане лучше не найти, и тот сказал, что отойдёт к утру. Это ж надо, самого мессера дельи Уберти врач этого никчемуху лечит!

Есть контакт. Опять всё понимаю. Ну, раз понимаю, то смысла молчать нет.

— Мне уже лучше, спасибо, тётушка Пеппина, спасибо, Бьянка.

Не знаю, что такого я сказал, но отчего-то их это здорово поразило. Во как застыли, Бьянка так буквально с открытым ртом.

— Когда меня сюда принесли? Доктор Гарбо и Симоне уже приходили?

Пеппина, ещё не отошедшая от непонятного мне ступора, покачала головой:

— Никто не приходил. Как утром тебя принесли из мастерской этой безбожной, так и лежишь....

— Из мастерской? — не понял я. Вот те раз. Мастерская — это, ясно дело, мастерская Россини. Только когда это я успел там оказаться?

— Из неё, окаянной, откуда ж ещё? Тебя разве где в другом месте найдёшь? Всё там. Ни помощи, ни толку от тебя в доме, непутёвый. Что вы там умышляли, хотела бы я знать, что Господь такой гнев свой явил, что и от мастерской этой камня на камне не осталось, и мастер Россини сам сгинул так, что и похоронить-то нечего, и в округе посуда побилась... а тебя вот пощадил Господь. За малолетство твоё, не иначе.

Камня на камне не осталось? Стёкла побились? Ой, что-то знакомо звучит гнев господень. Как бы не в тротиловом эквиваленте он измерялся. Динамит тут ещё не изобрели, конечно, а вот порох... Когда в Европе появился порох? В 12-м веке или в 13-м? Не помню. Может, именно над этой секретной алхимией работали Россини и его малолетний помощник Ружеро? Ну, тогда мне есть, чем порадовать Фаринату Уберти! Точных пропорций я не знаю, но это дело наживное. Главное — компоненты черного пороха в нашем веке не были известны разве что принципиальным блондинкам. Вот только какая именно селитра должна быть — калиевая, или натриевая? Фиг с ним, разберёмся. Лишь бы достать их обе. Но это потом, сейчас интересно, почему Пеппина говорит так, будто мастерская взлетела на воздух чуть ли не только что.