Скрип. Вздохи. Что-то тихое и неразборчивое глухим мужским голосом.
Алина недоуменно поморщилась и открыла глаза. Темнота расцвела бархатными тенями и отступила перед ночным зрением — и принцесса, едва не пискнув, зажала себе рот рукой.
Прямо напротив нее, на узкой деревянной кровати лежала женщина, вцепившись пальцами в простынь и жарко выгибаясь ягодицами назад. А над ней, вжимая ее в постель и судорожно дыша, двигался профессор Тротт. Лицо его было незнакомым, диким, крылья нервно подрагивали и глаза светились зеленью. Но смотрел он не на женщину. А на нее, Алину.
Ее словно ледяной плетью полоснуло. Взгляды их встретились — и Тротт дернулся, прошептав какое-то отчаянное ругательство, оскалился, запрокидывая голову и зажимая рот своей женщине — точно как у Алинки — и застонал уже в голос, вбиваясь ожесточенно, грубо. Лицо его исказилось, и Алина зажмурилась от страха, услышав тяжелый, рваный стон — и сорвалась с места, к двери, выбежав в темный двор.
Ей было так стыдно, что щеки горели, и тело было слабым и горячим почти до болезненности.
Максу потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя от оглушающей экстатической хмари — и еще несколько, чтобы натянуть штаны. Далин села на кровати, испуганно поводя головой:
— Охтор, я виновата?
— Нет, — бросил он, направляясь к двери. — Не бойся. Одевайся и иди к детям.
Он нашел Алину у дальнего сарая — принцесса сидела прямо на земле, спрятавшись за колодой с дождевой водой: колени прижаты к груди, крылья закрывают голову и плечи. По мере того, как Макс подходил ближе, она все ниже опускала голову и все сильнее обхватывала себя крыльями, вжимаясь в деревянную стену.
Тротт остановился, молча глядя на нее. Его отпускало — и наваливались и облегчение, и раздражение, смешанное со злостью и тяжелой гадливостью по отношению к себе. Разгоряченное тело, которое еще потряхивало от недавнего удовольствия, холодило ветерком. Принцесса сопела себе в коленки, в чертовы царапающие его коленки, не поднимая глаз. На секунду подняла руку, потереть мокрую щеку — и в промежутке меж крыльями мелькнуло ее лицо — зажмуренные глаза, закушенная нижняя губа. Макс беззвучно выругался. Естественно, она испугалась.
— Хорошо, что вам хватило ума не убежать со двора, — сухо проговорил он совсем не то, что собирался.
Принцесса засопела так зло, что казалось, она сейчас вскочит и набросится на него. Ладони в кулаки она, во всяком случае, сжала. Макс поморщился, прошелся туда-сюда мимо нее, не понимая, как объяснить все, чтобы не напугать еще больше. Рассказать про кровный поиск? Про обостренные инстинкты и что это пройдет? Как объяснить то, что у самого вызывает недоумение и неприятие?
Он остановился, вздохнул...
— Пойдемте в дом, ваше высочество, — голос прозвучал раздраженно и глухо. — Неразумно здесь сидеть.
Сопение стало совсем уж угрожающим, и Богуславская еще и отвернулась в сторону, всем видом показывая, что разговаривать не собирается и никуда не пойдет. Плечи ее были опущены, и сама она казалась такой маленькой и невинной, что Максу стало совсем тошно.
— Алина, простите за эту сцену, — слова давались тяжело. — Я не хотел вас напугать. Поднимайтесь. Заночуете в доме, я покараулю у двери. Вам ничего не угрожает, клянусь.
Спина ее чуть расслабилась, но принцесса с отчаянным мычанием зарылась лицом в руки и замотала головой.
— Алина, — настойчиво позвал он.
Принцесса снова застонала в ладони.
— Уйдите, лорд Тротт, — попросила она невнятно. — Мне так стыдно!
— Мне тоже, — буркнул он.
— ...мне теперь стыдно на вас смотреть, профессор! — продолжала она, не слушая его. — Я, — добавила она отчаянно, — наверное, никогда больше не смогу на вас посмотреть!
— Ну, — пробормотал он, чувствуя себя идиотом, — когда-нибудь наверняка сможете. Не сразу, конечно. Но поймите вы, вам нечего меня опасаться. Я вас не трону.
— Вы бы себя видели, — она передернула плечами. — Я думала, вы меня там прибьете! А я не хотела подглядывать! — сердито выпалила она и подняла блестящие зеленью глаза. —
Вам нужно было выбрать другое место, профессор! Если уж вы используете этих несчастных женщин!
Макс от облегчения привалился плечом к стене сарая. Слава богам, она ничего не поняла.
"Да она и не могла понять, — подумал он устало. — Девочка шестнадцати лет. Что она способна понять? Что не собирался этого делать, а потом уже и не мог уйти ни в какое другое место, потому что ее видел и хотел..?"
Он со злостью мотнул головой, сунул руку в бочку с дождевой водой и медленно провел мокрой ладонью себе по лицу, прогоняя непрошеные мысли.
— Я обещаю, больше этого не повторится, — сказал он сдержанно.
— Больше не будете делить с ними постель? — со странным глухим упреком спросила Алина.
— Не забывайтесь, Богуславская. Это вас не касается, — буркнул он.
— Не касается, — зло и звонко произнесла принцесса и дернула крыльями. — Спасайте, кого хотите, живите, с кем хотите!
— Что за приступ детской ревности, ваше высочество? — сухо поинтересовался Тротт. Алинка, задохнувшись от эмоций и яростно сверкая глазами, вскочила. Сорочка была ей до бедер, и Тротт отвел глаза.
— О чем вы? Я очень зла на вас, профессор, потому что думала — вы цивилизованный человек, ученый! А вы заставляете этих женщин обслуживать вас! Как рабовладелец!
Макс раздраженно посмотрел на нее.
— Они мне не рабыни, — резко ответил он. — Что за фантазии, Богуславская?
— Фантазии? — Алина гневно сжала кулаки. — Вы пользуетесь ими, когда хотите! Бедные... одна слепая, вторая почти немая! Как вы можете использовать их?
— Я никого не заставляю, — бросил он жестко.
— А они могут отказаться? — спросила принцесса свистящим шепотом. — Могут? Они полностью от вас зависят, от вашего расположения — и у них нет никакой свободы выбора! Да они и не откажутся — они ноги вам готовы целовать за то, что вы их спасли, и другой жизни не знают. Но то они, а вы? Человек другого мира, другой эпохи! Как вы вообще можете? Они и так несчастные! Я думала, это ваш дар-тени так поступает, но ведь вы тоже, тоже!
— Вы глупый ребенок, — раздраженно произнес Тротт сквозь зубы, — который сует нос в отношения взрослых. Вырастете, поймете. Если повезет, и вы выживете здесь.
— Я не ребенок, — проговорила она угрожающе и низко. — Запомните это, наконец! Мне через месяц семнадцать! И даже если я слишком мала, я способна понять, что то, как вы поступаете — это недостойно! Вы могли бы просто им помогать!
— В этом мире просто не помогают! — рявкнул он. — Да и в нашем это случается только в фантазиях романтичных девочек. За все всегда нужно платить!
— Вы и мне помогаете, — принцесса тоже почти кричала. — Так, может, и с меня потребуете такую оплату?
В течение нескольких секунд стояла мертвая тишина — в которой было слышно только злое дыхание Богуславской.
— Что за чушь вы несете? — процедил Тротт, зверея. Тон его стал ледяным — и он схватил Богуславскую за подбородок, заставляя смотреть на себя, выругался очень грязно. — Что. За. Чушь. Вы несете? Разве я позволял себе... — он запнулся о понятную только ему правду и снова выругался, зло дернув головой.
Алина молчала, глядя на него широко распахнутыми глазами. Непонимающими. Сглотнула, опустила взгляд вниз — Макс остро почувствовал, что почти раздет и шагнул назад, убрав руку. Щеки ее начали краснеть, и в темноте румянец ощущался горячим, стыдным.
— Идите в дом, Богуславская, — тем же ледяным голосом приказал он. — Очень надеюсь, что наше путешествие не затянется. Вы уже надоели мне до чрезвычайности.
— Может, вам повезет, и меня убьют раньше, — с неприсущей ей ядовитостью проговорила принцесса. Голос ее дрожал от обиды, по щекам побежали слезы. — Вот тогда и освободитесь. От вашей надоедливой ноши.
— В дом! — свистяще и яростно повторил он. — Иначе, клянусь, я отнесу вас туда и запру. Как нецивилизованный человек и рабовладелец.
Принцесса зло фыркнула, вытерла щеки и задрала нос.
— Я не только смотреть на вас, я и говорить с вами больше не хочу, профессор, — звенящим голосом заявила она.
— Наконец-то я побуду в тишине, — процедил он. — В дом!
Далин в комнате уже не было. Принцесса, так и не сказав ни слова, сразу же легла на лавку, упрямо повернувшись лицом к стене и укрывшись рогожкой с головой. А Тротт поколебался, глядя на сбитую постель, но все же, подхватив подголовник и одеяло, пошел на крыльцо. Хоть так побыть в одиночестве и попробовать привести мозг в порядок, раз уж нет возможности закрыться в лаборатории и работать до изнеможения.
Он улегся на жесткие бревна крыльца и приказал себе спать. В тиши маленького ночного поселения слышно было, как ворочается на лавке Богуславская, и он отслеживал этот скрип, с ядовитым тяжелым недоумением наблюдая за собой. И, увы, заснуть ему никак не удавалось. Чувство вины и отвращение к себе вообще не очень способствуют засыпанию.
Алина начала вертеться на своем ложе, едва только профессор скрылся за дверью. В пустом темном доме было страшно, и ей представлялась всякая жуть — от лезущих в окно охонгов до ловчих императора, нападающих на поселение. Стены и потолок дома давили, начало казаться, что не хватает кислорода — так она привыкла, оказывается, к ночевкам под открытым небом. А Тротт оставил ее одну.
А ведь она хотела рассказать ему, что смогла залечить рану на руке. Рассказать, увидеть улыбку на непроницаемом лице, услышать сухое "превосходно, Богуславская". А теперь как заговорить-то с ним? С чужим, незнакомым лордом Максом, у которого совсем другая жизнь без нее, Алины, свой дом, своя история и две женщины!
Тут принцесса зажмурилась изо всех сил, даром что лежала с закрытыми глазами, и, раздраженно застонав, повернулась на бок и распахнула глаза.
Ей было чуточку стыдно, что профессор должен спать на крыльце. Хотя он наверняка ушел к своим оихар — и Алина сердилась и поджимала ноги к животу, скучая по временам, когда она ночевала рядом с Троттом. А как теперь быть? Если она все время теперь будет вспоминать увиденное? Да ладно спать рядом — как заниматься с ним, прикасаться, спрашивать о тысячах интереснейших вещей? Все теперь будет не так!
Алина сердито выдохнула и перевернулась на живот — в голове, как ни гнала она их, настойчиво вставали картинки чужой близости, звуки влажного соприкосновения тел, и щеки ее пылали от стыда и негодования, и тело наливалось тяжестью, истомой. Она с болезненным интересом отмечала непривычный физиологический отклик — и опять сердилась, и тайком, смущаясь, будто кто-то мог ее увидеть, касалась своей разгоряченной кожи и замирала, прислушиваясь к себе и почти засыпая. Ей было странно и страшно от того, что с ней происходит. Ни один любовный роман или романтический фильм не вызывал в ней такого волнения, а прочитала и просмотрела она их в подростковом возрасте десятки — страсть к познанию и здесь не давала ей покоя.
Крутились в голове и обрывки последнего разговора — и она маялась в полудреме, слишком возбужденная, чтобы дать себе отдохнуть.
"...приступ детской ревности... идите в дом...что за чушь вы несете?"
Принцесса обиженно фыркнула — и распахнула глаза, выныривая из полудремы. Было тихо и темно. Снова стало жутко от одиночества, и она зашмыгала носом, глядя на дверь. А затем тихо встала, на цыпочках прошла к двери и аккуратно приоткрыла ее.
Петли, казалось, заскрипели на всю округу, заставив ее замереть. Но на душе расцветало облегчение. Лорд Тротт лежал на крыльце лицом к двери и смотрел на Алину с усталым раздражением. Глаза его светились зеленью.
— Куда вы на сей раз собрались? — и голос его тоже был усталым и глухим.
— Никуда, — буркнула Алина, садясь на пол, прислоняясь спиной к косяку и обхватывая колени руками. — Мне просто страшно.
Глаза она закрыла. Здесь ей было спокойно.
— Как же вы все-таки мне надоели, — проговорил он с раздражением совсем рядом с ней и поднялся.
— Да, — грустно согласилась она, не открывая глаз. На душе было тоскливо. — Я знаю. Вы мне много раз это говорили.
Тротт открыл дверь, прошел мимо сидящей Алинки в дом и бросил на кровать подголовник и одеяло.
— Ложитесь, — приказал он. — И хватит метаний. Я еще надеюсь поспать этой ночью. У нас короткая передышка, скоро опять в путь.
Профессор ровно дышал на кровати напротив — и, несмотря на вернувшееся смущение, сейчас Алине засыпалось легче. Было совсем не страшно. Но погруженный в дремоту рассудок, привычный к анализу, подкидывал пятой Рудлог странные картинки и ощущения: утренние взгляды лорда Макса на ее мокрую сорочку, приятную тяжесть теплой куртки на плечах; Тротт, гладящий ее по щеке, Тротт, обнимающий ее крыльями — и его обнаженное тело и дикий взгляд, снова заставившие ее ворочаться. И его разозленное "Что за чушь вы несете?!". Почему-то понеслись воспоминания о том, как она сдавала ему зачет — и как волновалась, и как захватывающе это было и интересно — и как в ответ на ее вопрос, он ли помог ей с физкультурой, профессор тем же тоном процедил "Что за чушь пришла вам в голову?"
Алинка заморгала в темноту. Сердце билось как сумасшедшее — что-то важное сейчас промелькнуло в полусне, что-то волнующее и важное! — но осколки размышлений ускользали, никак повторно не собираясь в цельную картину, и она так и заснула, хмуря лоб и сердито кривя губы.
ГЛАВА 7
Медвежьи горы, Бермонт
Демьян Бермонт открыл глаза — в прозрачной и стылой горной ночи грохотали отдаленные взрывы и в ответ недовольно ворчали склоны, огрызаясь лавинами и камнепадами. Сын бога земли телом ощущал вибрацию породы под собой и, наслаждаясь этой мощью, спустил с походной койки ладонь вниз, на утепленный настил, над которым поднималась палатка — здесь, в местах силы, любое изменение откликалось всплеском энергии, бодрящим не хуже ледяной водички.
Взрывы прекратились, но его величеству больше не спалось. Снаружи выл ледяной ветер, трепля сдвоенное основание палатки — и крохотный погодный амулет, повешенный в центре, потрескивал, стараясь изо всех сил не пустить зиму внутрь. Демьян включил лампу — взгляд его упал на часы — четыре утра, — потом на стол, где лежало недописанное письмо Полине:
"...летом я отвезу тебя в старый лес на востоке. Там, у озера, стоит малинник, а в полдень пахнет так, что кружится голова. Нигде я не ел таких сладких ягод. А с твоей ладони они будут еще слаще..."
От их переписки так и пахло — летом и теплом, Полининой незлобливой смешливостью и радостной ее любовью к нему. Демьян, читая ее письма, каждый раз с тяжелым чувством удивлялся этому. И трепетал, и чувствовал благодарность, и оттого не стыдился старомодной ласковости своих слов. Главное, что Полине это нравилось.
"Я перечитываю твои письма по несколько раз, пока бодрствую, и улыбаюсь твоим нежностям", — отвечала она ему, и только мысль о ее улыбке заставляла жесткого медвежьего короля каждый день писать ей то, что вслух звучало бы слишком вычурно. Вблизи любовь часто неловка и нелепа, зато на расстоянии звенит по-особенному.
