В лесу он быстро нашел родник, положил принцессу на мхи и начал дрожащими от слабости и напряжения руками умывать ее. Прощупал ее раны, приказывая себе отстраниться от эмоций. Самое опасное — это сломанные ребра и, похоже, проткнутое легкое, и как это исправить с каплями силы и угасающим Источником, он пока не представлял. Еще раз набрал в ладони воды, еще раз умыл ей лицо, словно это могло убрать с него синяки и ссадины. Алина приоткрыла глаза, потянувшись за его рукой — и застонала, закашлялась.
— Не надо, не двигайтесь, — проговорил он, придерживая ее и поворачивая голову набок, чтобы не захлебнулась.
— Мне так больно, лорд Тротт... — шепнула она. Голос ее был лихорадочным, глаза блестели. На губах пузырилась кровь.
— Да, — сказал он сдавленно, потому что не знал, что сказать. — Я сейчас полечу вас, Алина. Все будет хорошо.
Она будто не слышала его и, кажется, не видела.
— Так больно... — прошептала едва слышно. Глаза ее снова закатились.
Тротт положил руку ей на ребра, попытался вытащить из себя крохи оставшейся силы. Под ладонью похолодело совсем немного — так и царапину не вылечишь, не то, что сломанное ребро. Макс отшатнулся, плеснул воды уже себе в лицо — мозг его перебирал решения и не находил их. Боги, боги... неужели нужно было спастись только чтобы потерять ее сейчас?
У него нет силы вылечить. Но ведь в ней тоже есть кровь Жреца. Есть же. Нужно только заставить ее использовать свои силы.
— Алина, очнитесь. Алина!
Глаза ее под веками дернулись, но она не ответила. Пощупал пульс — он бился редко, словно с неохотой, и она казалась все бледнее.
— Девочка... — он гладил ее по щеке, сжимал ладонь, — девочка моя хорошая. Взгляни на меня. Нужно немного помочь мне...
Она не реагировала.
— Богуславская! — рявкнул он тяжело — и принцесса вдруг открыла мутные глаза, посмотрела на него взглядом смертельно уставшего умирающего человека.
— У вас все хорошо, — сказал он с нажимом, удерживая ее взгляд. — Совсем легкие раны. Больше болит. Покажите мне, где болит. В районе ребер. Сосредоточьтесь на боли здесь, — он положил ей туда руку.
Губы ее скривились, по щекам потекли слезы. Голос был неслышимым.
— Н-не могу, лорд Тротт, — ее слов было почти не разобрать. — Тяжело. Больно.
— Надо, — уговаривал он ее, сглатывая сухим горлом. Он ничего не чувствовал под рукой. — Надо, Богуславская. Вы сильная. Сильная отважная девочка. Сосредоточьтесь. Я вылечу вас. Просто покажите мне, где лечить.
Она снова начала задыхаться, глаза ее закатывались.
— Нет, нет, Алина, нет, — он склонился ниже, к ее уху, не обращая внимания на боль в собственном теле. — Нельзя! Алина, Алина... вы спасли нас, нужно еще немножко потерпеть. Вы все можете. Пожалуйста, девочка. Помоги мне. Пожалуйста. — Тротт схватил ее за руку, положил на сломанные ребра, прижал своей.
— Холод, — уговаривал он — принцесса смотрела в небо, и только по редкому морганию было понятно, что она еще в сознании, — почувствуйте холод. Где болит?
Алинка выгнулась, рвано выдохнула — и он сжал ее пальцы, ощущая легкий холодок под ребрами. Схватил за плечи второй рукой, притянул к себе, пытаясь удержать это ощущение, усилить его — и тут принцесса выдохнула второй раз, и от ее тела опять ударила волна невыносимого и чудесного жара, заставляя Тротта жадно, захлебываясь, стонать ей в шею, впитывая пламя и ощущая, как из срубов на спине с болью пробиваются новые крылья, как затягиваются раны и проясняется голова.
Когда Макс положил принцессу на землю, она снова была без сознания. Он посмотрел на свои полупрозрачные руки — и затем быстро и спокойно, словно эмоции остались где-то за гранью, запустил пальцы Алине в грудь и, поставив на место ребра, срастил и их, и легкое, убрав из него сгустки крови. Срастил крылья, залечил ушибы и ссадины — и, когда руки стали материальными, без сил свалился рядом с принцессой.
Рядом пошевелилась Алина. От нее снова веяло невыносимым жаром. Повернула к Тротту голову — глаза ее были чистыми, здоровыми, улыбнулась бледными губами и протянула к нему руку. Он кое-как сел, сгреб ее в объятия и сжал — девочку, которая пролезла ему в сердце и стала ближе, чем кто бы то ни было. Живую девочку, которая кинулась с ножом на заведомо сильнейшего противника, чтобы защитить его, Макса.
— Все? — снова спросила она хрипло.
— Все, теперь, точно все, — пробормотал он, невесомо целуя ее в висок. — Вы вся горите, Алина. Что это?
— Не знаю, — прошептала она. — Не могу это контролировать.
Жар стал опаляющим, и принцесса рвано выдохнула Максу в шею. Огненный кокон окутал их обоих, и Тротт опять застонал от притока тьмы, заставившей его тело заледенеть. Закричала и Алина, выгибаясь в его руках и судорожно сжимая крылья, которые на глазах покрывались черными перьями — и ее огонь иссяк, оставив их, измученных, опустошенных, лежать, сжимая друг друга в объятиях в нескольких сотнях шагов от обращенной в прах земли.
Конец первой части
Часть 2
Глава 12
Над заснеженной тундрой рассвет только-только начал расстилать свое розоватое покрывало, а старый шаман Тайкахе уже не спал. Старикам мало надо сна, и он под еще зеленоватым от мороза ночным небом задал корм оленям, побеседовал со снежными духами и умиротворенно, как старого друга, послушал далекое стылое море. А сейчас варил воду на очаге, щедрой рукой кидая туда травы и ягоды и по привычке поглядывая в котел: нестабильные стихии всегда давали возможность увидеть о прошлом, настоящем и будущем больше, чем доступно обычному человеку.
Так он узрел, как закрывает медвежий король проход в другой мир, и успокоено покряхтел — объяснилось возмущение стихий вчера утром. А затем увидел, как вкалывают сыну Бера в руку иглу, а тени на снегу показывают, что полдень давно уж прошел.
Нахмурился шаман, поцокал языком и стал мешать ягодный вар, гортанно приговаривая:
— Явись-явись, медвежья жена! Явись-явись, медвежья жена!
И показалась ему в кипящей воде спящая медведица — вот и солнце взошло, полукруг над ней сделало и снова в сумрак ушло, а не проснулась медведица, не обернулась солнечной королевой со смеющимися ласковыми глазами и светлыми, как мех ласки, волосами. Забеспокоился старик, заметался по яранге своей:
— Спит медвежья жена, опять спит! Ай-ай, опять спит!
Схватил полог ее красный свадебный, костяным ножом тонкую полосу отрезал, шесть волос у себя выдернул, с лентой в косицу сплел, заговоры бормоча. Повязал как браслет на левую руку, вынул в этот раз две иглы — и загнал одну в одно запястье, а другую в другое.
Застонал, закричал, словно огнем его объяло, из яранги выскочив, по снегу покатился, корчась, чтобы боль немного притушить. И замер, дыша, как раненый зверь.
Теперь надо, чтобы остальные якоря до конца выдержали, не сломались. Немного игл осталось, да боли в этих иглах много. Ошибся один, а платить все будут. Второй ошибки уже королева не переживет.
Шаман поднялся на карачки, затем встал и медленно побрел обратно в ярангу. Надо было собираться в дорогу: не только ему двойную ношу теперь нести, но и тому, кто обет нарушил вольно или невольно. Но прежде погадать — ждать ли еще врагов на земле Хозяина Лесов? И попросить мать-воду, чтобы помогла сестре солнечной королевы. Отзовется ли богиня? Затаились последнее время боги, ждут, пока их время наступит.
Меньше всего у беспокойной огненной девы игл должно было остаться, но мучения хватит ей с лихвой. Не дай боги скинет — а разве можно ему, Тайкахе, одной рукой лечить, а другой убивать, тем более тех, кто беззащитен еще и не рожден? Нельзя, никак нельзя.
В это же утро полковник и граф Игорь Стрелковский как обычно, после утреннего душа вкалывал себе в руку иглу, закрывшись в ванной. В этот раз боль была такой, что он застонал, зашатался, на что-то натыкаясь, пытаясь продышаться и удержаться на ногах. Вокруг грохотало, в глазах было темно, когда его вдруг подхватили крепкие руки, и он повис на них, восстанавливая дыхание.
В глазах посветлело и оказалось, что он стоит, ухватившись за взъерошенную Люджину. Она была сонной, ночная рубашка пузырилась на животе — шесть месяцев, как-никак. На полу лежали осколки разбитого им зеркала, а дверь в ванну была выбита вместе с дверной коробкой, и в воздухе кружилась кирпичная пыль.
— Не надо было закрываться, — нервно заявила Дробжек, увидев его изумленный взгляд. — Я со сна забыла, что вы по утрам эти демоновы иглы в себя вкалываете.
Он еще раз взглянул на развороченный дверной проем, покачал головой и, расхохотавшись, схватил Дробжек в охапку и расцеловал.
— Вы спасаете меня с завидной регулярностью, Люджина.
— Судьба у меня такая, видимо, — пробурчала она с напускной сердитостью, под которой скрывала смущение. — В следующий раз вкалывайте иглы при мне, Игорь Иванович. А то я опять испугаюсь за вас и спросонья, не дай боги, и дом разрушу.
Несколько дней после закрытия портала Демьян Бермонт провел в виталистическом забытьи, выныривая из него от обжигающей боли, что начиналась в руке, охватывала все тело и заставляла корчиться и рычать. Не соображая, его величество отмахивался, отшвыривая того, кто держал его за руку, и снова засыпал. Иногда он выцеплял взглядом больничный потолок с сияющими лампами, понимал, что находится в лечебном дурмане и пытался прийти в себя. Не получалось — перед глазами все равно темнело и он отключался.
Периодически сквозь дрему он слышал разговоры врачей и недовольное ворчание Ольрена Ровента, костерящего своего короля за неосторожность на чем свет стоит с интонациями сварливой няньки, слышал голос матушки, бормотание виталистов, ощущая, как напитывает его тело энергия, и пытался выговорить вслух вопрос:
— Что с Полиной?
Но губы разжимались едва-едва, и раздавался из них сип, забирающий последние силы — и опять он уходил в сон.
В очередной раз по его телу ударила боль, и Демьян забился, застонал, жадно вдыхая напоенный запахом лекарств воздух. На этот раз дрема была не такой сильной, и он попытался открыть глаза. Но тут его цепко схватили за вторую руку — и от нее опять покатилась по коже боль, скручивая мышцы и заставляя рычать и отмахиваться.
Но боль прошла, и дрема начала потихоньку отступать. По коже бродила щекотка — будто кто-то поглаживал перышками, и от щекотки этой прояснялось в голове и восстанавливалось управление телом. В палате пахло травяным сладким дымом, и кто-то разговаривал — Демьян узнал Ровента, голос которого то наполнялся такой почтительностью, будто он с первопредком общался, то переходил в раздраженное рычание, Хиля Свенсена, от которого исходили волны агрессии, и шамана Тайкахе.
— Теперь все время нужно по две иглы колоть, — гортанно говорил Тайкахе. — Должен сейчас проснуться медвежий сын, но если не проснется, завтра до полудня вколешь. И так пока иглы не кончатся.
— Он и от одной едва к Хозяину лесов не уходит, видящий, — приглушенно отвечал Ровент. — Но если ты говоришь, сделаю.
— Не ты, я прослежу за этим, — перебивал его Свенсен, — ты больше не нужен, Ровент. Здесь видящий, здесь я. Без тебя иглы вколем. Убирайся!
— Я тут по воле короля, — глухо и упорно рычал линдмор. — Пока сам свой приказ не отменит, не уйду.
— У него никого другого просто не оказалось рядом, — напирал Свенсен. — Или ты думаешь, что искупил свою вину? Его величество волен тебя прощать, а для меня ты все равно предатель. И раз ты в состоянии держать оружие, то в состоянии и бой принять.
— Вот очнется король, и хоть в тот же миг, — огрызался Ровент. — Хотя, сдается мне, ты не за жену бесишься, пусть разродится мягко и будет богиня ей помощницей, а из-за того, что в замке в безопасности зад просиживал, пока я в горах инсектоидов драл!
Свенсен зарычал. В палате запахло адреналином и близкой дракой, и Демьян с усилием открыл глаза — чтобы наткнуться на укоризненный и чуть насмешливый взгляд шамана. Тайкахе в своих пестрых одеждах скромно, поджав ноги, сидел на полу, хотя в палате стояли и стулья, и кресла, и помахивал в сторону короля маленькой перьевой метелочкой. Перед ним дымилась маленькая плошка с травой, над которой парил небольшой кувшинчик с водой. Тайкахе махнул последний раз — и убрал метелочку за пояс, и тут же исчезло ощущение щекотки на коже. Спорщики, рычащие друг на друга у дверей, пробуждения короля не замечали — и уже мелькали у них и клыки, и когти на пальцах.
— Свенсен, — хрипло позвал Бермонт, преодолевая легкое головокружение и садясь на кровати. Берманы разом развернулись к нему — в агрессивных позах, с желтыми звериными глазами, — и почти синхронно поклонились.
— Ровент храбро дрался, — сказал Демьян, — и смыл свою вину передо мной кровью. Ты же вправе вызвать его на поединок или принять виру за пленение Тарьи, но после войны. Во время войны я междоусобицы не потерплю, накажу обоих.
— Да, мой король, — проворчал Свенсен, опуская глаза. Ровент удовлетворенно рыкнул.
Тайкахе, глядя на них, щурил глаза-щелочки, и что-то шепча, кидал в парящий кувшинчик содержимое разных баночек, выстроенных тут же рядком.
— Ровент, — сдержанно продолжил Демьян. — Ты виноват перед Свенсеном, но он стребует с тебя плату потом. Сейчас знай, что он остался в замке, чтобы охранять мою жену и матушку. По-твоему, это недостойное и неважное занятие?
Ровент, до этого победно скалившийся, побагровел и тоже опустил взгляд.
— Нет, мой король.
— Что нет, Ровент?
— Достойное и важное, мой король! — рявкнул линдмор зло.
— Запомни это. Руку починили тебе?
Ровент покрутил рукой.
— Виталисты потрудились, ваше величество. Вчера гипс сняли.
— Хорошо, — проговорил Демьян. — Благодарю, что исполнил мою просьбу. Оставь мне иглы и можешь возвращаться в свой линд. Я позову тебя и других еще на разговор. Снятие наказания и возвращение всех прав подтверждаю, сегодня же про это объявят в прессе.
— Спасибо, ваше величество, — Ровент снял с пояса мешок с иглами, отдал его Демьяну в руки и, поклонившись, вышел.
— На, медвежий сын, выпей, — протянул королю чашку шаман. — Крови много потерял, кровь поможет восстановить.
— Хиль, Полина не просыпалась? — нетерпеливо поинтересовался Демьян, отхлебывая обжигающий напиток. Сразу накатила бодрость, будто выпил крепкого кофе.
— Просыпалась, — доложил Свенсен, уважительно косясь на шаманьи баночки, — но не оборачивалась. Медведицей по двору бродит, ваше величество. Как раньше.
— Тайкахе? — тяжело обратился Бермонт к старику.
Шаман, собирающий утварь в свою котомку, укоризненно поцокал языком.
— Говорил же, медвежий сын — как солнце встанет над головой, вкалывай, не тяни. Зачем пропустил, эй?
— Виноват. Помоги, видящий.
— Эх, медвежий сын, — прокряхтел старик. — И силен ты, и умен, да самонадеянности в тебе слишком много. Но что делать, и на камне есть трещины. Не хмурься, уже помог, не нужны мне твои просьбы, чтобы ей помогать. Как увидел в воде королеву медведицей, сразу поспешил сюда, день на лыжах шел, день на поезде ехал. В замок пришел, посмотрел на нее — здорова, а потом медведь, — он кивнул в сторону Свенсена, — меня сюда привел. По две иглы теперь каждое утро тебе вкалывать, в одну руку и в другую. И, смотри, не пропусти больше ни одного полудня! Если кто из якорей еще пропустит, не вернется она больше, навсегда в шкуре останется!
