3.1.Растущая луна: зверь во мне

Растущая луна: зверь во мне

Роман

Часть I

Посвящается светлой памяти моего брата Игоря

Можешь ли ты найти сердце без страха?

Страх живет во всем, что движется, а иногда и камни излучают его.

Он неподвластен сознанию и выползает из неведомых глубин,

для того чтобы превратить нас в рабов.

Мы слушаем страх, потому что он обещает дать жизнь.

И он не лжет —

страх был предназначен, чтобы спасти нас от зла,

а стал еще худшим злом.

Но хочешь знать тайну?

На берегу Вечности есть река Страха,

где иные чувства поглощаются одним Властелином.

И если ты сможешь переплыть ее, то тайное знание будет доступно тебе:

страх станет твоим слугой,

и ты поймешь, что есть нечто более драгоценное, чем сама жизнь.

Нечто, ради чего стоит забыть о страхе.

Песня Чувств, Книга Вселенной (отрывок).

14 ухгустуса, Ритуальный круг

Места определены давно и редко меняются.

Дом Воробья занимает верхний ряд амфитеатра. Самому большому Дому — самый большой ряд. Глава Дома Баал-Ханан Воробей — почти лысый старик с густыми черными бровями — сидит в центре. Пухлые пальцы, унизанные перстнями, переплетены на животе, обтянутом белым атласом. Баал-Ханану в прошлом году исполнилось семьдесят, и он давно не следит за модой. Носит длинные балахоны разных расцветок, перетянутые по располневшей талии ремнем, расшитым золотом и украшенным рубинами. Рубин его любимый камень, хотя старик богат так, что мог бы усыпаться бриллиантами с головы до ног. Маленькие глазки смотрят остро из-за круглых очков. Сегодня жарко, поэтому плащ он не надел. Справа и слева от него — сыновья по старшинству. Эти в основном в бархатных вестинах, как и положено зажиточным купцам. Еще дальше по кругу — внуки, правнуки, племянники, двоюродные братья — всех родственников не перечислишь. Баал-Ханан — глава Дома по праву старшинства и мудрости, также и в других домах эйманов. За спинами каждого присутствующего — эймы: серые, желтые, синие, белые, пестрые птицы. Сидят неподвижно и смотрят туда же, куда человек — на круглую арену внизу.

Скамью чуть ниже занимает дом Гепарда — не самый большой Дом, но один из сильнейших. Дикие кошки за спинами эйманов — от камышового кота до тигра — сидят смирно, не вылизываются, не шипят и не бьют себя хвостом по ребрам, видя такое количество людей и птиц. В Ритуальном круге все ведут себя тихо.

Еще ниже дом Чайки. Еще сто лет назад было два Дома — дом Чайки и дом Альбатроса, теперь они слились в один. И это еще не самое худшее. Дома Коня и Дракона исчезли совсем, а дом Медведя вот-вот исчезнет: у семерых взрослых мужчин трое детей и в ближайшие десять лет ни один из них не будет брать имя, а значит, не женится, чтобы продолжить род. Заффу Медведь, сорокапятилетний мужчина, с братьями, сыновьями и племянниками сидит внизу, у арены, вместе с изгоем Каракаром.

Двадцать лет назад дом Орла отрекся от Авиела Каракара под давлением других Домов, которые решили наказать строптивца. Эйман без Дома не выживет. У Каракара два сына, один из них никак не женится, а второй исчез в Энгарне, до того как у него родился сын. Так что еще немного и семья вымрет. Удаган Лев, сидящий по левую руку от Каракара, не в счет. Он в этой семье случайно и, когда Авиел умрет, вернется в дом Гепарда. Но, как бы там ни было, и он не женат, для двадцатидевятилетнего эймана это редкость. Авиел Каракар не носит вестину. На нем облегающая кожаная куртка, плотно зашнурованная от шеи до талии. Темные с проседью волосы зачесаны назад — сыновья в этом подражают ему. Агатовые глаза Авиела никогда не смеются, от носа к губам пролегли складки. Слишком много навалилось на эймана. Красноклювый эйм-каракар за его плечом, будто опустивший кончик клюва и брюшко в белую краску, тоже выглядит удрученным. Перья на смоляной голове топорщатся, пестрые крылья сложены плотно, словно эйм зябнет.

Над амфитеатром стоит тягостная тишина, более полутора тысяч эйманов напряженно всматриваются в арену. Все ждут Охотника, хотя правильнее было бы назвать его Хозяином. Он велит собраться, и они приходят. Он приказывает, и они повинуются. Не могут иначе. Пустые места внизу напоминают о тех, кто пытался воспротивиться его власти.

Присутствующие гадают, что послужило причиной общего сбора. До осеннего Обряда, когда восемнадцать парней попытаются взять имя, еще около месяца. Но Охотник созвал их раньше. Для чего?

Эйм-лев Удагана внезапно нарушил тишину, шумно зевнув. Легко прыгнув на арену, поточил когти о песок. Желтая кошка с густой гривой была потрясающе красива. Удаган вполне мог бы стать позже главой Дома, как и его отец по крови когда-то. Мог бы, но не станет. За упрямство и дерзость будет наказан. Вот за это непочтение к Охотнику будет наказан. И немедленно.

Он появляется из ритуальных ворот, противоположных тем, в которые вошли эйманы. Из-под распахнутого темно-зеленого кафтана, достигающего лодыжек, слепит глаза кипенно-белая рубашка с широким кружевным воротником. Темные брюки заправлены в высокие, облегающие ногу, сапоги. На рубашке поблескивает толстая цепь цвета воронова крыла из неведомого металла, к которой прикреплен небольшой, размером со сливу ажурный медальон: сердцевина — черный шар со множеством правильных граней, переливающийся черной радугой, а вокруг, точно спутанные нити, вьется металлическое кружево. Охотник похож не на охотника, а на богатого аристократа, по странной прихоти удлинившего верхнюю одежду до неприличия. Высокий стройный, лет сорока с узким лицом, короткими русыми волосами и мутными, темно-зелеными глазами, он улыбается доброжелательно и чуть высокомерно — так смотрит отец семейства на расшалившегося трехлетнего малыша. Эта улыбка так не сочетается с болью, которую он причиняет. Он чуть шевельнул пальцами, и лев, жалобно мяукнув, точно домашний кот, которому наступили на хвост, прыгнул обратно за спину Удагана.

Эйман дернулся и с хрипом сполз по скамье. Каракар подхватил его, помог подняться. Удаган побледнел, и, кажется, последним усилием воли не терял сознание. Тело выгнулось дугой, будто его скрутило судорогой. Авиел беспомощно оглянулся, но Охотник уже не обращал на них внимания. Удаган со стоном обмяк.

Барс, шкура которого, так же как кафтан Охотника, отливает зеленым, выпрыгивает из-за его спины и делает круг по арене, по-хозяйски осматривая замерших эйманов, а потом ложится у ног мужчины. Охотник может подчинить любой эйм: взять себе тигра — самого крупного эйма, или льва — самого величественного, но он по-прежнему повсюду ходит с черной кошкой. Случаи, когда он брал кого-то другого, можно пересчитать по пальцам.

Охотник стоит в центре арены и, как обычно, каждый, где бы он ни сидел, видит его лицо и барса, лежащего у его ног, — магия ритуального круга. Охотник — видит всех, и его видят все.

— Мы собрались раньше, потому что я принял важное решение, и вы должны знать о нем, — камень на медальоне сверкнул так, что эйманы прикрыли глаза или отвернулись. — Вскоре Кашшафа начнет войну с Энгарном. И мы поможем Кашшафе победить.

14 ухгустуса, Раввиф, Яхия

Ялмари потерял ощущение времени. В комнате с режущими глаза алыми стенами невидимые враги привязали его к кровати и пытали. Раскаленные прутья прижимали к телу, он стискивал зубы, потом кричал, терял сознание и приходил в себя, чтобы убедиться, что пытки не закончились. Серебряные кинжалы в невидимых руках вспарывали кожу, хлестала кровь. Бороться он не мог — кисти скрутили так туго, что они онемели. Он мечтал, чтобы его добили, но едва жизнь начинала покидать его, как мучители отступали, позволяя родным и близким привести его в сознание.

Первой над ним склонилась Илкер. Она что-то очень серьезно объясняла, но он не мог разобрать ни слова, скорее догадывался, что речь идет о помолвке. Дальше тянуть с этим нельзя, это некрасиво и подозрительно. В душе он соглашался с девушкой. Вот только не мог ее успокоить. Любовался темно-русыми с рыжинкой вьющимися волосами, карими умоляющими глазами, нежной кожей и улыбался через боль, чтобы показать: она может не переживать, все будет хорошо. Ему бы только выкарабкаться отсюда.

Приходили родители, сестренка. Женщины плакали, Полад отчитывал. Ялмари так же не мог разобрать его упреков, но речь, безусловно, шла о проваленном задании, о том, что вот-вот начнется война, а он ничем не помог, что можно было бы стараться и лучше. Можно ли? Он не любил оправдываться, но в душе рос протест: ему и так досталось, его пытают, он сделал все, что мог, так к чему эти слова? Он шевельнул губами, чтобы ответить, но неожиданно в грудь воткнули раскаленный прут так, что он задохнулся и даже крик замер внутри — не было сил выдавить его наружу.

Пыточная угасла, он летел в мрачной пустоте, не чувствуя боли. Пытался открыть веки, чтобы разглядеть синие скалы, но, когда это удалось, вместо скал различил парящую рядом женскую фигуру в черном балахоне. Ветер трепал складки платья, лицо закрывала прозрачная дымчатая вуаль. Она излучала тепло и ласку. От этого было очень хорошо. "Фея смерти, — в сердце хлынул покой. — Наконец-то!" Женщина будто собралась обнять его, но неведомая сила выдернула из полета, чтобы бросить на стол в алой комнате. И опять мучители резали и жгли, вытягивали жилы, снимали кожу, выдергивали ногти...

Если бы он мог говорить! Он бы крикнул им, чтобы убирались к шерешу, потому что он все равно не скажет того, что им нужно. Поэтому пусть оставят его наедине с... Пурланти. Да, фею смерти зовут Пурланти, и он принадлежит ей. Уже принадлежит. Палачи не соглашались.

Внезапно появился капитан Шрам. Ялмари судорожно пошарил вокруг себя, ища шляпу. Капитан, конечно, подозревает, что особый посланник королевы не так прост, но со своей стороны Ялмари должен сделать все, чтобы рассеять эти подозрения. Шрам скоро узнает об истинном положении "особого посланника", и что тогда? Он может уехать на другой материк, но мать и сестра будут под ударом. Поэтому он снова и снова искал шляпу, пока капитан объяснял, что прятаться бесполезно, что он уже обо всем догадался. Но тут Ялмари успокоился: в комнате достаточно светло, что он увидит? Смуглого, черноглазого и черноволосого парня чуть за двадцать лет с быстро растущей щетиной? Так это не преступление. Он смело посмотрел на капитана, и тот растаял в воздухе.

Зато снова вернулись палачи. Но на этот раз его мучили недолго, а чувствительность притупилась. Когда к нему прикасались пыточные инструменты, хотелось расхохотаться. "Не получилось, — с восторгом думал он, — у вас ничего не получилось!"

Серебристым ручейком засветилась рядом Гармсел, повелительница фей. Ее он слушал с вниманием. Правда, не мог сообразить, зачем заново рассказывать о том, что его ожидает в замке фей. Она дает еще один шанс найти Хранителя тайн? Ялмари обязательно воспользуется этим шансом. Теперь-то он не попадется так глупо и, кто бы ни оказался за спрятанной дверью, — Илкер, мать, сестра, маленький ребенок — он убьет его. Так надо, иначе страну не спасешь. Ялмари будет твердить себе, что это злобный дух-акурд, принимающий облик невинного существа, на которое не поднимется рука воина. А что же в таком случае с тем акурдом, который уже стал его спутником? "Можно не бояться, что он примет облик кого-то знакомого, чтобы узнать мои тайны или убить меня?" Кажется, он не смог задать вопрос вслух, но Гармсел этого и не требовалось. Фея ткнула в него рукой, будто предлагала осмотреть себя, и он увидел в своей груди кинжал с черной рукоятью. Нет, от акурда он не избавился. И не сможет избавиться, пока не найдет храм Судьбы. Ялмари испортил все, что можно испортить, теперь судьбу можно изменить только так. Об этом сказала другая фея. Как же ее звали?

"Соон, фея земли", — дохнули ему в ухо. Он тут же вспомнил эту девушку: коричневый балахон до пола, обманчиво-прозрачная бежевая вуаль, полностью скрывающая лицо. Ялмари встретит всех фей, в платьях разных цветов, — они соответствуют той магии, которой владеет фея: магия земли, цветов, воздуха, воды, смерти... Он пройдет мимо них и почувствует, которая предназначена ему в жены. И тогда жена-фея даст ему королевство, а заодно решит и другие проблемы. Даже от акурда избавит. Жаль, что Гармсел, верховная фея, — вдова. Она хоть и старушка, но довольно симпатичная. Герард бы увлекся. Женился бы на ней и спас Энгарн от духов гор, сводящих людей с ума на границе с Кашшафой. Но лорд Нево вроде бы не может жениться. Он вроде бы уже помолвлен... Ах да, он вскружил голову его сестре. Но на Лин он не женится. Ни за что не женится, это надо остановить...

Тут он осознал, что его не пытают. Боль не ушла, но уже не мучила так сильно. И чей-то тихий голос ворковал над ним, о чем-то просил. Ялмари старательно вслушался. Просили выпить что-то. Он покорно открыл рот. Горько-пряный вкус неожиданно понравился, но после двух глотков силы покинули его, и он уснул. Или, скорее, задремал, потому что в полубреду постоянно размышлял: где же он слышал этот голос? Где-то он встречался с этой женщиной, беседовал.

Имя никак не давалось, и это выводило из себя чуть ли не больше, чем пытки. Казалось: вспомнит и уснет, но знакомые звуки ускользали как водяная змея. Это раздражало так, что он бы стукнул кулаком по столу. Но стола рядом не было.

"В конце концов, будет хоть что-нибудь по-моему?" — возмутился он и очнулся.

Чисто выбеленный потолок создавал ощущение прохлады, которой ему так не хватало. Он лежал на ковре, застеленном чистой простынею. Странно, что его не положили на кровать. Во сне постоянно казалось, что он лежит на каком-то возвышении. Теперь он понимал, что кровавые видения были бредом умирающего. Ялмари продолжал рассматривать потолок. Хотелось подпрыгнуть и прижаться к нему, чтобы хоть немного остудить тело, воспаленное от прикосновений серебра. "Зачем потолок? — отбросил он сумасшедшую мысль. — Здесь должны быть стены". Он повернул голову: в небольшое окно без рамы лился солнечный свет. А совсем рядом сидела девушка в короткой белой тунике.

— Ну вот! — выдохнула она почти беззвучно. — Пришел в себя, — темные волосы шелковой волной укрывали плечи. Она готова была расплакаться, но изо всех сил сдержалась.

— Бисера, — всплыло в памяти имя десятницы-амазонки.

Девушка засуетилась, приподняла его голову, поднесла ко рту глиняную чашу с тем же горьким настоем. Он добросовестно выпил все, но когда его вновь уложили на ковер, попросил:

— Воды можно?

Дали и воды. Выпив еще одну чашку, он устал так, будто весь день сражался, и мгновенно уснул.

14 ухгустуса, Беероф