— Покойником он станет, — покачал головой Борис. — И ни ты, ни я его спасти не сможем. Не защитим. Против всего дворянства нам не выстоять... — Он закурил и хмыкнул, — Бл..., я тебя умнее считал.

— А я и есть умнее, — невесело усмехнулся Распутин. — Я все это папашке-то и обсказал, да только не верит он.

Он вздохнул и посмотрел на Анненкова. Тот пожал плечами и раздавил окурок в серебряной пепельнице:

— С царицей говорить не пробовал? Может, попробовать через нее воздействовать?

— Пробовал, — ответил Григорий Ефимович и качнул головой. — Не помогло. Маму-то напугать несложно, да только она, по слабости своей бабьей, донести ничего толком не может. Папашка ее обнял, погладил да и успокоил. Может, ты попробуешь?

— Я?! Нет уж. Если он тебя не слушает, меня — и подавно не станет...

Распутин согласно кивнул и задумался, уперев бородатый подбородок в кулаки.

— Ты мадерку-то пей, пей, — предложил он Борису. — Хорошо, собака, голову просветляет...

— Не люблю я ее. Сладкая и дымом пахнет.

— Так может коньячку приказать? Ты скажи, не чинись...

Анненков отказался и тоже задумался. Над столом повисла тягостная тишина...

— Жандарм родился, — усмехнулся Борис.

— Все слово боятся сказать? — понятливо хмыкнул Распутин. — Ага, ага...

— Слушай, а если это активизировать? — спросил Анненков внезапно. — Смотри, что выйдет: царь лезет на рожон против Антанты, масоны резко активизируют свои действия, и царя отрекают от престола.

— И что? — заинтересовался Распутин. — Дальше-то, что?

— А вот что, — Борис хитро, очень по-Ленински, прищурился. — Семья царя прячется у нас в дивизии, и хрен ее оттуда кто вынет. А в манифесте об отречении он пишет, что передает власть русскому народу, народу-победителю. Под этим соусом мы печатаем подложный манифест, где говорится, что не только власть — народу, но еще и земля — крестьянам, фабрики — рабочим, и мир — народам. Типа: 'Мир без аннексий и контрибуций'.

— Ну?!

— Гну! После этого никакое Временное Правительство в России не удержится, если не станет проводить в жизнь декларированное в этом манифесте. И никакие масоны тут не помогут, а большевикам, которые только одни и смогут взять власть, ни император, ни его семья никаким образом мешать не станет. Наоборот: большевики с него пылинки сдувать станут. Пенсию от государства дадут, парочку дворцов оставят, а то, глядишь, и к себе затащат!

Тут Анненков расхохотался, живо представив себе престарелого Николая II со значком '50' на лацкане пиджака. Распутин, сумевший увидеть тоже самое сперва озадаченно насупился, но считав из мыслей собеседника необходимую информацию, тоже захихикал.

— Может и пройти, — проговорил он, отсмеявшись. — Попробую папашку подпихнуть. А ты, давай-ка, тоже не сиди сиднем: вона цесаревна по тебе сохнет, так и ее подтолкни. Амурчиков там подпусти, а под этим соусом — скажи-ка, мол, дорогая, папеньке-венценосцу: не тяни, мол, с политикой и переговорами с Германией.

Услышав это, Борис, не сумев сдержать эмоций, изумленно вылупился:

— Гриша, друг дорогой, а ты часом не заболел? Какая еще, на хрен, цесаревна?!

Распутин лукаво улыбнулся:

— Куда ты там ее пристроишь: на хрен, али еще куда — то твое дело. А цесаревна — да Ольга ж! Сохнет по тебе девка, истинный крест — сохнет. А ты и не видишь... Сухарь ты черствый!..

И он снова рассмеялся мелким, дробным смехом...

После этой встречи, Анненков-Рябинин наконец решил обратить внимание на цесаревну. Собственно говоря, ситуация с лямур а труа его несколько напрягала: Сашенька, конечно, прекрасная девушка, но... Все-таки во времена его молодости это считалось развратом, а развратником полковник спецназа никогда не был. Машиной смерти, универсальным солдатом, хорошим наставником — был, а вот развратником — нет. И кроме того Львов-Маркин уже давно стал ему настоящим другом, а как поется в старой песне: 'Ну, а случись, что он влюблен, а я на его пути, уйду с дороги — таков закон: третий должен уйти '.

Так что Борис решил обратить свое благосклонное внимание на Ольгу свет Николаевну, хотя и тут тоже наблюдалась какая-то неправильность: девица Императорской фамилии сперва оказывала знаки внимания тому же Львову. Но тут Глеб сразу пояснил: нет у него ничего с цесаревной, не было и никогда не будет...

— ...Вот же ж — герой девичьих мечт, чтоб им, дурам, пусто было! — кипятился Львов. — Морда — вся в шрамах, зубы — наполовину стальные, молодые солдатики от моего вида потихаря крестятся, а этим, вишь, неймется! 'Ах, генерал, вы герой! Ах, вы, верно, ничего не боитесь! Вы — точно старинный рыцарь! И в бой идете ради своей дамы сердца, ведь правда?!' — зло передразнил он кого-то писклявым голоском. — Так что ты даже не думай, Борь: действуй!..

Анненков принялся действовать и буквально на третий день уже катался с цесаревной на лодке, мучительно вспоминая какие-нибудь подходящие к данному моменту лирические стихи или томные романсы. Впрочем, тут ему неожиданно помогла Сашенька, подсказав несколько вещей Эдуарда Асадова , которого она нежно и трепетно любила в прошлой будущей жизни и знала наизусть не менее двух десятков стихотворений. Кроме Асадова в дело пошли лирические песни Высоцкого и бессмертное 'Жди меня' Симонова, так что цесаревна размякла и 'поплыла'. Расставаясь она неожиданно крепко обняла своего кавалера, прижалась к нему, и жарко шепнула:

— А ты вовсе не страшный. И никакой не муфлон, — после чего Анненков сохранил спокойное выражение лица лишь титаническим усилием воли...

Роман с цесаревной развивался бурно и страстно, девушка то ли изголодалась, то ли просто хотела чего-то эдакого, неземного — того, чего здешние кавалеры дать не могли. Анненков-Рябинин слишком сильно отличался от ровесников из нынешнего времени своим виденьем мира и ситуаций, своими представлениями об ухаживании, любви, приличном и неприличном... Ольга чувствовала себя победительницей: ни у кого нет ТАКОГО возлюбленного!

Впрочем, романтические прогулки, нежные встречи и совместные катания — все это проходило, так сказать, фоном к основным действиям. А основные действия разворачивались тут же: очень бойко, весьма назойливо, хотя совершенно невесело...

Организация дивизии на основе 'четверок', то есть — четыре полка составляют дивизию, четыре батальона — полк, и так далее, признана в верховных кулуарах военной мысли неэффективной. А потому решено создавать дивизии по схеме 'троек': три полка — дивизия, три батальона — полк и дальше по тому же принципу.

Идея, может, была и неплоха, но идея переформировать Отдельную штурмовую Георгиевскую Патроната Императорской Фамилии Анненкову остро не нравилась. Во-первых, такая реорганизация в преддверии государственного переворота совершенно не нужна: под соусом реформирования можно слишком легко лишить дивизию вооружения, боеприпасов и даже пищевого довольствия. Во-вторых, намеченное действо приведет к значительному уменьшению численности личного состава. Ведь сейчас дивизия насчитывает целых шесть полнокровных полков — двадцать четыре батальона, а если пройдет реорганизация, то полков станет всего пять, а батальонов — пятнадцать...

-... Ты можешь мне объяснить, какого хрена это затеяли именно сейчас?! — Борис громыхнул кулаком по столу — Мы себя хорошо показали, и с нас же и надо начинать этот бардак! Козлоё...ы, дебилоиды троепёз...ые!

— Сильно, — хмыкнул Глеб. — Очень сильно. Про 'трехвлагалищных умственно отсталых' я вообще впервые в жизни слышу... А насчет тройственной системы формирования дивизий я что-то читал. Только это к восемнадцатому году относилось... — Тут он задумался, завел очи горе, а потом выдал — Точно! В ноябре восемнадцатого РВСР издал приказ о формировании новых стрелковых дивизий, стрелковых бригад и полков по принципу 'троек' . Три взвода — рота, три роты — батальон, три батальона — полк, а вот дальше — внимание! Три полка -никакая не дивизия, а бригада! А вот уже три бригады — дивизия.

Анненков задумался, прикинул и так, и сяк, а потом спросил:

— А еще что об этих дивизиях-переростках помнишь? Напрягись, сосредоточься и вспоминай...

Глеб задумался, почесал нос, сжал виски:

— Ох, превосходительство, и умеешь же ты задачки закидывать... Блин, вроде в тот штат еще конный полк входил, тяжелый артдивизион, гаубичный еще... или два. Зенитный артдивизион, автобронеотряд, авиаотряд, воздухоплаватели... — Тут он вдруг внезапно хлопнул себя по лбу — Самое-то главное, чего вспомнил: численность этой дивизии — под шестьдесят тыщ! Во!

— Башка у тебя — Ленинская библиотека нервно курит и завистливо вздыхает! — покачал головой Анненков. — Это ты хорошо вспомнил. Попробуем накидать примерный штат? Исходя из твоих воспоминаний...

-...Таким образом мы получаем совершенно новое, очень мощное ударно-штурмовое соединение. Общая численность: 60 тысяч человек, 382 пулемета, 146 орудий, 54 миномета, 12 самолетов, 40 броневиков, 4 аэростата, 24 тысячи лошадей... — Анненков перевел дух и добил собравшихся, — Штат стрелковой бригады: 11 тысяч человек, 1700 лошадей, 144 пулемета, 18 минометов, 9 гаубиц, 9 тяжелых гаубиц, 18 пушек. Стрелковый полк...

Достаточно, достаточно... — генерал Алексеев положил ладонь на толстую стопу документов. — Я полагаю, господа, что нам следует поблагодарить генерала Анненкова за столь серьезную и тщательно проделанную работу. Какие же будут предложения?

Члены Военного совета переглядывались. Предложение Анненкова вполне понятно, но... несколько неожиданно. Такое предложение при условии начинающегося переформирования?.. Ох, сударь 'Андреевский есаул', сами себя в ловушку гоните. Впрочем, туда вам и дорога: слишком уж вам везет. Пора и подрезать ваши крылышки...

— Что ж, — поднялся председатель Варшавского отдела Императорского военно-исторического общества генерал от инфантерии Гершельман . — Я полагаю, что генералу-лейтенанту Анненкову стоит поручить проверить его теоретические выкладки на практике и ходатайствовать о разрешении формировать его особую дивизию, — Федор Константинович выделил голосом слово 'особую', но было непонятно: серьезен ли он, или иронизирует, — особую дивизию по предложенным им штатам.

— Поддерживаю предложение уважаемого Федора Константиновича, — высказался с места генерал-лейтенант Добрышин . — Борис Владимирович очень подробно изложил нам преимущества троичной организации перед существующей 'квадратной', ему, как говорится, и карты в руки.

Следом высказались еще несколько членов Военного совета, и все — 'за'. Анненков следил за происходящим с тщательно скрытым злорадством: большая часть этих господ жаждет увидеть, как он свернет себе шею, взявшись за почти невыполнимое задание. Ну, что ж, ваши превосходительства: удовольствие вы получите, только не то, которого ждете...

Через три дня Анненков вызвал к себе Львова и Карстыня и они втроем отметили бутылкой бургундского свежеполученный приказ о переформировании Георгиевской дивизии, за подписью императора. Ну, что ж, граждане заговорщики: вас ожидает ба-а-альшой сюрприз!..

...Окончательно вымотанный делами Львов откинулся на спинку стула и с чувством запустил в стену кабинета военным справочником казенных цен. Здоровенный талмуд пролетел, шурша страницами, точно вспугнутая перепелка — крыльями, и гулко ударил в стенку между стеллажом с документами и несгораемым шкафом для секретной документации.

— С-скотина! — выдал Глеб и поискал глазами на столе: чем бы это еще швырнуть для успокоения нервов? Ничего не отыскал, и ограничился повторением, — С-скотина!

Начальник штаба Георгиевской дивизии пребывал в черной меланхолии. По штату, утвержденному императором, дивизия должна получить три тысячи двести тридцать восемь лошадей-тяжеловозов. Ага! 'Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!' Все попытки закупить необходимое количество тяжеловозов натыкались на сухие отписки, типа: 'Отказать за неимением' или 'Казенный заказ выбран по 1917-го год включительно'. Все, что удалось добыть — это двести клейдесдалей и триста двух шайров , которых привезли аж из Англии!

— ...Командир! — в кабинет вошел дежурный адъютант штабс-капитан князь Вяземский . — Вам — личная почта.

— Личная? — удивился Глеб. — Да вы присаживайтесь, Валентин Сергеевич, присаживайтесь. Распорядитесь чаю. И давайте посмотрим: кто это нам тут личные послания шлет?

— Чаю — это хорошо, — кивнул Вяземский. — А кто шлет, так и гадать нечего, командир. Родственники ваши. Конкретно — князюшка Сергей Евгеньевич...

Вестовой занес поднос с двумя стаканами чая с лимоном, и вазочкой. В которой лежали сухарики и киевское сухое варенье, до которого Львов был великим любителем. Оба офицера прихлебнули из стаканов, Глеб взял со стола Хиршфенгер , выполнявший роль ножа для бумаг, и вскрыл небольшой, украшенный гербом конверт. Пробежал глазами небольшой листок голубоватой гербовой бумаги...

— Ишь ты... — протянул он задумчиво. — Валентин, как вам это понравится: моя родня, которая раньше знать меня не хотела, изволит пригласить на день ангела досточтимой тетеньки Марии Евгеньевны.

— А что? — удивился реакции командира Вяземский. — Раньше вы, Глеб Константинович, кто были? Бедный родственник. А теперь кто? Герой Отечества, особа, приближенная к императору. Как же тут не вспомнить о родственных узах и не попробовать втянуть такого родича в орбиту интересов семьи? Вон, дядюшка мой у меня уже интересовался: не собираетесь ли вы, командир, связать себя узами Гименея? Потому как если собираетесь, так у него есть прекрасные кандидатки...

— Нет, это-то понятно, — засмеялся Львов. — Просто умиляет меня эта непосредственность наших представителей высшего света. Ладно, — хлопнул он ладонью по столешнице. — Если время найдется — съезжу. Хотя очень вряд ли. Вон у нас сколько дел еще — он указал на стопу бумаг. — С одними битюгами сколько проблем. Где этих клятых першеронов искать, ума не приложу...

— Вот кстати — хмыкнул Вяземский. — Попросите у князя Сергея Евгеньевича помочь. Как-никак — владелец и глава фирмы 'Пожевские заводы князя С. Е. Львова'. У него есть выходы на заводчиков, да и своих брабансонов и датчан хватает. У него же связи в Хреновском заводе ...

Глеб промолчал. Вот же ведь: сколько времени уже здесь, а даже не удосужился разузнать о своей родне поподробнее. Идиот! Сам ведь своих бойцов учит: 'Мелочей не бывает! То, что сегодня неважно, завтра может спасти вам жизнь!', — а сам? Раздолбай! Нет, даже двадолбай!!!

— Спасибо, Валентин Сергеевич, — кивнул он, наконец. — Последую вашему совету: схожу, порадую тетеньку...

Бал в честь дня ангела княжны Львовой устроили в Стрельне, во Львовском дворце. Гостей, с одной стороны, было немного, но с другой — какие это были гости! Князь Юсупов, князья Ширинские-Шихматовы, князь Святополк-Мирский...

Вместе с Глебом на бал приехал Валентин Вяземский, приглашенный самой Марией Евгеньевной. Еще в автомобиле Львов поинтересовался таким повышенным интересом со стороны старой девы к дежурному офицеру штаба, и долго смеялся вместе с Вяземским, когда тот поведал о матримониальных планах пожилой дамы.