— А на днях подходит ко мне человечишка от этого самого Митьки Рубинштейна — севшим внезапно голосом закончил Крастынь. — Просит, подлец, посодействовать в получении вагонов для перевозки овса. И обещает мне за помощь десять тысяч рублей. Я велел его задержать, а его тут же отпустили — нет, мол, ни фактов, ни доказательств...

'Вот тебе, твое превосходительство и психотренинг, — подумал Анненков. — Давай, закаляй волю, храни олимпийское спокойствие, пока эта сволочь будет твою Родину по кускам распродавать...'

— Ладно, идите пока, Иван Иванович, — произнес наконец Анненков после долгого молчания. — Я подумаю о том, как удовлетворить вашу просьбу и кем заменить вас на посту начальника тыла. Но, к моему сожалению, вы понимаете, что сделать это за один-два дня просто невозможно. Так что...

— Да все я понимаю, атаман, — сказал Крастынь, понурившись. — Замена мне не вдруг найдется. Да и кто ж захочет по доброй воле в это дерьмо лезть? Помучаюсь пока... — Он поднялся и пошел, было, к дверям, но вдруг обернулся и резко взмахнул руками, — Господи! Да что ж никто не присоветует государю пустить в расход всю это сволочь, а их имущество — в казну отписать?! Вот бы доброе дело-то!..

Крастынь уже давно вышел из кабинета, а Борис Владимирович все еще сидел и размышлял о произошедшем. Эх, жаль, что с контриками как-то не сошелся поближе. А ведь надо бы, ох, как надо! Для борьбы с этими тыловыми мародерами контрразведка необходима, как воздух для дыхания...

'Как бы к контрразведке подойти? Как? — набатом билось в мозгу. — Через кого к ним подобраться? Через императора? Фигушки, контра императора наверняка не жалует. У них — дела, а у него — политика. И сильно часто они в противоречие входят...'

Он закурил, приказал принести себе чаю. 'И ни на кого это дело не переложишь. Даже на Глеба. Он же все будет штурмовым натиском решать. Похватает всех, кого знает, пропишет каждому по сотне-другой пулеметных шомполов, а потом тихо закопает и скромно помянет... И никакого толку, даже хуже станет: придется дурака от полиции защищать... А это значит — восстание...'

Анненков курил и размышлял. Потом все же даванул кнопку селектора:

— Глеб, зайди...

Минут через пять в кабинет вошел Львов. Взглянув на него, Анненков удивился: Глеб имел вид человека, который, выйдя из дома в ближайший магазин за хлебом, столкнулся на улице нос к носу с динозавром. Отметив, что нужно бы разузнать о причинах такого удивления, Борис поинтересовался: нет ли у Львова выходов на контрразведку?

Глеб почесал нос, поискал на нем очки...

— Слушай, а накой тебе это? Чем тебе Ерандаков не угодил? Я читал, что он вроде нормальный мужик был. В двадцатые даже в ГПУ консультантом числился...

Анннеков хмыкнул:

— Он мне ничем не 'не угодил'. Я вообще о нем впервые от тебя слышу. Но мне нужны подходы к этому человечку. У тебя или и у наших особистов есть?

— У меня? — удивился Львов. — Да я его в глаза не видал. Насчет особистов не скажу, — продолжал он задумчиво, — а вот в твоей сотне выходы на его службу вполне могут быть.

— А вот с этого места — поподробнее, — потребовал Борис, подавшись вперед. — Почему ты так думаешь, и почему я об этом ни черта не знаю?

— Эх, ты, — засмеялся Глеб. — Ты у нас кто? Казак. И в сотне у тебя — казаки. Так вот, да будет тебе известно: в Питере есть казачье землячество. Именуется 'Донской курень'. Это что-то вроде клуба для казаков. И твои хлопцы там — частые гости...

— Погоди-ка... — Анненков нахмурился, — Меня туда вроде приглашали... Какой-то Дубровской ... Ты о нем ничего не знаешь?

— Говорили о нем, — кивнул Львов. — Евсеев рассказывал. Совершенно неинтересный тип. Нет, то есть как художник — мое почтение. Он из 'передвижников', и пишет... — Тут Глеб поднял большой палец, — Во пишет! Мы с Сашкой и Лешкой на его выставке были — класс! Ну а в политику с дуру полез: нечего ему там делать... — Львов закурил и продолжил — Ты сходи к нему — он тебя на Ерандакова и выведет...

...Полковник Ерандаков удивился, услышав от сотрудника, что с ним желает увидеться генерал-лейтенант Анненков. Разумеется, эта фамилия ему хорошо известна: после скандального интервью всем газетам 'Андреевский есаул' не мог не попасть в поле зрения контрразведки. Ерандаков отрядил троих самых толковых агентов на постоянную слежку за странным генералом, и целую неделю получал подробные отчеты о том, где Анненков бывал, что делал, и с кем... А на следующую неделю вместо отчетов он получил своих агентов. Живых, хотя и несколько помятых, а к тому же — изрядно продрогших. Их конвоировал из Тосно десяток Анненковских казаков, которые гнали агентов пешком всю дорогу. Конвоиры ничего не сказали, только передали ошалевших филеров охране здания, развернулись и ускакали наметом, расшвыривая в стороны снежные комки. Сами же агенты почти ничего сообщить не смогли: их скрали ловко и профессионально, некоторое время допрашивали в комнатах без окон, причем так, что лиц допрашивавших им разглядеть не удалось. Единственное, чем неудачливые шпионы смогли обогатить родное Управление, оказалась странноватая фраза, несколько раз повторенная казачьим вахмистром перед началом марша Тосно-Петроград: 'Шаг вправо, шаг влево — побег, прыжок на месте — попытка улететь, а конвой стреляет без предупреждения!'

Этих данных явно не хватало, чтобы составить сколько-нибудь разумный портрет странного и строптивого генерала. Попытки же разговорить своих земляков из Георгиевской Особой в 'Донском курене', тоже не дали никаких результатов. Казаки в курене говорили о своем 'атамане' с восторженным придыханием, но не сообщали о нем практически никаких подробностей. Или сообщали подробности такого свойства, что Василий Андреевич только руками разводил.

Из казачьих рассказов следовало, что атаман — сверхчеловек. Ради своих подчиненных дерется почище, чем тигрица — ради своих тигрят. Врагов режет лично, да еще и с какой-то лихостью и даже эдаким удовольствием, а уж сколько он перерезал... Если верить этим рассказам, то немцев скоро и вовсе не останется, если атаман не угомонится! И каждому своему бойцу атаман — покровитель, учитель, защитник, наставник и так далее. Одним словом — отец родной.

Еще одной особенностью Анненкова явились так называемые 'особисты' или 'секретчики'. Генерал-лейтенант организовал у себя в дивизии 'Секретный отдел' — натуральную собственную службу контрразведки, но ни о ее численности, ни о людях, служивших в ней никто ничего толком не знал. Да и сам Ерандаков ничего бы не знал, если бы не получал от этого 'Особого отдела' раз в месяц отчета о проделанной работе. А однажды те же самые неразговорчивые казаки из 'Особой сотни атамана Анненкова' доставили в его службу упакованного в мешок человека. К доставленному прилагались протоколы допросов, перечень известных пленнику явок в Питере, шифровальный блокнот и много еще чего. На сопроводительных документах красовалась подпись начальника штаба Георгиевской Особой, генерала-майора Львова, но Ерандаков четко осознавал: такие дела не делаются без ведома командира дивизии...

И вот теперь этот человек, который до сих упорно избегал всяческих контактов с его службой, сам смиренно ожидал в приемной. И что сие значит? Какого черта понадобилось 'Андреевскому есаулу', счастливому кавалеру старшей цесаревны в контрразведке?..

— Попросите его превосходительство, — распорядился полковник и приготовился ожидать.

Генерал Анненков умудрился в очередной раз поразить Ерандакова, потому что вошел практически одновременно с выходившим дежурным штабс-ротмистром. Быстрым взглядом окинул кабинет, твердым шагом подошел к столу:

— Здравствуйте, Василий Андреевич. Надеюсь, что не отвлекаю вас от важных дел.

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — козырнул Ерандаков, но Анненков, приятно улыбнувшись, попросил 'без чинов'.

— Чем обязан, Борис Владимирович? Нашу службу фронтовики обычно не жалуют...

— И очень глупо делают, — Анненков был сама любезность. Достал из кармана портсигар, с выложенной мелкими бриллиантами монограммой, — Позволите? И угощайтесь, прошу вас, Василий Андреевич. Так вот, лично я всегда с уважением относился к вашей деятельности, полагая ее одной из важнейших составляющих военного искусства...

Офицеры закурили, и генерал продолжил:

— Вас, разумеется, интересует: какого черта 'Андреевский есаул' приперся в контрразведку?

Ерандаков непроизвольно слегка подернул плечом: Анненков угадал почти дословно, словно мысли прочитал. И хотя движение было легким, почти неуловимым, Борис Владимирович его заметил. Заметил и улыбнулся. Широко, открыто, по-доброму:

— Не волнуйтесь, друг мой. Я не читаю мыслей, в отличие от многоуважаемого Григория Ефимовича. Просто я — офицер и хорошо представляю себе, что думает мой товарищ по оружию при появлении пусть и чужого, а все же начальства. Особенно — в больших чинах, да еще и со связями, могущими изрядно попортить жизнь. Бывал и я в подобных ситуациях...

Василий Андреевич улыбнулся и кивнул головой:

— Вы, Борис Владимирович со мной, как Шерлок Холмс с небезызвестным доктором Уатсоном. Объяснили — все просто...

— Однако же, — посерьезнел вдруг Анненков, — полагалось бы наоборот. Должно бы вам выступать в роли великого сыщика и дедуктора. Потому что я пришел к вам как обычный проситель, — и с этими словами генерал резким движением раздавил папиросу простенькой чугунной пепельнице. — Растолкуйте мне, Василий Андреевич: как так выходит, что спекулянты, наживающиеся на крови наших солдат, обворовывающие армию, не просто на свободе, а еще и жируют, и жизнью наслаждаются? Неужели вы и ваша служба не сможет прилепить к такому 'герою тыла' связь с каким-нибудь выявленным агентом Вильгельма или Франца Иосифа? И вкатить субчику лет двести Сахалина, если уж пеньковый Столыпинский галстук никак не примерить?

Ерандаков ожидал от странного генерала чего угодно, но вот так вот, в лоб?! И вопрос, вроде бы, детский, из разряда: 'Папенька, отчего как суббота , так обязательно дождь идет?' Но с другой стороны, вполне логичный интерес фронтового генерала, который проливает кровь и свою, и своих солдат, а тут такой Содом и Гоморра творятся. Вот только несмотря на любезные улыбочки, глаза у Анненкова остаются холодными, умными, так что на простой 'вполне логичный интерес фронтовика' его вопрос как-то не тянет...

— Позвольте уточнить, господин генерал-лейтенант: что интересует конкретно? — осторожно спросил полковник. — Это ведь у вас не праздное любопытство, значит — кто-то среди ваших знакомцев заинтересовал вас лично. Так кто же?

Теперь задумался Анненков, решая, по-видимому, заслуживает Ерандаков доверия или нет? Но думал не долго...

— Вот что, Василий Андреевич, я вам постараюсь объяснить как-то попроще, — произнес генерал и тут же примирительно поднял руки. — Нет-нет, я вовсе не считаю вас глупым или непонятливым. Просто дело в том, что начала истории я вам рассказывать не стану. Незачем в это разных людей впутывать, которые, в общем-то, и ни причем.

Он снова закурил, опять протянул свой портсигар Ерандакову...

— Господин Рубинштейн не просто вор, а еще и шпион. Однако он избежал суда и любого наказания...

— Ну, почему же, — усмехнулся Василий Андреевич. — Ему, все-таки, запретили пребывать в обеих столицах ...

— Да, это — жуткая кара, — согласился Анненков без тени улыбки. — И мне хотелось бы понять: если Ее Величество Императрица Александра Федоровна требовала сослать его навечно в Сибирь, то кто заступился за Рубинштейна так, что даже ей ничего не удалось сделать? Второе, что меня интересует в связи с Рубинштейном: где эта тварь сейчас, и ведется ли за ним наблюдение?

Ерандаков молчал долго. Выкурил папиросу гостя — ароматную, ручной набивки, с трофейным турецким табаком, потом — свою собственную 'посольскую' .

— Ваше превосходительство, — произнес он наконец, возвращаясь к официальному титулованию, — ответить, я вам отвечу, но вот подтверждающих документов не дам. Уж не обессудьте: не дам. Своя кожа дороже...

Анненков молча кивнул и вопросительно посмотрел на полковника.

— Великий князь Николай Николаевич за него перед Его Величеством ходатайствовал и, по моим данным, угрожал, что если Рубинштейна хоть пальцем тронут — Его Величество пожалеет.

— Даже так? — Борис Владимирович приподнял левую бровь. — И что же?

Вместо ответа Ерандаков вздохнул и махнул рукой.

— Как занятно... — протянул Анненков. — А скажите, уважаемый Василий Андреевич: вам случайно не знакомо прозвище, который великий князь получил в армии?

— Злой гений, — ответил полковник. — Во всяком случае, я слышал именно это прозвище: 'злой гений армии'.

— Да, такое прозвище бытует, но только среди офицеров. Да и то не всех, а только тех, кто попал, например, под паровой каток его безумного приказа 'Ни шагу назад!' или других столь же 'разумных' и 'мудрых' повелений. А как его именуют нижние чины знаете?

Ерандаков отрицательно покачал головой. Генерал улыбнулся одними губами:

— Интересно у нас работает контрразведка. Интересно и удивительно. Так вот, дорогой Василий Андреевич, солдатики называют его 'мясник' или 'душегуб' . И знаете, что? Я с ними полностью согласен, — Анненков как-то оценивающе взглянул на полковника. Помолчал и даже не попросил, а приказал, — Еще факты о враждебной деятельности бывшего великого князя?

Василий Андреевич содрогнулся: в словах 'бывший великий князь' явственно звучал приговор. Он хотел было что-то объяснить, как-то возразить, но язык наотрез отказался повиноваться. Вместо этого Ерандаков хрипло произнес:

— Начальника Главного артиллерийского управления генерала Маниковского, возмутило завышение цен на артиллерийские снаряды в десять, двадцать, а то и в сорок раз. Николай Николаевич встал на защиту воров, а заслуженному генералу, всячески пытавшемуся остановить этот произвол, устроил натуральный разнос: 'Мне рассказывают, что вы притесняете промышленников, поставляющих в армию вооружение и снаряды. Это необходимо немедленно прекратить!' Генерал ответил: 'К сведению Вашего Высочества, они просто наживаются на нашем трудном положении со снабжением снарядами, накручивая более тысячи процентов прибыли!' 'И пускай себе накручивают — не воруют же!' 'Но это же справедливей назвать настоящим грабежом!' 'И все-таки не мешайте им выполнять свою работу по снабжению действующей армии, или я буду вынужден отрешить вас от занимаемой должности' .

— Понятно, — кивнул Анненков. — Скажите, полковник, а что с подельниками Рубинштейна по поставкам сахара в Турцию?

Ерандаков развел руками:

— Отпустили, что ж поделать? Если дело Рубинштейна прекращают, то и Бабушкина, Гепнера и Доброго тоже как-то не комильфо разрабатывать. Тем более, что тут великий меценат и профессор права Терещенко замешан. А его только тронь — во все колокола примется бить: произвол! Не имеет права военная контрразведка гражданскими лицами заниматься! За Терещенко из правительства вступятся: тот же гробокопатель граф Бобринский ! Он ведь не только могилы зорит, он же еще товарищ Хвостова ! Только у него тут и свой интерес есть: чай не даром пятью сахарными заводами владеет! А уж следом и великие князья его поддержат: добро бы только один Николай Николаевич, а то ведь вся свора кинется. Дмитрий Павлович малахольный, папенька его, генерал от кавалерии, который кобылу с мерином путать изволит , Кирилл Владимирович и прочая, прочая, прочая...