Отбор. Как царевна мужа выбирала

Проснулась я в холодном поту. Какое-то время просто лежала, силясь понять, почему мне так неприятно. Выяснилось, причиной тому являлся сон. Ввела себя в состояние осознанного сна и вернулась в предыдущее сновидение.

В полумраке отсветов свечей разобрать что-либо оказалось невозможно. Вот только звуки были странные. Кто-то стонал. Но не тревожно, просто необычно. Я пошла на свет, желая увидеть воочию исток непонятного.

И увидела. Замерла, не в силах пошевелиться. Мужчина и женщина предавались... Как бы это сказать... Вседозволенности...

И хотя лиц обоих рассмотреть не удалось, и я приблизительно понимала, что к чему... Со стороны выглядело не очень.

Матушка говорила, что очаровать мужа можно лишь так, даря взаимные ласки, ублажая его и научившись получать удовольствие самой. Но сейчас, увидев пару вот так, мне казалось это действо мерзким.

Меня вдруг увидели. Мужчина разорвал слияние с той женщиной, которая была под ним с закинутыми на его плечи ногами.

— Теперь твоя очередь, — он сделал движение головой в приглашающем жесте.

Вот это и стало для меня кошмаром, от которого я проснулась.

Сон убегал, будто песок сквозь пальцы. И хоть во сне я всех видела, запомнить лица я не смогла. И сейчас уже всё подёрнулось дымкой. Я сжалась в комочек. Смогу ли я переступить через себя, ежели вдруг муж захочет чего-то такого?

О великой любви я не смела даже мечтать. Не к этому меня готовили. Но чем ближе замужество, тем страшнее тот миг, когда придётся лечь под супруга. Как сильно я могу узнать его за то недолгое время, что осталось до союза? При этом я даже не сделала выбора.

"Не можешь изменить положение дел — измени своё отношение к ним," — говорит моя матушка.

Постаралась отринуть все мысли и просто заснуть. Удалось не сразу.

А оказалась я там, где меньше всего хотела.

Вновь в этом сне. Только обнажённая женщина была уже другой под ним. И хоть лица его не видела, но знала — тот самый мужчина. Тот же полумрак. Те же резкие движения.

Чуть другие стоны. А потом он и эту выгнал.

Сам же отвернулся к стене. Сейчас мне уже было без разницы, никаких чувств не одолевало. Просто молча наблюдала каменным изваянием. И уже собиралась выйти из сна, как увидела, что женщина взяла нож, спрятала в полы своей одежды и направилась в сторону любовника. Нож блеснул в её руке. И мне бы промолчать. Может, он вполне заслужил такой расправы. Но я не могла так поступить. Не удар в спину!

"Нож!" — выкрикнула мысленно, выдавая себя, когда женщина занесла тот для удара.

Мужчина обернулся. Удар блокировал. А женщину вдруг отбросило к другой стене. Казалось, что сейчас он её убьёт. И я дальше точно не хотела смотреть. Вот только не смогла выйти из сна, продолжая его видеть, пусть и не во всех деталях. Женщина сползла по стене. Что он говорил, я не слышала. Женщина встала, скривившись, с полу, подобрала нож, валявшийся рядом, и бочком вышла. Вот только когда проходила мимо меня нож опустился резко мне на лицо.

И от этого ужаса я проснулась.

Ощупала лицо. Вроде бы, порядок. Да и ничего не болит. Вот только сердце готово из груди выскочить. Что это было? На сон это вовсе не похоже. Неужели я подключилась к своему изображению сама того не желая? А предупреждение? Этот мужчина его слышал?

Раз у него мой лик, значит, один из женихов. Который только? А хочу ли я это знать? Ведь то, что видела — мне по душе не пришлось. И хоть возможность стать ему моим мужем была ничтожно мала, я задумалась о том, что не собираюсь делить своего супруга с другими женщинами. Смогу ли удержать подле себя? Ведь понятие верности во многих странах требуется лишь от жены, как я понимаю, это из-за возможности выносить и родить. Муж должен быть уверен, что все дети — его, в то время как природой сам для этого не создан. И может на сторону ходить.

Я вздохнула, закрывая очи и стараясь совладать с эмоциями. У меня всё получится. Нужно лишь очаровать мужа. Как? Матушка считает, что в постели.

Как она рассказывала, у отца тоже были другие. Она и пользовалась своим даром, дабы подглядеть, что он в постели с ними вытворяет, дабы быть не хуже, а может, и лучше. Смогу ли вот так проникать да наблюдать? Просто смотреть? Как матушка так хладнокровно смогла видеть отца с другими? Знать, что он принадлежит им, а потом касается этими же руками, телом и своим мужским достоинством тебя.

Меня стошнило. Благо, успела горшок какой-то подсунуть.

Отринуть чувства! Оставить лишь холодный разум. Той женщине нравилось слияние. Значит, бояться его не стоит. Но чем же он ей не угодил, что она попыталась его убить? Неужели ненавидит и при этом идёт на такую тесную связь? Пытается отомстить таким образом, подобраться поближе к жертве? А почувствовала ли она что-то, почему испортила лик? И кто этот жених? Я узнаю лишь в двух случаях: увижу эту любовницу или жених предъявит повреждённый живописный лик. И что тогда? Как это знание повлияет на мой выбор?

Вздохнула. Не знаю. Не хочу об этом пока думать. Никто никого этой ночью не убил, вот и славненько.

Пожалуй, пойду пройдусь.

Я достала простую сорочку, сарафан, вплела ленту в космы. Их пришлось сложить вдвое. Не хочу привлекать внимания длинной косой. А так хоть немного кажется толстой, пусть и коротковатой.

На небосклоне начало светать. Солнышко окрасило кромку леса в золотистые тона. Красиво. Скоро совсем встанет. Куда бы податься? Лучше всего занять себя делом. Возникла мысль, уподобиться подруге. Она иногда ходила на рынок. И сказывала, как ей нравится вести торг.

Спустилась в стряпчую и взяла корзину с лучшей репой царства. Попробую продать. Отец не обрадуется, ведь репу любит, но, буду надеяться, что пока он встанет, я уже вернусь.

Вышла Зорька навстречу.

— Здравствуй, Русана. Куда путь держишь?

— Да вот, хочу попытать счастья на рынке.

— Репой? — усмехнулась она. — Да кому она нужна.

— А чем же?

— Вот, возьми сорочинское пшено*. В наших краях редкость.

А я отметила, что хитра девица, ох хитра. Отец любит репу да не жалует сорочинское пшено. А вот хинийцы* дарили батюшке. Не откажешь же послам принять их дар. А куда девать? Так найдём, кому продать, только тихонечко, дабы хинийцы не углядели.

Я поблагодарила помощницу да отправилась грузить мешок с зерном на телегу. А для прикрытия ещё настоящего пшена навалила.

Извозчик не удивился, а может, не признал во мне царевну.

— Новенькая? А раньше торг вела? — спросил дедок. — Как звать?

— Руся, — представилась сокращённо. — Нет, впервые.

— Ничего сложного здесь нет, — сказал он, трогая поводья. Лошадка тронулась с места. — Выкрикиваешь название своего товара, расхваливая его. А как подходит кто, уже не кричишь, просто отвечаешь на вопросы покупателя, не забывая нахваливать. Поняла?

— Да, дедушка. Попробую.

На рынке в такую рань яблоку негде было упасть. Пришлось вставать у самого краю. Дедушка помог мне спустить мешки с телеги да уехал. Я немного растерялась. Каждый перекрикивал другого, расхваливая товар, а у меня и голос-то пропал. Похоже, надо почаще выходить в люди. Развернула мешки с меркой, пытаясь совладать с собою.

Вздохнула глубоко и закричала:

— Пшено, лучшее на Руси пшено! Сорочинское пшено! — и так зычно вышло, что все остальные вдруг замолчали, чем я и воспользовалась: — Одна мерка на пробу задарма, при покупке от двух сорочинского!

Тут же ко мне выстроилась очередь, а местные торговцы ожили и старались заглушить меня. А я уж замолчала, отпуская товар первому покупателю.

— Сколько берёшь, девица, за одну мерку пшена? — спросил первый покупатель, мужчина в плаще с капюшоном, скрывающем его лицо. Выговор у него, правда, не местный был. Иноземец? А где ж тогда нашему языку научился?

— Одну ногату*, — назвала цену.

— А мерку на пробу?

— Да, дам одну лишнюю. Сколько хотите?

— Десять.

— А какое пшено? Обычное или сорочинское? — решила уточнить, а то вдруг не то насыплю.

— Обычное.

— Хорошо. Есть куда насыпать?

Мне протянули холщовый мешок. Странный такой, с рунами. И мне бы насторожиться, зачем простому покупателю мешок для еды с магическими письменами, да прочитать их. Так нет, стала просто отмерять сорочинское пшено. Опомнилась лишь поздно, что не то пшено насыпала.

— Ой, прошу прощения, я не то насыпала, — и собиралась уже высыпать, но покупатель сказал, что ничего страшного, он возьмёт сарацинское.

Отмерив положенное, удивилась, что дно даже наполовину не заполнилось, в то время, как у меня полмешка как не бывало. Покупатель, правда, ни слова не сказал, просто отсчитал три куны*.

— А у меня сдачи нет, — возразила я. — Тогда с вас две куны, — и третью шкурку просто не взяла. Заметила на руке у покупателя рисунок скорпия*. Сарацин?

В ответ послышалось сарацинское ругательство. И чем он недоволен? Я ведь ему цену сбавила. Иль от того, что оплошала и не то насыпала? И на меня накинули тот самый мешок с рунами. Сработал оберег. И мешок просто вспыхнул ярким пламенем, не причиняя мне вреда. Да осыпался прахом. Я же, как завороженная, глядела на сие действо, не в силах пошевелиться.

Переполох на рынке поднялся. Бабы заголосили, мол, девок наших воруют. Мужики окружили покупателя и рукава закатывают. Бить будут!

— Да я ничего... Ненароком вышло... — оправдывался сарацин, а потом кинул пригоршню какого-то порошка наземь и исчез в возникшем дыму.

Я же испугаться тогда не успела, а сейчас ноги так и подкосились. Это меня чуть было не похитили в гарем? Ох, батюшки!

— Девонька, ты как? — спросили защитники.

— Цела, добры молодцы. Благодарствую, — встала, поклонилась им в пояс.

— Глянь, краса какая, может, пойдёшь за меня замуж? — спросил один здоровяк, милый на лицо, с русой бородой да усами, да серыми очами.

А я очи долу и опустила.

— Не серчай, добрый молодец! Хорош ты, да не по мне, — отвечала ему. Не могу на иных заглядываться, окромя тех пятерых, что батюшка выбрал. Вголос, правда, не сказала этого.

— Ладно, девица-красавица, кричи, коль в беде окажешься — придём на выручку, — не осерчал мужик, да и остальных увёл, позволив вздохнуть вольно.

Пыл торг вести растеряла, да взялся за гуж, не говори, что не дюж. Уже без прежнего задору хвалила товар. Подходили мало. Но к обеду весь товар ушёл. Сложила все шкурки в один мешок, а мелочь в узелок завязала. А тут знакомый дедок и пожаловал.

— Доброго дня, Руся, домой подбросить тебя? — спросил, не слезая с уже пустой телеги.

— Доброго дня, дедушка! Будь добр, коль не затруднит!

— Садись, красавица!

Просить дважды не пришлось. Пока ехали, со стариком вели беседу. За время торга некогда было продохнуть да послушать, о чём народ судачит. Решила у старика выпытать. Он, правда, про свою внучку сказывал. Красавица, уже в пору вошла. Вот жениха ей и приглядывает.

— А коль ей не мил окажется?

— Другого найдём. Добрых молодцев хватает.

Я и пожаловалась, как меня сегодня чуть не украли, да как защитник замуж звал.

— Чего ж не согласилася? Не мил?

— Не могу. Батюшка не одобрит.

— Так мил же тебе?

— Всё одно. Нельзя мне на иных глядеть.

Дед ничего не сказал.

— Дедушка, а какие слухи витают?

— Да про царску дочку молва судачит. Женихов из разных краёв наедет скоро. Ристать* будут.

Уж к царскому терему подъехал. Я ему хотела кунью мордку отдать, так не взял. Поблагодарила его да пошла в терем.

А там уж переполох. Такой, будто пожар.

— Что случилось?

— Царская дочка пропала! — ответил пробегающий мимо мальчишка.

— Которая? — решила уточнить, обо мне речь идёт или нет.

— Русана.

— Так вот она я!

Неужто Зорька не сказала, что уехала я на рынок? Хотя, влетит от отца. А что делать, всё равно признаться нужно. В политике хитрить можно, а семью обманывать — нет.

— Нашлась! — крикнул на весь терем мальчонка. Другие тоже подхватили. Донося до всех остальных радостную весть.

К отцу я явилась с повинной головой. Он отослал всех из приёмных покоев, где восседал за столом с ворохом бумаг.

— Ну и где пропадало дитя непутёвое. Сама явилась, знать, сама и ушла. Предупредить не могла, что взбрело прогуляться?

— Прости, батюшка. Думала, не разрешишь выйти в град, на ярмарку.

— Что приобрела? — деловито поинтересовался он.

— Не приобретала я, торг вела.

— Успешно?

Я высыпала шкурки куниц, служивших нам деньгами. Вдруг узрела это "богатство", и грусть такая взяла. Это ж сколько надо было убить животных? И ради чего? Дабы мену вести?

Отец окинул безразличным взглядом деньги.

— Ладно, цену труду ты знаешь. А теперь давай обсудим твой сломанный оберег.

Заметил. И хоть скрывать происшествие не собиралась, но не надеялась, что так быстро узнает сам. Но наблюдательный, не чета мне. Я вот скорпия заметила, а выводы не сделала.

— На меня напали.

— Кто?

— Покупатель. Я не видела его, он прятался под плащом. Но когда расплачивался, заметила скорпия на руке. И выговор отличался от нашего. Меня пытались похитить.

— И?

Я растерялась. Что отец ещё желает услышать? Может быть, что ещё заметила. Но ведь больше ничего. Хотя...

— У него мешок был с рунами. А как сыпала в него зерно, то не прибавлялось, будто дна там не бывало. И когда мешок накинул на меня, а защита вспыхнула, за меня вступились местные мужики. Хотели побить сарацина. Да только он использовал какой-то порошок, создающий клубы дыма. То ли скрылся просто, то ли перенёсся куда-то.

— Значит, сарацин, — задумался отец. — Что ещё было?

— Ну, мне так подумалось, что сарацин, отчего — не знаю. Скорпий ведь не только их знак. Но про сарацина я решила ещё до скорпия. Он ещё ругнулся.

— Вспоминай, что сказал, — велел батюшка.

Я закрыла очи, представила себя на рынке и начала передавать наше общение с самого начала. На ругани я запнулась. Молвить просто так опасно. Тогда на мне защита ещё была, а сейчас — нет.

— Я могу попробовать записать, — нашла выход из положения. Наша азбука включала все возможные звуки.

— Пиши, — отец протянул мне лист и уголёк. — Да руны на мешке не забудь. Ещё и скорпия постарайся передать.

Рисовала и писала закрытыми очами.

Батюшка изучил мои сведения и вынес приговор:

— Из дома — никуда. И вообще, пока не обновим тебе оберег — из своих покоев не высовывайся. Девчонок попрошу, чтоб тебе еду носили.

— Но как же... — хотела спросить про учёбу.

— Тебя пытались похитить не как девицу, а царску дочку. Насильно б выдали замуж, а из меня верёвки б вили. Был ли похититель женихом — не знаю. И ты знаешь, что я не пойду против своего народа. Да, ты люба мне, но их много, а ты — одна. Я не могу ими пренебречь в угоду тебе. И переговоров бы просто не было. Поэтому сиди дома и не высовывайся. А лучше... — он задумался. Затем молвил: — В башню тебя заточу. На ней защита хорошая, никто, кроме родичей туда не проникнет и пронести ничего не выйдет.

И я понимала, что он серьёзно опасается за мою жизнь. Но вот так, в башню, считай, в темницу заточить, как злодея... Это слишком.