Глава 4
Утром меня снова будили. Я перестал просыпаться ни свет, ни заря. Утром я спал сном человека, который тратит много сил ночью и добирает их за счёт утреннего сна.
— У вас полчаса на приведения себя в порядок, — сказала мне новая медсестра, — давайте я помогу обтереть ваше лицо и руки мокрым полотенцем.
Удивлённо посмотрев на неё, я встал и легко прошёл к умывальнику, где из всех туалетных принадлежностей было только казённое мыло в казённой мыльнице. Умывшись и прополоскав рот, я сделал несколько физических упражнений, уловив удивлённый взгляд медсестры.
— Будьте любезны дать мне что-нибудь на завтрак, — попросил я её.
Медсестра пулей вылетела из палаты и минуты через три вернулась с молодым врачом.
— Больной, немедленно в постель, — скомандовал врач.
Я лёг с некоторым чувством недовольства, как и все больные, у которых прошёл кризис, и которые считают, что врачи просто придираются, чтобы показать свою значимость, а всё лечение прошло только благодаря выносливости пациента.
Когда есть опасность для жизни, все с надеждой смотрят на врача, а когда опасность проходит, то больной становится большим докой в вопросах медицины. Так и я с интересом поглядывал на молодого доктора.
Доктор измерил давление, пульс, при помощи стетофонендоскопа внимательно и в разных местах груди прослушал моё сердце, потыкал пальцами в грудь, ноги, посмотрел икроножные мышцы, потрогал бицепсы и о чём-то задумался.
— Доктор, — спросила медсестра, — больной попросил покушать, что ему можно?
Доктор посмотрел на медсестру.
— Что ему можно, — повторил он её вопрос и сам же на него ответил — по-моёму, ему можно всё.
Медсестра ушла, а доктор обратился ко мне.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Прекрасно, доктор, — ответил я, — как будто заново народился.
— Да, заново народился, — медленно произнёс врач, — но ведь такого не бывает. Вы представляете, что мне придётся докладывать комиссии? Я даже не знаю, как всё это объяснить, меня же дисквалифицируют. Я помню, каким вы поступили к нам. По физическому состоянию вы полностью соответствовали своему возрасту.
— Не волнуйтесь, доктор, — попытался я его успокоить, — когда нет никаких объяснений, то всегда уповают на потусторонние силы. Но мы с вами люди грамотные и прекрасно знаем, что никаких потусторонних сил нет, просто есть неразгаданные возможности организма, активизируемые внешним воздействием или способностью человека самостоятельно мобилизовать их. Давайте остановимся на том, что произошла самомобилизация духовных и физических сил пациента.
— Кто же в это поверит? — как-то неуверенно спросил доктор.
— Поверят, — достаточно уверенно сказал я, — я сам это подтвержу, а они пусть попробуют доказать обратное. Один дурак может поставить в тупик сто мудрецов. Считайте, что это я и есть.
В палату вошла медсестра с подносом в руках.
— Не составите компанию? — кивнул я на поднос.
Доктор отказался, а я набросился на нехитрую больничную еду как на изысканные блюда, которые готовили только для меня и по моим пристрастиям. Я бы съел ещё три раза по столько, но доктор меня остановил, сказав, что с набитым желудком организм работает с нагрузкой, а мне нагрузки противопоказаны. Это мне-то нагрузки противопоказаны? Да я готов горы сдвигать!
В палату вбежала старшая медсестра, быстро осмотрела углы, поправила полотенце на вешалке и встала в сторонке.
Дверь в палату открылась и вошла толпа людей в белых халатах. Именно толпа. Человек пять-шесть профессоров, определял по возрасту, столько же больничных светил и человек пятнадцать студентов с тетрадками.
Профессора сели на принесённые студентами стулья и уставились на меня. Я тоже с интересом смотрел на них. Пауза стала затягиваться, так как люди ожидали увидеть одно, а видят другое.
— Так, — сказал один профессор, — а сколько вам лет?
— По паспорту или по внутреннему календарю? — уточнил я вопрос.
— Да и так, и так, — согласился профессор.
— По паспорту я 1891 года рождения, а по внутреннему календарю — лет сорок с небольшим, — чётко ответил я.
Студенты прыснули. Профессор строго посмотрел на них.
— Коллеги, попрошу быть серьёзнее, — сказал он, — мы имеем дело с уникальным явлением, больной правильно называет свой возраст, мой дедушка знавал его молодым, а наяву мы видим совершенно другой, восстановленный организм. Мы на пороге величайшего открытия современности и ваше присутствие здесь вы должны расценивать как высшую степень доверия и сопричастности к большой науке.
Повернувшись ко мне, профессор спросил, заглянув в историю болезни:
— Как чувствуете себя Дон Николаевич?
— Спасибо, профессор, очень даже хорошо, нежели перед поступлением в больницу, — ответил я.
— Давайте-ка мы осмотрим вас, — сказал профессор. — Раздевайтесь полностью и не стесняйтесь, здесь все медики, а вы человек уникальный, пусть люди учатся, будущие профессора и мы им должны передать свои знания. Так?
— Так, профессор, — сказал я, снимая длинную рубашку.
В какой-то степени я чувствовал некоторое смущение от присутствия молодых и симпатичных девичьих мордашек, а с другой стороны стеснительность мужчины перед женщиной и женщины перед мужчиной частенько убирает самые яркие оттенки нашей жизни.
Глава 5
Целый лень я подвергался осмотрам и анализам. Всю эту кухню рассказывать не буду. Это в кино доктора в белых халатах и с умным видом решают, кого и как будут лечить. А на деле это грязная и рутинная борьба за человеческую жизнь с постоянной ответственностью за то, что человеческий организм перестаёт сопротивляться и тогда наступает пора следственных работников от медицины и правосудия решать, а так ли лечили больного, а вот если бы так, то он бы и выжил.
Следственные работники берут на себя функции Бога в теории и решают, кого звездануть по лбу чашкой весов Фемиды, а по кому промахнуться. Утрированно говоря, врачи — это как автослесари, только в белых халатах для стерильности. Та же разборка и чистка механизмов, замена изношенных частей, наладка системы зажигания, подачи топлива и тормозной жидкости.
К вечеру я был настолько измучен, что еле дождался, когда закончится капельница с поддерживающим раствором из глюкозы с калием и магнием.
Только сняли аппаратуру, как я сразу уснул. То ли я спал, то ли не спал, но мне казалось, что я бреду темной ночью по какому травянистому лугу, спускаясь в душные овраги и поднимаясь на поверхность. Небо тёмное-тёмное и на нем нет ни единой звёздочки, нет луны и не видно облаков. Возможно, так вот и выглядит преисподняя и неизвестно, что ждёт меня впереди.
Пробуждение было похоже на падение в глубокую яму, из которой я пытался вылететь как птица и всё-таки вылетел на белый свет. За окном светило солнце, было тихо и спокойно. Я прикрыл на несколько минут глаза и снова уснул. Меня разбудила дежурная медсестра с термометром.
— Дон Николаевич, — прошептала она, — помолитесь за меня и за мою дочку. Чтобы Бог дал ей хорошего мужа, и чтобы в моей жизни появился стоящий мужчина, а не козёл, которых много шатается по пивным да валяется под заборами.
— А ты-то сама чего не молишься об этом? — так же шёпотом сказал я.
— Я-то молюсь, да видать Господь мои слова не слышит, много баб, таких как я, о счастье своём просят, может, он что-то и делал для меня, да товарки мои моё счастье и перехватили. А вы к Господу ближе нашего, помолитесь, а, — умоляла она меня.
— Ладно, помолюсь, — сказал я и снова прикрыл глаза.
— Не хватало ещё, чтобы из меня делали святого, тогда вообще проходу не будет, а по моей специальности особая слава не положена, как и известность, — думал я в полудрёме, — это если прогоришь как швед под Полтавой или совершишь деяние как гетман Мазепа, то тогда на весь мир прославишься. Лучше уж жить потихоньку, да дело своё делать.
Я не слышал, как у меня забрали термометр. Я спал. Спал спокойно, как после трудной недели, отдыхал, набирался сил и настроения.
Новый день принёс новые обследования и анализы. Меня просматривали в томографе, прослушивали при помощи эхокардиографии, смотрели во все дырки, можно сказать, что не было уголка организма, куда бы ни заглянул пытливый глаз врача. Одна душа осталась нетронутой.
Монотонность больничной жизни была нарушена приходом моей феи, которая привела меня в божеский вид. Когда человек живёт очень долго, то он поневоле остаётся совершенно один, теряя всех своих родных. Об этом мне и говорили на Суде, предрекая мне и в оставшуюся жизнь терять всех близких людей.
Дон Жуан меня толкал к ней, а Казанова говорил, чтобы я не делал новых привязанностей, с которыми трудно расставаться. Я приказал им замолчать и решил, что я буду делать так, как велит мне моя душа.
— Здравствуйте, Дон Николаевич, — сказала она и стала доставать из сумки разные свёртки.
— Здравствуйте, Катерина, — поздоровался я, — а что это такое?
— Как что, это обыкновенная человеческая пища собственного приготовления, — ответила она.
— Но..., — начал было я.
— Никаких но, — сказала Катерина, — я знаю, что о вас некому позаботиться, и эту вакансию заняла я.
— И вас не тревожит мужское непостоянство? — с усмешкой спросил я.
— Не тревожит, — твёрдо сказала Катерина, — от хорошей бабы мужик не гуляет.
Два чёртика в моей душе укатывались со смеху, слыша эти слова.
— Слушай, после сегодняшней ночи ей нужно устроить хорошенький перерыв в отношениях, — шептал мне Дон Жуан.
— Не слушай его, женщину нужно ублажать, пусть она думает, что добилась всего, что хотела, и не нужно давать ей возможности разувериться в этом. Пусть ей самой надоест эта бесконечно приторная сладкая жизнь. Если хочешь её удержать около себя подольше, то подбавляй горечь в отношения, — говорил мне Казанова.
— А хорошего мужика никакая баба не стреножит, — отпарировал я Катерине.
— Это мы ещё посмотрим, — сказала она, подавая мне тарелку с чем-то феерическим, похоже, с рыбным блюдом и сложным гарниром.
— А приправы никакой нет? — спросил я.
— Какой приправы? — удивилась Катерина.
— Ты что, не замужем? — спросил я.
— Уже давно не замужем, — ответила женщина.
— Оно и видно, — сказал я, — без рюмочки такая прелесть будет горло царапать.
— Вот, взяла на всякий случай, — и Катерина достала из сумочки микроскопическую аэрофлотовскую бутылочку дагестанского коньяка.
— Ну, со свиданьицем, — сказал я, выпил и принялся за рыбу, которая имела вкус мяса. Точно знаю, что ем карпа, а по вкусу как говядина отварная в соусе. Так китайцы делают, у них мясо как рыба и рыба как мясо, зачем они так делают, вероятно, и сами не знают.
— Вкусно, — сказал я с набитым ртом.
— То ли ещё будет, — ответила Катерина.
Поздней ночью, уставшие и обессиленные мы лежали с ней в моей широкой кровати отдельной палаты военного госпиталя. Катерина дремала на моём плече, а я вспоминал...
Глава 6
— Донька, ты руки мыл? — строго спрашивала меня мама.
— Мыл, — говорил я и показывал ладошки, хитро улыбаясь.
— Иди, моё солнышко, сюда, сейчас мы будем пить молоко с чёрным хлебом, — говорила мама, отрезая большие куски хлеба от серого сверху ржаного каравая.
Молоко с чёрным хлебом на полдник было традицией в нашей семье, и я всегда любил взять горбушку, откусить от неё и запить жирным и вкусным молоком, которое каждое утро приносила молочница из крайнего дома в дачном посёлке.
— Какими успехами похвастаетесь сегодня, молодой человек? — спрашивал мой отец в белом кителе министерства путей сообщения, сидя вполоборота к столу и читая "Ведомости".
— Мы поймали большого кузнечика, — говорил я, разбрызгивая молоко и стараясь быстрее прожевать хлеб и ответить папе свободным ртом. — Он имеет сильные ноги и крылья. Он высоко подпрыгивает и включает крылья, совершая дальние полёты. Папа, а человек может сделать для себя вот такие же ноги и крылья, чтобы передвигаться быстрее всех людей на свете?
— Зачем это ему быть как кузнечику? — деланно возмущался мой отец. — В Москве родился миллионный житель. Это что же будет, если миллион человек будет иметь такие механические ноги и крылья как у кузнечиков? Это будет столпотворение в воздухе. Многие люди попадают и порасшибают себе головы. Вот когда мы достроим транссибирскую магистраль, то людям не нужно будет прыгать и летать, они сядут в тёплый и уютный вагон и спокойно поедут к Тихому океану. А что у вас нового из греческого?
— А ничего нового из греческого нет, — скороговоркой ответил я, потому что увидел моих приятелей, дожидавшихся меня за забором. — Началась греко-турецкая война. Греческий король Оттон Первый решил возродить Византийскую империю и вернуть Константинополь...
— Молодой человек, — поперхнулся молоком отец, — откуда вы такое услышали? Вам нужно поступать в первый класс гимназии, а не заниматься мировой политикой...
Но меня уже не было за столом, мы бежали собирать ватагу, чтобы на плотах выплыть на средину пруда и закричать: "Сарынь! На кичку". Что это такое, мы не знали, но предполагали, что это клич пиратов для атаки.
Плоты были хлипкими, и стоило кому-то из команды ступить шаг не туда, как угол плота начинал медленно тонуть, заставляя всех нас уравновешивать "дредноут".
Все морские бои заканчивались тем, что все команды были в воде и грязными, как мальчишки из простых семей, так и из семей интеллигенции, одетые в матроски с гюйсами и полосками на них. Всем скопом мы пытались отстирать наши матроски, но получалось ещё хуже. Грустные мы шли по дачам, придумывая небылицы о том, как мы нечаянно упали в воду...
Студенты технического университета были одеты в мундирный сюртук с бархатными петлицами и погончиками с вензелями на плечах. Ни дать, ни взять военное сословие. Мы сидим в огромном лектории и слушаем лекцию профессора кафедры механики:
— Паровая машина — это старейший тепловой двигатель. Первая промышленная паросиловая установка в России была построена в 1765 году. Несмотря на низкий коэффициент полезного действия паросиловой установки, она обладает прекрасными тяговыми характеристиками и поэтому имеет и будет иметь в будущем огромное значение для развития мировой техники.
— Профессор, — закричал один наш студент, — зачем нам изучать устаревшую технику, когда вокруг нас век бензиновых двигателей и электрических машин? Паровая машина — это всё равно, что каменный топор древнего человека...
— Мне нравится ваш юношеский максимализм, — сказал с улыбкой профессор, — но при помощи чего вырабатывается электрическая энергия? Правильно, при помощи паровой машины. Скоро мы поставим на службу человеку энергию ветра, воды. Но для того, чтобы решить эти задачи, нам нужно знать основы техники, идти от простого к сложному, потому что в изобретениях наших предков ещё много нераскрытых нами тайн.
Труды великого Леонардо да Винчи опередили его время и ждут своих инженеров. Автоматика древности ждёт своей реализации.
Никто в мире не собирается делиться своими изобретениями и открытиями. Делятся тогда, когда утаить это уже невозможно. Так кто же может определить важность того или иного изобретения для человечества? Правильно — инженер и не только инженер, но человек грамотный и эрудированный. То есть человек, не считающий любые знания бесполезными.
Кто ответит на вопрос, с помощью каких орудий наши древние предки делали наскальные рисунки. Как в отсутствие металлов они могли резать камень? Не знаете? И я не знаю, но я хочу узнать, чтобы использовать утерянные знания древних в сегодняшнем дне. Не все из вас станут инженерами, кто-то пойдёт по военной линии, кто-то по учительской или административной стезе, но все из вас будут грамотными людьми, способствующими техническому процветанию нашей родины. Так, на чём мы остановились?
Практика на заводе. Участвовали в разборке огромной электрической машины. Какой огромный человеческий труд вложен в неё. Нашли неисправность — расплавленный провод в одной из обмоток статора. Сварка бронзой. Изоляция. Сборка машины. Включение. Работает.
— Спасибо, господа студенты, — говорит нам главный инженер, — душа радуется, глядя на вас...
Свидание со "смолянкой" Натальей.
— Чем от вас пахнет, Дон? — сморщив носик, спросила она.
— Машинным маслом, — с восторгом начал я рассказывать о нашей технической победе.
— Вы пахнете как мастеровой, а это неблагородно, — наставляла меня девушка.
— Извините, Наталья, но дела требуют моего срочного присутствия у моих домашних. Я вам напишу, — сказал я Наталье, проводив ее до Смольного института. У дворян свои понятия о том, что благородно, а что неблагородно, в среде интеллигенции свои...
— Дон, ты спишь? — спросила меня Катерина.
— Угу, — ответил я, — спи, спи, дорогая...
