Хэмиэчи-мужчина сохранил маску лица, зато роза на голове окончательно трансформировалась в ощетинившегося ежа, у которого вместо иголок оказалось потрясающее разнообразие резцов и клыков. А вот не посвященная в подробности женщина среагировала как должно, отдав приказ оши ударить по нервным окончанием хлыстом резкой и острой боли. Она видела две спины, не удосужившись хотя бы на Глаз Виката, и потому не могла лицезреть преображение горечи в сладостную полуулыбку победы. Пинг и Понг скользнули в состояние сомати, оставив всю ки и маэну вытатуированным змеям за миг до атаки оши, тогда же исчезла и одежка с обувкой, а два амулета вернулись в призрачное состояние.
Ярко вспыхнула пятерка камней на шее, радужно засверкав на все лады — короткое замыкание. Тот же фокус, что секундами раньше — оши перекинулись на костяки змей, наследниц эфирных тел Пинга и Понга. Полыхнул оплавивший все на метры — крохи не дотянув до все еще занятого плетением проректора — вокруг яростный огонь, ничуть не скрывший под собой черную чешую иллюзорно вымахавших змей — все нити оши тварного плана прочно зацепились за подставу. А слившиеся пары пламенных языков двумя плазменными полосами, от жара которых пожухли даже висящие снизу листья из кроны мэллорна и разлетелась всякая живность с всполошенными воплями, лизнули внешнюю стену из зелени, моментом вспыхнувшую — ослепительно яркое пламя пробило купола трех помещений, вылетев на километры за с ходу пробитый изнутри охранный периметр каэлеса. Весь колоссальный резерв оши выплеснулся в мгновение ока. Лопнула и кожная подвязка на обруч, выполненная ректором в день принятия.
Двое обратились в каменные статуи на обсидиановом пятачке — огонь насытился от других жертв. Широкая полоса оплава горела по краям до самого холма в пяти километрах поодаль, переставшего существовать — взрыв далеко разметал ошметки, накрыв шрапнелью угодья, готовые к борьбе с урожаем, а не с экстремальным осушением прожаренным с булыжниками щебнем, пропеченной глиной и остекленевшим черноземом, шинкующим яблоки, бананы, томаты и множество других культур, приносящих на местной обильно удобряемой плодородной почве от пяти урожаев в год. Но физические законы никто не отменял — гудящие потоки воздуха продуманно и быстро, качнув вперед, на спину уронили два окаменевших тела, издавшие при падении характерный для плотного твердого материала глухой звук, смешавшийся со звоном стекла, кусочки от обломанных гребней которого поскакали в разные стороны. Всем наблюдавшим открылись близкие к умиротворенности лица с закрытыми веками, лишенными ресниц, отсутствовали и брови, и особенно выделялись светлые пятна скальпов, очерчивающих характерную область роста некогда присутствовавших на голове волос, и с радужными отливами белоснежные отпечатки ладоней взрослого эльфа. Остался и соответствующий аурный след, и доппельвита совершенно четко свидетельствовали — души еще привязаны к ним и покинутым тварным оболочкам. Ошейники однозначно не рассчитывались на подобное состояние асма, слывущее одним из идеалов омрахум и в их среде не являющееся уникальной редкостью, но задачу удержания астральных тел выполнили добросовестно. Кстати, для татуированных змей тела окончательно превратились в стеклянные сосуды с непрозрачной задней стенкой — с какого боку не гляди, все равно видны переплетения их тел по линии позвоночника. Хоть с плеча гляди, хоть с груди, однако со стороны лиц поднимающиеся за ушами до лбов змеи совершенно в глаза не бросаются.
Слава Мэллорну! Никто толком не погиб, акромя немногочисленных полусдохших неудачников, получивших ожоги высшей степени тяжести, для того же человека оказавшиеся бы несовместимыми с жизнью — брэмпэтэ исправно выполнили свою функцию, при этом высосав из носителя энергию до самого её критического минимума, но их подавила мощь магического выброса, защитившего оболочки дуота Панга от неминуемого разрушения. Спасла тренированная с самого детства реакция — большинство на пути плазмы сумело сориентироваться, оправдывая имя Ориентали. И вовремя подоспевшие курансы — благо на время масштабных мероприятий в любом каэлесе всегда объявляется общее военное положение. И бдительная охрана, блокировавшая смертоносные лучи в ледовом туннеле, тем самым воспрепятствовав крупным разрушениям внутри охраняемого объекта — еще долго потом многих будоражила мысль: "Не дай Мэллорн они смотрели бы в сторону ствола!?.."
Перед рывком закруглившимися Дальньятом, Оучжаогом, Цандьбауном, Луэлянысом и поспешно на место происшествия явившейся вместе с легатом и двумя трибунами с несколькими адъютантами златовласой Щоюрацажак предстала настоящая полоса препятствий из нагромождения чужих поступков, помыслов и чаяний.
Глава 2. Неумолимое течение
Всплакнувшего раз Хоана понесло — остановиться не смог. Он треть ниции назад обозвал брата плаксой, а теперь, когда этот подлый цен, опростоволошенный и с йейльной пакостью на голове, решил подойти ближе, сам ему уподобился. Взахлеб, не имея шанса самостоятельно выбраться из накатившей истерики.
Последний крокодил так успешно притворился бревном, замаскировав ауру, что сумел обмануть обоих братьев Эёух, но Хоану повезло больше — в пасть угодила его левая нога до колена, прежде чем меч вошел через незащищенную глазницу в мозг твари. Раздробленная кость и рваная рана — уже порядком потрепанные сханнки не выдержали острых зубов на мощных челюстях — не помешали ему воспользоваться жгутом для остановки крови на финишном берегу, а доползти — плевое дело. Хуан меткостью не отличался — вот и сумела ящерица откусить ногу от середины бедра. Благо ей и удовлетворилась, подавившись от встопорщившихся чешуек и выплюнув оцарапавшую горло добычу далеко на берег — альфару лучше давалось собственное врачевание, потому он так же сумел доползти до финиша без потери сознания с позорным досрочным выбыванием. Единственный — первый раз на их памяти! — куранс посчитал его увечье наиболее тяжелым и требующим немедленного вмешательства — лубки, бинты, живгели(!!!). Нога была еще способна прирасти обратно, и следов не останется. А оши и так после пересечения границы резко ослабили болевые ощущения, начав тратить резерв на возбуждение регенерационных способностей организма.
Но не из-за возможной хромоты на сутки-двое убивались братья. Их взгляды сразу приковала выжженная полоса, начинающаяся с округлого пятна с двумя парами четких отпечатков ног по центру. Что там случилось с холмом и садами дальше по линии их взволновало меньше всего — следы соответствовали тому месту, где находились Пинг и Понг на момент перехода в Попреп братьев Эёух со всеми дуотам их дуодека.
Отбиваясь от ползущих лиан, уворачиваясь от прыгающих черепах и стрекочущих одонат, скрываясь за щитами от кислотно-ядовитых плевков пугливых лягух, лежа обессиленными в разоренном гнезде на ветвях дерева, заботливо объеденного от серпошных клещей(!!!) бывшими хозяевами, они оба в эти свободные от мыслей про векторы-шмекторы и прочую дребедень, обязательную для изучения и последующей сдачи, деления наконец-то смогли понять, почему их так тянет к дуоту Пангу.
Заурядные лица, дряблые мышцы, опять же этот цвет жидкого шоколада и меди разных степеней яркости. Поначалу на представлении их центурии единственное, что Хоан и Хуан отметили в плюс, так это самые крупные и роскошные из всех ежей и еще, пожалуй, пары вышних звеньев гениталии — только вечера с четвертой цепью, чьи умения, естественно, превосходили гимов их прежнего каэлеса, как-то скрашивали тоску и привносили удовольствие в посеревшие будни. Но за этими двумя чувствовалась небывалая твердость духа и живой ум, а так же опыт иной жизни, по иным правилам и моральным нормам. Необычайно богатый опыт, как подсказывало внутреннее чутье обоих братьев.
После первого трансфера Хуан и Хоан подсознательно потянулись к стабильности, к тем, кто может стать им опорой, островком спокойствия посреди бушующего океана жизни. Они нуждались в родных и близких, смутно помня кровных отца с матерью, только бабку родную с ними нянчившуюся за родителей. Второй трансфер вытащил наружу это их стремление, заострив. Но избившие их дуоты сразу и навсегда выпали из категории возможных друзей. А терпеливо ласковый цео нет, не стал нянькой, но и на роль отца хотя бы в мыслях не претендовал. Конечно, он проявлял заботу — читавшие когда-то романы для развлечения могли сравнить ее с дядиной или дедовской, но никак не с отцовской. Они четко уловили его грань: "Я отец, а вы дети. Не мои".
Братьям Эёух отчаянно требовалась скала, твердая спина с богатым жизненным опытом — знания корешков и порошков второстепенны. Тот или те, кто поведут их за собой, за кем бы хотелось следовать, не опасаясь подвоха, уверенно и надежно, кто подставит плечо в трудную минуту, не бросит и не предаст. И вот подарок судьбы — дуот Панг, Пинг и Понг. Они сочетали в себе многие мечты Хуана и Хоана, сумевших разглядеть под не внушающей приязни внешностью самородные алмазы. Тогда, во сне, они впервые за много лет всерьез подрались друг с другом, как оказалось, доказывая одно и тоже. Перепачканные кровью друг друга, они в том долгом сне искренне со всей душой поклялись не только в том, о чем их просили Пинг и Понг... А на утро у них сперва душа ушла в пятки, а потом столь же быстро поднялась ввысь — глаза на месте фингалов чесались, как и сломанные во сне переносицы, помятые бока и пересчитанные ребра с оттасканными ушами, но никаких следов не осталось, лишь полнота пережитого во сне, не отличимом от реальности — яви, как называли ее Пинг и Понг.
Конечно, декан быстро догадался — дуот Эёух что-то скрывает от него. Инаэцео понял — завязалась крепкая дружба, но какая-то странная, неизвестно на чем зародившаяся. Декан задавал каверзные вопросы во время трапез, перемен, пробежек до следующих классовых залов. Но Хуан и Хоан даже между собой не упоминали о снах — догадки о подслушивании после требования Пинга и Понга превратились в уверенность. И они оба очень старались не выдать секрета — ощущение пойманной за хвост удачи не покидало их, готовых вцепиться зубами за кусок своего маленького счастья посреди беспросветной тоски по неизвестно чему. И как никогда оказались близки к нарушению клятв на этом трижды проклятом ристалище! Только на злости на все и вся оба смогли от турникета на старте буквально пробежать большую часть полосы препятствий, преодолевая зыбучие пески и вязкие болота, кишащие пиявками. А потом все выигранное время слить на раздумья под то и дело начинающиеся всхлипывания, только чудом не переросшие в рев у Хуана, чудом и братом. Только клятва — мы во что бы то ни стало возвратим красоту Пинга и Понга! — дала сил справиться с собственными болезненными последствиями встречи с молодым крокодилом.
— Вспомни клятву! — сопроводив нецензурными мыслями образ, наорал тогда на осопливившегося братца Хоан, не сдержавший собственных слез и матерный крик боли на злополучный болотисто-речной сектор. Каждый находился в своей йейльской попе, но для всего звена они одинаковые, вплоть до звериных повадок и рисунка из жилок на листьях. Хуан прокусил себе губу, но как-то сумел справиться...
И вот, преодолев смертельные ловушки и препятствия, что они видят?! Оплавленные контуры стоп на обсидиановой черни, а шестое чувство слепо шарит в поисках друзей, не находя. Из них как дух выбили, выдернули последние опоры — даже их цео куда-то запропастился, а попытки успокоить пользующих их куранса и ментора-изи ни к чему не приводили — перед глазами воображение дорисовывало гигантский костер, в котором сожгли осмелившихся напасть на декана алсов.
Ни Хуан, ни Хоан уже не видели ничего за мутной пеленой и не воспринимали действительность, отталкивая и Кыва с Вуком, и Юньгза с Уньцом, помимо потери тяжелой доспешной юбки и колчана отделавшихся множественными царапинами и порезами с неглубокими укусами, коих один из знакомых им цео к ним направил как приятелей, с которыми они водились. Дуоты Мэдль и Укль, сидевшие поодаль, тоже заплакали было навзрыд, за кампанию, но их до икоты напугал присевший рядом центурион, одним своим видом прогнавший истерику и нагнавший страху — им, чьи ноги тоже побывали в крокодильих пастях, но легко отделались, это помогло, ведь уже не было больно из-за вмешательства оши, уже появился и третий дуодек, перед которым вообще должно быть стыдно показывать свою слабую сторону и распускать нюни. И тем более оба брата Эёух не слышали, в какой форме организовавшие междусобойчик четверо цео обсуждали огромный процент тяжелораненных среди своих подопечных, поголовно появляющихся вне общества содалисов. Четверо!
— Пройдемте... — вежливо обратился осанистый к осунувшемуся.
На мелком плетении мифриловой кольчуги адамантиевая проволока, одновременно служившая каркасом и украшением, смотрелась с особым изыском, удивительно подходя эльфу — не броня прямо, а великосветский наряд, если учесть причудливый узор из в крегмаоновой оправе трикратных алмазов белого, желтого и красного в центре оттенков, слепящих истинное зрение. Его глевия с длинным голубым лезвием с булатными разводами, сочетающая в себе и возможности боевого магического посоха, могла обрушиться и разрубить в любой момент. Его изумрудный плащ, умеющий маскироваться под окружающее, ниспадал сапфировыми волнами тончайшего растительного узора. На фоне военного трибуна гражданский декан смотрелся куцо и в какой-то мере не эстетично, а с маленьким луком, рассчитанным на детскую руку, и вовсе смешно. Уперев взгляд в землю, явно ожидавший подобного эльф, и не подумал сопротивляться, быстро скрывшись в портале, тут же схлопнувшимся за следом прошествовавшим конвоиром.
Появившийся одновременно с неудавшимся Ринацео Инаэцео целую децию окидывал взглядом поле стонущих и поскуливающих алсов, растрепанных и окровавленных. Целую децию внимал новостям от других цео, собравшихся в прежнем составе. И менее чем за ценцию переместился к дуоту Эёуху, на которого рядом дулись Выук и Эдль, активно двигающие ушами и постреливающие по сторонам своими бирюзово-серыми и светлыми кремово-малиновыми глазищами, полными обиды и непонимания складывающейся вокруг центурии ситуации.
— Эёух! — гневно и шипяще гаркнул цео, с двух рук разом отвесив смачные оплеухи братьям, обрызгавшим друг друга каплями крови, слюнями, соплями и слезами.
В миг их руки расцепились и взметнулись к загоревшимся лицам, вытянувшимися на полувсхлипе.
— Живо пейте! — подхватив деревянные кубки с дымящимся травяным настоем на мэллорновском меду и приказом всучив их двум алсам.
Ошеломленные и дезориентированные дети беспрекословно подчинились подкрепленной магией команде старшего. Инаэцео и тут не дал им времени сообразить, что к чему — кивнув ментору-лингуа, оставшемуся с ними, деликатно ожидающему, когда выплачутся, и пытавшемуся тихим голосом не дать им задохнуться собственными слезами, декан за донышки приподнял сосуды с густым киселем целебно-питательного зелья, опрокидывая содержимое прямо в поддерживаемые вторым взрослым детские головы. В умелом захвате им пришлось спешно глотать, и часть горьковато-сладкого варева, ужа давно принятого остальными дуотами, неизбежно потекла на шею и ниже, затекая под потные и грязные туники. Не успели они очухаться, как Инаэцео лично засунул в рот каждому бананово-кокосовые оладья на рисовой муке в листе кислофила(*), мелко нарубленные кусочки стебля которого подслащали кисель наравне с медом.
