В лапах Xviii века: Дочь кузнеца

Она пошла бы своим путем. Постаралась бы сделать карьеру в науке или на производстве, добившись всего собственным умом и собственными знаниями для того, чтобы, в конечном счете, стать тем, к чьему мнению бы прислушивались вожди. И лишь при крайней необходимости бы напрямую вмешивалась в ход исторический событий. Например, если б не было на то других вариантов — лично б удавила одного кровавого карлика... Николая Ежова... Или того же Мишу Меченого с его шефом, 'товарищем' Андроповым. Самое главное — там она хоть представляла бы, что нужно делать и к чему стремиться. А что тут?

Как Юля смогла выяснить, попала-то она ни много ни мало, а в XVIII век. 1757 год, времена правления Елизаветы, вот только это мало о чем говорило ей. Из школьного курса истории вспоминалось лишь про войну с немцами, что русские войска тогда Берлин брали, да про то, что Елизавета поклялась, что при ее правлении никому не будут выносить смертных приговоров. Что, впрочем, не мешало запороть до смерти или попросту 'убрать' ненужных людей. Принцип 'нет человека — нет проблемы' использовался во все времена.

За то как раз эти годы стали временем все большего закрепощения крестьян и все большей вседозволенности дворян. Насколько помнила Юля, как раз где-то в XVIII веке помещики получили право ссылать крестьян в Сибирь без суда и следствия. Сами ж при этом стали фактически неподсудными, достаточно было вспомнить про кровавую маньячку Салтычиху, доносы на которую до прихода Екатерины даже не рассматривались, а лишь возвращались обратно Сылтычихе — с понятным результатом. Это выглядело абсурдом, но так оно и было... Все равно как если б дело Чикатилло поручили расследовать самому Чикатилло!

Кроме того, следовало добавить ко всему прочему крайнюю религиозность большинства населения — даже на того же ее здешнего отца, бывшего старообрядцем, косились все сельчане. А уж атеиста местные же крестьяне поди сразу на кол посадили бы, даже не спрашивая, разрешено ли это по закону или нет. Добавить неравноправие женщин, которые, за очень редким исключением в виде царственных особ, были практически бесправны и полностью завесили от воли мужа или родителей. Добавить, в конце концов, то, что она практически ничего не знала и про повседневную жизнь в эти годы... От Маши не осталось почти ничего, лишь изредка в голове внезапно всплывали обрывки некоторых образов и событий, но как же этого было мало... Все это вызывало у девушки чувства уныния и тоски по родному XXI веку. Даже вторая молодость на фоне всего этого была слабым утешением...

От невеселых мыслей Юлю отвлекла внезапно распахнувшаяся входная дверь, и на пороге появилась незнакомая девушка. Впрочем, первое, на что обратила внимание Юля была одежда незнакомки: украшенная вышивкой с цветочками белая рубашка с длинным рукавом, длинный зеленый сарафан, на голове шапка, поверх которой повязан платок, лапти на ногах.

— Мариш, здравствуй! — произнесла девушка. — Как же я рада видеть тебя в добром здравии!

А вот голос был знаком, его Юля не раз слышала до этого. И достаточно часто... Вот только видать-то не видела говорившую. Уже внимательнее взглянув на незнакомку, Юля вскоре пришла к выводу, что девушке лет двадцать — и, пожалуй, в других условиях она могла бы считаться красавицей. Высокая даже по меркам ее времени и стройная, приятные черты лица, зеленые глаза. Вот только все это портил уродливый отпечаток этого времени: шрам поперек всего лица и грубые мозолистые, как у какого-нибудь станочника с тридцатилетним стажем, руки.

— Здравствуй, — неуверенно произнесла Юля — или все же Маша? — а затем честно добавила. — Ты прости, голос твой помню, да только вспомнить не могу.

— Так ведь я же это, Катя, — удивленно произнесла девушка.

— Катя-Катерина, — задумчиво произнесла Юля.

За свою жизнь она знала немало Кать, одна из которых была и вовсе ее сестрой, но это ничего ей не давало. Все те Кати еще не родились... Память же Маши никаких подсказок давать не хотела.

— Не помню, — честно призналась Юля.

— Да ведь мы с тобой столько лет уж дружим, — грустно произнесла Катя. — Батька-то мой поначалу ворчал тогда, что с дочкой кузнеца да знахарки вожусь, да потом махнул рукой...

— Нет, не помню, — покачала головой Юля. — Я вообще почти ничего не помню, что раньше было... Лишь изредка мелькают какие-то воспоминания, да и то урывками... А что с того, что я дочь кузнеца и знахарки? — заинтересовалась девушка.

— Видно, и впрямь ты не помнишь ничего, — грустно вздохнула Катя. — Раз и такие-то вещи запамятовала... Вы ж для села всего как колдуны какие. Батька-то твой с огнем работает, из камня ножи да топоры делает. А мать-то твоя и вовсе знахарка была, а разве ж без ведьминой силы можно в травах толк узнать? А раз уж она с нею-то дела водит, так и присушить кого да околдовать может... Все бабы ее боялись, вдруг мужа из семьи уведет... А тебя и пуще того боятся — восемнадцатый год идет, а без мужа все. К тому же, вы ведь из раскольников...

— Вот это да, — удивленно произнесла Юля.

Дремучесть крестьян ее поразила... Напридумывать такого — это надо было шибко постараться.

— И ты тоже в это веришь?

— Я? Конечно, — с серьезным видом произнесла Катя, но потом не выдержала и рассмеялась. — Нет, конечно.

— Это хорошо, — улыбнулась в ответ Юля-Маша.

— Я ведь мало того, что с тобой давно дружу, — ответила Катя. — Я тебе и твоей матери жизнью обязана. Мне ли вас бояться?

Что ж, судя по всему, девушка была неплохой, Юле, во всяком случае, она понравилась сразу. И тем, что не боялась идти против мнения общества. И своей открытостью и непосредственностью — не чувствовала Юля в ней никакой фальши, а она была уверена, что за свою жизнь разбираться в людях научилась неплохо, порой по каким-то мелочам распознавая мерзавцев и подлецов буквально с первого взгляда. В Кате она ничего такого не чувствовала, она говорила то, что думала, не пытаясь казаться лучше, чем есть. И явно была в хороших отношениях с Машей. А раз так, то почему бы и не попросить ее помочь разобраться в этом мире? Конечно, отчасти в этом поможет и отец Маши, но он все же как-никак мужчина, к тому же кузнец и старообрядец, что непременно накладывает свой отпечаток на восприятие окружающей действительности. Чего-то он просто не знает и не умеет, на что-то смотрит 'со своей колокольни'... Поэтому взгляд со стороны был бы очень полезен, особенно женский.

— Ну да, конечно, — согласилась Юля. — Знаешь, я бы тебя попросить хотела... Я ведь не помню почти ничего. Вот ты порой говоришь обо всем известном, а я словно в первый раз слышу. И оно во многом так. Можешь рассказать мне про то, чего я не помню, и научить тому, что я разучилась?

— Конечно, — согласилась Катя. — В чем смогу, в том я тебе всегда помогу...

— Спасибо тебе, — улыбнулась Юля.

Пообщавшись еще с полчаса, девушки расстались уже лучшими подругами, хотя для Кати, по-видимому, Маша таковой уже давно была. 'Постпопаданческая' жизнь уже начинала смотреться не столь беспросветной. Иметь хорошую подругу, кто не подставит и не подведет, хорошо во все времена. А Юля была уверена, что Катя как раз из таких.

И, кстати, пора уж привыкать, что она теперь никакая не Юля, а Маша. А то еще проболтается где случайно... Нет уж, быть причисленной к душевно больным девушка точно не хотела. Не говоря уж о ведьмах, в которых большинство здесь верило всерьез. Так что забудь свое прошлое имя. Теперь ты раз и навсегда Маша...

Глава 3.

Кузница Машиного отца имела мало общего с кузнечно-термическим цехом, где Юля не раз бывала у себя на заводе. Не было здесь ни мощных механических или пневматических молотов, ни прессов для горячей штамповки, ни муфельных печей или, тем более, установок ТВЧ или ротационной ковки — хотя последних Маша и не видала никогда в своей жизни.

Все оснащение кузницы состояло из кузнечного горна, воздух в который подавался мехами с ножным приводом, пары бочек с маслом и водой для закалки металла после термообработки, двух разных размеров наковален, нескольких опять же разных размеров молотов и молотков, клещей, зубил, прошивок для изготовления отверстий разного диаметра, круглый, плоский и трехгранный напильники, несколько точильных камней и — что удивило девушку больше всего — кованый коловорот. И хоть нечто подобное она и ожидала, но увиденное Машу не обрадовало ни на сколько. По меркам XXI века производственные возможности были никакие. Сделать что-то сложнее несложного сельхозинвентаря, инструмента уровня молотков, кувалд, клещей да ножей с топорами или подков с гвоздями к ним здесь было сложно. Собственно говоря, отец ее именно этим и занимался. Впрочем, для этого времени и это было очень неплохо, в связи с чем ремесло давало неплохой доход, позволяя жить, по сравнению с живущими неподалеку крепостными крестьянами, буквально припеваючи. Питаться хлебом с лебедой им не приходилось даже в самые неурожайные годы, когда цены на хлеб резко росли, а уж в нормальное время и мясо за столом было не редкостью — в то время как большинство крестьян видели его лишь по большим праздникам, и то не всегда.

Вот только все это видимое благополучие мало радовало Машу. Всю жизнь безвылазно прожить в деревне, занимаясь примитивным хозяйством да каждый год-два рожая все новых детей, многие из которых помрут еще в младенчестве, ей не хотелось совершенно. Слишком уж это противоречило ее деятельной натуре... Хотя отец не раз и намекал ей на это.

— Я тебя неволить не буду, — снова вспомнила недавно состоявшийся разговор Маша, — Но пора тебе уже о замужестве подумать.

— За кого мне замуж-то выходить? — пожала плечами тогда Маша.

— Тут, конечно, не за кого, — по-своему поняв ее вопрос, ответил отец, — Вряд ли ты захочешь холопкой стать... Но есть у меня один знакомый кузнец — так сынок младший у него как раз тебе по возрасту будет...

— Ну ведь я ж его даже не знаю, бать! Не могу я вот так взять и за первого встречного выйти...

— Так я вас познакомлю. Я ведь хочу, чтобы ты была счастливой, — добавил машин отец, — Ты ведь у меня единственная дочка. А Федор — парень порядочный. Не пьет вон почти, заморской гадости не курит, да и работник справный... Через несколько лет не хуже меня кузнецом станет, мое дело продолжить сможет.

— Я понимаю, бать, — согласилась Маша, — Только я замуж за того хочу, кто люб мне будет. А что с возрастом — так ведь и моей маме двадцать два года было когда вы поженились.

— Так-то оно так, — согласился машин отец, — Мать-то твоя замуж поздно вышла. Так, может, потому-то и дал нам бог всего одного ребеночка-то? Я ведь всю жизнь хотел еще сына, передал бы ему ремесло свое. Да только не судьба, видно. Хоть и любили мы с твоей матерью друг друга, да вот как оно вышло. Так что не смотри ты на нас с Симой... Да и кто знает. Может и Федор люб тебе будет?

— Я подумаю, бать, — согласилась Маша.

То, что ее хотели замуж выдать, девушку не радовало совершенно — особенно с учетом того подчиненного положения, что занимали женщины в это время. И счастливые семьи вроде той, что была у ее отца, были в эти времена скорее исключением, а не правилом. Но и отказываться с ходу она посчитала не лучшим вариантом. Зачем расстраивать своего нового отца? Да и, пожалуй, можно и впрямь попробовать пообщаться — только не давать никаких обещаний. Ей и так, пожалуй, сильно повезло, что отец дает ей право самостоятельного выбора — у большинства в эти времена такого выбора нет.

Вот только как-то не прельщала ее судьба обычной домохозяйки XVIII века — каким бы при этом не был муж. Даже если он и впрямь окажется порядочным человеком, который будет любить ее. Нет, 'правило трех К' — это точно не для нее. А, значит, думай Маша, думай...

В отцовской кузнице Маша, как она теперь знала, бывала не раз. Единственной и любимой дочке семьи позволялось на удивление многое — так что еще в детстве она, бывало, подолгу сидела в кузнице и смотрела на отцовскую работу. Пока приходившая за ней мать, мягко отругав за то, что отвлекает отца от работы, не забирала ее домой помогать по хозяйству или учить каким-нибудь женским делам, которым лишь она и могла научить свою дочку. И хоть с годами ее интерес к отцовскому ремеслу становился все меньше и меньше, уступая свое место делам девичьим, однако ее появление в кузнице отца не сильно удивило.

Вот только, снова и снова оглядывая имеющуюся 'оснастку', девушка лишь приходила во все большее уныние. Что толку от того, что она знает режимы термообработки различных сталей, если температура заготовки здесь определялась исключительно на глаз, а уж о материалах с нужным составом не могло быть и речи? Что толку с того, что она может рассчитать шестеренчатую передачу, если сделать шестеренку все равно не получится? Что толку от знания инструментальных сплавов и технологии их обработки, если в это время даже не имеют ни малейшего понятие про вольфрам или кобальт? Это был принципиально иной уровень технологий, до которого здешней металлургии и зачаткам машиностроения расти не меньше сотни лет.

Впрочем, даже если она вдруг придумает, что же можно сделать — на ее пути неминуемо встанет еще одна проблема в виде менталитета людей XVIII века. Когда она ходит в ту же кузнецу посмотреть на работу отца — это еще одно дело. Уговорить того же отца разрешить что-нибудь сделать самостоятельно или хотя бы убедить его в правоте своих предложений будет задачей на порядок более сложной. Как из-за традиционных представлений о распределении обязанностей между мужчинами и женщинами, так и оттого, что откуда она может что-то понимать в неженском ремесле. Одно дело — если бы про это новшество сказал бы какой-нибудь старик кузнец или оружейник, кто десятки лет занимался этим ремеслом и в результате приобрел огромный опыт. Другое — услышать что-то от молоденькой девчонки. И это в случае с отцом. Убедить же в чем-то мастеров где-нибудь на тульском оружейном заводе... Об этом и мечтать вряд ли можно было. Расстроившись, Маша решила в первый раз после своего 'попадания' прогуляться до деревни — посмотреть на жизнь простого народа в те времена, когда ей суждено было жить. А если она вдруг будет дома, то и к подруге заглянуть...

Кузница располагалась на удалении как от деревни, так и от их дома — опасаясь возможных пожаров, строить ее прямо в деревне никто бы не разрешил. Из тех же соображений на некотором удалении располагался и их дом. Дома в эти времена были бревенчатыми, крытыми в лучшем случае дранкой, а то и вовсе соломой. Загорится — не потушишь. Поэтому любой пожар в эти времена был настоящей катастрофой, порой оставляя без крыши над головой целые селения.

Как уже успела узнать Маша, поселилась их семья в этой деревне не так уж давно. Будучи четвертым сыном сельского кузнеца, о нормальном заработке у себя дома ее отец, Иванов Василий Никитич, мог и не мечтать. Неоткуда на селе взять такой объем заказов, что прокормил бы несколько семей кузнецов. Так что едва ему стало шестнадцать лет, и он более-менее неплохо освоился в своем ремесле, как их отец сказал двум своим младшим сыновьям искать себе работу в другом месте. И, собравшись в дорогу, двое братьев отправились в Тулу, рассчитывая там вступить в цех хотя бы подмастерьями. В подмастерья их не взяли — только в ученики, кем им предстояло проработать не меньше трех лет чтобы стать хотя бы подмастерьями. Рассказывать про те годы, хоть Маша про то и спрашивала, отец не хотел — ограничился тем, что охарактеризовал взявшего их в ученики мастера как 'редкостного урода', который 'чуть что — сразу кулаком в морду', пять зубов 'на ученье' оставил. Впрочем, через четыре года братья все же стали подмастерьями — вот толь Василий к тому времени уже понял, что шансы стать мастерами у них минимальны. Практически все, кто не имел родственников среди мастеров и не мог дать должной мзды, а также — на этот раз уже вполне официально — сделать взнос цеху и накрыть поляну мастерам. Это помимо того, что надо было еще что-то сделать, что можно было бы предъявить на суд — весьма формальный для 'своих' и максимально придирчивый для 'чужих'. Конкуренты в бизнесе никому не нужны...