В лапах Xviii века: Дочь кузнеца

Пролог.

Ну вот и все... Последний раз оглядев кабинет, Юля захлопнула за собой дверь. В последний раз. Навсегда. Привычно заперла кабинет на ключ, который теперь предстояло сдать на вахте — хотя вряд ли это теперь имело хоть какой-то смысл. Ничего ценного здесь все равно не осталось. Если, конечно, не считать нескольких стеллажей с чертежами и технической документацией, которые теперь если и не отправятся в макулатуру, то будут валяться здесь без всякой надобности, медленно покрываясь плесенью от сырости...

Дойдя по темным пустынным коридорам до проходной, Юля отдала вахтеру, едва ли не последнему не попавшему под сокращение человеку, ключи от кабинета вместе с пропуском и вышла на непривычно пустынный двор. Еще полгода назад днем здесь было не протолкнуться от автомобилей работников. Сейчас же не было почти никого. Только КАМАЗ-манипулятор, как раз в это время грузивший в кузов один из фрезерных станков...

Смотреть на происходящее было больно и обидно... За без малого два десятка лет работы завод стал для Юли ее жизнью. Здесь работали ее деды, ее отец, к которому она, тогда еще девчонка-школьница, бегала посмотреть на жизнь завода. Здесь в студенческие годы в летние каникулы она подрабатывала на круглошлифовальном станке, получая свою первую зарплату. Наконец, закончив институт она, еще полная надежд молодая и наивная девушка, молодой специалист, пришла работать конструктором в технический отдел.

Здесь она познакомилась со своим будущем мужем, начальником отдела маркетинга. Молодой, красивый, веселый, общительный он тогда казался ей просто идеалом мужчины. Два месяца бурного романа — и вот вскоре они подали заявление в ЗАГС. А всего через полгода после этого он изменил ей со своей же подчиненной. Будучи настоящей красавицей без грамма косметики, она в то же время была чрезвычайно ярким примером того, что красота очень редко сочетается с умом. За то при этом она была буквально лицом завода, на всех коллективных фотографиях она всегда занимала едва ли не первое, самое выгодное, место. Не отличаясь при этом высокими моральными принципами, за время своей работы она успела разрушить не одну семью, за что многие грозились однажды ей 'зенки выцарапать'. Хотя в итоге ни одна из этих угроз и не была исполнена — связываться с дочерью одного из директоров завода не хотелось никому. На все же претензии она отвечала коротко: если б любил, никуда не ушел бы.

Так вот, едва начавшись, и закончилась ее семейная жизнь. Хотя бывший муж еще долго просил простить его, но Юля была непреклонна. Изменнику нет и не может быть прощения. После развода Юля буквально с головой окунулась в работу чтобы хоть так забыться, отвлечься. Все уже уходили с работы — а она все продолжала сидеть за очередным проектом. Считала, строила модели, делала чертежи. Однако хоть руководству большая часть проектов и нравилась, но до внедрения в производство дошли, к сожалению, очень немногие. Одно дело — мечтать о начале производства новой техники. Совсем другое — запустить его. Заказчикам в большинстве своем нужны были не опытные образцы, которые наверняка еще потребуют доработки. Им подавай готовое оборудование, которое можно будет сразу запускать в работу, не опасаясь всяких неожиданностей. А это значит, что опытный образец нужно создавать на собственные средства завода: строить, испытывать, налаживать, устранять 'детские болезни'... Вот только завод давно уж едва концы с концами сводил и не мог выделить деньги на такие проекты... Либо найти инвестора, кто согласился бы вложить свои средства в развитие нового направления. Только где же их найдешь?

Так большинство ее разработок и остались лишь в чертежах... Досадно, обидно... Но ничего не поделаешь. Даже то, что в один момент получила повышение до главного конструктора, было слабым утешением.

А дела на заводе шли все хуже и хуже. Прибыль с каждым годом становилась все меньше, зарплаты не повышались, долги росли... Специалисты кто уходил на пенсию, кто уезжал в другие города — так в один момент Юля стала начальницей конструкторско-технологического отдела... Прошлый начальник попросту послал все подальше и ушел на пенсию. Потом за нехваткой как заказов, так и рабочих, начали закрываться и цеха...

И вот теперь все... В апреле в связи с пандемией остановился последний действовавший механический цех ?3, где к тому моменту было сосредоточено все производство — и больше не открылся никогда. Сначала всех отправили по домам на карантин, обещав выплачивать зарплату из расчета минималки. А потом производство и вовсе закрылось: заказов практически не было, выручка с них не покрыла б даже текущие расходы предприятия. А тут еще внезапно кредиторы зашевелились, учредители вспомнили, что не получали за прошлый год дивидендов, электрики пригрозили отключением электричества за неуплату... Так и оказалось, что временная остановка производства стала окончательной. Вскоре было объявлено о сокращении практически всех работников завода...

Так Юля и оказалась без работы. Оказалась буквально выкинута с завода, которому посвятила столько лет своей жизни. Который сам по себе успел стать важной частью ее жизни. Но ничего не поделать... В последний раз оглядев внутренний двор завода, Юля распахнула водительскую дверь своей старенькой 'десятки' и плюхнулась на сиденье. Завести двигатель, воткнуть флешку в магнитолу — и вот спустя пару минут она уже выезжала из главных ворот завода, где все еще 'красовалась' выцветшая табличка 'ООО 'Завод ТяжМашСтрой''.

— Вот тебе и завод тяжелого машиностроения, — вслух произнесла Юля. — Был завод, да весь вышел...

Глава 1.

Первое, что почувствовала Юля, когда пришла в себя, была сильнейшая головная боль. Как будто всю голову ей сдавили и жали, жали... Нет, даже не тисками. Скорее гидравлическим прессом. Больше не было ничего — ни мыслей, ни чувств. Лишь спустя время, казалось бы, целую вечность, в голове ее стали возникать какие-то воспоминания о случившемся.

Последним ее воспоминанием был стремительно несущийся прямо навстречу ей джип. Она как раз возвращалась из областного центра, куда ездила на счет работы, как вдруг уже на подъезде к городу навстречу ей, обгоняя КАМАЗ-зерновоз с прицепом, через сплошную, выскочила эта гребаная иномарка... Какой придурок сидел там за рулем? Увы, предпринять она не успевала почти ничего. Лишь попытаться выскочить на обочину — вот только при скорости под сотню шансы были явно невелики... Но при лобовом столкновении они были бы и вовсе нулевыми. По всей видимости, она в итоге так и вылетела с трассы. Во всяком случае, дальше все ее воспоминания прерывались.

— И все же жива, — мелькнула в голове мысль.

Вот только попытка выяснить свое состояние оказалась абсолютно безуспешной. После нескольких попыток Юля с ужасом для себя поняла, что она не может не то что двигаться. Даже пошевелить пальцем или открыть глаза. Тело не чувствовалось совершенно, как будто кроме мозга не работал больше ни один орган...

— Вот тебе и приехали, — мелькнула в голове паническая мысль, и Юля вновь потеряла сознание.

Следующее 'пробуждение' мало отличалось от предыдущего. Единственным отличием было то, что Юля начала различать какие-то звуки — весьма, надо сказать, странные. Слишком деревенские. Где-то промычала корова. Крик петуха. Какой-то звон, стук... Ничего не говорило о том, что она находится в больнице. Но как так-то? В очередной раз Юля попыталась открыть глаза, но тело по-прежнему не хотело ее слушаться.

— Да что со мной такое? — мысленно попыталась хоть как-то проанализировать происходящее Юля. — Ну понятно. Дорога шла по насыпи, вылетела с трассы, что дальше случилось? Удар об землю, машина всмятку, а я? Отвезли в больницу какого-нибудь ближайшего поселка, где, наверное, и врачей-то практически нету, и я сейчас там валяюсь? Но почему там? Странно. Почему не в Туле? И что со мной? Перелом позвоночника? Но почему тогда не могу ни глаз открыть, ни пальцами пошевелить?

Юля почувствовала, что ее вновь охватывает паника. А, может быть, все это потому, что нет у нее больше ни рук, ни глаз? Однако такая мысль была слишком страшной, и она постаралась отогнать ее как можно дальше. А рот, челюсть? Она ведь и языка не чувствует! Нет, должно быть какое-то другое объяснение. С центральной нервной системой что-то? Чтобы отвлечься Юля попыталась подумать на какие-нибудь посторонние темы, но почему-то в голову лезли одни гадости...

Сколько времени прошло — она не знала. Состояние не позволяло никаким образом оценить ход времени, хотя и казалось, что прошла целая вечность, но на деле это могло быть как несколько часов, так и всего несколько минут. Однако где-то неподалеку послышались шаги и разговор, который, как Юля вскоре поняла, шел о ней.

-...как она тут? — услышала она произнесенный мужским голосом конец фразы.

— Все также, — тяжело вздохнув, ответил женский голос. — По-прежнему без чувств лежит.

К большому удивлению, Юля заметила, что слова произнесены явно на каком-то непонятном диалекте. Непривычным были не только произношение, но и сами многие слова. Но при этом она легко их понимала!

— Ну раз еще богу душу не отдала, то, глядишь, очухается еще, — произнес в ответ мужчина. — Надеюсь, бог еще покарает этого гада...

— Не говори так... — начала было женщина, но мужчина прервал ее.

— А ты мне не указывай, что говорить! — огрызнулся он. — Что думаю — то и говорю. Будь проклят и он и папаша его!

— Да ты что, грех же...

— Я и не только говорить могу, — ответил мужик. — У меня, сама знаешь, одна дочка лишь, никого больше нету...

Услышанное совершенно не прояснило происходящего. Кто такой этот мужик и почему он называет ее дочкой? Кто такая женщина, с которой он общался? Где вообще она оказалась? Чем дальше, тем больше она приходила к выводу о том, что это вовсе не больница. Но где она тогда? И почему, в конце концов, все говорят не на привычном ей русском языке, а на каком-то архаичном диалекте?

Тем временем мужик распрощался с женщиной. Хлопнула входная дверь — и он, судя по всему, подошел к ней.

— Эх, Машка, Машка, — произнес после нескольких минут стояния мужик. — Как же так-то...

'Это он меня? — вновь удивилась Юля. — Но я же Юля'... Однако на сегодня всего произошедшего и так оказалось слишком, и сознание вновь погасло...

Дни казались ей бесконечными. Большую часть времени она лежала одна, лишь иногда к ней заходили то называвший ее своей дочерью мужик, то женщина — его сестра, как вскоре поняла Юля. Иногда ее приподнимали и вливали в рот какой-то бульон, вкуса которого она не чувствовала, хотя явно проглатывала. Словно на автомате... Все же остальное время пыталась анализировать полученную информацию, больше-то делать было все равно нечего... Мужик этот оказался кузнецом, поэтому большую часть дня вынужден был проводить на работе. А вот дальше начинались полные непонятки...

Во-первых, в разговорах слишком уж часто упоминали какого-то барина, а иногда также 'государыню-императрицу', что казалось совершенной дикостью... Какие, к чертям собачьим, цари? Какой еще барин? Иногда ей начинало казаться, что она слушает разговоры пациентов дурдома... Во-вторых, если верить услышанному, то ее нынешнее состояние было следствием... попадания под лошадь! Что за чушь? Она ведь сама помнит, как ехала по трассе на автомобиле и, соответственно, ни под какую лошадь попасть не могла! Ну и, самое главное, почему она не в больнице, а в доме у какого-то мужика, называющего ее своей дочерью? Ни на один из этих вопросов ответа не было...

Лишь на третий или четвертый день Юля смогла пошевелить пальцами на правой руке и открыть глаз — после чего вопросов стало еще больше. Как она поняла, лежала она в какой-то старинной бревенчатой... избе. Да, не доме, а именно избе. С ее места были видны и не оштукатуренные корявые бревна, щели в которых были заткнуты мхом, и отсутствующий потолок, и крышу из непонятного материала... К сожалению, большего увидеть ей не удалось из-за невозможности повернуть голову, но и этого хватило чтобы прийти в ступор...

А вскоре пришел и мужик со своей сестрой — и, едва взглянув на нее, несказанно обрадовался.

— Смотри, Дуняха, смотри, — впервые за прошедшее время Юля услышала в его голосе радостные нотки. — Машка глаза открыла!

Услышав это, Юля вновь пошевелила пальцами правой руки, что тоже обрадовало ее 'новых родственников'...

Глава 2.

То, что она теперь ужне она, Юля поняла достаточно быстро. Достаточно было взглянуть на еще детскую, но уже покрытую мозолями, руку и длинные золотистые волосы вместо русых чуть ниже плеч. И хоть фантастикой она не больно интересовалась, но книжки про попаданцев Юле попадалась, поэтому к мысли о 'попадании' она отнеслась философски. Да и что толку было устраивать истерику по этому поводу. Что не делай — не поможет. Оставалось лишь свыкнуться с мыслью о произошедшем и постараться как можно быстрее адаптироваться к новым условиям.

Так что теперь она Маша. Ну или Мария Васильевна Иванова, если полностью, дочь деревенского кузнеца, что было уже не так уж плохо. Во всяком случае, отец ее был лично свободным. Оказаться крепостной крестьянкой было б и вовсе паршиво, но повезло. По возрасту ей идет восемнадцатый год — 'девка на выданье' по местным меркам. Недавно же она попала под лошадь, ее сбил сынок местного барина, которому за это, естественно, ничего не было. Когда беспамятное тело Маши принесли к отцу, все были уверены, что она уже не жилец. И, по всей видимости, так оно было — несколько дней она пролежала без сознания. Вот только никому и в голову не могло прийти, что в тело умирающей девчонки внезапно вселится сознание женщины из будущего...

Вот только тело принимало новую, как назвала это Юля, 'матрицу сознания' с трудом... Организм Маши продолжал функционировать словно на автомате, но при этом практически не контролировался новым сознанием. Как такое может быть — Юля не понимала, однако это был непреложный факт... Лишь очень медленно, с большим трудом, сознание брало под контроль один орган за другим, и тогда Юля начинала их чувствовать. Однако лишь через месяц она с большим трудом, опираясь на пару палок, смогла приподняться с лежанки и с большим трудом сделать пару первых шагов — после чего чуть не растянулась на полу... Ноги слушались ее с большим трудом, ходить явно придется учиться заново. С трудом доковыляв до стола, Юля присела на скамейку и углубилась в воспоминания...

Итак, теперь она могла абсолютно точно сказать, что она оказалась в прошлом. И ладно б забросило ее к товарищам Сталину или, хотя бы, Брежневу... Там-то она нашла бы себе место без труда. Как по своей основной специальности, глядишь, пригодились бы и наработки, чем она занималась в свое время, так и с точки зрения принести пользу стране. Нет, она бы не стала брать пример с тех 'попаданцев', что всеми силами лезли со своими советами к товарищу Сталину или там Брежневу. Любому понятно, что большинство таких 'чудиков' оказались бы либо в психушке, либо отправились бы осваивать тундру как английские или немецкие шпионы. Особенно если, как у нее, нет никаких материальных доказательств своей правоты...

Она пошла бы своим путем. Постаралась бы сделать карьеру в науке или на производстве, добившись всего собственным умом и собственными знаниями для того, чтобы, в конечном счете, стать тем, к чьему мнению бы прислушивались вожди. И лишь при крайней необходимости бы напрямую вмешивалась в ход исторический событий. Например, если б не было на то других вариантов — лично б удавила одного кровавого карлика... Николая Ежова... Или того же Мишу Меченого с его шефом, 'товарищем' Андроповым. Самое главное — там она хоть представляла бы, что нужно делать и к чему стремиться. А что тут?

Как Юля смогла выяснить, попала-то она ни много ни мало, а в XVIII век. 1757 год, времена правления Елизаветы, вот только это мало о чем говорило ей. Из школьного курса истории вспоминалось лишь про войну с немцами, что русские войска тогда Берлин брали, да про то, что Елизавета поклялась, что при ее правлении никому не будут выносить смертных приговоров. Что, впрочем, не мешало запороть до смерти или попросту 'убрать' ненужных людей. Принцип 'нет человека — нет проблемы' использовался во все времена.

За то как раз эти годы стали временем все большего закрепощения крестьян и все большей вседозволенности дворян. Насколько помнила Юля, как раз где-то в XVIII веке помещики получили право ссылать крестьян в Сибирь без суда и следствия. Сами ж при этом стали фактически неподсудными, достаточно было вспомнить про кровавую маньячку Салтычиху, доносы на которую до прихода Екатерины даже не рассматривались, а лишь возвращались обратно Сылтычихе — с понятным результатом. Это выглядело абсурдом, но так оно и было... Все равно как если б дело Чикатилло поручили расследовать самому Чикатилло!

Кроме того, следовало добавить ко всему прочему крайнюю религиозность большинства населения — даже на того же ее здешнего отца, бывшего старообрядцем, косились все сельчане. А уж атеиста местные же крестьяне поди сразу на кол посадили бы, даже не спрашивая, разрешено ли это по закону или нет. Добавить неравноправие женщин, которые, за очень редким исключением в виде царственных особ, были практически бесправны и полностью завесили от воли мужа или родителей. Добавить, в конце концов, то, что она практически ничего не знала и про повседневную жизнь в эти годы... От Маши не осталось почти ничего, лишь изредка в голове внезапно всплывали обрывки некоторых образов и событий, но как же этого было мало... Все это вызывало у девушки чувства уныния и тоски по родному XXI веку. Даже вторая молодость на фоне всего этого была слабым утешением...

От невеселых мыслей Юлю отвлекла внезапно распахнувшаяся входная дверь, и на пороге появилась незнакомая девушка. Впрочем, первое, на что обратила внимание Юля была одежда незнакомки: украшенная вышивкой с цветочками белая рубашка с длинным рукавом, длинный зеленый сарафан, на голове шапка, поверх которой повязан платок, лапти на ногах.

— Мариш, здравствуй! — произнесла девушка. — Как же я рада видеть тебя в добром здравии!

А вот голос был знаком, его Юля не раз слышала до этого. И достаточно часто... Вот только видать-то не видела говорившую. Уже внимательнее взглянув на незнакомку, Юля вскоре пришла к выводу, что девушке лет двадцать — и, пожалуй, в других условиях она могла бы считаться красавицей. Высокая даже по меркам ее времени и стройная, приятные черты лица, зеленые глаза. Вот только все это портил уродливый отпечаток этого времени: шрам поперек всего лица и грубые мозолистые, как у какого-нибудь станочника с тридцатилетним стажем, руки.

— Здравствуй, — неуверенно произнесла Юля — или все же Маша? — а затем честно добавила. — Ты прости, голос твой помню, да только вспомнить не могу.

— Так ведь я же это, Катя, — удивленно произнесла девушка.

— Катя-Катерина, — задумчиво произнесла Юля.

За свою жизнь она знала немало Кать, одна из которых была и вовсе ее сестрой, но это ничего ей не давало. Все те Кати еще не родились... Память же Маши никаких подсказок давать не хотела.

— Не помню, — честно призналась Юля.

— Да ведь мы с тобой столько лет уж дружим, — грустно произнесла Катя. — Батька-то мой поначалу ворчал тогда, что с дочкой кузнеца да знахарки вожусь, да потом махнул рукой...

— Нет, не помню, — покачала головой Юля. — Я вообще почти ничего не помню, что раньше было... Лишь изредка мелькают какие-то воспоминания, да и то урывками... А что с того, что я дочь кузнеца и знахарки? — заинтересовалась девушка.

— Видно, и впрямь ты не помнишь ничего, — грустно вздохнула Катя. — Раз и такие-то вещи запамятовала... Вы ж для села всего как колдуны какие. Батька-то твой с огнем работает, из камня ножи да топоры делает. А мать-то твоя и вовсе знахарка была, а разве ж без ведьминой силы можно в травах толк узнать? А раз уж она с нею-то дела водит, так и присушить кого да околдовать может... Все бабы ее боялись, вдруг мужа из семьи уведет... А тебя и пуще того боятся — восемнадцатый год идет, а без мужа все. К тому же, вы ведь из раскольников...

— Вот это да, — удивленно произнесла Юля.

Дремучесть крестьян ее поразила... Напридумывать такого — это надо было шибко постараться.

— И ты тоже в это веришь?

— Я? Конечно, — с серьезным видом произнесла Катя, но потом не выдержала и рассмеялась. — Нет, конечно.

— Это хорошо, — улыбнулась в ответ Юля-Маша.

— Я ведь мало того, что с тобой давно дружу, — ответила Катя. — Я тебе и твоей матери жизнью обязана. Мне ли вас бояться?

Что ж, судя по всему, девушка была неплохой, Юле, во всяком случае, она понравилась сразу. И тем, что не боялась идти против мнения общества. И своей открытостью и непосредственностью — не чувствовала Юля в ней никакой фальши, а она была уверена, что за свою жизнь разбираться в людях научилась неплохо, порой по каким-то мелочам распознавая мерзавцев и подлецов буквально с первого взгляда. В Кате она ничего такого не чувствовала, она говорила то, что думала, не пытаясь казаться лучше, чем есть. И явно была в хороших отношениях с Машей. А раз так, то почему бы и не попросить ее помочь разобраться в этом мире? Конечно, отчасти в этом поможет и отец Маши, но он все же как-никак мужчина, к тому же кузнец и старообрядец, что непременно накладывает свой отпечаток на восприятие окружающей действительности. Чего-то он просто не знает и не умеет, на что-то смотрит 'со своей колокольни'... Поэтому взгляд со стороны был бы очень полезен, особенно женский.

— Ну да, конечно, — согласилась Юля. — Знаешь, я бы тебя попросить хотела... Я ведь не помню почти ничего. Вот ты порой говоришь обо всем известном, а я словно в первый раз слышу. И оно во многом так. Можешь рассказать мне про то, чего я не помню, и научить тому, что я разучилась?

— Конечно, — согласилась Катя. — В чем смогу, в том я тебе всегда помогу...

— Спасибо тебе, — улыбнулась Юля.

Пообщавшись еще с полчаса, девушки расстались уже лучшими подругами, хотя для Кати, по-видимому, Маша таковой уже давно была. 'Постпопаданческая' жизнь уже начинала смотреться не столь беспросветной. Иметь хорошую подругу, кто не подставит и не подведет, хорошо во все времена. А Юля была уверена, что Катя как раз из таких.

И, кстати, пора уж привыкать, что она теперь никакая не Юля, а Маша. А то еще проболтается где случайно... Нет уж, быть причисленной к душевно больным девушка точно не хотела. Не говоря уж о ведьмах, в которых большинство здесь верило всерьез. Так что забудь свое прошлое имя. Теперь ты раз и навсегда Маша...

Глава 3.

Кузница Машиного отца имела мало общего с кузнечно-термическим цехом, где Юля не раз бывала у себя на заводе. Не было здесь ни мощных механических или пневматических молотов, ни прессов для горячей штамповки, ни муфельных печей или, тем более, установок ТВЧ или ротационной ковки — хотя последних Маша и не видала никогда в своей жизни.

Все оснащение кузницы состояло из кузнечного горна, воздух в который подавался мехами с ножным приводом, пары бочек с маслом и водой для закалки металла после термообработки, двух разных размеров наковален, нескольких опять же разных размеров молотов и молотков, клещей, зубил, прошивок для изготовления отверстий разного диаметра, круглый, плоский и трехгранный напильники, несколько точильных камней и — что удивило девушку больше всего — кованый коловорот. И хоть нечто подобное она и ожидала, но увиденное Машу не обрадовало ни на сколько. По меркам XXI века производственные возможности были никакие. Сделать что-то сложнее несложного сельхозинвентаря, инструмента уровня молотков, кувалд, клещей да ножей с топорами или подков с гвоздями к ним здесь было сложно. Собственно говоря, отец ее именно этим и занимался. Впрочем, для этого времени и это было очень неплохо, в связи с чем ремесло давало неплохой доход, позволяя жить, по сравнению с живущими неподалеку крепостными крестьянами, буквально припеваючи. Питаться хлебом с лебедой им не приходилось даже в самые неурожайные годы, когда цены на хлеб резко росли, а уж в нормальное время и мясо за столом было не редкостью — в то время как большинство крестьян видели его лишь по большим праздникам, и то не всегда.

Вот только все это видимое благополучие мало радовало Машу. Всю жизнь безвылазно прожить в деревне, занимаясь примитивным хозяйством да каждый год-два рожая все новых детей, многие из которых помрут еще в младенчестве, ей не хотелось совершенно. Слишком уж это противоречило ее деятельной натуре... Хотя отец не раз и намекал ей на это.

— Я тебя неволить не буду, — снова вспомнила недавно состоявшийся разговор Маша, — Но пора тебе уже о замужестве подумать.

— За кого мне замуж-то выходить? — пожала плечами тогда Маша.

— Тут, конечно, не за кого, — по-своему поняв ее вопрос, ответил отец, — Вряд ли ты захочешь холопкой стать... Но есть у меня один знакомый кузнец — так сынок младший у него как раз тебе по возрасту будет...

— Ну ведь я ж его даже не знаю, бать! Не могу я вот так взять и за первого встречного выйти...

— Так я вас познакомлю. Я ведь хочу, чтобы ты была счастливой, — добавил машин отец, — Ты ведь у меня единственная дочка. А Федор — парень порядочный. Не пьет вон почти, заморской гадости не курит, да и работник справный... Через несколько лет не хуже меня кузнецом станет, мое дело продолжить сможет.

— Я понимаю, бать, — согласилась Маша, — Только я замуж за того хочу, кто люб мне будет. А что с возрастом — так ведь и моей маме двадцать два года было когда вы поженились.

— Так-то оно так, — согласился машин отец, — Мать-то твоя замуж поздно вышла. Так, может, потому-то и дал нам бог всего одного ребеночка-то? Я ведь всю жизнь хотел еще сына, передал бы ему ремесло свое. Да только не судьба, видно. Хоть и любили мы с твоей матерью друг друга, да вот как оно вышло. Так что не смотри ты на нас с Симой... Да и кто знает. Может и Федор люб тебе будет?

— Я подумаю, бать, — согласилась Маша.

То, что ее хотели замуж выдать, девушку не радовало совершенно — особенно с учетом того подчиненного положения, что занимали женщины в это время. И счастливые семьи вроде той, что была у ее отца, были в эти времена скорее исключением, а не правилом. Но и отказываться с ходу она посчитала не лучшим вариантом. Зачем расстраивать своего нового отца? Да и, пожалуй, можно и впрямь попробовать пообщаться — только не давать никаких обещаний. Ей и так, пожалуй, сильно повезло, что отец дает ей право самостоятельного выбора — у большинства в эти времена такого выбора нет.

Вот только как-то не прельщала ее судьба обычной домохозяйки XVIII века — каким бы при этом не был муж. Даже если он и впрямь окажется порядочным человеком, который будет любить ее. Нет, 'правило трех К' — это точно не для нее. А, значит, думай Маша, думай...

В отцовской кузнице Маша, как она теперь знала, бывала не раз. Единственной и любимой дочке семьи позволялось на удивление многое — так что еще в детстве она, бывало, подолгу сидела в кузнице и смотрела на отцовскую работу. Пока приходившая за ней мать, мягко отругав за то, что отвлекает отца от работы, не забирала ее домой помогать по хозяйству или учить каким-нибудь женским делам, которым лишь она и могла научить свою дочку. И хоть с годами ее интерес к отцовскому ремеслу становился все меньше и меньше, уступая свое место делам девичьим, однако ее появление в кузнице отца не сильно удивило.

Вот только, снова и снова оглядывая имеющуюся 'оснастку', девушка лишь приходила во все большее уныние. Что толку от того, что она знает режимы термообработки различных сталей, если температура заготовки здесь определялась исключительно на глаз, а уж о материалах с нужным составом не могло быть и речи? Что толку с того, что она может рассчитать шестеренчатую передачу, если сделать шестеренку все равно не получится? Что толку от знания инструментальных сплавов и технологии их обработки, если в это время даже не имеют ни малейшего понятие про вольфрам или кобальт? Это был принципиально иной уровень технологий, до которого здешней металлургии и зачаткам машиностроения расти не меньше сотни лет.

Впрочем, даже если она вдруг придумает, что же можно сделать — на ее пути неминуемо встанет еще одна проблема в виде менталитета людей XVIII века. Когда она ходит в ту же кузнецу посмотреть на работу отца — это еще одно дело. Уговорить того же отца разрешить что-нибудь сделать самостоятельно или хотя бы убедить его в правоте своих предложений будет задачей на порядок более сложной. Как из-за традиционных представлений о распределении обязанностей между мужчинами и женщинами, так и оттого, что откуда она может что-то понимать в неженском ремесле. Одно дело — если бы про это новшество сказал бы какой-нибудь старик кузнец или оружейник, кто десятки лет занимался этим ремеслом и в результате приобрел огромный опыт. Другое — услышать что-то от молоденькой девчонки. И это в случае с отцом. Убедить же в чем-то мастеров где-нибудь на тульском оружейном заводе... Об этом и мечтать вряд ли можно было. Расстроившись, Маша решила в первый раз после своего 'попадания' прогуляться до деревни — посмотреть на жизнь простого народа в те времена, когда ей суждено было жить. А если она вдруг будет дома, то и к подруге заглянуть...

Кузница располагалась на удалении как от деревни, так и от их дома — опасаясь возможных пожаров, строить ее прямо в деревне никто бы не разрешил. Из тех же соображений на некотором удалении располагался и их дом. Дома в эти времена были бревенчатыми, крытыми в лучшем случае дранкой, а то и вовсе соломой. Загорится — не потушишь. Поэтому любой пожар в эти времена был настоящей катастрофой, порой оставляя без крыши над головой целые селения.

Как уже успела узнать Маша, поселилась их семья в этой деревне не так уж давно. Будучи четвертым сыном сельского кузнеца, о нормальном заработке у себя дома ее отец, Иванов Василий Никитич, мог и не мечтать. Неоткуда на селе взять такой объем заказов, что прокормил бы несколько семей кузнецов. Так что едва ему стало шестнадцать лет, и он более-менее неплохо освоился в своем ремесле, как их отец сказал двум своим младшим сыновьям искать себе работу в другом месте. И, собравшись в дорогу, двое братьев отправились в Тулу, рассчитывая там вступить в цех хотя бы подмастерьями. В подмастерья их не взяли — только в ученики, кем им предстояло проработать не меньше трех лет чтобы стать хотя бы подмастерьями. Рассказывать про те годы, хоть Маша про то и спрашивала, отец не хотел — ограничился тем, что охарактеризовал взявшего их в ученики мастера как 'редкостного урода', который 'чуть что — сразу кулаком в морду', пять зубов 'на ученье' оставил. Впрочем, через четыре года братья все же стали подмастерьями — вот толь Василий к тому времени уже понял, что шансы стать мастерами у них минимальны. Практически все, кто не имел родственников среди мастеров и не мог дать должной мзды, а также — на этот раз уже вполне официально — сделать взнос цеху и накрыть поляну мастерам. Это помимо того, что надо было еще что-то сделать, что можно было бы предъявить на суд — весьма формальный для 'своих' и максимально придирчивый для 'чужих'. Конкуренты в бизнесе никому не нужны...

Осознав призрачность перспектив стать мастером, Василий плюнул на это дело и решил пойти по пути своих предков. Так волей случая и оказался он в их деревне, где их собственный кузнец уже десяток лет как помер от какой-то болезни, а его дом с кузницей сожгли. Однако, понимая выгоду от наличия в деревне своего кузница, местный барин без проблем разрешил (естественно, не бесплатно, а в аренду) взять земли под кузницу и дом с огородом. Более того, даже разрешил взять себе в молотобойцы кого-нибудь из крестьянских мальчишек — с условием, что кормить он его будет за свой счет. Так и стал Василий Никитич простым сельским кузнецом — и, собственно говоря, тут и прожил всю последующую жизнь, лишь изредка наведываясь к родственникам, знакомым или на ярмарку в Тулу. По местным меркам их семью можно было смело отнести к зажиточным — нормально питались, жили в нормальном доме с крышей из дранки, а не соломы, своя лошадь, куры, утки, свиньи, большой огород, где выращивали овощи... Только вот все это благополучие было лишь по меркам крестьян. По меркам даже самых захудалых дворян они — обычные голодранцы. Разве что не крепостные...

Со злостью сплюнув — одно только упоминание про дворян вызывало у нее бешенство — Маша двинулась к деревне... Как уже знала Маша, по местным меркам это была весьма большая деревня — почти полсотни дворов и точно не меньше трех сотен 'душ' крепостных крестьян, как писали в эти времена про владения помещиков. Многих из которых правильнее было бы считать, пожалуй, не крестьянами, а крепостными ремесленниками, производившими товарную продукцию для помещика. Вся территория деревни была окружена плетеным из тонких веток забором, назначение которого было для девушки загадкой. 'Околица', — когда она уже подошла к первым домам, всплыло слышанное еще в свое время слово. Вот только назначения постройки так и не прояснилось — хоть у околицы и были ворота, но, судя по виду, их не закрывали с самого момента постройки, с забор-плетенка вряд ли представлял бы серьезное препятствие для грабителей...

Впрочем, очень быстро Маша переключила внимание на дома местных жителей. И если их собственное жилье она могла назвать разве что 'избушкой', то эти скорее подходили под определение 'хижина'. Маленькие, низенькие, неказистые, многие покосившиеся от старости, крытые старой посеревшей соломой, с низенькими — даже она со своим не таким уж большим ростом могла пройти лишь согнувшись едва ли не в три погибели. Маленькие окошки, затянутые бычьими пузырями. Как и у них дома, стена к стене дома стоят сараи для скотины. Такие же, только похуже, амбары. На задах — небольшие, буквально на несколько грядок, огороды, что уже очень удивило девушку. Насколько она знала, в деревнях всегда были большие огороды — ведь люди кормились с того, что там выращивали. Овощи и фрукты, казалось бы, должны быть неотъемлемой частью крестьянского быта. И их собственный дом, казалось бы, был наглядным подтверждением. Выращивали и картошку, и репу, и свеклу, и капусту с морковью, и лук с чесноком практически все то, что было известно любому российскому дачнику. Не хватало разве что фруктовых деревьев да ягод, но это Маша списала на то, что, скорее всего, культурных сортов их пока или нет, или они не получили широкого распространения.

Однако увиденные ей крестьянские огороды вдребезги разбивали уже давно ставшие привычными представления. Получалось, что в жизни большинства крестьян огород играл глубоко вспомогательную роль. Впрочем, подумав над этим вопросом, девушка пришла на этот счет к весьма логичному для себя выводу, что все дело в том, что заниматься огородами крестьянам было попросту некогда. Это их семья — вольные люди, могут делать то, что сами считают нужным. А тут крепостные крестьяне, кому мало того, что четыре дня барщины надо отработать, так еще и успей свои собственные поля вспахать, засеять, убрать. Какой уж тут огород, если порой в ночь приходится работать чтобы без урожая не остаться!

Дом своей подруги Кати Маша зашла без проблем — та ей объяснила, где он находится. Вот только кроме старого деда никого больше там не было — все в поле работать ушли. Так что раньше позднего вечера ждать никого не следовало. Так что, отложив накопившиеся вопросы на потом, девушка двинулась дальше — в сторону 'гнезда' местных господ, которых она хоть никогда и не видала, но уже ненавидела всей душой. Хватало того, что ей люди порассказали... В свое время ее сильно удивляла жестокость Революции — когда крестьяне вешали, сажали на колья, жгли господ вместе со всем их имуществом. Ну зачем все это? Ну прогони их, забери землю, но убивать-то зачем?

Прошло какие-то три месяца с момента ее попадание в прошлое — и вот она уже пусть и не одобряла, но понимала такое их поведение. Нет, дело было не в том, что у них там была какая-то земля — много ли получили те крестьяне с передела тех господских земель? Дело было в той ненависти к 'барям', что веками копилась в народе. Ненависти за те жестокости, что чинили их предки в отношении простого народа... Недаром ведь совсем скоро так много простого люда поддержит 'Лжепетра', бунтовщика Емельку Пугачева. Который, впрочем, даже в случае своей победы вряд ли что-то всерьез изменил бы к лучшему — просто один царь сменился б другим, наиболее нелояльную часть дворян вырезали б, заменив приближенными нового царя. После чего все пошло бы по старой колее. И самое обидное — что даже она, несмотря на все свое послезнание, вряд ли чем сможет помочь этим людям... Единственная надежда — что, подтолкнув научно-технический прогресс, она тем самым ускорит и переход к новой общественной формации и новым общественным отношениям, когда рабский труд наконец-то отживет свое...

Зачем же она пошла смотреть, как местные баре живут? Да, наверное, из простого любопытства — хотелось сравнить уровень жизни господ и тех, за чей счет они живут. И сравнение не подвело. То, что она увидела, полностью вписывалось в то, чего она и ожидала.

Помещик Митрофанов хоть и не входил в число особо богатых, но и далеко не нищенствовал. Хоть усадьба и была окружена значительно закрывавшим обзор бревенчатым забором, но и того, что было доступно для обозрения, вполне хватало чтобы составить представление. Ни о каких покосившихся халупах тут не шло и речи. В середине широкого двора возвышался большой двухэтажный господский домик с крытой тесом крышей, украшенной резьбой и выбеленой — чего прежде Маша не видела нигде — окантовкой застекленных слюдой окон. Возвышавшиеся над домом печные трубы говорили о том, что топится он по-белому — что в эти времена девушка видела впервые. Рядом — домик для слуг и огромное количество хозяйственных построек, прежде всего — огромные амбары, где хранился господский хлеб, и конюшня.

Вороты усадьбы были распахнуты, но на воротах стоял откровенно бандитского вида — столкнешься с таким в темном переулке, сразу станешь телефон с бумажником доставать — здоровенный мордоворот-охранник, мигом напомнивший ей телохранителей 'новых русских' из ее времени. Только этот из крепостных, как, недолго подумав, решила Маша — но только из наиболее преданных, 'приближенных к телу'. И, наверняка, пользующийся 'горячей любовью' односельчан...

Ассоциация с 'новыми русскими' вызвала лишь еще большую злость. 'Все как прежде', — подумала Маша, вспоминая будущее... Есть господа — кому можно все или почти все. Есть приближенные холуи, готовы целовать властьимущую задницу за плюшки с барского стола. И есть 'стадо', которое эти самые господа стригут, наживая собственное благосостояние. Разница лишь в методах. В отличии от господ-капиталистов с их запланированным старением, ипотеками и 'модными' товарами, нынешние господа грабят народ нагло и неприкрыто. А будешь плохо работать на 'доброго барина' — так на конюшне мигом разъяснительную работу проведут...

Отвернувшись от ворот, Маша двинулась в обратную дорогу. Гулять особо некогда, дома работы полно. Скотина не кормлена, огород не полот... Да и подумать над своим будущем.

Глава 4.

— Твою ж... — прошипела себе под нос Маша.

Прежде она и не думала, что шитье — такая трудная работа. Однако в эти времена без этого никуда. Если не считать производства военной формы, то швейных фабрик, производящих массу типовой одежды стандартизированных размеров, пока не было. Так что готовую одежду заказать можно было разве что у профессиональных портных, услуги которых стоили очень недешево. Во всяком случае, для простой деревенской девушки. А раз так — придется осваивать и этот навык.

Вот тут-то и начались сложности. Хоть теорию Юля знала достаточно неплохо — размеры снять могла без проблем, начертить выкройки — тоже. Вот только вся ее практика ограничивалась парой кукольных платьев, да и те делала с подсказками матери, да ремонтом уже готовой одежды. Теперь приходилось вспоминать этот давно, казалось бы, забытый опыт. Да и опять же... Одно дело — раскроить материал, сделать наметку, а затем прострочить на швейной машине.

Здесь было все куда труднее... Вместо миллиметровки — натянутый на самодельную рамку кусок старой ткани. Вместо карандаша — уголек. Вместо швейной машинки... Ручками все, ручками! Как все же хорошо, что у нее тут есть подруга Катя... Задача перед Машей стояла и так нелегкой, а без подсказок подруги, пусть звучавших порой и в ее любимом слегка насмешливом стиле, она стала б и вовсе тяжеленной...

Но самым ужасным стал все же сшивка, как Маша назвала 'ручной аналог' машинной прострочки... Аккуратно сшить даже самую обычную рубашку оказалось непросто. Привыкшему к виду аккуратного машинного шва взгляду казалось, что произведение ее рук выглядит просто ужасно.

— Твою ж... — оглядев произведение своих рук, произнесла девушка.

Сколько она не пыталась, но идеально ровного и с одинаковым шагом шва не получалось. Ну почему до сих пор никто не придумал швейной машинки? Впрочем, как честно себе призналась Маша, даже если б ее уже придумали — ей такое удовольствие было бы точно не по карману. 'А ведь это идея! — внезапно подумала девушка, — Инженер я или кто?'

Устройство швейной машинки она знала достаточно неплохо — пришлось разобраться, когда ремонтировала старую бабушкину 'Подольск'. Так что наверняка бы смогла разработать конструкцию швейной машинки. Что-то вспомнила бы, что-то додумала сама... 'Эх, мечты, мечты', — оборвала свои мысли Маша. Все это, увы, не дало бы ровным счетом ничего. Литейка у тебя есть? А токарные, фрезерные, шлифовальные станки, инструмент и оснастка к ним? Ах, нету? И чем тогда делать ее собралась? Напильником да клещами с молотком? Ну-ну, так можно и за всю жизнь не успеть ее сделать. А измерительный инструмент? Да у тебя даже самого паршивого штангенциркуля-то нету, не говоря уж о микрометре! Чем детали-то мерить будешь? Так что, Машуль, закатай-ка губенки и продолжай дальше ручками работать... Размечталась тут...

Вообще вся жизнь в прошлом была каким-то сплошным обломом. Куда ни кинь, всюду... Нет, не клин. Клинья-то как раз могли бы и пригодиться, их из 45 стали делают — такую сейчас попробуй найди. А та самая птичка обломинго, которая буквально стаей кружится над ней с того самого несчастливого дня, как ей пришлось искать новую работу...

Наконец-то — затратив на все раз в двадцать больше времени, чем потребовалось бы на машинке (хотя привычные к тому крестьяне или, тем более, портные XVIII века сделали бы это, несомненно, быстрее) — докончив шитье рубашки, Маша отложила ее подальше. Ходить в ней все равно было рано. Не принято здесь было ходить в однотонной одежде, а демонстративно плевать на людские представления о 'правильном' и 'неправильном' было нежелательно. Не любят крестьяне тех, кто выделяется, кто не похож на них. А она и так сильно выделяется за счет своего происхождения. Так что следующим этапом теперь нужно будет вышить рисунок — а в ней-то она не разбиралась от слова совсем. С большим трудом Маша смогла вытащить из головы лишь слово 'мулине' — название специальных ниток для вышивки — и виденные у бабушки пластиковые двойные кольца — пяльцы... Только чем эти нитки отличаются от обычных? Опять же это не давало ей ничего... Значит, снова придется просить помощи у Кати.

А пока пора ужин готовить... Тоже та еще технология! Дома-то у нее в свое время чего только не было... И современная индукционная плита, совсем недавно сменившая газовую, и СВЧ-печь, и электродуховка, и миксеры, мясорубки, соковыжималки, хлебопечки... И, в конце концов, вода в доме, открывай кран да наливай сколько нужно. Из всего этого здесь было... Ничего! Печка да колодец во дворе, куда приходилось бегать с уродливыми стянутыми металлическими кольцами деревянными ведрами, весившими едва не больше той воды, что в них вмещалась. Первый раз такое увидев, девушка настолько удивилась, что однажды решила спросить у машиного отца, что мешает сделать привычные ей железные ведра.

— А толку с того? — когда Маша наконец-то объяснила, как она представляет себе такое ведро, спросил тогда он.

— Но ведь его и таскать легче гораздо, — ответила то, что было для нее непреложной истиной Маша, — И служить оно дольше будет. Плесень появляться тоже не будет.

— Не будет оно служить долго, — отрицательно покачал головой Василий Никитич, — Проржавеет быстро. А стоить такое ведро будет...

Тогда, мысленно обругав себя, Маша пришла к выводу, что далеко не все, что она со своей колокольни привыкла считать непреложной истиной, верно и в это время. Действительно ведь — без защитного покрытия толку от металлического ведра будет немного. Бесполезная и дорогая вещь. Еще и вода будет с металлическим вкусом. А с защитными покрытиями пока туго. Специальные термостойкие эмали для посуды еще не изобретены — не достигла еще химическая промышленность должного развития. Как не доросла еще наука и до гальванического цинкового покрытия. Да что говорить — наверное, еще и цинк не открыт...

Впрочем, что уж говорить о ведрах... Не было еще ни железных кастрюль, ни сковородок, ни ложек. Не было даже чугунков, которые в сознании девушки прочно ассоциировались с деревенским бытом. Только керамика, сделанная местным же крепостным гончаром, да полученная в оплату за металлические изделия деревянная посуда. Керамические горшки разного размера, кувшины, блюда и кружки. Деревянные бочки и бочонки, сельница — небольшое 'корытце' для замешивания теста, — деревянные тазы-лохани, ступа, мутовка, специальная хлебная лопата, деревянные ложки. Вообще недостатка в деревянной посуде, как уже знала Маша, в их семье не было никогда. Поскольку денег у крестьян практически не водилось, расплачивались преимущественно бартером. Продуктами, часто прямо в крякающем или кудахтающем виде, домашней утварью, домашнего изготовления тканью, услугами... Большая часть всего этого в итоге — вместе с металлическими издельями — вывозили на ярмарку в Тулу, где и продавали, получая какую-никакую денежку, которой хватало на уплату аренды помещику, покупку железа и, порой, некоторого инструмента.

Металлического на кухне в итоге были лишь ножи, сечка, кочерга да ухват...И хочешь ты того или нет, но пришлось Маше учиться пользоваться такой посудой. Другой ей никто не даст, как не пришлет ей и газовой плиты из будущего. А если б вдруг и прислал — толку не было бы никакого. Разве что на металл, да стекло с духовки как эталон плоскости пригодилось бы... Но увы, даже таких поблажек давать ей никто не торопится.

Первым делом Маша замесила тесто под 'черный' хлеб — хоть их семья и питалась гораздо лучше крестьян, но и у них основной пищей оставался хлеб. Затем щи, которые девушка уже привычно готовила по рецепту из будущего — с мясом и картошкой, что для этого времени было диковинкой. Когда она первый раз, даже не задумываясь, сготовила такой — машин отец этому изрядно удивился. Но новый вариант щей ему понравился, поэтому когда было мясо — девушка готовила именно такой. Когда же мяса не было — вместо него в щи шла курица. Ну а уж картошка у них была всегда — хотя, как уже знала Маша, в эти времена была продуктом не шибко популярным... Выращивали ее в очень небольшом количестве и использовали преимущественно в качестве добавки в хлеб в неурожайные годы. Так что когда урожай выдавался неплохим — крестьяне с радостью отдавали ее в оплату за работу. А отец машин есть ее приучился еще как в городе жил, потому с таким вариантом оплаты был вполне согласен. Да и сами тоже картошку сажали... Только щи с ней делать до того не приходило в голову никому.

Пища большинства крестьян нынче была предельно грубой и не особо вкусной. Ели пустые щи из кислой капусты и крапивы, к которым иногда добавляли овсяную крупу, овсяной или ячневой каши да сделанных из этих же круп оладий. И хлеб — только если у них он нормальный ржаной, то у большинства крестьян они исключительно с добавкой лебеды или даже сосновой коры — уже показатель неплохого для простого люда достатка. Да еще нередко и из некачественной муки — из проросшего, а часто и вовсе со спорыньей, зерна. Мясо ели и вовсе лишь по большим праздникам — при этом зачастую обжираясь настолько, что потом мучались с животами. Как с такой пищей люди не только выживали, но и регулярно занимались тяжелой работой для Маши оставалось загадкой.

Закончилась готовка, можешь гулять свободно? Как бы не так! Надо скотину накормить, напоить, убрать. Надо одежку выстирать — и не в машинке, а руками, в корытце. В целом на решение бытовых вопросов времени уходило в разы больше, чем в привычном для девушки XXI веке — и все равно все время казалось, что она ничего не успевает. Едва доделала одно дело — сразу ж начинай делать следующее! Доделала и его — еще следующее. И так без конца и края.

И это еще при том, что в поле работать, как большинству крестьян, ей не приходилось. Их семья кормилась совсем с другого занятия, потому ей оставался лишь огород да бытовые вопросы. Сказывалось, конечно, и то, что многому ей приходилось буквально учиться с нуля — а потому времени на это уходило куда больше. Многое она делала не так, как это привыкли местные. Те же хлеб или щи крестьяне обычно готовили на целую неделю вперед и потом долго-долго их ели. Хотя изо дня в день, из недели в неделю есть одно и то же — в лучшем случае, с добавкой грибов да, по праздникам, сала... Для нее это было какой-то дикостью. Хотелось какого-то разнообразия — и по мере своих возможностей она старалась этого достичь, но этим сама себе же и создавала дополнительную работу. Так что, пожалуй, в крестьянском быту такой способ питания был единственно возможным. Это в XXI веке можно сегодня щи, завтра суп из макарон с фрикадельками, послезавтра уха, еще через день пельмени и так далее. А вот в XVIII веке, с рассвета да заката работая в поле, люди просто не имели возможности постоянно готовить себе еду и были вынуждены делать что-то такое, что затем могли бы есть на протяжении долгого времени. Разнообразие в еде для них — непозволительная роскошь...

Вот только чем дальше все это продолжалось — тем больше Маша чувствовала, что она попросту утопает в этом быту... Если сидеть так и ничего не делать дальше — то в какой-то момент она и сама не заметит, как станет обычной средневековой домохозяйкой. Пусть и с некоторыми нестандартными привычками и особенностями, но в целом они не будут иметь решающего значения. А раз так — нужно скорее определяться с планом действий и приступать к его реализации...

Глава 5.

— Ты мне что даешь? Потравить нас хочешь?

— Да бог с тобой, Никитич! С чего нам травить-то тебя? Без кузнеца-то на селе худо будет!

— А это что тогда? — загребнув пригоршню зерна, кузнец высыпал ее на стол, — Это что? — показал он пальцем на темно-фиолетовые 'рожки' среди зерна.

— Дык спорынья же! — удивленно пробормотал крестьянин, — Мы ведь все ж хлеб такой едим! Квашня на нем поднимается быстрее.

— Отрава то страшная, — ответил кузнец, — У людей от нее злая корча бывает да скотина копыта отбрасывает.

— Да как же так-то? — буквально вылупил глаза крестьянин, — Никто ж еще от хлеба не помирал.

— Я спорить не буду, — отрезал кузнец, — Давай мне чистый хлеб — тогда и коса будет. А на нет и суда нет.

— Да ни кипятись ты, Василь Никитич, — ответил крестьянин, — Будет тебе без спорыньи зерно коль хошь так...

— Ну на том и порешим, — закончил кузнец, а затем позвал Машу.

— Вот смотри, Машка, чем нас накормить хотят, — когда крестьянин ушел, отец подозвал девушку и показал пальцем на пару оставшихся на столе рожков, — Коль предложат тебе когда зерно с такой вот поганью, так не бери его. А то и скотину потравишь, и сама потравишься, а коль дети малые будут, таки они с голоду помрут когда без молока останешься.

Вот тебе и раз! Маша-то была уверена, что в эти времена про вред от спорыньи и не знал никто. А оно вона как оказывается... Про спорынью-то она в свое время, было дело, читала. 'Мор без голода' — так, кажется, называлась однажды случайно попавшаяся ей в интернете книга про весьма необычную причину голода 1930-х. Как писал ее автор, большая часть умерших тогда, вероятно, померло не столько от голода, сколько от поедания пораженного грибковыми заболеваниями зерна. В чем же была причина такого массового их распространения? В систематическом нарушении агротехники... Отчасти от неграмотности в этом вопросе, отчасти — из-за типично русского разгильдяйства. 'И так сойдет!' И ведь сходило... До поры до времени.

Тогда эта версия показалась девушке сильно притянутой за уши — и она решила разобраться в вопросе подробнее. И вскоре картина предстала еще более безрадостной. Как она тогда выяснила, заражение зерновых грибками — в особенности спорыньей — в прошлые века было вообще обыденным явлением. Хлеб со спорыньей ели до 90% крестьян. Даже в тех деревнях, где считали, что 'корчи' у них нет, на деле большая часть населения была отравлена ядом спорыньи в большей или меньшей мере. Впрочем, если за один только XVIII век было зарегистрировано более двух десятков только крупных эпидемий, то что уж тут говорить... Доказан же вред спорыньи был лишь в XIX веке — и то крестьяне в это не верили.

Однако читая статьи в интернете, девушка все равно продолжала считать написанное, как минимум, значительным преувеличением. Может быть, исследования проводили как раз в пик эпидемий — и оттого-то и получали такое результаты? Да и отсутствии спорынье у них в хлебе Маша воспринимала как доказательство правоты своей версии. И тут вдруг на тебе... Откуда про это знает обычный сельский кузнец?

— Откуда ты знаешь это, бать? — удивленно спросила Маша.

— Мать твоя рассказывала, — ответил Василий Никитич, — И про спорынью эту, и про головню с ржавчиной. Умнейшая была баба! Она и тебе-то про то тоже рассказывала...

Вот тебе и раз... И как про то понимать?

— И часто такое зерно привозят?

— Да здешние-то такое не возят уже, знают давно, что не возьму, — ответил машин отец, — А вот когда с других деревень приезжает кто, то всегда почти... Энтот вон мужик аж с Сосновки приехал. Кузнец, говорят, их по весне от корчи помер. Вот и ко мне приехали...

И все же — откуда ее мать знала про спорынью? Впрочем, долго Маша над этим не раздумывала. Вместо этого задумавшись над тем, как бы решить эту проблему. Но для начала надо было получше изучить ее. С этой-то целю поздно вечером Маша и отправилась к подруге.

— Конечно, все с ней и едят, — усмехнулась в ответ Катя, — 'От порядку да догляду спорынья в хозяйстве живет'. Знаешь такую поговорку?

— Нет, — удивлено помотала головой Маша.

— Слышала, — не согласилась Катя, — Не помнишь просто. А 'когда хлеб печется, не мети избы: спорынью выметешь'? Слышала такую поговорку? А 'Спорынья в квашню!' тебе не говорили никогда? Хотя тебе вряд ли. Знают, как мать твоя к спорынье-то относилась...

— И ты тоже с ней хлеб ешь? — глаза у Маши еще больше полезли на лоб, — Каждый год?

— Дык чем мы-то от других отличаемся? — пожала плечами Катя.

Вот тебе и на! Уже в которой раз XVIII век показал Маше, насколько же она чужда этому времени. То, что для нее казалось абсурдом, дикостью, здесь было в порядке вещей. Люди жили так не одну сотню лет и считали вполне нормальным!

— Катюш, прошу тебя, — не задумываясь над тем, что ее слова могут привести к нежелательным для нее же самой последствиям, начала Маша, — Не ешь этой дряни никогда! Никогда, слышишь! Спорынья эта — отрава страшнейшая! Люди от нее в безумие впадают, а то и помирают в муках страшных! Когда спорыньи в поле много попадается, мор большой от нее случается! Прошу тебя...

— Ты чего, Маш? — удивленно, словно видя первый раз в жизни, глядя на нее, спросила Катя.

— Ничего, — смущенно буркнула себе под нос Маша, — Знаешь, в жизни очень редко можно встретить настоящую подругу. Я боюсь тебя потерять...

— Но почему ты так считаешь? — все также удивленно спросила у девушки Катя.

— Мама мне рассказывала про это...

— Оттого вы и хлеб со спорыньей не берете? Но ведь мы все едим такой и никто не потравился... От кого б другого услышала — послала б того куда подальше. Но я верю, что ты бы зла мне не стала желать. Только почему ты сама в это так веришь?

— Я тебе это докажу...

И все же, все же... Как теперь Маша знала, проблема со спорыньей и впрямь была нешуточной. Хлеб со спорыньей ели все или почти все. Разве что зерно высшего качества — зачастую отправляемое на экспорт — могло похвастаться ее отсутствием, но ели такое очень немногие.

Но самое опасное было то, что почти никто не считал спорынью опасность. Наоборот — радовались ее 'хорошему урожаю'! Спорынья присутствовала в крестьянских сказках, в колядках, в народных поговорках... Наличие большого количества спорыньи воспринималось людьми как признак хорошего урожая. Еще бы — со спорыньей тесто лучше поднимается! А что потом травиться будут — люди не понимали. Спорынья в хлебе считалась признаком хорошего хозяина!

Вот и попробуй тут объяснить людям, что спорынья на самом деле — опасный вредитель, появление спорыньи в зерне — признак нарушения агротехники при выращивании и условий хранения, что поедание спорыньи приводит к тяжелым отравлениям. Да за такое как бы сразу на вилы не подняли! Даже Кате вон с ходу доказать не смогла, а она явно была не столь суеверной, как большинство крестьян. Так что же делать? Сколько Маша на этот счет не думала — в голову не приходило почти ничего. Кто ее станет слушать? А навязать крестьянам выполнение определенных правил агротехники и условий хранения, пожалуй, и вовсе невозможно... Мало того, что для этого надо добраться чуть ли не до уровня царя, так еще за такие проделки крестьянский бунт получить запросто можно...

Однако Кате объяснить она все же постарается. Пусть многие скажут, что это глупо, нелепо, бессмысленно, а то и опасно. Пусть так. Но смолчать, сделать вид, что все нормально было бы просто подлостью по отношению к подруге. Не заслужила она такого к себе отношения. А раз так — нужен эксперимент. Убойный эксперимент — чтобы результат его стал ярким доказательством вреда спорыньи.

Только вот на ком провести такой эксперимент? Куры? А вдруг они не боятся яда спорыньи? Птицы есть птицы... Некоторые из них могут есть такую отраву, от которой люди мрут как мухи... Мыши, крысы? На счет них тоже были сомнения... Во всех амбарах кругом полно пораженного спорыньей зерна — но при этом мыши и крысы водятся там только так. А вдруг они не боятся отравы? Или умеют распознавать ее и не едят отраву, выбирая нормальное зерно? Оставались лишь свиньи — но не слишком дорогой эксперимент?

— Бать, — в конце концов решила обратиться к отцу Маша, — Я тут Кате про спорынью рассказала...

— Зачем? — удивился Василий Никитич.

— Не смогла я молчать...

— Подружку пожалела, значит, — вздохнул машин отец.

— Пожалела, — согласилась Маша, — Не могу я смотреть, как Катя этой дрянью травится...

— Катя, Катя, — задумчиво произнес Василий Никитич, — Девка-то она хорошая, и дружили вы с самого детства. Что помочь ей захотела — осудить не могу. И поверила она?

— Не совсем... Но я обещала доказать ей.

— Теперь ты должна это доказать ей любой ценой. Иначе она решит, что ты ее обманула...

— Я вот, бать, про это и спросить хотела. Как мне лучше это доказать?

— Тут-то сложного ничего... Скотина-то спорыньей тоже нравится. Что куры, что свиньи... Я ведь тоже сначала не верил — да мать твоя доказала. Набери, говорит, зерна с самым большим количеством спорыньи и покорми ей курицу. А дальше сам увидишь... Да только пусть сама все делает, а ты в то время даже близко к дому ее не подходи... Девка-то она разумная, сама все поймет наверняка.

Этот совет Маша на следующий же день и передала Кате...

Глава 6.

В Тулу машин отец собрался в конце сентября. Как раз к этому времени, закончив уборку урожая, туда же собирались и крестьяне — продать часть своего урожая чтобы заплатить оброк барину, прикупить что-нибудь по мелочи по хозяйству. А поскольку ездить при деньгах или имуществе, за то без охраны, было в эти времена весьма рискованно, то и Василий Никитич решил присоединиться к остальным. Вместе-то ехать все безопаснее...

Машу он сначала думал было оставить дома на хозяйстве, однако девушка все же смогла убедить его взять ее с собой. Для этого ей, правда, пришлось просить Катю присмотреть за хозяйством на время ее отсутствия — однако после недавнего открытия та даже и не подумала отказаться. Тот визит Кати Маша вспоминала до сих пор:

— Ты права, Машка!

Вот уж чего-чего, а такой реакции Маша от подруги не ожидала. Ждала недоверья, подозрений, чего угодно, даже обвинений! И тут вдруг влетает Катя — раскрасневшаяся, лихорадочно блестящие глаза. В первый миг Маша даже испугалась, не тронулась ли умом ее подруга...

— Ты права, Машка! Померли!

— Кать, успокойся, — подойдя поближе, Мша взяла за руку подругу, — объясни толком-то мне! Кто помер? Где? Когда? Почему?

— Петух мой помер! И поросенок! Тоже! Помер!

— От спорыньи? — начав понимать суть происходящего, уточнила Маша.

— Да, да, — часто закивала головой Катя, — От нее, проклятой! Я-то, дура, не поверила тебе сначала! Мало ли что там мать твоя, знахарка-то, придумать могла! Дай, думаю, посмотрю сама! Дала я спорынью-то и петуху, и поросенку. Так помер вчера петух. А сейчас и поросенок. А другие-то здоровенькие все.

— Ну вот видишь, — стараясь успокоить подругу, улыбнулась Маша, — А я тебе о чем говорила?

— Права ты была, Машка, — вновь повторила Катя, — Ой как права...

— Ну вот и ты теперь это поняла...

Потом они пили травяной чай, и Катя, постепенно приходя в себя, рассказывала Маше про подробности проведенного эксперимента... Как вскоре она поняла, все получилось именно так, как и было задумано. Судя по признакам, никакой случайностью или совпадением произошедшее быть не могло, померли они именно что от отравления ядом спорыньи...

— Мы должны немедленно рассказать об этом людям! — когда они уже собирались расставаться, произнесла Катя.

— А вот тут стоп, — даже испугалась Маша, — Нельзя.

— Но почему? — удивилась Катя, — Сколько ведь жизней-то мы спасти можем!

— Нисколько, — тяжело вздохнула Маша, — Нам просто не поверят. И это в лучшем случае... А то еще и на вилы как колдунов посадят...

— Но почему?

— Да все просто, — усмехнулась Маша, — Ты готова была поверить мне... И все равно сомневалась. А они — нет... И они свято уверены в своей правоте...

— Пожалуй, ты права, — согласилась Катя.

На том они тогда и расстались... Про вред спорыньи решили пока держать язык за зубами, но себе на заметку Катя взяла — а это самое главное. Очень уж не хотелось из-за этой дряни лишиться той, кто за прошедшее время успела стать ей близким человеком. Как ни крути, но для большей части селян они были изгоями. Пусть и полезными, но непонятными — а оттого подозрительными...

Целая кавалькада крестьянских телег выезжала из деревни с рассветом. Сделав запасы на зиму, мужики собирались в город — продать свои небогатые излишки зерна. Негромко ржали лошади, скрипели колесные оси телег, вдали кто-то запел заунывную песню про крестьянскую жизнь — хотя слов на таком расстоянии было практически не различить. И все это — неторопливость и какая-то монотонность — клонили ко сну... Впрочем, тут если и заснешь — ничего не случится. До Тулы все равно почти целый день пути на телеге, да еще и с поклажей... Чай не XXI век с его скоростями... Там она бы, даже не превышая скорости, за день успела бы не только до Тулы доехать, но и объехать половину города, продав или купив все нужное, и вернуться домой. А тут вона оно как...

'Эх, Катя-Катерина, что же мне делать с тобой?' — поглядывая на окружающий их по сторонам лес, подумала Маша. Рано или поздно, но однажды ей придется перебираться куда-то в город. Может быть, в Тулу. А, может, и куда подальше — жизнь покажет. И оставлять подругу здесь девушка не хотела совершенно. Но что она могла сделать? К сожалению, с ходу ничего придумать она не могла... А надо. Хреновой ты иначе будешь подругой. Свиньей полной. Катька-то вон тебе — чуть ли не колдунье по местным понятиям — помогает и ничего за это с тебя не требует... Так что должна и ты помочь девчонке из дыры этой выбраться...

Несмотря на то, что Катя и была старше биологического возраста Маши, сама она воспринимала ее скорее как младшую сестренку... А уж если сравнивать возраст Юли 2021 года и Кати, то та ей и вовсе в дочери годилась. Только вот не было никогда у Юли детей. С мужем не успели, а потом и не от кого было. Затаенная обида и страх нового предательства так и не дали ей обзавестись новой семьей. Может быть, хоть в этом мире получится это исправить? Однако и в этом Маша сильно сомневалась... XVIII век — мужской век. А женщинам — дети, кухня, церковь! Те самые 'три К'. А уж чтобы кто-то по любви женился или замуж вышел — это и вовсе редкое исключение... А семья без любви — все равно что шлифовальный станок без СОЖ. Изобразить шлифовку можно. Отшлифовать — нет. И деталь прижжешь, и круг долго не проходит. Так и с семьями... Брань, скандалы, побои, нещадная эксплуатация в таких семьях становились обычными вещами.

Впрочем, крестьянская жизнь в это время и в целом была мрак и ужас... Взять ту же Катьку, историю которой она уже знала частично от нее самой, а частично от отца. Счастливой ее жизнь нельзя было назвать нисколько. Родилась она восьмым ребенком в семье обычного крестьянина. Есть вдосталь не доводилось никогда — хлеб с лебедой да со спорыньей (хотя ее-то как раз за проблему и не считали) да пустые щи за счастье считались... Трое ее братьев и сестер умерли еще в младенчестве. Сама она первый раз чуть не померла во время какой-то эпидемии, забравшей жизни дядьки и еще двоих сестер. Но повезло тогда... А едва ей пятнадцать исполнилось, родители выдали ее замуж за барского конюха — мужика вдвое старше нее самой. За то едва ли не самым выгодным женихом считался на деревне... Только вот счастливым тот брак не был никогда. Прожили они почти четыре года, которые иначе как ужасом назвать сложно. За все время от него она, наверное, ни разу и слова-то доброго не слыхала. Только брань да побои по любому поводу. А уж когда прошел год, а ребенка заделать все никак не получалось — он и вовсе осатанел, как говорил машин отец... А в восемнадцать лет Катя стала вдовой — убила ее муженька лошадь копытом в голову. Так и вернулась она в отцовский дом — лишняя-то работница никогда не помешает! Но и этого мало... Еще через полгода Катьку чуть не запороли — как так, посмела толкнуть пристававшего к ней барского сынка! Но самое удивительное — что окружающие при этом осуждали не самодуров-помещиков, а саму Катю. Ишь ты, мол, фифа какая выискалась! Другие вон частенько барским деткам да управляющему (а то и самому барину как со службы приезжает) постель греют — ничего! А многие и вовсе хотели б на их месте оказаться. И как с такой судьбой она не превратилась в вечно хмурую, всем недовольную, забитую бабу, каковых тут было большинство, а оставалась веселой и жизнерадостной девушкой? Для Маши это оставалось полной загадкой... Она, наверное, так не смогла бы. Хотя, возможно, не успела просто...

И самое-то мерзкое — что не было в такой судьбе чего-то из ряда вон выходящего. Чем-то похожим могли бы 'похвастаться' не меньше половины деревни... Были и такие истории, по сравнению с которыми катина — еще цветочки... Голод, смерти братьев-сестер, смерти детей, жестокость мужей, жестокость господ были явлением обыденным и привычным... Причем, многие живут так десятилетиями. Что делать? Единственным выходом, который видела Маша — всеми силами подтолкнуть развитие капитализма в России. А уж он-то непременно внесет свою лепту в разрушение как крепостнической системе, так и в разрушение традиционного жизненного уклада. Не место им просто в индустриальном обществе.

От мыслей своих Маша отвлеклась, когда выехали к реке, где прямо неподалеку от брода вверх по течению реки она впервые жизни увидела вживую действующую водяную мельницу. В отличие от тех, что она видела на картинках в интернете — отреставрированных, выглядящих как новенькие, эта впечатления не производила. Невысокая плотина с, как вспомнила из прочитанного в интернете Маша, колесом верхнебойного типа и деревянным водоводом, который сейчас был перекрыт. Маленькое и какое-то неказистое, покрытое мхом и лишайниками, деревянное здание самой мельницы. И, наконец, расположенный неподалеку дом самого мельника — который сегодня тоже присоединился к своим односельчанам для поездки в город.

— Барская мельница, — заметив, что Маша с интересом разглядывает ее, сказал машин отец.

— Понимаю, — согласилась девушка.

Никаких других мельниц тут и в самом деле не могло быть. Она была единственной на всю округу. Совсем скоро сюда станут съезжаться крестьяне со всех окрестных деревень — занимать очередь на помол... Впрочем, машин отец успел уже договориться с мельником — недавно как раз делал ему для мельницы какие-то запчасти. Так что сразу по возвращению из города повезут сюда первую партию зерна.

Однако совсем скоро и мельница скрылась из виду, а караван телег так и продолжал свой неторопливый путь в сторону Тулы... Никто, кроме Маши, на мельницу даже не обратил никакого внимания. Ничего нового для окружающих здесь не было. А уж ее конструкция крестьян не интересовала и вовсе...

До города добрались уже ближе к вечеру, где разделились. Кто-то готовился ночевать прямо на улице, кто-то искал место для постоя, а машин отец уже привычно поехал к одному из своих знакомых в Кузнецкую слободу. А Маша, сидя на телеге, с интересом разглядывала открывшийся ее взгляду город — и совершенно не узнавала его. Из знакомых ориентиров выделить можно было лишь тульский кремль. Больше в городе не было ничего знакомого...

Насколько большим по местным меркам городом была Тула — Маша не знала. Со слов ее отца, в те времена, когда он здесь в цеху учеником был, в городе жило тысяч шесть-семь жителей. Точнее цифры не знал никто, но сейчас это и не требовалось. Небольшая погрешность картины в целом не поменяет, да и данных для сравнения у девушки все равно не было.

За то, как знала Маша еще из будущего, уже сейчас Тула была одним из главных центров оружейного производства и металлообработки в стране. Здесь, в Туле, в середине прошлого века была построена первая в России доменная печь. Именно в окрестностях Тулы располагались металлургические заводики Баташевых, Мосоловых и Демидовых, часть которых, впрочем, была закрыта после выхода указа Елизаветы о запрете строительства металлургических заводов ближе 200 верст к Москве. Впрочем, даже оставшихся ей хватит с избытком... Здесь уже не меньше века вовсю развивалось оружейное производство, а во времена Петра I был построен один из первых в России оружейных заводов.

Вот только производить оружие было не больно-то выгодным для людей делом. Поэтому чтобы нормально жить, а не выживать, людям приходилось дополнительно делать на продажу продукцию гражданского назначения... Так Тула постепенно превращалась в один из крупнейших в России центров металлообработки, а про тульских мастера вскоре стали знать буквально по всей России.

Впрочем, металлургия была далеко не единственным направлением развития ремесел в Туле, представители которых жили преимущественно в слободах вокруг центральной части города. Часть из них даже называлась по названию их ремесел — Гончарная, Кузнецкая, Оружейная, Ямская... Как практически везде в эти времена, не было в Туле узкой специализации производства в определенных отраслях. Эта специализация будет происходить гораздо позднее — когда одиночек-кустарей вытеснят крупные заводы, производящие сотни, тысячи, а то и миллионы единиц типовой продукции. Но до этих времен было еще далеко. По дороге расспрашивая отца про Тулу, Маша с удивлением узнала, что даже на ТОЗе нынче производят далеко не все детали оружия. Там производилось лишь то, для чего нужно сложное — по меркам XVIII века — оборудование и осуществлялась конечная сборка с испытаниями. Остальное делалось все теми же ремесленниками-кустарями. Вот тебе и знаменитый ТОЗ!

На ночь остановились у отцовского знакомого — прежде такого же подмастерья кузнецкого цеха города Тулы, а нынче целого мастера на Тульском оружейном заводе, звавшегося Иваном Федоровичем.

— Ну, здрав будь, Иван, — когда он открыл им калитку, поздоровался со старым знакомым машин отец.

— И ты здрав будь, Василий, — ответил Иван, — Да ты, я смотрю, не один, с дочкою.

— Да решил вот с ней на торг съездить, — пояснил машин отец, — Пусть там для себя нужного чего посмотрит...

Проходя в дом, Василий Никитич с Машей по-старообрядчески перекрестились на иконы в красном углу, а затем поприветствовали и хозяйку дома с детьми. В отличие от машиного отца, у Ивана Федоровича семья была многодетной. Не считая тех, кого схоронили в младенчестве, сейчас у него было аж четверо сыновей и три дочери — часть которых жила уже своими семьями. Как вскоре поняла Маша, сыновья его сейчас работали на том же самом Тульском оружейном заводе подмастерьями — так что Ивана Федоровича уже вполне можно было считать основателем одной из заводских династий, в которой люди из поколения в поколение работали на заводах. И, судя по увиденному, жилось им куда получше, чем жили они сами. Дом, во всяком случае, был гораздо больше, просторнее и даже — что за все свое пребывание в прошлом девушка увидала впервые — топился по-белому.

Вскоре после ужина, состоявшего из широко сейчас распространенной тушеной капусты, начались и разговоры. Сначала машин отец с Иваном Федоровичем вспоминали прошлое, ругали любящую создавать 'вечных подмастерьев' цеховую систему. Потом немного поговорили о делах в городе и, в том числе, на оружейном заводе. Затем говорили о ценах на металл, зерно и многое другое. Как поняла, слушая эти разговоры, Маша цены на металл за последнее время неплохо выросли. Сказывалось то, что часть заводов в 200-верстной зоне вокруг Москвы за последние годы полностью прекратили свое существование. Другие же, несмотря на затянувшиеся тяжбы между заводовладельцами и правительством, работать пока продолжали, но долго ли это продлиться — сказать не мог никто...

— Баташовы вон вместо Тульского новый завод в этом году построили, — произнес Иван Федорович, — Унженский. Да только от него-то металл тоже везти надо. А раз так, то и их железо теперь дороже будет. А у нас лишь у Мосоловых завод работает все еще. А все остальное железо привозное теперь.

— Понятно, — вздохнул Василий Никитич, — Ну да что есть, то есть...

А вскоре свершилась и первая их 'сделка'. Как выяснилось, Иван Федорович как раз-то не против был зерна прикупить. А уж хлеба-то на его большую семью много надо было... Так что весь тот хлеб, что взяли в оплату с крестьян да на торг вывезли, сразу же и продали. Еще и мало оказалось. Даже полного воза зерна хватило бы лишь на пропитание одного человека на год, а у них и воз-то не полный был. По цене сошлись на 9 рублей за все. Взамен Иван Федорович обещал расплатиться частично монетой, а частично заготовками и даже готовым товаром: подковами, полосой железной да коваными чушками стальными. Остальной же товар предстояло продать на следующий день на торгу, а взамен также купить металла да инструмента нужного...

Спать легли на сеновале — в доме и хозяевам-то тесно было. Хоть дом и был у них куда побольше да побогаче их деревенского, но и народу в нем жило куда больше... Так что спали и на печке, и на лавках — кровати нынче еще не имели широкого распространения — и даже на сундуках. И для гостей места у них попросту не было.

Проснулись, как обычно, с рассветом и, наскоро позавтракав, стали собираться на торг. Пока добирались до тульского кремля, у стен которого обычно проходил торг, Маша с интересом разглядывала Тулу XVIII века — и совершенно не узнавала хорошо знакомого по будущему города. Помимо кремля, из знакомых строений девушка смогла отметить лишь Успенский храм напротив кремля да еще пару старинных церквей. Но самым большим шоком стал для нее вид кремля. Когда они добрались до него, перед глазами Маши открылась печальная картина. Кремль стоял в запустении, стены утратившей военное значение крепости ветшали и начинали разваливаться, их постепенно разбирали на стройматериалы... И хоть с позиции людей XVIII века это и было вполне логично, но Маше при виде всего этого стало как-то обидно. Строят, ломают, потом начинают восстанавливать...

Торговая площадь разместилась как раз между кремлем и Успенским женским монастырем. Поскольку время было ранним, площадь была еще практически пустынной — так что без труда нашли себе место там, где, как помнил по прошлым поездкам Василий Никитич, полюднее бывает обычно. А вскоре площадь стала заполняться и другим людом.

— Что смогем, то лучше на торгу сейчас расторгуем, — пояснил Маше отец, — Ну а что останется — то опосля купцам сдадим. Уж дюже дешево они за товар-то платят...

Первые покупатели ждать себя не заставили. Судя по виду, это были обычные небогатые горожане, решившие прикупить себе недорогой керамической посуды, которую машин отец получил от крестьян в оплату своей работы. И хоть по внешнему виду сравнить ее с посудой настоящих городских мастеров было сложно, но по прочности она им практически не уступала, а по цене была гораздо дешевле. Поэтому небогатые горожане охотно делали выбор в пользу нее. Вскоре появились и другие покупатели. Кого-то заинтересовали и деревянные изделия, кто-то заинтересовался и 'огородной' продукцией — картошкой, морковью, репой, а кто-то и собственно кузнечной продукцией. Хотя именно в последнем конкуренции у них было хоть отбавляй! Тула давно стала уже традиционным центром металлообработки — так что железного инструмента здесь всегда было вдоволь, причем вполне достойного качества. Так что торговать приходилось по гораздо более низкой цене чтобы хоть так найти покупателя...

— А что поделаешь? — на вопрос Маши пожал плечами Василий Никитич, — Товар известного-то мастера всегда в цене. Его по клейму-то сразу узнают. А про меня-то кто знает? Так что проку-то большого нету в городе железным-то товаром продавать. Вот и не беру я многого с собой. Уж коль найдется кто, кто цену больше, чем в селе даст — так продам. А коль нет — так и суда на том нет.

Но больше всего удивило Машу то, как происходил торг. Лишь очень немногие покупатели расплачивались монетою. В большинстве случаев люди предпочитали расплачиваться бартером, меняя товар на товар. А коль тот товар продавца не интересовал, то часто выстраивались целые цепочки продавцов и покупателей. Приходил, например, один покупатель за горшком, а у самого в оплату был лишь овес. Так чтобы совершить сделку сначала поменял овес на деготь, дегтем расплатился за сахар, затем его поменял на железную полосу, а железной полосой расплатился за горшок! Нормальный такой бартер! Маша, как увидала такое, по-настоящему в шоке была. А вот для жителей XVIII века это было в порядке вещей! Обычное дело.

За то таким образом за время торга и сами раздобыли почти весь нужный товар — от пуда пшеницы на пироги до отреза льна качественной выделки — из такого шили лишь 'парадные' одежды — и напильника для кузницы. И лишь закончив с торгом Василий Никитич решил и сам прогуляться по лавкам. В первую очередь Василия Никитича интересовал металл и инструмент. Причем, с металлом в эти времена тоже интересная ситуация. Если в ее времена весь металлопрокат различался по маркам — и сталь одной и той же марки была одинаковой вне зависимости от того, была она произведена на Косогорском, Новолипецком или даже Магнитогорском заводах, то здесь было все не так. Здесь не было единых марок стали. Вместо этого была сталь липецких заводов, сталь мосоловского завода, сталь демидовского завода... Была сталь и импортная, немецкая. И каждая стоила свою цену!

В одной из лавок торговали всяческим металлообрабатывающим инструментом, что вызвало у Маши наибольший интерес. На широком прилавке она впервые увидела, какой инструмент применялся в металлообработке в XVIII веке — и увиденное ее немало расстроило. Уже знакомые ей по отцовской кузнице напильники, коловороты, ножи, зубила, пробойники, различного вида и размера клещи, точильные камни... Кроме этого, были здесь и весьма непривычного вида токарные резцы с длинными ручками для удерживания резца во время работы, шаберы, удививший ее достаточно привычным видом здоровенный — на глаз не меньше, чем 40 мм диаметром — метчик. И больше всего удивившие Машу сверла. То, что привычных ей спиральных сверл еще не изобретено, она и так понимали. Изобретение спирального сверла тесно связано с изобретением фрезеровки и, в частности, делительной головки с дифференциальным делением. Но эти сверла мало походили и на виденные ей в прошлой жизни перьевые сверла. Все сверла были коваными, с разной формой режущей части. Были здесь сверла и с треугольной рабочей частью, напоминавшие по заточке скорее расточной резец — с прямой режущей кромкой и канавкой. И с прямоугольной режущей частью и цилиндрической направляющей в середине, напоминавшие скорее не сверло, а цековку. И странное сверло с треугольной режущей частью и 'топорообразной' заточкой, что показалось Маше и вовсе дикостью. Как оно сверлить-то будет? Взяв в руки пару сверл и с удивлением рассмотрев их поближе, девушка даже машинально пощупала пальцем режущую кромку. Как ж таким-то чудо-юдом работать по металлу? Все равно как пытаться железо гвоздиком просверлить... Но самое удивительное ждало ее дальше — когда она увидела ложечное сверло... И лишь когда Маша наконец-то оторвалась от изучения ассортимента товара, то, судя по взгляду отца, поняла, что, похоже, Штирлиц провалился...

Закупив нужный инструмент, кузнец наскоро покидал все в телегу — и они снова отправились на ночевку к его знакомому, а утром следующего дня, погрузив полученный от Ивана Федоровича в уплату за зерно металл, вместе с частью односельчан они направились в родную деревню. И хоть за все это время Василий Никитич так и не обмолвился ни словом о произошедшем, но не заметить несколько удивленных, и в тоже время каких-то заинтересованных взглядов, что бросал на нее отец, Маша не могла. А, значит, по возвращению домой придется и объясняться. Благо, что неизбежность прокола девушка осознавала буквально с первого же дня, а оттого заранее позаботилась придумать легенду...

Глава 7.

В деревню возвращались уже под вечер — поэтому сразу отправились домой.

— Завтра надо будет к приказчику барскому заехать, за землю деньги отдать, — когда они проезжали мимо барской усадьбы, произнес машин отец.

— Завтра так завтра, — согласилась Маша.

Откладывать уплату денег за аренду Василий Никитич явно не собирался. Да и смысла в том не было никакого. Вскоре, проехав околицу, они направились к дому, где Машу встретила зашедшая напоить скотину подруга.

— Здравствуй, Кать, — соскочив с телеги, поздоровалась с подругой девушка.

— Здравствуй, Мариш, — улыбнулась в ответ подруг, — Ну как расторговались-то?

— Батя говорит, что удачно, — ответила Маша, — И спасибо тебе. Хоть в город

— Это хорошо коль так. Мои-то не приехали еще?

— Приехали, — кивнула в ответ Маша, — Брат твой с нами вместе ехал. Так что беги встречай...

Тем временем машин отец принялся распрягать телегу, а сама девушка побежала перетаскивать домой тот товар, что может испортиться от стояния на улице. То есть практически все, кроме железа, которое назавтра предстояла отвезти в кузницу. Затем накормить-напоить лошадь — и лишь после этого идти домой, растапливать печку и ужин согревать...

— Ну что, рассказывай, — когда они наконец-то сели ужинать, произнес машин отец.

— Про что? — уже догадываясь, о чем пойдет речь, на всякий случай уточнила девушка.

— Про все, — коротко ответил отец, — Знаешь, я ведь давно стал за тобой странности замечать...

— Так заметно? — удивилась девушка.

— Да, — согласился Василий Никитич, — Заметно. Поначалу-то я думал, что то ты после того, как под лошадь попала, изменилась. Что-то забыла, что-то стала иначе делать, чем обычно. Мать-то твоя тоже такая отчасти была. Только не могла она тебя такому научить. Сама не знала. Потом... Всякое думал... Даже козни дьявольские заподозрил было. Но бред это, боится дьявол молитвы да воды святой. Нет в тебе ничего дьявольского. Но знаешь то, чего и я не знаю. Видел я, как на сверла ты те смотрела. Как мастер опытный...

— Понимаю, — кивнула головой Маша, — Наверное, бать, это выглядит дико... Но я побывала в будущем. Пока без памяти лежала тут — словно жизнь новую прожила... В далеком будущем.

— Вот оно как, — задумчиво произнес Василий Никитич, — И как там в будущем? Все также преследуют люд православный никониане?

— Нет, не преследуют,— помотала головой Маша, не этот вопрос она ожидала первым, — В 1905 году последний российский царь подписал указ о признании, как нас равными в правах с никонианами, а вместо 'раскольников' нас велено было называть 'старообрядцами'.

— 'Старообрядцы', значит, — усмехнулся Василий Никитич, — И как, выполнили царь с никонианами свое обещание?

— Насколько выполнили — не знаю, — пожала плечами девушка, — Но никониане дюже недовольны были. Иные так и вовсе считали, что сей указ их собственные права ущемляет.

— Еще бы...

— Только не поверили царю 'старообрядцы'. Царь-то — он хозяин своего слова. Сам дал, сам обратно взял. А раз так — нужно продолжать борьбу до победного конца. В 1917 году случилось и две революции. Сначала свергли того царя собственные министры и генералы. Только недолго они у власти продержались. Через полгода случилась и новая революция, которая во многом была на деньги 'старообрядцев' организована, а вскоре войн гражданская началась — и большинство старообрядцев поддержали в ней пришедших к власти большевиков.

— Услышал Господь наши молитвы, — перекрестился машин отец, — Кончилось антихристово царство проклятых Романовых!

— Новое общество во многом стали строить именно старообрядцы — многие революционеры в их семьях родились, а их нравственные заповеди легли в основу тех законов, по которым оно и строилось. Только, — тяжело вздохнула девушка, — Где-то, видно, закралась ошибка... Свергли в 1991 году году большевистскую власть, а новые правители России вновь на поклон перед чужеземцами кинулись... А вот никониане лишь в 1971 году клятвы былые отменили, признав их ошибочными.

— Три века, значит, никониане нас в расколе обвиняли, сколько душ невинных загубили, сколько книг древних да икон святых уничтожили, а тут отменили вдруг клятвы свои, — покачал головой Василий Никитич, — Ну бог судья им... Чувствую я, что не просто так Господь чудо такое сотворил, будущее тебе открыл. Знать есть в том деле умысел какой... Расскажи про себя теперь. Кем ты была там, в будущем?

— В будущем, — задумчиво произнесла Маша, от заранее заготовленной речи не осталось практически ни следа, — Розмыслом я на заводе большом была там, машины всякие хитроумные из железа изобретала, которые мастера потом делали... Оттого и прознала многое про работу с железом.

— Теперь понятно все, — кивнул в знак согласия машин отец, — Далеко, знать, ремесло наше за прошедшие столетия ушло?

— Далеко, — согласилась Маша, — Так далеко, что и сравнить-то мне трудно. Вся жизнь в будущем другой шибко стала... Нет там давно ни кузниц таких, ни кузнецов. Все, что людям надобно, на заводах на больших делают. Работу там всю почти силы воды, ветра да пара делают. Машины сделали такие, что мастер на них точнее ювелира любого деталюшку сделает...

— Видел я как-то машины, на которых круглые детали резцом специальным да напильником точили, — заметил Василий Никитич, — Вон и в лавке той резцы-то для них были...

— Те машины у нас станком токарным называют... Да только на таких-то в будущем только деревяшки и точат какие. Резец на них уж не руками держат, а в приспособу специальную зажимают да винтом металлическим к детали подводят. На станках таких размер до десятой доли от точки сделать можно, а есть станки и еще более точные...

Разговор о технологиях будущего затянулся надолго. Не раз отец переспрашивал Машу о тех или иных заинтересовавших его вопросах — и тогда она начинала подробнее рассказывать то, что знала на эту тему. Впрочем, интересовали его не столько всевозможные высокоточные станки, которых, как он прекрасно понимал, у него, скорее всего, не будет никогда, а по большей мере вопросы практические. То, что можно было б самому применить на практике. И тут Маша постаралась вспомнить как можно большее из того, что ей было известно про кузнечное дело XXI века, термообработку сталей, литье... Мельком упомянула и про ныне еще неизвестные металлы, которые, однако, получат значительное распространение в будущем, про легирующие добавки к стали. Спать в этот день легли далеко за полночь — успев к этому времени изрядно устать.

Новый день встретил уже давно ставшими привычными хозяйственными заботами. Вчерашние разговоры за завтраком не вспоминались, а вскоре Василий Никитич собрался в поместье.

— Схожу я к управляющему, за землю деньгу отдам, — одеваясь, сказал он Маше.

— Хорошо, бать.

Напрашиваться идти вместе с отцом девушка не стала. Возможно, конечно, это и дало бы ей какие-то полезные сведения для прогрессорских начинаний — однако в этом Маша сильно сомневалась. А поскольку хозяином — точнее говоря, арендатором — был ее отец, то и делать там ей было нечего. Сама цель ее визита к управляющему будет попросту непонятна. Ну зачем молодой девке в мужицкие-то дела лезть? Правильно, незачем!

Так что лучше пока хозяйством заняться. Тут и скотина не поена не кормлена, и щи не сварены, и хлеб не испечен, да и стирать да убираться пора тоже. Быт XVIII века — он такой... Не засидишься. Эх, а может быть машину стиральную построить? Хоть часть повседневной работы механизировать?

Конструкцию обычной 'круглой' стиральной машины Маша знала прекрасно. Знала и более сложные — доводилось как-то машинку-полуавтомат российско-китайского производства ремонтировать. И ведь ничего сложного, в отличие от стиральной машины! Бак можно сделать даже из пропитанного олифой дерева. Выковать металлический активатор особого труда тоже не составит. Даже отбалансировать его особого труда не составит. А, может быть, и ковать не надо — хватит и пропитанного той же олифой деревянного. Небольшую проблему составляло лишь изготовление оси активатора вместе со втулкой, но ведь их всего один комплект нужен. Да и гнаться за малым диаметром нет нужды — пойдет ось диаметром даже в 50 миллиметров. Так что отлить бронзовые ось со втулкой — и дело с концом... Также и со шкивами. Вот только одна проблема оставалась нерешенной... Источник энергии. Электродвигателей-то не изобрели пока, да и электростанции поблизости никто не построил. А раз так — остаются лишь силы воды, ветра, лошади да свои собственные... Хотя если сделать велопривод? Но, так или иначе, идея девушке понравилась. А раз так — стоило обдумать ее повнимательнее.

Отец пришел домой недовольным. Быстро раздевшись, он прошел в дом и с размаху плюхнулся на стоявшую у стола лавку.

— Совсем энтот немчик-то барский обнаглел, — недовольно проворчал Василий Никитич, — Со следующего года шестьдесят копеек платить требует, на восемь копеек аж цену-то поднял, Ирод!

— Это с чего ж он так-то? — удивилась Маша.

— Да все то же, на что и в прошлый-то год намекал, — тяжело вздохнул машин отец, — Дочка-то у тебя красивая, говорит. Вот пускай она мне постель погреет — а я, дескать, прощу тебе выплаты-то. Крепостных-то крестьянок ему мало как будто, сколько уж девок-то он да барчук-то перепортили... Сволочи пакостливые...

— Ничего, пробьемся, — улыбнулась Маша, — Чай не привыкать.

— Да так-то оно так, — согласился отец, — Да только шестьдесят копеек-то барину отдай. Рупь сорок подать царскую в двойном-то размере1 заплати... Словно чужие мы у себя же на родине. Всюду немцы всем заправляют.

— Это точно, — согласилась Маша, — Что уж говорить, если баре-то наши все больше по-фрацузски да по-немецки говорят, а наш-то язык родной многие и не ведают вовсе... А разве ж можно родину-то свою любить коль и языка-то ее не знаешь?

— Романовы проклятые в сем деле виноваты, — проворчал Василий Никитич, — Ну да не вечно им царствовать...

Ничего комментировать Маша не стала... А вскоре в дверь их дома постучали — как выяснилось, прибежал из кузницы паренек-молотобоец. И, еще раз тяжело вздохнув, машин отец быстро оделся и пошел в кузницу, где его уже ожидал какой-то заказчик. А Маша продолжила заниматься приготовлением еды — благо, что в этом деле она за прошедшие месяцы успела уже хорошо освоиться, и теперь делала это без особых проблем.

'А, может быть, плюнуть на это машиностроение и заняться прогрессом в кулинарном деле?' — ставя впечь хлеб, вдруг подумала Маша. Уж чего-чего, а готовить она в свое время любила — так что, пожалуй, смогла бы стать в этом времени каким-нибудь знаменитым поваром или кондитером... Готовила бы торты да пирожные для больших господ — такие, какие они ни в каких Франциях не найдут... Или салаты с супами новые для этого времени 'изобрести'... Да на этом деле озолотиться можно было бы! Однако воспоминание о господах вновь вернуло с небес на землю — и зародившиеся было мысли сразу показались мелочными и даже несколько пошлыми. Шиковать когда народ живет в нищете и терпит постоянные унижения и даже не попытаться сделать ничего чтобы ускорить слом этого общества? Ну уж нет...

Остаток дня пролетел в ставшей уже привычной работе по хозяйству — а под вечер, когда они с батей уже поужинали, к ней пришла расстроенная Катя:

— Мир вашему дому, — зайдя в дом, перекрестившись на иконы в красном углу и увидев, что хозяин в доме, произнесла девушка.

— С миром принимаем, — ответил Василий Никитич.

— Здравствуй, Кать, — несмотря на то, что все положенные формальности уже были соблюдены, поздоровалась Маша.

— Здравствуй, Мариш, — рассеяно произнесла в ответ Катя.

Вскоре девушки сидели за столом и пили травяной чай. Впрочем, к делу перешли далеко не сразу. Сначала уже привычно поговорили о прошедших торгах, об урожае этого года — который, по словам Кати, оказался неплохим, а потому голодать зимой не придется. И лишь через некоторое время Катя решила рассказать о той проблемы, что и привела ее.

— Ничего у меня, Мариш, не получается, — отставив в сторону пустую кружку, произнесла девушка, — Говорили мы говорили, да все без толку...

— Но ведь ты ж сама все видела? — удивилась Маша.

— Видела, — согласилась Катя, — Да только проку-то с того? Кабы от меня да зависело что... Только сама ж знаешь ведь, что живу-то я в доме с отцом да братьями. Они поле пашут, они хлеб ростят, а мое дело маленькое... По дому помогай да за скотиной приглядывай. И до слова-то до моего дела никому нет. Думала я вон было спорынью от хлеба отделить да чистое-то зерно на мельницу отвезть смолоть. Так чуть не побили за то братья... Ты чего, говорят, рехнулась что ли — второй хлеб-то2 выбросить хочешь? А спорыньи-то той дюже много нынче...

— Понимаю, — вздохнула Маша, тщетно прокручивая в голове возможные варианты решения столь неожиданно возникшей проблемы. Но найти решение не получалось...

— Хорошо еще, что про поросенка-то братья не знают, от чего он помер-то, — грустно добавила Катя, — А то уж точно побили бы...

Вот тебе и на... Выкуси, как говорится. Вот уже в который раз прошлое показывало Маше свою нелицеприятную изнанку — и самым обидным было то, что сделать она не могла ровным счетом ничего. И это чувство собственной беспомощности бесило больше всего...

— Даже и не знаю, что тут сделать... — честно призналась Маша.

— Знать и не сделать нам ничего, — усмехнулась в ответ Катя.

А еще собиралась с поеданием спорыньи бороться... Дура наивная... Кто ж тебя послушает? Подруге своей помочь и то не можешь! Пусть и поверила она тебе, да только обстоятельства сильнее... И чего добилась в итоге? Что еще придумаешь?

— Обидно, Кать, — тяжело вздохнув, честно призналась Маша, — Я же как лучше все хотела, да переоценила, видать, наши силы...

— Да брось ты, — усмехнулась Катя, — Такова уж наша жизнь. Только вот хлеб есть и знать, что отраву с ним страшную ешь, да не можешь с тем сделать ничего... Страшно, Маш... Я ж глазами собственными видела, как поросенок-то от отравы-то от той помирал...

Ну и чего ты дальше будешь делать, Маша? Сложишь ручки и скажешь, что ничего не поделаешь? И какая ж ты тогда подруга будешь? Нет, надо что-то придумать, что-то сделать. Главное — никогда не сдаваться. Только не обещай ничего заранее. Нет ничего хуже, чем давать людям надежды, которые могут оказаться мнимыми...

Но самым обидным было то, что радикально что-то поменять Маша не видела никакой возможности. Да, Кате помочь она постарается, чего бы оно не стоило. Но помочь десяткам миллионов таких же крестьян она была просто не в состоянии. Для этого, прежде всего, потребуется коренным образом сломать установившийся деревенский уклад, дать людям образование, повысив общий культурный уровень простого народа и покончив с деревенскими предрассудками. И вывести на качественно новый уровень агротехнику. Вот только все это вызовет в итоге дикое сопротивление со стороны и помещиков, и царского правительства, и церкви, и даже самих консервативно настроенных крестьянских масс. И решения этого вопроса Маша не видела... Оставалось надеяться на то, что зародившийся капитализм поможет в решении этой проблемой. Ведь по мере развития промышленности заводчикам будет нужно все больше и больше работников — и, желательно, хотя бы с минимальным образованием... Вот только даже капитализм этот еще надо построить. Пока в России, увы, господствует дремучий феодализм — и в ее прошлом зарождение капитализма началось лишь через век. Причем, даже среди стран второго эшелона развития капитализма Россия, увы, была не на первых местах... И как ты это исправишь, 'попаданка'?

Глава 8.

— Знаешь, Маш. Мыслю я так, что надо нам будет съезжать по весне отсюдова... — после завтрака утром следующего дня произнес вдруг Василий Никитич, — Хоть и привык я тут, да и село-то большое, работы всегда вдоволь будет. Да не будет нам здесь жизни спокойной. Барин-то, Андрей Александрович, человек-то разумный, к нам с пониманием всегда относился. Да только вот в полку он у себя круглый год пропадает. А сынок-то его не в отца, видать, пошел... Разбаловала-то его мать без отцовского-то пригляда, вот и растет он самодуром, только и думает, что о выпивке, картах да об юбках женских...

— А управляющий как же? — заинтересовалась Маша, — Его ж ведь барин-то назначал?

— Так ведь раньше-то не борзел он шибко, — усмехнулся Василий Никитич, — Пока отец-то барина, Александр Дмитриевич-то жив был — он его в узде держал. А как помер-то он — так и почувствовал-то немчик себя тут хозяином... С барчуком-то они быстро язык нашли общий, а уж барыня-то и сама такая ж...

Картинка сложилась... Про сынка-то барского да управляющего Маша и до этого много 'лестных' словечек-то слышала, как от отца, так и от Катьки. Уж особенно от последней — у нее-то к ним и личный счет хороший был... А, поскольку управляющий-то этот у барина давно был, то до этого-то Маша еще удивлялась, чего это отец-то ее решил в таком не шибко уютном месте поселиться. Теперь все становилось понятно — но оттого ситуация к лучшему не менялась.

Но самое главное от этого не менялось. То, что им надо перебираться куда-то в другое место, не вызывало у Маши никаких сомнений. Останься они здесь — и всем их начинаниям неминуемо будут вставлять палки в колеса, стремясь загнать в долги...

Но и перебираться в другое место... Тоже непростой вопрос. Во-первых, надо найти такое место, где их были б рады видеть — и где при этом не было бы самодура помещика или какого-нибудь еще управляющего. А есть ли нынче такие места? Кабы уж не оказалось, что ближе Сибири и некуда-то идти... Во-вторых, обустройство на новом месте — дело нелегкое... И, в-третьих, — на новом месте они будут совершенно чужие. Чужие для всех... Там не с кем будет даже спокойно пообщаться, попросить совета...

А остаться практически одной в чужом для себя окружении... Такая перспектива откровенно пугала девушку. Впрочем, что уж тут... Даже у себя на селе для большинства они оставались чужаками. Да, полезными чужаками, но непонятными большинству крестьян, со своими 'причудами', своими понятиями... Да еще и лично свободными, не зависящими от воли барина или его управляющего — которых крестьяне до дрожи боялись хоть в чем-то прогневать. Ну и кто ж знает, чего от них ждать? А потому старались держаться подальше, обращаясь лишь по делу. И чем дальше — тем больше такое положение дел раздражало. Прожив в прошлом какие-то четыре с небольшим месяца, она успела и сотню раз проклясть тот день, когда она решила в поисках работы съездить до областного центра, и возненавидеть царскую Россию и, самое главное, доведших людей до такой жизни господ...

То-то же среди всех знакомых ей книг про попаданцев в царскую Россию не было ни одной, где бы главный герой попал в тело простого ремесленника или крестьянина... Нет, все они упорно или попадали в дворян, или тем или иным образом выдавали себя за них. И не стыдно после этого восхвалять-то царей с дворянством-то? Ведь понимают же, что они жировали лишь за счет того, что драли последнее со своего собственного народа. Но уж больно, видно, хотелось им самим такими вот дворянами быть, хоть в своих книгах представить себя любимых на их месте... Эх, была б на то ее воля — отправила б она их сюда, в шкуру простого крестьянина. И посмотрела б на то, как они здесь взвыли б.

— Мне вона как-то Тимофеев-то Федор Николаевич, помещик соседский, предлагал к нему в деревню переехать. Делал я по весне для него одну работку, — задумчиво произнес Василий Никитич, — Мне, говорит, кузнец в деревне дюже полезен был бы...

— И что ты ему сказал?

— Да пока ничего, — пожал плечами машин отец, — Вопрос-то серьезный... С наскоку не решишь. Да и маловата деревня-то у него... Кому товар свой продавать буду? Разве что надеяться, что с других мест кто приезжать будет, где своих-то нет кузнецов...

И снова Маша прокручивает в голове, что же можно было б на будущее запланировать, как сдвинуть с места неповоротливую машину истории. И снова не находит никаких решений. Хоть в революционерки подавайся... Да только и здесь никаких надежд. Нет в стране и долго не будет еще революционной ситуации. Нет и класса, на которой можно было б опереться. А потому все безнадежно. Самое максимальное, что она смогла бы сделать — поднять крестьянское восстание, которое будет жестоко подавлено властями. И результат для народа будет чисто отрицательным. А самой придется после пыток закончить свою жизнь на эшафоте. Самое большее, чего она смогла бы добиться на этом пути — лавры Ивана Болотникова или Емельки Пугачева. Нет, это тоже не вариант...

— Бать, — задумчиво произнесла Маша, — Я знаю, что среди старообрядцев было немало весьма богатых купцов и заводчиков. А нет ли у тебя кого такого среди знакомцев?

— Купцов? — задумчиво произнес Василий Никитич, — Ну знаю, допустим, кое-кого... Хоть и не шибко близкие то знакомые. А почто они-то тебе понадобились?

— Чего бы мы не захотели сделать, на то деньги немалые потребуются, — объяснила свой интерес Маша, — Вот и думаю, кому бы такое дело-то предложить... Коль интересен им сей товар будет, так авось и дадут деньгу на производство его. А то и в город помогут переехать... Или хоть в сбыте товара того помогут.

— Надо подумать, — почесав в затылке, после долгого молчания произнес машин отец, — Только перво-наперво давай подумаем, что за товар такой предложить им можем...

— Понимаешь, бать, — пояснила Маша, — стала я вот думать тут, как бы можно было жизнь людей ту тягостную да беспросветную лучше сделать... И ничего я другого не вижу, кроме как развитие ремесел да строительство заводов новых по стране подтолкнуть. Лишь тогда, когда ремеслами множество народу заниматься будет, да на заводах тех труд ручной машины разные заменят — лишь тогда и сможет народ из нищеты той беспросветной вылезти. Рухнет тогда право крепостное, ведь заводчикам-то множество людей грамотных потребуется. А на селе тогда вместо коня с сохой простой машины новые могучие, что на силе пара работают, на поля выйдут. Да каждая из них во много крат сильнее коня или вола любого будет.

— Чудное ты будущее рассказываешь, — задумчиво произнес Василий Никитич.

— Коль своими глазами не видала б, так и сама бы не поверила, — согласилась Маша.

Вскоре машин отец вновь ушел в кузницу работать, а Маша решила заняться тем, что обдумать, что же она смогла бы предложить купцам...

То, что о технически сложной продукции можно и не задумываться, было ясно как белый день. Ни редукторов, ни насосов или компрессоров ей было не сделать. О станках можно было даже и не мечтать. Даже элементарный кривошипный пресс или механический молот были им просто не по зубам. То же самое можно сказать и про те же паровые машины. Слишком сложные детали. Слишком большая требуется точность изготовления. В конце концов, слишком большая материалоемкость...

А раз так — нужно найти что-то максимально простое. Простое, но востребованное. Только что? Попробовать стиральные машины предложить? Да, здесь, казалось бы, все просто... Точности большой не надо, привод можно организовать хоть от педалей по велосипедному принципу, хоть от любого другого источника энергии. Водяное колесо, ветряк, лошадь... Выбирай на любой вкус. Вот только получится ли заработать на этом? Или ее стиральная машина так и останется востребованной лишь для личного пользования? Труд дворовых девок нынче не дюже дорого стоит... Как и прислуга в купеческих домах тоже вряд ли много получает. Так зачем покупать какую-то сложную машину, когда ту же самую работу прислуга сделает?

Стоп... Но ведь если говорить о стиральной машине, то там ты в любом случае столкнешься с изготовлением подшипникового узла. Втулка с осью для активатора, втулка с осью для педального привода. Но если есть возможность сделать это для стиральной машины, то кто мешает делать комплекты осей со втулками для любых других задач? Чтобы затем ставить их на те же водяные колеса, ветряные мельницы, на различные машины? Да, в конце концов, даже на обычные телеги? Ведь, уменьшив потери энергии на трении, можно будет выполнять ту же самую работу, затрачивая на нее гораздо меньшие усилия. Или же, наоборот, затрачивая те же усилия выполнять гораздо большую работу... Вопрос лишь в одном... Получится ли в массовом изделии обеспечить достаточно точную подгонку деталей друг к другу, не имея для этого не то что токарного, фрезерного или расточного станка, а даже элементарной развертки? Или же придется каждый комплект деталей подгонять индивидуально? Но тут, видимо, истину покажет лишь эксперимент. 'Практика — критерий истины', как говорил небезызвестный классик марксизма...

Что ж, на этом пока можно было и остановиться, а как батя придет домой — обсудить этот вопрос с ним.

— Чудные картинки ты рисуешь, — с интересом разглядывая нарисованный прямо угольком на дощечке чертеж, произнес машин отец.

— Такие картинки в будущем чертежом называют, — пояснила Маша, — По таким вот чертежам мастера детали к машинам разным делают... Здесь вот я изобразила машину ту стиральную в таком виде, словно пилой ее кто поперек распилил.

— Непривычно мне картинки такие видеть, — задумчиво произнес Василий Никитич, — Но задумка-то понятна мне. Пожалуй, коль привыкнуть к тому, так такими рисунками пользоваться и впрямь удобно будет.

— В будущем ни один мастер не возьмется за работу, коль не дадут ему чертеж такой, чтобы по нему можно было б в точности деталь сделать, с размерами со всеми да с указанием ошибки допустимой при изготовлении их. За то детали потом с точностью одна взамен другой встают, да подгонки не требуют.

— Далеко, знать, ремесла в будущем-то зашли, — задумчиво произнес машин отец, — У нас и на тульском-то оружейном заводе мастера навряд ли то смогут. Но с машиной твоей трудности великой построить ее не вижу я. Да только не будет у купцов к ней интереса...

— Я понимаю это, — согласилась Маша, — Покуда право-то крепостное не рухнет — барину-то любому дешевле будет девок дворовых стирать заставить, а не за машину такую деньгу отдавать. Рабский-то труд — он ничего не стоит... А у простого-то люда на то и денег не будет. Потому и мыслю я, что надо нам такой товар делать, какой бы барей да купцов в первую-то очередь заинтересовал бы. И здесь как раз впору придутся те втулки-то под оси разные, о каких я говорила.

— Сделать так, чтобы телеги при равном-то количестве лошадей больше груза везти могли — дело хорошее, — согласился Василий Никитич, — Как и усилие, на вращение осей разных затрачиваемое, уменьшить — оно тоже полезно было бы. Думаю я, купцам да заводчикам втулки такие дюже полезны быть могли бы. Только как же ты сделаешь так, чтобы втулки те одна взамен другой-то подходили бы?

— Коль втулки те их бронзы лить по модели выплавляемой, так после отливки уж можно точность-то неплохую взять. А уж чтобы их вконец в размер нужный подогнать сделаем для того развертку специальную...

Приспособление, которое нарисовала Маша, на классическую развертку походило мало. Скорее это было что-то вроде небольшого ручного расточного станка. Ось в центре, к которой закреплялся резец. Две направляющие втулки, через которые она должна была проходить. Ручка, за которую предстояло расточной модуль. Да оправка для центровки заготовки.

— Главной-то сложностью здесь будет ось эту сделать так, чтоб она ровною была, — показав ее на чертеже пальцем, задумчиво произнесла Маша, — Ну да сделаем и ее. А уж поначалу-то и без нее обойдемся вовсе. Сделаем для втулок этих притир деревянный да им и будем втулки те точить, да размер по пробке специальной размер проверять...

— Пожалуй, идея-то твоя стоящая, — после долгого раздумья согласился машин отец, — Да только вот бронза-то дюже недешева ныне... Где б еще деньги-то взять такие, чтобы на комплект втулок тех твоих для телеги хватило...

Глава 9.

С чем-чем, а с вышивкой в XXI веке Маша практически дел не имела. Видела, правда, у бабушки постельное белье с вышивкой — в основном, с природными' видами. Цветы, деревья, цветущий сад, играющие под деревом котята или сидящие на ветке воробушки выглядели так красиво и — насколько это возможно для вышивки — реалистично, что волей-неволей засмотришься... Однако бабушка умерла тогда, когда она была совсем еще маленькой, а мама вышивать не умела. А в более взрослом возрасте стало уже как-то и не до вышивки. Так и не научилась она этому делу в XXI веке — о чем теперь немало жалела.

В сундуке с приданым тоже немало было вышитых вещей — но сделаны они были в совершенно ином стиле. В отличие от бабушкиной вышивки, здесь уже преобладал геометрический орнамент — ромбы, прямоугольники, многоугольники, завитушки, крестики, да состоящие из этих же элементов изображения растений, животных и даже людей. Но и это мало что давало девушке. Научиться вышивке, изучая готовый узор на вещах, пожалуй, можно было бы и самостоятельно — только вот времени и труда на это дело уйдет дофига и чуть побольше. Так и пришлось снова обратиться за помощью к Кате — хотя Маше уже все чаще становилось стыдно за то, что отвлекала подругу своими проблемами.

Но когда-то надо было все же заканчивать и это дело. А то вон даже рубашку банальную доделать все никак не получается... Не ходят сейчас в одежде без вышивки — и все тут! Как ей уже до этого Катя поясняла, вышивка-то нынче не просто для красоты делается. Она считается защитой от нечистой силы! Так что не было ее сейчас разве что на нижних рубахах.

— Чудная у тебя рубаха получается, — с интересом разглядывая получившуюся рубашку, произнесла Катя, — Никогда такой не видывала. В городе, наверное, в таких ходят?

— Но ведь красиво получается. И удобно, — заметила в ответ Маша.

— Может быть, — произнесла Катя, — Ты ведь шила, тебе оно и виднее будет. Да только вот в первый раз вижу чтобы кто-то шил так...

Ну да, вид ее рубашки для этого времени несколько непривычный — это Маша уже давно знала. Нынче-то рубахи шьют из нескольких прямых кусков ткани. В итоге получалась мешковатая традиционная русская рубаха, которая в нынешнее время была главной одеждой русских крестьянок. Шить ее было, конечно, гораздо проще — да и расхода материала, пожалуй, меньше выходит. Только вот привыкнуть к такой одежде упорно не получалось...

Впрочем, начала-то Маша нововведения в области одежды с того, что сшила себе привычного вида нижнее белье... И самой большой неприятностью тут было то, что хлопковые ткани пока не имели большого распространения в России. Но данный момент это было иноземной диковинкой, купить которую далеко не каждый был в состоянии. Пришлось обходиться льняной тканью. Следующим этапом дошло дело и да рубашки — которая, несмотря на свободный крой, все равно заметно отличалась своим видом от традиционной.

Однако нижнее белье никто не увидит. Рубаха, несмотря на необычный фасон, все же оставалась в рамках приличий. Но вот вздумай она завтра сшить штаны... Этого не поймет никто — и именно оно было обиднее всего. Ходить в юбках да в сарафанах было откровенно непривычно, но ничего не поделаешь... Приходилось соответствовать принятым нынче нормам морали.

— Странная ты последнее время стала, Мариш, — задумчиво произнесла Катя, — То не помнишь того, что все знают да умеют. А то вдруг диковинки городские делаешь... И знаешь... Вот вроде говорю с тобой как прежде, а тут вдруг скажешь чего — и словно с другим человеком уж общаюсь...

— Скажешь тоже — с другим человеком, — усмехнулась Маша, — Просто знаешь... Вот живешь порой привычно, не думаешь ни о чем. А тут вдруг случится что-то такое — и словно другими глазами на мир глядеть начинаешь... На что прежде и внимание не обращала — о том вдруг задумываться всерьез начинаешь.

— Знаю, — кивнула в знак согласия Катя, — Но все равно чудно мне такое видеть. А меня ты, Мариш, шитью такому сможешь научить?

— Конечно, — согласилась Маша.

Благими намерениями... Научить-то Маша сможет наверняка. Только не получится ли с того отрицательного эффекта? С той же спорыньей вон предупредила — так чуть не подставила тем подругу. А как те же ее братья или родители отнесутся к новому фасону одежды? Вдруг решат, что уж дюже он неприличен и побьют за это? Или же сочтут переводом впустую материала?

Нет, сначала надо будет всем вместе этот вопрос со всех сторон обдумать. А там уж и решить, стоит л Кат такую одежку сшить. Она-то, к счастью, девушка благоразумная — если поймет, что лучше с этим не связываться, то на рожон не полезет.

Только как же все это противно! Особенно со спорыньей — уж как хочется подруге помочь, да только ж как это сделать? Объяснять про вред спорыньи еще и ее братьям с родителями? Так за такое разъяснение и до обвинения в колдовстве недолго... Решат еще, что это она специально 'второй хлеб' околдовала дабы род людской извести. Они-то, в отличие от Кати, особого доверия к ней не испытывают. А раз так — вариант оставался единственный. Нужно было каким-то путем получить от барина для Кати вольную... Только как?

Впрочем, эти мысли вскоре оказались отодвинуты на задний план работой. Нужно было смотреть за тем, как Катя занималась вышивкой — и стараться повторить. Как сразу поняла Маша, ни о каком мулине в эти времена не шла и речи. Для вышивки использовали самые обычные льняные или шерстяные нити. Применялись при этом две технологии вышивки — крестом и гладью. Сами технологии особой премудрости не представляли — Маша поняла их очень быстро. Вот только теоретическое знание и практический опыт — две большие разницы. У подруги это дело получалось легко и привычно — а вот повторить оказывалось куда сложнее. Вышивка получалась какой-то кривобокой и неаккуратной, ровные квадраты и ромбы превращались в какие-то трапеции и параллелограммы, завитушки — в стружку из-под токарного резца при обдирке заготовки, а уж делать более сложные фигуры Маша пока даже и не пыталась.

— Ну вот как-то так, — промучив ее несколько часов, наконец-то решила прерваться Катя, — Как видишь, сложного тут ничего...

— Сложного ничего, — согласилась Маша, — Только вот опыт надо дюже большой иметь...

— Ничего, — улыбнулась Катя, — Научишься еще. Не велика беда-то...

Что тренироваться придется еще прилично — это Маша прекрасно понимала... Впрочем, оно ведь в любом деле так. Сразу-то не становятся ни высококлассными станочниками, ни хорошими инженерами, ни опытными водителями... Так что ничего — научится она еще и вышивке. Только на сегодня хватит уже. И так уж устала этим делом заниматься — а ведь еще и от работы по дому никто ее не освобождал.

— Послезавтра Покров день будет, — вдруг перевела тему для разговора Катя, — На жениха-то не собираешься гадать?

— Нет уж, — даже испугалась Маша, — Я пока замуж не тороплюсь!

— Не боишься в девках-то засидеться?

— Не боюсь, — отрицательно мотнула головой Маша.

Уж лучше одной быть, чем с кем-нибудь, кто будет относиться к тебе по 'правилу трех К'... А таковых нынче как раз большинство. Тем более, что к одиночеству она и в свое-то время успела привыкнуть — так что оно ее не тяготило...

— Ну смотри, — задумчиво произнесла Катя, — Хотя в чем-то я с тобой согласна, Мариш. Коль за нелюбого-то мужика замуж выйдешь, свету белого невзвидишь, все кругом проклянешь... Но и больно уж тянуть-то с замужеством не след тоже...

— Ты сама-то во второй раз замуж не собираешься?

— Разве ж девок-то молодых на селе мало стало? — пожала плечами Катя, — Да и кому ж я нужна такая? Сама ведь знаешь, как на меня все кругом словно на прокаженную какую смотрят. Слыханное ли дело — самому барчуку-то перечить посмела...

Как прокомментировать такое циничное отношение к девушке — у Маши просто не находилось слов. Ее ж чуть не запороли за это — но при этом ее же еще и виноватой считают! Виноватой в том, что поступила так, как совесть велела? Такая логика была для Маши просто дикостью. Это ж фактически получалось так, что жертва преступника виновата в том, что она, видите ли, спровоцировала этого преступника на агрессию против себя! Хотя, пожалуй, даже те, кто и относится к Кате с сочувствием, все равно будут делать вид, что согласны с окружающими — чтобы не накликать на себя господского гнева. Вот они, те самые так любимые монархистами патриархальные нравы русской деревни!

— Сволочи! — буквально прошипела Маша, — Баре, значит, что бы не творили — всегда в своем праве будут...

И самое интересное — что ведь с формальной точки зрения помещики эти творили беззаконье хоть с юридической, хоть с церковной точки зрения. Но при этом почти никогда не несли за свои дела ответственности. Впрочем, это было и понятно. Когда страной правили такие же дворяне, которые занимались тем же самым, кто же станет привлекать кого-то к ответственности? Сами-то зачастую целые гаремы из крепостных имели... Привлечешь сейчас к ответственности одного — стронется с места целая цепочка, которая в конечном счете может для самих же боком выйти. Богатые дворяне против безнаказанного насилья и крепостного рабства — все равно, что пчелы против меда... Вот так вот капля по капле и скапливалась та ненависть, что выплескивалась то в пожарах крестьянских восстаний, то в убийствах помещиков и их прислужников, а то и в огне революций...

— Ну да, — согласилась Катя, — Они ж ведь баре... Могут заставить, могут наказать. И мало кто рискнет ослушаться их воли...

— Но ты ведь решилась...

— Решилась, — согласилась Катя, — Хотя и сама диву даюсь, как мне на то смелости хватило...

И опять это омерзительное чувство собственного бессилия хоть как-то повлиять на ситуацию... Хотелось сказать что-нибудь хорошее, как-то обнадежить, пообещать, что все будет хорошо... Хотелось, чтобы Катя была самой счастливой. Только вот Маша прекрасно понимала, что все эти обещания были б просто лицемерьем. Не обещай того, в чем не можешь быть уверена, что сможешь сделать.

На том и распрощались... Что ж, она не привыкла ничего забывать. Придет время — заплатят еще господа за все то, что творили со своим народом. С такими как Катя. С такими, как те крестьянские девушки, кого регулярно насилуют 'высококультурные' дворяне у себя в деревнях зачастую уже с возраста в двенадцать-четырнадцать лет, а иногда и того младше. Педофилы проклятые! Ничего, придет еще пора расплаты за все свои злодеяния...

Глава 10.

Помимо того, что Покров день считался в русской деревне началом свадебного сезона, он, прежде всего, означал окончание сезона летних полевых работ. К этому времени урожай был уже собран, зерно обмолочено и заложено на хранение в амбары, морковь с репой выкопана, капуста убрана, озимые посеяны...

Поэтому на смену летним работам приходили те, что традиционно считались 'зимними'. Прежде всего, конечно, готовили дома к предстоящей зиме — поправляли крыши, законопачивали мхом появившиеся за лето щели. Готовили к зиме сани. После чего мужчины принимались за плотницкую работу. Делали себе домой, а порой и на продажу, мебель, домашнюю утварь, деревянную посуду. После же 22 октября, дня Якова-древопильца, начинался и сезон заготовки дров — не на этот уже год, конечно. На следующий.

Заняться ремонтом дома пришлось и Маше — и вот тут-то она в который уж раз пожалела об отсутствии благ цивилизации XXI века! Перебирать крытую дранкой крышей было откровенным мученьем... К счастью, большую-то часть работ взял на себя батя — он заготавливал новые дощечки и заменял ими растрескавшиеся за лето. Маше при этом пришлось лишь помогать, занимаясь вспомогательной работой — принести, подать, придержать...

— А в будущем на большинстве домов крыши металлические... — когда с ремонтом крыши было наконец-то покончено, задумчиво произнесла девушка.

— Это ж сколько денег крыша такая стоит? — удивился Василий Никитич.

— Коль самим делать, то не так уж и долго, — пожала плечами Маша, — Металл там заводы в огромных количествах производят, так что лист тот для крыш не так уж и дорого стоит. Коль работу неплохую имеешь, так и на крышу себе денег накопить за пару-тройку лет сможешь.

— А не ржавеют крыши-то те? — поинтересовался машин отец.

— Так ведь не простой там металл используют. Поверх него либо цинка слой тонкий наносят, что железо от ржавчины защищает, либо краской специальную красят листы.

— Сложно как все там, — задумчиво произнес Василий Никитич, — Сейчас такой металл как бы не на вес золота вышел...

— Возможно, — согласилась Маша, — Далеко в будущем ремесла-то ушли... Сейчас такое и не снилось никому поди. В будущем же люди такое смогут делать, что сейчас и в сказках-то не встречается.

Конопатить щели мхом оказалось тоже тем еще 'удовольствием' — долгая и муторная работа... Нет чтобы как в XXI веке за пару часов все щели в доме пропенить... Только не было ныне такой возможности. Ни пены, ни цемента, ни различных клеев или тех же утеплительных материалов. Только мох и только глина...

Как вскоре выяснилось, ремонтные работы они закончили очень даже вовремя — через неделю после Покрова выпал и первый снег... Да и в целом погода с каждым днем становилась все холоднее. На смену осени стремительно надвигалась зима.

Традиционной женской 'зимней' работой же становилось, прежде всего, прядение и ткачество. Перво-наперво заготовленные летом стебли льна или конопли мяли на деревянных колодах, трепали и вычесывая, распределяя по сортам. Образовавшийся мусор складывали в кучи для последующего использования в качестве подстилки для скота или топлива. Остальные же волокна распределяли на несколько категорий в зависимости от качества сырья. Что-то шло на веревки, что-то — на грубую повседневную одежду, а что-то на праздничные наряды или продажу... После чего приступали к пряже — вручную, с помощью простейшей деревянной прялки и веретена изготавливали нить.

Именно с этого начинались и девичьи супрядки — или, как их называли еще, вечорки. Заниматься прядением в одиночестве молодым девушкам было откровенно скучно и тоскливо, поэтому они традиционно занимались пряжей, собравшись вместе. А за песнями, разговорами, сказками да историями из жизни и время течет веселее! Причем, чем больше народу жило в деревне — тем больше было и вечорок. В небольшой деревушке на десяток домов в одном доме могли собраться и все девушки деревни с 10-12 до 20 лет, а то и больше, пока замуж не выйдут. В более же крупных деревнях проводилось уже несколько супрядок для разных возрастных групп. У них на селе так и вовсе было сразу по три вечорки! На супрядки частенько приходили и взрослые замужние женщины — но не столько для того, чтобы прясть. А чтобы оценить возможных невест для своих сыновей.

По воскресенья же на вечорку приходили и парни — будущие женихи! — и тогда уж становилось не до работы. Девушки в этот день надевали лучшие одежды, пекли угощенья. А как под вечер приходили парни — начиналось веселье! Пели веселые песни, плясали, делились новостями и рассказывали разные истории из жизни, устраивали игры — и в то же время приглядывались к потенциальным женам и мужьям. Кто из них лучший работник или работница, каков по характеру этот человек... Нередко по итогам вечорок и сватов засылали — хотя тут уже все больше зависело от родителей. Захотят — поженят. А не захотят, не приглянется им такая пара, сочтут 'не ровней' или недостаточно работящими — знать, так и будет в итоге... А бывало такое, что и драки среди парней на вечорках случались. Заподозрит так парень, что кто к его-то избраннице клеиться вздумает — и решит кулаком проучить 'обидчика' своего...

Вот только Маше делать на вечорке все равно нечего. Выходить замуж она пока все равно не собиралась. Да и не позволил бы ей батя так вот жизнь свою порушить, крепостной-то заделаться. Ведь по законам-то российским и муж и жена в одном сословии должны быть, а коль свободная девушка за крепостного крестьянина замуж выйдет — так и сама она крепостной крестьянкой станет. Но дело было и не только в этом. Стать частью патриархальной крестьянской семьи, где бабья доля — те самые знаменитые 'три К', где муж частенько бьет жену за любую реальную или мнимую провинность, где нередко 'глава семьи' насиловал жен своих сыновей — все это слишком противоречило как машиным моральным принципам и представлениям о семейной жизни, так и поставленной перед собой целью. Сунешься в такое болото — не выплывешь никогда... Да и прясть-то она не умела — и учиться тому не было необходимости.

В отличие от девок, замужние женщины обычно пряли у себя дома, а компанию им при этом составляли лишь жены братьев их мужей, хозяйка дома да иногда ее взрослые дочери. Прясть пряжу становилось практически главной работой крестьянки XVIII века — хотя такое положение дел изменится, по сути, лишь с приходом советской власти. Лишь тогда, с началом индустриализации и коллективизации, окончательно уйдут в прошлое и девичьи супрядки, а деревенские прялки станут достоянием музеев. Но пока до этого еще ой как далеко...

Еще одним традиционным зимним занятием было варить пиво — причем, не на основе ячменя. А на основе пророщенной ржи. Дело это считалось настолько важным и серьезным, что кому попало его не доверяли! Для этого в деревне был постоянный 'пивовар', кто набрался в этом деле хорошего опыта, а потому мог достаточно качественно приготовить сусло, которое затем разливали всем жителям деревни. И в особенности старикам и детям — к удивлению Маши, в это время оно считалось лечебным напитком! Впрочем, 'созревало' пиво лишь к декабрю — вот тогда-то, после праздника Николы зимнего, и начинались гуляния с выпивкой, песнями и плясками!

С прядением Маша впервые столкнулась когда, придя однажды в дом к подруге, вдруг застала ее как раз за этим делом. Поприветствовав на улице хозяев, Маша вошла в дом — и как раз застала подругу за пряжей. Отложив в сторону веретено, она встала из-за своей работы и направилась навстречу. Вот тут-то Маша в первый раз в жизни и обратила внимание на стоявшую у стены прялку — и примитивизм конструкции откровенно поразил ее.

— Прядешь, значит? — после приветствия, внимательно оглядев представшую ее глазам конструкцию, спросила Маша.

— Как видишь.

— А мне покажешь, как это делается? — заинтересовалась Маша.

— Зачем оно тебе? — удивилась Катя.

— Да вот подумала я тут, как бы так сделать, чтобы нитку-то прясть быстрее можно было бы...

Из школьного курса истории вспоминалось, что индустриализация в Англии началась как раз с бурного развития текстильной промышленности. Именно успехи в этой области дали экономике средства на развитие других отраслей и, в конечном счете, дало началу развитию капитализма в стране. Так почему бы не попытаться пойти по тому же пути?

— Да что ты сделаешь? — удивилась Катя. — Наши предки испокон веков на прялках таких нить пряли... Или же вспомнила ты еще какие городские штучки?

— Не знаю пока, — пожала плечами Маша. — Да только вот понять хочу, как оно все делается-то...

— Ну смотри, коль охота, — усмехнулась Катя.

Как вскоре поняла Маша, технология прядения нынче была самой что ни на есть простейшей и сохранившейся как бы не со времен древнего мира. Кудель из льняного волокна привязывалась веревкой к лопасти, верхней части прялки. Пряха при этом садилась на сиденье, донце прялки, и левой рукой вытягивала нить из кудели, скручивая ее веретеном. При этом вытягивать нить нужно было с четко одинаковым усилием — чтобы нить мало того, что не оборвалась, так еще и получилась ровной, одинаковой толщины по всей длине.

— И сколько же нити за день спрясть получается? — поинтересовалась Маша.

— Да саженей сто будет.

Что ж, возможности ручной прялки Маша примерно себе представила. Технологию изготовления нити поняла. Оставался лишь вопрос в том, как заменить этот ручной труд машинным. Изобрести такой станок, который смог бы во много раз ускорить и облегчить эту работу... Так что, Маша, вот перед тобой обычная конструкторская задачка. Думай, изобретай!

— Ну так что, придумала что-нибудь? — поинтересовалась Катя.

— Пока нет, — честно призналась девушка. — Но придумаю. Обещаю.

— Ну-ну... Знаешь, Мариш. Странная ты все-таки какая-то стала...

'Странная'. Еще бы тут странной не стать после таких событий. Сколько не скрывай — но пока основательно в этом времени не обживешься, все равно чем-то да будешь выдавать себя. Это Маша понимала прекрасно — и лишь радовалась тому, что узкий круг общения до сих пор помогает ей не слишком сильно выделяться из окружения. Попади она в иные условия — кто знает, чем бы оно все закончилось... Конец мог выйти самый разный — но при этом однозначно печальным. Запороть на конюшне, запытать на допросе в полиции, повесить, выпороть плетьми и сослать в Сибирь... Вариантов много — только хороших среди них не видно. Как ни крути, но именно такой вариант попадания оказался оптимальным... Но даже так... Батя ее, по сути, расколол. Теперь вот и у Кати какие-то подозрения возникли. И что дальше-то делать?

— Со спорыньей-тоне придумала ничего? — вдруг спросила Катя.

— Не знаю пока, — отрицательно мотнула головой Маша. — Думала я думала, да так пока и без толку...

— Вот и я также, — со вздохом согласилась Катя.

'А ведь обещала же!' — в который раз уже упрекнула себя Маша. Пусть не Кате обещала — хоть тут-то ума хватило. Себе обещала. И где ж твои мысли? Где решение проблемы? Вопросы, вопросы и еще раз вопросы. И никакого ответа на них! Вечером же идею с прялками Маша предложила отцу.

— В будущем-то в Англии развитие ремесел бурное с производства тканей начнется, — пояснила свою идею девушка. — Именно с этого дела англичане денег заработают, что затем в железоделательное ремесло да в создание машин новых вложат. Так и станет Англия первой страною, где вместо феодализма нынешнего новый-то порядок зародится...

— И сильно больше нити станком тем сделать можно? — выслушав ее идею, поинтересовался Василий Никитич.

— Да уж в несколько раз больше как минимум...

— Это-то дело хорошее, конечно, — согласился машин отец. — Да вот только вижу ведь я, что на большее-то количество нити и льня-то с коноплей не хват, а коль и хватит, так не успеют всю ту нить в ткани соткать... Только лишь и толку с того выйдет, что времени-то у баб да девок на другие дела домашние останется больше.

— Да пока что и то неплохо будет, что времени немало сберечь можно будет, — согласилась Маша. — А уж станок тот прядильный — лишь часть от того, что сделать придется. Нужно будет и ткацкий станок новый делать, и чесальные машины... Целое новое направление производства создавать придется...

— Ну коль так уж, то и впрямь оно, видно, дело стоящее будет, — согласился Василий Никитич. — Уж коль нитку-то да ткани в разы больше делать будут, таки цены на них дюже дешевле-то станут...

Ну что ж, раз уж бате идея тоже понравилась — пора и тебе, Машуль, работою-то по специальности заняться... А то засиделась уж тут в деревне. Так и забудешь уж скоро, что инженером-конструктором-то была... Интересно только — а изобрели уже в Англии-то машины прядильные да станки ткацкие или опередить их теперь возможность появилась?

— А еще хотела б я спросить у тебя, бать... Что нам с Катей-то делать? Не выходит у нас ничего со спорыньей той-то... Братья вон ее чуть не побили аж, что 'второй хлеб'-то отделить да выбросить хотела. Так и продолжают они и поныне отрав ту есть.

— Этого и следовало ждать, — пожал плечами Василий Никитич. — Уж коль у людей-то в чем из поколения в поколение привычка сложилась, дюже сложно ее изменить будет... Уж сам-то я удивлен-то как был как впервые от матери твоей про ту пакость узнал... Ну да в городе ж я ведь много штучек диковинных видал, про какие до того и слыхом-то не слыхивал, и мыслить не мыслил. Потому-то как увидал все своими глазами — так и поверил в то дело... Эх, умной бабой-то мать твоя была, — грустно закончил отец.

— А что с нею-то, бать, случилось?

— Да кабы сам я знал, — пожал он плечами. — Как пошла она по лету прошлому в лес за травами своими, так в том лесу-то и сгинула... И уж сколько не искали, сколько не ждали, да так и не прознали ничего... Но и мертвой-то ее не видал никто тоже.

Отдельные воспоминания 'прежней' Маши у девушки стали появляться уже давно — и связаны они зачастую были как раз с ее матерью. Обычно они приходили во сне — словно своими глазами видела она те или иные события прошлой жизни той, в чье тело попало ее сознание. Но вот что случилось с ее матерью — сны не давали ответа, а разговоров на эту тему как-то и не было прежде.

— И ты веришь, что жива она? Оттого и во второй-то раз не женишься?

— Вряд ли, — покачал головой Василий Никитич, — Будь оно так, разве ж она домой-то не вернулась бы? Мы ж с нею всю жизнь в любви да согласии жили. Мужики-то большинство чуть что так колотят жен за провинность за любую, а я-то на Симу на свою за всю жизнь свою руки ни разу не поднял.

— Я знаю, — согласилась Маша.

— А что до второй-то раз жениться, — пожал плечами Василий Никитич. — Так куда уж мне, старику-то. Уж сорок второй год-то давно пошел...

Что ж, разгадка некоторых вопросов прояснилась... И все-таки жаль было Маше, что она тут оказалась одна с батей. Но ничего уж не поделаешь, придется довольствоваться тем, что есть. Ну а что отец машин второй раз жениться не хочет — так оно и к лучшему, пожалуй... Чем меньше посвященных в их тайну — тем лучше. Да и не хотелось ей совершенно стать героиней сказок про мачех. Хотя такие сюжеты ее и откровенно удивляли. С чего бы вдруг нормальный мужик женился на склочной и сварливой бабе, готовой его собственную дочь извести?

— Так что все-таки нам с Катей-то делать? — решила увести разговор подальше от ненароком затронутой темы Маша.

— Я не знаю, — коротко ответил Василий Никитич. — Честно. Мать-то твоя рассказывала мне, как у себя в деревне пыталась рассказать крестьянам про вред спорыньи. Да только и слушать-то ее не стал, чуть не побили тогда. А уж как мор случился от спорыньи от той, так народ и вовсе их убивать собрался. Ведьмино семейство на спорынью порчу наложило, дескать! Коль не бежали б они вовремя, так бы и поубивали б всех. И бежать пришлось им в края далекие, где никто б про них не знал... Оттого и наказала она мне никому-то про то не говорить, самим только знанием тем и пользоваться. Сейчас-то то, что мы хлеб со спорыньей не берем, все на причуды на 'городские' списывают. Знают же все, что я в городе-то жил долго. А попробуй рассказать всем, что отрава то страшная, да не только для нас, а для любого человека да для скотины для любой — так сейчас-то посмеются лишь над 'чудачествами городские'. А вот как вдруг мор случится, так нас в том деле сразу же и виноватыми выставят.

— Значит, единственный способ поменять чего — это волную для Кати получить?

— Вольную, — усмехнулся Василий Никитич. — Кто ж ей даст-то ее? Отродясь такого не бывало, чтобы баре-то холопов своих без выкупа большого на волю отпускали...

Глава 11.

'Зима. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь...' Всем, наверное, знакомые со школьной поры строчки Пушкина, о смысле которых, однако, мало кто всерьез задумывался. Что такое дровни? Почему крестьянин торжествует? В школе Маша об этом никогда не задумывалась, списывала на то, что крестьяне рады выпавшему снегу, что тот укроет зиму и защитит от мороза озимые.

Но нет. Дело-то в другом. Торжествует крестьянин тому, что наконец-то появилась возможность дрова из леса вывозить... А дровни — это, собственно говоря, как раз сани для вывоза дров... Почему сани, не телега? Так, во-первых, грузоподъемность. Не больно-то много навозишься на крестьянской телеге-то с деревянными осями и колесами. Больно много энергии уходит на преодоление силы трения, особенно на тяжело груженой телеге. А, во-вторых, проходимость. Места-то под вырубку часто в неудобьях давали, куда на телеге и не подъедешь вовсе. Только на санях зимой. Потому-то и дровни... Потому и вывозили лес в зимнее время только.

Хотя заготавливать-то лес начинали куда пораньше, еще в конце октября, на день Якова-древопильца. В этот день обычно собирались деревенские мужики и едва ли не всем селом в лес отправлялись — туда, где лесник дрова заготавливать разрешил да деревья нужные отметил. Так что, взяв с собой топоры да припасы, отправлялись они работать. Перво-наперво топорами теми лес валили, а затем уж разбираться начинали. Обрубали ветки с деревьев, а стволы сами на три части делили обычно. Верхнюю часть дерева на дрова в печку отправляли, а нижние части на столярное да на плотницкое дело использовали.

Ну а как уж снег на землю ляжет да морозы установятся, так и отправлялись мужики в лес дрова вывозить... Конечно уж будешь торжествовать тут, когда лишь в январе наконец-то снег выпал! Обычно-то вывоз дров куда раньше начинался. Только вот не стал в этом году машин отец дрова заготавливать.

— На этот-то год дров у нас с запасом с хорошим хватит, — пояснил он Маше. — А на следующий все равно съезжать нам надо. Так что ж я тогда, барину что ли дров заготавливать буду?

Уголь для кузницы тоже уж давно был заготовлен, еще по лету Василий Никитич с Сашкой-молотобойцем его нажигали в яме неподалеку от кузницы. Так что проблем с топливом на зиму не ожидалось... На следующую вот уже не хватит точно, но к тому времени и они-то съедут уже отсюда.

Впрочем, приходу зимы радовались не только крестьянские мужики. Чуть ли не в первую очередь радовалась приходу зимы крестьянская молодежь. Вывалив на улицы, ребятня с девками играли в снежки, лепили снежных баб, с веселым визгом катались с горы на санках. Даже Маша с Катей не раз, бросив все дела, присоединялись к общему веселью, и тогда она чувствовала себя совсем еще молоденькой девчонкой, что после занятий, едва заскочив домой и слопав тарелку супа, мчалась на улицу, где ее уж поджидали друзья и одноклассники. Разве что катка еще не было — не изобрели еще, по всей видимости... Но коньки нынче были развлечением исключительно мещанским. Дворяне в большинстве своем таким занятием брезговали, считая совершенной бессмыслицей. А у крестьян на коньки банально не было денег.

Однако большую часть времени Маша проводила дома. Днем готовила, стирала, ухаживала за скотиной, а в свободной время тренировалась в вышивке, и в конечном счете у нее стало получаться уже относительно неплохо. Наконец-то смогла и рубашку закончить, что е могло не обрадовать. Наконец-то появилась возможность хоть более-менее нормально приодеться... Сделать бы теперь еще обувь нормальную — а то ужас как надоели уж крестьянские поршни! Но сапоги нынче уж дюже недешевы были, а сама она в сапожном деле не понимала ничего. Вот и приходилось ходить по-старинке...

А под вечер Маша обычно садилась за конструкторскую работу. В отличие от втулок, единственным препятствием на пути к производству которых было отсутствие бронзы, с прялкой главная проблема заключалась именно в разработке конструкции станка.

Как она поняла из объяснения Кати, все прядение заключалось в совокупности трех движений: вытягивания нити из кудели, кручения и намотки на веретено. Вот только как это все делалось в XXI веке — она не имела ни малейшего понятия. Не имела она никогда отношения к текстильному производству. Единственное, что она могла сказать точно — судя по своей структуре, нить скручивалась многократно. Сначала делалась тонкая одиночная нить. Затем несколько нитей скручивалось между собой — по всей видимости, аналогичным с самим прядением способом. Только здесь скручивались уже не волокна, а готовые нити. Однако это уже следующий этап.

Первым же делом следовало создать машину для прядения из волокон одиночной нити. Как закручивать нить — Маша придумала без труда. Небольшая проволочная скоба с ушком посередине, через которое будет пропускаться нить. Как наматывать нить особых вопросов тоже не возникало. Направляющая и вращающаяся катушка... Нужно лишь правильно подобрать соотношение скоростей вращения чтобы в конечном счете получить нить с нужной плотностью закрутки. Сама того не подозревая, в своих эскизах Маша пусть и не с первого раза, но практически полностью повторила конструкцию электропрялки советских времен — лишь заменив мотор на колесо с ножным приводом по примеру швейной машины.

Но вот как вытягивать нить из кудели? Этот вопрос внезапно оказался самым сложным. Допустим, с одноверетенной прялкой еще как-то можно делать это вручную, вот только не нравилась Маше такая идея. Разве что как временная. Прядильный станок, по ее идее, должен был получиться максимально автоматизированным и не зависящий от человека. Тогда и качество нити будет более постоянным, и производительность значительно выше станет.

К тому же, откуда-то у Маши в сознание упорно запало где-то, возможно еще даже в школе, вычитанное словосочетание 'многоверетенный станок'. И хоть девушка понятия не имела об устройстве прядильного оборудования будущих времен, но при этом была уверена, что будущее именно за таким станком. Если, конечно, однажды не изобретут чего-то принципиально нового3...

А, значит, вытягивать нить нужно тоже механически. Простейшим вариантом, который приходил при этом в голову, было использование для этого роликов — две пары4, одна из которых будет захватывать волокна, а вторая — вытягивать их в нить. Вот только специфика такой системы была очевидна. Для того, чтобы она могла эффективно работать, нужна не кудель, а длинная лента из вычесанных волокон5. Где же такую достать? Впрочем, для опытной конструкции можно и так попробовать... А уж потом делать чесальную машину для получения ленты.

Так или иначе, но спустя месяц конструкция будущей прядильной машины — пока простейшей, одноверетенной — постепенно начала вырисовываться. Хотя даже так конструкция получалась весьма непростой. Само по себе веретено состояло из полого шкива с держателем под сменную катушку, для которой Маша подумывала было сделать механизм подъема-опускания для равномерной намотки без регулировки направляющей, однако на первом экземпляре решила этого пока не делать. В центре катушки проходил металлический вал — привод крутильно-наматывающего механизма, который должен был вращаться медленнее катушки. Для вытягивания же нити Маша предусмотрела механизм из двух пар роликов с направляющими воронками, вращение на которые передавалось бы дополнительными шкивами. Все это приводилось в движение от одного колеса, вращать которое на первом опытном экземпляре предполагалось вручную...

— А ведь видел я нечто похожее, — однажды взглянув на ее чертежи, произнес машин отец. — В городе у купца одного видал я самопрялку-то как-то.

— Так почему же тогда у нас никто таких не использует? — удивилась услышанному Маша.

— Откуда ж я знаю, — пожал плечами Василий Никитич. — То ли не знают про то, то ли привыкли по-старинке работать и не задумывается никто об ином-то... Только ты ее словно на бок положила, да вон какие-то еще приспособления приделала...

— Приспособления те — чтобы нить сами вытягивали б, — пояснила назначение роликов Маша. — Сунул ленту из волокна льняного либо шерстяного — а дальше знай только колесо вращай да поглядывай нить чтобы не оборвалась.

— Это что же, в будущем станки-то такие используют?

— Не знаю я, какие в будущем станки прядильные, — вздохнула Маша. — Не видала я того. Но уверена я, что будет такой станок работать и пряжи куда больше даст. А уж как сделаем такой не на одно, а на десяток веретен... Только вот сперва придется чесальный станок такой придумать, чтобы вместо кудели на нем ленту длинную делать да в самопрялку многоверетенную заправлять ее...

К изготовлению станка, окончательно все обсудив и внеся по итогам этих обсуждений ряд изменений, приступили уже в декабре. Металлические детали для самопрялки делал машин отец. Столярными делами занимались совместно. А изготовить придуманную девушкой конструкцию оказалось делом непростым... Точнее говоря, в 21 веке она бы сделала ее без проблем. Но то время осталось где-то там, в далеком будущем. Нету здесь сейчас ни сверлильных или токарных станков, ни клиновых приводных ремней, ни подшипников, ни выполненных по ГОСТу металлической проволоки или даже элементарного крепежа... Делать все приходилось самостоятельно.

И не стоило забывать, что и отца и своей-то работы немало было. Заказы-то по кузнецкой части никуда не девались... А у самой Маши и по дому работы хватало. Так что самопрялкой заниматься приходилось урывками, преимущественно по вечерам...

А за работами как-то незаметно пришла и пора Рождества — одного из главных праздников XVIII, который отмечали буквально все от мала до велика, вне зависимости от сословной принадлежности. Незадолго ж до этого Василий Никитич собрался на рождественскую ярмарку в Тулу.

— Надо мне в городе с купцом одним поговорить будет, — собираясь на ярмарку, сказал он Маше. — Купец-то тот — нашей веры человек, да с деньгами-то у него все ладно. Глядишь и даст он денег на втулки-то твои тележные...

— Было б хорошо коль даст, — согласилась Маша. — Коль пойдет уж дело то, так и нам оно деньгу немалую принести должно...

На следующий день Василий Никитич уехал в Тулу, а Маша осталась на хозяйстве, впервые за все свое пребывание в прошлом оставшись одна вдали от всех близких — и оттого ей стало откровенно страшно. Чтобы отвлечься она попыталась было заняться дальнейшей работой над своей самопрялкой, однако все буквально валилось из рук. Одиночество и в родном-то XXI веке было не больно-то приятно, хотя за свою жизнь она давно привыкла мириться с ним и даже находила в нем некоторые положительные моменты. Здесь же, в далеком прошлом, где она была совершенно чужой, оно откровенно пугало. Случись чего — никто не поможет, не защитит... Она здесь никто, обычная простолюдинка — лишь чуть выше крепостной крестьянки по положению. А потому никакой реальной защиты от произвола господ или властей у нее нет и не может быть. Разве что отец, который, пока он сам жив, не даст свою дочку в обиду. Потому рядом с ним она чувствовала себя хоть и в весьма относительной, но все же безопасности. Свои же возможности она оценивала трезво. Без автомата или хотя бы нагана она сможет разве что зарезаться...

Днем к ней приходила Катя, и хотя она в случае чего вряд ли смогла бы чем-то помочь, но разговор с подругой отчасти успокаивал, отвлекал от неприятных мыслей. Тогда они вместе обсуждали конструкцию самопрялки, которую Маша обещала доделать примерно через неделю после Рождества — после чего можно было бы и испытать ее в деле. Говорили о спорынье и других вредителях сельского хозяйства и том, как с ними можно бороться.

— Ты ж ведь знаешь, что в лесу далеко не все грибы съедобные, — объясняла Маша суть спорыньи. — Есть и такие, что поешь чуть-чуть — и богу душу отдать. Вот и спорынья эта — тоже гриб такой ядовитый. Гриб этот любит прохладную и сырую погоду — и именно тогда его больше всего становится. Но и этого мало... Спорынья эта и в амбаре тоже разводиться может если зерно вдруг сырым окажется...

— И как от спорыньи этой избавиться? — поинтересовалась Катя.

— Непросто это сделать, — вздохнула Маша. — И главное-то в том, что не понимают люди, что отрава то страшная... А так... Надо на посев зерно самое лучшее, без спорыньи всякой, выбирать. Надо вспашку на большую глубину проводить. Надо с сорными травами бороться да по поля по кругу обкашивать или опахивать. Да не допускать отсыревания хлеба ни в снопах, ни в амбарах... И нельзя из года в год на одном месте хлеб растить...

— Как все просто... и одновременно сложно, — усмехнулась Катя.

— Вот так-то вот, — согласилась Маша. — Тут ведь, говорят, наука целая есть по тому, как правильно землю-то обрабатывать...

Действительно — было б оно все так просто, как того хотелось бы... Только вот как объяснить людям, что зерно только чистое нужно, без спорыньи, сажать? Как вспахать поле на большую глубину коль не изобрели еще ни плуга нормального, ни трактора? Чем с сорными травами бороться? И как, в конце концов, обеспечить правильный севооборот?

Как-то плавно перешли и к обсуждению положения дел в сельском хозяйстве. Как узнала Маша, здесь до сих пор еще господствовала 'трехполка' — трехпольная система севооборота, при которой одно из полей засевали озимыми, второе яровыми, а третье оставляли под пар. Зародившаяся еще во времена древней Руси система процветала до сих пор и сдавать позиции не желала совершенно.

— Надо иначе хлеб выращивать, — после долгих раздумий решила поделиться своими мыслями Маша. — Вместо чистых паров надо поля травами засевать специальными, что, перегнив в земле, плодородье повысят...Так и урожай лучше будет, и дряни всякой меньше станет. Да навоза в землю вносить надобно... Да к нему и другие удобрения-то.

— Откуда ты знаешь все это? — на этот уж раз у Кати буквально глаза на лоб полезли.

— В Европах так делают, — с ходу придумала отговорку Маша. — Там про трехполку-то позабыли давно... Только вот думать надо, как бы нам их опыт на наших-то землях применить. У них-то чай все иначе совсем организовано... Там и крепостного права нет уж давно. Крестьяне вольны сами землю обрабатывать так, как они правильным считают то. И там-то ученые целые о том думают, как бы урожайность тех земель им поднять.

Как оно на самом деле в Европах в эти времена — Маша, увы, не имела никакого понятия. Но раз уж у нас уж традиция на Руси сложилась на запад оглядываться, то почему бы и самой также свои знания не обосновать?

— Так то в Европах...

— Так а мы разве ж хуже каких-то европейцев вшивых? — изобразила удивление Маша.

А вот когда подруга уходила — снова наваливался страх. Ложась спать, Маша накрепко задвинула дверной засов — но почему-то все равно было страшно, не шел сон. Встав с постели, она дополнительно заблокировала дверь, воткнув кочергу в дверную ручку, а затем еще и положила у изголовья топор. Но все равно было как-то тревожно. Усталость, впрочем, брала свое, но даже когда Маша все же засыпала, то снились какие-то ужасы. Благо, она про жизнь в эти времена уже много 'хорошего' наслышалась... На любой вкус, можно сказать.

— Нет, — проснувшись в очередной раз, тихо произнесла про себя Маша. — Не смогу я никогда к этому привыкнуть...

Какой урод решил так жестоко подшутить над ней, забросив в тело этой девчонки? Уж в том, что все случившееся имело отнюдь не естественное происхождение, девушка даже не сомневалась. Как не верила она и в то, что это сделали какие-то сверхъестественные силы. Нет, все должно быть куда проще и банальнее... Сидит, небось, кто-нибудь яйцеголовый у себя в лаборатории, пространство-время изучает — вот и решил он вдруг 'подкорректировать' историю в нужную ему сторону. А для этого забросить ее матрицу сознания в далекое прошлое.

Только зачем же в столь далекие времена? Она-то уж давно поняла, что никогда не сможет окончательно привыкнуть к тем условиям, в которых довелось оказаться... Не сможет терпеть все те ужасы и унижения, которые для простого человека XVIII века — суровая повседневность. Никогда не сможет засунуть куда подальше свой характер и жить жизнью обычной средневековой женщины-простолюдинки. Слишком уж все это противоречит ее убеждениям и моральным принципам. А раз так — остается одно. Бороться за то, чтобы все эти порядки как можно скорее канули в Лету... Терять ей, увы, считай и нечего, чтобы что-то терять надо сначала что-то иметь. Так что если придется, то за свои принципы и убеждения она пойдет до конца. Не этого ли добивались неведомые ей силы? Только для начала нужно раздавить этот мерзкий страх перед окружающей ее неизвестностью. Конечно, бояться свойственно всем людям — особенно когда они оказались в такой вот ситуации... Только вот этот страх не должен мешать нормальной жизни, не должен становиться определяющим поведение человека фактором.

Глава 12.

Как и в их совместную поездку, вернулся из города машин отец уже под вечер третьего дня — и новости были разные. Как хорошие, так и плохие. Расторговаться на этот раз не шибко хорошо получилось. Не тот был в этот раз товар, на какой обычно спрос в городе большой. Так что пришлось в итоге большую часть его купцам по опту сдать — а то, увы, совсем иные деньги... За то появились кое-какие перспективы с втулками бронзовыми...

— Говорил я вчера с купцом одним, что кузнецким да плотницким товаром торгует, — начал после ужина рассказ Василий Никитич. — Он-то больше меж городами торговлю ведет, есть у него не только в Туле лавки, но и на Москве, Казани, Самаре, да и поди и еще где по стране...

— Богатый? — поинтересовалась Маша.

— Не бедный, — согласился Василий Никитич. — Но и дюже богатым тоже не назовешь... Есть и куда богаче него купчины, особенно уж и тех, кто в заморские страны караваны посылает. Да за то купчина-то этот — нашей христианской веры человек. Так что не должен обмануть. Вот ему-то и предложил я твою идею со втулками-то на оси тележные...

— И что он ответил?

— Идея-то понравилась ему. Коль, говорит, оно так выйдет, то дюже выгодно оно для него будет. Все телеги свои тогда, дескать, переоборудовать можно будет. К середине зимы поближе обещался он, что пришлет к нам сюда приказчика своего с телегою да бронзою для втулок тех. А уж как переделаем ему телегу ту, так дальше уж оно и видно будет...

— И на том хорошо, — согласилась Маша.

Что ж, она и не ждала, что им сразу ж дадут кучу денег под проекты с неясной перспективой. Сначала еще придется заслужить авторитета у тех, кто при деньгах. А уж особой доверчивостью купцы никогда не строгали. По должности не положено. Однако если сейчас удастся заслужить их доверия — дальше все должно потихоньку пойти на лад. Впрочем, до того момента еще нужно дожить.... А пока и это уже достижение... Так что надо будет за оставшееся до весны время все тщательно продумать, ну а тем временем потихоньку закончить работу над самопрялкой...

Впрочем, это дело тоже пришлось отложить на будущее, пусть и не такое далекое. Поскольку наступали рождественские праздники — пожалуй, главные в эти времена. А к Рождеству-то в эти времена готовились основательно. В доме убирались, в баню ходили, готовили кутью из пшеницы с медом, кисель, пекли пироги с ватрушками, оладьи, фигурки различных животных, которые затем ставили на окна и стол... И заниматься всем этим пришлось Маше. Хорошо еще, что хоть в свое время она готовить любила, да и тут уже кое-чему научиться успела, с чем прежде сталкиваться не доводилось. Так что будь у нее побольше времени и возможностей — Маша б еще и чего вкусного сготовила бы. Торт какой-нибудь, салаты или еще чего... Но увы — за всеми этими повседневными хлопотами на что-то сложное не оставалось ни времени, ни желания. Нет, надо любой ценой постараться механизировать хотя бы часть работ по дому...

Но вот, наконец, и рождественский сочельник — а это еще и последний день рождественского поста. И при этом — самый строгий день, когда не полагалось есть аж 'до первой звезды'! Да, хоть отец Маши и был вполне нормальным мужиком, особенно для XVIII века, но при этом он был еще и убежденным старообрядцем, достаточно строго соблюдавший практически все положенные по христианской религии нормы поведения. Так что волей-неволей придерживаться их приходилось и Маше... Как известно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Сказано пост — значит, пост. Ничего не поделаешь... Уже под вечер Маша стала накрывать на стол — хотя сесть за него предстояло лишь 'после первой звезды'.

— Матери тоже поставь, — взглянув на эти приготовления, с тяжелым вздохом произнес отец, а затем, по-своему поняв ее удивление, пояснил. — В прошлое-то Рождество надеялся я еще на что-то, не хотел верить в то, что нет уж в живых ее. Но уж год прошел, а так и не было о ней никакой весточки... Видать, нету уж в живых моей Симушки...

Да, вот так и прокалываются попаданцы, на незнании народных традиций... Хорошо еще, что Василий Никитич сам же придумал подходящее объяснение ее реакции. В свое-то время Маша и не слыхивала про такое. Да и не была она никогда особо верующей, скорее уж деисткой... Считала, что некоторые сверхестественные силы (которых с человеческой позиции можно было б назвать богом или богами) лишь создали Вселенную, устроив тот самый Большой взрыв и задав некоторые ее физические свойства, а затем лишь наблюдали за ее эволюцией. Своего рода научный интерес... Хорошо еще, что хотя бы интересовалась традициями своих предков — иначе и вовсе сразу же прокололась бы.

После появления первой звезды сели за стол. Зажгли свечу в память об умерших предках, разделили хлеб и сели за ужин. Хотя после прошлого разговора настроение было какое-то не праздничное...

Впрочем, вскоре пришлось отвлечься — в дом пришли 'славильщики', ходившие по домам с вестью о рождении Христа и певшие религиозные песни. В ответ им традиционно давали хлеба. К большому удивлению Маши, колядовать в сочельник в эти времена было еще не принято. Коляда будет уже позже — перед Новым Годом (не признаваемым машиным отцом петровским) и Крещением, в святочные вечера. К счастью, хотя бы про это она узнала уже заранее от Кати, как бы между делом расспросив его о том, как Рождество отмечают.

Затем почти все село шло на ночную службу в церковь, однако их это не касалось. Будучи старообрядцем, попов машин отец не признавал, считая, что истинные православные священники давно уж померли, а на смену им прийти не мог никто. Да, впрочем, и не пустил бы никто 'раскольника' в церковь. Все необходимые по представлениям старообрядцев молитвы он знал и читал самостоятельно, а для крещения, исповеди да заключения брака были у общины выборные люди. Хотя с заключением браков вопрос вообще интересный был. Даже в их согласии признавали 'бессвященнословный' брак далеко не все общины6, а многие другие согласия его и вовсе не признавали. Но при этом по факту все равно жили в браке, что Маша считала откровенно странным... Впрочем, это их дело. Как считают правильным, так и поступают.

К созданию самопрялки удалось вернуться лишь после Крещения, и к середине января опытный образец наконец-то был закончен. Самой большой сложностью при ее создании уже ожидаемо стала сложная система шкивов, обеспечивающая привод как веретена с катушкой, так и системы подающих роликов — тем более, что скорость вращения первой и второй пары должна была различаться не меньше, чем в несколько десятков раз.

Поскольку же сама Маша прясть не умела, то на испытания машины решила пригласить подругу.

— И как эта прялка работает? — с интересом разглядывая получившуюся конструкцию, поинтересовалась Катя.

— Ну вообще есть похожие самопрялки у городских, — начала свой рассказ Маша. — Только мы с батей доработали ее. Здесь вот две пары валиков, вращающиеся с разными скоростями, и направляющие воронки. Ты сейчас нить из кудели вручную вытягиваешь, а тут для этого приспособление специальное будет. Сюда мы будем ленту из льна или шерсти подавать, — с этими словами Маша показала, куда она должна проходить, — Протягиваем ее через валики, а затем просовываем в петлю на веретене. Тут пряжа будет в нить закручиваться, а потом уже рогулинкой вот этой, — с этими словами Маша показала стержень с подвижной направляющей. — На катушку сматываться будет.

— Хитро придумано, — после долгого раздумья согласилась Маша, — Этак коль оно работать все будет, так мне лишь колесо крутить останется?

— Так вот в том и весь смысл! — согласилась Маша.

— Хитро придумано... Только вижу я здесь недостаток один, — продолжила Катя, — Веретеном-то нить из кудели вытягиваешь, а для самопрялки твоей лента ровная потребуется... Непросто такую сделать-то будет.

— Так для того другая машина со временем будет, — согласилась Маша, — Мы-то с батей уж думали на счет того... Коль уж самопрялку, да не такую, а многоверетенную, делать, так руками трепать да чесать уж не дело будет. Надо будет и на то дело машину особую делать.

— Машина для трепания, машина для чесания, да самопрялка многоверетенная, да ткацкий станок тоже новый поди, — задумчиво произнесла Катя. — Дюже много всего сделать-то потребуется, дюже дорого оно выйдет... Так что не для нас, Мариш, машины твои будут. Купец какой в городе или барин богатый мануфактуру себе построит да ими-то оснастит его, а мы-то себе как и в былое время гребнем чесать да веретеном прясть будем.

Чтобы опробовать прядильную машину Кате пришлось немало постараться чтобы получить хоть более-менее ровную, одинаковой линейной плотности, ленту из льняных волокон, которую затем начали заправлять в самопрялку. За основу при продевании использовали кусок обычной нити, к которому Катя присоединила ленту, а затем начали возиться с регулировкой усилия прижима роликов подающего механизма. Сначала они попросту крутились вхолостую, не захватывая волокна от нити, но после того, как поджали клинья, дело сдвинулось с мертвой точки. Вытяжной механизм начал исправно затягивать в себя ленту, вытягивая ее, веретено закручивало нить, а направляющая наматывала ее на катушку. Вот только очень скоро стали проявляться и первые проблемы...

Во-первых, неравномерность намотки. Поскольку для намотки нити на катушку использовалась 'рогулька' с направляющей, то для более-менее равномерной намотки требовалось часто останавливать машину для регулировки положения направляющего кольца. Во-вторых, по мере намотки нити на катушку при равных оборотах вала длина окружности катушки постепенно увеличивалась, что в свою очередь приводило к увеличению вытяжки и истончению нити.

Но главной проблемой стало другое. Вытяжной механизм оказался попросту не способен давать качественную нить. При малой вытяжке — от десяти до пятидесяти раз — нитка получалась на вид вполне нормальная, однако слишком малой линейной плотности, из-за чего она попросту не обладала прочностью на разрыв. При увеличении же вытяжки до полутора сотен раз нить получалась нормальной прочности — однако при этом становилась слишком неровной, резко увеличивалось число обрывов при работе.

— Да ты не расстраивайся, — когда Катя, затратив почти неделю на попытки наладить работу самопрялки, заявила, что все это бесполезно и работать не будет, Маша с ней не согласилась. — Наладим еще ее работу! У меня тут уже и мысли некоторые появились, как все лучше сделать...

Самым простым был вопрос с равномерностью намотки — по сути, Маша и до этого уже над ним задумывалась. Хотя и понадеялась, что на первой машине можно будет без него обойтись, но практика показала, что это приведет к резкому уменьшению производительности.

Вопрос со скоростью вращения катушки был посложнее. Требовалось сделать так, чтобы скорость вращения катушки изменялась по мере ее намотки. И очень желательно, чтобы это происходило бесступенчато и без необходимости останавливать работу. Логичнее всего для этой цели было использовать вариатор — однако его изготовление стало бы весьма непростой задачкой. Потратив несколько вечеров на прорисовку возможной его конструкции, Маша в конечном итоге пришла к выводу, что даже если сделать простейший вариант из одного состоящего из двух конусов и пары направляющих роликов, то конструкция получится не самой простой в реализации. Решение возникло буквально случайно по ходу обдумывания идеи с вариатором. попробовать обойтись всего одним направляющим роликом, меняющим натяжение приводного ремня, обеспечивая его проскальзывание. И хоть уверенности в том, что получится добиться стабильных характеристик работы системы и не было, но для первого образца должно было хватить. А там уж и об вариаторе можно будет подумать.

Наконец, вопрос с вытяжным механизмом... Здесь Маша после долгих раздумий решил разделить работы по модернизации вытяжного механизма по двум направлениям. Во-первых, ввести в конструкцию дополнительную пару роликов, которая бы обеспечивала предварительную вытяжку. А во-вторых — попробовать разделить процесс прядения на два этапа, что позволило бы значительно уменьшить необходимую вытяжку. Явно же вытягивать сначала в десять раз, а затем еще в двадцать легче, чем сразу вытягивать в двести раз... Некоторое же снижение производительности машины при этом с легкостью перекроются применением многоверетенной конструкции. А уж с веретеном-то производительность и сравнивать глупо...

Однако на этот раз довести до ума самопрялку Маша так и не успела. В середине января к ним на село приехал купеческий приказчик...

Глава 13.

— Мир дому вашему, — после стука войдя в дом и перекрестившись на старообрядческий манер, произнес незнакомый мужик. — Я приказчик купца Тимофеева Ильи, Прохором Васильевым кличут, — представился незнакомец.

— И тебе здоровья, — кивнул Василий Никитич. — Ну проходи к нам в избу, гостем будешь.

Также поприветствовав гостя, Маша первым делом постаралась составить свое собственное представление о нем — однако с ходу сделать выводы так и не смогла. Он был слишком... обычным. Ничем не примечательным, увидишь такого в толпе — и внимания не обратишь. Возраст лет тридцать. Явно не бедствует, судя по одежде. Обыкновенное лицо с вполне типичными 'русскими' чертами. Ведет себя с достоинством, хотя тут первое впечатление может быть обманчивым — чтобы сказать точно, надо пронаблюдать за общением с начальством... Пока же информации для размышления было слишком мало. Но, во всяком случае, и неприятия с ходу не вызывал, ну а дальше уже видно будет...

Вскоре они сидели за столом и делились новостями. Прохор рассказывал о делах в городе, о ценах на хлеб, на железо с бронзой, рассказывал истории из жизни. Примерно тем же отвечал ему и машин отец. Лишь спустя больше часа приказчик наконец-то перешел к делу, по которому и прибыл в их село.

— Илья Антонов говорил мне, что обещался ты ему телегу переделать так, чтобы одна и та же лошадь на ней больше товару везти смогла.

— Обещался, — согласился Василий Никитич.

— Вот для того и послан я к тебе был дабы товар весь нужный для того привезти да телегу под переделку-то доставить.

— Что ж, оно-то и хорошо коль так, — согласился машин отец. — Раз так, то на завтра по утру-то и займемся этим делом...

Работы по модернизации прядильной машины пришлось временно отложить — стало не до них. Следующим утром все вместе приступили к разборке телеги. Как вскоре стало понятно, купец решил отправить к ним телегу, которая и так уже требовала практически капитального ремонта. Колесные оси были уже сильно изношены и в любом случае требовали замены — вот и решил он провести эту замену по новой технологии. Первым делом с телеги поснимали все колеса, затем оторвали оси и нашли на замену им другие бревна — только ставить пока не стали, лишь приготовили все к этому. Дальше же начиналась уже основная работа...

Первым делом нужно было расточить все ступицы до одного, стандартного для всех колес, диаметра, для чего пришлось изготовить своеобразную расточную оправку. Точнее говоря, обычная деревянная ось, вставлявшаяся в центровочное отверстие в столе, к которой крепился расточной резец — благо, что для работы по дереву можно было и без специальной инструментальной стали обойтись. Чтобы расточить отверстие колесо клалось на стол так, чтобы центр ступицы как можно точнее совпал с центровочным отверстием и прижималось к столу. После чего в отверстие в столе вставлялся конец оправки — и отверстие в ступице растачивалось под нужный размер.

Глядя на такое приспособление, Маша не могла удержаться от усмешки... О какой-либо точности с такой оснасткой можно и не мечтать. Колесо центрируется практически на глаз, с точностью хорошо если в несколько миллиметров, особенно учитывая далеко не идеальную цилиндричность колеса и соосность обода с отверстиями ступицы. Расточная оправка — редкостная кустарщина. Насколько ровная ось, из которой она сделана — того, увы, не знает никто. За неимением соответствующего измерительного инструмента. Перпендикулярность центровочного отверстия тоже под вопросом, столярный уголок в таких делах плохой измеритель. Диаметр расточки ставится буквально 'от балды' и контролируется лишь самодельной пробкой. В прямом смысле пробкой, ибо она тоже деревянная! Но ничего другого, увы, быстро и дешево не сделать. Оставалось надеяться на то, что хотя бы с параллельностью осей ступицы и обода все нормально будет, да несоосность не слишком велика получится... Эх, будь дело в XXI веке... Но увы. О промышленном оборудовании будущих времен можно было только мечтать.

Однако, после не очень долгих мучений дело с расточкой колес было закончено. Ну а пока они с колесами возились, Прохор успел уж под оси заготовки сделать. Оставалось лишь окончательно доработать их после изготовления, подогнав под один диаметр да закрепить под нужным углом чтобы развал-схождение нужные обеспечить. Точнее говоря, только угол схождения правильный задать — развал-то Маша думала обеспечить за счет самой втулки, сделав на неподвижной втулке со стороны оси внутреннюю поверхность под заранее заданным углом относительно наружной. В этом случае вся регулировка колес будет обеспечиваться установкой втулки правильной стороной...

Следующим этапом стало изготовление литейных форм. Единственным на данный момент способом, позволяющим получить достаточно качественные, требующие минимальной чистовой механической обработки, было литье по выплавляемой модели — но для его применения для начала требовалось изготовить форму для изготовления самой выплавляемой модели. Разборную форму...

В XXI веке для их изготовления обычно применялся силикон, но Маша о нем могла только мечтать... В прошлые времена для этого использовались совершенно иные материалы — металл, дерево, гипс. Однако о первом тоже можно было лишь мечтать. Оставались варианты с гипсом и деревом — только вот Маша никогда не имела с ними дела. Да и вообще имела очень мало дела с литейным производством. Литейка у них на заводе закрылась почти десять лет назад, однако уже до этого единственной применявшейся технологией было чугунное литье в земляные формы, которые изготавливались на основе деревянных моделей.

Как вскоре оказалось, не все так просто... Первую форму решили попробовать изготовить из гипса на основе деревянной модели. Вот только хоть модель и тщательно отшлифовали, но после заливки гипс намертво прилип к ней и 'располовинить' форму попросту не удалось. Требовалось сделать пропитку, которая бы обеспечила свободное отлипание гипса от модели. Только что взять в качестве пропитки? После недолгих раздумий решили сделать сразу две модели, одну из которых пропитать маслом, а вторую несколькими слоями олифы и посмотреть, получится ли нормальный результат хоть с одной из них.

Дальнейшая практика показала, что вариант с олифой себя полностью оправдал. Гипсовая форма от нее отлипла свободно, а поверхность оставалась сухой и чистой. После этого, уже сразу учтя прошлый опыт, гипсовую форму также пропитали несколькими слоями олифы с промежуточной просушкой и затем приступили к отливке бронзы. Первая заготовка должна была стать опытной — по ней предстояло определить оптимальную для равномерного заполнения формы конфигурацию литниковой системы, литейную усадку имеющейся в распоряжении бронзы, чистоту поверхности, выяснить вопрос с необходимостью дальнейшей механической обработки...

Литейную форму решено было делать керамическую, из песчано-глиняной смеси. Восковую модель получили в форме, затем вручную прилепили к ней восковые модельки литниковой системы и приступили к изготовлению литейной формы. К сожалению, с бронзовым литьем дел иметь Маше прежде не доводилось никогда, да и свойств имеющихся в распоряжении глин она не знала. Так что оптимальный состав формосмеси пришлось определять опытным путем, для этого решено было сделать сразу три формы с содержанием глины от 5 до 25 %.

Формы изготавливали, макая модель в раствор, а затем обсыпая ее порошком из формосмеси с последующей послойной просушкой в теплом месте в течение полутора-двух часов. Так нанесли десять слоев — после чего поставили на просушку. Сначала неделю формы сушили около печи, затем выплавили из них воск и отправили на просушку в печь еще на пару дней.

И вот уже в конце января настал-таки тот день, когда пришла пора заливать формы. Бронзу плавили в тигле прямо в кузнечном горне.

— В будущем такие детали обычно центробежным литьем делали, при вращающейся форме, — пока плавился металл, вспомнила Маша. — Чтобы воздух из формы лучше выходил, а металл ее равномернее заполнял.

— Так то в будущем, — заметил Василий Никитич.

— В том-то и беда, — согласилась Маша.

Что и говорить, но нынешний уровень технологий с XXI веком даже сравнивать было сложно... Все казалось настолько древним, настолько примитивным... Но увы. Ничего другого у нее в распоряжении нету. Но наконец-то формы разогреты, металл расплавлен. Достав из горна тигель с расплавленным металлом, Василий Никитич осторожно наклонил его и начал одну за другой заливать все три формы.

— Ну вот и все, — закончив это дело, машин отец отставил в сторону тигель с остатками металла.

— Теперь посмотрим, что из этого получится, — согласилась девушка.

Формы поставили остужаться в печи вместе с самой печью до следующего дня. Однако когда через день они наконец-то разломали формы и достали отливки — Машу ждало полное разочарование. Все детали можно было считать полным браком. Одна из форм растрескалась, так что получившаяся деталь оказалась сильно деформированной. Брак... Две других остались целы, но заготовки иначе как браком назвать тоже не получалось. Поверхность втулок оказалась шершавой, с красными пятнами и прилипшими к заготовке частицами формосмеси. Тоже брак...

Форму решено было делать новую, используя лучше всего показавшую себя пропорцию формосмеси, но вот что делать с чистотой поверхности? Будь у нее в распоряжении токарный станок, оно, может быть, и можно было б считать это устранимым браком. Сделать детали с припуском под механичку, продрать на станке и поставить...

Но чего нет — того нет. Значит, нужно искать способ этот брак устранить. Предположив, что дело в перегреве, не просто так же формосмесь прилипать стала, Маша решила со следующими формами поступить иначе. Одну форму залить металлом при той же температуре, но саму форму подогреть до меньшей температуры. Со второй формой поступить наоборот. Форму подогреть так же, а металл заливать при меньшей температуре.

На этот раз удачным оказался первый опыт... Выяснив причину брака при литье, Маша наконец-то смогла пойти дальше. Определившись с конструкцией литниковой системы и рассчитав литейную усадку, девушка наконец-то смогла заняться изготовлением форм под вторую втулку пары скольжения, а одновременно с этим изготовить и все четыре втулки для телеги.

Однако промеры получившихся втулок показали, что как бы они не старались, но идеальных отливок все равно не получалось. В большей или меньшей мере они все же деформировались при отливке. Идеальной цилиндричности и идеального совпадения размеров не получалось. Так что хочешь того или нет, но пока нет хотя бы простейшего расточного приспособления каждая пара втулок будет индивидуальна, хоть и, с учетом точности изготовления деталей телег, взаимозаменяема в сборе.

Последней операцией стала притирка втулок друг к другу при помощи абразивного порошка — после чего получившиеся пары втулок начали устанавливать на оси, выставляя нужные углы развала и схождения колес. В качестве смазки решили использовать некое подобие графитовой смазки на основе смеси бараньего жира с угольным порошком. Наконец-то, все тщательно выставив и проверив, в конце февраля телегу собрали и решили испытать на дороге.

И вот тут-то приказчик оказался откровенно удивлен. Тот груз, что прежде лошадь везла с большим трудом, теперь она перевозила пусть не с легкостью, но уж особо точно не надрываясь. Попытки увеличить нагрузку на телегу показали, что на практике можно будет увеличить ее грузоподъемность вдвое при езде по хорошей дороге — что было очень неплохо...

В Тулу купеческий приказчик возвращался довольный — отвалив при этом за переделку телеги весьма приличную сумму и обещавшись в скором времени прислать ответ от самого купца. Вполне возможно, с заказом на новые наборы втулок.

— Ну что ж, дело пошло, — когда уехал приказчик, заметила Маша.

— Так-то оно так, — согласился Василий Никитич, — теперь лишь бы спрос на то был бы.

— Будет спрос... Я уверена.

Глава 14.

Закончив с купеческой телегой, Маша наконец-то смогла вернуться к доработке самопрялки — тем более, что за прошедшее время уже примерно продумала, что и как следует доработать. Вытяжной механизм доработали, установив дополнительную пару роликов с направляющей воронкой, что должно было обеспечить более равномерную вытяжку нити. В механизм намотки добавили вилку, обеспечивающую перемещение катушки для нити вверх-вниз относительно направляющей мотального механизма. В привод катушки добавили натяжной ролик с рычагом регулировки натяжения. И, наконец, сделали ножной привод главного маховика, что позволяло освободить руки для работы рычагами регулировки натяжения и положения катушки.

К середине марта все доработки были готовы. Убедившись, что все нормально крутиться, Маша решила вновь позвать на испытания Катю. На этот раз было решено сразу осуществлять вытяжку нити в два этапа. Первым делом вытянуть ленту в десять раз, получив промежуточный продукт прядения. Затем повторить с вытяжкой в двадцать раз, получив в конечном счете готовую нить.

Впрочем, первым делом вновь пришлось готовить ленту — что, учитывая требование к достаточно малой толщине и высокой степени равномерности, было весьма непростой задачей. До создания чесальной машины дело у Маши пока, увы, еще не дошло. Лишь когда с большим трудом было получено достаточное для испытания машины количество ленты, подруги смогли приступить к испытанию машины. Впрочем, сначала пришлось объяснить Кате о сути сделанных переделок.

— Хитро придумано, — выслушав объяснения о принципе работы машины, задумчиво произнесла Катя. — Значит, этой вот ручкой положение катушки меняется, а вон той вот натяжение веревки ослабляется... И прялка твоя теперь все сама делать будет?

— Во всяком случае должна, — согласилась Маша.

— Ну ты мне и в прошлый-то раз то же самое обещала, — усмехнулась Катя. — Ну да посмотрим, что теперь-то выйдет...

— Всего сразу не предусмотришь, — пожала плечами Маша.

Еще раз с интересом оглядев получившуюся конструкцию, Катя принялась заправлять ленту в вытяжной механизм, а затем вручную скручивать ее с прикрепленным к катушке куском нити.

— Ну посмотрим, что получится, — закончив с этой работой, еще раз произнесла девушка.

Маша в ответ лишь кивнула. Устроившись на табурете, Катя принялась прясть. В отличие от прошлой попытки, в этот раз дело пошло куда быстрее. Как работает машина Катя еще в прошлый раз усвоила, передаточные отношения были уже подобраны, основные узлы отлажены. Оставалось лишь испытать механизм в действии...

Лента закончилась быстро — тем более, что и было-то ее немного. После чего катушку с намотанным полуфабрикатом переставили на настойку, а на веретено установили другую катушку. После чего Маша изменила передаточные отношения на вытяжном механизме, Катя заправила нитку и продолжила работу. Наконец-то вся ровница была спрядена в нитку — после чего, сняв ее с веретена, девушки принялись разглядывать получившуюся нить.

— Быть такого не может, — рассматривая нитку, произнесла Катя. — Веретеном я бы за весь день столько не напряла... И нить ровная какая...

— А вот теперь представь, что будет если сделать такую машину, где одновременно не одно веретено, а десять, двадцать, сто будет7...

— Много нити будет, очень много. Одна такая самопрялка нити сделает больше, чем все наши бабы с девками, — задумчиво произнесла Катя, — Ты кто, Мариш?

— Как это кто? — удивилась такому резкому переходу Маша, — Человек. Как и ты...

— Откуда ты это знаешь все? Это ведь ты придумала все, я знаю! Ты знала, чего хочешь сделать! Но как? И не говори, что ты дочь кузнеца! Я тоже у бати твоего в кузнице не раз бывала, но ни о чем подобном и не думала! Да и вообще, — после недолгой паузы продолжила Катя, — Изменилась ты сильно...

— Да, я придумала, — согласилась Маша. — И не смотри ты на меня так... Дьявол в меня не вселился. Можешь, коль хочешь, водой святой проверить.

— Зачем? — смутилась подруга, — Я и так тебе верю...

— Вижу ведь, что боишься, — вздохнула Маша, — Хочешь верить, но боишься все равно. А так уж точно знать будешь.

Что все непонятное в эти времена привыкли списывать на козни дьявола — Маша уже давно поняла. Вот и сейчас, судя по реакции, направление мыслей подруги она угадала верно. Пусть Катя и не хочет верить в то, что в ее лучшую подругу дьявол вселился, но на подсознательном уровне боится этого. Так пусть уж лучше проверит... Хуже от этого точно не будет.

Много времени проверка, впрочем, не заняла. И вскоре подруги сидели за столом и пили травяной чай. Смущенная своими подозрениями Катя сидела за столом тихо, не решаясь поднять взгляда от стола. Надо же какую глупость подумала! Но ведь люди-то всякое рассказывают...

— И все же, откуда ты это знаешь? — наконец-то решилась вернуться к вопросу с самопрялкой Катя.

— Долгая история, — вздохнула Маша, — И ты поверишь в нее?

— Я уж голову всю сломала пока над этим всем думала. Так что во всякое поверить готова, наверное...

— Понимаю, — согласилась Маша. — Только прости, но сейчас я тебе этого все равно не расскажу... Всему свое время. Меньше знаешь — крепче спишь...

— Хорошо, — улыбнулась Катя. — Я подожду... Но ты мне обещала!

А буквально через день к ним вновь приехал купеческий приказчик — с заказом на переделку сразу пяти телег, которые должны будут подвезти в ближайшие же дни, пока не началась распутица. И вновь закипела работа... Благо, на этот раз технология была уже более-менее отлажена, а потому дело шли шустрее.

Формы заготавливали сразу под все втулки. Пока они будут сушиться предстояло расточить посадочные в тележных колесах. После чего лишь залить в формы бронзу, разбить их, притереть комплекты втулок и установить на телегу. Причем, на этот раз для установки втулок на телегу купец прислал своего плотника, который заготовит оси для телег, а затем под руководством Машиного отца займется их установкой на телеги под нужными углами. В дальнейшем же по планам купца им предстояло лишь делать комплекты втулок и отправлять их к нему в Тулу, где устанавливать их на телегу будут своими руками. Разве что придется для этого сделать еще один 'расточной станок' — хотя называть этим словом сделанную ими конструкцию у Маши язык не поворачивался...

В целом же, как поняла Маша, купец рассчитывал на достаточно длительное сотрудничество в вопросе производства втулок различного назначения. Не без выгоды для себя, разумеется, но за то у него был рынок сбыта, чего у них не было. Как ни крути, но не та это продукция, которую можно на рынке массово продавать. Товар получался весьма специфический и недешевый — простой крестьянин себе его, увы, позволить не сможет. В отличие от дворян с купцами... Особенно последних — у них такая переделка телег себя быстро окупит за счет экономии на кормах лошадям и жаловании извозчикам. Что ж, и то хорошо... Теперь бы еще прядильные машины в серию пустить... Но тут, увы, надо было сразу всю цепочку производства налаживать, а к этому пока ничего не готово.

Но самое неожиданное событие произошло уже в середине апреля, когда все втулки были готовы, а купеческий плотник заканчивал последние телеги. О том, что недавно в свое имение приехал барин — Маша знала, хотя это ее и мало интересовало. А вот то, что однажды он сам явился к ним в кузницу, вызвало немалое удивление. Обычно свои заказы он передавал с кем-нибудь из дворни, а за оплатой Василий Никитич ходил к нему сам. Чтобы сам барин, дворянин в энном поколении, пришел к простому кузнецу, обычному мещанину, причем в первом поколении, должно было случиться что-то совсем уж из ряда вон... Явился, к некоторому удивлению Маши, не один, а в сопровождении сразу пары мордоворотов из дворни и кучера — но, видать, не по чину было в одиночку ездить.

— Слыхал я, Василий, что втулки ты какие-то хитроумные на колеса придумал, что грузоподъемность телег увеличивают шибко, — не обратив, что было и понятно, никакого внимания на Машу, обратился он к хозяину дома.

— Есть такое дело, — согласился машин отец.

— Показывай давай...

— Так, значит, втулки эти, — показал на лежавшую на верстаке пару барин, — позволяют одной и той же упряжкой без малого вдвое больше груза возить всякого?

— Так и есть, — согласился Василий Никитич. — Тимофеев Илья, купец тульский, на своих телегах уж испытал их да еще заказал у меня...

— Вот что, — после долгого раздумья, произнес барин. — Хочу я, чтобы и мне ты на бричку втулки такие ж поставил.

— Хорошо, — согласился Василий Никитич. — Присылай мне бричку свою да бронзы для втулок. А уж в цене сойдемся...

— С этим вон Антипка все порешает, — кивнул барин в сторону одного из приехавших с ним мужиков. — Я тут вона чего еще помыслил. Можно ж ведь втулки твои и на пушки-то поставить. Коль одна и та ж упряжка на телеге вдвое почти что больше груза везет, так и пушку можно будет побольше калибром-то увезти...

— Дык конечно можно...

— Есть у меня знакомец один, что полковником-то в артиллерии служит. Думаю я ему втулки-то твои для пушек предложить. А уж коль выйдет с того толк, то думаю я к нашей общей выгоде делом этим заняться.

К общей выгоде... Маша даже мысленно усмехнулась, услышав такую формулировку. Уж себе-то Андрей Александрович явно куда большую долю от того задумал заиметь... Но если дело выгорит — глядишь, и с того толк какой выйдет.

— Это хорошо было б, — согласился Василий Никитич, — Да только когда ж мне успеть все... Сам вон видишь — работников у меня я сам, паренек твой да дочка вон помогает тоже где может. Да только у ней и по дому-то хватает хлопот, да и замуж-то ей пора уж...

— Так что ж ты не женишься-то заново?

— Да куда мне, старику, — махнул рукой машин отец, — Да и на ком? Твои-то девки мне, сам понимаешь, не по чину. Я свободный мещанин, а они твои холопки. А город — он на то и город. Кто ж из Тулы сюда поедет? Ты б вон помощницу дал какую чтоб по дому помогла бы...

— Так в деревне вдов мало разве? — пожал плечами барин, — Мне-то с них проку немного, так почему б и не определить тебе в помощницы кого? Только оброк за нее тогда платить будешь, рупь с четвертью в год.

— Это хорошее было б дело, — изобразил раздумья машин отец, — Можешь тогда Катьку что ль, Сергея-то Фомина дочку, дать?

— Да будь так, — пожал плечами барин, — Катька так Катька...

Себя барин, конечно, с этими втулками для пушек не обделит. Как не обделит и того своего знакомого полковника. И Маша, и Василий Никитич это прекрасно понимали... Распил военного бюджета — дело, конечно, выгодное во все времена. Но выгодное исключительно для своих — к кому они явно не относились...

— Если и выйдет что с теми втулками для пушек, то мы с того вряд ли много получим, — когда барин ушел, прокомментировала Маша услышанное.

— Именно так! — согласился машин отец. — Слыхал я, как деньгу зашибают на заказах с тульского-то оружейного завода... Господа-то с ружей тех наживаются еще как, а мастерам на заводе и на жизнь-то не хватает. Приходится еще на себя работать, товар железный делать да на рынке им торговать или купцам кому продавать...

Катя пришла к ним уже на следующий день, с небольшим мешком вещей. Причем, выглядела она явно ошарашенно...

— Барин сказал, что буду вам теперь по хозяйству помогать, — когда Маша впустила подругу в дом, буквально от дверей произнесла девушка, — Говорит, что на оброк меня перевел отныне. А родичи-то мои как прослышали про то, так и прогнали со двора. Коль, говорят, ты теперь у кузнеца работать будешь, так и живи у него. А нам, дескать, в доме нахлебники не нужны... Пустите к себе?

— Конечно, — согласился Василий Никитич, — Живи тут, что уж теперь...

Глава 15.

С приходом Кати Маша наконец-то смогла вздохнуть малость посвободнее. Значительную часть работ по дому теперь взяла на себя подруга, за что Катя была ей очень благодарна. Что ни говори, но повседневный женский труд XVIII века времени отнимал дофига и чуть побольше. Хотя у Кати зачастую получалось все куда быстрее и как будто даже проще, чем у нее... Что ни говори, но она этим занималась много лет, а Маша прежде многое лишь в теории представляла. Даже печку последний раз растапливала в далеком детстве — голландку в родительском доме. И пусть эти навыки и знания и помогли ей не пропасть и не вызвать чрезмерных подозрений после переноса, но практики у нее было маловато... А это, прежде всего, скорость работы.

Так что помощь подруги пришлась как нельзя кстати. Хоть можно наконец-то своими делами заняться. В том числе, и теми приспособлениями, что смогут облегчить их теперь уже общий быт. В первую очередь же решила заняться стиральной машиной. Несколько дней сидения за чертежами — и вот в один день она наконец-то приступила к этому делу. Несколько тонких деревянных дощечек, которые предстояло тщательно пропитать олифой, должны будут составить корпус будущей стиральной машины. Из дерева же предстояло изготовить и активатор. Металлического в ней должны были стать лишь бронзовая втулка да стальная ось активатора — которые мало того, что придется максимально точно друг к другу подгонять, так еще надо и решить вопрос с уплотнением. В тележных осях этот вопрос она решила применением — за отсутствием войлока — уплотнительного кольца из нескольких слоев кожи. Но там это для подобия консистентной смазки — бараньего жира с угольным порошком. Здесь же совсем другая среда — вода. Которая будет просачиваться и сквозь тряпку если ее не пропитать чем-нибудь водоотталкивающим. Той же 'тележной' смесью? А не будет мыльная вода ее попросту вымывать? Оставалось лишь ставить эксперимент и смотреть на результат...

— Опять что-то напридумала? — пока Маша раздумывала над уплотнениями, незаметно подошла к ней Катя.

— Угу, — согласилась девушка. — Думаю вот машину сделать такую, что бы одежку нашу-то сама стирать могла.

— Разве ж возможно такое? — удивилась Катя.

— Конечно, — улыбнулась Маша. — Вот сама смотри, если хочешь...

С этими словами она достала дощечку с чертежом и, попеременно показывая то картинку, то заготовки, принялась объяснять подруге принцип действия стиральной машины. Фактически самой обычной, хорошо ей знакомой, советской 'Чайки'. Только без центрифуги и электропривода. Уж чего-чего, а сложного в ней точно ничего не было.

— А ведь и впрямь может получиться, — когда Маша закончила свой рассказ, задумчиво произнесла Катя.

— Получится-получится! Тут и сложного-то нет ничего! С самопрялкой вон и близко не стоит...

С тех пор Катя нередко стала с явным интересом наблюдать за ее работой. Порой даже задавала вопросы, на которые Маша старалась как можно более понятно ответить, но чаще просто наблюдала.

— А помнишь, ты мне все рассказать обещала? — однажды вечером внезапно спросила у нее подруга.

— Помню, — вздохнула Маша.

— Может, теперь-то расскажешь уж?

Эх, Машка-Машка... Сколько не хотела она все скрыть, сделать вид, что ничего не произошло, все идет по-прежнему, но от близко знакомых людей шила в мешке не утаить. Вести себя точь-в-точь как настоящая Маша она все равно не смогла бы — даже если б с чего-то решила вдруг ничего в окружающем мире не менять и жить жизнью простого человека. Даже тогда хоть в мелочах да прокололась бы. Так ведь не по ней будет такая участь. А уж коль взялась окружающий мир менять — тут уж и говорить нечего... И, пожалуй, лучше уж пусть знакомые знают специально приготовленную версию происходящего, а не сами додумывают. А то так до многого додуматься можно...

Так что, на всякий случай сходив на двор и убедившись, что никто чужой поблизости не околачивается и ненароком не услышит чего лишнего, Маша приступила к рассказу. Теперь уж все, пан или пропал... Третьего не дано.

— Расскажу, — согласилась Маша. — Поклянись только, что ни одна живая душа во всем белом свете про то не узнает... Что будешь тайну ту до самой смерти хранить.

Можно ли считать, что такая клятва надежно обезопасит ее? К сожалению, нет... Ложь и клятвопреступничество сопровождали человечество, наверное, еще с тех самых пор, как первые обезьяны-австралопитеки спустились с деревьев и принялись осваивать саванны. А то и раньше этого... Сколько самых страшных клятв были бессовестно нарушены — не сосчитает ни один историк. Как и то, сколько раз люди давали клятвы, заранее зная, что вскоре их нарушат. Но хотелось верить, что Катя не такая. Что она ее не сдаст. Во всяком случае, в обычных обстоятельствах. В конце концов, зачем жить, если вообще в людей не верить?

— Я в будущем побывала...

Рассказанная Кате легенда в точности соответствовала тому, что она до этого рассказывала отцу. Только без всякого упоминания вопросов политики и религии. Хотя ее это и не интересовало нисколько.

— Вот оно как получается, — когда Маша рассказывает, произнесла Катя. — Пожалуй, права ты была, что сразу все рассказать не захотела. Поверить в такое... непросто. Но как такое возможно?

— Я не знаю, — пожала плечами Маша. — Просто приняла как данность...

— А одежка твоя. В будущем так ходят?

— Да, — согласилась Маша.

Эх, Катя-Катя... Знала б ты, как в будущем ходят... Посчитала б такую одежду верхом неприличия. Большую часть того, в чем ходят женщины в будущем, нынче и проститутка-то не каждая оденет. Потом, правда, мучаются с больными почками, но почему-то думать об этом зачастую начинают лишь тогда, когда уже поздно. Но ведь не расскажешь всей правды... Не поймут — ни Катя, ни отец. А уж штаны женщинам носить нынче и вовсе напрямую запрещено... То, что она тут предлагает, для будущего практически официально-деловой стиль. Не совсем, но близко. Но для XVIII века даже оно практически на грани приличия...

— Так, значит, самопрялка твоя — она тоже из будущего?

— Нет, — отрицательно помотала головой Маша, — Я не знаю, какие в будущем прядильные машины. Не видала их никогда. В будущие времена никто сам не прядет и не ткет. На то заводы большие есть... Даже шить не многие сами умеют. Одежку обычно готовую, что на тех заводах делают, у купцов покупают.

— Как же так? — удивилась Катя.

— А вот так. Нету у большинства людей в том нужды. Даже подшить одежку многие не умеют, к портным ходят. Шьют же для себя лишь немногие — и не потому, что в том нужда большая, а лишь затем, что хотят что-то особенное для себя сшить, чего у других не будет. И то не вручную, для того машины есть особые. А уж прясть да ткать самостоятельно и не пытается никто...

— А помнишь, ты меня обещала так шить научить?

Вот кто о чем... Вот когда и впрямь становится видно, кто что на первое место ставит. Если отца, кузнеца и старообрядца, в первую очередь интересовали вопросы религии и его ремесла, то Катю — по меркам XXI века, молодую девушку — в первую очередь интересуют 'девчачьи' вопросы.

— Конечно. Научу, — согласилась Маша.

Дальше разговор перешел на то, как одеваются в XXI веке — в ответ на что Маша постаралась выбрать то из одежды будущих времен, что и в эти времена укладывалось бы в рамки приличий. Рубашки, юбки, платья, сарафаны... Все то, что не вызвало бы откровенного футуршока. Рассказала про карманы.

— Завидую я тебе, — когда Маша закончила краткий рассказ о моде 'будущего' — пусть и не настоящего, скорректированного, вымышленного — произнесла Катя. — Столько всего знаешь...

Суметь бы только применить эти знания. Как легко в книгах все у попаданцев получалось-то. Раз — и уже завод металлургический готов. Раз — и уже поползли по просторам России паровозы, а по морю поплыли пароходы. Раз — и все враги уж побеждены, крепостное право отменено, а знать, позабыв про свое излюбленное занятие в виде распила бюджета, начинает работать на благо России не за страх, а за совесть... И все-то у тех попаданцев замечательно получалось. Ну-ну...

— Не так все просто, Катюш, — грустно улыбнулась Маша. — Мало что-то знать. Надо суметь это применить... Вон хоть с самопрялкой той же... Сделать-то сделали мы ее. Только мало того! Нужно теперь самопрялку на много веретен делать. Трепальную да чесальную машины надо, что б ленту для нее получать. Станок надо ткацкий новый придумывать... Так вот и выходит, что одно за собой непременно другое тянет. И это лишь одно направление... А сделать ой как многое надо.

— Чего ты хочешь, Мариш?

— Чего хочу? — задумчиво произнесла Маша. — Наверное, одного. Чтобы простым людям хорошо жилось. Чтобы голода не было. Чтобы отравы всякой не ели. Чтобы господа к простому люду как к скотине рабочей не относились.

Да, капитализм — тоже не подарок... Там тоже одни жрут от пуза, а другие в то же время сидят полуголодными, питаются смесью химии с отходами пищевой промышленности. Там тоже есть господа, смотрящие на простых работяг как на быдло. Но возможностей при капитализме все же побольше. Да и даже у самых бедняков уровень жизни все же получше...

— Опасные речи ведешь...

— Знаю, — согласилась Маша. — Но я тебе верю, ты меня не предашь. Или же я совсем в людях не разбираюсь...

— Эх, Машка, — улыбнулась в ответ Катя, — Хоть и видела ты будущее, да, видно, и там ты мало жизни видала. Сколько людей за самую малость не только друзей, отца с матерью родных продать готовы...

— Но ты не такая, — упрямо мотнула головой Маша.

Глава 16.

Мор в деревне начался в середине апреля. И хоть в представлениях людей знахарка должна быть или мужнею женой, или какой-нибудь старенькой бабкой-вдовой, но никак не молодой незамужней девкой, а то вдруг мужа увести решит, но тут вспомнили и про Машу. Поскольку жившая здесь же, в деревне, бабка Настасья ничего сделать попросту не могла — лишь говорила о том, что надо молиться и надеяться на божью помощь... А Маша все же дочь знахарки — а, значит, и ее ученица.

Причины начинавшейся эпидемии девушка поняла очень быстро. Крестьяне жаловались на жжение кожи, лихорадку, головокружение, у многих были галлюцинации, судороги, припадки... Начался и падеж скотины. Но для Маши причина была очевидна. Все тот же гадкий паразитический грибок, который, наверное, за всю историю унес жизни десятков миллионов людей. Все та же спорынья, от которой она так старалась уберечь Катю... Только как со всем этим бороться? Как объяснить это людям, считающим спорынью символом достатка?

Окончательно подтвердились подозрения после того, как у некоторых крестьян она спросила по горсти зерна — вроде бы для своих целебных надобностей. Зерно оказалось со значительным количеством спорыньи, имело неприятный посторонний запах, что однозначно указывало на нарушение условий его хранения.

Тут уж подозрения подтвердились окончательно. Причины эпидемии были понятны, оставалось лишь попытаться помочь хотя бы тем, кому получится. Только чем она могла помочь? Промывание желудка, питье большого количества воды с толченым углем и строгая диета. Ничего жареного, жирного, соленого — и, самое главное, никакого хлеба! Последнего, увы, слушались далеко не все... Как же можно-то без хлеба? Главная крестьянская еда!

Следующий месяц слился в сплошной ужас... Несмотря на все попытки что-то изменить к лучшему, масштабы эпидемии все разрастались... Вскоре появились и первые умершие от 'злой корчи'. У многих матерей пропадало молоко, и маленькие дети оказывались обречены на голодную смерть. Смотреть на это было страшно... И непонятно, как помочь. Многие пытались кормить детей коровьим или козьим молоком — но и среди скотины у многих начался падеж. Да и, как помнила Маша, коровье молоко — плохая замена 'человечьему'... Лучшей заменой было бы ослиное, да только где же его достать? На втором месте было кобылье, что она и посоветовала крестьянам. Как-никак кобылы были весьма у многих... Но в остальном картина оставалась безрадостной...

Приходя под вечер домой, Маша, по-быстрому поужинав, без сил валилась на постель, а по ночам ей снились кошмары. Снился тот ужас, что творился вокруг. Снились люди, кому она ничем не смогла помочь.

— Мариш, — как-то утром, едва она проснулась, обратилась к ней Катя. — А про спорынью ты тоже оттуда знаешь?

— Отчасти, — согласилась Маша. — Мать-то моя тоже откуда-то про нее знала, еще давно. Ну и я вот читала про это... Только знаешь... Там я про то читала лишь, как про что-то далекое. А тут — прочувствовала...

— Да, — согласилась Катя. — На моей памяти такого мора не было еще... Хотя и рассказывали ведь, что за три года до того, как я родилась, тоже немало люду на селе от злой корчи померло...

Только вот самое страшное, что яд этот ведь накапливается... Год едят люди хлеб со спорыньей, пять, десять — и кажется им, что здоровы они. Да только вот не так это... По факту яд все равно действует. И постепенно его действие все усиливается — нарушается работа пищеварительной системы, появляются слабость, апатия, боли в мышцах, нарушается работа головного мозга и почек. А ведь та же Катя ела эту гадость много лет — значит, в какой-то мере у нее организм уже отравлен... Но об этом говорить подруге Маша не стала. Незачем ее пугать возможными последствиями. Да и хотелось надеяться, что вся эта дрянь постепенно из организма выведется...

— Знаешь, — вместо этого сказала Маша. — От спорыньи ведь той множество людей на Руси померло, и сколько помрет еще — никому не ведомо... И самое поганое-то в том, что я про то хорошо знаю. Да не знаю, чем помочь! Как объяснить людям, что вся беда их в спорынье!

— Разве ж ты виновата в том? — пожала плечами Катя. — Оно так испокон веков идет... То голод, то злая корча, то еще напасть какая...

— Только я знаю, как от этого можно избавиться. Но не знаю, как все это объяснить людям! Не поверит ведь никто. В колдовстве обвинят.

После завтрака Маша вновь отправилась в село, посмотреть, у кого как дела идут. Часть людей, кто слушал ее советы, все же начинали идти на поправку — только вот Маша боялась, что и это тоже ненадолго. Едва они начнут вновь есть хлеб со спорыньей, как эпидемия может вспыхнуть с новой силой. А на одних овощах до нового урожая не доживешь. Чтобы эпидемия закончилась нужно, прежде всего, перебрать зерно — отделить спорынью, уничтожить прелое зерно, обеспечить нормальные условия хранения. Только как это объяснить людям?

Однако, даже этого было мало... Многие, увы, так и не стали к ее советам прислушиваться — и продолжали есть хлеб из все того же пораженного грибком зерна. И состояние у них становилось все хуже и хуже.

— А что ж мне еще-то есть предложишь? — удивленно пожимали плечами крестьяне. — Окромя хлеба-то нам и нечего есть больше...

Ну да, овощи-то не в счет... Их как основную еду не воспринимал никто! Вот хлеб — это да! И как им, дурням, объяснить, что этим они лишь сами себя убивают? И говоришь ведь, что нельзя им пока хлеба есть, а толку ноль! Уходя от таких, Маше хотелось откровенно материться...

К концу мая ситуация начала более-менее стабилизироваться. Кто-то уже практически выздоравливал. Кто-то уже помер или был недалек от этого. Однако новые случае заболевания сошли на нет. За полтора месяца эрготизмом заболели больше половины села — у кого спорыньи в зерне побольше было да у кого амбары поплоше, почти треть из них померли... Остальные ж уже все чаще начали спрашивать у Маши потом, когда же им можно будет снова хлеб есть. И уже было понятно, что очень скоро и они уж, даже без ее разрешения, станут вновь хлеб есть — запасы овощей у людей не такие уж большие... Решение вопроса требовалось срочное — и, как назло, ничего в голову не приходило.

— Говорят, то басурмане на нас колдовством особым мор напустили, — как-то придя в дом к одной семье, услышала случайно речь Маша, — Хотят ироды эти весь род православный под корень извести...

А ведь идея-то неплохая... Бредовая, но... абсолютно логичная для нынешнего крестьянина. Как бы только ее со спорыньей связать?

— А что такое на самом-то деле спорынья? — когда она решила посоветоваться с подругой, спросила она у Маши.

— Гриб такой... Знаешь ведь, что грибы ядовитые бывают, поганки да мухоморы всякие?

— Кто ж того не знает? — удивилась Катя.

— Ну так вот и спорынья — тоже гриб такой же. Только очень маленький он, и не на пнях да на корнях деревьев растет, а на колосе хлебном. Вот коль человек или скотина какая ест его, то и получается так, что отраву ту он вместе с хлебом поедает.

— Вот оно как, значит...

— Только кто же в то поверит?

— Не поверят, — согласилась Катя. — Скорее уж в колдовство какое поверят...

— Слышала я вот сегодня разговор, что мор-то, дескать, басурмане колдовством каким лютым наслали дабы люд русский извести...

— Такие разговоры хоть в мор какой, хоть в голод появляются, — согласилась Катя.

Что ж, раз такие представления в крестьянской среде — обыденное явление, то этим-то стоило и воспользоваться. Так что, обсудив такой план в 'семейном' кругу, Маша решила приступить к делу. Только перво-наперво приготовить все чтобы в случае неудачи быстро из села сбежать... Только сделать это так, чтобы потери минимальными были. В конце концов, все равно ведь в Тулу перебираться собирались...

— Вся беда в том, что басурмане-то спорынью околдовали, — выбрав тех, кто, по общему мнению, скорее всего поверил бы в такую версию, при очередном посещении их дома сказала Маша. — Вот и стала она для людей да для скотины такой отравою страшною... Слышали ведь, что на прошлый год война с басурманами началась?

— Но как же такое быть может? — буквально вылупил глаза глава семьи.

— Мне то, увы, не ведомо, — пожала плечами Маша. — Я сама колдовать не обучена, ибо грех то есть великий. Но как вам помочь я знаю.

— И как же ты поможешь? — заинтересовался мужик.

— Тут все просто, — пожала плечами Маша, — Отбери спорыньи отдельно, прочитай над нею молитву да дай курице на пробу. И коль курица здорова будет, знать и вам ничего не сделается. А коль курица подохнет, так и для вас спорынья та — смерть верная. Коль так, то спорынью ту отделить надо да на костре сжечь всю, а хлеб без нее уж печь... пусть так тесто и подниматься

— Ну спасибо, — с некоторым недоверьем поблагодарил мужик.

В этот же день они уехали к родственникам — тем более, что те давно уже к себе звали. С собой на всякий случай захватили и кузнецкий инструмент — а то кто знает, удастся ли еще домой вернуться... На время своего отсутствия Василий Никитич договорился с семьей своего молотобойца чтобы тот за скотиною приглядел, а сам он, дескать, в Тулу по делам уедет.

Деревня, куда они приехали, Тулой, конечно, не была. Более того — располагалась гораздо дальше от города, да и поменьше была. Но за то именно здесь в свое время родился машин отец, здесь сейчас жили двое его братьев, продолжателей отцовского дела. Здесь жила и его сестра, которая во время машиной 'болезни' приезжала приглядывать за ней. И, наконец, здесь не было помещиков. Каждый крестьянин был сам себе хозяин, платил подать лишь 'царю-батюшке' (точнее, в данное время, царице)...

Но при этом объединяло их то, что и здесь тоже была эпидемия эрготизма... Хотя чему удивляться? Климат ведь тот же самый... И хоть здесь она тоже уже пошла на спад, но вот умерло народу не в пример больше... То, что случилось у них на селе, Маша иначе, чем ужасом, назвать не могла. Здесь же была настоящая катастрофа... Треть домов вымерли от мала до велика, еще примерно в стольких же домах умерло по несколько членов семей. Кое-где от всего дома в живых осталось по одному-два человека, часто старики или подростки. Братьев-кузнецов эта участь, к счастью, миновала. Им-то про спорынью Василий Никитич рассказывал до этого еще, так что в их семьях были все живы-здоровы.

— О, братец приехал, — явно обрадовался Дмитрий, старший из братьев. — А мы ж тебя заждались тут уже! Почти год уж носа к нам не кажешь!

— Да все не до того было, — пожал плечами машин отец. — То с Машкой вон несчастье приключилось, то дела все были... У вас тут как дела-то идут?

— Да так, — поморщился Дмитрий. — Ни шатко, ни валко... Ну да на хлеб да кашу хватает — и на том спасибо... А это вот жинка что ли твоя новая? — кивнув в сторону Кати, поинтересовался брат.

— Да какая жинка, скажешь тоже, — усмехнулся машин отец. — Куда уж мне старику-то... Помощница то моя, по хозяйству в доме подсобляет покуда мы с Машей-то работаем...

— Так ты что, дочку свою в ученицы взял что ль? — буквально вылупил глаза Дмитрий.

— Так нету ведь у меня сыновей, вот дочка-то и помогает помаленьку, где оно ей по силам...

Вскоре они прошли домой, где в дом, где жены машиных дядьев уже накрывали стол. За столом традиционно говорили о всяком-разном... Вспоминали прошлое, делились планами на будущее, обсуждали виды на будущий урожай, цены на торгу в Туле. Девки обсуждали свои дела, пытались вовлечь в диалог и Машу, но настроения общаться у нее не было — все еще пребывала под впечатлением от увиденного в деревне...

Лишь после ужина братья наконец-то перешли к делу — и тут Маша уже навострила уши. Как она быстро поняла, Василий Никитич решил пойти весьма обычным для этого времени методом — семейный подряд. Поскольку больших доходов у братьев здесь не было, да и быть не могла, то перебраться туда, где можно было б зарабатывать куда больше, они были очень даже не прочь. Останавливало лишь то, что они попросту не знали, куда и как.

Машин же отец рассказывал им о планах по организации своего дела и предлагал создать артель. Нужно было лишь решить вопрос с том, что производить и откуда взять деньги на переезд в город, вступление в цех и строительство мастерской. Первый вопрос он обещался решить самостоятельно. Со вторым было посложнее... Поскольку сумма денег потребуется весьма солидной, было понятно, что самим ее взять неоткуда. Нужно было либо купцов кого в долю брать, либо у общины денег просить... И вот тут-то уже могли помочь и братья — чай не последние ж люди в общине. Вот только просто так денег не даст никто, каким бы ты не был 'своим'. А раз так, то нужно было суметь убедить общину в том, что их план выгорит...

Глава 17.

Домой возвращались аккуратно, с оглядкой. Перво-наперво все разведали — и лишь когда убедились, что никакой опасности не грозит, добрались до дома. А уже следующим утром к ней пришли сразу человек десять односельчан.

— Проверили мы спорынью ту как ты велела, — обратилась к ней одна из деревенских женщин. — И впрямь потравили нам спорынью басурмане!

— Что ж нам теперь делать-то? — поддержала ее другая. — Как от напасти той избавиться?

— Ничего не поделать, значит, — пожала плечами Маша. — Знать, придется вам ту спорынью-то потравленную отделить всю да из хлеба без спорыньи муку смолоть...

— Да каков же хлеб без спорыньи-то?

— Ну а что еще сделать? — пожала плечами Маша.

На том и закончилось... Хозяйки разошлись по домам — перебирать зерно да на мельницу везти, а Маша наконец-то смогла вернуться к своей работе. За те дни, что в гостях была, хоть наконец-то отоспаться смогла нормально, кошмары больше по ночам не мучали. Вот только вспоминать о случившемся до сих пор страшно было... Даже в ее родном селе на ее же глазах от спорыньи померло без малого полсотни человек, а что будет если посчитать в масштабах хотя бы будущей Тульской области? Даже думать не хотелось, но и не думать не получалось... Лишь заняться работой. Работа — она всегда отвлечься помогает...

Стиральную машину собрали в ту же неделю... Однако последующие испытания не порадовали. Машинка и впрямь работала — вот только для того, чтобы она работала нормально, требовалось раскрутить достаточно сильно раскрутить активатор — по примерному подсчету, где-то до 900-1000 оборотов в минуту. Вот только, в зависимости от передаточного соотношения, для этого требовалось или очень быстро крутить приводной механизм, педаль нажимать не успеваешь, или требовалось очень приличное усилие...

— Да, так не пойдет, — покачала головой Маша, отходя от стиральной машинки. — Запыхаешься крутить так...

— Вручную стирать разве меньше сил нужно? — пожала плечами Катя.

— Вопрос не в том, сколько сил надо для ручной стирки, — пожала плечами Маша. — А в том, чтобы машинка эту работу легче сделала...

— И как оно... там?

— Там вручную машинку стиральную не крутят... Для таких машин используется силы воды или пара. Они там всюду используются.

— Сила воды? — удивилась Катя. — Это как на мельнице?

— Почти. Только строят там одну огромную плотину с машинами особыми, что силу ту передают на расстояние большое... Хоть в соседний город.

— Чудные ты вещи рассказываешь...

— Может быть, когда-нибудь и ты такую машину увидишь, — улыбнулась Маша. — Я ведь знаю, как ее сделать можно... Хоть и не такую большую.

А вот машинку надо переделывать... Уже было понятно, что имеющийся вариант не пойдет, нужно что-то переделывать. Либо менять конструкцию активатора. Либо вообще переходить к барабанной конструкции — хотя в этом случае без некоторых сложностей не обойтись.

Барабанная конструкция, казалось бы, была проверена временем и потому гарантированно работоспособна. Все машинки-автоматы именно так и работали. И, если исключить режим отжима, то особо больших оборотов там не надо. Только как конструктивно все это сделать? В XVIII веке? Ладно, откинем балансировку — на малых оборотах не существенно, за то сильно облегчит выбор конструкции и применяемых материалов. Однако вес барабана с мокрой одеждой внутри будет очень приличный... Если, как на активаторе, делать короткий вал с одной втулкой, то его под собственным весом будет неизбежно 'перекашивать', ось внутри втулки будет вращаться с большим трудом. И, наконец, пара ось со втулкой будут изнашиваться быстро и неравномерно. Значит, нужна или длинная ось с подвеской с обоих сторон или же, в случае консольного крепления, опять же длинный ровный вал и две разнесенные на некоторое расстояние втулки. Все просто, логично... и труднореализуемо без металлорежущих станков.

Подумав над конструкцией активатора, Маша вскоре пришла к выводу, что основная причина такой его конструкции — именно высокие обороты. Низкие лопатки обтекаемой формы сделаны, по-видимому, из двух соображений. Во-первых, облегчить запуск двигателя. Во-вторых — избежать наматывания белья на вал. При более низких оборотах же особой нужды в том не будет. А раз так — стоит попробовать сделать крупные лопатки и работать на более низких оборотах. И лишь если не получится — заморачиваться с барабанной конструкцией...

Впрочем, вскоре от работы над стиральной машиной пришлось отвлечься — пришел заказ на очередную партию колесных втулок... Во-первых, от какого-то тульского дворянина, заказавшего переделку своей брички по подобию той, что они сделали местному барину. Как поняла Маша, тут дело было в том, что он увидел ее и захотел и себе такую же. И готов был за это хорошо заплатить. Эх, была б еще возможность рессоры сделать... Но увы — ни 55ХГР, не 65Г, ни даже обычной стали 65 у нее не было и в ближайшее время не предвиделось... А в наличии на местном рынке сталей с нужными свойствами и стабильностью параметров Маша сильно сомневалось. Можно было, правда, сделать рессоры и деревянные — но это тоже требовало отработки технологии. Найти подходящую древесину, определить оптимальные режимы сушки и пропитку... Работы минимум на полгода, если не больше. Так что пока не выйдет. Второй же заказ был уже практически классическим — купец Тимофеев заказывал сразу десять комплектов втулок себе и своему компаньону. Что ж, одно дело, можно считать, пошло...

Впрочем, со втулками технология была уже налажена. Так что особой сложности здесь не предвиделось. Кроме того, что каждый комплект по-прежнему требовал индивидуальной подгонки, что Машу откровенно раздражало. Хотелось чтобы детали были одинаковые и взаимозаменяемые и повысить производительность труда, отказавшись от возни с подгонкой и притиркой пар втулок друг к другу. Да и отказаться от трудоемкой технологии литья по выплавляемой модели в пользу обычного литья 'в землю'. А в перспективе и в металлический кокиль. Но все это требовало чистовой механической обработки — то есть токарного или расточного станка...

Этим вопросом она занялась сразу после того, как сделали заказ. Простейшая конструкция небольшого горизонтального то ли расточного, то ли токарного — Маша даже сама не знала, куда его лучше отнести — станка, какую смогла Маша придумать, состояла из передней бабки с установленной во втулку расточной борштангой, задней бабки с поджимным центром и направляющей с подвижной кареткой, к которой бы крепилась деталь. Для обточки же втулки по наружной поверхности вместо борштанги в переднюю бабку ставилась бы планшайба под втулку, а в каретку — резец. Продольная подача осуществлялась бы при помощи рукоятки с шестерней и зубчатой рейки. Вращение шпинделя — от ножного привода. Все просто, элементарно... Даже по материалу не так уж дорого получалось — большая часть конструкции деревянная. Только из чего и как сделать направляющую? Вопрос... Так или иначе, но приходилось признать, что проект со станком придется отложить до переезда в город...

За то наконец-то дошли руки до доделки стиральной машины — так что к середине июля, после пары доработок формы активатора, наконец-то получилось добиться более-менее устраивающего результата. После чего стиральная машина стала на регулярной основе использоваться для стирки.

А Маша вновь задумалась над созданием в России текстильной промышленности. И тут вспомнилась история Морозовых — тоже, кстати, старообрядцев. Которые поднялись как раз на текстильном производстве. Причем, основатель их династии, Савва Васильевич Морозов, был вообще крепостным крестьянином — правда, по-видимому, на оброке. Работал на шелковой фабрике, позднее создал собственную ткацкую мастерскую, на чем и поднялся. Причем, имел настолько хорошие доходы, что сумел накопить на выкуп аж семнадцать тысяч рублей! После чего уже создал ткацкую фабрику... Так что тот, кто сейчас сумеет вывести текстильное производство на промышленный уровень, озолотится. Нужно лишь все тщательно продумать, а потом найти тех, кто готов будет вложиться в этот проект. А уж прибыль с текстильного производства пойдет на развитие машиностроения...

Но для этого сначала нужно хотя бы разработать и испытать хотя бы уменьшив прототипы тех машин, что предстоит использовать на будущей фабрике. Прежде всего, чесальные машины и ткацкие станки.

В обычных условиях волокна сейчас прочесывали вручную гребнем, получали кудель и затем из нее делали пряжу. Понятно, что для промышленного производства это не годится совершенно. Здесь нужна максимально тонкая и ровная лента... Только как ее получить? Гребнем тут уж не расчешешь, нужно что-то другое. И единственное, что приходило в голову — зубчатые валки. В простейшем варианте — два барабана, на один из которых и будет наматываться прочесанное волокно. Затем после прочесывания формирование ленты укладкой получившихся полос с перекрытием, прокатка, вытяжка и смотка. А уж как придет время серьезное производство строить — нужно будет подумать и над автоматизацией работы, свести все в одну машину, которая будет и прочесывать и вытягивать одновременно...

Исходя из этого Маша и начала прорисовывать конструкцию будущей чесальной машины...

Примечания.

1. Старообрядцы до 1782 года платили подушную подать в двойном размере.

2. Спорынью называли 'вторым хлебом', т.к. ее считали 'прибавкой к урожаю'... Вот такая вот нелицеприятная реальность XVIII века...

3. И изобрели! Пневмомеханическое прядение, в котором веретено вообще не используется. Впрочем, даже в кольцевом прядении веретено хоть и применяется, но конструктивно машина имеет мало общего.

4. На самом деле что в ровничных, что в прядильных машинах используются вытяжные механизмы из 3 или даже 4 пар роликов. Причем, на центральную пару дополнительно надеваются ремешки. Вот только ГГ этого не знает.

5. Более того. Непосредственно из ленты качественной нити не получишь — слишком большая потребуется вытяжка (около 200 раз). Поэтому сначала из нее получают ровницу (методом вытягивания и кручения, вытяжка в 10 раз, не обладает прочностью на разрыв), а затем уже из нее делают нить (вытяжка в 20 раз). Не применяется такая технология лишь при пневмомеханическом прядении, где нить делается непосредственно из ленты. Впрочем, ГГ всего этого тоже не знает.

6. В центральной России преобладали старообрядцы поморского и федосеевского согласий. На протяжении всего XVIII века среди старообрядцев поморского согласия шли споры о возможности заключения брака в условиях отсутствия священства, по итогам которых в 1798 году был утвержден брачный чин. Согласились с этим далеко не все, за то в дальнейшем это сделало старообрядчество 'поморского толка' привлекательным для наиболее состоятельной части старообрядцев — купцов и промышленников, т.к. позволяло передавать имущество по наследству на общих основаниях.

7. По сути, ГГ создала ровничную машину. Современные ровничные машины, конечно, отличаются от конструкции ГГ большими скоростями работы, механизированным приводом катушек (подъем-опускание), регулировкой скорости вращения катушки за счет применения асинхронных электродвигателей с частотным преобразователем, автосменой катушек, более совершенной конструкцией вытяжного механизма (роликово-ремешковый вытяжной механизм) и т.д. Но конструкцию ГГ можно смело считать прототипом ровничной машины. А до появления кольцевого прядения ее можно использовать и в качестве прядильной — хотя производительность, конечно, будет далеко не та.