Устроили мне тут, понимаешь, Олимпиаду. С русским народным многоборьем. Типа: "мужичка бы да похилее. Да побороться". Только тут наоборот. Бабёнка чуть шевелится. Нанайская народная борьба — "бой с матрасом". "Очередной соискатель победил и... и соискал".
Мне это надоело быстро. Не, не так — с самого начала надоело. Как Александру Македонскому. Он тоже очень на своих солдат ругался: "грязные немытые скоты, которые во всякое время готовы публично возлечь с женщиной". Конкретный Македонский — конкретно про знаменитую фалангу. Но ему деваться некуда, пришлось терпеть — полководцев без солдат не бывает.
А я ценных указаний выдал, Ивашку за старшего назначил и... да чего там, честно надо сказать — сбежал. Не сколько от того, что вижу, сколько от того, чего не вижу, но сильно в штанах чувствую. Сбежал на покос.
Куча здоровых мужиков. Опыта сельской жизни и житья вообще — у них за глаза поболее моего. Не дети — разберутся. Разобрались.
Мы с Суханом как встали на косу, так и до полной темноты. Славно рванули. Как-то даже по-коммунистически. На орден не хватит, но грамоту — выдать можно. А как уже совсем невидно стало пришли на заимку.
Я в воротах и остановился. Ошизел.
Костерок возле ворот горит, нет никого и видно: вся середина двора завалена древесным мусором. Щепки, поленца, обрубки, сколы, куски коры... Разлетелись по всему пространству аж от одного забора до другого. В центре — просто кучей валяются. Ага. Утром у забора справа аккуратненько лежала стопка из двух десятков сухих брёвен. А теперь там просто сырое место. С лагами, на которых прежде бревна лежали. А брёвен нет. И что я могу подумать? Пришёл динозавр и, в неописуемой ярости, погрыз брёвнышки в мусор? Или сюда щеподелательная машина типа "Сибирский цирюльник" закатилась?
После "казуаров России" я ни тиранозавру угрянскому, ни самоходному лесодробительному — не удивлюсь. А люди-то мои где? Разбежались? Хорошо бы. Может, кто живой остался...
— Во! А господин — уже. А мы только кончили. Вот, присели с устатку пивка малость...
В проёме поварни появился Ивашка с кружкой пива. Уже... вполне довольный. Он же обещал ни капли...
— Много принял?
— Я-то? Я ж тока пивусика. Во, первая ещё полная. Почти. Это мужики там до бражки добрались...
— До "вымороженной"?!
— Да не! Чего я, не понимаю, что ли? Которая "с пчелой" — она ж отрава. Не, Звяга с Рябиновки притащил. А тут, ну сам глянь, народ поработал. Так... Ну... От души. Ну я и позволил. За труды.
Ивашка широко и горделиво обвёл рукой с кружкой заваленный продуктами сильно дробильной деревообработки двор. Похоже, что они сначала приняли, а уж потом...
— Нафига нафигачили до фига? Фигни фигуватерной. Расфигачивайте нафиг! Фигуисты фигуёвые! Быстро.
Да, Ванюша, это твой народ. Плоть от плоти, кровь от крови, слово от Даля. А ведь ещё в прошлой жизни зарекался: на мате не разговаривать! Только ругаться. Но народ понял всё. И даже последнее слово.
Уж не знаю, что им Ивашка про меня рассказывал, но кинулись дружно. Собрали и сложили. Как-то... где-то... поленницу у забора. Как можно сложить поленницу из разноформатных обрубков? С пьяных глаз и в темноте? Ну, предположим.
Попутно разъяснили малолетке недоразвитому, что они же "хотели как лучше". Понятно, что "получилось как всегда". Но — "от чистого сердца". "Не корысти ради, а пользы для".
Когда я днём ушёл, нагло бросив подотчётное стадо, Ивашка начал распоряжаться. Правильно начал: с выяснения профпригодности и личной склонности.
— Ну, мужички-чудачки, у кого какие таланты имеются?
Дружный ответ новоявленных пейзан был легко предсказуем:
— Да не... да мы... одичали-оголодали... овшивели-ослабели... мы-то конечно... но слабосильны и маломочны...
* * *
Я бы наверняка поверил. Как всякий нормальный горожанин, представляющий себе лесное проживание как крик заблудившегося грибника: "Ау! Помогите! Кто-нибудь!". И очень бы проникся. Потом вспомнил бы Генри Торо "Жизнь в лесу" с его фразой:
"Более пяти лет я всецело содержал себя трудом своих рук и установил, что, работая шесть недель в году, могу себя обеспечить".
И очень бы обиделся на обман.
Торо чётко показал, что нормальный здоровый мужчина может прожить в лесу почти не напрягаясь. А если ещё и беглых негров прятать, то и весело. Но, конечно, при условии, что у него нет жены, детей, любовницы, хронических болячек, невыплаченных кредитов и гособязанностей. Если не платить налоги, не впадать сильно в благотворительность и в "гражданский долг", и чтоб общество защищало от всяких "нехороших"... В общем-то, ситуация моих "птицев". Так что, не с чего им было "оголодали-ослабели".
* * *
Ивашка Торо не читал, поэтому пропустил все мои бледно-интеллигентские попаданские измышлизмы и не поверил сразу.
— Счас плетью пройдёмся и глянем: сколько у кого — мОчи, а сколько — мочИ. Все враз много-мочными станут.
Тут вылез "обоерукий топорник". Здоровый лоб, под два метра, сутулый, длиннорукий, лицо бородой заросло аж под самые глаза.
— А я вот махать могу.
— И чего? Нашёл чем хвастать. У нас уже одна отмаханная валяется. Очухается — опять всем подмахивать будет. Ну хочешь — и тебя рядом поставим?
— А? Чего?! Ты... Ах ты, паскуда! А ну, где топоры мои?! Ты меня...?! Да я тя! В щепу разделаю!
Тут рассказчики, Ивашка с Николаем, несколько поспорили. Ивашка всё норовил про своё миролюбие и к бедным "птицам" соболезнование. Николай же больше напирал на профнепригодность даже и с "гурдой" в руке. Типа: воин с саблей, это конечно, хорошо, но против двух топоров "мельницей"...
Пришлось рявкнуть на них и посмотреть саму саблю. Точно: есть свежак. Свежая царапина поперёк клинка, глубокая вмятина на гарде и зазубрина на самом лезвии.
Нехорошо. Бой, видать, был серьёзным: здешних воев учат не принимать удар на лезвие. Стали здесь редкость, железо в мечах дрянное. На глубоких зазубринах клинок может сломаться вообще. "Гурда" качеством на порядок выше, много чего выдерживает. Но навык-то боя у Ивашки — общий. А по общему правилу удар блокируется или гардой, или, правильнее, отводится плоскостью клинка. Зазубрина на лезвии — прокол бойца. Допустим только в жёстком контакте.
— Ясно. Ну и как же разошлись?
— Дык... придурок твой, боярыч, влез. Ну этот... Во: Хотен. Я-то у этого твоего... павлина пузатого сабельку-то... того. А тот-то, который... и говорит: "Во, счас боярыч придёт со своим мертвяком ходячим. Забавно будет глянуть, как он тебя дрыном берёзовым против двух топоров разделает". Ну, я и... приостыл малость. Не, палка берёзовая... Да ну, и говорить-то... Только я видал, как ты с ним в бой ходил. А топоры, хоть и добрые, но против колдовства... Слышь, а может ты и над моими-то... того?
— "Того" — чего?
— Ну, эта... Колданешь. Или как тут у вас — молебен какой-нибудь? Водой, там, святой какой?
* * *
Молебны, а равно окропление русского оружия освящённой водой производились в российской истории неоднократно. С переменным успехом. Но это — на боевом оружии. В моё время нормально совершали молебны при спуске на воду ядерных подводных лодок и над "меринами" "новых русских". Их же тоже временами подрывают.
Патриарх Московский Алексий II освящал как-то маленький такой частный домик в три этажа, построенный на казнокрадстве. В ответ на упрёк в благословении воровского жилища, очень раздражено посоветовал не считать денег в чужих карманах. Окропление было уместно, но не помогло — в том домике случились дело со стволами, хозяин не выжил.
Но чтобы топоры на лесоповале благословляли — не слыхал.
* * *
— Ты что, уже на войну собрался?
— А чё тута делать-то? Брёвна мы те порубили. На доски. Ещё — нету.
Так вот кто тут главный "Сибирский цирюльник"! Я, вообще-то, предполагал, что тесать доски топором — занятие тяжёлое. Но что настолько высокоотходное... Вплоть до мусорности.
"Наточил он свой топор.
И дровишек полон двор".
А этот — в два топора. Фольк снова прав: полный двор дровишек.
— Тебя как звать-то?
— Ну... Чимахаем кличут.
И злобно-ожидающий взгляд в щёлочку. В смотровую щель между копной шерсти, которая у него на голове произрастает, и такими же зарослями, но на лице.
— У него присказка такая: "чи махаем, чи не". Типа: валять дерева или не будем.
Это на правах старого знакомого влез "муж горниста".
— Так, понятно. Чимахай бревна в щепки перевёл. Зачем?
Всеобщее недоумение было мне ответом. Мужики переглядывались сперва удивлённо, потом — смущённо, потом — испуганно.
Когда толпа здоровенных, патлатых и бородатых мужчин испуганно переминается с ноги на ногу, как кучка школьников, пойманная на курении в туалете — это несколько... Не знаю кому как, а меня тревожит — я ж не классная дама.
* * *
"Шах-наме", рассуждая о пьянстве, даёт две истории: одну страшную, другую смешную.
Первая грустна, правдива и коротка. Она состоит в том, что храбрый витязь набрался до безобразия и пьяненький завалился спать на свежем воздухе. Прилетели злые вороны и, воспользовавшись временной недееспособностью храбреца, выклевали ему глаза. После чего тамошний шах, опечалившись потерей великого воина, запретил винопитие под страхом смертной казни.
Вторая же история состоит в том, что одного юношу решили женить. Но предстоящий процесс так его взволновал, что приключилась с ним полная паника, дрожание конечностей и постоянное упадание. Как всего тела вообще, так и отдельных членов в частности. И тогда сваха, дабы спасти своё реноме и намечающуюся молодую семью, вкатила жениху бурдюк молодого вина.
Не, блин! В натуре: "не смогу смолчать"! Пацаны, зацените на минуточку: по державе — "сухой закон", мера пресечения — вышак. Она же — исключительная и незамедлительная. И тут же кое-какая сваха, невысокого полёта птичка, по тому вшивому городку, Багдаду ихнему, туда-сюда промотнулась и — оба-на! — "заглоти-ка, милок, бурдючок в одну харю".
"Над Багдадом небо сине
Мужики вокруг — косые.
Так похоже на Россию.
Хорошо, что не Россия".
Увы-увы, уважаемые коллеги. Сплошной дилетантизм и некомпетентность. Как это всё не продумано и совершенно не организовано! Примитивно, и, осмелюсь заметить, даже волюнтаристически. Бурдюк молодого вина, после стольких лет всеобъемлющего и неотвратимого "прогибишина", без устойчивой, выработанной годами регулярного потребления, защитной реакции, юному организму, ещё не достигшему совершеннолетия, в процессе проследования к брачному ложу... Кстати, тоже несовершеннолетнему... В условиях декларирования незамедлительной смертной казни за изготовление, хранение и употребление и, естественно, проистекающего от этого стрессирования и фрустрации...
Но женская интуиция — лучший из известных в мире инструментов планирования и учёта внезапных флуктуаций, фрустраций и эвентуальностей: именно в этот момент из шахского зверинца сбежал лев. Гуляя по мгновенно опустевшему, почему-то, городу, большая, но очень бедная кошка, повстречала на своём непростом жизненном пути совершенно уелбантуренного жениха, направлявшегося к долгожданной невесте.
Уж чего жениху примерещилось — доподлинно неизвестно, но когда все сопровождающие его лица спорадически разбежались, юноша решил, что первая брачная ночь — началась. Ему было уже темно, поскольку глаза не открывались. Как учили родители и старшие товарищи, он произнёс ключевую фразу: "Наконец-то мы одни. Иди ко мне, моя кошечка", и, пока лев от такого фамильярного обращения приходил в себя, совершил, чётко по инструкции, ключевое движение — забрался наверх. На "свою кошечку". Царь зверей несколько дёрнулся, счастливый муж крепко схватился, опять же, как учили "парни с нашей улицы" — за "выступающие части". Которые в данном случае оказались ушами хищника. И... они ускакали. В "свадебное путешествие".
Посланная вдогонку стража нашла обоих спящими под деревом. Юноша счастливо улыбался во сне и бормотал всякие ласковые глупости. Лев тоже... мурлыкал.
Обоих повязали и доставили к шаху. Подробности того, что именно геройского совершил вдребезги пьяный жених со своей гривастой и хвостастой "невестой" до широкой публики не дошли, но юноша получил пожизненное право каждое утро чесать у льва за ухом. А население возрадовалось отмене "сухого закона". Ибо шах оценил проявленную молодожёном храбрость.
"Народ вздохнул свободно". Наконец-то! Поскольку смогли, наконец-то, выдохнуть. Не опасаясь распознавания накопленного запаха.
* * *
Аналогом храброго жениха тут выступил Звяга. Видимо, как самый пьяный, он проявил и наибольшую отвагу: осмелился говорить со мной. Даже не хватая меня за уши. Утвердившись в дверном проёме в позе "колхозница" из всемирно известного монумента скульптора Мухиной, что позволило ему опущенной левой рукой как бы незаметно держаться за дверной косяк, он вздел вверх правую, где вместо советского серпа пребывала святорусская кружка. И провозгласил:
— Эта... вот... да!
После чего смело отхлебнул. Подумал, ткнул кружкой куда-то вверх и обосновал:
— Крыша! Ну!
Глава 90
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: и правда — звезды сквозь поварню не видны. Так эти... пьяные долбодятлы... перевели два десятка брёвен на крышу поварни?! Да, тесовая крыша — это круто. Это, конечно, признак богатства, процветания и, где-то, даже вятшести. Но два десятка сухих добрых брёвен...
— Вот только охлупень не поставили. Не сыскался.
Кто?! Кто у них не сыскался?! Ах да, охлупень. Ну, тогда всё понятно. Как же без него, без охлупеня?
Или без неё? Ёкарный бабай! Даже спросить прямо нельзя — незамедлительный и существенный урон авторитету "предводителю угрянских команчей". Вождь должен всё знать и на всё иметь готовый ответ. Или хотя бы — вид сделать. Придётся выяснять про охлупень как-то косвенно, как-то иносказательно.
— Ну, тогда — выпьем.
Народ, испугавшийся, было, моей непонятливости насчёт крыши, которая (непонятливость) была воспринята как гнев господский "психа мутного", почувствовал себя прощённым, расслабился и устремился. Естественно — к столу.
Кружку с пивом я у Ивашки по дороге отобрал. Кулеша нам с Суханом навалили полную миску. Правда, как здесь и принято — одну на двоих.
Набивая брюхо чем-то там с дымком и прихлёбывая пивко жиденькое, я благосклонно принимал отчёт о проделанной работе.
Прежде всего, начальственный вопрос:
— Ну, так чего там у вас с этим... с как его... с охлупенью вашей?
* * *
Поток последовавших междометий, объяснений и взаимных оскорблений позволил существенно расширить собственные познания в деревянном зодчестве. Впрочем, слово это — "зодчество" — в сочетании со словом "деревянный" воспринимается местными как полная бессмыслица. Типа "сапоги всмятку". В древнерусском понимании "зодчий" — это гончар, каменщик, кирпичник. Занятие называется — "зьдати", результат — "здание".
А деревянные строения, как и стога сена, ставят либо смётывают. Ещё говорят: "рубят". Но отнюдь не "зьдят". Столь озадачивший меня "охлупень" — просто бревно с выбранным снизу пазом, которое накрывает верхний стык тесин деревянной кровли. Комлём оно выводится на фасад дома, этот комель вырезают в виде птицы, зверя, конской головы. Отсюда другое название этого бревна: "конёк".
