Слышь, Ванька, это про тебя. Жадность как побудительный мотив героизма? — Типично. Хочется откусить кусок побольше, а потом — раз... и приходиться геройствовать. И это ещё хорошо. Потому что другой побудительный мотив героической деятельности — глупость. Или самого героя, или его начальника.
Очень похоже на мой случай. Я и сам по себе, и как людям моим начальник — дурак дураковский. У меня бойцов настоящих — двое. Ивашка и Чарджи. Гнать двоих против дюжины... Но отдать своих на съедение... Завтра и эти, кого я поберёг да пожалел — усомнятся в моей "вятшести".
"Долг — платежом красен". А долг службы — "красен" с обоих концов.
Рискованно. Как бы не нарваться. Численность противника — известна приблизительно. По лодочке. А если следом ещё такая же подошла? Вооружение, выучка... умозрительные суждения, основанные на неполной и недостоверной информации.
"У них сапоги гожие"... Маразм. Схемы постов, места расположения...
Страшноватенько. Как бы своих не положить. И самому не попасть.
"Ну, мужик, ты попал. На бабки".
Так "на бабки" — фигня! Тут покойники будут! По глупости, на ровном месте. Не додумал, не предусмотрел.
"Дяденьки! Простите! Я же не знал! Я больше не буду!".
Точно, не будешь. Бог простит.
А как же курные избы? Сотни тысяч жизней против, ну, максимум, пары десятка. Такая же очевидная арифметика! И очевидные, логичные, единственно разумные выводы: сиди тихо, не рыпайся, не рискуй.
Ты тут, на всю "Святую Русь" — самая главная ценность.
В сейф бы, тебя, Ванька. Для сохранности. За три замка.
"И велю залить цементом
Чтобы не разрыть".
Только... команда посыплется. Нет, можно и новых найти. Но слава — останется. "Боярич своих бросил". И не отлипнет.
"Добрая слава — лежит, а худая — бежит" — наше, народное. Нашим народом многократно проверенное, реализованное и сбеганное.
Как хорошо одному! Без заботы о репутации, без груза ответственности. Ухватил косу и пошёл... "в аут". Аутизмом заниматься. А здесь...
* * *
Здесь репутация — условие выживания.
"Береги сапоги — с нову, а честь — с молоду". И не только со своего "молоду".
Родовая организация общества. Какой-то прадед в каком-то своём "молоде" разок накосячил, и всем его потомкам не отмыться.
Как говорил старый Болконский князю Андрею о Наташе Ростовой:
— Ростовы? Не умны и не богаты.
И плевать — хорошенькая она или уродина, умница или дурочка. Чувства там какие-то... Хоть её, хоть собственного сына. И уже старый, много повидавший, неглупый человек обижает и насмехается над шестнадцатилетней влюблённой девчонкой. "А... Она из этих... из Ростовых".
* * *
Ну чего они все так на меня смотрят?! Ну не знаю я чего делать! И со всем своим опытом "эксперта по сложным системам" я никогда бандитские шайки не брал. Тем более — чисто холодным оружием. Это ж не на бэмэпэшке к пятиэтажке и из пушки... И потом — плотным, проливным и кинжальным во все дырки...
Стоило мне начать, как разговор стразу стал общим:
— (Я) Николай, у нас накидки какие есть? Чтоб не промокнуть под дождём пока добежим? Поменьше — мне, побольше — Сухану.
— (Ивашка) Так ты, боярич, решил-таки к паукам на выручку идти? Зря. Хоть бы дождь переждал.
— (Николай) Найду. А для себя у меня рогожка есть.
— (Ивашка) А ты-то куда собрался? Вояка — хвост заячий. От тебя в бою проку...
— (Николай) А после боя? Хабар-то принять надо будет. Посчитать, сложить. А то "пауки" всё растянут. Ты ж сам знаешь — народец-то у нас... глазом моргнуть не успеешь.
— (Ивашка) Да какой такой хабар?! Там ещё до хабара... Там и живота лишиться...
— (Николай) А я знаю — какой? Какой будет. Те же сапоги целые. В хозяйстве очень даже.... Вот ты, Ивашка, с бояричем подолее моего. Ну-ка вспомни: когда такое было, чтобы боярич с дрючком своим на дело ходил и без прибыли вернулся?
Все дружно посмотрели на мою "волшебную палочку".
Ивашка видел самое первое боевое применение этого... "дрына березового". Ещё у Снова. Вижу, вспомнил. Картинку. "Мозги на палочке". А на коне краденном мы и по сю пору катаемся...
— Так-то оно так, да ведь дурную голову оторвать — одного раза хватит. (Ивашка пытается урезонить "взбесившуюся соплю" в моём лице)
— А где ты видал на дурной голове Покров Богородицы?
Чарджи до сих пор сидел у огня с закрытыми глазами. Изредка взглянет то на Добронрава, то на Ивашку и снова ресницы опускает. Типа: "как меня всё это утомило. Глаза бы не смотрели".
Та-ак. Похоже, они без меня — меня обсуждают. Фокус с кулёчком даром не прошёл. Теперь они сплетни сплетничают и сказки сказывают.
Господин для досужих языков — тема постоянная и на зубах завязши животрепещущая. Они сами придумывают новые подробности к моим похождениям, изобретают мне мотивы на своё усмотрение, воображают мною свои чувства по поводу. Потом, на основании такого фантома, созданного их "местечковым пердуновским фольклором" строят свои отношения со мной реальным. И очень удивляются. Если я недостаточно легендарен, былинен, сказочен, анекдотичен и песеннен. И как управлять этим... мифотворчеством? — А никак.
"На чужой роток — не накинешь платок". Мудрость наша, давно замеченная.
— Стрельбы не будет — тетивы сырые. И коней лучше не мучить — под дождём спины натрём. (Чарджи поднимается, потягиваясь).
— И доспех надо брать лёгкий — десять вёрст по грязюке... (Это Ноготок поднялся, с сомнением оглядел свою секиру и — через двор перебежкой в вещевой сарай).
— Николка, мне тегиляйчик какой найдётся? Брюхо бы прикрыть.
Звяга с сомнением оглядывает своё здоровенное туловище.
— Ты вообще сиди. Твоё место на лесосеке. (Ивашка пытается воспрепятствовать смердячей наглости — спонтанной самомобилизации трудовых ресурсов).
— Ага. Только я боярычу должок ещё не отдал. Одного злодея зарубленного. Вот завалю какого-никакого, кровушку выпущу и сразу обратно, дерева валять.
— Слышь, Никола, и мне. Только чтоб без рукавов, чтоб плечо свободно ходило. Оба-два. (Чимахай наглядно показывает, как свободно должны у него ходить плечи. И в синхронном, и в противофазном вариантах).
— Чимахай! И ты туда же?! Чудище лесное.
— А чего? Ежели я у тебя, княжьего гридня, саблю своей мельницей снёс, так, поди, и у шиша голову снесу. Охота попробовать. Как оно с настоящими-то ворогами, а не со стариком брюхатым.
— Ты! Ты кому говоришь?!
— Спокойно! (Тут в бой идти, а они отношения выясняют!). Чимахай, иди подбери там себе. А ты, Ивашка, старшим здесь остаёшься...
— Как?! Все — в бой, а меня с бабами за печку?! Да за что мне наказание такое? Обиды такие горькие? Или я службу свою где не исполнил? Или поленился в чём? Да и как вы без меня-то? Ты и сам-то... молодой. Да и остальные в этом деле бессмысленные. Не позорь, господине, дозволь рядом в бой идти. Я ж всю жизнь — в княжьей дружине! На коне да с саблей. Я ж воин, а ты меня...
Всю жизнь? Лет пять всего дружинником был.
Не цепляйся к словам, Ванька.
— Господине! Возьми меня с собой! Я там все ходы-выходы знаю! Я там во всюда пройду-пролезу! Возьми! Хоть глазком одним на своих-то глянуть!
Хохрякович, отплакав своё у стенки, решил продолжить у моих ног.
Руки поотшибаю! За колени не хватай! Завалюсь же я! Домна! Да отцепи ж ты своего...
— Собирайся. Господине, я сейчас чего-нибудь в дорогу горяченького сделаю. А ты иди. Кончай слёзы лить да брони себе подбери. Пока другие всё не разобрали. Оружие по руке прикинь. За мечи не хватайся — там навык нужен. Булаву бы тебе... такую... с шипами.
И, глядя вслед радостно выскочившему под дождь Хохряковичу:
— Ты... побереги моего-то... а то он дурной — за остальными тянется.... Присмотри там... как сеча начнётся.... Пожалуйста.
— Так, может, лучше оставить его? А, Домна? В тепле, в покое...
— Брезгуешь?! А коли "нет", так чего глупости говоришь? Все в бой идут, а мой — хуже? Только под подол прятаться? Он у меня кто — муж добрый или так, таракан запечный?
Быстрый умоляющий лепет в углу. "Нет! Нет!". Оттуда выбирается "пламенный горнист". Отдирает от рубахи вцепившуюся Кудряшкову. Не поднимая головы, оправляет рубаху, теребит хвост опояски, потом, покраснев аж до боли, вскидывает на меня глаза и сообщает:
— Вот.
И снова — глаза в землю и верёвочку теребить. Аника-воин. И куда такого... смущённого? Против дюжины оружных и обученных злодеев? И оставить — будто крест на его душе поставить. Вычеркнуть из списка мужчин навечно. Не по способу сношении, а по способу отношения. К бедам, к людям, к жизни.
— Лады.
Побежал. Расцвёл и побежал. В углу тихохонько воет его бабёнка. А ему — в радость. На смерть идти.
Так, что у меня ещё осталось? Домна... Она только головой мотнула. В сторону опустевшего стола. Там Потаня и Хотен в конце лавки сидят. Ну что ж, пожалуй, она права. Поскольку на "Святой Руси" женщина сверху быть не может. Верховодить — чисто мужское занятие.
Вон Хотен чуть не из штанов выпрыгивает, глазами мои глаза ловит. Только что руку, как первоклашка, вверх не тянет. Навык школьного обучения у него отсутствует. Нет, не пойдёт, сколько можно — будем следовать русскому закону: управитель — холоп. А Хотен — вольный. Да и вообще...
— Потаня, остаёшься на хозяйстве за старшего. Ежели нас там... если чего.... Бери людей, коней, майно и тащи в Рябиновку.
— А владетелю чего сказать?
— Ну... Что Ванька-ублюдок прощенья просит и во всех каверзах кается. Да чего хочешь! Мне-то уже всё равно будет.
— А с рукой-то моей как?
— А и правда. Убедил — придётся возвращаться. Так что насчёт чего Акиму сказать — мозги не мучай. Ладно, пойду и я собираться.
В вещевом складе толпилось всё мобилизационно пригодное население. У стенки испуганно поблёскивали из-под одеяла глазёнки Любавы. В середине горели факел и лучины, толклись и ругались мои люди. Голос Николая периодически доходил до визга. Особенно, когда начинали потрошить не тот узел, на который он указал. Парни примеряли доспехи и поддоспешники, шлемы и подшлемники, рукавицы и наручи, оплечья и пояса.
Все обновки радостно комментировались. "Как корове седло" — самое мягкое выражение. Хохряковича своим коллективным юмором чуть до слёз не довели. "Горнисту" упорно пытались построить аналог железных трусов, вроде виденных мною в каком-то кино про "Горячий револьвер" — с висячими замками.
Дети. Мальчишки бритые. Новобранцы с перепугу.
А вот профи снаряжаются тихо и быстро. Но и у них проблемы: дождь и расстояние. Тащить на себе полупудовый панцирь десять вёрст по разъезжающейся под ногами грязи... С войлочным поддоспешником, который напитается влагой и будет сам по себе весить не меньше...
Плащ-палаток — нет, дождевиков — нет. Да ничего нет! Одно слово — "Святая Русь". Эх, мне бы сюда, рулончик полиэтиленовой плёнки...
Не мечтай о несбыточном, Ванюша, лучше прикинь как кожаных, если не плащей, то хоть зонтиков каких соорудить. Дождь на Руси — самая мерзкая погода. От снега годится и шерстяная одежда, и меховая. А от дождя — только кожаная.
"Комиссары, комиссары молодые,
Комиссары в черных кожаных тужурах"
Мне бы сюда десяток комиссаров. Или — комиссарок. И — раздеть...
Одеваемся. Или — облачаемся? Пожалуй, самое правильное слово — бронируемся. Сухану — его шлем с кольчугой. А вместо еловины — рогатину. Она хоть точенная? Да. Уже вижу по собственному пальцу. Куда же я шашечку свою сунул? Ага, вот она. И мечи мои парные. Когда же я их вычищу? А когда пользоваться ими научусь? Оставляем. Все собрались? Нет, мне доспехов не надо. Силёнок маловато. Я больше скоростью да изворотливостью. И, само собой, благоволением Богородицы. Как же мне без него! Ну... Стоп. Какой дурак сапоги со шпорами надел? Ивашка, твою в бога душу! Ты куда смотришь! Ладно, не поминайте лихом, ворота за нами заприте. Ждите. С победой.
"Жди меня и я вернусь.
Только очень жди".
Гениальные строки. Дарующие надежду. И тому, кого ждут, и тем, кто ждёт.
Надежду, но, увы, не гарантию.
Глава 110
Мы топали по лесной тропинке. Вышли к Угре, потом вдоль нашего берега, то отдаляясь от реки, то приближаясь к ней. Через луг, где дед Перун с моей подачи публично зарезал свою жёнку. Через лес, где моих конников Любава подгоняла. Где-то слева, за лесом, за шумом поднявшейся Угры, в темноте, в дожде осталась Рябиновка.
Вот же, думал: "добежал до норки, спрятался".
Ага. "Блажен кто верует — тепло ему на свете". А мне — холодно. И очень мокро. С носа капает. И от дождя — тоже. Шапка эта войлочная.... Хоть выжимай. Или — не выжимай: никакой разницы.
Ладно, как бегать под дождём, по грязи, в темноте, за двенадцать вёрст, туда и обратно, в сапогах, в ватничке, за водкой... я знаю. В прошлой жизни приходилось. А дальше? Вот добежим мы... такие мокрые и холодные... И чего? "Здрасьте, я ваша тётя. Приехала из Мухосранска. Буду у вас жить". Будешь. Но — недолго.
— Ивашка, какие есть соображения по достижению желаемого результата миссии?
— Чего?! Ты, эта, рот закрой. На бегу не болтают — дыханье собьётся.
"А поговорить?". А попыхтеть? Пыхтят все.
Сначала, как вышли за ворота, я оказался впереди. А как же, господин — "впереди на белом коне". Я и задал темп. Мне на дело идти — нормально бегом бежать. Я и прежде-то любил ходить. Пешком, далеко, быстро. А уж генная модификация... на душу легла. Как своё, родное.
Ха! А Чарджи-то не ходок. То есть он, конечно, ходок. Но не в том смысле. А вот пешедралом... Привык там у себя, понимаешь, только "конедралом"... Пыхтит. И ругается. Никогда не думал, что грузинский язык настолько богат в этой части. Или это уже аланский пошёл? А говорят — самый богатый по части эмоциональных, они же — матерные, выражений — наш, русский. Врут, однако. Нет, не врут: инал перешёл на "язык родных осин". Устал, видно. Как бы тащить принца не пришлось. Обидится.
Когда проскочили траверз Рябиновки, вперёд пустили Хохряковича. Места-то ему знакомы.
— Давай, парень, выводи к своему дому.
Думал, он совсем скисший. Не, отплевался, просморкался. И побежал. Резво. Тут уже и Ивашка начал... по-грузински говорить. И не только в адрес нашего проводника.
Какой дурак убедил "горниста" одеть мини-юбку? Я понимаю, что она кожаная и на ней перья железные нашиты. Деталь боевого доспеха, защищает нижнюю часть тела.
Возможно, парню и нужна дополнительная защита в этой части. В этой компании. Но когда он рушится в дорожную лужу "перьями звеня"... Передвижная колокольня.
— Вынуть и обтереть.
— Так всё же мокрое!
— Тогда — обмыть.
А он только глазами хлопает и глину по лицу размазывает. Ирокез раскрашенный. Говорить не может — только зубами стучит. Это уже не "Танец с саблями" — это уже чечётка пошла.
— Ты боишься?
Перестал стучать. Сцепил и молчит. Только головой трясёт отрицательно.
Эх, ребятки, в баньку бы вас, да веничком. Да по стопочке, да по паре горячих девушек, чтобы с каждого боку... Ходу, милые, ходу. А то на свету нас... как баранов...
