Чудь белоглазая

Алексашка с Петром молчали, а Зотов, беспрерывно крестящийся, шевелил губами, видимо, читая молитву.

— И когда тот последний вздох наступит? — мрачно глянул на 'немца' царь.

— В той истории, которую я знаю, у тебя, государь, он наступил почти через тридцать шесть лет. Теперь, надеюсь, ещё позже, поскольку умер ты, простудившись при спасении людей во время наводнения, а мы лечить такое очень горазды. Для Александра Даниловича — ещё позже, если сребролюбие его не сгубит. Ты, Никита Моисеевич, много старше их обоих, но и твой век будет дольше семидесяти лет, когда ты надумаешь жениться во второй раз. Вместе же вы превратите Россию в великую европейскую державу даже без помощи из грядущего. А уж с нашей помощью, мне мнится, и в такую, какой не будет равной во всём мире. Готовы вы, господа, к таким великим деяниям?

— Значит, получатся у меня все мои задумки? — воспрянул духом Пётр.

— Не все, но в моём мире равным тебе по деяниям русских царей не было. Мы же, ваши потомки, затем и посланы, чтобы помочь тебе в этих деяниях и предупредить твои ошибки.

— Не много ли на себя берёшь, говоря о царских ошибках? — нахмурился Меншиков.

— Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, — парировал 'немец'. — А мы ещё и знаем, к чему привели те или иные действия Императора Всероссийского Петра Великого и Светлейшего Князя Александра Даниловича Меншикова, закончившего жизнь в ссылке в сибирском селе Берёзов.

— Алексашка? Светлейший Князь? — загоготал царь.

— Именно так. И получил он сей титул совершенно заслуженно, совершив немало великих подвигов во твою славу и славу России, государь.

И снова в дверь замолотили кулаком.

3

С прибытием обеих цариц — Натальи Кирилловны и Евдокии — и 'потешных' полков с артиллерией Троице-Сергиевская Лавра стала больше напоминать настоящий королевский замок, чем монастырь. Рядом с ним вырос полевой лагерь, в который с каждым днём прибывало всё больше воинов. Сновали командиры, строились и маршировали куда-то солдаты и стрельцы, скакали посыльные. Почти непрерывно заседал штаб, в который, помимо командиров 'потешных' полков и Лаврентия Сухарева, вошёл и 'полковник фон Штирлиц'.

Гордона и Лефорта новый фаворит Петра заинтересовал как своей необычностью, так и неожиданность появления (а пуще того — стремительным взлётом). Немецкий язык он знал неплохо, но его речь изобиловала совершенно непривычными для них словами и оборотами. Между тем, как удалось выяснить, род фон Штирлицев действительно существовал в Восточной Пруссии. Не вызывало сомнений и то, что незнакомец хорошо разбирается в военном деле, и ему доводилось 'нюхать порох'.

Тогда же среди солдат и стрельцов поползли слухи о таинственном древнем народе, который на Севере, в Перми Великой и Сибири называют кто чудь белоглазая, кто 'старые люди', кто 'сыбыры', кто 'сихиртя', а кто, на европейский манер, гномами. Сходились все эти сказки в том, что жил этот народ в диких местах и был искусен в добыче руды, драгоценных камней и изготовлении изделий из металлов. Не любили гномы-чудины чужаков, и когда переселенцев в их края стало слишком много, ушёл под землю. Теперь же чудь осознала, что пришло время вернуться и помочь русским людям превратить Землю Русскую в Беловодье, райское место, где все будут жить богато, сытно и безбедно.

Другие утверждали, что никакие это не гномы, а потомки жителей города кудесников Китеж-града, чудесным образом спасшегося от батыевых татар после гибели князя Георгия Всеволодовича в пучинах озера Светлояр. Так и жил сей град под водой, лишь изредка поднимаясь в утренние часы на поверхность пред взором чистых душой людей. Пока не пришло время помочь государю Петру Алексеевичу одолеть недругов и воссесть полновластным правителем на российский престол.

— Дьяку Никите Зотову послы китежградцев принесли старинную летопись с описанием этого чуда. И теперь те послы с государем решают, как ему беззакония Софьи одолеть! — вещали 'знающие люди' у лагерных костров.

Командиры, делая загадочные лица, ни подтверждали, ни опровергали эти байки. 'На всё воля Божья', — крестились они, явно что-то скрывая. Чем ещё сильнее подстёгивали фантазии простых воинов. Монахи же лишь подтверждали, что Зотов знакомил монастырское начальство с какой-то новообретённой летописью. А вот с какой — неведомо.

Эти слухи вместе с приказом Петра прибыть в Лавру командирам стрелецких полков с десятью стрельцами при каждом из них приполз и в Москву. Где в бессильной ярости металась царская сестра. Она под страхом смертной казни запретила исполнять повеление младшего брата, но против расползавшихся, как лесной пожар, слухов не могла ничего поделать. В результате после следующего указа, написанного 25 (а не 27, как знал 'фон Штирлиц') августа, почти все стрелецкие полки, повинуясь царской воле, ушли из столицы к Лавре. Уехал в Троицу и патриарх Иоким. Уехал мириться, да так и не вернулся в Москву.

Приходящих в Лавру Пётр встречал в русских одеждах, одарял чаркой водки, приободрял словом. Молодой, горячий, он рвался с боем взять Москву и покарать всех не подчинившихся. Лефорту и 'фон Штирлицу', которому царь, к удивлению всех прежних приближённых, сильно благоволил, едва удавалось его сдерживать.

Такой взлёт нового фаворита, тоже прикрывшего свои странные одежды епанчой 'преображенского' цвета и поменявшего вязаную шапочку на офицерскую шляпу, вызвал немало пересудов. Тем более, в отличие от прочих офицеров, он не носил за поясом громадных пистолей. Хотя шпагой не брезговал. Доброй шпагой, металл которой имел те же узоры, что и дамасская сталь. В таком же наряде теперь щеголяли и двое подручных 'немца', заодно с Меншиковым не отходившие от царя ни на шаг. Только вид имели не такой воровской, как их начальник, да сло́ва из них вытянуть было невозможно.

Пробовали расспрашивать Алексашку, да тот при расспросах приобретал загадочный вид кота, наевшегося сметаны:

— Разное люди бают, да верить не всем можно...

Но так с теми, кто титулован. Людишкам попроще так и вовсе отреза́л:

— Меньше знаешь — крепче спишь.

Но заметили, заметили, что к 'фон Штирлицу' уважителен Меншиков. Не меньше чем к другим ближайшим военным соратникам юного государя, Гордону и Лефорту.

Попытался он помыкать штирлицевскими подчинёнными, да тут же получил укорот:

— Тебе, Данилыч, Карл и Фриц не холопы. Вы хоть и делаете одно дело — государя охраняете — да только ими можем распоряжаться лишь я и сам Пётр Алексеевич. Лучше бы поучился у них, чем чваниться особыми отношениями с его величеством. Случись беда, не особые отношения нужны будут, а умение с оружием обращаться: шпагой владеть и стрелять метко.

Не просто высказался, а ещё и организовал тренировки в стрельбе, для чего присмотрел в окрестностях Лавры укромное местечко, где и принялся учит Петра и Алексашку стрельбе из пистолетов, подобных тем, которыми были вооружены сами. Отличие — только в отсутствии накручивающегося на ствол круглого цилиндра, отчего пистолет стал вдвое короче, но грохота при выстреле из него добавилось.

Падкий на все механические новинки царь чуть ли не бегом помчался стрелять, когда 'немец' его позвал. И долго дивился на кучку железок, в которую превратилось разобранное оружие. А потом увлечённо тренировался собирать и разбирать его, нервно реагируя на первые неудачи.

Всё в том оружии было непривычно. И заряжать его нужно было не со ствола, и затравку на полку не надо подсыпать, и ждать, пока от вспыхнувшей затравки произойдёт сам выстрел. И едкий пороховой дым не заслонял обзора после выстрела. Понравилось как Петру, так и Меншикову то, что целиться надо не по стволу, а через специальную прорезь по шпеньку на конце ствола, именуемому мушкой. Смутил несерьёзный калибр, но, по словам 'фон Штирлица', этот недостаток компенсировала скорость омеднённой пули весом полтора золотника, позволяющая пробивать хоть кирасирский доспех, хоть кольчугу, на расстоянии в тридцать шагов. И руку отдачей не 'сушило'. А уж меткость стрельбы...

Горячий государь торопился, дёргался, поэтому с десяти шагов не все его выстрелы сначала попадали в дерево, выбранное в качестве мишени. Алексашка же быстро сообразил, что, говоря словами 'немца', 'спешка потребна только при ловле блох да при поносе', и уже со второго подхода к огневому рубежу (тоже выражение новоявленного фаворита) его попадания уложились в круг, диаметром в поллоктя. Но со временем азарт Петра Алексеевича схлынул, и он тоже перестал мазать мимом толстенного тополя. А когда это случилось, 'Максим Максимович' самолично повесил кобуру из лёгкой, но очень прочной ткани на его шпажную перевязь на место прежнего громоздкого кремнёвого пистоля.

Ещё более необычным, просто невиданным, стало то, что 'заморские' пистолеты могли стрелять непрерывно: нажал на спусковой крюк, и все двадцать пуль, одна за другой, в течение двух вздохов улетят в цель. Или мимо неё, потому как пистолет при этом сильно рвался из рук, и требовалась много сил и сноровки, чтобы удержать его в нужном направлении.

— Такое потребно, если нет времени по одной пуле садить, — объяснял 'немец'. — И если патронов не жалко.

Тех самых мелких бочоночков, плоских с одного конца и круглых с другого, в которых и пуля, и заряд бездымного пороха уже заложены.

— Фузею такими патронами можно снарядить? — загорелись глаза государя.

— Фузею нельзя. Её конструкция такого не позволяет. А вот специальное ружьё под готовый патрон сделать можно. Только не люди должны будут стволы к тем ружьям точить, а специальные машины, именуемые станками. Нето́ пуля в стволе либо болтаться станет, либо застревать. Да и патроны изготовить — очень непростое дело. Тут собственной пулелейкой под каждый ствол не обойтись.

— У вас же делают!

— Делают. Только мы на три с лишним сотни лет вперёд ушли, а первые такие патроны здесь делать научатся почти через двести лет. Если мы не поможем. А помимо умения, надо много железа, чугуна, меди, свинца. Порох, конечно, можно и дымный использовать, но и для него сера и селитра нужны. Да столько, что селитряными ямами всю страну охватить придётся. Но самое главное — деньги: серебро, золото. Много серебра и золота.

Пётр приуныл: туго на Руси со златом-серебром. О чём прямо и сказал.

— Всё есть! И золото, и серебро, и камни драгоценные: лалы, смагарды, яхонты и прочее, прочее, прочее, включая диаманты-алмазы.

— Да не бреши! — вырвалось у Меншикова, а глаза его жадно загорелись.

— Брешет пёс, Александр Данилович! Близ Нерчинского острога руды великие серебряные и свинцовые уже нашёл боярский сын Шульгин, завод там надо срочно ставить, и будет у России своё серебро. Много серебра, до шестисот пудов в год там можно добывать. И на реке Белой на Алтае такая руда есть. И в уральской меди серебра и золота полно, только умей их выделить из него. А мы умеем! Золота на Урал-камне видимо-невидимо: мы двести пятьдесят лет добывали, и всё добыть так и не сумели. Как и каменьев драгоценных. Железные руды там так хороши, что 60 пудов чугуна из 100 пудов руды выплавить — рядовое дело. И самородный каменный уголь там есть, и нефть, называемая сейчас земляным маслом.

— А оно-то нам на что? — пожал плечами Алексашка. — Разве что, оси тележные вместо дёгтя мазать.

— А не скажи! Лет через двести войны ужасные начнутся за обладание этой 'смазкой для тележных осей'. Потому как это ещё и свет, и тепло, и топливо для разных самодвижущихся механизмов. Да и кобуры ваших пистолей как раз из продуктов переработки нефти сделаны. В общем, совсем недаром через пятьдесят лет один крестьянский сын, ставший российским академиком, скажет: 'Богатствами Урала и Сибири могущество российское прирастать будет'.

— Мужик? Академиком? — недоверчиво нахмурился царь.

— Мужик. Академиком. А чему ты дивишься, Пётр Алексеевич? Мало ли ты нашёл даровитых мужиков, уже проявивших себя? Вон, Алёшка Бровкин тебе пример! Беглый холоп боярина Волкова. Скоро это семейство тебя ещё не раз удивит. Да и разве бояре первых русских князей не из мужиков вышли? Достижения твои грядущие во многом станут возможны, ежели ты не только на бояр опираться будешь, но и умных, толковых людей простого происхождения привечать да поддерживать станешь. Как, вон, Алексашку того же.

4

Силы Софьи таяли, как снег под ярким весенним солнышком. А её младший брат день ото дня становился сильнее и сильнее. Но хуже всего то, что ни на одно письмо, посланное ему не отвечал. И тогда она решилась на отчаянный шаг: одна, только с дворовой девкой и небольшой охраной поехала в Троицу, надеясь, что Бог не выдаст, младший брат не казнит... Только не пустили её к Лавре. В селе Воздвиженском, всего в десяти верстах от Троицы, остановили её карету стрельцы и, сколько она ни требовала, дороги не освободили.

Туда, в Воздвиженское, к ней приехали сначала стольник Бутурлин, а потом и князь Троекуров с указом Петра: 'велено тебе, не мешкав, вернуться в Москву и там ждать его государевой воли, как он, государь, насчёт тебя скажет. А настаивать станешь, рваться в Лавру, поступить с тобой нечестно'.

Возвращение в Москву было триумфальным. И грозным: по дороге стояли колоды с торчащими из них топорами палачей. Так грозился молодой царь неверным подданным расправиться за измену. Да только грозился: изменников казнили совсем немного, только самых злостных, в число которых попал Федька Шакловитый. Саму же Софью постригли в монахини, а её фаворита Василия Васильевича Голицына лишили имущества, боярского чина (но не княжьего титула) и отправили в ссылку под Архангельск.

В Кремле Петра встретил старший брат Иван, человек болезненный и робкий. Встретил по-братски, но в государственных делах больше не стал участвовать, предавшись делам собственной семьи. Хоть формально и остался соправителем.

Били челом молодому государю стрельцы-изменники, просили хоть сейчас послать их на войну, только не разорять, не казнить. И Пётр Алексеевич согласился.

— Быть посему! Всех, оставшихся верными сестрице моей Софье сверстать в единый пехотный полк, которому размещаться близ Измалово. И командиром оного полка быть полковнику фон Штирлицу. А поскольку те стрельцы показали себя переменчивыми — то нашим, то нашим — мундиры носить им пятнистые, зелёно-жёлто-коричневые, дабы всем видна была их переменчивая суть. Окончательно прощу сих ненадёжных стрельцов, токмо ежели они отвагой заслужат своё прощение.

Унижение? Да, унизили гордых стрельцов. Только понимали они, что могло бы быть и хуже: больно уж крутёхонек нрав у нового царя-батюшки. Делать нечего, пришлось оставлять московские избы, базарные лавки, чад с домочадцами, да отправляться в село Измайлово. Где прямо глухой осенью начинать строить деревянные (пока) казармы.

Новый полковник Максим Максимович при первом же знакомстве вызвал у бывших стрельцов, разжалованных в простые пехотинцы, оторопь: больно уж жесток ликом, ни слова поперёк не терпит даже от стрелецких сотских и десятских. И подручных набрал под стать себе: по-русски говорят чисто, имена у них по большей части русские, да только речь их какая-то... не совсем русская.