Чудь белоглазая

— Самого-то его не споймали? — нахмурился Иуда.

— Утёк, — расстроенно махнул рукой Цыган. — Двоих его пеших ватажников на горе-Уренге перехватили да отдали родственникам тех башкирцев, коих они близ кухни побили, а остальные утекли, в чащах лесных укрылись. Да только супротив них теперь вся округа башкирская ополчилась. Особливо за то, что они бабёнку башкирскую ссильничали да зверски убили: живот от промежности до самой грудины вспороли. Так что им таперя с башкирцами лучше не встречаться.

— Тебя-то он за что порубал? — поинтересовался Кузьма.

— Отмстил за то, что я с ним не пошёл. Иудой назвал. Знает же, что меня не в честь Искариота так окрестили, а по имени одного из ветхозаветных праотцов, того, что Иосифа спас от смерти, продав египтянам. Вот и его душу хотел спасти, отговаривал от разбойного промысла.

Про дела заводского посёлка тоже поговорили. О том, что неучаствовавших в бунте каторжников угнали на рудник, который спешно огораживают колючей проволокой. О том, что из Уфы вернулись загруженные пшеницей корабли, и теперь их будут снова грузить железными и чугунными изделиями.

— Я слышал, что и золото с приисков на них повезут, — понизив голос, сообщил Кузьма.

— Не говори про это чёртово золото, — нахмурился Иуда. — Столько зла от него!

Про начало строительства новых домов и бараков-'общежитий' для новых переселенцев, что ждут в ближайшие недели из Верхотурья.

— Сказывают, много баб-холопок зимой купили. И те, кто из них замуж тут выйдет, 'вольную' получат. А если это будут каторжанки или сосланные домашние тех, кто в царскую немилость попал, тем наказание скостят. Как думаешь, может и нам с Цыганом по твоему примеру семьями обзавестись.

Иуда блаженно улыбнулся, вспомнив слова Феодоры про то, что она ждёт ребёнка, кивнул:

— Так лучше. С Москвы вместе держались, и семьями вместе держаться станем. И дети наши пусть дружат.

— Дети? — удивился Цыган.

Пришлось рассказывать про известие Феодорушки.

Жаль, скоро выгнали от него бывших ватажников: слаб, мол, ещё Иуда для таких долгих разговоров. Но обещали Кузьма с Цыганом, что ещё приходить к другу будут. Может, не всегда вместе, но будут.

21

Вскочили все четверо в повозку 'фон Штирлица', лёгкую и мягкую на ходу. Зря, что ли, полковник, когда её заказывал, самолично каретника учил, как корпус кареты на рессоры из упругой стали подвешивать, как втулки чугунные в колёса заделывать и шину стальную на их ободах крепить. На загляденье удобной карета получилась. Царь себе такую же для городских и ближних загородных разъездов заказал. Вот будет он на такой по Москве носиться, и бояре потянутся за ним.

Помчались сразу в Тайный Приказ, куда морпехи скрученных на месте преступников передали через подоспевших на стрельбу стрельцов: шуточное ли дело — людишек, которых сам государь отметил милостью, убить пытались? И ещё не менее шуточное то, что двое из них, уцелевшие во время нападения, четверых застрелили, а троих скрутили. Оружных!

Одного из пойманных, сильно побитого стрелками, уже на дыбу вздёргивали.

— Подожди, государь, — остановил царя полковник, когда тот, разъярённый, приказал начинать пытку. — Покалечат его, а он может всего и не успеть рассказать. Который из них за главаря?

Это он уже у дьяка приказного спросил. Тот назвал. Не снимая уже подвешенного, притащили указанного. По приказам Исаева, заголили его выше пояса и прикрутили верёвками к спинке тяжёлого стула, на котором обычно сидит тот, кто показания записывает.

Один укол, и через несколько минут главарь банды начал петь так, что дьяк едва успевал строчить.

— Немец, говоришь, денег дал? — взревел Пётр, услышав откровения находящегося под воздействием 'сыворотки правды'. — Какой немец? Звали его как?

— Не знаю, батюшка. Вот те крест, не знаю. Токмо видел я его прежде близ английского посольства. С полгода назад видел. Велел он нам хотя бы одного живьём ему привести и все вещи их ему отдать. За отдельные деньги. А остальных можно было убить, а какое серебро или даже золото у них в кошелях найдём, всё наше. Особо напирал на то, чтобы ему отдали вещи, которые будут при тех, на кого напасть велено.

— Если не знаешь его, то как собирался добычу ему передавать?

— Так он меня сам должен завтра в кружале у Ферапонта найти. Тогда и должон был и деньги за работу отдать, и указать, куда спойманного человека привести да вещи чудинские.

— Опиши этого английского немца! — приказал резидент.

И снова перо дьяка в руках замелькало.

— Вот видишь, государь: и скоро, и без дыбы, и рассказал столько, сколько на ней не рассказал бы. А теперь он нам поможет и своего заказчика опознать.

Подвешенный только шипел от злобы на главаря.

— Да что его опознавать? Я и без него уже знаю, кто он! С этим можете продолжать, — вскочил Пётр, ткнув пальцем в того, что на дыбе, и поспешил на свежий воздух.

Сам 'английский немец' пропал в Москве. Ушёл куда-то по делам, да пропал. Видимо, лихие люди где-нибудь в тихом месте кистенём по голове стукнули, позарившись на тугой кошель да красивые вещи. А тело в Москву-реку сбросили. Но неприятности английского посольства на том не закончились. Отчего-то царю-батюшке в голову взбрело запретить торговлю в Московии некоторым английским купцам, а половину оставшегося посольства повелел он выставить вон из русской столицы.

Раненому матросу руку забинтовали и уложили на перевязь. А морпех со сломанными рёбрами долго ещё пугал товарищей огромным синяком на груди, оставшимся от удара пули в пластину бронежилета. Но от замены кем-то другим через канал с XXI веком, имеющийся у полковника Исаева, отказался наотрез. Так что временно экипаж 'Танкиста' уменьшился на полчеловека. Как и численность крошечного отряда морских пехотинцев на нём.

Вниз по Москве-реке и Оке бежали быстро, несмотря на то, что плашкоут теперь тянул за собой баржу с дюжиной преображенцев и двумя десятками лошадей (Пётр, Алексашка, Лефорт и полковник 'фон Штирлиц' плыли на 'Танкисте', палубу которого в пути украшал царски шатёр и три самораскладывающиеся китайские палатки). Хоть и пришлось останавливаться в каждом крупном городе. В Коломне день простояли, пока царь свои дела решал, в Рязани два дня. Делали большую остановку в Нижнем Новгороде, потом в Чебоксарах и Казани.

Хроноаборигены от 'плавучего чемодана', коим выглядел плашкоут, спешили укрыться, приткнувшись к берегу. Не раз изготавливали ружья к стрельбе, да, узнав развевающийся на мачте царский штандарт, отказывались от этой идеи. Пропускали и встречные и попутные, крестясь и кланяясь, кто царю, кто радиомачте, сделанной в виде креста.

В шатёр пробросили проводку и подвесили на крюке электрическую лампочку. Так что теперь Пётр мог даже ночью читать либо писать бумаги. А читать он любил. И Лазареву зачастую приходилось растолковывать ему морские термины или пояснять чертежи различных парусных кораблей в книжке, 'подброшенной' царю Исаевым.

В этом походе Лефорт, очень ревниво и предвзято относившийся к 'фон Штирлицу' и 'допетрил', что имеет дело с людьми, реально не от мира сего. Потому что в один момент, уже облазив кораблик от моторного отделения до крыши надстройки, где стоял зачехлённый крупнокалиберный пулемёт, прямо спросил царя:

— Питер, эти люди из будущего?

Царь расхохотался, обнял за плечи любимца и посмотрел на полковника.

— Рассказывай, Максим Максимович, как наши потомки оценивают Франца.

— Очень неплохо, — кивнул Исаев. — Верен тебе, умён, много сделал для того, чтобы сформировать из тебя, государь, настоящего правителя. Думающего не о личной выгоде и спокойствии, а об интересах страны. Не без недостатков, среди которых благоволение иностранцам, не всегда действующих во благо России. Но пусть в меня первым кинет камень тот, кто сам без греха.

— Вот видишь, Франц! Помнят тебя даже через три сотни лет после нашей с тобой кончины.

— Так я не ошибся? Но разве такое возможно? — соляным столбом замер Лефорт.

— А чего нет-то, Франц? Были мы с мин херцем в том будущем. Своими глазами всё видели. Если б Господь не назвал гордыню смертным грехом, я бы точно возгордился тем, какой могучей стране мы фундамент заложили.

— Этим как раз гордиться не грех, — улыбнулся 'фон Штирлиц'. — Это справедливая гордость. Великие дела вас ждут. Ну, а теперь и меня с вами.

— Только учти, Франц: не сметь никому про это говорить! Молчи, как молчим я, Алексашка, Никита Зотов. Слишком много у России недоброжелателей, которые захотят завладеть секретами наших потомков. Да и внутренних врагов, не желающих жить по-новому, хватает. Вот поборем их, отвоюем выходы в Чёрное и Балтийское море, прорубим окно в Европу...

— Но для чего эти выходы к морям, пока у тебя, Питер, нет морских кораблей. С них надо начинать.

— Начнём, Франц. Вернёмся из поездки к башкирцам, отправлю тебя в Голландию и Англию покупать корабли и приглашать к нам корабелов. Следующей весной — уже решено — закладываем верфи в Архангельске и Воронеже. Из Архангельска будут наши купцы плавать хоть в Голландию, хоть в Швецию, хоть в Англию с Францией и Гишпанией. Корабли с воронежской верфи помогут нам в скорой войне с турком: будем выбивать его из Азова и Керчи.

— Может быть, нужно было уже сейчас эти корабли покупать и верфи строить, а не откладывать на следующий год и плыть к каким-то никому не известным башкирам?

— А кто тебе, Франц, будет турецких данников, крымских татар, по степям приазовским гонять? Одними казаками не обойтись. Царь Иван Васильевич их вождей принял, и те башкирцы верными Москве почти сто лет оставались. А я к ним сам приеду, честь окажу. Они про это пра-пра-пра-правнукам рассказывать будут!

— Ты мудреешь, Питер, — похвалил Лефорт.

— Многое мне, Франц, открылось, когда я там, в будущем, побывал, про историю времён, в которые мы живём, узнал. Потому, прошу тебя, не считай Максима Максимовича своим соперником. Соратник он мой, как и ты. Очень ценный соратник. Потому обнимитесь и поцелуйтесь с ним в знак примирения.

22

Московия поражала и пугала своими гигантскими размерами. Джонатан Бёрнс уже проехал и проплыл расстояние, в полтора раза превышающее путь от Брайтона до самой северной оконечности Шотландии, но едва-едва сумел добраться до Соли Камской, небольшого городка, от которого только начинался путь в Сибирь. Ту самую, которую в Европе называют Тартарией в память о прежних владельцах этих необъятных, но почти необжитых просторов.

Несмотря на то, что написание книги о таинственном народе 'чудь белоглазая', недавно вновь объявившемся за Рифейскими горами, было всего лишь поводом этого путешествия, бывшему дипломату пришлось действительно встречаться по дороге с туземцами. Узкоглазыми, широколицыми, плосконосыми. Русские именуют их зырянами, хотя они сами себя называют 'коми'. Что это значит, два переводчика, услугами которых приходилось пользоваться Джонатану, так и не смогли объяснить.

Да, переводчиков требовалось сразу два. Кто-нибудь из московитов, понимающих по-зырянски, переводил с языка этих людей на русский и обратно. Переводом же с английского на русский или наоборот занимался дьяк Посольского Приказа. Так московиты называли своё Министерство иностранных дел. А дьяк — это что-то вроде клерка, только обязательно имеющего низшее духовное звание. Понятное дело, познания английского языка у этого клерка из страны, так слабо связанной с Англией в частности и Европой вообще, оставляли желать лучшего. Потому всё, что говорили дикие туземцы, Бёрнс понимал, как выражаются русские, 'с пятого на десятое'.

Но суть разнообразных легенд о тех, кто обитал в горах до прихода сюда зырян, в общем-то, совпадала с канвой уже слышанного ранее. И очень походило на мифы Северной Европы о гномах.

Мифы и легенды — это одно, а реальность совсем другое. Именно описание мест, через которые проезжал или проплывал Бёрнс, было главным. Тем, ради чего его отправила в эту ужасную страну британская разведка.

Да, да! Гаага, где действительно пришлось поработать 'шотландцу', в конце XVII века являлась тем, чем стала в веке ХХ Швейцария — раем для разведчиков всех европейских стран. И именно этой, совсем неафишируемой деятельностью занимался молодой британский аристократ в Голландии. И вот после цивилизованной европейской страны он оказался в дикой глуши, где на сотни миль не встретишь ни единого города. Не считать же за такие несколько десятков груд брёвен, по какому-то недоразумению называемых домами, обнесённых деревянным же частоколом! Это всё равно, что считать такими ранние европейские рыцарские замки типа 'мотт и бейли'. В сравнении с ними Соль Камская с её парой каменных церквей и несколькими каменными же складами товаров выглядела настоящей столицей.

Впрочем, столицей этой огромной страны, называемой Пермь Великая и входящей в Московию, являлась не она, а находящийся милях в шестидесяти к северу от неё городок с варварским названием Че́рдынь. Именно из Чердыни когда-то шла дорога в Сибирь, пока почти сто лет назад туда не проложили новую, более короткую дорогу через Рифейские горы. И, по совершенно непонятному поводу объявили её единственной разрешённой для любого человека, желающего попасть в Сибирь или вернуться из неё.

Бёрнс кропотливо зарисовывал виды городов, которые ему приходилось проезжать, записывал данные о численности их населения, роде занятий местных жителей, расстояниях до соседних городков. Даже давал краткие характеристики местным чиновникам, если удавалось с кем-нибудь из них встретиться и побеседовать. Ведь, пустившись в плавание вверх по очень полноводное реке Кама, он стал едва ли не первым иностранцем, проникнувшим так далеко вглубь России. И уж наверняка — первым англичанином.

Впрочем, существовали смутные известия о том, что кто-то из его предшественников поддерживал связи с местными солепромышленниками, богатейшими людьми России Строгановыми. Но Джонатан никогда не сталкивался с их подробными описаниями этих мест. Ведь если Москва является официальной столицей России, Нижний Новгород с его крупнейшей в мире Макарьевской ярмаркой — торговой столицей, то Соль Камская, без сомнения, соляная столица. Ведь именно здесь добывается бо́льшая часть соли, продаваемой в Московии.

Да, благополучие этого города держится на трёх 'китах': бесчисленных соляных варницах, в которых выпаривают соль, мехах, добываемых охотниками в его окрестностях, и... дороге в Сибирь, начинающейся от центральной площади города. Ведь здесь, в начальном её пункте хранилось множество товаров, отправляемых по ней. Их перевозили местные жители: летом на колёсных повозках, именуемых телегами, а зимой — на повозках иного типа, с полозьями, скользящими по снегу.

По рассказам местных жителей, снег, который в Лондоне и даже в Шотландии выпадает лишь изредка, здесь лежит почти полгода, и его слой достигает полутора ярдов. А холод в середине зимы стоит такой, что плевок замерзает, не успев упасть на снег. Возможно, поэтому местные жители предпочитают одеваться не в шерстяные ткани, как англичане, а в меховую одежду. Но это всё не точно, поскольку Джонатан добрался в эти места только в начале лета.