Чудь белоглазая

Переночевали, уже перевалив через гору, с которой и стекал тот ручей. Да ещё и костёр не разводили, чтобы дымом преследователей не привлечь. Оттуда свернули к полудню и ехали, пока не вышли к дороге, по которой их и пригнали в Сатку. Анисим сходил на дорогу, присмотрелся, нет ли на ней кого, после чего свистнул, подзывая хромого, чтобы переехать шлях.

Потом был долгий, на целый день, переход наискосок, вдоль очередной речушки, через первый из двух больших хребтов. На второй, всё же найдя лесную тропу, влезли ещё через день. С его голой вершины хорошо просматривалась широкая долина, в самом низу которой и текла нужная им река. Там, где она вытекает из болота, и назначена была встреча с остальными ватажниками.

Когда Овдоким с Анисимом добрались до места, там уже были Никодим с Левонтием и тот каторжник, что убежал с завода с солдатской фузеёй, Иван.

— Не дошёл мой товарищ, — посетовал он. — Змея укусила. Так на моих руках и помер.

— А ещё двое?

— Не знаем, не видели, — нахмурился Никодим. — Может, заплутали. А может, погоня догнала.

— Значит, поутру уходить отсюда надо.

— Отдохнул бы, а то еле в седле держишься, — пожалел хромого Анисим.

— Лучше с коня свалиться, чем на погосте на вечный отдых лечь. Думаешь, если споймали их, то они не расскажут, где у нас встреча назначена? Никому из нас после той крови, что мы в Сатке пролили, живыми погоне попадаться нельзя. Для вас, ноздри рваные, плаха заготовлена. Нас с Анисимом петля ждёт.

И вправду утром, когда уже собирали небогатые пожитки, откуда-то с перевала долетело эхо ружейного выстрела. Кто стрелял, по кому стрелял, было неясно. Одно знали ватажники: у отставших товарищей ружей не было.

19

Не успела опуститься на берег аппарель 'Танкиста', как по ней взлетел долговязый, возвышающийся над одетыми в парики иностранцами не менее чем на голову, царь. В камзоле, с непокрытой головой, топорщащимися кошачьими усами. Только и глянул на положенные по пушкам деревянные мостки. Чтобы пробежать по ним к капитану судёнышка. А тот сам сделал навстречу три строевых шага и вскинул руку к чёрно-белой капитанской фуражке.

— Ваше величество, самоходная баржа проекта 306 бортовой номер 001 завершила переход от грузовой пристани Саткинского завода в Москву. За время плавания чрезвычайных происшествий не случилось, экипаж и сопровождающие груз лица здоровы. Докладывал капитан судна Беллинсгаузен.

— Вольно, — оглянувшись на человека в пятнистой форме из XXI века с полковничьими погонами, скомандовал царь.

— Вольно, — отрепетировал Лазарев.

— Дай я тебя обниму, капитан! — облапал Петра Петровича расчувствовавшийся великан. — А как велика твоя команда?

— Помощник, рулевой и два матроса, — показал рукой на одетых в матросские форменки 'Беллинсгаузен'. — А эти четверо — охранники: идти пришлось по очень беспокойным землям, вот и приказали их взять.

— Посмотри, Франц! — обернулся Пётр к франту в парике. — Вот такие будут русские матросы! Бравые, молодцеватые. Как мне сказал полковник фон Штирлиц, всего за пятнадцать дней с Урал-камня до Москвы дошли. Доселе такое невидано: столько времени лучшие купцы только до Нижнего Новгорода плывут. А эти мо́лодцы вдвое больший путь одолели, да ещё и против течения. Что так кисло смотришь?

— Питер, ты не видел настоящих морских кораблей, — с сильным акцентом произнёс Лефорт и повернулся к много старшему товарищу. — Верно говорю, генерал?

Тот согласно закивал, тряся густыми усами и позвякивая при энергичных кивках шпагой.

— Знаю, Франц. Знаю! Нет у нас ещё морского флота. Но я тебе клянусь: будет! А ещё у нас в Росси говорят: дорога ложка к обеду. Ведь капитан Беллинсгаузен на своём неказистом кораблике привёз то, что нам сейчас так нужно — пушки. Пятьдесят пушек. И это — только начало. К концу лета их не пятьдесят, их двести пятьдесят доставят. Как сказал полковник, лучших в мире пушек.

При упоминании полковника по лицу Лефорта пробежала лёгкая тень.

'Знать, не очень он любит нашего здешнего резидента, — мелькнуло в голове Петра Петровича. — Как бы заодно с ним и мне в немилость этого царского фаворита не впасть'.

— Алексашка! Где моя шпага?

Откуда-то из-за царской спины высунулась хитрая физиономия Меншикова, держащего в руках шпагу в ножнах.

— Вот, капитан, тебе моя награда.

Лазарев торжественно принял царское оружие, чуть выдвинул его лезвие из ножен и прикоснулся губами к холодной стали.

— Благодарю, государь. Буду хранить ваш подарок как самую дорогую награду.

— Не хранить его надобно, а биться им во славу России.

— Прошу прощения, ваше величество, — вмешался резидент. — К великому сожалению, капитану действительно придётся либо хранить ваш подарок, либо надевать его в качестве парадного оружия. В корабельной тесноте сражение со шпагой в руках причинит больше неудобства её владельцу, чем его противнику. Потому у нас морские офицеры носят в походе лишь кортик.

— И нас моряки на палубе дерутся преимущественно абордажными саблями, — важно кивнул пожилой, к которому обратились по званию, генерал. — Но в качестве парадного оружия я бы тоже с честью носил твою шпагу, Питер.

— Парадное, так парадное! — махнул рукой царь. — Пойдём, покажешь мне, как устроен твой корабль.

Он не побрезговал даже спуститься в тесное машинное отделение, где ещё не остыли так славно потрудившиеся дизеля.

Пушки уехали в Кремль уже на следующий день, а пруток и ящики с инструментом ждали заказчика ещё два дня. Правда, уже на складе на берегу. Видел его Лазарев мельком: невысок, но крепок. Лицо довольно жёсткое, в половину головы лысина. И только услышав, как к нему обращаются, понял капитан, что довелось ему наблюдать основателя династии Демидовых, самого Никиту Демидовича. Вот уж кому подошло бы определение 'Мощный старик', так это ему, а не комедийному персонажу Ильфа и Петрова. А уж выплясывая от этой печки, стало вполне понятно, что приблизительно решил замутить с этим металлургом и оружейником резидент, заказавший редкий сорт стали, свёрла определённых диаметров и протяжки для формирования нарезов в стволе. Опять прогрессорствует!

Плашкоут всё это время по приказу царя стоял подле Кремлёвской набережной на обозрение москвичей. Ох, уж намаялась команда и охрана отгонять всех любопытствующих, норовящих на лодочках не только подплыть поближе, но и на борт взобраться.

Помимо отдыха экипажа, была в этой стоянке ещё одна польза. Познавательная. Матросы и сопровождающие их морпехи смогли собственными глазами посмотреть на Москву конца XVII века или, как ещё называют эту эпоху, 'раннепетровских времён'. Как выразился рулевой, 'жалкое, душераздирающее зрелище'. Впрочем, чего ожидать от города, практически не ушедшего от средневекового состояние: грязь, антисанитария, убогий уровень жизни населения.

Но самое угнетающее впечатление оставило то, что простые люди шарахались от своих потомков, истово крестясь и бормоча молитвы. Видимо, наслушавшись воплей кликуш о 'пришествии Антихриста' в образе царя Петра и 'подручных сатаны', коими обзывали всю 'чудь белоглазую'. И насколько контрастно на этом фоне смотрелась боярская роскошь: высокие бобровые шапки, не снимаемые даже в майскую жару, дорогое шитьё на верхней одежде из драгоценных тканей, золотые и серебряные украшения, главной ценностью которых был вес, причудливо украшенные посохи, являющиеся частью местного боярского 'дресс-кода'.

Зато ребятам удалось посетить работающий храм Василия Блаженного. И лишь то, что они, как и все, крестились по православному обряду, целовали иконы и ставили свечи, заставило недоброжелателей начать шептаться о том, что никакие они не 'слуги сатаны'.

Совершенно не понравился местный 'общепит'. Блюда примитивные, тяжёлые для желудка, однообразные.

— А водка паршивая и разбавленная, — признался в нарушении запрета на употребление алкоголя один из матросов.

Зато понравился горячий сбитень, о котором так много все читали в художественной литературе, но никогда раньше не пробовали. Самое же мрачное впечатление оставил сумрак в любом помещении, который не могли побороть ни мутные крошечные окошки, ни малочисленные свечи, ни воняющие пережжённым маслом редкие масляные вечно коптящие фонари.

Тяжёлое впечатление оставила и закопанная по самую голову женщина-преступница. Оказалось, убила мужа, ежедневно избивавшего её. Преступление серьёзное, но такое наказание все посчитали дикостью.

Да что говорить про рассказы подчинённых? Все эти прелести 'города контрастов' Лазарев видел и сам. И не только по дороге в дом резидента, куда его позвали на какой-то 'междусобойчик', напомнив, чтобы он обязательно нацепил перевязь с царским подарком.

Предчувствия капитана не обманули: в доме присутствовал и Пётр I. В единственном доме Москвы, где имелось в наличие электрическое освещение. Вот уж воистину есть вещи, наличие которых мы не замечаем, пока они не исчезнут.

Царь ревниво скользнул взглядом по перевязи со шпагой и, похоже, остался доволен. Чёрт бы подрал все эти условности в отношениях с власть имущими! Скользнул взглядом и продолжил разговор, уже шедший с полковником.

— Значит, говоришь, в день летнего солнцестояния? Когда оно в этом году?

— 12 июня по действующему сейчас календарю.

— А обратно?

— Считай, Пётр Алексеевич: два дня там. Потом ты, скорее всего, захочешь ознакомиться с делами в Уфе. Ты же никогда там не был.

— Про этот самый каменный уголь не забудь, мин херц, — вмешался Меншиков, вертящий в руках какую-то безделушку.

— Это далеко?

Полковник пожал плечами.

— Пётр Петрович, какое время потребуется, чтобы подняться от Уфы вверх по Белой до её поворота на север?

'Беллинсгаузен' прикинул в уме.

— Если идти только в светлое время, то два-три дня, не меньше. А ночью я по Белой идти не рискну: больно уж коварная река, Игорь Олегович. Простите, Максим Максимович, — поправился он тут же.

— Никогда Штирлиц не был так близок к провалу, — улыбнулся полковник. — Я вас понял, капитан. Будем считать, что три дня туда, три дня обратно.

— Обратно быстрее, — поправил капитан. — Течение будет не мешать, а помогать.

— Всё равно будем считать три дня. И день-два там: с тамошними башкирами ведь тоже надо будет поговорить. Не морщись, государь. Для тебя это пустяк, а несоблюдение восточных традиций может очень делу навредить.

В этот момент в кармане кителя Лазарева пискнул вызов 'ходи-болтайки'. Он вопросительно глянул на полковника, и тот разрешающе кивнул.

— Товарищ капитан, у нас нападение на отпущенных в увольнение. У Кондратьева лёгкое ножевое ранение, Мухамедшин получил пулю в бронежилет.

20

В последний момент Иуда отшатнулся, и кончик сабли с хрустом рассёк его грудь. В глазах сразу же потемнело, вместе с ужасной болью накатила слабость, и подкосились ноги.

Комнату, в которой он в себя пришёл, Иуда сразу узнал: в лекарне он. Стены белёные, окна светлые, чистота невиданная. Даже сперва померещилось, что в рай попал. Да только в раю грудь не должна болеть, а сам он быть туго спелёнат повязками. А в уголке на стульчике его Феодорушка в белом халате дремлет. Увидела, что муж пошевелился, засуетилась, за лекарем побежала.

Лекарь из чудинов, пока про лечение разговаривает, важный становится. А когда вне лекарни, весёлый, шутит часто. И его Иуда помнит по саткинской жизни.

Пошевелил рукой, а в ней боль отдалась. Скосил глаза и увидел, что в неё на внутренней стороне сгиба локтя какая-то прозрачная трубочка вставлена. Ох, и любит чудь белоглазая всяческие хитрости применять. Что в лечении, что железоделательном мастерстве. Да во всём, куда ни глянешь. Те же сапоги, в которой работники ходят, на кожаные смахивают, да не кожа это. А перья, которыми иуде писать приходилось? А проволочные хитроумные загогулинки, которыми можно бумажные листы скреплять вместе? Да хотя бы лампочки взять, в которые не требуется ни воск, ни масло заливать.

Мысли путаются от слабости. Что там лекарь Артём Сергеевич говорит? Крови много потерял, два ребра перерублены. Но теперь всё будет хорошо, надо только потерпеть, когда его, Иуду, будут в задницу колоть и через трубочку, вставленную в руку, лекарство капать.

Улыбается, очень по-доброму разговаривает. Феодорушка объяснила: Иуду за героя считают за то, что он попытался душегубов и насильников остановить, себя не пожалел.

— Сказали мне, что всё время, пока ты лечишься, будут тебе всё твоё жалование полностью выплачивать. И мне столько денег выдали, что я не знаю, куда теперь их девать. Слово какое-то мудрёное... Вспомнила! Ком-пен-сация. За рану твою.

— Одежонку себе нарядную купи. И детишкам каких-нибудь сладостей.

Прослезилась Феодора от такой заботы о стрельцовых детках. И такое сказала, что у Иуды снова голова закружилась:

— Непраздная я. От тебя непраздная...

Приходили потом, через несколько дней, Кузьма с Цыганом. Жомов аж светится от счастья.

— Не поверишь, Иуда, а я летал! Аки птица небесная летал!

— Крылья сделал?

— Сделал! Сделал, на горку малую забрался и полетел. Недалеко улетел, саженей на́ сто, но ведь летал. Полетел бы дальше, да анжинер мой, Василий Викторович не позволил. Говорит, сперва надо научиться этими крыльями управлять. Научусь — взберусь на лысую гору, что над прудом, и смогу на вёрсты улететь.

— Ты, главное, когда вниз опускаться будешь, о дерево не стукнись, — подсмеивается над ним Цыган.

И без того Цыган тёмен ликом и волосом был, а теперь и в ладони окалина въелась. А бороду его косматую пришлось коротко остричь: от жара раскалённого железа обгорает.

— Не люблю, когда палёной шерстью пахнет.

— Не стукнусь. Сперва парить научусь, а потом с Василием Викторовичем новые крылья строить зачнём. По размеру больше, чтобы этот... мотор на них поставить. От тогда можно будет хоть час, хоть два над горами да лесами летать. И не одному, а вдвоём с кем-нибудь. У них же, у чудинов, оказывается, такие крылья давно придумали. И не по одному-двум на них летают, а сто человек на тысячи вёрст перевозить с их помощью могут. Представляешь, Иуда? Сто человек — и прямиком до самой Москвы. Или из Москвы сюда.

— По Москве соскучился?

— Не-е-ет! — протянул Жомов. — Кто я в той Москве был? И кем стану, ежели назад вернусь? Простой кузнец боярский, кнутом драный, али вор. А тут сам анжинер ко мне со всем уважением относится, большим человеком считает. Да что там анжинер? Помнишь, царь приезжал? А ему Василий Викторович про меня как про лучшего кузнеца говорил. Здесь теперь мой дом. Доведётся, и жонку себе, как ты, заведу.

Овдокима товарищи недобрым словом помянули. Он ведь не только новых ватажников собрал, чтобы идти грабить старателей. Он и каторжников на бунт подбил. Много люда погибло через это. И те четверо башкирцев близ кухни, и полторы дюжины отдавших душу или покалеченных стражников да заводских работников. Да самих каторжников, пока бунт усмиряли, дюжину на тот свет отправили. А четверых зачинщиков на площади перед их лагерем вздёрнули на виселицах-глаголицах.